Не согласен? Одеть ее, между прочим. Ты ведь не будешь настаивать, что твое поголовье одето у мадам Шанель? Кроме того, убедительно прошу тебя повнимательней посмотреть на ее грудь. Она пока в той стадии, когда видны только обещания. Ты ведь не польстишься на десерт из двух половинок абрикоса. Я уж не говорю о том, что физиономия у нее глупая. Даже если забыть, что она дурнушка, все равно ты же не будешь утверждать, будто у нее на роже печать интеллекта! Если ее вывести в общество, то ее не перепутаешь с Франсуазой Саган - тут ты не будешь со мной спорить? Короче, за сколько ты мне ее отдашь?
      - Тысяча бананов! - брякает, не подумав, супруг.
      Толстяк крякает.
      - Но Бог мой, что ты будешь делать со всей этой кучей? Бананы, как картофель, - это плохо для фигуры!
      - Бананы - валюта страны! - заявляет многоразовый муж.
      - А я всегда думал, что дуркинский франк ваша валюта!
      - Нет, мы называем ее банан! Его Величество обращается ко мне за помощью:
      - А сколько это в пересчете на французский франк, тысяча бананов?
      - Две тысячи! Берю взрывается.
      - Нет, Али, ты все-таки пожестикулируй серым веществом! Две тысячи за такую треску, которая ничего не стоит! Ее же всему надо учить, шлифовать! Девица за четыре су! Да у нее же зубов не хватает! Ну-ка, птичка, открой ротик! Покажи-ка своему шимпанзе, что у тебя зубы в шахматном порядке! Смотри, Али! Погляди в рот своей синьоре! Даже отсюда видно, что у нее прогалины! Не хватает не меньше шести штук, которые она с овсяной кашей съела. И это еще не все! Если у нее уже сейчас начали выпадать зубы, то скоро для нее придется разжевывать пищу и кормить через тряпочку! И такое вот счастье беззубое, кому придется вставлять полностью обе челюсти, ты хочешь продать за две тысячи франков? Не надо расшатывать мою нервную систему, а то лодка перевернется!
      - Я назвал тебе цену в старых франках! - поправляюсь я.
      Толстяк затыкается. Потом произносит на одном выдохе:
      - Две тысячи старых франков... Ты хочешь сказать, двадцать новых?
      - Да.
      - Ты уверен?
      - Абсолютно уверен.
      У моего друга начинается одышка, как у слона, который гнался за своим соперником через всю саванну.
      - Послушай, дорогой Али, - произносит он, еле сдерживая дыхание, - ты симпатичный парень, хорошо воспитанный и даже не такой черный для негра мы договоримся! Назови разумную цену, и я возьму все шесть.
      - Самую старую не отдам, - запальчиво отвечает Али, - это моя бабушка.
      - Похоже на кувшинки! - говорит Берю.
      - Это не кувшинки! - уверяет Али.
      - Ну тогда водоросли?
      - Нет, не водоросли...
      Мы почти остановились. Пирога раскачивается на широких волнах.
      - Черт возьми, что там такое? - нервничаю я.
      - Резина! - отвечает морской разбойник. - Крепкая резина...
      Он вылавливает из воды и протягивает мне кусок гладкого скользкого материала, похожего на ощупь на эмалированный унитаз.
      - И что, много здесь этого?
      - Полно!
      - А куски все одинаковой величины?
      - Нет, есть огромные:..
      - Я, кажется, начинаю понимать, - заявляет Берю. - Ребята, это воздушный шар! Они летели на воздушном шаре или дирижабле. Но он по каким-то причинам взорвался, только я не знаю по каким.
      - Соберите другие куски, - советую я. - Мы отправим их на экспертизу!
      - На черта тебе эта экспертиза? Что она даст? - заносчиво возражает Толстяк.
      - Имя производителя, а через него, если повезет, и имя покупателя.
      Берю саркастически усмехается.
