Вот он я - оборотень! Исчадие ада, слуга дьявола, враг всего человеческого, которого вообще не должно существовать в природе. Но я жил и, значит, был для чего-то нужен. Может, мне следовало затаиться с самого начала, и тогда я не совершил бы ошибки той ноябрьской ночью. Одна ошибка повлекла за собой другую, та - следующую. Возникала цепь все новых и новых ошибок. Вот уже шеренга кровавых призраков стоит передо мной, а люди заняли позицию по другую сторону баррикад. Почему так случилось? Наверное, не только от того, что я стал оборотнем. Другая причина крылась здесь, но не мог же я обвинить всех людей в том, что они сейчас противостояли мне.
      И все же, думаю, я имел право жить, несмотря на все то, что уже совершил. Придет время, и я заживу тихой и спокойной жизнью и совершу, быть может, кучу полезных дел. Но сейчас мне предстояло вырваться из замкнутого круга, где все пушки были направлены в центр, а в центре стоял я.
      Троллейбус мягко остановился. Я поднялся, вышел из почти пустого салона и зашагал по почти пустой улице, бесцельно уставившись вперед.
      Громада пятиэтажного дома встала на моем пути. Черный дом на фоне черного неба. Ни одно окно не светилось. Он был обнесен деревянным, грубо сколоченным, кое-где пошатнувшимся забором. По всей видимости, дому предстоял капитальный ремонт, отложенный в связи с трудной экономической ситуацией на неопределенное время. Через дыру в заборе я пробрался на отгороженную площадку, а затем проник в дом, практически уже ничего не соображая от усталости. Бросив болоньевую куртку на пол, я начал свое обращение, но, как только клыки полезли из десен, оглушительная зубная боль пронизала мою голову. В глазах потемнело, и я чуть не потерял сознание. Пришлось отказаться от намерения провести эту ночь волком. Я поудобнее расстелил свою старую куртку на площадке (я ее и захватил-то лишь потому, что предчувствовал подобный вариант) и лег на пол. Комфорта это не прибавило, но сильная усталость сработала лучше любого снотворного и помогла мне быстро заснуть...
      ... Ближе к полуночи два оборотня ехали в автобусе, вглядываясь в подступавшую тьму за окнами. Безрезультатная погоня даже их выбила из колеи. Они сидели напротив друг друга в получеловеческом облике. Временами один из них поворачивал свое жуткое лицо и злобным взглядом светящихся тусклым красным светом глаз окидывал салон автобуса. В эти секунды редкие пассажиры вжимались плотнее в спинки кресел и отворачивали испуганные лица. Оборотень усмехался, обнажая огромные клыки, и менее стойкие пассажиры выпрыгивали на ближайшей остановке. Почти сразу же облик нечеловеческих лиц исчезал из памяти и только непонятная тяжесть давила откуда-то изнутри. Но пролетала ночь, наступало новое утро, осадок испарялся из души. Люди, столкнувшиеся с появлением страшного, неисследованного еще никем мира, вновь жили, как и прежде, и душа их, более не омраченная ничем потусторонним, вновь радовалась жизни или распутывала обычные каждодневные проблемы, возникающие на каждом шагу.
      Но это было завтра. А сегодня, ближе к полуночи два оборотня ехали в автобусе, вглядываясь в подступившую тьму за окнами.
      Глава девятнадцатая. Пустой дом.
      Я проснулся и с удивлением увидел, что лежу на холодном полу в каком-то сумрачном помещении со странной формой потолков. Постепенно приглядевшись, я понял, что никакие это не потолки, а пролеты лестницы, уходящие вверх. Оттуда пробивалась слабая полоска дневного света.
      Причудливость моего положения потрясла меня, и я непроизвольно сжался в комок. Впечатление необычного усиливала почти полная тишина вокруг, только издали доносился слабый отзвук уличного шума. Полумрак и тишина словно подчеркивали надежность убежища. Вспыхнувший интерес заставил меня подняться на ноги. Странно, но я никак не мог вспомнить, каким образом попал сюда, хотя уже догадался, что нахожусь в пустом доме, в квартале или двух от которого находится троллейбусная остановка.
