— Я все-таки не совсем понимаю, — молвил я.

— А чего тут понимать? Мы отведем несколько часов, чтобы они могли прийти и поглазеть на нас, — объяснила Ли. — Я предложила: с половины одиннадцатого до половины двенадцатого. У нас как раз в это время завтрак, и думаю, в это время они не будут нам так досаждать.

— А он что ответил?

— Он сказал, что дети в это время в школе. Договорились — с четырех до половины шестого, — сказала Ли. — Так, по-моему, будет лучше всего.

— Значит, устроим им что-то вроде утренника? — спросил Капитан Боб с тоской во взоре. — Помню, я так любил выступать на утренниках в юные годы!

— И что, по-вашему, нужно для них делать? — поинтересовался я.

— А зачем для них еще что-то делать? — сказала Ли. — Будем вести себя естественно, и все.

— Ну нельзя же ничего не делать на глазах у аудитории в восемьсот человек! — запротестовал я. — Что-то нам надо все-таки делать!

— Согласен, — сказал Микки, чьи рыжие волосы встопорщились во все стороны, а усы яростно ощетинились. — Что-то надо делать. Я могу спеть для них несколько старых песен. «Три поросенка» — пойдет?

— А я могу аккомпанировать на гребенке с папиросной бумагой, только вот гребенку еще надо найти, — подхватил Тим.

— Я могу представить сцену с кинжалом из «Макбета», — сказал я. — Из меня получится милый страшный Макбет.

— Тебе не надо быть Макбетом, чтобы быть страшным, — заметил Фрэнк.

— Ли может спеть что-нибудь по-французски, — продолжал я, сделав вид, что пропустил его замечание мимо ушей. — У нее такой приятный голос!

—А я на что? — вмешался Джон. — Я тоже умею петь.

— Нет уж, извини, — решительно возразил я. — Я знаю тебя тридцать лет и слышал, как ты поешь. Ни слов не помнишь, ни мелодии не выдерживаешь. Нет, петь ты не умеешь.

— Правда? — заинтересованно спросил Грэм. — Я тоже не умею. Попробуем дуэтом?

— Не дай Бог! Они от вашего пения как мухи передохнут. Помнишь, Джон, как называли тебя детишки в Сьерра-Леоне? «Белый человек, у которого болит живот».

Увы, все наши споры оказались напрасны. Мы честно ждали гостей к четырем часам, но никто не пришел. Позже выяснилось, что родители устроили детям такую головомойку, что напугали их до смерти. Более того, когда мы подошли к месту, где стояли наши машины, то увидели пригвожденный к столбу щит с надписью большими неровными буквами на мальгашском языке. Надпись гласила:

«ВАЗАХА — НАШИ ПОЧЕТНЫЕ ГОСТИ. НЕ БЕСПОКОЙТЕ ИХ. ПРИХОДИТЕ СМОТРЕТЬ НА НИХ ПО ВЕЧЕРАМ ПО НЕСКОЛЬКУ ЧЕЛОВЕК». Было ясно, что местные жители готовы уважать наше право на личную жизнь. А что касается актерских амбиций, то я не вижу ничего страшного в том, что наши таланты оказались невостребованными.

Несмотря на это, около лагеря было довольно оживленно, потому что он лежал между двух тропок, что вели от деревни к реке. Одна тропинка шла туда, где стояла большая, но малоустойчивая пирога для переправы людей с их товарами и пожитками через воды шоколадного цвета. По другой, петляющей тропке дважды в день совершали паломничество к реке женщины — за водой и для мытья посуды. К несчастью, из-за своих болячек я принужден был большую часть времени проводить в лагере, но зато эти две тропки исправно поставляли мне «антропологический» материал, за которым я наблюдал с удовольствием и интересом.

