Глава пятая. КАК СТАТЬ УЧЕНЫМ

Семейный врач покачал головой скорее сочувственно, чем сердито.

— Стресс, — повторил он. — Ты перетрудился и перенервничал. Три недели в Абботсфорде, вот что тебе нужно.

— Ты говоришь о психушке?

— Никакая это не психушка. Это весьма почтенный санаторий, специализирующийся на нервных заболеваниях.

— Другими словами — психушка, — сказал я.

— Будто ты не понимаешь разницу, — печально произнес наш семейный врач.

— Так их называют в народе, — ответил я. — Ты говоришь об этом размашистом сооружении готического вида по пути к Сербитону на юго-западе Лондона, напоминающем замок Дракулы в голливудском исполнении?

— Совершенно верно.

— Что ж, пожалуй, это не так уж и плохо, — рассудительно произнес я. — Смогу наведываться в город, навещать друзей, посещать различные шоу…

— Исключено, — твердо перебил меня семейный врач. — Полный покой и отдых — вот что тебе сейчас нужно.

— А можно, я устрою напутственную вечеринку? — взмолился я.

— Напутственную вечеринку?

— Ну да. Приглашу избранный круг друзей, чтобы пожелали мне успеха в продвижении к палате, обитой войлоком.

Семейный врач поморщился и вздохнул.

— Ты ведь все равно не послушаешься, если я отвечу отрицательно, — сдался он. — Так что давай, устраивай.

Маленькая вечеринка состоялась в отличном ресторане в Сохо. В разгар сего мероприятия я ощутил, как что-то стекает мне на подбородок, и, вытерев это салфеткой, с удивлением узрел пятна крови. У меня явно пошла кровь носом. К счастью, освещение и декор ресторана способствовали сокрытию маленького происшествия, и обошлось без неуместных комментариев. На другой день все сложилось куда хуже.

Шла предрождественская неделя, посему мне — по пути в Абботсфорд — понадобилось заехать на Кингз-роуд, чтобы вручить игрушечного медвежонка чуть ли не в натуральную величину, важно восседающего в прозрачном пластиковом мешке и облаченного только в красивый галстук темно-бордового цвета.

Я вышел из такси, сжимая в объятиях тучного медвежонка, позвонил в дверь, и тут у меня из носа хлынула кровь. Убедившись, что остановить кровотечение, освободив одну руку и держа медвежонка под мышкой, абсолютно невозможно, я зажал его между коленями.

— Что ты делаешь? — осведомилась моя супруга, сидя в машине.

— У бедя опять кровь носом пошла, — пробурчал я сквозь окровавленный носовой платок.

С зажатым между ног медвежонком и стекающей по лицу кровью я даже на Кингз-роуд являл собой не совсем обычное зрелище. Вокруг меня собралась небольшая толпа.

— Оставь медвежонка рядом в кондитерской и попроси их передать его Питеру, — прошипела жена. — Не стоять же тебе тут в таком виде.

Поначалу толпа молча переваривала жутковатое зрелище. Но вот к ней присоединилась еще одна любопытствующая особа.

— Что тут происходит? — осведомилась она, адресуя свой вопрос всему миру.

— Его укусил этот игрушечный медведь, — ответил один мужчина, и толпа громко расхохоталась.

Я юркнул в кондитерскую, оставил там медвежонка и подбежал, запыхавшись, к такси.

— Напрасно ты так носишься, — заметила жена, когда машина тронулась с места. — Тебе предписан покой.

— О какоб покое божет идти речь? — огрызнулся я. — Когда бой нос кровоточит, а руки заняты огробныб бед-вежонкоб?

— Откинь назад голову и расслабься, — постаралась успокоить меня жена.

— Расслабиться, — подумал я, — вот именно. Впереди у меня три чудесные недели, меня будут обслуживать чуткие медицинские сестры, и все решения, какие придется принимать, сведутся к пожеланиям, чего я хотел бы съесть на завтрак и какой температуры должна быть вода в ванне. Расслабиться, конечно же. Полный мир и покой. Твердо настроенный отдыхать прибыл я в Абботсфорд.

