- Анонимный. Чей-то голос просит месье Симмона. Управительница говорит: "Подождите, сейчас его позовут". Логично? Апосля начинается дерганье из-за клиента. Мамаша Ренар говорит абоненту: "Его никак не найдут, позвоните попозже".
      - И что, потом позвонили? Масис[7] краснеет.
      - Я не знаю.
      - Ты должен был знать, дистрофик! Не понимаю, как это присваивают Старшего Инспектора таким бездарным легавым.
      Ребенок подземелья артачится.
      - Я повторяю, речь шла о банальном самоубийстве, Сан-А. Не стану же я выдергивать ноги из задницы нашему Пинтрюшу, чтобы пытаться узнать девичью фамилию его прабабушки!
      - Самоубийство может быть и банально, но не личность самоубийцы! уточняю я. - Задача настоящей ищейки - это именно попытаться раскрыть тайны, которые прячутся под различными фактами.
      Толстяк, заметно униженный, выбирается из ситуации воистину нестандартно:
      - А мою ж... видел? - спрашивает он твердым голосом.
      И поскольку он дал мне возможность полюбоваться вышеупомянутой частью своего тела, я формулирую приговор без обжалования:
      - Она заставила бы, Берю, покраснеть даже обезьяну.
      Тут происходит явление Китихи. Она надела кимоно, привезенное из Японии знаменитым супругом. Кимоно черное, с громадным солнцем на груди и огромной луной на заду (великий шелковый путь). Мадам Берюрье: жует куриную ножку (чтобы кое-как дотянуть до обеда, объясняет она). Ее партнер не прочь бы тоже.
      - Клянусь, немного белого мясца мне бы не повредило, - жалобно канючит Толстяк. Берта негодует.
      - Никогда не видела большего обжоры! - вопит она. - Этот сундук готов жмакать весь день, дай ему волю!
      - А сама-то что делаешь! - стонет Сундук.
      - У меня особый случай, по утрам спазмы желудка, - парирует Китообразная.
      Я чувствую, что дискуссия может очень быстро обостриться, и решаю исчезнуть, внеся свою лепту в конфликт.
      - Я вас покидаю, дети мои. Берю, если та рыженькая малютка, которая каждое утро приходит к тебе в контору, позвонит опять, что ей сказать?
      У бедняги выкатились шары, как в кегельбане. Его мегера синеет, заглатывает куриную конечность и требует голосом, похожим на гром, запертый в стиральной машине:
      - Это что за история?
      - Да он чушь несет! - неубедительно отпирается Пузо. - Я клянусь, Бертунечка, что он сказал это в шутку...
      Я поднимаюсь.
      - Ну вот, опять я оплошал, - говорю я, - как всегда. Счастливого излечения, Пузо!
      И я удаляюсь, тогда как первая фаянсовая ласточка вольтижирует по комнате, а сенбернар, запертый в нужнике, начинает выть, как по покойнику.
      Глава четвертая
      Утверждать, что "Дунай и кальвадос" является заведением первого или даже второго класса, было бы ложью, которую я себе не мог бы простить. Тем не менее, как говорила Клеопатра, это чистенькое гнездышко, задумано и устроено для изнуренного путешественника и скромного туриста.
      Какой-то тип, вроде как сидящий за конторкой под истинно фальшивое красное дерево, строчит цифры в соответствующем гроссбухе. Он довольно молод, тощ. Брюнет с головкой алчного хорька и в одежде цвета "средне-анонимный француз, желающий путешествовать инкогнито". Мое появление озаряет его бледное лицо улыбкой в четыре золотых и два железных зуба.
      Затем его взгляд констатирует, что я без багажа, и улыбка медленно растворяется, подобно таблетке сельтерской в стакане теплой воды.
      - Месье? - вопрошает он с остатками надежды, улетучивающимися из его естества, как пар из замерзшего локомотива (он же рядом с вокзалом).
      - Вы владелец этого дворца? - спрашиваю я. Моментально улыбка исчезает полностью, он принимает меня за торговца щетками для придания блеска звездочкам (которые на фуражках) или за распространителя непременно иллюстрированной библии. Я рассеиваю его жестокие колебания, выкладывая профессиональную воскресную визитку со всеми аксессуарами. Это его, как говорится, беспокоит.
