Сан-Антонио
      Серенада для Грейс.
      Пер. с фр. А. В. Мусинова, Т. Е. Березовской
      Англичане?! Сырость, туман, ростбифы, скука... Но ведь эту книгу писал француз!
      Ваш друг Сан-Антонио вынужден посетить неказистый британский островок под видом священника. Как же удержать горячее сердце в груди под рясой? А если рядом сидит хорошенькая мышка?
      Однако приказ шефа это вам не банановая кожура под ногами. Его не обойдешь. К тому же Сан-А чертовски любопытен. Вот он и шарит по острову из конца в конец. В тумане! Пока не находит то, что ему требуется. Трупик хорошенькой девушки двухнедельного возраста (это, как вы понимаете, относится к трупику) и живую красотку в качестве переводчика. Ведь варварского языка бритишей инспектор французской полиции знать не обязан...
      А что вы скажете насчет того, что ростбифы ездят по левой стороне? Сан-А от этого тоже не в восторге. Не лучше ли путешествовать морем? В обществе братьев-преступничков? Да еще прикованным к стенке? Вы бы давно уже были в туалете, однако ваш друг Сан-А еще ухитряется выжить и доложить вам о своих подвигах.
      Дамы и особенно господа! Если вас покоробила последняя фраза, то можете попросить у продавца ластик, стереть ее и написать что-нибудь свое. Привет!
      Посвящается Роже и Жаннет Брюнель, с наилучшими пожеланиями.
      С. А.
      Глава 1
      Где пойдет речь о неосторожном вождении машины, монтировке, веревке для висельника и загадочной казни.
      У человека глаза как два желтка в яичнице. Он невысок ростом, у него седые волосы и цвет лица диетика, всю жизнь питавшегося исключительно йогуртом.
      Он тихо рыдает, и слезы оставляют розовые звездочки на промокательной бумаге пресс-папье.
      В тот момент, когда я вношу свои девяносто килограммов в кабинет, шеф отвешивает мне многозначительный и в то же время раздосадованный взгляд...
      Плачущих людей нам хватает здесь, в наших стенах, и нельзя сказать, чтобы мы разрывали себе душу от сочувствия. Обычно если кто-то начинает пускать слезу перед полицией, то этот кто-то или наделал глупостей, или разыгрывает сцену, чтобы привлечь нас на свою сторону...
      Шеф произносит тихо:
      - Сан-Антонио, познакомьтесь, это господин Ролле, один из моих друзей...
      Я не подаю вида, но, надо сказать, меня это очень удивляет. У босса нет привычки представлять своих друзей подчиненным. Тем более я никогда не думал, что шеф будет знакомить меня со столь бурно рыдающим приятелем.
      - Весьма польщен, - бормочу я голосом коммивояжера, пытающегося навязать коллекцию пылесосов улитке.
      Человек поднимает на меня глаза супервегетарианца и протягивает руку, больше похожую на охлажденную свиную ножку.
      Я не без чувства брезгливости слегка пожимаю этот мясной полуфабрикат, и плакса вновь впадает в транс.
      Но любопытство начинает разбирать меня, и я ощущаю, что во мне что-то булькает и закипает. Не дожидаясь прорыва моего предохранительного клапана, шеф решает просветить меня.
      - Вы читали в газетах о деле Ролле? - спрашивает он.
      Я отрицательно трясу тыквой.
      Газеты я покупаю редко и только для того, чтобы узнать, что идет в кино, или посмотреть очередную порцию комиксов.
      - У господина Ролле, - говорит с расстановкой босс, - есть сын Эммануэль. Он серьезный, спокойный, уравновешенный мальчик...
      У меня желание спросить, не собирается ли мальчик отвертеться от обманутой невесты, но я знаю, что шеф терпеть не может, когда его перебивают глупыми замечаниями.
      - Этот молодой человек, - продолжает шеф, - заканчивал учебу в Англии... У господина Ролле есть представительства в Южной Африке, и он хотел после получения сыном британского образования послать его туда...
      При этих словах человек с глазами яичницей опять начинает рыдать как помешанный.
      Шеф прерывает свой рассказ, и мы сохраняем минуту тягостного молчания.
      Не нужно быть ясновидцем или магом, чтобы понять: сынок угодил в серьезную передрягу.
      Шеф, морщась, массирует голову, представляющую собой великолепный каток для мух цвета слоновой кости, самый гладкий каток в парижском регионе.
      - Так, - изрекаю я, пытаясь поставить точку в конце бесконечных рыданий.
      - Эммануэль год жил в Англии. Отец часто навещал его и вынес впечатление, что сын ведет правильную жизнь усидчивого студента... И так продолжалось в течение всего времени... Однако потом разыгралась драма...
      Как прекрасный актер, шеф переводит дыхание и оставляет без внимания мое разгорающееся любопытство. Наконец он говорит:
      - Однажды на шоссе из Лондона в Нортхемптон Эммануэль при обгоне нечаянно сбил велосипедиста. И здесь поведение этого серьезного юноши становится непонятным: вместо того чтобы остановиться и оказать помощь своей жертве, он жмет на газ и уезжает.
      Я морщу нос.
      Шеф одаривает меня взглядом, в котором можно прочесть: "Хорош гусь, нечего сказать!"
      - Но это еще не все, - продолжает он.
      Я весь превращаюсь в одно большое ухо, какое рисуют на плакатах, предостерегающих от шпионов.
      - Когда Эммануэль Ролле скрылся с места происшествия, за ним погнался зеленщик, который был свидетелем этого несчастного случая. У него был небольшой, но быстрый фургончик, он скоро догнал машину Эммануэля и заставил остановиться, прижав ее к обочине. Не зная, вооружен ли виновник происшествия, водитель-зеленщик на всякий случай взял монтировку... Сын господина Ролле бросился на него, вырвал из рук монтировку и нанес сильный удар по голове, от которого бедняга скончался на месте...
      Новая пауза.
      - Гм, - произношу я, - странная история, хотя и довольно банальная... Но в Англии за подобные дела по головке не погладят... Так, и что дальше?
      - Вот его и не погладили, - продолжает патрон. - Он приехал в Лондон и примерно через три часа пошел сдаваться полиции.
      - Чума! - бормочу я.
      - Да... Его судили и приговорили к смертной казни за умышленное убийство. Завтра утром приговор приведут в исполнение...
      Тут несчастный отец Ролле совсем задыхается в слезах и с ужасным стоном складывается пополам. Трудно обладать хромированным сердцем и сдержаться от подступающих слез при виде убитого горем отца, знающего, что его сына завтра повесят на веревке.
      Я отворачиваюсь, чтобы скрыть свои эмоции. Шеф поправляет свои образцовые манжеты. Очевидно, та, что стирает ему белье, под большим впечатлением от его великосветских манер и не экономит на крахмале.
      Я преодолеваю нахлынувшие на меня чувства и соображаю: эта история, безусловно, очень печальна, но все же непонятно, зачем шеф мне ее рассказывает...
      Он следит за ходом моих мыслей, как следят за вспыхивающими цифрами набранных очков на электрическом биллиарде.
      - Сан-Антонио, - переходит он к делу, - я прошу вас оказать мне услугу. Большую услугу, что называется, в самом частном порядке... Господин Ролле очень хотел бы в последний раз обнять своего сына, но получается так, что это невозможно. Он обратился ко мне с просьбой отправить надежного человека в Англию, чтобы хоть кто-нибудь из земляков мог просто присутствовать и поддержать его сына в последние минуты его жизни. Я связался по этому поводу со Скотленд-ярдом. Но все, что могут нам позволить наши британские коллеги, так это присутствие на казни французского священника. А поскольку парень, похоже, не испытывает религиозных чувств, то этим священником, если не возражаете, будете вы... Я выпучиваю глаза:
      - Я?!
      - Вы видите какие-то затруднения?
      - Нет... но... Просто я удивлен... И потом... Мне кажется, я не очень подхожу на роль пастыря заблудших душ, понимаете?
      Шеф незаметно для Ролле подмигивает мне.
      - Но, конечно, я всегда согласен... - быстро добавляю я.
      Папаша Ролле, превозмогая горе, поднимается и идет ко мне. Он жмет и трясет мою руку, будто это ручка водяного насоса. Он икает, он пускает пузыри, он размазывается, он бормочет тривиальные фразы, истекает слезами, он умоляет, он благодарит...
      После этого достает из бумажника пачку денег, толстую, как марокканский пуф, и кладет ее на стол шефа.
      - Это на расходы по поездке комиссара Сан-Антонио, - говорит он и снова кидается в омут слез. - Скажите моему сыну, что...
      - Хорошо, - скорбно произношу я, - я знаю, что говорят в таких случаях...
      Тут мы с шефом прикладываем огромные усилия, чтобы выковырять папашу из кабинета. Он не перестает голосить, лить слезы, рвать себе и нам душу. Он разорвал бы на себе и рубашку, но, видимо, понимает, что здесь будет трудно найти другую.
      Когда мы остаемся с патроном одни, наше первое желание - отереть пот со лба. Затем смотрим друг на друга так же выразительно, как два памятника, стоящие один напротив другого.
      - Грустно, правда? - тихо говорит шеф.
      - Очень...
      - Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему я выбрал именно вас.
      - Да, действительно, - бормочу я. Шеф пожимает плечами.
      - Честно говоря, я почти ничего не знаю, понимаете? - Вдруг, будто осознав несоответствие данного заявления со своим положением, он продолжает: - Я чувствую, что в этой истории Эммануэля Ролле есть какая-то тайна. Я давно знаком с их семьей. Это законопослушные тихие граждане, делающие свое дело и неспособные убивать людей...
      - В семье не без урода...
      - Гм, знаю... Но тем не менее Эммануэль... - Он пожимает плечами. - И вот пожалуйста он садится за руль, небрежно ведет машину, сбивает человека. Вместо того чтобы остановиться, уезжает... Убивает того, кто бросается за ним в погоню... И потом идет сдаваться полиции. Это что, нормально?
      - Мы знаем случаи и похлеще... Он, видно, очень испугался, когда сбил велосипедиста, потерял голову... А когда увидел, что зеленщик бросился на него с монтировкой, просто хотел себя защитить. Это, может быть, нехорошая реакция, но она вполне человеческая. Во Франции этот парень схлопотал бы лет пять тюрьмы и возмещение убытков. Но судьба определила, чтобы это случилось с ним по другую сторону Ла-Манша. А бритиши не церемонятся с убийцами!
      Но, похоже, шеф не оценил мою подбадривающую болтовню, хотя звучала она весьма литературно.
      - Ваши слова подтверждают гипотезу, что это был несчастный случай, соглашается он. - В принципе, Сан-Антонио, я мог бы с вами согласиться, только вот...
      - Только что?
      - Только в этом случае, повторяю вам, речь идет о мальчике спокойном, энергичном, а не о бездельнике без царя в голове, чье поведение соответствовало бы тому, что вы говорите. Эммануэль Ролле, если только у него не было крайней необходимости действовать таким образом, остановился бы сразу после того, как сбил велосипедиста. Или же если бы и скрылся с места происшествия и разнес череп свидетеля, то сохранил молчание и не пошел в полицию сдаваться... Одним словом, я в некотором удивлении, и, поскольку появилась такая великолепная возможность поговорить с малым, я ухватился за нее...
      Он вновь переводит дыхание. Я пользуюсь случаем, чтобы вставить:
      - У меня не будет много времени, чтобы... исповедовать его, шеф.
      - Знаю, но вы уж постарайтесь...
      - А если он откажется от встречи со священником?
      - Может и так случиться... А представьте, если он захочет увидеть именно священника?
      Когда я встаю на путь возражений, шеф имеет обыкновение подкинуть мне под ноги банановую кожуру, чтобы я далеко не ушел.
      Он вновь чешет репу.
      - И если это произойдет, - повторяет он, - то вы должны будете показать, что вы как раз то, что ему нужно...
      - Но я же не сумасшедший, чтобы петь псалмы...
      - А вас и не просят... Дальше препираться нет смысла, я согласно киваю:
      - Хорошо, патрон, я сделаю, как вы хотите...
      - Поезжайте в костюмерную киностудии к Трануэ и возьмите необходимое облачение. Переодевайтесь и отправляйтесь в аэропорт к десятичасовому самолету. Ваш билет на аэровокзале в Орли. Так, вот деньги на поездку и рекомендательное письмо на имя офицера полиции Брандона, моего приятеля...
      - Он в курсе? - спрашиваю я.
      - Нет, - отвечает шеф, - он думает, что вы настоящий священник. - Он улыбается: - Следите за своим языком, когда будете разговаривать с ним...
      - Не волнуйтесь, босс, даже в Сорбонне не умеют выражаться лучше.
      Босс поднимается и протягивает мне руку.
      - Спасибо, - говорит он, хитро щурясь, - я тащусь от вашей покладистости...
      Глава 2
      Где пойдет речь о священнике в церковной рясе и осужденном в тюремной робе.
      Я сижу в баре Орли, когда громкоговоритель выкашливает в зал приглашение пассажирам, отправляющимся в Лондон, в том смысле, что железная птица на колесиках сейчас взмахнет крыльями и все такое прочее...
      Нас тут собралась небольшая кучка при выходе на посадку в самолет.
      Я занимаю место рядом с довольно милой мышкой, на которой навешано, как на рождественской елке. У нее огромные ресницы типа хлоп-хлоп, ну а духи могут забить смрадный запах любой скотобойни. Мне это щекочет не только ноздри...
      Она завязывает разговор:
      - Вы первый раз летите на самолете, господин аббат?
      Мне нужно примерно секунд десять для того, чтобы врубиться, что вопрос адресован мне, то есть вашему Сан-Антонио. До меня просто не сразу доходит, что я упакован в одежды викария. В сутане я себя чувствую так же удобно, как золотая рыбка в литре портвейна. У меня впечатление, что я выгляжу как педик. Я отношусь с уважением к религии, но в этом одеянии испытываю просто физические муки, поскольку оно сковывает мои движения...
      Тем не менее я поворачиваю голову и отвешиваю ей самую замечательную улыбку в стиле рекламы зубной пасты "Колгейт".
      - Нет, дитя мое, - произношу я смиренно, - к самолетам я давно привык.
      И тут же сожалею, что ввязался в разговор, так как передо мной именно тот тип молодых женщин, которые не способны продержать свой говорильный аппарат в закрытом состоянии более двух секунд. И пошло-поехало.
      Она мне рассказывает, что свое первое причастие совершила в Бютт-Шомоне и никогда не забудет этой потрясающей возможности возвысить свою душу. Ее главная мечта - увидеть папу.
      На это я отвечаю со знанием дела, что для того чтобы увидеть папу, нужно было выбрать другой рейс, поскольку Лондон - последнее место на планете, куда святому отцу католической церкви взбредет в голову направить свой личный самолет.
      - Вы его видели? - спрашивает она в двух шагах от религиозного экстаза.
      - Как сейчас вижу вас...
      - О! Это потрясающе! И как он?
      - Весь в белом... Она в восхищении.
      - Вы к какому ордену принадлежите? - интересуется она.
      Так, вот здесь затык. От давних религиозных занятий в школе у меня на вооружении только обрывки молитв-просьб к Всевышнему, но была не была...
      - Гм! - произношу я серьезно. - Я член ордена трахистов.
      - Такого не знаю, - задумчиво хмурит брови она.
      - Конгрегация образована святым Трахом из Вельвиля, - дополняю я. Это ее убеждает.
      - А! Да, я, кажется, помню... Что-то слышала об этом.
      И я понимаю, что честь конфессии в данном случае спасена.
      Девица продолжает задавать мне сногсшибательные вопросы, и я сдерживаюсь, чтобы не послать ее подальше. Удивляюсь, как люди могут быть столь неприлично любопытны в таком тайном деле, как религия.
      Самолет жужжит тихо и ровно - по крайней мере с этой стороны никаких претензий.
      Как сглазил - чертова железяка проваливается в воздушную яму. Для тех, кто не знает, объясню, что это состояние примерно такое же, как если бы ваши кишки прилипли к горлу. Моя соседка инстинктивно хватается за мой клобук. Мертвая от страха, она кладет голову мне на плечо. Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Сан-Антонио, конечно, чуть-чуть кюре, но совсем не святой. Я немного тащусь от ее запаха, жара ее тела и плыву, как быстрорастворимая таблетка аспирина в стакане воды. Я кладу руку ей на шею и по моей системе (внимание: запатентовано!) нежно провожу пальцами так что она вдруг затихает.
      - О-о! Отец мой! - журчит она.
      Мышка сконфужена и одновременно возбуждена. Священничек, нечего сказать! Вот уж она потом повоображает перед подружками!
      - Прошу прощения, - шепчу я ей сексуально в ушко.
      - Есть отчего вас лишить сана! - мурлычет она.
      - Но это все равно лучше, чем подцепить скарлатину, - парирую я.
      У нее настолько съехала крыша, что она сейчас взорвется, если я не покончу с угрызениями ее религиозной совести.
      - Мы, трахисты, не даем обета целомудрия, - заявляю я.
      - А! Очень хорошо! - говорит она, вполне довольная.
      Путешествие заканчивается без лишней нервотрепки. Густой туман, как в фильмах Марселя Карнэ, обволакивает город, когда мы приземляемся в Аондоне.
      В свете прожекторов, как в сконцентрированном пару, силуэты кажутся неподвижными, заледеневшими...
      Мы, пассажиры самолета, сбившимся стадом бредем на свет прожекторов. Здоровый малый возникает в молочном тумане и направляется прямо ко мне походкой робота. Он одет в черный плащ, на нем очки, шляпа с закрученными вверх полями, в руке тщательно свернутый зонтик - непременный атрибут британских островитян.
      У бритиша рыжие пятна по всему лицу и маленькие усики, похожие на две облезлые кисточки.
      На чистом французском он спрашивает меня:
      - Простите, господин кюре, это вас направила сюда французская полиция?
      - Точно!
      И я протягиваю ему свои пять.
      - Мое имя Брандон, - говорит он.
      Я восхищаюсь смелостью моих английских коллег. Малый без тени смущения в полной форме не побоялся посреди ночи переться в аэропорт.
      - Очень приятно, - заявляю я.
      Мы хватаем мой скудный багаж. Он ведет меня к машине, черной и квадратной, как пакет сахара, но внутри которой можно свободно жить, как в квартире.
      Брандон молчит как глухонемой. Я пробую завязать разговор о погоде в Лондоне и прохаживаюсь по поводу лондонского тумана, но, похоже, ему это не очень нравится.
      Он говорит, что туман - это легенда, а в действительности в Лондоне не хуже, чем в другом месте.
      Может, этот патриот привык жить с пеленой на глазах? Но в принципе ему это не мешает, поскольку он ведет машину с завидным мастерством, в то время как я, пожалуй, не узнал бы родную маму в тридцати сантиметрах, даже позови она меня по имени.
      Примерно через час мы останавливаемся перед большим зданием, которое ни веселее, ни мрачнее любых других тюрем в мире. Брандон звонит в железную дверь. Открывается зарешеченное окошечко, и в нем появляется квадратное лицо охранника. Брандон произносит пару отрывистых слов, и охранник пропускает нас в дверь.
      Мы попадаем в узкий дворик, мощенный каменными плитами. Он похож на приемную, только под открытым небом. Перед нами еще одна укрепленная дверь... Опять Брандон звонит и что-то гаркает внутрь. Нам открывают...
      Мы шагаем по холодному проходу, который заканчивается круглым помещением типа ротонды, откуда в разные стороны расходятся несколько коридоров, как спицы от оси колеса.
      Посреди ротонды стоит массивный стол. Вокруг него сидят охранники. Начало каждого коридора забрано решеткой с прутьями толщиной с мою ногу.
      Брандон коротко обменивается фразами с начальником караула. Тот склоняется передо мной, и я даю ему благословение первыми пришедшими на ум латинскими словами - что-то типа "урби" и "орби".
      Прогулка продолжается, обстановка с каждым коридором становится все более мрачной. Теперь нас сопровождает охранник тюрьмы, настолько похожий на гориллу, что мне хочется сбегать купить ему пакетик арахиса.