Не успел я толком осмотреться (заметил только, что обстановка и декор моей комнаты напоминают дешевые гостиницы двадцатых годов и что сестры весьма хорошенькие), как меня облекли, так сказать, в золотой кокон из разных снадобий, и на сутки я погрузился в сладостную спячку, лишь изредка поворачиваясь с одного бока на другой. Проснувшись бодрый и живой, как белка, я принялся обозревать окружающий меня новый мир. Пришел к выводу, что мое первое впечатление от сестер не было ошибочным. Каждая по-своему, они были очень привлекательны. Казалось, меня окружают участницы конкурса на звание «Мисс Вселенная».

Днем дежурили — мисс Лорейн, шведская блондинка, цвет глаз которой менялся, точно поверхность фьорда в солнечных лучах; Зинэ, наполовину немка, наполовину англичанка, с оранжевыми волосами и совершенно круглыми, вечно удивленными голубыми глазами; Нелли — очаровашка из Басутоленда, отлитая из молочного шоколада, с круглым носиком, напоминающим коричневую шляпку молодого белого гриба. Ночную смену составляли — Брида, заботливая коротышка с волосами медового цвета, и Пимми (происхождение этого прозвища одному Богу известно), без сомнения, самая симпатичная из них, высокая, стройная, похожая на фею, с огромными зеленоватыми глазами цвета весеннего горного ручья. Все сестры были молоды и жизнерадостны, напоминая своей веселостью и стремлением доставить пациентам удовольствие милых щенят. Надзирали за резвушками две старшие сестры, обе француженки, с акцентом, какой был бы у Мориса Шевалье, если бы он учился в Оксфорде и несколько лет проработал на Би-би-си. Звали их сестра Луиза и сестра Рене, наблюдать их французскую категоричность в поступках и слушать энергичную речь было одно удовольствие.

На второй день я, все еще малость сонный, отчасти по нужде, отчасти из желания сменить обстановку, направился по коридору в сортир. Дойдя до цели, присел, погружаясь в глубокое раздумье, и вдруг мое внимание привлекло пятно крови на полу. «Ишь ты, — тупо сообразил я, как и следовало человеку, оглушенному наркотическими средствами, — кто-то порезался… до крови. Брился, что ли? Здесь в уборной? Маловероятно». В эту минуту к первому пятну присоединилось второе, и до меня вдруг дошло, что эта кровь — опять из моего носа. Пока я осмысливал этот факт, кровотечение усилилось. Прижав к лицу несколько метров туалетной бумаги, я поспешил обратно в свою комнату и нажал кнопку звонка. Кровотечение было таким сильным, что сменившее туалетную бумагу бумажное полотенце тотчас промокло насквозь.

Мой сигнал бедствия возымел действие — дверь распахнулась, и появилась шоколадка Нелли, одетая в пальто. Она явно только что сдала дежурство.

— Господи, — выпалила Нелли, впитывая округлившимися глазами кровавое зрелище. — Господи, вы истекаете кровью.

— Мне тоже так кажется, — отозвался я. — Ты не могла бы помочь мне, милая Нелли?

— Погодите… только не двигайтесь, — распорядилась Нелли и выбежала в коридор. Вскоре она вернулась, и лицо ее выражало крайнее отчаяние. — Я не могу найти их. Не могу найти.

— Что ты не можешь найти?

— Ключи, ключи, — простонала Нелли.

«Видимо, речь идет о ключах от какого-то шкафа, где хранятся кровоостанавливающие снадобья», — сказал я себе.

— Ничего, — попытался я утешить ее, — может быть, найдется что-нибудь еще?

— Нет-нет, — ответила Нелли, — только ключи, чтобы приложить вам к спине.

Ее слова сильно поколебали мою веру в будущее европейской медицины в Африке. На шум явились Лорейн и Зинэ.

— У вас идет кровь носом, — удивленно заметила Зинэ.

— Ага, — подтвердил я.

— Я не могу найти ключи, Зинэ, — не унималась Нелли. — Ты не видела их, Лорейн?

— Ключи? Нет, не видела, — ответила Лорейн. — Какие ключи?

— Чтобы приложить к его спине.

— Может, следует жечь перья перед ноздрями? — осведомилась Лорейн.

— Нет-нет, перья жгут от обморока, — сообщила Нелли, знаток современной медицины.

— Как насчет того, чтобы нарисовать мелом на полу белый круг и принести в жертву черного петуха? — весело справился я.

— Государственная служба здравоохранения не признает таких средств, — совершенно серьезно сказала рассудительная Зинэ.

В эту минуту пришли заступать на ночное дежурство Брида и Пимми. Последняя повела прожекторами своих огромных влажных глаз и мигом оценила ситуацию.