      - Мне бы хотелось только поболтать с вами, - успокаиваю я.
      Он вылезает из-за конторки, что позволяет мне одновременно отметить две вещи: он не сидел, а стоял, и в нем на все про все метр с кепкой. Или этот тип от рождения карлик, или притворяется, причем довольно ловко.
      - Зайдем в кабинет, - говорит он.
      Легкий маневр для него, ввиду его малости, но деликатный для меня, ввиду моих совершенных атлетических габаритов, так как бюролога вообще-то размером метр на два. Тем не менее, с помощью рожка для обуви нам удается там разместиться, и беседа начинается.
      - Могу ли я осведомиться, как вас зовут, дорогой месье?
      - А в чем дело? - бормочет миниатюрус.
      - Удачное имя для хозяина, - констатирую я, - немножко длинновато, но звучит понятно.
      Это ставит его в тупик. Я пользуюсь ситуацией, чтобы притупить его больше.
      - Может, это просто псевдоним?
      - Меня зовут Жюль Эджим[8], - сообщает тощая задница.
      - Вы купили гостиницу у некоего Фуасса, не так ли? Маленькая мордочка, как у щеголеватой крысы, загорается.
      - Я понял, - говорит он, - я читал газету... Хитрец! Себе на уме, избави Боже!
      - Месье Эджим, мне бы хотелось узнать, как именно вы приобрели это приятненькое заведение, такое комфортное и даже с горячей и холодной водой.
      У него задрожала от тика правая бровь.
      - Как обычно, через торговца недвижимостью. У меня был трактир в Рондюбей-Шалды-Балды, в Марокко. Из-за известных событий я вернулся на родину и купил этот дом.
      - А Фуасса вы знали?
      - По правде говоря, я видел его только два раза: когда я осматривал гостиницу и когда мы подписывали акт купли-продажи у нотариуса.
      - Ну и какие у вас впечатления?
      - Мне показалось, что это хороший человек, не очень крепкого здоровья, желающий пожить оставшееся время в свое удовольствие.
      - Он не сказал вам, почему продает?
      - Вот именно: по причине здоровья.
      - А мадам Ренар вы знали?
      - Жертву прошлой ночи?
      - Да.
      - Я видел ее вместе с Фуасса. Я понял, что она не только его кассирша...
      Он улыбается кисло, как на рекламе слабительного.
      - Есть ли у вас соображения по поводу этого преступления? - спрашиваю я с определенной резкостью. Он растерян.
      - У меня???
      - Да это я так, - успокаиваю я его. - Теперь зай-мемся другими упражнениями. Остался у вас кто-нибудь из старой обслуги?
      - Конечно. Фирмен - коридорный и Бланш - кастелянша.
      - Хотелось бы поговорить с Фирменом, это возможно?
      - Ну... да... Сию минуту?
      - Прямо сейчас.
      - Он убирает комнаты на втором, я сейчас позову, - сообщает с сожалением владелец притона.
      Я чувствую, что сердце его рвется при мысли о неожиданном отдыхе прислуги.
      - Не беспокойте его, - быстро успокаиваю я, - пойду поднимусь и поговорю с ним там.
      Сказав это, я пру наверх по деревянной лестнице со ступеньками, покрытыми красной дорожкой.
      Нахожу молодца Фирмена в номере 69. Оперся на метлу и разглядывает возню двух мух, занятых самовоспроизводством. Это здоровенный тип, такой же длинный, как генерал Мухоглот, с носом, занимающим двойное место, физиономией как после бомбежки Хиросимы, серыми волосами, длинными и жирными, и взглядом опустошенной скорлупки. Поймать его взгляд можно, только плюнув в глазницы.
      - Вы Фирмен? - требую я, заранее уверенный в позитивном ответе.
      Это он.
      Я опять вываливаю удостоверение. Он проводит по нему пальцем, будто удостоверясь, что текст не напечатан шрифтом для слепых, затем возвращает его мне, честно уверяя меня, что мое фото не очень-то похоже.