      Я стоял в самом низу подъезда возле входной двери, но все попытки сдвинуть ее с места не увенчались успехом. Очевидно, она была надежно заделана снаружи. Рука по-прежнему ныла. А зубы, едва я только попробовал выпустить клыки, вспыхнули невыносимой болью, которая упрямо не хотела затихать. Вероятно, при пломбировании была занесена какая-то инфекция, и теперь крошечные микроорганизмы завоевывали там все новые и новые просторы для своей бурной деятельности. Но хуже всего угнетала даже не эта идиотская боль. Хуже всего было то, что я уже не мог обратиться в волка. Серьезный удар для меня. Я стал безоружен.
      Теперь следовало отвлечься, чтобы хоть на время забыть о зубах, и я двинулся на исследования.
      Пройдя несколько ступенек вверх до первой площадки, я понял, что значит определение "гулкие шаги". Действительно, звук от моих шагов разносился далеко-далеко и возвращался оттуда измененный магической вибрацией пустоты.
      К моему изумлению, на этой площадке не оказалось ни одной двери. Однако, вскоре я догадался, что на первом этаже дома располагался магазин, аптека или еще что-нибудь в этом же роде.
      Я двинулся вверх и добрался до промежуточной площадки меду первым и вторым этажом. На облезлой зеленой стене с побелкой поверху виднелись голубые незакрашенные прямоугольники, оставшиеся от висевших здесь когда-то почтовых ящиков. Самих ящиков, разумеется, не было. У самого пола площадки виднелось небольшое разбитое окно. Я нагнулся и, выглянув в него, заметил бетонный карниз, нависший над входом в подъезд. Очевидно, через это окошко я и проник сюда вчера.
      Больше на площадке не нашлось ничего интересного, и я поднялся на второй этаж. Четыре пустых проема встретили меня там. Странно видеть пустую дыру вместо двери у входа в квартиру. Я потрогал шершавую стену, на которой раньше крепился дверной карниз, и не удержался от искушения зайти в одну из квартир. Это была стандартная двухкомнатная квартирка с кухней, совмещенным санузлом и маленькой темной кладовкой без окна. Здесь также царила пустота и развал. На стенах уцелели выцветшие обои розоватого оттенка с выдранными кусками. На окнах не было рам, и пустые прямоугольники неприятно смотрелись на фоне розовой стены, открывая вид на тенистую улицу с мрачными домами старой застройки.
      На полу валялись щепки, старые пожелтевшие газеты, обрывки обоев. Я прошелся по комнатам, заглянул на кухню, на которой стояла покореженная газовая плита и проломленная раковина. Краны отсутствовали, и темные отверстия труб уставились на меня, как ружейные стволы.
      Я снова вышел на площадку лестничной клетки. Здесь было уютнее, чем в пустых ободранных квартирах, привычнее как-то, хотя и не так светло. Я зашел в боковой проем. Окна этой квартиры выходили во двор - обычный двор, я таких уже много видел. Песочница, детские качели, карусель для маленьких, ровный ряд кустиков, прямоугольные клумбы, на черноземе которых ярко зеленела молодая трава. На кустах и деревьях тоже начали распускаться листья, но еще такие крохотные, что при всем моем старании я не мог различить каждый в отдельности. Только зеленый фон веток, еще вчера таких серых и невзрачных, радостно сообщал о приходе нового, завершающего месяца весны.
      Двор ограничивался с четырех сторон домами, образующими ровный прямоугольник. Длинный дом напротив оказался типичной "хрущевкой" - одной из первых, увиденных мной "хрущевок", встречающихся в Питере не так то часто. Она, скорее всего, была точной копией моего дома (впрочем, об этом я мог только догадываться), а вот боковые здания отличались и от нее, и друг от друга. Слева стоял пятиэтажный дом, построенный лет сорок-пятьдесят назад. Он был покрыт зеленой известью и выглядел солидно и крепко. Правый дом имел всего четыре этажа и два подъезда. Он разительно отличался от остальных и казался каким-то недомерком. Тем не менее, и в этом доме, и в двух других кипела жизнь, сушилось белье, в подъезды входили и выходили люди, а мой дом пустовал, и единственным его жителем на данный момент был я.