Любопытной фигурой являлся, например, худощавый молодой человек, который жил где-то на противоположном берегу. Он имел красивого откормленного зебу цвета орехового дерева. Большое богатство для такого молодого человека и, без сомнения, гордость семьи. Дважды в день он приходил купать животное, а заодно и потрепаться с паромщиком. Если паромщик был на нашем берегу, парень отвязывал свою пирогу, переплывал на нашу сторону и накрепко привязывал пирогу к мощному корню. Вслед за ним, по шею в воде, переправлялось и животное. Здесь хозяин тщательно очищал его пучком травы или плоским камнем, что явно доставляло быку наслаждение. Убедившись, что каждый квадратный дюйм кожи питомца очищен от блох, клещей, пиявок, перхоти и прочей нечисти, парень слушал рассказ паромщика о последних новостях из лагеря этих сумасшедших вазах а. Нынешней ночью мы опробовали генератор и залили лагерь непривычным для местных жителей светом; пытаясь на следующий день разъяснить происшедшее скептически настроенному владельцу зебу, паромщик так отчаянно жестикулировал, что опрокинул пирогу и, взметнув фонтан брызг, оказался в воде. К моей радости, находившееся в воде животное встретило нового купальщика благосклонно.

Случалось, хозяин зебу так заслушивался рассказами паромщика, что совершенно забывал о своем подопечном. Пока он жадно расспрашивал паромщика, зебу становилось скучно. Сверкая лоснящимися боками на солнце, животное выходило из воды и слонялось по берегу. Однажды оно исчезло за деревьями, и через минуту оттуда раздался страшный крик: это кричал крестьянин, в чьи посевы забрался бык. Владелец зебу тотчас же побежал туда, схватил своего питомца и, обменявшись со взбешенным крестьянином полным перечнем непечатных выражений, помчался назад к другу-паромщику — восхитительному мастеру сказок…

По другой тропке к реке спускались женщины — яркие, как попугаи, в своих веселых ламба, с целыми столбами посуды на головах. У некоторых были кастрюли из жести с почти стершейся эмалью, у других — посуда из пластмассы с такими ободранными стенками, будто по ним водили шкуркой. Чтобы понять, чем вызвана такая изношенность, нужно посмотреть на метод чистки, которому, впрочем, не откажешь в оригинальности. Посудину погружают в реку и насыпают в нее порядочную горсть песка, после чего девушка ставит в нее ногу, удерживая посудину, чтобы ее не унесло течением. Второй ступней девушка поворачивает посудину вокруг своей оси, между тем как пальцы первой ступни растирают по внутренней поверхности посудины песок, очищая ее. Результат известен, зато руки остаются свободными. Хочешь — жестикулируй, хочешь — держи необыкновенной длины палку сахарного тростника; девушки расправляются с ними с такой ловкостью, какой позавидует любой ай-ай. Каждый раз, когда юные особы дефилировали в ту или другую сторону, они бросали нам скромный взгляд из-под пизанской башни горшков, стоящих у них на голове, и приветствовали нас мягкими и нежными, как у воркующих голубей, голосами. Они были восхитительны, и я до смерти жалел, что не знаю мальгашского, — как бы хотелось спуститься вниз к реке да поболтать с ними, пока они чистят кастрюли пальчиками ног, с мягким шипящим звуком, как будто едет лилипутский паровозик, — прямо скажем, приятнее на слух, чем посудомоечная машина.

Был еще один человек, чье поведение озадачивало нас. Мы долго спорили, что все это могло бы значить, но стеснялись спросить у него. Он переправлялся через реку на пироге, а затем шел через песчаные дюны к тропке, по которой девушки спускались мыть посуду. Миниатюрный и стройный, он одевался в шорты и чистую рубаху, а на голове его красовалась традиционная для мальгашей соломенная шляпа. Через плечо у него всегда была перекинута палка, с конца которой свисала небольшая сумка из соломы — по всей видимости, его завтрак. Всякий раз, когда этот мальгаш проходил мимо наших палаток, он останавливался, снимал шляпу, склонял голову (в этом своем поклоне он напоминал эмбрион в утробе матери) и, лопоча что-то в знак приветствия, ждал, чтобы мы ответили тем же. Когда церемония заканчивалась, он надевал шляпу и шел к домику для животных. (Чем он там занимался, я заметил только после того, как он проделал это несколько раз.) Поприветствовав снятием шляпы нас, он еще раз снимал ее, проходя мимо домика для ай-ай, единственным обитателем которого пока был Верити. Может, он считал животное зловещим и молил не насылать на него горестей и бед? Этого мы никогда не узнаем, но факт тот, что он снимал шляпу и перед нами, и перед нашим пленником.