      - Видели, что случилось этой ночью с мадам Ре-нар? - атакую фейсом по тейблу.
      Он испускает вздох, подобный старту реактивного самолета.
      - Я не собираюсь по ней рыдать, - сообщает чистильщик биде.
      Ага, кое-что в характере усопшей усатенькой выпирает так же, как шея жирафа из фальшивого воротничка.
      - В самом деле?
      - Редкостная скотина!
      Вот по крайней мере лакей, который не дрожит перед полицией и который отвечает за свои слова.
      - Вы к ней не расположены?
      - Мягко сказано. Это г..., я помню, как она появилась. Кассиршей. Поначалу медом растекалась. Меня называла господином Фирменом с уважением необъятным, как ее ляжки. Стелила всем так мягко, особенно хозяину. Как-то раз папаша Фуасса и раздухарился с ней в бельевой. Он думал, никто не заметит, да только весь персонал был в коридоре, сгибаясь вдвое от хохота. Прямо порнофильм! Она ему сыграла, он себя чувствовал Казановой. На самом-то деле, если образчик вам известен, это не Валентино...
      Он пожимает плечами.
      - С того момента старая шлюха совершенно изменилась. Я стал бездельник Фирмен!
      Новый вздох, такой же замечательный, как первый. Он садится на кровать и обметает ботинки.
      - Таким образом, - продолжает перетряхиватель матрасов, - когда старик продал отель, все вздохнули с облегчением.
      Тут он вздохнул в третий раз. Если и другие так же вздохнули, народ в квартале мог подумать, что мистраль завернул в Париж вместе со своим приятелем сирокко.
      - Дорогой Фирмен, - говорю я, - мне бы хотелось уточнить кое-что о самоубийстве, произошедшем в этой гостинице в прошлом году.
      Он соглашается.
      - Вы хотите поговорить об этом Симмоне, который отравился синильной кислотой?
      - Именно. Вы были на работе, когда это случилось?
      - Конечно...
      - Не могли бы вы мне рассказать?
      Он вынимает окурок из нагрудного кармана фартука, смотрит, не дефилирует ли в секторе видимости Жюль Эджим, и снисходит до пламени моей зажигалки.
      - Знаете, особенно-то рассказывать и нечего. Как-то утром этот тип заселился к нам. Вышел пообедать и к вечеру вернулся весьма веселым. Я как раз убирал коридор... Он прошел мимо меня, напевая. Если бы я знал, что бедняга так кончит! Ах! Клянусь вам...
      У меня внутри дзенькнул тревожный звоночек, сообщая что-то нужное.
      - И что потом, дитя мое? - шепчу я приглашающим тоном исповедовальника, принимающего деликатные грехи хорошенькой распутницы.
      - Вскоре Марта, горничная, пришла позвать его к телефону. Он не ответил. Изнутри было заперто. Мадам Ре-нар забеспокоилась и вызвала полицию...
      Я мимоходом фиксирую, что показания лакейского совпадают с повествованием диетика Берю.
      - Эти шпионы... Он возобновляет:
      - Приехали легавые. Взломали дверь и нашли Симмона мертвым на матрасе. Вот и все дела.
      Он слышит шаги за углом и торопится вынуть сигарету из слюнявых губ. Но это только кто-то из постояльцев.
      - Мне бы вообще-то взглянуть на нумер, можно?
      - Почему бы и нет! - ответствует малый. Во мужик, как только есть возможность свести до минимума подметальную активность, он готов хоть на пресс-конференцию при свете прожекторов.
      Он ведет меня по коридорам, останавливается перед нужной дверью, вынимает универсальный ключ и открывает. Комната отнюдь не пуста. Можно даже сказать, она занята весьма занятыми людьми. В наличии дама, затиснутая, как серединка сандвича, между матрасом и мужчиной. Она орет такие гнусности, что уши вянут. Ее партнер, оставивший слухоаппарат на тумбочке, не слышит их, тем более не слышит нашего вторжения, и остается распростертым. Фирмен, мой ментор, входит без смущения. Он столько видел за те тридцать лет, что меняет человечеству простыни...