      Я продолжил свои изыскания. Несмотря на однообразие планировки, ни одна квартира не являлась чьим-нибудь двойником. В каждой из них оставались следы от покинувших ее людей, живших здесь раньше. Рисунок обоев или побелка, детские каракули на стенках, контуры мебели, проявлявшие себя прямоугольниками истинного цвета обоев или следами от ножек, деревянный пол или покрытый линолеумом - все это так или иначе указывало на различные характеры и судьбы.
      Порой я пытался представить себе, судьба каких людей вершилась здесь, но все это были лишь догадки, да смутные образы. Они не могли вдохнуть старую жизнь в опустевшие квартиры.
      Я обследовал чердак, но грозно нависшие стропила словно таили в себе какую-то опасность, а свет, пробивавшийся через слуховое окно и щели в крыше, резко вычерчивал темные стойки, выдававшиеся из полумрака. Неприятное чувство охватило меня, и я поспешил покинуть это место. А спускаться в темный подвал я и вовсе не решился, и его неразведанные секреты так и остались тайнами для меня.
      Вскоре я обнаружил в некоторых квартирах проломы, позволяющие проникнуть в другой подъезд, а из него в следующий. Так, переходя из одной квартиры в другую, я обошел почти весь дом и обнаружил, что никого, кроме меня, здесь нет.
      Было какое-то необычное чувство - ощущать себя хозяином целого дома пустого дома. Я уже видел покинутую деревню, но одноэтажные деревянные дома как-то терялись среди окружающих полей под бесконечным небом и не создавали такого странного чувства.
      В моих новых владениях меня повсюду окружали мертвые стены, а уличный шум существовал как бы отдельно от этого дома. И хотя я считал, что душа моя давно уже обособилась от мира людей, но физическое одиночество действовало угнетающе. Пустота давила на мои нервы, пугала меня. И тогда, чтобы успокоиться, я выбрался через разбитое стекло подъезда наружу и отправился на Московский вокзал за своими продуктами. Денег у меня больше не было, следовательно, ничего другого больше не оставалось, несмотря даже на возможную встречу с оборотнями.
      Получив в ближайшем киоске несколько пятнариков (для этого пришлось купить несколько открыток с видами Ленинграда), я подождал нужный троллейбус и отправился в путь...
      ... Колбин и Соколов с мрачным спокойствием переносили все трудности путешествия в переполненном салоне городского Санкт-Петербургского автобуса. Огромная спина какого-то здоровяка надежно придавила их к боковому окну так, что ребра едва не трещали, вдавившись в поручень, тянувшийся вдоль стекла. Колбин и Соколов прилагали все усилия, чтобы удержать завоеванные позиции, но могучая спина на каждом толчке автобуса миллиметр за миллиметром сокращала пространство, отведенное милиционерам. Было нестерпимо душно, воняло бензином и потом, а мысль о Бахареве, сидящем сейчас в пустом, прохладном кабинете, становилась просто невыносимой.
      И в этот момент Колбин услышал удивленный возглас Соколова. Повернув лицо, которое тут же оказалось приплюснутым к оконному стеклу, майор пристально вгляделся в прохожих.
      Там, среди толпы, не обращая никакого внимания на троллейбусы и автобусы, проносящиеся мимо, шагал невысокий паренек в синих помятых брюках и светлой куртке с матерчатым верхом. Вполне обычный паренек. Он не кидался на людей, не сверкал глазищами, и даже если у него были клыки, то они сейчас прятались за плотно сжатыми губами. Он неторопливо шел по улице и ничем не выделялся среди окружавшей его толпы.