— Живо в постель, — распорядилась она. — В постель, и ложитесь возможно ровнее.

— Но… я… я…

— Кончайте лепетать и ложитесь. Брида, ступай принеси узкий бинт и адреналин. Побыстрее.

Я послушно лег и немедленно обнаружил, что кровь, которая до той поры вытекала из носа, теперь потекла в обратную сторону, грозя задушить меня. Я поспешил сесть

— Лежать, было сказано, — угрожающе произнесла Пимми.

— Пимми, дорогая, я не могу лежать, — объяснил я. — Я захлебнусь своей собственной кровью.

Пимми привычными движениями подсунула мне под голову пару подушек.

— Так лучше? — осведомилась она. — Да.

Вернулась Брида, неся на подносе то, что было велено. Моя кровать была усеяна окровавленными бумажными полотенцами, вокруг кровати с моим телом сгрудились пять медицинских сестер.

— Поцелуй меня, Неустрашимая, — взмолился я, протянув руки к Пимми.

— Бросьте дурачиться, — сурово сказала она, — и подставляйте нос, чтобы я его закупорила.

И она живо затолкала мне в правую ноздрю около метра марли, смоченной адреналином, действуя так ловко и бесстрастно, словно фаршировала кролика. Затем она крепко сжала мою переносицу двумя пальцами, одновременно прикладывая лед к вискам. Струйки крови с водой намочили мою пижаму, не помогла и марля, кровь брызнула на простыни и наволочки. Пимми засунула мне в нос свежий кусок бинта. Кровать и комната теперь напоминали нечто среднее между скотобойней и салоном маркиза де Сада после званого вечера. Сколько ни манипулировала Пимми марлей, кровь не желала останавливаться. Сестры дневной смены ушли, остались только Пимми и Брида.

— Плохо дело. — Пимми грозно нахмурилась. — Придется мне позвать врача. Лежите тихо. Брида, следи за тем, чтобы он лежал тихо.

С этими словами она вышла.

— Надеюсь, она не за доктором Граббинсом пошла, — забеспокоился я. — Он обаятельный человек, но как врачу я ему не очень доверяю.

— Я тоже надеюсь, — спокойно произнесла Брида.

— Почему? — тревожно осведомился я.

— Ну, не такой уж он хороший врач. По правде говоря, я не пригласила бы его к серьезному больному. В два счета может угробить.

— Вот и у меня осталось такое впечатление, — признался я. — Есть в нем что-то такое, из-за чего мне кажется, что он застрял на уровне коновала, заливающего культю кипящей смолой.

— Невежда, — мрачно молвила Брида. — Думает, что пастеризация — способ обработки лугов, где пасутся коровы.

— И что Листер — фамилия известного композитора, — включился я в игру.

— Наверно, — согласилась Брида. — А Гарвей — фамилия изобретателя хереса.

— И что ангина — нехорошее женское имя?

— Я уж не говорю про пенициллин, — продолжала Брида.

— Магазин, где торгуют пенобетоном?

— Вот именно. Когда-нибудь…

Однако что собиралась изречь Брида, останется неизвестным, ибо в эту минуту в комнате вновь появилась Пимми.

— Поднимайтесь, — распорядилась она. — Доктор Граббинс велел отвезти вас в больницу Ватерлоо, там вам сделают прижигание.

— Господи, — произнес я. — То, чего я боялся. Мне затолкают в правую ноздрю раскаленную кочергу.

— Не говорите ерунду, — сказала Пимми, подавая мне пальто. — Для этого есть особая палочка.

— Палочка? Горячая лучина? Кажется, я пришел к вам за миром и покоем?

— Не будет мира и покоя, пока мы не остановим ваше кровотечение, — деловито возвестила Пимми. — А теперь надевайте пальто. Я еду с вами. Так предписал врач.

— Единственное толковое предписание, выданное им после того, как он получил диплом, — тепло откликнулся я. — И как мы туда поедем?

— Такси, — коротко ответила Пимми. — Машина ждет. Водитель, как мы выяснили вскоре, был ирландец, коротыш с лицом, напоминающим грецкий орех.

— Куда поедем? — справился он.

— Больница Ватерлоо, — внятно произнесла Пимми.

— Ватерлоо… Ватерлоо… — задумался водитель. — Это где же будет?

— У Вестминстерского моста, — пояснила Пимми.

— Ну да, конечно, конечно. — Водитель хлопнул себя по лбу. — Доставлю вас в два счета.