Еще одним колоритным персонажем была девушка с ведром. Полненькая и в то же время грациозная, с широкой яркой улыбкой и соблазнительными глазами с поволокой, она дважды в день приходила за водой с огромным желтым пластмассовым ведром. Мы слышали, как она, приближаясь, что-то напевала милым и щебечущим, как у черного дрозда, голосом. Наконец она показывалась с надетым на голову, словно шляпа, ведром. Ведро было столь огромно, что полностью накрывало ей голову, и видеть из-под него она могла разве что свои ступни; но тем не менее девушка грациозно, словно серна, ступала по тропинке со всеми ее камнями и корягами. Естественно, ведро служило отличным резонатором, так что ее пение отзывалось всюду звонким эхом. Возвращаясь назад с полным ведром на голове, она посылала нам ослепительную улыбку, желала всего самого доброго и продолжала свой путь по взбирающейся на холм тропинке, по-прежнему оглашая округу счастливой песней. Мы всегда с нетерпением ждали ее серенад и цирковых трюков с ведром и каждый раз жалели, что все это длится так недолго.

К этому времени Верити стал совсем ручным, и каждый вечер Ли ходила кормить его с рук. Вообще-то в кормлении с рук не было строгой необходимости, но оно дает представление о том, сколько пищи требуется животному. Если животному просто оставить пищу, оно часто разгрызает ее, не съедая, и разбрасывает по всей клетке, так что, когда утром приходишь убирать, трудно понять, сколько же пищи было съедено фактически. Верити с удовольствием поедал хлебные шарики с медом и сырым яйцом, каждый размером с мячик для пинг-понга. Потом наставал черед его любимых жирных личинок жуков, которые он поглощал с великим наслаждением. Поскольку мощные зубы ай-ай постоянно растут, ему нужно грызть что-нибудь твердое, иначе зубы грозят превратиться в клыки. Ну а уж грызть-то было что: тут и подгнившие палки, и кокосовые орехи в кожуре, и сахарный тростник. Тростник, равно как и личинок жуков, исправно поставлял Марк — маленький коренастый бодрый мальгаш, который был у нас на стройке за прораба. Он был глубоко предан Ли, но досаждал ей тем, что упорно называл ее Мама.

Забавно было наблюдать, как по-разному Верити обходился с различными блюдами. Мягкие шарики с медом он подносил ко рту средним пальцем, точно вилкой. Так же он поступал и с жирными личинками жуков, но начинал с того, что отгрызал им головы, отчего те судорожно корчились и сплющивались, как проколотые воздушные шарики, а потом с наслаждением принимался за остатки. Палки сахарного тростника он раскусывал своими огромными зубами, сдирая внешнюю грубую кору и добираясь до сладкой сочной мякоти. Сахарный тростник, по которому прогулялись зубы ай-ай, выглядел как некий древний музыкальный инструмент вроде архаической флейты.

С кокосовым орехом (часто величиной почти с самого ай-ай) дело обстояло посложнее. Сначала ай-ай должен был срезать толстую блестящую зеленую кожу — понятно, здесь не обходилось без мощных зубов, похожих на резцы. Когда он решал, что путь к ядру открыт, то принимался за ядро. Работая зубами как циркулярной пилой, ай-ай прогрызал в ядре дыру диаметром два с половиной дюйма. Речь идет конечно же о молодых орехах, в которых еще есть кокосовое молоко, — Верити снова пользовался средним пальцем, с необыкновенной ловкостью и проворством окуная его в жидкость и поднося ко рту. На этой стадии развития мякоть кокоса не застывает, как в тех орехах, что мы получаем в Европе. Она скорее напоминает полупрозрачное беловатое желе с едва сладковатым вкусом и запахом кокоса. Добравшись до этого лакомства, Верити вновь орудовал средним пальцем, доставая желе с поразительной скоростью. Добыв все, что мог, он делал паузу, затем расширял отверстие и снова пускал в дело свой магический палец. Палец-то на самом деле не намного длинней, чем остальные, но кажется таковым, потому что тоньше и костистее.