      - Если хочешь знать мнение своего полновластного начальника, то слушай: я не думаю, что тебе что-нибудь даст имя покупателя, потому как он пошел на корм местным рыбам, когда баллон взорвался. Учитывая расстояние до берега, я очень удивлюсь, если окажется, что кто-то из пассажиров спасся вплавь. Особенно после того потрясения, что они испытали при падении. О, черт, угадай, что я обнаружил? Колесо, парень! Кажется, от грузовика... Как я и говорил! Понимаешь, их аппарат для репетиции конца света, видно, сломался, что-то взорвалось, и поэтому загорелся дирижабль. Все пошло ко дну. И в настоящее время прямо под нами лежит алмаз весом в тонну и показывает язык русалкам. Теперь слово за Кусто. Согласись, что для первого расследования я провел его блестяще, а? Буквально через несколько часов я, Берюрье, нашел добычу!
      - Удача и гений твои спутники, Александр-Бенуа! Ты далеко пойдешь!
      - Только вот, - начинает он озадаченно, - хоть бы у меня хобот немного уменьшился в размерах. Я все думаю, как предстану перед шефом с таким арбалетом, чтобы получать благодарности и поздравления. Ну ладно, посмотрим, ума мне не занимать, может, придумаю, как замаскировать свой Пополь в сквозняк.
      Глава (фактически) девятая
      Находка Толстяка, должно быть, подействовала на него чудодейственным образом (если бы ему еще и выздороветь от своей так называемой болезни) во всяком случае, когда мы ввалились в кабинет шефа, он выглядел вполне нормально.
      Но вначале Берю поехал к себе домой, натянул свой темный праздничный костюм (а заодно и жену), чтобы предстать перед боссом в несколько уменьшенном варианте. А, еще нужно подчеркнуть: он побрился! Немного брильянтина на остатки волос - и вот перед вами джентльмен, хоть сразу производи его в генералы. Единственные негармонично смотрящиеся мазки на этом парадном портрете - синяки на сытой и гладкой физиономии. Об этом я узнаю по удивленным восклицаниям шефа.
      - Да вы, должно быть, дрались? - беспокоится шеф, указывая на кровоподтеки Толстяка.
      - Пустое, господин директор, так, слегка повздорили, - уклончиво отвечает Берю.
      - И с кем же вам пришлось драться, мой хороший?
      - Пришлось схватиться с этими подлецами таможенниками Дуркина-Лазо по поводу нескольких пустяков, которые они отказывались выпустить из страны и не хотели оплатить мне стоимость и дорожные расходы, господин директор.
      - А что вы хотели вывезти, Берюрье? Толстяк напряженно думает, что сказать.
      - Ну-у, пять женщин, которых я выкупил у их мужа за буханку хлеба, чтобы привезти во Францию, где рабочих рук не хватает, особенно когда они срочно нужны. Но эти болваны, едва научившись морщить лоб, вообразили, что стали умными, как только получили независимость. Вообразили себе, будто стали цивилизованными, раз просят паспорта на этих пять мартышек, родители которых еще недавно цеплялись хвостами за пальмы...
      - Гм, Берюрье, да вы, я вижу, сегрегационист! - слегка журит шеф.
      Толстяк вытягивается по стойке "смирно", глядя в лицо своего шефа (подчеркиваю, своего шефа, а не того, что скромно стоит в сторонке). Я не вижу, но слышу, как хрустят его пораженные артритом суставы.
      - Есть немного, - не поняв, отвечает великолепный Берюрье на вопрос нашего еще более великолепного шефа. - Но, мне теперь удобнее, с тех пор как я стал носить специальный пояс.
      Чуть раньше я уже успел доложить шефу о нашей морской прогулке и он дал команду специальной высокопрофессиональной группе водолазов, скрещенных с лягушками, выехать на место падения дирижабля и обследовать дно у побережья Мекуйанбара.
      - Отличная работа, ребята! - говорит нам шеф. - Вы будете награждены по заслугам. Ходатайство о повышении Берюрье уже лежит на столе министра. Что касается вас, мой бедный друг...
      Он шумно вздыхает.
      С тех пор как я ослеп, я стал его "бедным другом". Скоро я стану "бедным стариной". Потом продвинусь выше и навсегда останусь "этим бедным Сан-Антонио".