Мы забрались в машину и укрылись одеялом, ибо вечер выдался очень холодный. Некоторое время ехали молча.

— А я-то собиралась сегодня вечером вымыть голову, — вдруг сообщила Пимми с укоризной.

— Весьма сожалею, — ответил я покаянно.

— А, не берите в голову, — успокоила меня Пимми и добавила нечто загадочное: — Я могу сидеть на них.

— Сидеть на волосах? — спросил я, полагая, что речь идет о каком-то новом способе приводить в порядок шевелюру.

— Ну да, — гордо возвестила Пимми. — У меня длинные волосы. Недавно мне предлагали за них семьдесят фунтов.

— Но с лысой головой вы будете выглядеть отнюдь не привлекательно, — заметил я.

— Я так и подумала, — сказала Пимми, и снова воцарилась тишина.

Машина остановилась перед светофором, и водитель повернулся, чтобы посмотреть на нас. Бело-голубое уличное освещение придавало не совсем обычный вид моему окровавленному лицу.

— Слушайте, у вас там все в порядке? — тревожно осведомился водитель. — Я смотрю, кровища так и хлещет. Может, лучше остановиться, чтобы вы могли прилечь, а?

Я поглядел на осыпаемую крупой гололедицу на тротуаре.

— Нет, спасибо, пожалуй, не стоит, — ответил я.

— Вы не пробовали запихать что-нибудь в нос? — внезапно осенило водителя.

Я объяснил, что моя правая ноздря и без того уже напоминает забитый мусоропровод. И что в больнице мне сделают прижигание.

— Это как делали в старину? — живо заинтересовался водитель.

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну как же, человека подвешивали за руки, распинали и жгли.

— Нет-нет, это нечто совсем другое, — заверил я. И добавил: — Надеюсь.

Поднявшись по пандусу (мимо знака, на котором, как мне тогда показалось, должно быть из-за общения с ирландским шофером, было написано: «Не для протестантов»), на самом же деле значилось: «Не для пешеходов») к входу в больницу, мы живо вошли внутрь и не увидели ни накурившихся хиппи, ни пьяниц, хлебнувших метилового спирта, ни маленьких мальчиков с головой, застрявшей в оловянной миске. Даже в амбулаторном отделении не было никого, кроме дежурной сестры. Она завела нас в какую-то палату и осторожно уложила меня на некое подобие операционного стола.

— Врач придет сию минуту, — сообщила она с таким благоговением в голосе, точно провозвещала второе пришествие.

Вскоре явился некий подросток в белом халате.

— Добрый вечер, сэр, добрый вечер, — радушно приветствовал меня, потирая руки, юный практикант. — Насколько я понимаю, у вас кровотечение из носа, сэр.

Если учесть, что мои борода и усы затвердели от запекшейся крови, что из правой ноздри продолжала капать кровь и вся моя одежда была покрыта красными пятнами, я не был склонен называть его диагноз особенно блестящим и проницательным.

— Да, — произнес я.

— Ну так, — сказал врач, вооружаясь двумя хирургическими щипцами, — давайте-ка посмотрим, что там у вас происходит, сэр.

Одними щипцами он расширил мою ноздрю до африканских размеров, другими извлек несколько десятков сантиметров пропитанного кровью бинта.

— Так-так, — глубокомысленно заметил он, заглядывая в кровоточащую полость. — Похоже, сэр, у вас там есть кое-что еще.

— Они затолкали мне в нос все, что попалось под руку, — сообщил я. — Не удивлюсь, если в лабиринтах пазух вы обнаружите слоняющихся без дела двух дежурных и одну старшую сестру.

Врач нервно усмехнулся и вытащил из моей ноздри шматок ваты.

— Ага, — произнес он, направив в ноздрю луч маленького осветительного прибора, — вижу, точно. Я нашел место, откуда сочится кровь. Понимаете, сэр, у вас там есть парочка крупных сосудов, за которыми стоит присматривать.

— Спасибо, — сказал я, пытаясь сообразить, как это можно присматривать за сосудом, таящимся где-то в темных закоулках моего носа.

— А теперь, — продолжал врач, — немного кокаина для обезболивания.

Вооружась подобием баллончика с дезодорантом, он прыснул мне в нос кокаином.

— Вот так, — приговаривал он. — А теперь, сестра, подайте термокаутер. Вот так. Не бойтесь, больно не будет, сэр.