      Мы входим в коридор, где находятся камеры смертников. Поганое местечко, доложу я вам! Я осознаю, что настал момент потрясти требником. Но нужно не опозориться.
      Небольшая железная дверь...
      - Это здесь.
      Тюремный надзиратель открывает, и я вхожу в узкую камеру размером с платяной шкаф.
      Сын рыдающего приятеля шефа в глубине. Он высок ростом, с темными волосами и светлыми глазами. Ролле-младший сидит на деревянном табурете, и кажется, будто спит.
      Здесь осужденные на казнь знают день суда, дату приведения приговора и имеют возможность подумать над всеми проблемами жизни на земле и на небе...
      Когда я вхожу, Эммануэль слегка приподнимается.
      Глаза подернуты грустью, но на лице появляется горькая ухмылка.
      Он бросает мне резкую тираду по-английски. Поскольку я ни черта не понимаю, то пожимаю плечами.
      - Не выдрючивайся, сын мой, - шепчу я ему, - я никогда не был слишком способен к иностранным языкам...
      У него отвисает челюсть.
      - Вы француз?
      - Француз, как и все те, кого зовут Дюран вот уже шестнадцать поколений.
      Тогда он морщится и пожимает плечами.
      - Тюремная система Англии замечательно организована, - тихо произносит Ролле, - она позволяет пообщаться со своим священником каждому иностранцу, приговоренному к смертной казни.
      Этот парень не производит на меня впечатление человека, согласного с тем, что его просто так вздернут. Он мужественный и сумеет умереть достойно.
      Я иду к его кровати и сажусь.
      - Очень мило с вашей стороны прийти ко мне, - насмехается он, - но извините меня, аббат, я скоро буду иметь дело непосредственно с самим Господом Богом. Вы знаете, как у нас говорят? Лучше обратиться к Богу, чем к его святым!
      - Знаю, - говорю я и вздыхаю. - Но я пришел не для того, чтобы приобщить вас к Богу, сынок...
      - Нет?
      - Нет... Тем более что я разделяю ваш взгляд на религию...
      У него вываливаются глаза.
      - Как так?
      - Послушай, мальчик, - шепчу я, - не надо ломать комедию, это нехорошо, учитывая нынешнюю ситуацию. Я буду играть в открытую: я такой же кюре, как ты - его святейшество папа. Я полицейский, и меня зовут Сан-Антонио. Твой старик дружит с моим шефом, а мой шеф получил разрешение от бритишей послать французского священника помочь тебе. Только вместо того чтобы послать представителя церкви, который начал бы тебе вешать лапшу на уши, он решил более справедливым направить к тебе одного из своих...
      Парень, похоже, мне не верит. Он прищуривает глаза.
      - Странная затея, - говорит он. Мы молча смотрим друг на друга некоторое время.
      - Я видел твоего отца, малыш... Эта история здорово его подрубила... Он велел мне передать тебе всю свою любовь...
      Мое горло сжимается. Такое впечатление, будто я проглотил растопыренную куриную лапу.
      Глаза Ролле вновь мрачнеют. Он встает, сцепляет пальцы и хрустит ими. Скоро его шейные позвонки так же тихо хрустнут...
      - Спасибо, - говорит он, как выплевывает. Потом, подумав, добавляет: Скажите моему отцу, что... я очень сожалею о случившемся.
      - Хорошо...
      - И еще скажите, что моя последняя мысль...
      - Да?
      Я всегда знал, что это проклятая работа, но даже не представлял себе, что она такая трудная, такая мучительная. Роль представителя Бога на земле в настоящем облачении кюре заставляет меня испытывать неподдельное сострадание.
      - Тебе нечего мне сказать? - спрашиваю я.
      Парень трясет головой.
      - Нет, - говорит он, - нечего.
      Я не знаю, что говорить, поскольку, как я вам уже сказал, сантименты это не моя стихия.
      - Лови момент! - бросаю я. В смысле "пока я тут". Но он понимает по-своему.
      - Да, - говорит он тихим голосом, - мне недолго осталось...
      - Я не это имел в виду... Он опять трясет головой.
      - Нет, нет, мне нечего добавить. Я встаю напротив него, прижимаясь к стене. Кладу ему руку на плечо.
      - Мой патрон... - начинаю я. - Ты его знаешь? Он лыс, как грейпфрут, но у него есть всякие мыслишки...
      Эммануэль улыбается, вспоминая шефа, и кивает:
      - Я его знаю.
      - Он подумал, что, может быть, тебя будет что-то мучить в последнюю минуту.
      - Еще как! - соглашается он.
      Я не знаю, как заставить говорить этого симпатичного малого. Мои шутки не действуют, да они и не соответствуют ситуации.
      Мне нужно как-то переменить тему, но как? В том состоянии, в каком он сейчас, Эммануэль так и останется наедине со своими мыслями.
      Неразговорчив этот будущий повешенный, а?
      - Ну так что? - спрашиваю я.
      - Да ничего, - отвечает он. Я вновь принимаюсь:
      - Мой шеф... Он улыбается:
      - У вас мания величия.
      - В достаточной степени, - соглашаюсь я. - У полицейских это врожденное. Болезнь распространяется, как коклюш в школе. Так вот, возвращаясь к моему шефу. Он находит, что эта история не очень вразумительна...
      - Ну вот видите!
      Для приговоренного к смерти через повешение посредством петли на шее у него апломба даже чересчур.
      - Он считает, что это на тебя не похоже... Что ты не тот, кто способен бросить раненого на дороге, и не тот, кто может размозжить тыкву желающему преподать тебе урок гражданского долга...
      Эммануэль грустно улыбается.
      - Как не похоже на меня... - говорит он будто в бреду.
      - Нет. А теперь, увидев тебя, я близок к тому, чтобы думать, как шеф. Давай, малыш, развяжи язык, выложи душу! Ты обречен, и я очень сожалею, что не могу ничего сделать. Если бы это случилось во Франции, то обошлось бы без казни, но теперь поздно говорить... Возможно, у тебя были трудности... Возможно, ты действовал под чужим влиянием... Я не знаю... Короче, это заставляет думать, и мы думаем, что что-то здесь нечисто. Словом, я использую этот последний момент, чтобы спросить тебя, что именно...
      Эммануэль остается неподвижен. Его лицо еще более бледно, чем когда я вошел.
      В глазах застыло... я не знаю что.
      - Мне нечего сказать, - повторяет он, - нет, все так и было, как я говорил... Смешно, но я будто бы оплачиваю счет за то, что меня повесят...
      Мне ничего другого не остается, как пожелать ему спокойной смерти.
      Стучат в дверь. Брандон на пороге с охранниками и еще одним обстоятельным типом, похожим на директора этого пенитенциарного заведения.
      Директор входит в камеру и произносит короткую, но торжественную речь. Я понимаю, что в этом его сакраментальная роль, - разглагольствовать о том, что, дескать, правосудие сейчас свершится.
      Эммануэль смотрит на него спокойно. Этот парень потрясающе себя ведет, поверьте мне!
      Архангелы берут приговоренного в кольцо. Брандон делает мне знак следовать за кортежем. И мы опять начинаем тягостную прогулку по коридорам.
      Зал экзекуций находится в дальнем крыле здания. Стены голые, окрашены известью. Виселица без шика. Больше похожа на деревенские ворота. Это виселица для бедных. Под ней площадка с люком, сейчас закрытым. Палач неопределенного возраста с лицом бухгалтера и подслеповатыми глазами.
      Он одет в серо-черный костюм. Белая рубашка и черный галстук. Он выглядит так, будто на прошлой неделе похоронил тещу.
      Охранники ставят Эммануэля на люк, завязывают ему руки и ноги...
      В это время палач готовит веревку. Мое сердце колотится как паровой молот. Странно, я убивал людей охапками, но то было во время перестрелки, или во время действия, как говорят в театре. Здесь же приготовление к убийству, холодное и методичное, пронзает меня насквозь.
      Я смотрю на Ролле-младшего, и он смотрит на меня. В его глазах напряженная задумчивость.
      Директор снова подходит и выкрикивает заклятие, похожее на позывные Би-би-си.
      Эммануэль слушает его, не шелохнувшись. Затем отрицательно качает головой, и его глаза вновь устремляются на меня.
      Я больше так не выдержу. Ноги сами несут меня к виселице. Я сжимаю плечи Эммануэля и целую его по-братски в обе щеки.
      - Ты мужественный, - шепчу я ему, - ты настоящий человек, Ролле. Я им скажу, что ты ушел как настоящий победитель...
      Мои слова подбадривают его...
      И вдруг я не вижу больше его лица. Палач надернул на его голову черный колпак.
      Мерзкое ощущение: быть лицом к лицу с черным мешком и веревкой вокруг шеи.
      - Не падай духом! - говорю я. И тут я вижу движение губ под черной материей.
      - Я невиновен, - произносит глухой голос.
      Брандон, стоящий позади меня, делает мне знак отойти назад.
      Люк открывается, черная молния проскакивает вниз, и передо мной остается лишь слегка покачивающаяся натянутая веревка.
      Мне кажется, что все это приснилось...
      Я стою как вкопанный. Потрясение огромно...
      - Пошли, господин кюре, - говорит Брандон.
      Я повинуюсь.
      И снова мрачная процессия идет по коридорам. Звуки шагов гулко отдаются у меня в голове...
      Я иду с таким ощущением, будто меня ведут на убой, как скотину...
      - Кажется, эта казнь на вас сильно подействовала, - говорит мой английский коллега.
      - Да уж, весьма, - бормочу я. - Вы слышали, что он сказал, после того как ему надели мешок на голову?
      - Нет.
      - Что он невиновен! Брандон тихо качает головой.
      - Они все так говорят в этот момент. Будто надеются, что это последнее отрицание даст им отсрочку...
      Выйдя из тюрьмы, я чувствую себя немного получше.
      - Господин кюре, - обращается ко мне Брандон, - мне кажется, что вам необходимо немного выпить, чтобы прийти в себя.
      - С удовольствием...
      Он открывает дверцу своей квадратной машины и помогает мне сесть, после чего устраивается за рулем.
      - Пабы закрыты в это время... Поедемте лучше в мой клуб.
      Он управляет машиной в тумане, как рыба в водяном потоке. Клянусь, чтобы рулить в такой пелене, нужно иметь по компасу в каждом глазу!
      Через десять минут он паркуется у внушительного здания и приглашает меня следовать за ним. Мы входим в огромный холл, украшенный зелеными растениями, и идем по монументальной лестнице.
      Клуб на втором этаже.
      В эти поздние часы в клубе почти никого нет. Только четыре старика играют в карты за одним столом и два официанта в униформе сдерживаются, чтобы не зевать.
      Брандон опускается в глубокое кресло. Я сажусь напротив.
      - Виски? - спрашивает он. Я молча киваю.
      - Два двойных, - говорит он подошедшему официанту.
      Хотя он сказал это по-английски, я, к своему удивлению, понял. Есть слова, которые без лишних объяснений понятны на всех языках.
      - Ну так, господин комиссар, - говорит Брандон, - что вы вынесли из вашей поездки?
      Глава 3
      Где пойдет речь о человеке, который видел человека, который видел человека, который видел автомобиль.
      Я беру стакан виски, который принес мне засыпающий, но корректный официант, и осушаю его залпом.
      Брандон пьет свою порцию медленно, смакуя. Наконец я смотрю на него и прыскаю от смеха.
      - Вы меня узнали? Он мельком улыбается.
      - Нет, - говорит он. - Просто шеф французской полиции просил меня провести священника к приговоренному Ролле, но, увидев вас, я тут же подумал, что для священника у вас слишком широкие плечи и совсем не церковные манеры. И я не ошибся. Я знаю, что в секретной французской полиции есть комиссар Сан-Антонио, который работает на сверхсложных расследованиях... Я знаю также, что этот комиссар не дурак выпить и не лезет в карман за словом, как вы говорите во Франции...
      Он поднимает свой стакан.
      - Ваше здоровье, господин комиссар. Я верчу в руках пустую посудину.
      - Брандон, можно это повторить?
      Мой коллега щелкает пальцами. На зов приходит бармен, и через минуту я держу в руках дозу большого формата.
      - Ваш приезд, - спрашивает Брандон, - прояснил что-нибудь? Я на секунду задумываюсь.
      - Нет, ничего. Просто у меня теперь есть сомнения...
      - Сомнения?
      - Да...
      - Связанные с виновностью Ролле?
      - Да...
      Брандон никак не реагирует. Он неподвижно застыл в глубоком кресле с видом мужчины, чувствующего себя не в своей тарелке в приемной гинеколога, в кабинет которого пошла его залетевшая курочка.
      - Буду откровенен с вами, комиссар, - наконец говорит он. - Я убежден, что Эммануэль Ролле виновен. Я много жил во Франции и открыл для себя некоторые, может быть даже чересчур строгие, стороны нашей британской юстиции. Этот человек, когда совершил акт насилия, был не в себе: он был пьян. Я сам занимался расследованием. Я допрашивал хозяина ресторанчика в Нортхемптоне, где Ролле выпивал со своей подружкой. Хозяин мне сказал, что они заказали две бутылки бургундского.
      - Ну и что? - пожимаю я плечами. - Что в этом необычного для француза?
      Он смотрит на меня и широко улыбается - первый раз его лицо приобретает по-настоящему человеческие черты.
      - Чертов француз! Я смеюсь вместе с ним.
      - Две бутылки на двоих, это как утренний кофе с молоком, я имею в виду по другую сторону Ла-Манша. Так что нет смысла заострять на этом внимание...
      Он вновь становится серьезным.
      - Пьяный или нет, но он тем не менее сбил велосипедиста...
      - Велосипедист его опознал?
      - Да.
      - В каком он состоянии?
      - Сейчас лучше: несколько сломанных ребер и рана на голове...
      - Ролле был один?
      - Да.
      - А девушка, с которой он оттягивался в ресторане?
      - С которой... что? - удивленно поднимает брови Брандон.
      - Пил, кирял, жрал, шамал, квасил, что еще он мог делать?!
      - Мы ее допрашивали. Это бывшая сокурсница Ролле. Марта Обюртен, лаборантка аптеки в Нортхемптоне...
      - Его любовница?
      - Возможно, хотя оба это отрицали.
      - И она сказала, что Ролле был пьян, когда они вышли из ресторана?
      - Во всяком случае, она поклялась перед судом.
      Я снова опустошаю свой стакан под тяжелым взором бармена, который, похоже, первый раз видит перед собой священника, лакающего виски с такой быстротой.
      - Расскажите мне об убитом, Брандон.
      Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает паузу, чтобы взвесить все "за" и "против", перед тем как открыть рот.
      - Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как раз в тот момент, когда произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал его к насыпи на обочине... На всякий случай он взял из-под сиденья монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с преступником. Но Харрис - тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него, вырвал монтировку и ударил со всей силы по голове... Во всяком случае, это версия, данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в тот момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась...
      - И свидетелей, конечно, никаких?
      - Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было. В этом месте шоссе проходит через дубовую рощу...
      Я киваю:
      - Так, а дальше?
      - Ролле утверждал, что нанес удар спереди. Чтобы объяснить рану на затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму...
      Брандон смотрит на меня.
      - Потом Ролле сел в свою машину и поехал в Лондон. Через три часа он пошел в центральный комиссариат и сдался...
      - Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?
      - Да... В кино...
      - В кино?!
      - Он утверждал, что был не в себе и ему хотелось посидеть одному в темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре "Байрон", мы проверяли.
      Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.
      - Хорошо, - говорю я, - спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену. Он смотрит на нее с таким страхом, будто я протягиваю ему скальп его брата-близнеца.
      - Я хотел бы оставить это у вас на хранение, - объясняю я.
      Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио - английский.
      Брандон служит нам переводчиком.
      - Что вы собираетесь делать? - спрашивает он меня.
      - Пока не решил, - отвечаю я. - Немножко порыскать...
      Он смотрит на меня, не зная, что сказать...
      А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного мешка на голове... Этот голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему миру, что он невиновен.
      Да, Эммануэль Ролле был невиновен! Я могу поставить дюжину таблеток аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики, что он не убивал Харриса. В его камере с первого же взгляда я понял, что этот парень не преступник. Можете мне доверять: я узнаю невиновных, как маклер - нечистокровных скакунов.
      - Брандон, - говорю я, - я очень благодарен вам за вашу любезность, которая лишний раз подтверждает, что репутация Скотленд-ярда - не пустая болтовня. С вашего позволения...
      (Одновременно я думаю: "И без...")
      - ... С вашего позволения я покопаюсь еще в этом деле, просто хотя бы для того, чтобы представить своему шефу какие-то конкретные детали. Словом, французская версия драмы в некотором роде...
      Он, соглашаясь, кивает. И он не смотрит на меня саркастически. Если бы англичанин приехал к нам проводить подобное контррасследование, то с ним поступили бы иначе: его посчитали бы тупым педантом, обозвали бы нудной вонючкой и придурком, сующим нос не в свое дело... Но он, наоборот, соглашается. Он не оспаривает возможность, что мне удастся найти трюфели там, где он сам нашел только поганки.
      - Вы не могли бы дать мне адрес девушки, с которой он был в...
      - Нортхемптоне, - улыбаясь, подсказывает Брандон.
      - Да, именно... А также адрес ресторанчика и раненого велосипедиста...
      Он пишет данные на листке блокнота круглым и прямым типично английским почерком. Ниже записывает адрес Харриса, жертвы.
      - Я вам оставлю мой номер телефона, - говорит он, - если будет нужна помощь, можете позвонить.
      Мы выходим из клуба. Через плотный туман видно зарождение нового утра. Электрические фонари вяло мерцают над нашими головами.
      Брандон протягивает мне пятерню.
      - Я думаю, что вам надо сначала немного отдохнуть, - советует он с подчеркнутой вежливостью, - поезжайте в отель "Вуйч", скажете, что от меня. Он находится рядом со станцией "Элефант и Кастл".
      - Спасибо...
      Мы жмем друг другу руки, и я остаюсь один посреди молочной пелены.
      Это место, доложу я вам, точно последнее на всей земле, куда бы я хотел двинуть свои стопы в случае эмиграции из Франции. Терпеть не могу туманы. Мои легкие не выносят пар. Он обволакивает и нагоняет дикую тоску.
      Я переминаюсь с ноги на ногу, напрягаю в нерешительности башку: в какую сторону пойти?
      Следует ли мне по совету Брандона поехать в гостиницу и подрыхнуть под одеялом или, наоборот, выйти сразу на извилистую тропу войны?
      Быстро решаюсь на второй вариант действий. Спать я не хочу, а небольшая церемония, на которой только что довелось присутствовать, расщекотала мои нервы.
      Я бреду по пустынным улицам. Поток машин постепенно начинает увеличиваться. Вокруг все серое и мокрое, темное и враждебное... Я чувствую себя как Мальчик с Пальчик среди дремучего леса, где злые птицы склевали зернышки проса, которыми он пометил обратный путь...
      Вдруг я замечаю остановившееся такси.
      - Пардон, патрон, - говорю я.
      Худой водила с головой облысевшего кондора смотрит на меня, как на марсианина.
      До меня доходит, что я обращаюсь к бритишу на неизвестном ему языке.
      - Я не говорю по-французски, - бормочет он на французском языке с таким акцентом, будто только что вышел от стоматолога и ему забыли вынуть килограмм ваты изо рта.
      - А я, I not speak English, понял, ростбиф? - заявляю я.
      Это ему доставляет удовольствие. Он смеется, будто кряхтит, сидя на горшке.
      Я приставляю руку к тыкве, секунду соображаю и выдаю:
      - Я go Нортхемптон.
      Как говорит один мой приятель: "Я - полуглот".
      Шофер бросает в мою сторону фразу, значения которой я не понимаю, и подает мне знак садиться.
      Я бы удивился, если бы он довез меня до нужного города, но тем не менее он провезет меня хоть какую-то часть пути.
      Через десять минут он останавливает тачку рядом со зданием, которое своим видом напоминает скорее общественный туалет, чем вокзал.
      - Нортхемптон! - докладывает водила. Тут уж только кретин бы не понял! Я даю ему бумажку в один фунт, а он мне сдачу.