      - Что касается вас, мой бедный друг, то я с полным удовлетворением счастлив сообщить вам очень хорошую новость: вы будете награждены орденом Почетного легиона, не меньше! И еще, подождите, подождите... Лично президент республики наградит вас в своей резиденции в присутствии всех ваших товарищей. Ваше имя будет занесено в анналы и на долгие годы останется в наших сердцах как пример доблестного служения отечеству в качестве прекрасного полицейского.
      "Аминь!" - срывается у меня с языка.
      Слышно, как шеф от досады цокает языком. Будь ты хоть четырежды слепым или ясновидящим, но никак нельзя забываться и проявлять неуважение: он это ненавидит.
      - Вы хотите высказать возражения, Сан-Антонио?
      - Один-единственный вопрос, патрон!
      - Слушаю вас, мой бедный друг.
      - Если я правильно понял, то отныне меня ждет лишь неминуемая отставка, пенсия, награды - и конец карьере. Короче, для Сан-Антонио все в прошлом!
      Шеф прокашливается. Понятно, что он переглядывается с Берюрье.
      Я чувствую, что Берю ему что-то подсказывает мимикой.
      Ясно одно: я начинаю действовать им на нервы.
      Становлюсь обузой!
      - Что вы хотите этим сказать, мой бедный старина?
      Ага, что я вам говорил (см. чуть выше), а? Его "бедный старина". Уже! Окончательно...
      - Я хочу сказать, что во мне больше не нуждаются. Я стал как бы портретом, желтеющим с каждым днем.
      - Послушайте, мой бедный старина, вы должны понять, что после этого драматического события... У нас опасная профессия, и вы это знаете больше, чем кто-либо... Как же может человек, лишенный зрения, продолжать... э-э... Но успокойтесь. Вы останетесь у нас незаменимым техническим работником, с которым наши товарищи обязательно будут консультироваться по всяким трудным вопросам.
      Я ударяю кулаком по его столу.
      Во всяком случае, хочу это сделать. Но, к сожалению, я плохо рассчитал расстояние и моя рука рассекает пустоту. О, друзья, какое страшное испытание этот черный сумрак перед глазами! Я больше не выдержу.
      - Патрон! - заявляю я. - Я хочу продолжать свою работу. Естественно, я понимаю, - что я инвалид. Но с помощью Берю и Пино я могу работать и быть полезным.
      Шеф снова прокашливается.
      - Но, понимаете, мой бедный Сан-Антонио...
      Ну вот пожалуйста, приехали! Не правда ли, я "видел" точно? Буквально через несколько реплик я уже объявлен "бедным Сан-Антонио", и это навсегда.
      - То, о чем вы просите, невозможно. Никогда еще в наших рядах не было...
      - Слепого?
      Берю решается вступить в разговор.
      - Патрон, - говорит мой друг глухим, похоронным голосом, - если вы отправите в отставку Сан-А, то я также подаю заявление и ухожу, и, думаю, Пино тоже. Вместе мы откроем частное детективное агентство и набьем карманы деньгами. Сделаем себе имя, и никто через пару лет в Париже не вспомнит, что существует официальная полиция! Тут уже вскипает патрон.
      - Прошу вас, Берюрье! Как вы можете так говорить, когда ходатайство о вашем повышении находится на столе министра?
      - Пусть там и остается! Он найдет, как его использовать, может, завернет в него яичную скорлупу от своего завтрака!
      Но у шефа нет времени, чтобы впасть в бешенство, потому что горсть пуговиц от ширинки Берю летит ему прямо в физиономию.
      Его Величество вскрикивает:
      - Вот черт, моя повязка разорвалась, и все наружу, Сан-А! А ведь я его так старательно привязал к ноге брезентом!
      Едва такси остановилось, как мой нос ловит запахи нашего сада. Аромат глициний и свежей земли, смешанный с легким душком перца и кервеля.
      А еще я слышу меланхолическое журчание нашего маленького фонтанчика перед домом. Тяжело быть слепым, но я отлично помню и цвет воды, и пузырьки на поверхности. Все это навсегда запечатлелось в моей памяти.
      Шофер благодарит за чаевые. Он выходит из машины и вытаскивает из багажника мой чемодан.