      Но именно он был обнаружен мертвым в раннее апрельское утро, именно его убили полусеребряные пули, именно он так таинственно исчез из морга, и именно его фотография лежала сейчас в кармане у Колбина.
      Стройная логическая цепочка, выстроенная майором, разрушилась в одну секунду, таяли, исчезая, звенья строгих реалий, казалось, Колбин сам стоит сейчас на грани обыденного перед входом в неизвестный мир - туда, в чью сторону направлялся оживший мертвец. А он вдруг свернул направо, промелькнул вдали под аркой и скрылся из глаз.
      Могучая спина начала новое, решающее наступление на милиционеров. Автобус был переполнен, не было никакой возможности пробиться к дверям, кабина водителя пряталась в необозримой дали. Дернувшись пару раз, Колбин понял, что трепыхаться бессмысленно. Вход в темный, сверхъестественный мир помутнел, растворился среди скопления потных и злых голов...
      ... Паша, Хома и Ринат стояли вблизи Московского вокзала и хмуро смотрели на Федю. Федя тоже недовольно окидывал их взглядами. Честно говоря, он ожидал, что его команда будет более многочисленной, но для начала и это неплохо.
      -... Еще раз повторяю. Хенсель уехал по нашим делам, а вы трое пока в моем распоряжении, - все более распаляясь, прорычал он.
      - Ладно трепу. Про Хенселя мы выясним сами. А ты пока дело говори, сказал Хома.
      Федя внутренне перевел дух. Важная победа была одержана:
      - В общем так. Помните того пацана, которого в прошлый раз ловили?
      - Ну.
      - Не "ну", а "да" или "нет", - пронизывая троицу бешеным взглядом, громко сказал Федя.
      - Да, помним.
      - Надо его еще раз поймать.
      - Так его же Хенсель из автомата прикончил!
      - Видать, плохо прикончил, - объяснил Федя. - Снова ловить придется.
      - Ты че, шутишь? В Питере! Пацана! Он что, сам к нам в руки прибежит?
      - Может, и прибежит. Где мы стоим?
      - Ну, у вокзала.
      - Не у вокзала, а у Московского вокзала. Парень-то не дурак, наверняка в Москву поедет. Город большой - всяко устроиться можно.
      - А может, он еще вчера укатил или сегодня утром? - предположил Ринат.
      - Я всю ночь и утро у поездов дежурил. Его не было.
      - А парень-то не дурак, - ехидно пробормотал Хома. - Что же он даже не появился.
      - Я так думаю, что у него бабок тогда не было, вот он и не пришел, пояснил Федя.
      - А может, он их и не достанет?
      - Достанет, такой достанет.
      - Ну хорошо, а где мы его ловить будем?
      - Ваша задача такова: один со мной на платформе стоит, двое в зале ожидания смотрят, обедаем по очереди. Как увидите - окружайте. Крутите руки будто пьяному и тащите ко мне. Разговаривать с ним буду я сам. Поняли?
      Все трое одновременно кивнули.
      - Да, еще вот что. Хенселя нет, плачу я лично. Если поймаете, то по десять штук каждому.
      Все трое кивнули еще раз и отправились дежурить по своим местам...
      ... До Московского вокзала я добрался без всяких происшествий. Правда, недалеко от него я немного заблудился и минут двадцать проплутал по окрестностям.
      Но вот мой путь окончен, и величественное здание Московского вокзала совсем близко - через дорогу. Но сейчас мне не хотелось торопиться. Оборотни, если они все еще находились здесь, были несравненно опытнее меня и могли учуять мою незначительную персону первыми. Поэтому я весьма осторожно перешел дорогу и остановился в раздумьях.
      И тут мое внимание привлекла куча народа, толпившаяся возле одного из углов вокзала. Оттуда доносились веселые звуки гармошки, и я без лишних слов поспешил им навстречу.
      Толпа оказалась внушительной. Я потратил немало сил, прежде чем мне удалось выбраться на такое место, откуда уже удавалось хоть что-нибудь разглядеть.