Как ни странно, я и впрямь не почувствовал боли.

— Вот так, — повторил врач, выпрямляясь с видом фокусника, выполнившего сложнейший трюк.

— Как, это все? — удивился я.

— Да, — сказал врач, еще раз направив лучик света в мою ноздрю. — Это все. Больше не должно быть никаких проблем, сэр.

— Я вам чрезвычайно благодарен, — молвил я, проворно освобождая операционный стол.

Мы с Пимми вышли из больницы туда, где ожидало наше такси.

— Ух ты, как скоро, — восхищенно заметил водитель. — Я думал, вас продержат там час, а то и два.

— Да нет, они быстро управились, — сообщил я, с наслаждением глубоко, без помех дыша носом.

Машина скатилась по пандусу на улицу.

— Пресвятая Дева, Матерь Божья! — воскликнула вдруг Пимми.

— В чем дело? — испуганно осведомились мы с шофером.

— Мы попали не в ту больницу, — пролепетала Пимми.

— Не в ту больницу? Как это понимать?

— Не в ту больницу? Но ведь вы именно эту назвали, — обиженно заявил водитель.

— Ничего подобного, — возразила Пимми. — На стене написано «Больница Св. Фомы». А нам надо было попасть в больницу Ватерлоо.

— Но ведь вот он — мост. — Водитель показал в окошко. — Вы сказали — мост. Видите, вот он.

Он явно полагал, что в жизни хватает проблем без таких пассажиров, которые запросто меняют местами все лондонские больницы.

— Мне все равно, где мост, — настаивала Пимми. — Больница не та. Это не Ватерлоо.

— Это так важно? — спросил я. — Главное — мне помогли.

— Конечно, но я предупредила Ватерлоо, — объяснила Пимми. — Ночные дежурные ждали нас.

— Между прочим, — задумчиво произнес водитель, — на слух Ватерлоо вполне можно спутать со Святым Фомой, особенно когда сидишь за рулем.

У меня не нашлось адекватного ответа на эту реплику.

Мы возвратились в Абботсфорд, и пока я литр за литром поглощал теплый чай, Пимми пошла объясняться по телефону с больницей Ватерлоо.

— Я сказала им, что это случилось по вашей вине, — торжествующе доложила она мне. — Сказала, что вы малость помешались, что мы усадили вас в такси и вы назвали водителю не тот адрес.

— Большое спасибо, — сказал я.

Ночь и последующий день прошли без приключений, если не считать, что один пациент пытался продать мне стоящий в холле стол якобы в стиле Луи XV, а другой упорно выстукивал азбуку Морзе по моей двери. Но это все были пустяки, и мой нос вел себя замечательно.

Придя вечером на дежурство, Пимми уставилась на меня взором василиска.

— Ну, — осведомилась она, — ваш нос вас больше не беспокоил?

— Ни капли, — гордо сообщил я и не успел договорить, как кровотечение возобновилось.

— Господи! Обязательно надо было ждать, когда начнется мое дежурство? — спросила Пимми. — Почему было не доставить удовольствие дневной смене?

— Это все ваша красота, Пимми. При виде вас у меня поднимается давление и сосуды не выдерживают.

— Как вы говорили, из какой части Ирландии вы родом? — допытывалась Пимми, запихивая мне в нос марлю с адреналином.

— Гоморра, на границе Содома, — незамедлительно ответил я.

— Не верю я вам, — сказала Пимми, — хотя трепаться вы мастер за пятерых ирландцев.

Тем временем ее манипуляции с бинтами не дали никакого результата. Кровь продолжала сочиться из носа, как из неисправного крана. В конце концов Пимми сдалась и пошла звонить доктору Граббинсу.

— Доктор Граббинс велел вам ехать в больницу Ватерлоо, — доложила она мне. — Говорит, что постарается, чтобы на этот раз вы не ошиблись адресом.

— А разве ты не поедешь?

— Нет.

— Это почему же?

— Не имею понятия, — ответила Пимми. — Вас отвезет шофер нашей служебной машины.

Шофер служебной машины был полон решимости отвлечь внимание своего пассажира от мрачных мыслей.

— Паршивая штука — носовое кровотечение, — с ходу начал он рассуждать.

— У нас хватало этой печали, когда я играл в регби, но теперь-то я слишком стар.

— Стар для кровотечения? — осведомился я.

— Нет, для регби. А вы, сэр, играете в регби?