      - Держите, месье.
      Я протягиваю руку. Очевидно, слишком неловко. Но мне удается быстро найти его волосатую руку и ручку моего кожаного чемодана.
      - О, извините, - заикается таксист, - я не заметил.
      И мне вдруг приходит дельная мысль. Он ведь "не заметил". То есть то, что я слепой, не бросается в глаза. Это здорово. Сейчас при встрече с Фелицией я буду вести себя так, словно ничего не случилось. Я ведь хорошо знаю наш маленький дом! На какой высоте находится каждая ручка, место каждого кресла или стула, постоянно заворачивающийся угол ковра, ширину ступенек...
      Я знаю все наизусть. У себя дома можно быть и слепым. Это похоже на спорт. Одно удовольствие...
      Я толкаю калитку. Она немного скрипит. Гравий хрустит у меня под ногами. Здесь на полпути находится наш маленький фонтанчик с круглым бассейном, пахнущим осенним кладбищем. А вверху над головой живой навес из дикого, несколько чахлого винограда. На нем появляются рахитичные ягоды не крупнее бузины. Каждый год я стараюсь его есть, но он кислый и без мякоти, одна кожура. Даже птицы его не клюют. Иногда я пробовал его на вкус лишь потому, что мне он напоминает детство. У меня в некотором роде склонность к перемещениям в пространстве и времени.
      - Антуан! - слышу я голос Фелиции с порога нашего дома.
      Я говорю себе: "Давай, пора играть свою роль, которую ты задумал. Решительно, непринужденно, смело!"
      - Здравствуй, мама!
      Еще шесть шагов. Я чувствую металлический коврик под ногами. У нас два коврика для ног. Один из металлической сетки, как скребок. Второй волосяной, чтобы тщательно вытирать обувь. Я доверяю памяти, доведенной до автоматизма. Только не думать о положении вещей. Когда ведешь машину, маневрируешь машинально. Ты же не говоришь себе: здесь я перейду на вторую скорость. Ты просто делаешь. Подсознательно ты тормозишь, включаешь указатель поворота, прижимаешься вправо. Да, но сейчас мне нужно думать о другом. Запах Фелиции. Тепло ее дыхания. Я прекрасно знаю, на какой высоте находятся ее плечи. Я обнимаю ее за шею. Я ее целую. После чего, как всегда при наших встречах, тыкаюсь носом в ее седые волосы на висках. Мы как два животных, маман и я, когда встречаемся. Жеребенок и его мать-кобылица. Нужно друг о друга потереться. Это как убежище, норка! Я чую носом запах новой ткани.
      - Смотри-ка, у тебя новое платье?
      - Да, мадам Фреми привезла его вчера вечером. Зачем я его надела сегодня утром? Наверное, почувствовала, что ты приедешь.
      - Конечно же, почувствовала!
      - Оно тебе нравится? Я немного отклоняюсь назад. Делаю вид, будто оглядываю ее с ног до головы.
      - Отлично сидит.
      - Ты не находишь, что оно слишком яркое?
      - Ничего не яркое, маман. Почему ты все время стремишься одеться в темное?
      - В моем возрасте...
      - Вот именно! Оставь темное молодым.
      Мы входим в дом.
      Магия запахов... Я стремглав несусь в кухню. Поднимаю крышку кастрюли. Я "смотрю".
      - Ух ты! Об этом можно было только мечтать! Что тут у нас замышляется, мама? Кролик в белом вине!
      В некотором роде мое поведение напоминает игру в горячо-холодно. Я играю, чтобы мать поверила, будто я вижу. Думаете, мне долго удастся водить ее за нос? Всегда случается какая-нибудь глупая промашка, и все насмарку! Именно тогда, когда меньше всего ждешь!
      - Моя двоюродная сестра из Шамбери прислала письмо. Прочти, оно приколото на календаре.
      Я иду и беру его в руки. Ни одного неверного движения.
      Мои руки все делают мягко, быстро, почти уверенно. Я прикасаюсь к письму и узнаю жесткую почтовую бумагу кузины Марты. Она покупает бумагу в маленьком магазинчике на окраине, и бумага пахнет отсыревшими макаронами.