      - Смотрите, - произносит он, - это здесь. Я осматриваю фатеру. Умывальник на стене. Даже ширмы нет. Окно выходит на бульвар, кровать на высоких ножках. Короче, очевидно, что никто не может притаиться в такой комнате. Вывод: Симмон действительно покончил с собой. Забавно, что я вдруг забыл про странную смерть мадам Ренар, получение миллионов папашей Фуасса и прочее, заинтересовавшись этим делом годичной давности.
      На станке дама рекомендует ускориться. Месье согласен, но матрас протестует, заявляя, что это сумасшедшие и что он - пас. Мы стыдливо выходим, тогда как ни один из партнеров не замечает нашего короткого визита.
      - Дорогой Фирмен, - возобновляю я, - соберите ваши воспоминания в случае, если они у вас в отпуске. Я задам вам несколько важных вопросов.
      - К вашим услугам, комиссар!
      - В конце концов, именно телефонный звонок позволил обнаружить самоубийство?
      - Ну, его все равно бы обнаружили, - возражает чемпион перьевой метелки в весе... пера.
      - Конечно, но не так быстро. Посмотрим, что вы сможете рассказать мне об этом звонке.
      - Ничего! - сообщает Фирмен категорически. - Не я был на проводе.
      - Кажется, мадам Ренар ответила, что клиент отсутствует. Звонивший должен был перезвонить позднее, я полагаю?
      - Да. И на этот раз отвечал я, - подтверждает Фирмен.
      - Молодец Фирмен! Дорогой Фирмен! Прелестный Фирмен! Вот, вот, именно это я и хотел узнать! - ликую я. - Это был мужчина или женщина?
      - Женщина.
      - Что же она сказала?
      - Ну, она вновь попросила Симмона.
      - И что вы ответили?
      - Правду: что Симмон покончил с собой.
      - Ну и что?
      - Она не поверила. Но так как я уверил ее, что это правда, она бросила трубку.
      Ну он устроил мне преждевременную радость, этот чертов Фирмен! Проклятый Фирмен! Придурок Фирмен! Жидковатые сведения, а? Плотная тишина следует за последней фразой.
      - И эта дама больше никогда не звонила?
      - Нет, но она приходила!
      - Что же вы сразу не сказали, обожаемый Фирмен! Чудесный Фирмен! Увлекательный Фирмен! И когда она приходила?
      Он тушит малюсенький окурок. Я предлагаю ему совершенно новую сигарету из нераспечатанной пачки. Он соглашается, говорит спасибо, я даю ему прикурить, он затягивается, я гашу зажигалку.
      - Я не хотел бы вводить вас в заблуждение, - начинает он осторожно. Когда я сказал, что дама приходила, это просто впечатление. У персоны, говорившей со мной по телефону, был иностранный акцент. Очень слабый, но у меня же слух, подумайте сами, со всеми этими туристами, которые тут дефилируют. А вечером явилась такая красотка. Меховое манто, крокодильная сумка и все такое... Без багажа. Это меня удивило. Она захотела поговорить с патроном. Господин Фуасса как раз был тут. Они уединились в кабинете. Затем поднялись на этаж в комнату. Тело только что было отправлено в морг. Потом дама отбыла. Едва она слиняла с горизонта, папаша Фуасса позвал свою шлюху, и они завели разговор без конца...
      Понятно, что я не могу удержаться. Я выуживаю тысячу рваных, отнеся их заранее в счет казенных спецрасходов, и катапультирую их в карман драгоценного Фирмена, богом ниспосланного Фирмена.
      Он протестует.
      - Нет, нет, комиссар. Вам самим пригодится ваш заработок! Я хорошо знаю, что у вас сволочная работа... и весьма малооплачиваемая...
      - У меня большое наследство от деда Мороза из моего детства, - уверяю я, чтобы успокоить доблестные сомнения.
      Он поглаживает черепушку.
      - Я вижу, - говорит он мрачно. - Скрытые доходы, да?
      Если он продолжит в том же духе, схлопочет скрытый пинок. Фелиция, моя храбрая женоматерь, всегда говорит: "Поможешь злодею - дерьмом замажешь шею". У нее полно поговорок на все случаи жизни.