      - Мерси, - говорю я ему и рву на вокзал.
      К тому времени, когда я приезжаю в Нортхемптон, утро уже заканчивается. Тумана нет - очевидно, он навсегда прописался в районе Лондона.
      Вы, наверное, скажете, что я вру, но я вас уверяю, что в разрывах облаков проглядывает солнце...
      * * *
      Я замечаю полицейского в яйцевидной каске и спрашиваю, где находится отель "Коронованный лев". Он мне тут же показывает, поскольку это в двух шагах на крошечной площади, вымощенной очень ровными плитами.
      Город построен из красного кирпича, и, не знаю почему, я вспоминаю Тулузу.
      Я вхожу в дверь гостиницы. Две ступеньки ведут вниз. Элемент кокетливой и изысканной старины. Пахнет воском и каустической содой для чистки меди. Пахнет также пивом.
      Хозяин с пузцом и физиономией густосвекольного цвета сидит в глубине низкой приемной. Он ощипывает гуся.
      Он что-то говорит мне, очевидно приветствует, через облако пуха.
      - Вы говорите по-французски? - спрашиваю я.
      Он отрицательно трясет головой.
      Ну вот, приехали. Интересное будет расследование, если я не знаю местного языка.
      У меня, похоже, настолько очумелая рожа, что он вдруг понимает и начинает кричать куда-то в глубину заведения:
      - Мэри! Мэри!
      Появляется рыжая девушка с замкнутым лицом.
      Хозяин указывает ей на меня, объясняя, что вот, мол, приехал артист ни черта не рубит на языке Шекспира.
      - Что вы хотите? - спрашивает она меня. Ее французский вполне сносен.
      - Значит, - включаюсь я, соображая, как сказать проще, - я из парижской полиции.
      В доказательство я показываю даже свое удостоверение. Она смотрит в него внимательно и читает, как книгу, шевеля губами, с таким видом, будто перед ней найденные в могиле фараона дощечки с клинописью.
      - Что мы можем для вас сделать? Она объясняет хозяину, кто я. Поняв, что я полицейский, тот хмурит брови.
      - Я приехал по поводу молодого француза, казненного сегодня утром, начинаю я.
      - О! Да, - кивает девочка, - я помню...
      - Он ужинал у вас в тот вечер перед преступлением, так?
      - Да.
      - Он был с девушкой?
      - Да...
      - Вы видели их раньше?
      - Они приходили сюда каждую пятницу... и всегда ужинали вдвоем...
      - У вас было впечатление, что они... любят друг друга?
      Ее щеки краснеют, как ягодицы новорожденного.
      - Я не знаю...
      - Но по их поведению... Она трясет головой.
      - Нет, они вели себя пристойно.
      Я улыбаюсь, чтобы завоевать ее доверие, но тщетно, поскольку, очевидно, в тот день, когда добрая фея Маржолена раздавала хорошее настроение, у этой неказистой малышки схватило живот и она осталась дома. Она неприступна, как Тауэр.
      - А чего-нибудь особенного вы не заметили?
      Она думает.
      - Нет, ничего...
      - Вы уверены?
      - Да...
      - Спросите у хозяина, может быть, он что-то видел?
      Она поворачивается к хозяину, переводит мой вопрос, и я вижу, что толстяк старается вспомнить. Даже перестает ощипывать гуся...
      Потом вдруг он начинает говорить сплошным неуловимым для меня потоком, ровным и густым, как черничный кисель. Он оживляется, что большая редкость для бритиша... Внутренний голос мне подсказывает, что я не ошибся адресом...
      Девочка слушает с удивленным лицом. Наконец, когда хозяин закрывает кран, она пересказывает тихим, мягким голосом:
      - Мистер Бенетт (я понимаю, что так зовут хозяина) говорит, что в тот день за соседним столиком сидел человек. Он пил пиво. И когда молодой француз вышел на улицу, чтобы купить газету, тот человек незаметно бросил девушке свернутую бумажку. Мистер Бенетт стоял спиной к залу, но видел это в зеркало.
      Ага, ага, вот это уже кое-что интересное.
      - И что сделала девушка? - спрашиваю я.
      Она переводит, хозяин объясняет, я жду перевода; как будто я в ООН.
      - Она спрятала бумагу в карман. Когда ее французский друг вернулся с газетой, она извинилась и пошла в туалет.
      Понятное дело, читать...
      Я прикусываю нижнюю губу.
      - Этот человек ушел?
      - Практически сразу.
      - Как он выглядел?
      Девушка вновь обращается к хозяину с ощипанным гусем и тут же переводит описание слово в слово. Этот человек был высокого роста, молодой, блондин. На нем был темно-синий костюм и коричневый замшевый жилет. Больше толстяку нечего добавить...
      - Чем еще мы можем вам помочь? Мы к вашим услугам, - говорит девушка.
      Можно было бы предложить ей несколько уроков французского языка, чтобы расширить ее словарный запас... Лучше всего вечерние курсы для взрослых. Но она слишком серьезная, слишком тоскливая.
      - Да, - спохватываюсь я, - есть еще кое-что, что вы можете сделать для меня: пару яиц с беконом!
      Она с готовностью переводит заказ своему работодателю, и тот, как только я заявляю о себе как клиент, становится очень активным. Он указывает мне на стол рядом с большой фаянсовой вазой. Столик кокетливо накрыт скатертью в красную клеточку...
      Я сажусь и с огромным аппетитом (очевидно, я при этом урчу, как кот) поглощаю приготовленную для меня яичницу.
      Бодро пережевывая, я углубляюсь в ретроспективу событий. Вот отсюда, из ресторана этой гостиницы, потянулась цепочка, на конце которой виселица и Эммануэль Ролле с черным мешком на голове. Что, вы пожимаете плечами? Даю слово! Мой нос - это вам не какая-нибудь свекла. С тех пор как мы знаем друг друга, вы должны были убедиться, что, если я иду по следу, пусть даже его нет, это означает, что пахнет жареным. Я редко ошибаюсь. Тут мой лысый босс с накрахмаленными манжетами глядел как в воду. Есть дело Ролле! И дело не такое простое, как видела его английская полиция.
      Я замедляю жевание и мысленно рассматриваю таинственную парочку, сидевшую за одним из этих столиков...
      Глава 4
      Где пойдет речь о девушке, уехавшей, не оставив адреса.
      "Che mist's Shop" - химический магазин, как значится в моем тоненьком французско-английском разговорнике, означает также "аптеку". Во всяком случае, над дверью висит какая-то загогулина в виде реторты и вывеска, которую я вам героически прочитал, сохраняя орфографию.
      Я поворачиваю ручку двери, больше похожую на наконечник трости, и нос к носу сталкиваюсь с человеком, сильно смахивающим на белую окоченевшую цаплю.
      - Мистер Стендли? - спрашиваю я, стараясь изо всех сил повторить резкий английский акцент.
      - Yes, - отвечает мне почтенный коммерсант.
      - Вы говорите по-французски?
      Опять этот мой вопрос, который я подношу местным жителям, будто пузырек с нашатырем. Надо отметить, что маленький разговорник, которым я обзавелся, чтобы преодолевать словарные баррикады, в случаях крайней необходимости весьма полезен.
      - Немножко, - отвечает фармацевт.
      - Тогда вперед! - радуюсь я.
      Я разглядываю его. Нет, он похож не на цаплю, а на пеликана, поскольку под подбородком у него висит здоровый зоб.
      - Можно поговорить с мадемуазель Обюртен?
      Он открывает рот, и я замечаю его черные зубы, что не делает чести человеку его профессии, занимающемуся продажей зубной пасты.
      - Она ушла от меня! - говорит он. Я подпрыгиваю как ужаленный.
      - Когда?
      - Некоторое время назад. Однажды утром мисс Обюртен не пришла на работу, предупредив по телефону, что ее тетя в Лондоне очень больна и она должна сидеть у ее постели. Приехав в Лондон, она мне написала. Тетя чувствовала себя лучше, но все равно ей требовался уход. Мисс Обюртен извинилась и попросила ее уволить...
      - Вот так компот...
      Он смотрит на меня удивленно.
      - Могу ли я узнать, кто вы? - интересуется замерзший пеликан.
      - Полицейский из Франции. С согласия Скотленд-Ярда я провожу свое расследование обстоятельств драмы, случившейся три месяца назад по дороге в Лондон, понимаете?
      Он, похоже, проглотил три или четыре упаковки гигроскопической ваты, которые застряли у него в зобу. Мистер Стендли моргает как заведенный, рассматривая меня...
      - Да, - произносит он с трудом, - я в курсе. Тот человек ведь ваш земляк, не так ли?
      - Точно. Он тусовался с вашей лаборанткой...
      Костлявой рукой аптекарь массирует свое беременное горло, а когда сглатывает, зоб вздрагивает, как петушиная бородка.
      - Я не понимаю, что вы говорите, - морщится он. - Мой французский очень плохой.
      Я вновь обретаю веселое настроение.
      - Этот Эммануэль Ролле посещал... виделся... встречался с вашей помощницей, так?
      Если я и дальше буду торчать в этой стране, то кончу тем, что выучу французский, поскольку - вот ведь затык! - мне приходится все время подбирать наиболее академические термины своего родного языка.
      Пеликан кивает.
      - Он иногда ждал ее у магазина в своем черном кабриолете.
      - Часто?
      - Не чаще одного раза в неделю...
      - И как он вам показался? Аптекарь опять не очень понимает... Я объясняю:
      - Какое впечатление он на вас производил?
      - Положительное. Он был джентльмен. Я был very удивлен, узнав об этой страшной истории...
      - А ваша лаборантка, Марта Обюртен, была серьезной девушкой?
      - Серьезной?
      Я с удивлением констатирую, что наши слова, составленные в фразы, у нас принимают при разговоре определенную непринужденность, в то время как за границей они имеют ограниченный буквальный смысл. Например, "серьезный" в Нортхемптоне означает только "важный, значительный", и все.
      То есть серьезная девушка - та, которая не смеется, а не та, у которой не каждый день ноги вверх.
      - Она встречалась с другими мужчинами?
      - Меня не интересовала ее частная жизнь...
      - Ваша скромность делает вам честь, мистер... э-э... Стендли, но, зная об отношениях Обюртен с Ролле, вы, сами того не желая, могли знать об отношениях Обюртен с кем-то еще. Врубаетесь? Пардон, понимаете, мистер Стендли?
      Он щупает свой зоб, как щупают велосипедную шину, когда ее накачивают. Но, похоже, мои усилия тщетны, поскольку он пожимает плечами и опускает руки.
      - Нет, я не видел других приятелей Марты.
      - Вы никогда ее не видели в компании молодого высокого человека со светлыми волосами и в замшевом жилете?
      Он задумывается.
      - Кажется, нет.
      - Вы уверены?
      - Я не помню человека, соответствующего вашему описанию.
      - Хорошо. А что она вообще из себя представляла, эта Марта Обюртен?
      - Как вы говорите?
      - Она была хорошей лаборанткой?
      - Очень хорошей...
      - В плане работы?
      - Работящей...
      - Короче, вы сожалеете?
      - Очень...
      - Мистер Стендли, письмо с ее заявлением об увольнении у вас?
      - Конечно.
      - Могу я попросить вас мне его показать?
      Он согласно кивает головой и ковыляет в глубь магазина. Пока он отсутствует, я разглядываю помещение: аптека стара как мир. Нельзя сказать, чтобы у него был поток клиентов, - полки покрыты пылью, а склянки засижены мухами...
      - Так, - говорит он, - вот письмо.
      Я беру его в руки и не могу сдержать смех. Как дурак, я забыл, что оно, естественно, написано по-английски. Нет смысла вам повторять, что я абсолютно ни бум-бум в том, что там накалякано.
      - Можно его взять? - спрашиваю я.
      - Сожалею, - отвечает он, - но я не могу отдать вам этот документ, поскольку здесь говорится об увольнении моего сотрудника...
      - Хорошо, хорошо. Храните эту драгоценность. Может быть, английская полиция попросит его у вас через некоторое время...
      Я отдаю ему бумажку.
      - Мне хотелось бы узнать адрес Марты Обюртен.
      - У меня его нет...
      - Как так? Она не сообщает его в письме?
      - Нет, может быть, она забыла...
      - Ну тогда дайте мне ее прежний адрес.
      - Фиделити-роуд, четырнадцать. Я пишу адрес в наш фирменный полицейский блокнот с черной кожаной обложкой.
      - Очень хорошо. Извините, что побеспокоил вас, мистер Стендли.
      Вы заметили, как я стал выражаться? Когда я вернусь в Париж, мои кореша меня просто не поймут.
      Кстати, по поводу возвращения в Париж! Необходимо предупредить шефа, а то, чего доброго, он подумает, что я прописался у ростбифов, мне понравилось носить сутану и я принял духовный сан.
      Поклон мистеру Пилюле, и я на свежем воздухе. В трех шагах находится здание, где поверху написано: "Почта". Я вхожу и с большим трудом при помощи словаря прошу связать меня с Парижем.
      Мне приходится ждать около четверти часа. Но вот на другом конце провода я слышу вибрацию голоса моего шефа. Не то чтобы я всегда находил его мелодичным, но здесь, в этой дыре, он кажется приятной музыкой.
      - Алло, патрон?
      - А! Это вы, Сан-Антонио? Ну как дела?
      - Ну все, нашему приятелю повязали галстук.
      - Печально.
      - В таких мероприятиях нет ничего веселого, но все прошло пристойно.
      Я вкратце описываю ему экзекуцию. Я говорю о последних словах, которые произнес сын Ролле о своей невиновности. Я рассказываю о Марте, лаборантке аптеки, о ее трапезе с Ролле и о типе, бросившем ей послание.
      - И в довершение ко всему она исчезла. Вам не кажется это странным?
      Минута молчания. Если шеф заткнулся, это значит, что в его котелке кипит работа.
      - Кажется, - соглашается он.
      - Вы не думаете, шеф, что я мог бы немножко заняться этим? Я понимаю, что Эммануэль теперь лишь кусок холодного мяса, но тем не менее мне было бы очень приятно раскрыть всю правду.
      - Вы считаете, там есть что раскрывать? - спрашивает он. И я чеканю ему сухо:
      - Я верю в это так же, как вы, патрон! Он никак не комментирует. Он просто принимает к сведению, и все.
      - Послушайте, Сан-Антонио, - рожает наконец мой босс, - я даю вам четыре дня отпуска, чтобы вы могли посмотреть Англию, если хотите...
      - Спасибо, патрон.
      - Но только я вам рекомендую вести себя корректно и очень осторожно. Там - вы, наверное, заметили - с правонарушителями не церемонятся. Помните, что, если вы нарушите их закон, я не смогу вам ничем помочь. Ничем!
      - Понятно, шеф!
      - Только не надо мне больше звонить... Просто будьте здесь через четыре дня. И он вешает трубку.
      Этого человека я знаю так хорошо и давно, как будто, открыв первый раз в жизни глаза, обнаружил его около своей колыбели. Он отправил меня сюда, поскольку сам понял, что дело здесь нечисто. Но он, естественно, держится за свое место и не хочет, чтобы дорогой подчиненный подставил его перед британской полицией.
      Так что придется передвигаться на цыпочках, или на пуантах, как говорят балерины, но только значительно тише и осторожнее.
      Размышляя над внутренними интригами нашего Большого дома, я подхожу к углу Фиделити-роуд. Номер 14 - маленький кирпичный дом в два этажа. Перед ним палисадник формата энциклопедического словаря. Вокруг металлическая решетка.
      Дергаю за шнурок звонка.
      Буквально сразу открывается окно на первом этаже...
      Дама, появляющаяся в окне, явно наблюдала за мной. Она страшно похожа на портрет, красующийся на этикетке бутылки ликера "Мари Бризар", - старая, с выцветшими волосами, закрученными пучком на голове в виде яблока. Кто знает, может быть, она - мадам Вильгельм Телль?
      - Извините меня, - обращаюсь я к ней на ее варварском языке, - я хочу говорить с вами...
      Выдав эту фразу, я вытираю пот со лба, но поздравляю себя с успехом, поскольку мой английский улучшается прямо на глазах.
      Старушка, видно, все равно не очень поняла, но моя физиономия внушает ей доверие, и она идет открывать. Она задает мне вопрос, который я, несмотря на ощутимые успехи, перевести не в силах.
      - Я француз, - бормочу я с ослепительной галльской улыбкой, - вы говорите по-французски?
      Она удивленно, но в то же время с любопытством рассматривает меня.
      - No...
      От досады я щелкаю пальцами. Совершенно невозможно работать в таких условиях...
      О! Я еще долго буду вспоминать это расследование. Если полицейский не в состоянии задать вопрос - на деле можно ставить крест. Остается лишь пойти купить себе удочку в первом же магазине рыболовных принадлежностей.
      Но мадам абсолютно не смущена этим обстоятельством. Понимая, что так мы не сможем завязать разговор, но будучи любопытной как сорока, она делает то же, что сделал хозяин гостиницы "Коронованный лев". Она ковыляет через улицу и кричит: - Грейс! Грейс!
      Появляется девушка. Странное дело, но похоже, что в этом углу острова только девушки понимают по-французски... Возможно, они его учат, чтобы общаться с нашими туристами, когда те попадают во время путешествий в эти края...
      Мамаша Мари Бризар от нетерпения чуть не подпрыгивает. Грейс подходит к нам.
      Такую девицу вы с удовольствием бы встретили, выходя вечером после секс-шоу, когда ваша любимая жена поехала погостить к вашей еще более любимой теще. Стройная блондинка с маленькими грудями, которые хочется, как вывалившихся из гнезда птенцов, пригреть в своих ладонях. У нее длинные ниспадающие волосы, как у Франсуазы Арди, и вытянутое лицо, достаточно приятное, но и не очень красивое. Низкий голос проникает вам не только в уши, но и гораздо глубже.
      Словом, очень симпатичная англичаночка, подарок судьбы.
      - Вы француз? - спрашивает она.
      - От отца к сыну - голос крови, - заявляю я.
      - Миссис Фидж спрашивает, что вы от нее хотите?
      - Я хотел поговорить с Мартой Обюртен.
      - Марта Обюртен не живет у нее уже несколько недель.
      - Да, я знаю... Но мне нужен ее новый адрес.
      Грейс задает вопрос мамаше Фидж.
      - У миссис Фидж нет ее нового адреса...
      Я чернею. Очень странно. Эта Марта внезапно исчезает, как тень в полдень, не оставив никаких следов. Повторяю, все это очень странно!
      - Что она сказала, когда уезжала?
      Потихоньку мне открывается вся картина. Вечером Марта вернулась с работы в нервозном состоянии. Она была в сопровождении молодого человека с машиной...
      Я перебиваю рассказчицу:
      - Вы когда-нибудь раньше его видели, этого малого?
      - Нет, никогда.
      - Он случайно не блондин в коричневом замшевом жилете?
      - Да.
      - Продолжайте...
      Марта сказала своей квартирной хозяйке, что должна уехать к больной тетушке - но эту песню мы уже слышали от фармацевта с зобом! Она быстро собрала чемодан и, попрощавшись, уехала. Через три дня мадам Бризар-Фидж получила от Марты идентичное почтовое сообщение по почте о том, что она у тети... Любвеобильная племянница наказала мамаше Фидж сохранить еще один оставшийся здесь чемодан, пока она не сообщит, как передать его с оказией.
      - Чемодан еще тут?
      Грейс спрашивает, ответ: да.
      Этот разговор происходит на узкой улочке. Престарелая чаровница смотрит на меня с обожанием, улыбаясь каждый раз во весь рот, когда мой взгляд попадает на нее. Моя переводчица, наоборот, сохраняет полную серьезность. Ее низкий голос заставляет меня вздрагивать.
      - Послушайте, - говорю я ей, - я комиссар парижской полиции и работаю здесь с официального согласия британской полиции. Я чувствую себя страшно ущербным, поскольку не знаю английского... Я вам очень благодарен за неоценимую помощь. Она чуть кивает головой.
      - Я прошу объяснить это все мадам Фидж и спросить разрешения посмотреть чемодан ее бывшей жилицы...