      На небольшом пятачке танцевала четверка парней в тельняшках. Они улыбались и лихо отплясывали веселый танец. Сбоку стоял пятый, который играл на гармошке и пел, а остальные время от времени подхватывали его слова. Но вокруг шумела толпа, и я так и не смог разобрать содержание песни. Закончив выступление. Гармонист подхватил с мостовой кепку с монетами и вместе с товарищами исчез в толпе.
      Я протолкнулся в первый ряд, ожидая увидеть что-нибудь подобное. Но на помост из четырех деревянных ящиков, сдвинутых вместе, забрался мужик лет под сорок и, вытащив из кармана помятый листок, стал читать:
      Который день, который час
      Призывы верные слышны.
      Читаем новый мы указ,
      Лишь только б не было войны.
      Солому скоро будем жрать,
      И чистой нет в Неве волны.
      Готов всю жизнь свою проспать,
      И только не было б войны.
      С экранов умники поют:
      Карманы деньгами полны,
      За нас шампанское нальют,
      За мир! Чтоб не было войны.
      Пропил я стол, пропил кровать,
      Пропил последние штаны,
      Чтоб дырки в нервах залатать,
      Чтоб только не было войны.
      Хоть душу я готов продать,
      Но очередь у Сатаны.
      А, и на это наплевать,
      Ведь жить мы будем без войны.
      Тепло отключат, да и газ.
      И света нет, и нет воды.
      Из тьмы в окно я в сотый раз
      Гляжу: ну с богом. Нет войны!
      А бог глядит, но облаков
      Страну закрыли буруны.
      Но бог, он видит без очков.
      Живут отлично, без войны.
      Республикам уж нет числа,
      А помидорам нет цены.
      Пускай хоть с голоду помрем,
      Но сохраним мир от войны.
      К капитализму не придем
      И к коммунизму не пришли.
      Вот так мы пакостно живем.
      Эх, только б не было войны.
      Мужик собрал жидкие аплодисменты, немного серебра, чуть порванный рубль и две новых пятерки. Он откашлялся и вытащил из кармана следующий листок, такой же измятый, как и первый.
      Ну нет, была охота стоять здесь и слушать стишки. Я повернулся и с трудом выбрался из толпы. Соловья баснями не кормят, а значит, следовало как можно скорее выцепить свои продукты из камеры хранения.
      Тревожно оглядываясь, я прошелся по огромному залу, по краям которого с чемоданами в руках толпились группы туристов. Ничто не возбудило моих подозрений. Я спокойно спустился в камеру хранения, благополучно извлек из ячейки кулек с продуктами и, преодолев лестничные ступеньки, вновь оказался в большом зале.
      Здесь я вдруг обнаружил, что мое появление привлекло внимание трех парней восемнадцати-двадцати лет, явно не оборотней. Они быстро пробирались ко мне и, пока я сообразил, что это за мной, подошли почти вплотную. Разумеется, я бросился наутек (мне не привыкать - не в первый раз), парни - следом. Один мужик, видимо, принял меня за вора и, протянув руку, хотел схватить за воротник куртки, но я ловко обогнул его и оказался в зале ожидания.
      Там я стал лавировать между креслами, стараясь увеличить отрыв. Это не помогло - преследователи не отставали, более того, они чуть не поймали меня в кольцо. Я готов поклясться, что это не оборотни, но кем бы они ни были, им нужна была именно моя персона.
      Тогда я решил применить свой старый испытанный прием и, завидев подошедший троллейбус, маршрут которого проходил вблизи пустого дома, заскочил в салон. Но и на этот раз прием не сработал, как надо. Все трое успели запрыгнуть туда же, прежде чем водитель захлопнул двери. Двое тут же прислонились спинами к средней и последней двери, а третий, ехидно усмехаясь, встал рядом со мной. Он посматривал на меня с чувством хозяйского превосходства, намекая без слов, что может сделать со мной все, что ни пожелает...