      - Фирмен, опишите мне эту элегантную даму. Полузакрыв глаза, он снова приглаживает свои жалкие волосы. Сосредоточенный он, наш Фирмен. Можно подумать, что хочет посостязаться с калькулятором.
      - Она была высокая, тонкая, с отличной фигурой. Примерно тридцати лет. Яркая брюнетка. Светло-голубые глаза. Темный цвет лица. На шее очень странное украшение. Маленькая золотая рука. Не рука судьбы: уменьшенная модель настоящей кисти руки. А в руке драгоценный камень. Я думаю - рубин. Акцент ее был немного похож на испанский, но это не был испанский акцент. У нее еще был совсем маленький шрам на подбородке, кажется, с левой стороны. Шрам чуть побольше кофейного зернышка. Я говорю кофейного, потому что он был такой формы.
      Он умолкает, размышляет, покачивает умной бестолковкой и вздыхает:
      - Это все.
      - Между нами, старина, - признаю я, награждая его похлопыванием в стиле Людовика XIV, - вы должны работать у нас в курятнике. Вместо мозгов у вас фотоаппарат с вмонтированными серыми клеточками.
      - Да, - признает уважаемый Фирмен! Непобедимый Фирмен! Скрупулезный Фирмен! - У меня чрезвычайно острая память... Зрительная, слуховая, обонятельная, осязательная, и я скажу более того: вкусовая.
      Он пускает пузыри во всю ивановскую. До неприличия, стоит сделать комплимент посредственности, и вот он опорожняется, чтобы продемонстрировать качество своего материала.
      Я говорю ему большое "браво" и возвращаю на землю с высот лиризма.
      - Вы больше никогда не видели эту приятную персону?
      - Никогда!
      - И никто другой не являлся из-за усопшего?
      - Никто, конечно, кроме легавых... Я хочу сказать фараонов! Среди прочих, не говоря о присутствующих, вы мне внушаете уважение, был один такой, хочется вспомнить его незлым тихим словом! Толстяк, похожий на мусорный бак после праздничной ночи. Представляете, он сожрал мой завтрак практически без спросу!
      По этому картинному описанию я узнаю доблестного Берю.
      - В полиции, - продолжает опоражниватель урн и плевательниц, - не у всех ваше воспитание и выправка!
      Если он надеется на новый кредит в тысячу бабок, то напрасно, Сан-Антонио нечувствителен к подхалимажу.
      Я покидаю гостиницу "Дунай и кальвадос" с удовлетворительным ощущением свершения чего-то полезного, большого и благородного.
      Глава пятая
      В бюрологе меня ожидает цветное пинорамическое представление.
      Преподобный восседает в моем собственном кресле и обливает слезами усы, подпаленные экономно выкуриваемыми окурками. Сегодня на нем блестящий костюм, блестящий до дикости, прямо подойти страшно. Серая жемчужина! В черную крапинку. Красивый вязаный галстук. Замшевые ботинки не лишены вида, а бледно-голубая рубашка молодит моего старого товарища на добрый десяток дней.
      - Чего нюни распустил, Старик? - спрашиваю я, снисходя к его эмоциям.
      Он вытирает печальные глаза тыльной стороной ладони.
      - Снова вернуться сюда, оказаться в этой бюрологе... Прошлое травит душу, Сан-А, понимаешь?
      Он прочищает хрюкало.
      - Получил на днях анкету для отставных старших инспекторов и прочел, что если бы проработал на шесть месяцев дольше, пенсия возросла бы на 6 новых франков и 15 сантимов в триместр. Впечатляет, не правда ли?
      - Судя по твоему элегантному виду, отныне эта сумма слишком незначительна для тебя. Он качает головой.
      - Да, но пенсия - это надежно, понимаешь? Пожизненно! Имею ли я право уклоняться от прибавки?
      - Что ты хочешь этим сказать, старая Реликвия?
      - Ну вот. Я сказал себе, что, если я сумел бы восстановиться в кадрах, я прослужил бы шесть месяцев, необходимых для получения этой надбавки. Я перешел бы, таким образом, в высшую категорию и...
      Я прерываю его дружеским шлепком.