— Нет, изо всех командных игр я признаю только одну.

— Это какую же, сэр? — заинтересовался водитель.

Было очевидно: какую игру ни назови, он будет продолжать докучать мне болтовней. Во что бы то ни стало надо было заставить его замолчать.

— Секс, — грубо отрезал я. Остаток пути мы ехали молча.

В больнице симпатичная дежурная сестра провела меня в палату, которую можно было назвать пустой, если не считать лежавшего у стены, одержимого кашлем и предсмертными судорогами старика и семейства в составе матери, отца, дочери и сына, которые играли в «Монополию» за столом метрах в двух от моей койки. Устраиваясь на койке, как мне было велено, я слушал вполуха их болтовню.

— Ты уверена, мама, что это не больно? — спросил мальчик, энергично перемешивая кости.

— Конечно, не больно, мой драгоценный, — заверила мать. — Ты же слышал, что сказал врач.

— Конечно, не больно, — подхватил отец. — Это же всего-навсего гланды и аденоиды. Ничего серьезного.

— Конечно, пустяковая операция, — продолжала мать. — Ты ничего не почувствуешь.

— Я покупаю «Пиккадилли», — пронзительным голосом объявила девочка.

— Ты же видел это по телевизору, верно? — спросил отец. — Человек ничего не чувствует. Даже когда аборт делают.

— Генри! — укоризненно воскликнула мать.

— «Пиккадилли», «Пиккадилли», хочу «Пиккадилли», — талдычила девочка.

— Ну а потом, — сказал мальчик. — Потом, когда пройдет заморозка. Все равно ведь будет больно.

— Нет, — возразил отец. — Ничего подобного. Тебе дадут успокаивающее.

— А это что такое?

— Наркотики и все такое, — успокоила его мать. — Честное слово, ничего не чувствуешь. А сейчас давай ходи, твоя очередь.

«Бедняга, — подумал я. — Смертельно боится, а тут еще я весь в запекшейся крови, эта картина смелости ему не? прибавит. Ничего, я сам поговорю еще с ним после того, как меня приведут в порядок». Тут возвратилась сестра.

— Сейчас придет врач и займется вашим носом, — сообщила она, задергивая занавески перед моей кроватью.

— Ага, — довольно заметил я, — опять будет прижигание?

— Не думаю, — ответила она. — Доктор Верасвами предпочитает тампонаду.

Тампонада, подумал я. Какое дивное слово. Сродни тампонажу. Я тампонирую, вы тампонируете, он тампонирует… Мы тампонируем, ты тампонируешь, они тампонируют… Я набиваю, вы набиваете, он набивает…

Мои глагольные вариации нарушило появление доктора Верасвами, созерцающего мир через огромные линзы из горного хрусталя. Мне понравились его руки — тонкие, как у девушки, средние пальцы чуть толще обычной сигареты. Изящные руки, чем-то напоминающие бабочек. Легкие, нежные, трепетные, неспособные причинить боль. Руки целителя. Доктор Верасвами исследовал мой нос, выражая тихими вибрирующими звуками тревогу по поводу увиденного.

— Придется нам тампонировать нос, — произнес он наконец, улыбаясь.

— Валяйте, — радушно отозвался я. — Что угодно, только остановите кровь.

— Сестра, будьте любезны, принесите все необходимое, — распорядился врач, — и приступим.

Сестра удалилась, и врач застыл в ожидании, стоя у изножья моей кровати.

— Из какой части Индии вы родом? — непринужденно справился я.

— Я не из Индии, я с Цейлона, — ответил он. «Неуд, — сказал я себе. — Будь осторожнее».

— Чудесный край — Цейлон, — молвил я с жаром.

— Вы хорошо его знаете?

— Как сказать. Мне довелось однажды провести неделю в Тринкомали. Конечно, это вовсе не значит, что я знаю Цейлон хорошо. Но полагаю, что это дивная страна.

Врач заглотал наживку и принялся вещать, точно рекламный путеводитель:

— Чудесная. Побережье изобилует пальмами, песчаными пляжами, там дует свежий морской ветерок. Внутри страны водится много дичи. Еще у нас есть предгорья, банановые плантации и все такое прочее. Очень богатый, очень зеленый край. Много дичи. Есть горы. Очень высокие, очень зеленые, свежий воздух. Фантастические виды. Изобилие дичи.

— Да, замечательно, — неуверенно произнес я.