      Грейс переводит старушке. Это прелесть! Мамаша Фидж испускает радостные звуки, когда узнает о моей профессии.
      Она делает мне знак следовать за ней.
      Я оборачиваюсь к Грейс.
      - Могу я вас помучить еще некоторое время, мисс? Может быть, у меня будут вопросы к мадам...
      - Я в отпуске, - отвечает она.
      Лаконичная она, но очень милая.
      Мы проходим через калитку и следуем гуськом за миссис Фидж, которая спешит вперевалочку впереди, как мама-утка...
      * * *
      Комната Марты пуста. Старушка с помощью нашей переводчицы объясняет, что с тех пор не может найти жильца.
      Все оставшиеся вещи Марты хозяйка старательно уложила в плоский чемодан.
      Я открываю крышку и провожу инвентаризацию под пристальным взглядом двух пар женских глаз.
      В чемодане только белье, туфли и туалетные принадлежности.
      Еще есть старая женская сумочка. Внутри булавки, салфетки, какая-то мелочь и ерунда, которую Марта положила сюда за ненадобностью.
      Я продолжаю тем не менее вынимать содержимое и вдруг в маленьком кармашке внутри сумочки, закрытом на молнию, натыкаюсь на обрывок письма. Это первая половина старого послания, забытого в кармашке. И я понимаю, почему Марта разорвала листок: чтобы сохранить адрес! И хоть я ни бум-бум по-английски, но разобрать номер дома и название Кастом-Маркет ума хватает.
      - Вы можете мне перевести, мисс Грейс? Она берет листок и читает:
      Дорогой Map,
      Я вынуждена уехать завтра в Лондон, но ты можешь его увидеть по адресу 122 Кастом-Маркет в условленное время. У него будет то, что тебя интересует. В отношении старика я думаю, что ты ошибаешься, полагая, что он не...
      И послание обрывается.
      Я прошу Грейс:
      - Не могли бы вы мне еще раз прочитать?
      Она легко соглашается.
      Кто написал это? Кто этот тип, которого автор старательно не называет по имени? И кто этот старик? Кто этот "дорогой Map"?
      Ладно, в конце концов, у меня есть адрес.
      - Кастом-Маркет далеко отсюда?
      - На окраине... Туда ходит автобус...
      - Вас не затруднит указать мне дорогу? Грейс кивает головой.
      - Вы хотите, чтобы я поехала с вами?
      Предложение сформулировано абсолютно спокойно.
      Я смотрю на нее, она смотрит на меня невозмутимо.
      - Это очень мило с вашей стороны, но я не хотел бы мешать вашему отдыху.
      - Отдых здесь не очень разнообразен, - отвечает она тихо.
      - Тогда я ваш.
      Я откашливаюсь, поскольку англичане все воспринимают буквально, и она может подумать, что...
      Я кланяюсь мамаше Фидж. Она что-то тараторит без умолку, но Грейс не считает нужным ни отвечать, ни переводить...
      Я понимаю, что старушка теперь никогда не забудет моего визита. И часа не пройдет, как весь квартал будет знать о том, что француз-легавый сунул нос в ее жилище. Я закрываю за собой калитку. Небо снова заволакивается тучами. Да и ночь скоро опустится вместе с туманом и сыростью...
      Черт бы побрал это место! Но, к счастью, девушка очень милая. Стук ее высоких каблуков по тротуару отдается музыкой в моих ушах.
      Глава 5
      Где пойдет речь о саде, о платке, о пуговице и обо всем остальном.
      Мы сидим друг против друга в набитом пассажирами автобусе. Вокруг нас рабочий люд с очень серьезным видом читает новости, которые его совершенно не касаются.
      Грейс замечательно смотрится в своем светлом плаще. В ней есть та изюминка, которая мне дико нравится, - английская степенность.
      У других это выглядит скорее грустно, но ей идет обалденно! Как вам объяснить? Чувствуется некий налет романтики. О, она мне очень нравится, эта Грейс. Если бы не ее серьезный вид, я бы ей рассказал историю про мальчугана, научившего дочь молочника играть в игру под названием "девяносто шесть" (или "шестьдесят девять" - для математиков).
      Я тайком ее разглядываю. Она, естественно, это замечает, но вида не подает.
      - Вы были знакомы с Мартой Обюртен? - спрашиваю я.
      - Да, - отвечает она, - мы не раз вместе пили чай в доме миссис Фидж.
      - Что она была за человек?
      - Взвинченная интеллектуалка.
      - Красивая?
      - Очень красивая, но не умеющая ценить и подчеркивать свою красоту... У нее была умная голова, она многое знала, но совершенно не разбиралась в моде. Одевалась черт знает как. Без мысли, без выбора, даже...
      - Серьезная?
      - Не знаю... Во всяком случае, она никогда никого к себе не водила.
      Некое подобие улыбки появляется на ее непроницаемом лице.
      - Да и миссис Фидж этого бы не допустила...
      - А вы? - перехожу я в наступление.
      - Что я?
      - Что вы делаете в жизни?
      Она невозмутимо пожимает плечами.
      - Просто живу.
      - Отличный ответ, в романтическом духе. Но поскольку вы в отпуске, значит, вы что-то делаете. Кто вы по профессии?
      - Я секретарша...
      - Вы печатаете на машинке?
      - Десятью пальцами... Над моей головой неоновая лампа, а под ногами резиновый коврик...
      Ей, похоже, не очень нравится эта работа.
      - Где вы выучили французский?
      - По книгам, потом во Франции... Я была там по обмену, знаете такую систему?
      - Вы были в Париже?
      По тому, как она отвечает, понятно, что Грейс не только была в Париже, но и с грустью вспоминает об этом периоде своей жизни.
      - Очень любезно с вашей стороны, что поехали со мной. Это как? В плане развлечения?
      - Вы угадали.
      Она отвечает просто и серьезно, и мне ясно, что не в ее привычках жеманиться.
      Я пытаюсь ласково взять ее за руку, но она убирает ее спокойно, даже вежливо, боясь меня обидеть...
      Я скашиваю глаза на соседа слева. У него сумрачный вид, как у несвежей селедки... Он клюет носом в газету.
      Я стараюсь подавить зевоту.
      - Еще далеко до Кастом-Маркет?
      - Нет, на следующей выходить. Я вытаскиваю сигареты из кармана и хочу прикурить, но она останавливает меня:
      - Здесь курить нельзя!
      - Клево, - бормочу я недовольно, - но хотя бы на красивых девушек смотреть не запрещается?
      Она отводит глаза.
      О! Эта Англия, черт бы ее побрал!
      * * *
      Мы едем мимо нескончаемой стены какой-то фабрики и попадаем на большую безжизненную площадь, покрытую грязной пеленой тумана.
      - Приехали!
      Я пропускаю Грейс вперед и выпрыгиваю из автобуса.
      - Это площадь Кастом-Маркет?
      - Да...
      - Остается найти сто двадцать второй номер.
      Я не успеваю закончить фразу, как обнаруживаю, что номер 122 прямо перед автобусной остановкой.
      Дом из кирпича, как и большинство других, ничего примечательного. Ставни закрыты. Похоже, в доме никого нет. Света тоже не видно...
      Вы мне можете объяснить, что я тут забыл? Вообще с какой стати мне понадобилась мисс Обюртен? Она ведь мне ничего плохого не сделала... Просто мне хочется сунуть нос поглубже... Лучше было бы вернуться в Лондон и прыгнуть в первый же самолет на Париж. Я вдруг чувствую, что мне невыносимо не хватает маленьких парижских бистро, шума, запаха. Меня, будто пресноводную рыбу, бросили посредине Атлантики. Я задыхаюсь и теряюсь.
      - Что будем делать? - спрашивает моя спутница.
      Она заставляет меня реагировать на поставленный вопрос.
      Я дергаю за цепочку рядом с решетчатой калиткой.
      Откуда-то изнутри слышится задушенный звон колокольчика, но никто не отзывается. Я звоню из чистой проформы, так как ясно, что дом пуст.
      - Никого, - констатирую я.
      - Никого, - вторит она.
      Я смотрю в ее ничего не выражающие глаза. Грейс стоит молча, поскольку она воспитанная девочка и уважает нерешительность других.
      - Окажете мне еще одну услугу, мисс Грейс? - спрашиваю я.
      Она отвечает мне глазами, что согласна.
      - Спросите у соседей, кто живет в этом доме, и постарайтесь собрать побольше сведений о хозяине... Ничего, что я прошу вас поиграть в детектива?
      - Наоборот, мне нравится...
      Она, видно, читает детективы Питера Чейни, поскольку тут же уходит бодрым шагом.
      Машинально я хватаюсь за ручку калитки и давлю на нее. Ба! Калитка открывается.
      Я вхожу в палисадник, где трава давно не видела газонокосилки, поднимаюсь по ступенькам и колочу в дверь. Тишина!
      Я пытаюсь открыть, но тут проблема: тяжелую дверь будто заклинило, как мозги партийного деятеля.
      Огибаю дом, пытаясь найти хоть щелочку, чтобы заглянуть внутрь. Но все плотно закрыто. Вы прекрасно понимаете, что моя универсальная отмычка всегда со мной, но вы помните также слова шефа: "Никаких историй! Вы в Англии, и, если будут серьезные проблемы, я не смогу вам помочь!" Словом, мне нужно вести себя осторожно, чтобы не вляпаться. Эммануэль Ролле уже доказал, что вляпаться здесь - дело плевое.
      Но кое-что я все-таки нашел - женский носовой платочек. Он скомкан, и на нем видны следы помады.
      Я подбираю его и разглядываю. Никаких меток, никаких инициалов. Я просто кладу его в карман.
      За домом разбит небольшой огород, в котором, если сильно постараться, можно вырастить пять-шесть кочанов капусты.
      Не поверите, но огород недавно перекапывали и что-то сажали. Удивительно, если учесть полную запущенность палисадника перед домом.
      Я стою, раздумывая.
      Задний дворик окружен высокой стеной. В глубине стоит ящик для инструментов, в нем лопата, грабли, мотыга... Я рассматриваю лопату и обнаруживаю на ней темные пятна, которые могут означать только одно кровь.
      Прихватив лопату, встаю на доску между грядками.
      Хозяин, когда вернется, с ума сойдет, увидев, что весь его итальянский салат перевернут. Его и правда удар хватит, если он, конечно, настоящий огородник.
      А Сан-Антонио, и вы в этом не раз убеждались, настоящий охотничий пес. У него настолько вместительный нос, что туда легко можно поселить целую семью из двенадцати человек прямо с мебелью.
      Вы меня знаете: я вхожу, смотрю, нюхаю воздух, и у меня мурашки по телу. А сейчас, друзья мои, вы видите, что я играю в таксу, натренированную на норную дичь...
      Толковый фотолюбитель мог бы сделать отличную фотографию на обложку журнала для садоводов и огородников. Такой портрет, да еще с надписью "Твой огород", очень понравился бы старым девам на выданье. А я копаю, я возделываю ниву. Ниву! Вам не нравится слово, которое я употребил? Вы считаете, что оно здесь не к месту? Вполне возможно. Это я так, в плане тренировки стиля!
      Британская нива! Звучит как тема съезда фермеров.
      Этак мне тут долго придется возиться. Но с пользой, дети мои! Это приносит результат! Результат, который можно было бы озаглавить: "Англия страна удивительных смертей"...
      При самом ярком (для этой страны) свете дня - свет настолько мерзкий, что и говорить об этом противно - я нахожу женскую туфлю. Странная, надо сказать, огородная культура. Может быть, в этом городке сажают ботинки, чтобы потом собирать их коробками?
      Но только я обнаруживаю сначала ступню, идущую из туфли, потом голень, идущую от ступни, затем всю ногу, идущую от голени, затем туловище, идущее от ноги, и затем голову. На этом найденный овощ заканчивается. И я говорю себе, что дальше можно не рыть. Человек, который закопал это тело в своем огороде, вряд ли хотел, чтобы оно выросло и начало плодоносить. Он закопал его, чтобы похоронить навсегда.
      Я зажигаю спичку и склоняюсь над ямой. Умершая была, видимо, очень красивой, пока ее красотой не занялись черви. Здесь я не играю словами, поскольку, согласитесь, что это все же лучше, чем выдают некоторые академисты: ее красивые останки!
      Когда спичка гаснет, я слышу шаги по посыпанной гравием дорожке. Поворачиваюсь и вижу Грейс, мою любезную переводчицу. Она смотрит на меня вопросительно, подходит ближе и наклоняется над ямой.
      - Это Марта Обюртен, да? - спрашиваю я.
      - Да, - отвечает она, вскидывает руку ко рту и пятится. У нее нет тренировки, у Грейс. - Как вы догадались, что это она? - спрашивает девушка.
      Я показываю ей платок.
      - Вот что я подобрал в саду. Это женский платок. Нет ни инициалов, ни запаха духов... Платок женщины без кокетства...
      Грейс кивает головой, и первый раз с тех пор, как я ее вижу, что-то похожее на восхищение появляется на ее лице.
      - Нужно сообщить в полицию, - говорит она.
      - О'кей, - соглашаюсь я, - но только, пожалуйста, не в местную. Не хочу терять время на тупые допросы, поскольку мне самому надо опросить еще множество людей. Я сообщу в Скотленд-ярд, с вашей помощью, естественно, поскольку решил мобилизовать вас под свои знамена...
      Я ставлю лопату на место, нахожу кусок толя и несу его к яме, чтобы закрыть эту нетрадиционную могилу.
      Наклонившись над ямой, я замечаю правую руку умершей, прижатую к груди. Похоже, она что-то держит в руке. Я разжимаю мертвые пальцы, если только так можно сказать, поскольку впечатление, будто разжимаешь руку статуи из мрамора. Да что я говорю! Скорее из дерева, настолько сильный хруст раздается при этом. Мне удается вырвать наконец ее добычу пуговицу... Простая роговая пуговица от ее костюма, которую она оторвала непонятно почему...
      - Так, теперь можно уходить, - говорю я. - Пойдем в ближайшую пивную и позвоним в Лондон...
      Грейс идет с опущенной головой.
      - Ее убили? - спрашивает она.
      - У меня все причины думать так, хотя я и не обнаружил раны... Но поскольку у людей не принято хоронить умерших естественной смертью в своем огороде...
      Черная ночь как-то быстро наползает на город, а туман опять захватывает все на свете. Мы идем, погруженные в свои невеселые мысли...
      Она молодец, Грейс. В этих случаях девушки обычно падают в обморок или кричат как помешанные.
      - Это произвело на вас дурное впечатление? - спрашиваю я.
      Она отвечает тихим голосом:
      - Да, действительно, грустно...
      - Вы никогда не видели мертвых?
      - Нет...
      - Хочу сделать вам комплимент: вы стойко держались... Кстати, удалось раздобыть сведения о хозяине дома?
      - Да...
      - Я вас слушаю.
      - Это некто Хиггинс. Он снял дом три или четыре месяца назад. Он коммивояжер и практически здесь не бывает.
      - Как он выглядит, этот Хиггинс?
      - Среднего роста, седые волосы...
      - К нему кто-нибудь приходил?
      - Несколько раз Марта, как я поняла по описанию, и еще молодой человек...
      - Где работает Хиггинс?
      - Соседи не знают. Он ни с кем не разговаривал... Приезжал на день-два, потом опять пропадал на неделю...
      - На чем он приезжал?
      - На машине. Ярко-красный "хиллман" с откидывающимся верхом...
      - Браво, - говорю я, - у вас явные способности, малыш!
      Она скромно опускает глаза.
      Мы подходим к пабу. Три ступеньки. В этой стране нужно обязательно пройти по нескольким ступенькам вниз или вверх, чтобы куда-то попасть.
      Мы садимся в баре.
      - Что вы будете пить? - осведомляюсь я вежливо.
      - То же, что и вы, - отвечает она.
      - Я - виски...
      - Я тоже.
      - Двойное виски...
      - Тогда два двойных...
      - Ваше сердечко страдает?
      - Есть такое дело...
      Бармен наливает нам два стакана виски, оставив место, лишь чтобы положить туда по куску льда. Мы пьем с наслаждением... Звучит тихая приятная музыка, причем не какая-то там американская, а настоящая французская. И это доставляет мне такое же удовольствие, как и алкоголь...
      - Может, позвоним? - намекаю я. - Но, заметьте, мы никуда не спешим, а, учитывая положение дел, спешить вообще некуда...
      Грейс спрыгивает со своего табурета.
      - Пошли...
      Мы втискиваемся в узкую кабинку в глубине зала.
      - Попросите соединить со Скотленд-ярдом, - говорю я, - а как только они ответят, позовите инспектора Брандона для комиссара Сан-Антонио. Я буду с ним разговаривать сам, так как он понимает мой красивый язык.
      Грейс кивает и начинает объясняться с телефонисткой.
      В этой узкой деревянной клетке я чувствую ее всю. Тепло ее тела, тонкий аромат духов... Наши тела плотно прижаты друг к другу, и я ощущаю, еще немного, и может случиться так, что ваш дорогой Сан-Антонио получит пощечину - будьте здоровы!
      Грейс разговаривает, потом умолкает, затем снова что-то произносит...
      Очевидно, ее уже соединили со Скотленд-Ярдом, где велят подождать...
      Наконец она передает мне трубку.
      Эбонитовый микрофон сохраняет запах ее помады... Тепло ее дыхания...
      Грейс хочет выскользнуть из кабины, но я удерживаю ее, прижимая к стенке. Она не двигается, никак не реагирует, только лишь дыхание становится чуть чаще, чуть сильнее.
      - Алло! - слышу я далекий голос.
      - Брандон?
      - Yes...
      - Это комиссар Сан-Антонио...
      - О-о! Как ваши дела, коллега?
      - Лучше, чем у Марты Обюртен... Он испускает какую-то непонятную тираду, затем любопытствует:
      - С ней случилось несчастье?
      - Можно и так сказать. Она похоронена в саду некоего Хигтинса, это на Кастой-Маркет, дом сто двадцать два.
      - Что вы сказали?
      Он, похоже, ошарашен, этот инспектор лучшей в мире полиции.
      - Как вам удалось найти?
      - По нюхомеру...
      - Что это за инструмент? Я смеюсь.
      - Это патентованный французский прибор, дорогой друг... Я хотел поговорить с девушкой, но она пропала. Тогда я решил ее поискать. Вот нашел. Только, пожалуйста, мне не хотелось бы лезть в это дело, поэтому займитесь им сами. Хорошо? У меня время очень ограничено, а мне еще столько нужно сделать, чтобы дойти до конца...
      - Что вы имеете в виду под "дойти до конца"?
      - Докопаться до истины. Я знаю, и вот вам доказательство, что за банальным преступлением Ролле скрывается что-то серьезное, понимаете, Брандон? Вот увидите, мы еще найдем горшок роз в один из дней...
      - Найдем... что?
      Я вздыхаю... Нет, решительно никогда я не смогу привыкнуть к этой стране.
      - Вы приедете сюда?
      - Сейчас же выезжаю.
      - Может быть, мы встретимся? - предлагаю я. - Где вы остановитесь?
      - Ну... я думаю... Скорее всего в "Коронованном льве".
      - Хорошо. Если я не дождусь вас, то оставлю записку.
      - Вы собираетесь уехать?
      - Еще не знаю...
      - Могу ли я спросить, каковы ваши планы на ближайшее время?
      - Выпить двойное виски...
      - Тогда ваше здоровье, комиссар!
      Я вешаю трубку.
      Грейс передо мной, близко-близко, не двигается, лишь грудь вздымается из-за частого дыхания.
      Я смотрю на нее, как смотрит юноша на девушку, когда очень ее желает.
      Она чувствует опасность и открывает дверь.
      Мы оба красные, она и я, когда возвращаемся к стойке.
      - Два двойных, - говорю я ровным голосом, стараясь скрыть эмоции.
      Глава 6
      Где пойдет речь о хозяине гаража, который знает свое дело, и о французском комиссаре Сан-Антонио, который знает свое!