      ... Паша, Хома и Ринат переводили дух после долгого бега. Пацан и правда оказался не дурак, но и Федя тоже дураком не был, раз сумел предусмотреть каждый его шаг (вот только обедать отправился не вовремя). Но как ловко пацанчик влетел в расставленные сети и теперь, понимая, что уйти ему уже не удастся, злобно рассматривал всех троих...
      ... Да, на этот раз мне не повезло. Моя хитрость не удалась, и я находился под пристальным наблюдением "святой троицы". Стоявший рядом со мной парень был высокого роста в ярко-голубых спортивных штанах "Пума" и олимпийке от темно-синего "Адидаса". Стоявший на выходе у средней двери низенький плотный парень был одет в красивую серую куртку со множеством ярких замочков и зеленые просторные джинсы. За такую фигуру у нас в учаге его обязательно прозвали бы "бочонком". Вообще-то вряд ли, лицо у него было невероятно борзым, он бы выбрал кликуху посолиднее. Третьего скрывали пассажиры, и я только изредка видел его рыжую макушку.
      Проехав несколько остановок, я подумал, что неплохо бы уйти и на этот раз. Теперь предстояло выбраться из троллейбуса и запутать преследователей в бесконечных дворах. Беда в том, что я раньше никогда здесь не бывал.
      И все же, решившись, я стал пробираться к передней, незаблокированной двери. Это явилось неожиданностью для моего сторожа, который полагал, что я уже осознал свое недостойное поведение и больше не буду рыпаться. Поэтому он слегка затормозил и бросился за мной с некоторым опозданием. В это время двери распахнулись, я мигом вылетел из троллейбуса. А выходивший следом мужик застрял в дверях, вытаскивая объемную сумку. Обозленный задержкой водитель мстительно закрыл двери и поехал. Мужик со своей сумкой остался в салоне, но там же остался и мой высокий сторож, который теперь растерянно выглядывал из окна.
      От одного я отделался. Но оставались еще двое. Быстро свернув за угол ближайшего дома, я перемахнул через низенькую каменную оградку и спрятался за кустами, выставлявшимися из-за нее. Двое парней крутились на месте, оглядывая окрестности, буквально в пяти шагах от меня. Медлить было нельзя, и я ползком, по-партизански, стал пробираться, скрытый ровным рядом кустов. Дорога эта привела меня к церкви.
      Церковь была так себе, не слишком большая, но вблизи оказалась довольно красивой. Вся она аккуратно была покрашена в голубой цвет. Над входом красовалась вмурованная в стену искусно выполненная икона. Изящная башенка взмывала в небо, такое же лазурное, как и она сама. Венчал церквушку позолоченный крест, ярко сверкавший на солнце.
      Я нерешительно зашел внутрь. Ох, как много здесь оказалось людей: и верующих, и экскурсантов. Уютно и красиво - несмотря на такое скопление народа. Небольшое помещение полностью освещалось сотнями, тысячами электрических ламп в форме свечей. Были тут и настоящие свечи в специальных подставках - множество свечей. И иконы, иконы повсюду.
      Больше я ничего разглядеть не успел, ибо возле меня уже стоял священник, опытным взглядом выделив страждущего человека из толпы, и участливо смотрел на меня.
      - Что привело тебя в храм божий, сын мой? - ласково спросил он. Молнией промелькнула мысль в моей голове: "А если он укроет меня здесь, может, кончатся тогда мои страдания, может, здесь я обрету долгожданный покой?" Уставшими, полубезумными глазами взглянул я на священника. Крохотный огонек надежды вспыхнул в душе.
      - Не таись, сын мой, господь выслушает и поймет.
      А впрочем, мне уже нечего было терять.
      - Видите ли, батюшка, я - оборотень...
      В одну секунду, в один неприметный миг исказилось лицо священника.
      - Прочь, - прошептал он. - Прочь из храма Господня.
      Священник отшатнулся в испуге, а я стоял и смотрел на него с надеждой. Я еще ничего не понял.
      - Верующие, прихожане, - завопил батюшка, - вышвырните паршивую овцу из стада божьего. Не дайте лукавому глумиться над нами в храме господнем.