Когда животному дают подгнившую палку, оно тщательно прислушивается к ней, стараясь поймать малейший шорох скрывающейся там жирной личинки, прогрызающей дерево изнутри. Затем зверек разгрызает палку зубами, стараясь добраться до проделанного личинкой хода, втыкает туда свой палец с точностью хирурга, запускающего зонд во внутреннюю полость больного, накалывает ногтем личинку и извлекает из укрытия. На Мадагаскаре, как это ни странно, нет дятлов, и существует предположение, что ай-ай играют их роль в экологическом балансе леса.

Единственным звуком, который издавал наш пленник, если кто-то его неожиданно тревожил, было громкое сопение. Кью блестяще описал этот звук — точно кому-то приспичило очень сильно чихнуть, но чих пришлось заглушить. Однажды ночью Микки услышал, что Верити орет, как мартовский кот, и, преисполненный чувства долга, достал звукозаписывающее оборудование, пробрался к домику ай-ай и записал его голос, не обращая внимания на полчища голодных комаров. Наблюдая за Верити, а позже и за другими ему подобными, я пришел к выводу, что ай-ай — стойкие животные, как и подобает немногим уцелевшим, и что они гораздо умнее, чем всякие там лемуры, с которыми мне приходилось иметь дело.

Заселение лагеря оказалось столь же хлопотным делом, как и переезд в новый дом. То один, то другой член экспедиции отчаянно выкрикивал: где отвертка?! где сардинки?! где компас?! где пиво?! И неизменно на каждый вопрос мягким голосом отвечал Грэм. Он отыскивал все, где бы то ни лежало, каким-то шестым чувством, подобным научно не объясненному феномену лозоходца, отыскивающего с помощью волшебного прута подземную воду. Можно было подумать, что у него в голове, как в компьютере, запечатлелась карта размещения наших пожитков. Однажды я спросил между делом, куда могла деваться Ли. Не отрывая глаз от книги, которую он читал, Грэм быстро доложил мне, что она делала с самого утра, и закончил сообщением о том, что Ли только что ненадолго отправилась в деревню, по всей видимости за сахарным тростником. Грэм был нашим Шерлоком Холмсом, и без него мы были бы дезориентированы, как собака Павлова без звонка.

Между тем охотничий сезон продолжался. Джон, Кью и Жулиан выходили на ловлю каждую ночь и всякий раз возвращались с пустыми руками. Однажды они выследили-таки ай-ай, и Жулиан, с необыкновенной ловкостью и скоростью взобравшись на дерево, схватил животное за хвост. Неудивительно, что ай-ай, оскорбленный таким непочтением, обернулся и впился своими невероятными зубами Жулиану в руку. К счастью, бедняга отпустил ай-ай прежде, чем тот откусил ее совсем, но следы зубов остались навсегда. И долго еще после этого в лагере раздавались крики: «Грэм, где пластырь?», «Грэм, где тюбик с обеззараживающей мазью?». Своим мягким голосом Грэм руководил нашими действиями по спасению незадачливого охотника, как заправский хирург с Харли-стрит.