      - Ладно, я прочту у себя в комнате, мама...
      - О, читай сейчас, там всего строчек двадцать. Мне хочется узнать, что ты думаешь по этому поводу. Возможно, ее предложение заинтересует нас, а она просит ответить побыстрее.
      Я вынимаю письмо из конверта. Разворачиваю, молясь про себя, чтобы держать его не вверх ногами и не обратной стороной. На всякий случай становлюсь немного боком к Фелиции.
      Сколько времени длится чтение двадцати строчек? Я произношу невразумительные "хмм" и "угу". То, что в принципе может выдавить из себя кузен Антуан, которому старая перечница и старая дева Марта из Шамбери предлагает... Но что она предлагает? Вдруг меня осеняет.
      Она предлагает свой домишко... Вот уже несколько лет твердит о том, чтобы сдать дом в пожизненную ренту... Она одинока, доходы ее невелики... Об этом я вспоминаю каким-то чудом. Я всегда слушал вполуха.
      Мне в общем нравится Шамбери с его зоопарком, аркадами, старыми улицами, напоминающими Пьемонт. Но бесформенный дом Марты - мне его и даром не надо! Настоящий кошмар в глубине двора, заваленного всяким сантехническим хламом! Четыре помещения одно над другим. Каждое - целый этаж. И все это пахнет старьем, ветхостью, плесенью. Комнаты не ремонтировали со времен свадьбы родителей Марты, которая сама мотает уже восьмой десяток!
      - Смотри-ка, она еще крепко держится, старушка! - говорю я небрежно и кладу письмо на этажерку между банкой с надписью "кофе" и металлической коробкой, на которой на китайский манер латинскими буквами выведено "чай".
      - Какое твое мнение? - спрашивает Фелиция.
      - Ну что мы будем делать с этим ужасным домом, мама?
      - Да, конечно... - вздыхает она. Я чувствую твердую почву под ногами и пытаюсь найти аргумент.
      - Если бы еще этот дом стоял где-нибудь на природе, можно было бы его отремонтировать и жить летом. Но там такой страшный вонючий двор, заваленный ржавым железом... Я понимаю, что недорого. Только ведь никто его купить не захочет, даже отремонтированный. Я, знаешь, не гожусь в продавцы недвижимости. Ты в курсе, коммерция - мой давний враг. Я всегда покупаю за максимальную стоимость, а продать могу только с потерей. Как, например, с моими машинами...
      - Да, кстати, - вспоминает Фелиция, - звонил твой механик из гаража, сказал, что машина готова, так что...
      - Хорошо, я съезжу за ней, когда выберу время, - обрываю я.
      И снова целую маман.
      - Пойду приму душ и переоденусь, а потом спущусь и помогу тебе накрыть стол.
      Войдя к себе в комнату, я падаю на кровать и, зарывшись в подушку, начинаю тихо рыдать. Что я вам, железный, могу я, наконец, сломаться? Тем более домашняя обстановка расслабляет. Я пытаюсь представить будущее... Меня ожидает растительная жизнь... Мама... Она будет читать мне вслух, я буду сидеть, слушать пластинки. А чтобы отправиться в путешествие, мы сядем на поезд. Твою мать, я так люблю водить машину и кайфовать от быстрой езды! Этак скоро превратишься в некое подобие скороспелого старичка, с соответствующими грустными удовольствиями, привычками... Придется полностью менять образ жизни. Все распродать, купить домик на природе. Чтобы у меня по крайней мере была возможность нюхать свежую травку, слушать, как перекликаются петухи и перегавкиваются собаки... Возможно, жизнь в деревне даже даст положительный эффект.
      Заслышав шаги моей мужественной матери, мягко ступающей по ступеням лестницы, я быстро встаю и вытираю слезы.
      Когда-то в детстве мне приходилось реветь, будучи запертым у себя в комнате в наказание за школьные проказы. Со мной не разговаривали. И это молчание было для меня страшнее самого наказания. И всегда бывало так, что мать таким же тихим шагом подходила к моей двери. Я успевал вытереть зареванную физиономию. Она входила. Некоторое время маман стояла на пороге, затем спрашивала: "Так, ну что у тебя не ладится, Антуан?"