      Мы молча прихлебываем виски. Время идет, пластинка в проигрывателе крутится, и, очевидно, кружится голова моей мужественной переводчицы, поскольку Грейс хлещет виски, как настоящий мужчина. Но держится молодцом и если уж отключится, то еще не скоро.
      Я потихоньку провожу инвентаризацию своих мыслей.
      Пока у нас имеется три персонажа в этой истории: Марта Обюртен, еженедельная спутница Ролле, высокий блондин в замшевом жилете, который, как мне кажется, в чем-то противодействовал Ролле, и Хиггинс, арендатор дома, где огород служит филиалом кладбища Нортхемптона.
      О первой я кое-что знаю: она работала в аптеке, она не была кокеткой, она якобы срочно уехала под предлогом болезни тетушки и, самое главное, она теперь мертва.
      О втором я знаю лишь, что он молодой блондин высокого роста, который носит коричневый замшевый жилет.
      О третьем мне известно, что его зовут Хиггинс и у него красный кабриолет марки "хиллман".
      Выходит так, что, имея в наличии пока только эти элементы, мне придется продолжать поиски в полном тумане - в прямом и переносном смысле и без знания английского языка. Чудненькая перспектива...
      Я морщусь, и нос у меня вытягивается. Со стороны я, очевидно, похож на бухгалтера, вспомнившего за вечерним виски, что забыл вставить важную статью в финансовый отчет.
      Я поднимаю на Грейс глаза, тяжелые от невеселых мыслей.
      - Ладно, - говорю я, - уже поздно. Наверное, вы хотите вернуться домой? Она не смотрит на меня, но отвечает:
      - Нет.
      Коротко и ясно.
      - Но, - бормочу я, - я же не могу вас таскать за собой вечно, а?
      Конечно, она не может понять этот слишком разговорный французский, да и словарь здесь сразу не поможет, но в общий смысл врубается.
      - Если я вам мешаю, - произносит она спокойно, - тогда другое дело. Грейс соскальзывает с табурета.
      - Всего доброго! Мне было очень интересно. - И направляется к выходу.
      - Э! Подождите! - кричу я. - Только давайте без комплексов. Естественно, я предпочитаю, чтобы вы остались со мной, так как без вас я ощущаю себя брошенным в племени папуасов.
      - Так в чем же дело?
      - Просто меня терзают угрызения совести...
      - Мне всегда говорили, что у полицейских их не бывает.
      Я смотрю, что она тоже, как ваш покорный слуга, за словом в карман не лезет.
      - Спорим, что я исключение, подтверждающее правило. Мои угрызения совести являются неотъемлемой частью моих правил приличия. Я, скажем так, мучился из-за того, что вас, может быть, кто-то ждет...
      - Никто меня не ждет.
      - В вашем возрасте это ненормально...
      - Вы находите?
      - Еще как нахожу!
      - Мои родители умерли...
      - А местные юноши? Что они делают после работы? Вышивают?
      - Они все больше играют в пинг-понг...
      Я умолкаю. Бессмысленно продолжать муссировать тему возмужалости местной молодежи. Для меня это так же странно, как надувные куклы для любовных шалостей.
      - Так, все, - говорю я решительно. - Пошли за мной!
      Мы выходим из бара, и я ошарашен страшной сыростью воздуха. Весь город как огромная губка. Я ощущаю себя микробом, загибающимся в легких плевритика.
      - Куда мы идем? - спрашивает Грейс.
      - Подождите-ка минуточку...
      Вдруг мне в тыкву приходит гениальная (как обычно) мысль. Мысль старого автомобилиста...
      - Скажите, а здесь машины оставляют на ночь, как правило, на улице?
      - Нет, - отвечает она, - из-за тумана это запрещено.
      - О'кей...
      Значит, Хиггинс ставит свою тележку куда-то на ночь, когда бывает здесь. Поскольку нет возможности запихнуть ее в маленький двор, то он ставит ее в какой-то гараж... И естественно, в ближайший гараж от дома. Это нормально, правда?
      - Послушайте, Грейс, спросите у первого встречного адрес ближайшего к дому Хиггинса гаража...
      - Хорошо.
      Увидев полицейского, скучающего на углу перекрестка, она подходит к нему. Полицейский указывает направление рукой, подкрепляя этим жестом свои безусловно бесценные слова.
      - Пойдемте, - говорит она мне, поблагодарив полисмена коротким "thanks".
      * * *
      Гараж называется "Эксельсиор", как везде.
      Но на самом деле стоянка весьма скромных размеров.
      Грейс ведет меня к стеклянной стене, отгораживающей бюро.
      Внутри горит свет. За столом сидит тип с темными волосами и горбатым носом. Он курит сигарету и листает автокаталог.
      Я стучу.
      - Входите! - кричит тип.
      Я вхожу в аквариум. Внутри тепло и пахнет новой резиной, что пробуждает во мне ностальгию по моей новой машине.
      - Добрый вечер! - произношу я тщательно по-английски и поворачиваюсь к Грейс. - Не могли бы вы спросить у этого господина, нет ли у него клиента по имени Хиггинс?
      Парень взрывается смехом. Он смеется от всего сердца.
      - Ба! Без базара? - радостно кричит он. - Француз?
      У него парижский акцент - хрен спутаешь!
      Я тащусь!
      - Ты тоже француз? - задаю я дурацкий вопрос.
      - Немножко да, сын мой!
      И мы жмем кости под ошарашенным взглядом девушки.
      Парень кидается рассказывать о себе: он попал сюда после высадки в Дюнкерке - пуля в ноге вывела его из строя навсегда. Его лечили в Нортхемптоне. За ним ухаживала сестра, дочка хозяина гаража, шикарная девица, которая ему очень нравилась. Поскольку он любит рыжих и автомеханику, то быстренько женился на обеих, а после смерти старика стал хозяином гаража.
      - Я, понимаешь, - говорит он, - как бобер строю дом своим...
      Я коротким тычком обрываю его, чтобы избежать смущения Грейс.
      - Ну а ты? - спохватывается он. Я показываю ему свое удостоверение.
      - А, черт! - крякает он. - Легавый! - И тут же исправляется: Извините меня, комиссар.
      - Да брось ты, не надо экивоков из-за того, что я полицейский. Есть два парижанина, случайно встретившихся...
      Я хлопаю его по плечу.
      - Ладно, иди поближе, - лыбится он, опять отбросив официальность, давай лучше вспрыснем встречу бутылочкой нашего вина. Мне его привозят прямо из погребов. Сейчас увидишь, это тебе не чай...
      И мы идем мимо запаркованных машин в квартиру моего земляка, которого, между прочим, зовут Александр Тюпен.
      Он заводит нас в столовую, обставленную, кстати сказать, пусть не шикарно, но далеко не бедно, и идет за вином.
      Открывая бутылку, он говорит радостно:
      - Представь себе, я, наверное, целую жизнь не видел парижанина! Как же, черт возьми, приятно услышать родной язык. Слушай, ну что Париж, все на том же месте?
      - Да, - киваю я, - по крайней мере до следующего ядерного испытания.
      Мы болтаем обо всем сразу и ни о чем, потом, принеся очередную бутылку, он вдруг спохватывается:
      - Кстати, что тебя привело в мою обитель? Тебе нужна тачка? Я трясу головой.
      - Нет, только информация.
      - По технической части? Клевое воображение у моего земляка. Он, видимо, даже спит на каталогах запасных частей.
      - Скажи, Александр, не было ли среди твоих клиентов в последнее время человека по фамилии Хиггинс?
      - Дай сообразить... Нет, думаю, нет... Разочарование отдается в моем желудке.
      - Понимаешь, - продолжает он, - я не очень обращаю внимание на их имена, тяжело запоминаются... Ты говоришь - Хиггинс?
      - Да...
      - А! Все может быть... Как он выглядит, этот твой...
      - Сам хотел бы узнать...
      Тюпен становится серьезным.
      - Понятно! Дело важное?
      - Думаю, да.
      - А что у него за тележка?
      - Красный "хиллман", кабриолет... Он подпрыгивает на стуле, будто его ошпарили.
      - Знаю! Да, красный "хиллман"... Хиггинс, точно. Мощный парень в возрасте с седыми волосами.
      - Верно срисовал.
      - Ну и? - спрашивает он.
      - Расскажи мне о нем.
      - Да я лучше тебе расскажу о Тино Росси. Хиггинс этот... Клиент, как все другие: залить-поменять-помыть, ну и все...
      - Ты его видел с кем-нибудь?
      - Нет, не помню...
      - Может быть, тебе запомнилось что-нибудь, какая-то мелочь, чтобы я мог его найти?
      - А чего тут запоминать? Его адрес у меня в журнале. Кажется, площадь Кастом-Маркет... Рядом с остановкой автобуса, как я заметил...
      - Это я и сам знаю. Только он смотался, и мне хотелось бы знать куда, чтобы отловить...
      Мой земляк разводит руками.
      - Ты уж от меня слишком много хочешь!
      Я понимаю, что дальнейшие вопросы бессмысленны, и помогаю ему прикончить бутылку.
      Когда я встаю, быстро поднимается и Грейс, которая следит за моими движениями и, кажется, готова стать моей тенью.
      Вдруг моего приятеля осеняет.
      - У меня есть идея! - хлопает он себя по лбу.
      - Идея?
      - По поводу твоего этого... Я смотрю на него с нескрываемой надеждой.
      - Что, правда?
      - Послушай. Однажды у него накрылась бобина. И он приехал с бобиной, которую ему дал кто-то из его приятелей, как он сказал. Он попросил заменить ее, а ту, одолженную, отправить по адресу хозяина. Короче, я помню адрес и имя. Его фамилия Тоун, и он живет в Бате. Я точно запомнил название - Бат. Кажется, где-то под Бристолем...
      Я повторяю:
      - Тоун, в Бате?
      - Точно-точно...
      В конце концов, чем черт не шутит, может быть, мне это поможет отыскать Хиггинса.
      Я записываю сведения в блокнот, и мы прощаемся...
      - Что вы обо всем этом думаете, Грейс?
      Она пытается идти со мной в ногу... Мне просто не по себе от ее послушности. Такое впечатление, что ею можно управлять мановением руки или взглядом.
      Девчушек, готовых на все по мановению руки, полно в девичьих интернатах. Но те, что слушаются взгляда, - такие встречаются реже!
      - Я ничего не думаю, - говорит она, - я просто иду, и все. Мне кажется, что я живу в каком-то романе. Будь я сейчас дома, может быть, куда-нибудь пошла... Куда? Не знаю... Бродила бы по улицам или пошла в кино...
      - Вы не хотите есть? Я умираю с голодухи... Спать тоже хочется. Я уже двое суток не смыкал глаз...
      - У меня есть холодная курица...
      - Это приглашение?
      - Что вы на это скажете? - спрашивает она, имея в виду, похоже, только жратву.
      - Я принимаю ваше предложение без ложной скромности! Купим сейчас чем залить вашу курицу и еще пирожные. Я никогда не жрал пудинг... Говорят, это вполне съедобно?
      Сделав необходимые покупки, мы приходим к ней. Она живет в маленькой квартирке: комната, кухня, ванная. Все очень чисто, мило обставлено, но без души. Ясно, что она не цепляется за общепринятые ценности.
      - Вы не боитесь, что я вас скомпрометирую?
      - Мне наплевать, что обо мне подумают и будут ли судачить. Так ведь говорят у вас?
      - Да...
      Я открываю бутылку, пока она стелет скатерть и кладет приборы...
      По радио кто-то играет на волынке. Мелодия писклявая и заунывная для ушей, но смешная для тех, кто с чувством юмора.
      Напротив свет в доме матушки Фидж...
      Там пустая квартира Марты Обюртен, ее чемодан...
      А где-то посреди города в тумане стоит дом, который через несколько часов назовут местом преступления.
      - У вас грустный вид, - замечает она.
      - Это из-за климата, я думаю...
      * * *
      Хорошая еда и питье - что еще нужно, чтобы поднять настроение настоящего мужчины? Когда я приканчиваю второе крылышко курицы и допиваю третий стакан "Шатонеф", мой оптимизм растет, как цены во время инфляции.
      - Что
      - Послушайте, Грейс, будьте откровенны со мной. Мы симпатичны друг другу. Скажите мне, откройтесь...
      - Что вы хотите узнать?
      - Что вас мучит... Я вижу, что вас что-то гложет изнутри.
      - Это правда, - соглашается она.
      - Расскажите...
      - О! Ничего оригинального: я любила одного человека...
      - И он вас бросил?
      - Нет. Он умер...
      Я опускаю голову; действительно, это грустно... Когда у молодой женщины такая тяжесть на сердце, это всегда невыносимо.
      Грейс садится на диван и задумывается. Я вынимаю сигарету, но вместо того чтобы прикурить, кладу ее на тарелку.
      Потом в сомнении сажусь рядом с Грейс.
      Придвигаюсь совсем близко, обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Она чуть сопротивляется, но лишь для вида...
      - Я ненавижу, когда страдают красивые девушки, - говорю я. - Слышите меня, малышка... Я не выношу...
      Она прижимает голову к моей груди.
      - Грейс, я чувствую, что я в вас страшно влюбился. Вы, может быть, не знаете, что это такое... Ну и пусть, не буду вам объяснять...
      Я осторожно поворачиваю к себе ее лицо. Ее губы теперь в трех сантиметрах от моих - дистанция сокращается.
      Она, возможно, и грустит, но целуется классно. Вообще, я заметил: очень часто женщины в грусти целуются намного лучше, чем те, кто в веселом расположении духа...
      Через пять минут мы в постели. Грейс не возражает. Она мягкая и упругая одновременно...
      Глава 7
      Где пойдет речь о раненом, у которого плохое зрение.
      Уже день, когда я просыпаюсь.
      Шум работающей кофемолки стряхивает с меня остатки сна. Я щупаю рукой исследователя матрас вокруг себя, но нахожу только углубление, где недавно лежала Грейс.
      Я сажусь на то, на чем обычно сидят.
      Грейс готовит завтрак.
      Решительно, это классная девочка.
      - Хорошо спалось? - мурлычет она и улыбается. Наверное, она поставила точку в главе о меланхолии. Я понимаю, что эта дивная ночь была для нее спасительной, как лечение минеральной водой для печеночников.
      Поверьте мне, любовь - это единственное радикальное средство, чтобы превозмочь депрессию.
      - Ты счастлива? - спрашиваю я без тени скромности.
      Она краснеет от нахлынувших чувств.
      - Да, - говорит она еле слышно.
      Подобный комплимент в мой адрес - и я снова в форме.
      Первым делом составляю программу-минимум.
      - Скажи, дорогая, ты останешься со мной?
      - Yes!
      Выкрикнула она по-английски, чтобы ответить побыстрей.
      - Отлично! Тогда позвони моему вчерашнему земляку, хозяину гаража. Скажи ему, что мне нужна тачка на день или два, и как можно быстрее. Пусть кто-нибудь из его ребят пригонит ее сюда...
      * * *
      Смешно водить по левой стороне, когда всю жизнь ездил по правой...
      Как-то страшно непривычно, ну да дело времени. Не быстро ли я?
      - Куда мы едем? - спрашивает Грейс. - В Бат?
      - Пока нет, сначала я хочу кое-кого увидеть. Ты знаешь Аят?
      - Да. Это маленькая деревушка недалеко отсюда...
      Действительно, дорога занимает немного времени, и вскоре мы въезжаем в деревню.
      При въезде на площадь я вижу кузнечную мастерскую, рядом с которой кузнец присобачивает новые подковы на копыта старого мерина. Мерин вздрагивает и прядет ушами.
      - Спроси у кузнеца, где живет Даггл, - прошу я ее.
      Грейс выясняет.
      - Это в первом доме перед церковью.
      Я жму на газ.
      Дом такой же, как и другие. Тоскливо, когда такая тяга к униформизму в одном месте. Все тот же кирпич и огороды с трупами или розами...
      Над дверью болтается щит с надписью.
      - Что там написано?
      - "Даггл, радиоэлектромастерская", - читает она.
      Мы входим внутрь.
      Все заставлено радиоприемниками, электроприборами, инструментами...
      В глубине у окна человек за стойкой возится с транзистором. Он очень сутулый, небольшого роста, с длинными руками и уставшим взглядом. На вид ему лет сорок.
      - Объясни ему, что я пришел поговорить по поводу того происшествия несколько месяцев назад, жертвой которого он стал. Я хочу, чтобы он мне рассказал обо всем этом поподробнее...
      Моя личная переводчица - о, насколько личная! - аккуратненько ему излагает.
      В противоположность тому, что я ожидал, Даггл бросает два-три слова весьма враждебным тоном.
      - Что он говорит? - спрашиваю я.
      - Он хочет знать, кто вы...
      - Скажи ему, что я французский следователь и работаю на страховую компанию, которая будет возмещать ему ущерб.
      Она объясняет моментально. Но он, похоже, не возбуждается сверх меры и цедит в ответ несколько слов. Я надеялся, что такая лакомая приманка соблазнит его, но этот согнутый крючок явно мне не доверяет. Мне не нравятся его бегающие глазки, впрочем, как и все остальное.
      Он отмеривает еще несколько слогов.
      Я вопросительно смотрю на Грейс.
      - Он говорит, что вам нужно обратиться в английскую полицию, чтобы получить досье со всеми протоколами допросов...
      Я готов взбеситься. Если бы я хоть немного говорил на этом чертовом языке, то быстро сбил бы с него спесь и этот гад изложил все как миленький, а так... Придется повозиться с этим типом.
      Я повышаю голос, чтобы он хоть по тону понял, что я приехал с ним не в бирюльки играть.
      - Скажи этому болвану, что если он не откроет рот, то я вернусь вместе с инспектором Скотленд-ярда. Кстати, скажи ему, что если он сомневается, то пусть позвонит старшему инспектору Брандону, который сейчас должен быть в гостинице "Коронованный лев" в Нортхемптоне... Между прочим, он как раз и ведет следствие...
      Я жду результатов перевода.
      У меня впечатление, что нам удается привести Даггла в чувство.
      На этот раз он плюется словами в течение добрых пяти минут, как я заметил по часам на соборе.
      Грейс слушает не перебивая, сжав губы.
      - Значит, так, - говорит она наконец, - мистер Даггл ехал на велосипеде из Нортхемптона в Аят...
      - Стоп, - перебиваю я. - Мне всегда казалось, что несчастный случай произошел из-за неправильного обгона. Как же они столкнулись, если ехали навстречу друг другу?
      - Мистер Даггл ничего не помнит. Он видел машину, которая ехала прямо на него, был страшный удар, и он потерял сознание. Это все, что он может сказать...
      Да, действительно негусто. Даже жиденько, как его шевелюра...
      - Это произошло ночью? Ответ:
      - Да...
      - Фары на машине были включены?
      Ответ:
      - Нет...
      - Тогда, значит, мистер Даггл должен был видеть лицо водителя машины, наехавшей на него.
      Ответ:
      - Да...
      - Кто-нибудь был рядом с водителем?
      Ответ:
      - Никого.
      Да, точно, как на Ассамблее ООН... Так мы далеко не уедем...
      Я медлю: идиотская мысль сверлит мне черепушку. Потом прошу Грейс:
      - Спроси у него, знает ли он Марту Обюртен.
      И внимательно смотрю на мужика, как он будет реагировать.
      И что вы думаете, как только произнесено имя умершей, он начинает хлопать глазами, будто летучая мышь, ослепленная ярким светом. Здесь меня не проведешь! Это тот самый знак, который полицейский моего уровня читает лучше, чем любимую газету. Во всяком случае, Даггл знает это имя, он знает Обюртен. В этой истории все как-то перемешано, все связано между собой это мое глубокое убеждение. Вообще в этом мире, как я понял давно, все могут называть друг друга на "ты". А вы как считаете?
      Жертвы и убийцы, виновные и безвинные!
      Черт, какая мешанина!
      - Ладно, - говорю я Грейс, - оставим теперь уважаемого электрика, теперь мы...
      Я адресую облезлому радиомеханику самую милую улыбку и кидаюсь к выходу. Скачу, как конь, оторвавшийся от группы во время забега, знающий, как настоящий фаворит, раньше зрителей, кто придет первым. Теперь у меня карты на руках, остается только как следует сыграть партию...