      - Короче, ты хочешь вернуться сюда?
      - Ну да, вот, - отвечает он, снова прослезившись. - Деньги - хорошо, но в жизни есть еще кое-что. Твой кузен Гектор, который прямо зверь в работе, будет управлять агентством вместе с мадам Пино.
      - А кафе твоей жены?
      - Продадим. Мадам Пино займет пост в бюро агентства, мы сэкономим на секретарше. Она, правда, не умеет печатать, но вяжет не хуже любой машинистки... Скажи, Сан-А, ты мог бы замолвить словечко перед Стариком?
      Пока я собираюсь ответить, раздается трезвон внутреннего трубофона. Хотите - верьте, хотите - займитесь прочисткой нижних дыхательных путей древних греков, но это именно Большой Босс требует любимого Сан-Антонио.
      - Подожди меня, есть о чем побеседовать, - говорю я Пино. - Сползаю повидаться с Оболваненным[9].
      Человек с очищенной от растительности макушкой меряет меня взглядом с головы до ног еще с порога своего мрачного кабинета. У него вид радушного человека, чью жену вы задушили, дочь изнасиловали, автомашину раскурочили, деньги отняли, а тещу оставили ему. На столе перед ним шесть газет. Он нервно пианинит пальцами по их титульным листам.
      - Так, так, Сан-Антонио! - восклицает лишенный подшерстка. Хорошенькие новости я узнаю. Что это значит? Теперь уже убивают людей, которых вы навещаете?
      - Я предполагал это обсудить с вами, господин Директор.
      - Вы предполагали! - тон у него такой, как у того тупого, которому тунцеловы из города Тонона толкнули тонну тунца (в масле[10]).
      - Если бы вы дали себе труд выслушать, - перебиваю я так сухо, что приди кому мысль разгладить его лысину, пришлось бы ее сначала сбрызнуть.
      Он собирается взорваться, но фитиль гаснет по пути.
      - Что ж! Я слушаю вас, Сан-Антонио.
      В выверенных словах я повествую ему про все предыдущее. Он слушает меня, не шевельнув и бровью, которая заменяет ему шевелюру. Иногда он ее поглаживает раздраженным пальцем. Когда я заканчиваю, он обрушивает кулак на газеты.
      - Что за глупая идея была у Пино открыть агентство!
      - Кстати. Пино просится обратно. Старикан подавляет улыбку триумфа.
      - В самом деле?
      - Он рыдает. Ностальгия по родному дому. Нет другого желания, как только опять работать под вашим чутким руководством.
      Ничто так не льстит хозяину.
      - Посмотрим. Я изучу его ходатайство после окончания дела. Потому что вы урегулируете его немедленно, Сан-Антонио. Я не люблю, когда людей убивают под носом у моих сотрудников.
      - Я вцеплюсь в него немедленно, босс. Только и ждал от вас зеленого сигнала.
      В реальной жизни, ребята, прежде чем веселиться, всегда надо застраховаться. Теперь, когда я вкалываю на босса, я решил раскрутить всю машину. Прежде чем присоединиться к будущему восстановленному на работе, забегаю в лабо повидаться с рыжим. Он горбатится у длинного фаянсового стола. Перед ним великолепный микроскоп. Обертки разложены вокруг аппарата. Тут же четыре маленьких флакона с пшикалками на горлышках. Похоже, что в первом. - дихлофос, во втором - мозольная жидкость (если верить цвету), в третьем - разбавленный денатурат, и в четвертом - хлороформ (но я могу и ошибаться).
      - Что-нибудь новенькое? - осведомляюсь без малейшей надежды.
      Он отрывает глаз от окуляра, насвистывая как раз известный романсик "Он был окулярный советник..." У него вид счастливчика, что является добрым предзнаменованием.
      - Да, месье комиссар, есть новенькое! Он не спешит. Его шевелюра в солнечном нимбе похожа на объятый пламенем куст.
      - Эти семь оберток были отштемпелеваны одновременно.
      - Что вы имеете в виду, старина?
      - Я хочу сказать, что адрес, набранный с помощью резинового клише, был оттиснут семь раз подряд. Чешу в затылке, рассматривая адреса.