      Она стучит.
      - Можно мне войти, мальчик мой?
      Ее мальчик отвечает, что можно. Дабы скрыть свою растерянность, я делаю вид, будто продолжаю разбирать чемодан.
      - Хочешь, я тебе помогу? - предлагает Фелиция.
      Зная меня, она не очень уверена, что я соглашусь. Терпеть не могу укладывать чемодан, но в то же время, по необъяснимой причине, не позволяю никому его разбирать.
      - Ну, если уж тебе так хочется...
      - Ты рад, что вернулся домой?
      - Мам, что за вопрос! По-твоему, у меня не очень счастливый вид?
      Она садится в мое кресло. У него скрипит спинка и один из подлокотников разболтался.
      - Антуан, - шепчет она настолько тихо, что и вправду нужен очень натренированный слух слепого, чтобы услышать этот зов.
      - Да?
      - Иди сюда...
      Я знаю, где она. Я опускаюсь на колени перед ней и прижимаю свою правую щеку к ее ногам. Ее сухая, но ласковая рука медленно гладит мое лицо.
      - Антуан, - вновь тихо говорит Фелиция, - как с тобой это произошло?
      Я подскакиваю.
      - Что именно, мама? Не понимаю, о чем ты!
      Она глубоко вздыхает.
      - Послушай, мой дорогой. Марта ничего не пишет в письме о своем доме, механик пригнал машину к дому, она стоит перед оградой, а пока ты отсутствовал, я переклеила в твоей комнате обои на те, что ты сам выбрал. Теперь объясни мне, как это с тобой произошло?
      Глава (попросту) десятая
      Фелиция сидит в кресле и вяжет. Эта миниатюрная дуэль двух длинных, тонких спиц напоминает мне поединок двух кавалеров. Я вспоминаю "Три мушкетера"... Мне хочется вернуться в то время, когда я впервые в жизни прочитал Александра Дюма. Вот это книга, настоящая. Которая тебя то уносит, то захватывает! Сейчас все как-то стерто: разучились писать хорошие книги. Есть только рецепты. Литература, удаляющая от действительности, - это термин, наводящий на мысль о безвкусной "Книге о вкусной и здоровой пище". Слова там становятся ингредиентами. А театральные пьесы можно сравнить с остатками соуса, подогреваемого на слабом огне.
      Радио приглушенно испускает звуки какого-то концерта типа классической музыки. Скрипки, рыдая, перепиливают ящик. Сначала отрываются гвозди, потом доски. Но ящик остается цел. У меня стойкая аллергия на скрипки. Менухин или еще кто - для моих ушей все равно железом по стеклу. Единственный, по моему мнению, кто умеет пользоваться скрипкой, это Арман (чуть не сказал "художник", но вовремя спохватился: он ломовик!). Он их по крайней мере ломает надвое или просто давит ногой. Вот тут инструмент становится поистине артистичным. После его рук исправленный (значительно) Страдивариус - бесценная вещь. Настоящий знаток вам подтвердит.
      Я знаю, что маман иногда поглядывает на меня, продолжая вязать. Когда она поднимает глаза от своей работы, тихий стук спиц несколько замедляется, становится спокойным, размеренным...
      Прошло два дня, как я приехал.
      Моя новая жизнь начинает потихонечку утрясаться. Когда вы разбиваете яйцо в горячее масло на сковороде, оно постепенно утолщается, изменяет цвет и консистенцию. Вот и я мало-помалу становлюсь яйцом на сковородке.
      Каждое утро в одно и то же время мне звонит Берю.
      - Привет, малыш, что нового с глазками?
      - А ничего...
      Он вздыхает. Потом проникновенным тоном, в котором я ощущаю неуверенность, говорит:
      - Не убивайся так, оно вернется.
      - Посмотрим... Ну а ты, как работа?
      - Знаешь, мужик, скажу тебе честно - сплошной цирк! Вчера за день шестнадцать раз с Бертой и один раз с консьержкой на лестнице, пока та подметала. Но уже слухи поползли по улице. Волчицы смотрят мне прямо в ширинку, и я чувствую томность в их глазах. Не далее как вчера жена мясника практически изнасиловала меня между двух полутуш говядины. Я уже предвижу момент, когда желающие станут являться ко мне прямо на дом. Тут поневоле занервничаешь.