      Нужно найти и выяснить еще две вещи, желательно одновременно: первое поговорить с Хиггинсом, и второе - поговорить с высоким блондином в замшевом жилете.
      - Садись скорей, - тороплю я Грейс, - теперь рванем в Бат.
      Глава 8
      Вперед, в Бат!
      Нет, Бат совсем не симпатичный и уж вовсе не маленький, как я думал, судя по описаниям моего земляка, хозяина гаража из Нортхемптона.
      Промышленный город, скорее черного цвета, еще более мрачный, чем то, что я видел раньше. Ветер гонит с моря низкие облака, горизонта не видно, так что кажется, будто небо и море составляют одну непроницаемую стену. У меня впечатление, будто солнце, насмотревшись на отвратительный пейзаж, отвернулось окончательно от этой страны и светит где-то в другом, далеком отсюда месте, на другой планете, где люди менее суровы.
      Вокруг все так серо, словно наступили сумерки, хотя на самом деле, когда мы въезжаем в город, чуть перевалило за полдень. Грейс, убаюканная в машине и опьяненная ласками, задремала, положив голову на мое плечо. Ее волосы щекочут мне щеку. Я опускаю нос в ее мягкие, приятно пахнущие волосы. Эта девушка - единственное светлое пятно в моей мрачной поездке. Вы, наверное, думаете, что я англофоб или стал им, но здесь вы глубоко ошибаетесь. Сами посудите, приехать в незнакомую страну, с постоянно хмурой погодой и плотным туманом, только для того, чтобы увидеть, как вешают человека, и найти закопанный в саду труп, а потом еще узнать, что все кафе в Англии закрываются после обеда. Согласитесь, что это не самое приятное местечко для туризма!
      Путь был не близкий, и мы остановились пожевать в придорожном ресторанчике на берегу Темзы. Я вам скажу честно, как француз: жратва здесь именно для несчастных людей. У нас даже Армия спасения кормит лучше. Но цены, между прочим, будь-будь...
      Уезжая, я был недоволен настолько, что в качестве приятного десерта кинулся со всей страстью на Грейс, доведя ее руками и губами до полного исступления, хотя, вы меня знаете, для меня это скорее репетиция перед концертом, что-то вроде проигрывания гамм или пробы голоса.
      Грейс быстро забыла о своей истинно национальной флегматичности. Она выкрикивала какие-то страшные вещи, и все по-английски! Так что нам понадобилось время, чтобы прийти в себя. Я не хвалюсь - вы меня знаете!
      И вот, после такой задушевной интермедии, мы наконец въезжаем в Бат. Меня снова охватывает тоска - под стать погоде. Я останавливаюсь у первого же магазинчика и покупаю бутылку виски, чтобы развеять дурные мысли. Клянусь, настоящий мужчина должен заправляться таким образом, чтобы держать себя в форме в подобных случаях.
      Прямо по курсу почта. Резкое торможение с поворотом налево будит мою прелестную подружку.
      - Где мы? - спрашивает она.
      - В Бате...
      - Скажите, - говорит она, поднимая на меня глаза, - вы меня любите?
      - Да ты себе даже не представляешь как! - уверяю я.
      Она, конечно, прелесть, спору нет. И она неискушенная, моя королева, но если начнет постоянно мне петь серенады... Любовь любовью, но комиссар Сан-Антонио должен думать и о работе.
      Я выскакиваю из машины и бросаюсь в крутящуюся дверь почтового отделения. Телефонный справочник! Быстро!
      Ищу фамилии на "Т".
      Здесь их целая куча. Но среди них я не вижу фамилии Тоун. Мое сердце сжимается. Может, мой земляк Александр обознался?
      Я зову Грейс и прошу ее позвонить в гараж "Эксельсиор" в Нортхемптоне.
      - Это ты, Александр? Он с ходу узнает мой голос.
      - Комиссар! Что приключилось? Тележка сломалась?
      - Нет, скорее я сломался. Я что-то не могу найти твоего Тоуна в телефонной книге Бата.
      - Серьезно? Но он точно Тоун. Чем больше я сейчас ковыряюсь в памяти, тем больше уверен. Нет, я не ошибся.
      - Может быть, у него нет телефона. Ты не помнишь случайно его точный адрес?
      - Ты что, считаешь, что я Господь Бог все помнить? Нет, конечно...
      - Знаешь, Бат - большой город. Большой и мерзкий!
      - Слушай, а не снимает ли квартиру этот парень?.. Хотя нет, если у него нет своего гаража, то он бы не смог одолжить бобину своему знакомому... Не знаю, может быть, поспрашиваешь в гаражах?
      - Но в справочнике только фамилии!
      - Да, не подумал! Я вздыхаю:
      - Ладно, пойду посмотрю. Я, собственно, тебе звонил на всякий случай, вдруг ты ошибся...
      Александр - человек, реагирующий в последний момент. Когда я хочу повесить трубку, он вдруг воспламеняется:
      - Подожди!
      - Есть мысль?
      - Да... Ты ведь искал на "Т", да?
      - Ну а где еще надо искать Тоуна?
      - Не злись, комиссар. Наверное, я ослышался. Черт их поймет с их именами! Скорее всего, я услышал Тоун, а на самом деле он - Стоун... Стоун - камень. Понял? Бат - классный, стоун - камень. Вот теперь легче запоминается...
      Я больше его не слушаю и швыряю трубку на рычаг так, что, думаю, щелчок в трубке оглушил моего земляка на полдня.
      * * *
      Не повезло с Тоунами, так, может, повезет со Стоунами. Но тут затык другого рода, я даже сразу теряюсь... Если вы умнее, попробуйте, я вам уступлю место по этому случаю!
      Четырнадцать Стоунов!
      Я чешу репу в задумчивости... Даже не знаю, с какой стороны начать.
      Ладно, думай не думай, а искать надо. Я решаю сначала обзвонить их всех, поскольку это, во-первых, быстрее, а во-вторых, наш тандем с Грейс вызывает естественное любопытство у окружающих.
      Даю Грейс дюжину телефонных жетонов и инструкции, и дело закипело.
      У каждого из респондентов она спрашивает, он ли мистер Стоун. Если Стоун на трубе, то она говорит, что звонит по поручению Хиггинса.
      Те, соответственно, спрашивают, кто этот Хигтинс, или просят повторить фамилию.
      Она дает беглое описание человека с седыми волосами и красным "хиллманом". Когда Грейс убеждается, что этот Стоун не знает человека, снимающего мрачный дом в Нортхемптоне, она извиняется и вешает трубку.
      Телефонный опрос длится довольно долго. Наконец на восьмом звонке трубку берет человек, говорящий в нос (я слушаю вместе с Грейс), и спрашивает, с кем имеет честь.
      - Знакомая Хиггинса. Мне нужно с вами встретиться.
      - По какому вопросу?
      - Частный разговор!
      - Хорошо, приезжайте!
      Когда Грейс переводит мне содержание разговора, я подпрыгиваю от радости.
      Заметьте, что я, возможно, зря радуюсь, но я страсть люблю в расследовании обнаружить что-то новенькое. Вы меня знаете, мне много не надо! Это вроде строительства дома: кирпичик за кирпичиком.
      Мы выходим на улицу.
      Вообще, приходится побегать в этом деле - вы не находите?
      Стоуна, который знает Хиггинса, зовут Артур. Это написано на медной дощечке рядом с дверью. Пахнет опустившейся аристократией...
      Я жму на кнопку звонка.
      Дом солидный. Нам выходит открывать слуга в полосатом жилете.
      - У нас назначена встреча, - говорит ему Грейс.
      Слуга кланяется и пропускает нас внутрь.
      После короткого ожидания в шикарной приемной слуга вводит нас в кабинет, не уступающий по площади концертному залу.
      Лысый мощный человек в летах сидит за массивным столом красного дерева. Он смотрит на нас любопытным взглядом.
      - Вы говорите по-французски? - спрашиваю я с места в карьер.
      - Да, - отвечает он без тени смущения, - но позвольте узнать, с кем имею честь?
      Его французский без сучка и задоринки, может быть, есть еле уловимый акцент.
      - Я комиссар Сан-Антонио из французских спецслужб.
      - Очень рад. Но я не понимаю...
      Он указывает нам на два стула, затерявшихся в огромном кабинете, как две слаборазличимые туманности на Млечном Пути.
      - Меня интересует некий Хиггинс, фигурирующий среди ваших знакомых, если я не ошибаюсь...
      - Среди малознакомых, - поправляет Стоун.
      Его лицо будто вырезано из дерева - по цвету и по некоторой жесткости.
      - Вы его давно знаете?
      - Нет, совсем недавно...
      - Расскажите мне о нем, если вам не трудно.
      - Я директор небольшой судоходной компании. Он приходил ко мне по поводу транспортировки леса...
      - Какой транспорт ему был нужен? И что за лес?
      Стоун отвечает не сразу. Он вынимает из кармана очки и насаживает их на нос. Потом устремляет недоверчивый взгляд на Грейс.
      - Мадемуазель вас сопровождает? В качестве кого? - спрашивает он.
      - Переводчицы, - отвечаю я, на минуту вспоминая послеобеденный десерт в машине: ноги вверх и так далее, но не будем отвлекаться... - Понимаете, бестолковость французской полиции легендарна: меня посылают, а я ни бельмеса по-иностранному, если не брать во внимание диалект Монмартра.
      Похоже, что объяснение его удовлетворило.
      С другой стороны, меня не оставляет ощущение, что он специально задал этот вопрос, чтобы дать себе время подумать...
      И почему я не могу прогнать назойливую мысль о том, что он директор судоходной компании и одновременно...
      - Хиггинс собирался возить лес с островов в Англию. И он пришел оговорить условия. Дело, похоже, было выгодным, но он больше не приходил.
      - Вы одалживали ему бобину для его машины?
      Он хмурит брови.
      - А! Да... Он сломался на дороге, и я ему посоветовал пойти в мой гараж, поскольку у меня есть парк машин для транспортировки грузов по суше...
      - Он вернул бобину?
      - Нет, мы его принимали здесь, а другого адреса у него не было. Но какое отношение имеет эта чертова бобина к делу, комиссар?
      Я улыбаюсь.
      - Но благодаря этой чертовой бобине, как вы сказали, я нашел дорогу к вам...
      - Как так?
      - Позвольте не отвечать, поскольку это является моей профессиональной тайной. Стоун, соглашаясь, кивает.
      - Не могли бы вы дать мне адрес этого Хиггинса?
      - Как? У вас его нет?
      - У меня есть его адрес в Нортхемптоне, но меня интересует его теперешний.
      - Но я его не знаю. Вот уже порядочно времени, как я его не видел.
      - И он вам не сказал, как его можно найти?
      Стоун думает или притворяется, что думает...
      - Нет, ничего!
      - Хорошо, не будем больше об этом... Я поднимаюсь и делаю Грейс знак, что мы уходим.
      - Мне не остается ничего другого, как извиниться, господин Стоун, что мы отняли у вас драгоценное время. Время бизнесменов настолько дорого стоит, что меня всегда мучают угрызения совести, когда я заставляю их его терять.
      Он склоняется с деланной учтивостью.
      - Ну что вы, вы мне не помешали.
      Перед тем как выйти, я оборачиваюсь. С тех пор как я вошел, меня не покидала одна мысль.
      - Кстати, господин Стоун, скажите, вы хорошо знакомы с одним из моих земляков, господином Ролле?
      Я стрельнул как раз в тот момент, когда он в мыслях уже отирал пот со лба.
      От удивления Стоун выпрямляется.
      - Гм... Как вы сказали, господин комиссар? Ролле? Нет, не знаю... Даже никогда не слышал...
      - В таком случае еще раз простите...
      * * *
      Мы выходим на улицу. Ну наконец полный набор удовольствий: ливень!
      Огромные темные облака с океана застревают над крышами домов и извергаются темным потоком. Наступает ночь, загораются огни.
      Я за рулем, но не рулю. Согнувшись вперед, я соображаю.
      Хигтинс ускользает от меня. Он ускользает от меня так, как никто другой. И я не понимаю, кто он и как замешан в этом деле. Он призрачен, неосязаем... Странное дело, я не чувствую его через людей, которые его знают. У Александра, хозяина гаража, не сохранилось о нем никаких ярких или запоминающихся впечатлений. И у этого владельца судоходной компании тоже... Но несмотря на шапочное знакомство, он отправляет Хиггинса в свой собственный гараж.
      Стоун с ним в бизнесе, но от того никаких новостей...
      Все это как-то размыто... Похоже на этот проклятый туман, в котором все прячется, смазывается, растворяется.
      Вот клевый заголовок для падкого на сенсации журналиста: "Хиггинс человек, который растворяется..."
      Я поворачиваюсь к Грейс, молча сидящей рядом в ожидании результатов моего мыслительного процесса.
      - Пойдем махнем по стаканчику? - предлагаю я. - Пивные еще открыты? Она смотрит на часы.
      - Да...
      - Хорошо! По крайней мере, хоть что-то нам доступно.
      Мы выбираем поистине шикарный паб.
      - Ну что, не будем изменять нашим привычкам?
      - Как хотите!
      - Ты можешь называть меня на ты, любовь моя, - говорю я.
      - Для нас, англичан, это не так легко, - отвечает она, - поскольку "тыканье" не в наших традициях...
      - Ну вот и тренируйся, малышка! Как думаешь, отсюда можно позвонить?
      Грейс спрашивает. Бармен отвечает, что можно. Мы вместе идем в кабину, чтобы она попросила меня соединить. Эта девушка мне становится настолько необходимой, что, кажется, я скоро и в туалет без нее не смогу сходить.
      Когда у нас на проводе "Коронованный лев", я прошу соединить меня со старшим инспектором Брандоном.
      Он на месте, пьет чай.
      - Брандон?
      - Yes...
      - Сан-Антонио...
      - О! Ну что у вас нового?
      - Ничего, - говорю я сухо, - а у вас?
      - Девушка была отравлена. Лошадиная доза кураре. Знаете, есть такая индейская отрава из коры ядовитых растений, которой они намазывают свои стрелы...
      - Кураре! Черт возьми, это что, английский детективный роман? - смеюсь я.
      Но он не разделяет моей веселости.
      - Ее отравили недели три назад...
      - Что-нибудь известно о Хиггинсе?
      - Ничего... Его описание мы разослали. Я опубликовал в газетах объявление, что полиции хотелось бы побеседовать с ним.
      - Ловкая формулировка, - соглашаюсь я. - Действительно можно сказать, что вы боитесь подмочить чужую репутацию.
      - Мы просто осторожны, - произносит Брандон с явным превосходством в голосе, - поскольку для нас официально не существует подозреваемых, а только виновные и невиновные. А так как не имеется неоспоримых доказательств вины, то...
      - Знаю, - перебиваю я. - Скажите, у вас нет досье на Хиггинса?
      - Нет.
      Ему, видно, осточертело быть допрашиваемым, поэтому он переходит в наступление:
      - Откуда вы звоните?
      - Из Бата.
      - Из Бата?
      Инспектор изо всех сил старается сдержаться, чтоб не спросить, какого черта мне там надо.
      - Ладно, - говорю я, - желаю удачи, мой дорогой...
      - И вам того же, - отвечает он. Я вешаю трубку.
      Грейс поворачивается, чтобы выйти из кабины, но я задерживаю ее.
      - Попробуй найти в книге телефон фирмы Стоуна. Наверное, должен быть... Как думаешь?
      Я иду к стойке.
      Бармен наполнил нам два стакана виски, пока мы ходили к телефону. Рядом с нашими стаканами стоит третий, пустой.
      - Что это? - спрашиваю я его по-английски, призывая на помощь все свои знания.
      Бармен вежливо улыбается моему произношению и на таком же смешном французском, как мой английский, говорит, что это стакан клиента, который только что приходил, выпил и ушел.
      Объясняя это, он убирает пустой стакан, но по неосторожности цепляет и опрокидывает один полный стакан, из наших.
      Он извиняется и тут же исправляет ошибку, наполняя мне новый. Я так полагаю, что разлитый будет за его счет.
      Я с огромным удовольствием делаю большой глоток.
      Настроение поправляется. Виски - это то, что быстро приводит меня в форму. Любопытно, но я больше склонен к иностранным напиткам, чем к иностранным языкам. Скажем так, кроме ругательств...
      - Сколько? - интересуюсь я, вынимая из кармана деньги.
      Он говорит, но я ни черта не понимаю. Чтобы показать ему свое доверие, я кладу все деньги на стойку и делаю знак, чтобы он сам выбрал подходящий цвет.
      Когда я раскладываю монеты, то замечаю маленький круглый предмет, о котором абсолютно забыл. Пуговица, зажатая в руке Марты, когда я ее откопал.
      Странный предмет из могилы - будто послание умершей.
      Я машинально кручу пуговицу в руке. На обратной стороне нацарапаны цифры. Я всматриваюсь: 18-15-12-12-5.
      Точно, послание! Но кому? И что это означает? Надо будет повнимательнее потом изучить.
      Грейс возвращается из телефонной кабины.
      - Нашла что-нибудь? - спрашиваю я.
      - Да, - отвечает она.
      - А как ты объяснила?
      - Что я из профсоюза работников малого бизнеса.
      - Хорошая мысль...
      - Офис фирмы Стоуна находится в Бристоле. Вот адрес, я записала...
      - Браво! Это дело надо вспрыснуть...
      - Ты считаешь, что это большой успех? - спрашивает она.
      - Если мы будем отмечать только большие успехи, то пить придется крайне редко, - заверяю я и делаю мощный глоток.
      Она берет свой стакан, медленно подносит ко рту, пристально глядя мне в глаза, будто молча произносит за меня тост, пьет, морщится и падает как подкошенная.
      Глава 9
      Где пойдет речь о ночной работе
      Все это происходит настолько быстро, что я не успеваю ее подхватить. Будто мне это только кажется, и что стоит мне проснуться, как все станет на свои места.
      Грейс, моя малышка Грейс лежит у моих ног. Она растянулась на полу и мертва, по-настоящему мертва, как королева Виктория. Глаза закатились, ноздри сжались, и губы приняли ужасный зеленоватый оттенок.
      Бармен с криком бросается из-за стойки. Я наклоняюсь и подбираю самый большой осколок от ее разбившегося стакана. На стенках остается странный неприятный запах. Грейс отравили...
      Я протягиваю руку через стойку бара и беру стакан, приготовленный ранее для меня и опрокинутый барменом. Он пахнет так же. Ошибки быть не может: кто-то хотел нас отравить, как колорадских жуков, и меня, и Грейс.
      Через десять минут в зале столпотворение. Бармен позвал хозяина, тот вызвал врача и полицию. У меня ощущение, что все окружающее размывается, становится нереальным. Я стою ошарашенный, совершенно пришибленный горем. Не смейтесь, черствые люди! Эта девушка - я так к ней привязался. И она мне так нравилась... Я чувствую себя как ребенок, у которого отняли мороженое, и он еще не совсем осознал потерю. Я тоже не очень понимаю случившееся, и вряд ли мне так сразу удастся вбить это обстоятельство себе в башку даже с помощью молотка!
      Наконец появляется местная полиция. Один из полицейских говорит по-французски. Я показываю ему свое удостоверение, ссылаюсь на старшего инспектора Брандона и говорю, что я в их распоряжении, если необходимо...
      Я прошу полицейского спросить у бармена, как выглядел человек, зашедший в бар сразу после нас. Ясно, что эта сволочь всыпала нам яд в виски. Если бы не неловкость бармена, пролившего мой стакан, то ваш покорный слуга Сан-Антонио сейчас лежал бы на полу рядом с Грейс, примерно такого же цвета. Вытянувшийся и холодный... А что касается развязки этого расследования, то вам пришлось бы обратиться к книгам более привычного для вас автора...
      Полицейский расспрашивает бармена.
      - Тот человек был молодым. Волосы светлые... Одет в синее.
      - На нем был коричневый замшевый жилет?
      Полицейский переводит сначала вопрос, потом ответ.
      - Так точно, - говорит он. - Вы его знаете?
      - Нет...