      - Послушайте, Манье, - говорю я, - вы или Шерлок, или дьявол. Как вы, черт побери, можете утверждать что-либо подобное!
      - Достаточно тщательно исследовать каждый адрес под микроскопом и сопоставить! Лицо, сделавшее почтовые отправления, приготовило обертки заранее. Это тем более верно, что три бумаги совпадают, составляя один большой лист... Видите...
      Я согласен. Три бумаженции, без вопросов, совпадают краями.
      - Дальше, - продолжает конопатый, - стало быть, экспедитор приготовил обертки. Обмакнул клише в чернильный тампон и оттиснул три раза, а потом макнул опять. Смотрите, как бледнеют чернила. Есть еще подтверждение: маленькая волосинка была на тампоне, а затем прилипла к печати. Видите, она оставила три раза след на первой букве "С" на фамилии Фуасса. После другого обмакивания шерстинка переместилась и залезла немного на вторую "С". И опять три раза подряд. А на седьмом она исчезла. Без сомненья, она осталась на тампоне, когда в третий раз наш тип обмакнул клише.
      - А седьмой пакет не мог быть оттиснут позже? - предполагаю я.
      - Не думаю, - улыбается Манье, - потому что он обернут в одну из трех частей того большого листа бумаги.
      Я треплю его по плечу. Вот некто, у которого не тыквенные семечки вместо мозгов. Не хотел бы я сыграть с ним в семь взяток, не люблю глупого риска.
      - Ну что ж, маленький храбрец! - говорю я, - прекрасное открытие. Вы по крайней мере недаром едите свой хлеб.
      Если бы он уже не пламенел, то покраснел бы от удовольствия.
      - Это еще не все, - говорит он.
      - Вы еще что-то раскопали?
      - Да, месье комиссар. Я почти уверен, что ни одна из этих бумаг не послужила оберткой для двух миллионов франков в десятитысячных купюрах.
      - Излагайте...
      - Я сходил в банк. Попросил приготовить пачку в два миллиона франков и тщательно измерил полученный объем. Потом по складкам на бумагах восстановил пакеты по форме. Точного совпадения нет. Отправитель переоценил толщину пачки.
      - Может быть, он обернул деньги в несколько бумаг?
      - Тогда бы не соответствовала поверхность. А она соответствует. Ваш приятель, месье комиссар, положил банкнот в десять тысяч на бумагу, чтобы определить площадь. Получив ее, он на глаз прикинул толщину... и ошибся.
      Новый энтузиастский шлепок по спинке малыша.
      - У меня есть только одно слово восхищения, Манье: браво!
      Я оставляю его, чтобы вновь обрести Невыразимого.
      Входя в кабинет, с удивлением слышу шум пылесоса. Как будто включили супертайфун на 220 вольт в розетку на 110. Объяснение простое: Пино спит. Деликатно бужу его, щекоча кончик носа концом его же галстука. Он подпрыгивает.
      - Уже станция Рамбуйе! - вскрикивает он.
      - Почти, - говорю я.
      Он просветляет мутный гноящийся взгляд.
      - Приснилось, что я в поезде. Не перекусить ли?
      - Телятину любишь[11]?
      - Да.
      - А кресс-салат[12]?
      - Очень.
      - Тогда сваливаем в Во-с-Крессон, - решаю я.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      - Что я хочу заарканить папашу Фуасса, и это так же верно, как две поллитры в литровой бутыли вина!
      - Но по-по-почему? - блеет мой агнец.
      - Потому что этот старый шутник должен быть продавцом воздушных шаров, а не владельцем гостиницы, по крайней мере, если оценить, как он нас надул, тебя и меня.
      Глава шестая
      - Ты едешь слишком быстро, - сообщает Пино. - Я не так уж боюсь большой скорости, но думаю, что нет ничего глупее в жизни, чем лопнувшая шина.
      Чтобы притушить его беспокойство, я жму на акселераторный грибок, который становится ядовито-опасным, поскольку стрелка указателя скорости соседствует со ста швейцадесятью (это швейцарский циферблат). Беспокойный мой сразу краснеет, как формочка в процессе полного обжига. Он привязывает верхнюю часть вставной челюсти к нижней во избежание клацанья жвалами.