От дальнейших панегириков Цейлону меня избавило появление сестры, которая принесла необходимое снаряжение для тампонирования моего носа.

— А теперь, сестра, — деловито сказал врач, — попрошу вас крепко держать голову джентльмена. Вот так.

С этими словами он длинными острыми щипцами захватил конец бинта длиной не меньше пяти километров, потом надел себе на голову обруч с фонариком и подошел ко мне вплотную. Я спрашивал себя, почему сестра так крепко стискивает мой череп. Когда Пимми заталкивала мне марлю в нос, это было совсем не больно. Врач воткнул мне в ноздрю щипцы с марлей и заталкивал их до тех пор, пока острые концы не уперлись, как мне показалось, в основание черепа, пробив все пазухи и проложив по пути трассу жгучей боли, до того сильной, что она парализовала мои голосовые связки и я не был в состоянии протестовать. Вытащив щипцы, врач намотал на них с полметра марли и затолкал мне в нос с решимостью дуэлянта, прочищающего шомполом ствол своего пистолета. При этом он настолько увлекся процедурой, что острые концы щипцов царапали нежную слизистую оболочку пазух. У меня было такое ощущение, будто ноздрю набили раскаленными углями. Хотя голосовые связки вернулись к норме, я по-прежнему не мог протестовать, однако по иной причине. Игроки в «Монополию» притихли и жадно прислушивались к доносящимся через занавеску слабым звукам. Если бы я, подчиняясь голосу разума, дико заорал, пнул Верасвами в пах ногой и сорвался с кровати, волоча за собой несколько метров марли, это могло бы пагубно повлиять на мальчугана, нервно ожидающего своей очереди. Оставалось только терпеть. Сестра, послушная воле Верасвами, сжимала мою голову словно в тисках. Сжимала так сильно, что ее большие пальцы оставили у меня над бровями круглые синяки, которые потом не проходили несколько дней.

А Верасвами продолжал запихивать метры марли в строптивую ноздрю; его усердие напоминало черного дрозда, ранним утром очищающего газон от червей. Когда мне показалось, что половина бинта уже перекочевала в мои пазухи, я хрипло попросил прервать на время истязание.

— Вам больно? — осведомился Верасвами не столько даже с академическим интересом в голосе, сколько, как мне показалось, с удовольствием.

— Да, — ответил я.

Вся правая сторона черепа, лица и шеи болели так, словно по ним били кувалдой, а пазухи горели так, что в них, наверно, можно было бы поджарить яйцо.

— Добро должно быть с кулаками, — объяснил Верасвами, явно довольный тем, что ему известна эта избитая фраза. Остатки бинта (три с лишним метра, как я после установил) он решительно затолкал в ноздрю большими пальцами, которые давно перестали казаться мне нежными и хрупкими, как крылья бабочки. Мне доводилось читать, как у людей, когда от боли, когда от горя, слезы брызгали из глаз, и я всегда считал это поэтической вольностью. Пришлось убедиться, что это не так. Под действием больших пальцев Верасвами слезы брызнули пулями из моих зажмуренных глаз. Он еще раз для верности нажал на марлю и отступил назад с довольной улыбкой.

— Ну так, — сказал он. — Теперь порядок.

Я оторвал от подушки раскалывающуюся от боли голову и посмотрел на Верасвами.

— Доктор, вам никто не предлагал сменить профессию врача на ремесло чучельника?

— Нет, — удивился доктор Верасвами.

Я слез с кровати и стал одеваться.

— Советую попробовать, — сказал я. — Вы будете избавлены от жалоб пациентов.

Верасвами с тревогой следил, как я одеваюсь.

— Постойте, куда вы? — спросил он. — Вам нельзя уходить. Еще нельзя. Вдруг опять начнется кровотечение, и выйдет, что я зря старался.

— Пойдите со своими щипцами в какой-нибудь тихий уголок и сядьте на них, — устало предложил я. — А я поехал в Абботсфорд.

Найдя такси, я направился обратно в санаторий, мысленно проклиная медицинскую профессию вообще и доктора Верасвами в частности. Мне вспомнилось, как в двадцатых годах во Франции выпускникам медучилищ выдавали дипломы: «Действительно для стран Востока»; в самой Франции практиковать им не разрешалось. Уж не месть ли Востока обратилась на меня?..

Еще мне вспомнилась история, вероятно вымышленная, про индийца, величайшей мечтой которого было получить звание бакалавра наук.