      Я подношу руку к шляпе, слегка кланяюсь и, бросив последний прощальный взгляд на Грейс, выхожу из рокового заведения.
      Боксер-любитель, выдержавший пятнадцать раундов против профессионала в той же категории, спускаясь с ринга, вряд ли плывет сильнее, чем я сейчас. У меня ватные ноги, я чувствую полную опустошенность, и волна позывов переворачивает у меня все внутри.
      На этот раз война объявлена... Если на все посмотреть пристальнее холодным взглядом, то можно даже сказать, что это убийство и эта попытка убийства имеют свою положительную сторону для дальнейшего ведения дела. Но не надо подпрыгивать! Я прав и сейчас это вам докажу. Если молодой блондин, будучи одним из действующих лиц в моем расследовании, остается для меня пока недосягаемым, но появляется на сцене, чтобы покончить со мной, то, стало быть, он понимает, что я становлюсь опасен. А когда я опасен, земля горит под ногами моих врагов.
      Только вот как он узнал о моем существовании, этот смелый парень?
      Тут определить сложно, поскольку в течение двух последних дней я разговаривал со многими людьми. И кто-то из них работает на него.
      Перебираю мои контакты...
      За сорок восемь часов я времени не терял и общался с хозяином "Коронованного льва", мамашей Фидж, аптекарем, владельцем гаража, жертвой дорожного происшествия, Стоуном...
      Можно сказать, что мое путешествие по этой стране здорово насыщено.
      Я фыркаю и трясу головой, как конь перед рыцарским поединком.
      И как всегда бывает в серьезных случаях, вспоминаю свою личную клятву:
      "Послушай, Сан-Антонио. Дело дрянь. Фортуна повернулась к тебе тылом. Ты работаешь в деле, где тебе оказывают активное сопротивление. Ты это делаешь для себя самого, не имея приказа действовать. Ты сам за себя отвечаешь. Тайна щекочет тебя, и ты готов кинуться вперед, как бык на красную тряпку. Согласен, у быка нет мозгов, его таким сделал Господь... Так что, мой маленький, ты сожмешь зубы, ты сожмешь кулаки, сожмешь... Словом, сожмешь все, что надо, но доведешь дело до конца. Забудь потрясение в связи со смертью Грейс, забудь эту унылую страну, ее бесконечный туман, ее таинственность... Только вперед!"
      Я сажусь в машину Александра, повторяя про себя последний призыв.
      Нет, не для собственного тщеславия я действую. Но прежде всего из-за того, что у меня до сих пор в ушах звучат последние слова Эммануэля Ролле: "Я невиновен!" Он выдержал... Даже мне не хотел ничего говорить! При этом у него на лице уже был черный мешок и он чувствовал веревку на шее... Если он был невиновен, то зачем повесил на себя преступление, которого не совершал?
      Я опускаюсь с неба на землю. Рядом со мной, посвистывая, проходит почтальон, без сумки, руки в карманах. Возвращается к своему вечернему пудингу...
      - Эй! Постмен!
      Он останавливается, озирается, потом, заметив меня, идет к машине.
      - Yes, sir?
      Черт, как же сказать? И я говорю по-ростбифски, подыскивая знакомые слова:
      - Пожалуйста, дорога на Бристоль, пожалуйста.
      Пробелы в знании слов я заполняю блеющим "please".
      Он показывает мне направление.
      Бросив в окно "мерси", жму на газ, чтобы поскорее покинуть этот мрачный город.
      И вот я снова на черном шоссе, укрытом рваным туманом!
      Желтоватый свет встречных фар напоминает мне о волосах Грейс... Господи боже! Ни одна девушка никогда не западала мне так глубоко в душу.
      Я не могу до конца осознать ее смерть. Я даже себе не представляю, что это конец! Косвенно убил ее я... И чего мне втемяшилось таскать ее за собой повсюду? Да, ей нравилось, и она помогала мне как переводчица... Я пытаюсь найти себе оправдание, но не нахожу успокоения...
      О, если мне попадется в лапы эта мразь в замшевом жилете - слово легавого: я его в порошок сотру!
      * * *
      "Судоходная компания Стоун".
      Конечно, там написано по-другому, но я даю сразу перевод огромной вывески с буквами под мрамор, торчащей над широкой витриной, где расставлена целая игрушечная флотилия.
      Я проезжаю мимо и метрах в ста останавливаю машину. Затем медленным шагом возвращаюсь ко входу в офис. Улица во мраке, дождь кончился, уступив место густому туману. Время за полночь... Полночь - время преступлений! А? Звучит?
      Оглядываюсь по сторонам: ни души! Этот угол Бристоля, похоже, пуст, как карман налогоплательщика.
      Передо мной дверь. Правильно догадались, я забываю об уроках, данных мне шефом, и достаю отмычку, которая посылает в нокаут даже самые притязательные замки.
      Раз-два, и вот еще один взлом в моем послужном списке. Итак, я на месте. Ну а зачем я сюда пришел, скажите мне?
      Ладно, не ломайте башку - мой нюхомер работает все лучше и лучше. Мой нос - это мой радар, практически мое подсознание... Я следую ему, закрыв глаза. До сегодняшнего дня он помогал мне преодолевать разные препоны и рогатки, так же как конь, обходя препятствия, находит дорогу к дому пьяного в стельку хозяина.
      В бардачке машины я нашел фонарик. Войдя, закрываю дверь, запираю замки и иду на ощупь в глубину широкого зала. Дойдя до конца, укрываю фонарик своей рубашкой, чтобы не светил сильно, и осматриваюсь. Желтое слабое пятно, исходящее будто из моего нутра, позволяет мне обнаружить дверь. Я ее толкаю, она говорит: нет. Но моя отмычка быстро меняет ее мнение на противоположное.
      Эта дверь выходит в коридор, где по обе стороны находятся несколько других дверей.
      Я вынимаю фонарик из укрытия и провожу лучом по коридору.
      Здесь помещается администрация во всем своем великолепии. Частная администрация, если можно так выразиться... Частная и шикарная. Пол покрыт ковром толще, чем парижский асфальт. Это хорошо, поскольку не надо красться на цыпочках! Вы здесь можете провести целый эскадрон верхом, не разбудив соседей.
      Я толкаю двери по очереди. Они открываются в мир столов и полок с кляссерами... Все без интереса... Я их вновь закрываю и продолжаю поиски.
      Что, собственно, я ищу?
      О! Перестаньте задавать идиотские вопросы! Если б я только знал!
      Я пришел сюда просто потому, что Стоун не показался мне слишком откровенным, потому что он морской перевозчик и потому что Ролле занимался делами своего отца, торгующего с Африкой... Наконец, потому, что я иду по следу некоего Хиггинса, который, как я подозреваю, замочил Марту Обюртен. Браво, дорогой, но французское правительство не платит тебе за то, что ты делаешь работу британской полиции. Что ты на это скажешь?
      Дело меня интересует постольку, поскольку оно связано с историей Эммануэля Ролле. Хотя, с тех пор как я иду по следу, нос по ветру, как гончая, о Ролле вообще не было речи... Нет, именно из-за него я заинтересовался Мартой, затем труп Марты вывел меня на Хиггинса... И в свою очередь, сам того не зная, Хиггинс навел меня на Стоуна... Смешно, как все люди спаяны друг с другом, - социум...
      И вот я перед дальней дверью. Мне бы следовало начать с нее, так как надпись черными буквами "Вход воспрещен" - слово-приманка для воров и полицейских.
      "Вход воспрещен" для меня звучит как приглашение войти...
      Сезам, откройся! Замки по ту сторону Ла-Манша такие же сговорчивые, как и наши.
      Я вхожу и соображаю моментально: кабинет директора.
      Мебель дорогая, массивная, как лондонский Тауэр. На стене портрет человека с лысым черепом и челюстью, будто взятой у жены напрокат, поскольку своя была забыта в трусиках проститутки. Несмотря на это, губы сжаты и глаза выпучены, как это обычно бывает на фотографиях выпускников аристократических школ. Он похож на Стоуна, как один старый башмак похож на другой старый башмак. Видно, это устоявшаяся в компании традиция.
      Стоун-папаша не прищуривается, когда я наставляю свет фонаря ему в глаза. Наоборот, абсолютно не ослепленный, он смотрит на меня с укоризной...
      - Не мучайся, папаша, - подмигиваю я ему, - я пришел просто поглазеть.
      Так, окно комнаты закрыто ставнями... Если я правильно ориентируюсь, окно должно выходить во двор, а значит, можно включить свет. Сказано сделано.
      Благодаря неоновому освещению я могу рассмотреть кабинет в деталях. В углу сейф такой величины, что мог бы служить пристанищем для беженцев. Вот моя главная цель, уверяет внутренний голос. Но только моя отмычка слишком молода, чтобы атаковать старого зубра такого формата...
      Соображая, что делать, я смотрю на него... Он смотрит на меня... Что-то подсказывает мне, что он согласен. Я поднимаю медальон, закрывающий замок. Замок с цифровым набором. На нем установлен диск, похожий на диск телефона. Я пробую крутить, но он вращается вхолостую... Нет ничего противнее...
      Господи, дойти сюда, рисковать жизнью и отступить перед холодным куском армированного чугуна - это оскорбительно...
      Я пробую комбинации цифр... Но это то же самое, что тереть пальцем по стеклу и ждать, когда посыплются искры.
      То же самое, что пытаться ухватить луч прожектора.
      Меня это возбуждает... Злит... Я вхожу в раж...
      Я кручу диск как помешанный...
      Эх, черт, сюда бы газовый резак! Но я не ношу его с собой постоянно.
      Машинально я вытряхиваю все из своих карманов, будто в надежде найти там комплект инструмента для резки металла.
      Но, вы понимате, или скорее не понимаете, поскольку только следите за тем, что я вам скажу, - вот происходит чудо, как оно всегда происходит в жизни трехнутых на какой-то идее, готовых любой ценой идти до конца... Выворачивая карманы, я натыкаюсь на пуговицу убитой Марты. И на цифры, нанесенные на обратной стороне.
      18-15-12-12-5.
      Я набираю эту комбинацию на замке, ругая себя последними словами, что делаю все зря, как дурак...
      У меня заканчивается не только запас общепринятых ругательств, но и собственного сочинения, как вдруг дверь сейфа открывается!
      Глава 10
      Где пойдет речь о море, которое танцует
      Цифры на пуговице не простые - это шифр: дверца-то открылась! Я вспоминаю всякие дурацкие истории. В частности, такую: корабль движется со скоростью двадцать узлов и идет в Гибралтар. Сколько лет капитану корабля?
      Выйдя наконец из остолбенения и пообещав себе изучить поближе связь пуговицы с сейфом, я начинаю исследовать содержимое...
      Внутри лежит большая пачка дел в папках. Но я даже не стараюсь их открыть, поскольку все эти бумажки написаны по-английски, то есть для меня нечитабельны.
      Папки занимают две верхние полки. Но ниже находится другой сейф, поменьше, как бы детеныш в утробе матери. К огромной радости, этот малыш запирается на ключ, поэтому мой "Сезам, откройся" как раз годится.
      И действительно, небольшая демонстрация техники, и - я был прав! Ух! Какие же двери я смог открыть этой ночью! Честное слово, мне это будет сниться...
      В маленьком ящике-сейфе аккуратненько сложено множество небольших кожаных мешочков.
      - Золото! - бормочу я.
      Мое сердце начинает учащенно биться. Сердце мужчин - даже таких честных легавых, как я, - всегда начинает бешено колотиться при виде такой кучи золота. Руки дрожат, вы меня понимаете?
      Превозмогая тряску, я беру один из кожаных мешочков, раскрываю и вижу отделения, в которых лежат пакеты размером с полкило муки.
      Я открываю один. Держитесь крепче, а то упадете! Внутри не золото, а именно мука. Во всяком случае, похоже на муку белого цвета.
      Но только я вам не советую готовить из этой муки пирожки! Черт возьми! Такую муку используют в очень маленьких дозах. И кладут не в рот, а в нос. Нюхают! Словом, это кокаин, ясно?
      Здесь, наверное, килограммов двадцать. Вы представляете себе, сколько эта дурь стоит? Состояние!
      Но что-то я перестал понимать, что происходит.
      Я снова закрываю мешочек и кладу его на место в сейф. Да, черт побери, я только что сделал огромное открытие в своем расследовании...
      И это не говоря ни слова по-английски и не пользуясь всеми замечательными возможностями Скотленд-ярда... Когда Брандон узнает об этом, не думаю, что он и дальше будет упражняться в сохранении своей репутации... Уверен, что он забудет о хладнокровии и чопорности. Мне бы очень хотелось услышать от него какое-нибудь ругательство, пусть даже по-английски. Это доставило бы огромное удовольствие и мне, и всему человечеству.
      Но выходит так, что сразу мне не удастся получить это удовольствие.
      И возможно, никогда не придется. Обернувшись, я прихожу к печальному заключению, что в комнате я не один.
      В проеме двери стоят двое. Один - это Стоун, а другой - молодой, высокий, в коричневом замшевом жилете. Стоун держит руки в карманах, но второй в отличие от первого держит револьвер с вместительным барабаном и коротким стволом. Это то самое оружие, которое делает в теле дырки шириной с входную дверь универсального магазина.
      А если бы вы видели молодого блондина, то не сомневались бы, что у него одно-единственное желание на свете - стрелять.
      У парня выдающаяся квадратная челюсть, а злые холодные глаза настолько безжалостны, что от страха сделал бы под себя даже удав-констриктор. На лбу морщины от напряжения, на глаза падает челка.
      - Маленький хитрец, а? - говорит он на чистом французском.
      Даже если этот малый и не родился в Париже, то по крайней мере рос в пригороде, как сорняк...
      - О! - ликую я. - Земляк... Сумасшедшее удовольствие услышать наконец родную речь... Так приятно, будто в моей душе колокольчик зазвенел. Причем в мою честь.
      Он пожимает плечами.
      - В твою честь скоро будет звонить колокол, это точно, легавый!
      - Да ладно тебе, счастье мое, не надо горячиться
      - Прибереги слова, чтоб умаслить Господа! - отвечает белобрысый и слегка приподнимает руку, чтобы угостить меня свинцом. - Нет, - вмешивается Стоун, - не здесь... А то повсюду будут брызги крови и мозги - нет ничего противнее...
      - Благодарю вас, мистер Стоун, - кланяюсь я, - вы очень чистоплотны...
      Его любовь к чистоте и гигиене продлит мое существование на несколько минут. Но и эти несколько минут надо прожить с толком для себя и вас, мои читатели, особенно если эти несколько минут последние.
      Блондин опускает пушку к бедру, но отверстие ствола не сводит с меня своего внимательного взгляда...
      - Как вы сюда вошли? - спрашивает Стоун.
      - Как Мальчик с Пальчик в сказке, слышали? Расскажи ему! Эй, ты, пулеметчик!
      - Отвечайте! - повторяет Стоун вкрадчивым голосом. - И как узнали шифр сейфа?
      - Угадайте!
      С рекордной скоростью я прокручиваю в голове все, что знаю. Я должен во что бы то ни стало выиграть время, если хочу спасти свою шкуру.
      Значит, Стоун стоит во главе крупной торговли наркотиками. Мой недавний визит нагнал на него страху, и он решил, что самое время отправить меня на корм червям. Он приставил следить за мной быка в замшевом жилете (а тот не знал, что я о нем, о Жилете, знаю) с целью замочить меня при первой же возможности.
      Так что смертный приговор мне был вынесен, я бы сказал, на всякий случай.
      Отправить на тот свет меня не удалось, более того, появился еще один очень важный факт: я обнаружил склад дури и я знаю, как открыть сейф. Но Стоун не может меня убить до тех пор, пока не выяснит, откуда у меня эти сведения. Просветить его было бы очень неосторожно с моей стороны...
      Хоть бы Стоун думал сам точно так же, как я...
      Короче, если я буду молчать да еще мне удастся спрятать пуговицу, то есть шанс продлить свою жизнь и, кто знает, может быть, вырваться от них...
      - Не знаю, правильно ли вы понимаете ситуацию, - прерывает мои размышления хозяин кабинета. - Но сейчас не время для глупых шуток. Вы заговорите, и заговорите быстро. И все нам расскажете...
      - О! Мистер Стоун, - подхватываю я, - вы были во Франции?
      - Что?
      - Вы знаете, что французская кухня лучшая на свете?
      - Вы это о чем?
      - Вы же просили меня говорить, вот я и говорю...
      Он бледнеет, его узловатые пальцы трясутся.
      - Дурака валяет, - хмыкает блондин. - Никогда не знал, что легавые бывают такими забавными. Сколько я их отправил на тот свет - у всех мозги были тяжелые, как бордюрный камень... Что ты тут приехал вынюхивать? Французские полицейские на то и французские, чтобы отравлять жизнь французам...
      - Представь себе, я люблю путешествовать.
      Вы не поверите, но в таких случаях трепотня - первое средство. Я выкручивался из самых безнадежных ситуаций, когда начинал словесную перепалку с теми, кто хотел меня уничтожить.
      Но если бы вы видели, как я смотрю на ствол пушки... Хорошо хоть, что револьвер, нацеленный на меня, весит не менее двух кило и что довольно затруднительно держать такую тяжесть долго...
      И действительно, дуло неизбежно опускается, когда мой светловолосый собеседник держит речь.
      С веселым видом я продолжаю свои наблюдения. И теперь думаю, что если парень и выстрелит в меня, то пуля, скорее всего, попадет в ногу, что вообще-то не смертельно, хоть и неприятно...
      Я благодарю небеса за то, что надел свои черные мокасины, то есть обувь, которую легко снять, не развязывая шнурков. Я делаю вид, что устал стоять неподвижно, и начинаю переминаться с ноги на ногу. В действительности же моя пляска имеет всего одну цель: освободить левую ногу. Как только я чувствую, что ботинок держится на честном слове, я бормочу:
      - Ладно, ребята, так можно болтать здесь целую вечность! Давайте договоримся: я выкладываю вам все, а вы оставляете меня в живых, идет?
      Они переглядываются.
      - Идет, - решается Стоун.
      Его голос звучит так же невинно, как голос юноши, который продает свою младшую сестру, чтобы на эти деньги купить себе новый костюм. Нужно быть полным кретином, чтобы попасться на эту удочку!
      Но я делаю вид, что принял их брехню за чистую монету.
      - Так вот... - начинаю я и резко выбрасываю ботинок вперед, стараясь точнее поразить цель.
      Пущенный как из пращи, он описывает короткую траекторию, заканчивающуюся прямо посреди физиономии блондина...
      Он изрыгает ругательство, которое, возможно, перебудило аборигенов в Конго, и стреляет наугад, подняв оружие, как на смотре инкассаторов. Пуля пролетает рядом с моим ухом.
      Я не люблю терять время даром, вы меня знаете! Тем хуже для револьвера - в барабане на один патрон меньше. Я делаю прыжок почище леопарда, получившего диплом в спортивной академии, и приземляюсь точно на нетерпеливого стрелка. Толчок такой силы заставляет его выдохнуть "а-ах" и рухнуть на спину. Второй прыжок - и я обеими ногами на его красивом жилете. Мой вес около девяноста килограммов, вы это знаете, и он давит туда, куда надо, можете мне поверить.
      Кислород покидает легкие блондина, как крысы тонущий корабль. Разрывающиеся легкие издают веселенький звук проколотой шины. Я вне себя и не чувствую, что делаю. Бью ему носком правого ботинка в рожу, затем в висок. Короче, парень не скоро очухается, а когда придет в себя, не вспомнит, кто он: Рамзес II или Георг V.
      Я сопровождаю свои удары столь же энергичными репликами:
      - Получи, скот! На, гад! Вот еще, сволочь! Он мычит:
      - Нет! Хватит! Стой...
      Но потом перестает и мычать...
      Кровь течет у него изо рта, другая струйка из уха. Его глаза похожи на глаза тех кроликов, которых можно увидеть на рынке в рядах, где продают дичь.
      - Ты получил, что хотел, а? - рычу я.
      Но ответа не слышу...
      Я быстро нагибаюсь, чтобы подобрать его пушку.