      Мне бы его заботы!..
      Я обещаю ему скоро увидеться и спешу повесить трубку.
      Берю, как и многое другое, относится к моей прошлой жизни. Он со своим огромным достоинством болтается в том мире, где мне больше не черта делать... И у меня нет пока желания встречаться с ним. Да и вообще ни с кем.
      Я начинаю все сначала под опекой Фелиции. Пусть она меня переделывает. В пути произошло несчастье. Теперь она должна открутить счетчик на ноль и поставить своего мальчика в исходное положение. Она это сумеет. Вы уверены в ее мужестве? Я тоже. Ни слезинки! Ровный голос! Мне кажется, что она меньше беспокоится сейчас, чем когда я в детстве чихал или кашлял. Маман думает. Она ищет средства исцеления. И может быть, найдет! Я ей верю. Я передал себя ей одной, вручил ей свою судьбу, что в нормальной жизни является исключительно мужским правом.
      Я приподнимаю голову, усилием воли пытаюсь ее увидеть. Мне вдруг кажется, будто что-то промелькнуло, отблеск, искорка. В моем воображении возникает эмбрион картинки, который тут же гаснет, закрывается чернотой.
      - Ты красивая, мама. Я угадываю, что она вздрагивает. Надежда... Но я быстро вывожу ее из заблуждения.
      - Нет, я не вижу, я просто знаю. Так даже лучше, чем смотреть на тебя. В этом настоящее присутствие.
      Скрипка пиликает все пронзительнее и начинает действовать мне на нервы.
      - Мам, может, выключить радио? - спрашиваю я.
      - Хочешь, я поищу другую станцию?
      - Нет, не надо. Тишина - это сейчас тот мир, в котором я иду по звукам. Мне нужно шлифовать слух, понимаешь?
      Она понимает.
      Но в это время, как по иронии, звонит телефон. Я без поиска сразу же снимаю трубку. Слышу голос шефа. Наконец-то!
      Безусловно, он мне сейчас скажет, что они без меня тра-ля-ля и тра-та-та. И так без конца. Все продумано у этих людей. Все оценено, измерено, разложено по полочкам. Что бы ты ни делал, ты подпадаешь под какую-нибудь категорию. Ты имеешь право на то-то и то-то. И пользуешься тем-то и тем-то.
      - Приветствую вас, мой дорогой друг! Хотелось бы немного поболтать с вами, я не очень вам помешаю?
      - Ну что вы, господин директор, конечно, вы же знаете, сколько у меня теперь времени!
      - Чем вы занимаетесь?
      - Выстругиваю палочку в перерывах между уроками азбуки для слепых.
      Маман адресует мне укоризненное "тсс-тсс". Любопытно, что с тех пор как у меня накрылись глаза, она стала по отношению ко мне, я бы сказал, суровой.
      Словно ждала, что я стану инвалидом. Будто бы она восприняла это как некое лукавство. В серьезных случаях любовь становится натянутой, как тетива лука.
      Шеф не реагирует на мою реплику.
      - Вы, наверное, сатанеете от вашей новой жизни, мой бедный друг?
      - Ну, не совсем, или, скорее, да, если можно назвать это сатанением. Получается, что многое не соответствует тому, что себе воображаешь. Но все равно, очень мило с вашей стороны, что вы позвонили узнать, как мои дела, господин директор.
      - Вы встречались с офтальмологом?
      - Я виделся (если я могу позволить себе это выражение) уже с тремя за последние три дня. Трудно сделать больше, учитывая тот факт, что специалисты часто не могут принять сразу же. Но они мне дали рекомендации.
      - Их мнения совпадают?
      - В одном-единственном аспекте - да.
      - Надежды есть?
      - Немного. Феномен Ребуля в полной мере мог бы вернуть мне зрение, но вероятность, что он сработает, практически равна нулю. Ну а у вас, патрон, дела движутся? Выловили что-нибудь?