Жизнь в лагере входила в свою обычную колею. Марк ежедневно приносил для ай-ай кокосовые орехи и сахарный тростник. Приходили и дети, принося личинки жуков, хотя по-прежнему таращили на нас испуганные глазенки. Мы наняли двух полногрудых деревенских девиц таскать воду, мыть посуду и стирать нашу одежду, но как-то так получилось, что готовить себе решили сами. Мы открыли, что Капитан Боб блестяще варит рис, просто пальчики оближешь; за это он получил еще один титул — Рисовый Король. Мы также посылали нашего продюсера в Мананару за покупками, поскольку обнаружили, что в нем развит необыкновенный инстинкт выискивать, как по мановению волшебной палочки, в этом «однолошадном» городе самые экстраординарные продукты в самых крошечных магазинчиках. Мы изощрялись, составляя список покупок, и каждый раз поражались, когда ему удавалось все достать. Однажды Фрэнк и я решили сыграть с Бобом шутку: вписать в список черную икру и перепелиные яйца и посмотреть, что будет. Правда, потом мы все же отказались от этой затеи — вероятно, из-за смутного страха, что он таки принесет. В нашей команде высказывалось предположение, что под именем Капитана Боба скрывался не кто иной, как мистер Фортнум Мейсон, но от этой идеи Капитан Боб категорически открещивался.

Что касается Тима, то, прежде чем взяться за свое исконное ремесло кинооператора, он решил стать у нас шеф-поваром и снимать пробы с приготовляемых блюд. В какой-то злосчастный момент он объявил себя главным спецом по десертным блюдам. Тут же со всех сторон раздались требования экзотических десертов — от паточного торта до булок с начинкой. Тим же, как умелый матадор, ловко увертывался от наших алчных требований, уверяя, что он-де может все — от яблочного пирога до пудинга с вареньем, дайте только необходимые продукты. Ах, у вас только бананы да сгущенка? Так каких же деликатесов вы от меня хотите, оставьте меня в покое! В итоге у нас закралось в душу подозрение, что Тим никогда и не переступал порога кухни и что даже вскипятить воду будет для него неразрешимой проблемой. Каким-то чутьем догадавшись о наших мыслях, он взял бананы, сахар, сгущенку и, к нашему удивлению, изготовил из этих самых заурядных продуктов такие изысканные и притом разнообразные десерты, что я никогда не подумал бы, что такое возможно.

Однажды (видимо поймав нас на слове, что мы любим готовить) Фрэнку и мне было поручено сочинить коронное блюдо к обеду. Тушенка и сардины с гарниром из риса не вызвали того энтузиазма, на который мы рассчитывали. Сардины на поджаренных ломтях хлеба, за которыми последовали оладьи с тушенкой, были встречены более чем прохладно. Также с треском провалилась тушенка, приправленная кэрри. А ведь до сего случая приготовленная кем-либо из нашей компании еда неизменно встречалась криками радости! Пришлось согласиться с мнением Фрэнка, что мы только зря расточаем наши кулинарные таланты на потребу тупой, неотесанной черни, которой все равно, что страсбургский пирог, что кормовая репа.

Фрэнк втайне от меня пожелал исправить положение и сгонял в город купить на рынке свежего мяса зебу. Обычно сей деликатес отличался не большим изыском, чем сапог наполеоновского солдата при отступлении из России; но Фрэнк, вероятно обратившись к опыту своих среднеевропейских предков, каким-то чудом приготовил из этого мяса нежный гуляш. Желая не остаться в долгу, я отправился на рынок раздобыть чего-нибудь такого, от чего вся команда языками бы зацокала. В одном из уголков рынка на земле (а на этом рынке вся торговля велась с земли) я приметил нечто любопытное. Эти предметы напоминали викторианские пасхальные чепчики розового и зеленого цвета с привязанными к ним ленточками. Впрочем, «пасхальные чепчики» — сильно сказано: эти штуковины не ведали ни мыла, ни воды — очевидно, по ним раз десять проехали тяжелым асфальтовым катком, потом на несколько месяцев закопали в ароматный компост и лишь после этого выставили на продажу в рядах съестного на рынке. Близко и пристально изучив странные творения, я пришел к выводу, что это осьминоги, с которыми случилось что-то страшное, — они ничем не напоминали тех глазастых, лоснящихся моллюсков, которых мне приходилось видеть в детстве. Короче, если кого ударить этой штукой по голове, можно не только проломить череп, но и вызвать смертельное заболевание мозга. Тем не менее, поддавшись порыву, любопытству и принципу, что хоть раз нужно все попробовать, я купил парочку этих мумифицированных головоногих и принес в лагерь.