      За время, меньшее, чем необходимо кондитеру для сотворения пасхального яйца, мы уже в Воскрессоне перед обиталищем бедняги Фуасса.
      Дор из оупен (как говорят англичане), и чудовищный сенбернар находится в процессе поливки цветочной поляны. Животное вызывает у меня тик. Никто так не похож на сенбернара, как другой сенбернар, при условии минимального отличия в окрасе, хотя мне кажется, что этот похож на того, что у Берюрье.
      Я делаю псу "чмок, чмок", и зверюга приближается с угрюмым видом. Он обнюхивает низ наших брюк и выбирает штанину старого Пугала, чтобы закончить облегчаться. Да, игрушку Берю узнают не по ошейнику, а по мочевому пузырю. У него, наверное, ротационный насос (а у других - авиационный понос) вместо почек.
      Мы все трое рысцой продвигаемся вверх по аллее. Я - напевая, Пино протестуя, а сенбернар на трех лапах, заканчивая на ходу поливку.
      Входим без стука. Боже мой, на что это похоже! Порядочный беспорядок. Голос Берюрье наполняет громом все помещение. Он вызывает волны, создает эхо, колотит по барабанным перепонкам, взрывает звукоприемники и заставляет трепетать глухих, растрескивает витражи и вышибает клапаны в унитазах.
      Я затыкаю уши в надежде что-то услышать, ибо без фильтра это грохочет параксизматически, без цвета, без запаха, без спасения и невидимо для невооруженного глаза.
      - Я обещаю тебе, приятель, небо с овчинку покажется! Хочу, чтобы ты усек одну вещь: когда старший инспектор Александр Бенуа Берюрье дает себе труд обеспокоиться, то не для того, чтобы сосчитать, сколько граммов картошки в одном кило бататов, понял, крысиная задница? Вместо того, чтобы тут беседовать с тобой, я должен быть в постели-с и лечить-с свою анемию. Ты видишь перед собой человека, у которого почти уже нет красных шариков в крови, но еще достаточно, чтобы вырвать твой кадык и заставить тебя сожрать его без сахара. Я понятно излагаю?
      - Не мучьте меня, - умоляет угасающий голос папаши Фуасса.
      - У тебя что, расширение вен, и ты боишься за свои конечности? регочет Толстяк.
      Я вопросительно смотрю на Пино. Его изумление не меньше, чем мое. Каким чудом толстяк Берю, которого я оставил несколько часов назад прямо умирающим на постели, оказался здесь?
      Фуасса бормочет:
      - Если вы дотронетесь до меня, я буду жаловаться! Я болен!
      - Если я дотронусь до тебя, то у тебя не останется сил ни на что, не то что на жалобу, ха! Огурчик ты мой свеженький! Могу обещать, что скоро ты потеряешь последний коренной зуб! А гляделочки, чтобы их разлепить, придется спецпримочку состряпать. Что до хрюкальника, так никакой эстерический хирург не сумеет его починить. Знаешь, на что он будет похож? Знаешь? На зрелый помидор, на который усядусь я, Берюрье. Именно так!
      Пино дергает меня за руку, но я делаю ему знак заткнуться. Мой конвейер Рено функционирует, как сталеплавильный цех в военное время. Продолжаю задавать себе вопросы по поводу поведения Берюрье и продолжаю не находить ответов.
      Я же хорошо знаю толстяка Берю. Если он устраивает это представление, значит, неожиданно обнаружил что-то важное по поводу Фуасса. Что? Уот Уопрос, как говорят испанцы, когда они свободно говорят по-немецки. Если продолжать, то может что-то прояснится. Поэтому пока лучше не выступать. Сенбернар продолжает поливать прекрасные пинюшевские панталоны. Это длится уже две с половиной минуты. Мой любезный друг танцует с ноги на ногу, но не может избежать неудержимой струи этого животного.
      Дуэт Берю - Фуасса продолжается. Похоже на театр в Чикаго.
      - Но я ничего не сделал, - плачет лучший из рантье.