      Сразу же вокруг места, где я стоял, образовалась пустота. Сотни взглядов уперлись в том направлении, куда указывал трясущийся палец священника. А я все еще находился в каком-то оцепенении.
      - Изыди, изыди, сатана! Прочь, прочь отсюда, детище дьявола! - взывал священник.
      - Да че с ним разговаривать, - произнес кудрявый мужик в рубашке, из закатанных рукавов которой выставлялись накачанные волосатые руки. Грудь его также была открыта свежему воздуху, а на густом волосяном покрове солидно лежал золотой крестик.
      - Спаси, господи, и сохрани, - крестился кто-то в толпе.
      Мужик тем временем обошел меня со всех сторон, остался позади и вдруг сильно ударил меня в спину. Да, силушкой его бог не обидел; я пролетел на пять метров вперед, чуть не врезавшись в поспешно расступившуюся толпу.
      - Пшла прочь, сучара, отседова, - мужик одним прыжком подскочил ко мне, схватил за волосы и потащил к выходу. Следом за ним семенил священник и что-то неразборчиво бубнил себе под нос. А сверху на все происходящее смотрел с потолка бог и одобрительно усмехался, торжествуя законную победу над силами зла.
      Мужик столкнул меня с крыльца и, вытерев потные руки об свою "Карреру", удалился обратно. Толпа сразу же потеряла ко мне интерес, а я понуро поплелся подальше от ярых поборников веры божьей.
      Вот тут-то меня и выцепили те двое. Однако, они показались слишком рано, и я успел сориентироваться, развернуться и дать деру. Я бежал и слышал за спиной их сопение. Но тут обстоятельства сложились явно в мою пользу: обернувшись на повороте, я увидел, что меня преследует только рыжий. Толстяк, видимо, не выдержал быстрого темпа и отстал. С моим опытом отделаться от одного преследователя было проще пареной репы. К тому же оказалось, что я уже преодолел порядочное расстояние: вблизи маячил тот самый пустой дом, где я провел первую половину этого дня. Чтобы не выдать свое убежище, я запетлял по дворам, постепенно приближаясь к дому, затем завернул за угол его забора, нырнул в знакомую дырку, в три прыжка подскочил к подъезду, подтянулся на карнизе и мигом юркнул в разбитое окно. Пришлось, правда, расстаться с продуктами, кинув кулек в кучу досок из полуразвалившегося штабеля, иначе я не смог бы подтянуться. Но это меня мало огорчало. Главное - я запутал след, а кулек можно было подобрать и ночью, когда преследователи уберутся восвояси...
      ... Через пять минут возле четырехэтажного дома с двумя подъездами встретились Паша, потерявший пацана из виду, и Хома, благоразумно сокращавший путь по соседним дворам.
      - Ну что? - первым делом ехидно спросил Хома.
      - Упустил, - только и вымолвил Паша, сгибаясь от усталости пополам.
      - Спокуха, не гнуси, - успокоил его Хома. - Здесь пацан. Вон в том пустом доме.
      - Да? - оживился Паша. - А что будем делать? Заберемся туда?
      - Нет! Дом большой, скоро вечер. Там нам его не словить. Надо ждать, когда он сам оттуда выберется.
      - Тогда я побежал за Федей, а ты тут сторожи.
      - Ладно, быстрей только. И курева захвати побольше. Чую, нам здесь всю ночь торчать...
      ... Сумерки подкрались незаметно. Контуры стен сливались в неопределенное темное месиво, а входные отверстия подозрительно смотрели на меня пустыми темными глазницами. Тишина пустого дома вместе с полутьмой начала пугать меня, и я уже был готов покинуть свои владения, как вдруг, спасаясь от страха, догадался перейти в соседнюю комнату, окна которой выходили на улицу.