      Ритм его дыхания меняется. Я понимаю, что он намеревался говорить только об этом. Мое зрение - чихать ему на него. Сейчас в его голосе появляется что-то новое. Будто что-то скрипнуло.
      - О, лучше об этом не вспоминать! Команда водолазов вернулась ни с чем. Эхолоты, металлоискатели, всякое другое оборудование ни черта не дали. Ничего не обнаружили! Нашли только остов огромного дирижабля. Нашли даже украденный грузовик. Но он был пустой. Хотя глубина в этом месте не превышает трехсот метров.
      Он умолкает в ожидании, когда возьмет слово бывший блестящий Сан-Антонио. И Сан-Антонио действительно берет слово. Как он делал раньше, в те времена, когда мог взять под визуальный контроль вопрос, является ли девушка и вправду блондинкой.
      - Господин директор, а если дирижабль взорвался не случайно?
      Пауза. Он переваривает мой вопрос. Процедура, похожая на распечатывание конверта, который был только что заклеен и клей еще не высох.
      - Продолжайте, малыш, продолжайте...
      Не правда ли, мило? Вот я опять стал его "малышом". Возвращение Сан-А в романе "Слепой видел верно"!
      - Представим себе следующую историю, патрон... Похитители камня нанимают дирижабль, чтобы завладеть алмазом, и им это удается при обстоятельствах, о которых мы знаем. Но это средство передвижения архаично. На нем далеко не улетишь. И потом, дирижабль хорошо виден... Но им как раз и нужно, чтобы их заметили. Это входит в их план. Им нужно что-то, что вызовет шумный эффект, а затем ликвидируется и даст им возможность под прикрытием катастрофы исчезнуть самим.
      Через некоторое время после похищения алмаза они перевозят его в другое место, где их ждет другой грузовик. Затем они устанавливают взрывное устройство на борту дирижабля и он спокойно летит над океаном. Происходит взрыв. Остов тонет в воде. Следователи приходят к заключению - что мы и сделали второпях, - будто на борту дирижабля произошел несчастный случай. Начинают исследовать дно моря, и, ничего не найдя, отступают. А за это время наши хитрецы прячут неоценимую находку в надежном месте.
      - Ход ваших мыслей совпадает с моим, Сан-Антонио. Я хотел услышать ваше мнение на этот счет, и теперь мои последние сомнения развеялись. Я пошлю еще одну комиссию следователей в Дуркина-Лазо. Специалистов по Африке. Пусть исследуют всю страну, а заодно и соседние страны. Мы разыщем алмаз, Сан-Антонио! Я не допущу, чтобы меня одурачили люди, которые... которых... с которыми... Всего доброго!
      И Старик шваркает трубку с такой яростью, какая его охватывает только в случаях крайней решимости.
      Я тихонько смеюсь и тоже вешаю трубку.
      Фелиция прекращает вязание.
      - Странно, - говорит она, - но когда ты рассказал мне об этом деле, знаешь, у меня возникли такие же мысли, как у тебя. Я чуть тебе об этом не сказала... Люди, решившиеся на такое крупное дело, не будут делать ставку на старый дирижабль, на котором тяжело уйти от преследования.
      - Ну, маман, ты у меня способная!
      - Знаешь, мой маленький, способность мыслить у всех под рукой.
      Некоторое время мы сидим молча. Старые часы с огромным маятником, привезенные из наших родных мест, продолжают в гостиной свое оглушающее тиканье, сопровождаемое шуршанием неутомимых шестерен.
      Тихое пощелкивание вязальных спиц моей матушки как бы перекликается с тиканьем часов. Я люблю, когда вещи издают звук. Эти звуки - их жизнь.
      - На улице солнце? - спрашиваю я.
      - Да, мой хороший.
      Мною овладевает желание выйти наружу. Необходимость двигаться, слышать шум толпы, чувствовать тепло солнца на лице.
      - Хочешь, я пройдусь с тобой? - спрашивает Фелиция.
      - Куда?
      - Да куда хочешь, Антуан. Я чувствую, как ты убиваешься. Иногда нужно идти на поводу своих мимолетных фантазий. Обязательно!