Здесь, в обстановке строжайшей секретности, я показал их Фрэнку. Когда он пришел в себя после шока, я спросил его, как, по его мнению, их следует готовить.

— Сначала их надо оживить, — изрек он после некоторого раздумья.

— То есть как? — изумился я. — Ты хочешь, чтобы я делал искусственное дыхание осьминогам, издохшим двести лет назад? Нет уж, уволь!

— Да нет, конечно. Я имел в виду напитать их водой, — сказал Фрэнк. — Они высушены, пусть вымокнут.

Мы положили тушки в миску с водой; в результате осьминоги стали выглядеть еще более зловеще. Мы оставили их на пару часов, а затем пришли взглянуть, что с ними стало. К нашему удивлению, поглотив много воды, они сделались немного похожими на тех осьминогов, которых мы знали и любили. К вечеру они выглядели уже совсем пухлыми, скользкими и приятными. Мы мелко покрошили их, сдобрили растительным маслом, добавили все, какие только у нас были, специи да еще горсть горячего как огонь, деликатесного и ароматного малагасийского черного перца и поставили все это на медленный огонь, полагая, что члены нашей команды, измотавшись и проголодавшись за тяжелый день, накинутся на нашу стряпню с жадностью. Не то чтобы мы ошиблись, но есть было можно — правда, приходилось прилагать немалые усилия, чтобы разжевать. Я сказал, что грубая пища полезна для пищеварения, а работа челюстей способствует укреплению зубов.

— Точнее, так, — сказал Фрэнк, — сперва ломаешь себе зубы, а потом мучишься запором.

Однажды Капитан Боб вернулся из города со связкой петухов, чему наша команда несказанно обрадовалась. Какое же разочарование постигло всех, когда петухи были ощипаны. Эти странные малагасийские птицы чем-то напоминают длинноногих бойцовых петухов, которыми славилась старая добрая Англия, — так же пышно раскрашены, и глаза свирепые, как у василиска. А поди разоблачи их от богатого оперения — и тут же обнаружишь, что птички эти практически лишены груди, а бедра у них как у танцовщика, страдающего отсутствием аппетита. Как мы ни колдовали над ними, результат был один: чем дольше их варишь, тем они жестче.

Один такой большущий расфуфыренный представитель семейства куриных, с походкой как у короля бойцовых петухов, каждое утро спускался к нам из деревни в сопровождении целого гарема драных кур. Оказывается, мы поставили палатку как раз посреди его территории, что вызвало явное его неодобрение. Когда над рекой рассеивался туман и кукушки начинали свой мелодичный, протяжный, бормочущий зов, этот петух подходил вразвалочку к нашей палатке и, поворачивая голову, устремлял на нас яростный взор сначала одним золотистым глазом, потом другим, желая показать, что мы для него не заслуживающая внимания мелюзга, с какой точки зрения ни посмотри. Затем он запрокидывал голову назад и издавал хриплый, протяжный и очень противный крик. Предполагая, что этим он запугал нас до смерти и теперь мы у него в подчинении, он входил в палатку и начинал скрести наши пожитки своими мощными ногами, вероятно считая, что все, что здесь лежит, можно съесть. Впрочем, меткий удар сапогом мгновенно убавлял ему спеси, и он вываливался с чувством оскорбленного достоинства, вымещая злобу на одной из своих покорных жен, как бы давая понять, что молодец он тот еще.

Визит петуха и его громогласное приветствие окончательно прогоняли сон. Кукушки продолжали свой утренний хор. С хлебного дерева, укрывавшего палатку своей тенью, с шумом падали на крышу листья и затем с таинственным шорохом соскальзывали вниз, на землю. Высохшие листья напоминали огромные пятерни человека, страдающего артритом. Они хрупали, словно хрустящее печенье, под ногами, когда я выходил из палатки выпить первую в этот день чашку чаю, раздумывая, сумеем ли мы наконец поймать этого неуловимого ай-ай с «магическим пальцем».