      Я находился сейчас на пятом этаже, куда мигом влетел, разгоряченный погоней. А перед моими глазами развернулась величественная картина заката. В эту минуту я больше всего хотел бы стать художником, чтобы запечатлеть на века всю эту яркую палитру сиявших на небесах красок. Над крышами домов полыхал наполовину скрывшийся багровый диск солнца, окрашивая окружающее его пространство в ярко-красный свет. Чуть повыше этот расплескавшийся багрянец имел более светлый оттенок. И чем выше поднимался мой взгляд, тем бледнее он становился. Темно-красный, красный, светло-светло красный, розовый, нежно-розовый, почти незаметный розовый и, наконец, такой, что мой глаз уже не мог отличить, то ли это розовый с голубым оттенком, то ли голубой с розовым отблеском. Там незаметно вступали в свои права краски ночи. Чем дальше было расстояние от почти уже скрывшегося солнца, тем больше сгущался голубой цвет. Вот он уже приобрел яркость, вот потемнел, превратился в синий, темно-синий, а над моей головой стал уже сине-фиолетовым.
      Нежный переход от багрово-красного до фиолетового был выполнен настолько мастерски, что я жалел о невозможности тут же схватить кисти и краски и остановить все это великолепие навсегда. Сотни, тысячи раз до этого я наблюдал закат, но сейчас сидел потрясенный до глубины души. Необычная обстановка и непреходящее чувство опасности настолько обострили мои чувства, что крыши города, красные от лучей солнца, и панорама заката на полнеба запечатлелись в памяти до конца моих дней. Долгие годы спустя, удобно расположившись в мягком и уютном кресле, я буду вспоминать все происшедшее со мной, и закат, этот закат будет одним из редких светлых участков на моем мрачном пути.
      Но закат догорел. Лишь красная полоса еще выделялась на темном фоне неба. Сумрачная улица стояла, раскинувшись внизу, перед моими глазами, а чувство одиночества давило, как никогда.
      Я набрался смелости и, зажмурив глаза, словно боялся неосторожным взглядом разбудить притаившихся здесь призраков, прошелся по темным коридорам и комнатам, пока не забрался в комнату, где нашлась только одна дверь.
      Нерешительно я приоткрыл один глаз. Мне очень бы не хотелось оказаться сейчас в кладовке без окон, где царила исключительная тьма, но, по счастью, моему взору представилась небольшая комната, в окне которой виднелась "хрущевка", стоящая напротив.
      Понемногу я успокоился. В доме напротив ярко горели огни многочисленных окон. Я сел на подоконник и уставился во двор, оставив страшную пустоту за спиной. Впрочем, во дворе тоже никого не наблюдалось, но почему-то это еще больше укрепило мое спокойствие, и я перевел взгляд на дом.
      Окна, сиявшие желтым электрическим светом, словно убеждали меня, что я не один. Перед моим взором открывались кухни, спальни, гостиные, детские. В каждой из квартир кипела своя собственная, обособленная жизнь, но вместе они составляли тот огромный мир, который зовется человечеством. Окна гасли, но словно на смену им вспыхивал свет в других. Женщины старательно копошились на кухнях, а там, где горел голубоватый или радужный отблеск экрана телевизора, мои комментарии были уже, так сказать, излишни.
      Две маленькие фигурки - мальчик и девочка - увлеченно плевали сверху на темный асфальт. Чуть выше и правее на балконе виднелось несколько сигаретных огоньков. В третьем окне от угла второго этажа вовсю веселились огни цветомузыки. И хотя никому не было дела до меня, скрывающегося здесь, в пустом доме, я почему-то уже не чувствовал себя исключительно одиноким. Мне было хорошо сидеть и наблюдать за всеми происходящими вокруг событиями, и, что ни говори, для этого стоило очутиться в Питере и забраться в этот заброшенный дом. Я сидел и смотрел, а жизнь продолжала катиться дальше.
      На четвертом этаже распахнулась створка рамы, и на меня выплеснулся обрывок песни:
      ... И эти розы
      - уже не проза.
      Надоело нам на дело
      Свои перышки таскать.
      Мамы, папы, прячьте девок,