      Но, похоже, вставать мне больше не придется. Здесь обслуживают на таком уровне, что делают за вас вашу работу. Я получаю то, что каждый полицейский рано или поздно получает в своей жизни...
      Как вы догадались, папаша Стоун тоже принял участие в общем веселье. Если даже он огрел меня по башке не мраморной крышкой своего замечательного стола, то все равно это была не подушка из утиного пуха!
      Я пытаюсь встать на ноги, как смертельно раненный на корриде бык, но тут же медленно стекаю вниз на пол.
      Долгое время у меня впечатление, будто меня положили на надувной матрас и я плыву в открытом море.
      Море голубое, или синее, - неважно, главное, что страшно муторно...
      И оно танцует, танцует...
      Я закрываю глаза и испускаю дух.
      Глава 11
      Где пойдет речь о воздухозаборнике
      Я открываю глаза. Первое ощущение, будто кто-то под моей головой завел авиационный двигатель. Я снова закрываю глаза.
      Но это ощущение медленного и мягкого движения повторяется вновь, и мне опять кажется, что я плыву в синеве моря...
      Я еще раз пытаюсь открыть глаза, но ничего не вижу. Двигатель продолжает работать...
      Нужно прийти в себя, Сан-Антонио, начать шевелить мозгами... Ты всегда думал, что ты самый сильный, но жизнь все время стремится доказать обратное. В этом мире никто не может быть самым сильным. Всегда найдется кто-то покруче.
      В этот момент я понимаю, что с моей жизнью покончено. У меня, по-видимому, проломлен череп... Или его распилили надвое.
      Вашему покорному слуге, не способному сейчас даже пошевелиться, остается только подписать джентльменское соглашение непосредственно с Господом Богом...
      Не только моя голова сейчас взорвется, но еще у меня, похоже, страшный жар. Зубы стучат, как вставные челюсти, которые старая дева положила на ночной столик, прочитав перед сном главу из романа ужасов.
      Мало того, я чувствую не только температуру под сорок, но меня еще страшно тошнит. Будто по случаю пришлось сожрать на халяву банку селедки. Меня выворачивает наизнанку, я чувствую, что внутренности прилипают к горлу, язык набух. Вот уж классное состояние!
      Если кому-то хочется влезть в чужую шкуру, чтобы позабавиться, то могу предложить свою вместе с потрохами!
      Хоть бы пол прекратил плясать... Неужели папаша Стоун так и не решился меня прикончить? Он мог бы пристрелить меня как бешеного пса тысячу раз... Как вы думаете?
      "Бог мой, - говорю я себе, - Сан-Антонио, мальчик мой, если ты не способен постоять за себя, то приготовься отдать свою душу дьяволу. Ты кто, мужчина или тряпка?'
      И мой же внутренний голос отвечает:
      "Заткнись! Я человек, согласен! Но человек - это ведь ничто..."
      Тем не менее я стараюсь держать глаза открытыми.
      "Черт с ним, пусть подохну!" - решаю я, но тут вспоминаю сказку про лягушку, которая взбила молоко в сметану, а потом в масло и выбралась из крынки. Теоретически настойчивость всегда бывает вознаграждена. Я немного успокаиваюсь, мой мотор стучит ровнее, и я чувствую, что мне становится легче.
      Удивительно, что мне до сих пор везет и меня не грохнули, хотя вполне могли, пока я был без сознания. Вот ведь что странно! Теперь я не слышу никакого шума. Я лежу на ковре, но ковер танцует, вибрирует...
      Мне удается, подобрав под себя ноги, встать на колени, но вдруг пол проваливается и я падаю навзничь.
      Его надо будет укрепить, чтобы больше не проваливался. Но я отбрасываю этот план.
      Я вижу, что нахожусь не в кабинете Стоуна. Место, где я лежу, довольно узкое и пахнет эмалью. Везде всякие медные штуки. Вместо окна иллюминатор. Ба! Иллюминатор!
      Тогда согласен, пол имеет все права двигаться, поскольку мы на воде... Значит, это был не сон и не бред.
      Я на четвереньках подползаю к иллюминатору. Схватившись рукой за выступ в стене, мне удается подтянуться и посмотреть через стекло.
      О черт! Ко мне! На помощь! Одна вода, одна вода!
      Мы в открытом море. И море неспокойно. Рядом с иллюминатором прокатываются серые волны с гребешками пены... Да, мужики, тут моя поэтическая душа натыкается на грубую прозу! Вот уж вовремя!
      В открытом море, я, Сан-Антонио, который чувствует себя потерянным даже рядом со стаканом воды из крана... Вода - да я даже нюхать ее не могу! Тем более когда речь идет о соленой воде...
      Звук мотора у меня в ушах затихает, и на его место приходит глухой шум океана. В глазах вспыхивают и гаснут маленькие искорки. Страшно мутит...
      Шатаясь, я подхожу к туалетному столику. Слава богу, в одном из флаконов есть одеколон. Я лью содержимое себе на голову. Это должно окончательно привести меня в чувство!
      И в самом деле, становится лучше. Интересно люди устроены: им всего-то нужно нанести смертельный удар по башке, чтобы они почувствовали вкус жизни...
      Скоты, если бы они мне еще оставили хоть глоток виски!
      Я бреду к кушетке и ложусь. Самое главное сейчас - прийти в форму...
      У меня, похоже, на голове рана, поскольку из-за одеколона жжет, будто туда плеснули кислоты. От сильного запаха меня опять начинает выворачивать. Ой, больше не могу...
      Со стоном я поворачиваюсь на бок, и из меня, как из тоннеля, выносится пульмановский вагон!
      * * *
      Проходит час, по крайней мере мне так кажется. Но вы можете начхать на то, что мне кажется, особенно в моем состоянии. Если вы возьмете шлем водолаза и наполните его кашей, то получите как раз то, что прикреплено у меня к туловищу сверху вместо головы.
      Интересно, какой дурью накачал меня Стоун? Я точно был на пути в царство теней (красиво звучит, правда? Это не я придумал - ацтеки!)... А вы говорите - попутешествовал!
      Так, ну ладно, пока мне все лучше и лучше. Остается только страшная боль у основания черепа и глотка из неструганого дерева, будто я перебрал, да что там перебрал, выхлебал целую цистерну водки!
      Но это была не водка, и сам я ничего не глотал!
      Мой врожденный интеллект постепенно набирает обороты. Все, что я знаю: я жив и нахожусь на судне (морском - для тех, кто ищет у меня только сплошную игру слов). И я не перестаю удивляться...
      Инстинкт подсказывает, что неподвижность мне на пользу... Я расслабляюсь и стараюсь забыться, по крайней мере отогнать дурные мысли... Клянусь, чтобы противостоять удару локомотива, не обязательно иметь сахарную голову! Я остаюсь некоторое время в полузабытьи, как вдруг слышу шум. Приподнимаю веки, тяжелые, как ставни, и то, что я вижу, выводит меня из летаргии.
      Передо мной Стоун, а рядом с ним высокий блондин. Но если бы вы могли его видеть, у вас бы точно крыша съехала. Чума! Абсолютно черного цвета расплющенный нос заботливо подпирает закрытый и распухший правый глаз, вокруг головы повязка. Цвет рожи колеблется между канареечно-желтым и бутылочно-зеленым.
      - Вы меня слышите? - спрашивает Стоун.
      - Да, но это не Карузо, - уверяю я, - хоть и не хочется вас обижать.
      - Все еще выдрючивается, - кривится блондин.
      - Ба! - говорю я. - Ходячая галерея ужасов.
      - О, господин Стоун, - взрывается он, - дайте я его продырявлю, этого вонючего козла!
      У него неповторимые назальные звуки. Такое можно сказать только о людях, которые говорят, не имея возможности использовать свой нос...
      - Тихо! - командует Стоун.
      - Тоже хорошее слово, - соглашаюсь я, - будто участвуешь в съемках суперголливудского кино...
      Я с удовольствием слушаю самого себя. Эта словесная перепалка, может быть, еще ненадолго сохранит мне жизнь.
      Такая болтовня в подобной ситуации для меня как допинг. Я такой, и вам вряд ли удастся меня переделать. Навесить лапшу на уши - это же удовольствие! Это, как сказал кто-то великий, мой кальций!
      - Неутомимый парень! - гнусавит блондин с тенью восхищения.
      - Видишь ли, малыш, - объясняю я, - мы французы, не то что некоторые. Мы люди стойкие! Возьмем твой случай, например. По логике вещей, тебя уже должны были разложить по двум помойным бачкам, но ты здесь... Конечно, согласен, на тебя без слез не взглянешь... Если бы тебя увидела беременная женщина, то родила бы мартышку, это ясно. Но ты жив, и это главное...
      Он подходит и наносит мне короткий удар прямо в центр луковицы. Обиделся парень. Но и силища у него, я вам доложу! У меня летят искры из глаз, и я чувствую вкус крови во рту. Этот ишак разбил мне губу. Меня охватывает ярость. Я вспоминаю малышку Грейс, которую этот подонок в замшевом жилете отравил так же, как травят крыс. Мало того, он хотел отравить и меня... И этот гад еще жив! С каким удовольствием я разобрался бы с этой сволочью, с этим сукиным сыном! Я сажусь.
      - Ничего, ты мне за все ответишь! - обещаю я, вытирая ладонью кровь, вытекающую из губы.
      - Да, да, у святого Петра, - ржет он весело, - когда придет мой час примкнуть к тебе, но только твой час уже пробил... Забей мне там местечко!
      - Не беспокойся, забью и даже нагрею!
      - Твои глупости мне уже осточертели! Может, скажешь что-нибудь новенькое?
      Он стоит передо мной со страшными глазами, поскольку в дополнение они еще и обведены кругами, переливающимися всеми цветами радуги, как нефтяные пятна на грязных лужах.
      Ситуация приказывает мне идти на хитрость. Но мне не хочется хитрить... Я делаю короткий бросок и бью ему четко под дых. Он снова исполняет номер проколотой шины.
      - Стойте! - кричит Стоун.
      Что-то блестит в его руке. Если вы приглядитесь, то сами увидите, что это изящная никелированная пушка.
      Это обстоятельство заставляет меня быть серьезным.
      Замшевый Жилет поднимается с пола, ловя воздух ртом.
      - Замочу падлу! - гудит он в нос.
      - Нет, - артачится Стоун, - не так сразу!
      Он вынимает из кармана наручники.
      - Ну-ка надень, это его успокоит!
      По тому, как он это говорит, понятно, что он не очень доверяет физическим возможностям своего замшевого быка с подбитым глазом. Безусловно, в другой ситуации они просто бы меня продырявили...
      Дальше сопротивляться бесполезно. Я у них в руках. Первый раунд не в мою пользу, но надо продержаться до конца. Умей проигрывать!
      - Давай сюда свои лапы!
      Я подчиняюсь.
      Клик-клак!
      И вот, пожалуйста, закованный легавый.
      Ну и изменчива же жизнь!
      * * *
      - Поднимемся на мостик! - решает Стоун. - Там будет удобнее разговаривать.
      Замшевый Жилет с подбитым глазом открывает дверь, я следую за ним, чувствуя упирающийся мне в спину ствол пистолета в руке Стоуна.
      Милая прогулка по переходам и палубам великолепной океанской яхты. Повсюду начищенная до блеска медь и лакированное дерево...
      Очевидно, эта шикарная посудина принадлежит папаше Стоуну.
      Мы поднимаемся на мостик. Дует довольно резкий бриз со стороны берега. И далеко-далеко на горизонте еле видна черная полоска, означающая землю. Нетрудно понять, зачем Стоун привез меня сюда... Здесь, в открытом море, он может делать со мной что угодно, не боясь, что его побеспокоят... А какой прекрасной могилой является океан! Пятьдесят килограммов на ноги - и привет, комиссар! До встречи на небесах, как говорит блондин в жилете...
      В Англии, чтобы обвинить человека в убийстве, нужен труп. А мой труп будет служить кормом для рыб. Девяносто килограммов полицейского могут заменить всех дафний Ла-Манша, да еще и останется!
      Блондин ударом под ребра сажает меня в плетеный стул, хрустнувший под моим весом.
      Стоун приступает к делу:
      - Комиссар, для меня очень важно знать, как вы нашли мой сейф и кто дал вам шифр от замка. Теперь вы мне все равно это скажете. Мы здесь одни. Вы можете кричать сколько угодно - никто вас не услышит.
      - Да, это верно, - соглашаюсь я, - когда уединяешься, чувствуешь себя в безопасности.
      Старый хмырь не обращает внимания на мои слова.
      - Мне нет смысла возиться с вами, так как вы в моей полной власти и вам не удастся вырваться от нас живым...
      Он приближает свою физиономию к моей, так что я чувствую его нездоровое дыхание. У старика явно нелады с желудком.
      - Но только, - продолжает он, - есть несколько возможностей умереть... Самое легкое - получить пулю в затылок, что я вам и предлагаю в случае, если вы нам все скажете. И есть пытки... Известные, общепринятые... Есть и другие, которые всегда может придумать человек с воображением, вы понимаете?
      Я молчу как немой.
      - Вам есть что мне сказать? - спрашивает он.
      - Да, - киваю я.
      - Ну слава богу! Говорите!
      - Стоун, у вас пахнет изо рта! Он подскакивает.
      - Что?
      - У вас воняет изо рта, и вы желтого цвета. Держу пари на что хотите, что у вас рак печени и ни одна приличная девушка не подойдет к вам ближе чем на километр.
      Стоуна охватывает дикая ярость. Если бы вы его видели, то сказали бы, что он как взбесившаяся шавка. Сначала он начинает что-то быстро верещать писклявым голосом по-английски, брызгая слюной, а затем вынимает из кармана нож - не больше перочинного - и водит им по моему лицу.
      - Стоун, - укоризненно произношу я как можно спокойнее, - что за манеры для человека в летах! Посмотрите на себя. Я бы не удивился, если бы узнал, что вы педик...
      На какое-то время воцаряется полная тишина. Слышен лишь плеск воды о борт яхты да шум волн. В трех метрах от нас кабина управления с рулевым-негром за штурвалом. Он даже не смотрит в нашу сторону. Ему наплевать, что творится за его спиной. Он здесь, чтобы рулить, вот и рулит...
      Других матросов не видно... Стоун, видно, распорядился, чтобы нам не мешали на мостике. Все, что я вижу, кроме наших стульев, это широкий заборник воздуха для трюма.
      Блондин в жилете вытаскивает из кармана платок и вытирает заплывшие глаза.
      - Патрон, - тяжело хрипит он, - я думаю, что вы наконец отдадите его мне...
      Стоун делает несколько шагов, прогуливаясь в задумчивости, руки за спиной.
      - Сними-ка один браслет! - приказывает он Замшевому Жилету.
      Стоун упирает свой пистолет мне в живот, как бы говоря, что мне, собственно, нечего надеяться на свою болтовню. Он мне уже один раз доказал, что у него великолепная реакция.
      Блондин в замше снимает один наручник, как велено.
      - Закрепи на поручне, - командует Стоун.
      Блондин исполняет команду, пропуская освободившийся браслет вокруг поручня и вновь защелкивая у меня на руке. Таким образом, прикован я крепко.
      - Ну вот, теперь вы в нашем полном распоряжении, - говорит вонючий ростбиф. - Скажем так, вид у вас не самый бравый...
      - Черт возьми! Да давайте его пришьем, и все! - восклицает Жилет.
      Он примеривается и бьет мне два раза точно в лицо, так что кровь начинает течь из моих разбитых губ и носа, как вода из крана.
      - На тебя просто противно смотреть! - оценивает он свою работу.
      - Ну что ж! Теперь мы можем пугать непослушных детей вместе. Честно говоря, ты тоже не Ален Делон.
      Я смеюсь, хрюкая разбитым носом, и явно напрасно, поскольку ребята, позабыв про интеллект, явно обиделись на мои в принципе безобидные слова и дают мне почувствовать, что они хозяева положения. Град ударов сыплется на меня. Бьют ногами и руками. Мне кажется, будто из меня собираются сделать бифштекс и отбивают мясо, чтобы было помягче. Хотите посмотреть, как готовят мясо, подходите поближе, дамы и господа! Цена просмотра - один франк. Для женщин с детьми и военных скидка пятьдесят процентов!
      Бьют по затылку, по почкам, по спине, по копчику, по ногам. Бьют хорошо, споро. У меня впечатление, будто я попал под паровой молот!
      * * *
      Я пытаюсь уворачиваться, но это сложно, даже просто невозможно... Все, что мне удается, так это чуть повернуться. У меня надежда - идиотская, что боком будет легче переносить удары! Но поди угадай! Мне тут же достается тяжелый удар по достоинству! Дикая боль, искры из глаз, дыхание прекращается... Будто мне вилкой без ножа оторвали кусок плоти. Я вскрикиваю и теряю сознание... Привет всем... Если у вас есть свободное место в молитвах, не забудьте обо мне!
      Нокдаун длится недолго, всего несколько секунд, но я понимаю полученную выгоду. Видя, что я отключился, ребята прекращают молотилку и отдуваются.
      - Он что, сдох? - любопытствует Замшевый Жилет.
      Чья-то морда прикладывается мне к груди.
      - Нет, - звучит голос Стоуна, - просто в отключке...
      Я подозреваю, что это была лишь закуска, которая раздразнила их аппетит, и что теперь они займутся всерьез главным блюдом...
      Этот старый хорек имеет воображение. И даже умеет облекать свои мысли в достойные фразы.
      - Пойди принеси что-нибудь подкрепляющее, чтобы поставить его на ноги, - говорит он. - Потом сходи в каюту и возьми инструменты, чтобы развязать ему язык...
      При слове "инструменты" холодок пробегает у меня по спине. Что они еще придумали, эти хреновы дантисты, чтобы заставить меня открыть рот?
      Я умираю от усталости, как будто на мне возили воду. Наверное, другой давно бы сдох на моем месте. Но это мало успокаивает, честно говоря...
      Я открываю глаза. Они ушли... На мостике никого. Я призываю своего ангела-хранителя, чтобы он уберег меня от дальнейших пыток. Может быть, не закатилась еще моя счастливая звезда. Все-таки она всегда появлялась на моем небосклоне в самых безнадежных случаях... Как сказал поэт, "самые красивые случаи - самые безнадежные".
      Да, но, по-моему, пора действовать, попытать счастья. Не сидеть же сложа руки, пока взойдет звезда, хоть и моя... Когда верзила блондин надевал мне наручники, я практически инстинктивно использовал один прием, широко применяемый в преступной среде. Хитрость состоит в том, чтобы в момент запирания наручников немного напрячь и повернуть запястье. Таким образом браслет на руке держится более свободно. При известной сноровке иной раз удается потом вынуть руку из браслета.
      Я пробую освободить руку. Я просто обязан сделать невозможное...
      Вы наверняка подумаете, что я верю в Санта-Клауса. Нет, не верю, успокойтесь. Но я должен что-то предпринять, поскольку абсолютно убежден, что эти ребята никогда не отпустят меня с миром, пожелав счастливого пути. Я должен показать Стоуну, на что способен человек по имени Сан-Антонио, когда он в бешенстве...
      Я силой воли, как йог, приказываю руке уменьшится, я тяну изо всех сил... Я потею и изворачиваюсь, как муха на клейкой бумаге... Я стараюсь сложить все пальцы в один, в невероятном усилии тяну через костяшки. Рука становится синей... Моя кожа рвется, суставы трещат. Я продолжаю тянуть, и... рука выскакивает из браслета. Победа!
      Очень-очень иллюзорная победа, но все-таки победа! Я быстро несколько раз сжимаю и разжимаю пальцы, чтобы снять боль и размять затекшую руку. Теперь порядок. Теперь я свободен в своих действиях. Если я встречу Стоуна, то ему придется выпустить целый магазин патронов, чтобы остановить меня, поскольку я твердо решил больше им в лапы не попадаться. Я бросаюсь вперед. Натыкаюсь на трубу воздухозаборника. Чуть не падаю. Естественно, произвожу некоторый шум... Я оглядываюсь на рулевого. Матрос-негр стоит за штурвалом, повернувшись ко мне спиной... Ему все до лампочки. Этот малый живет своей жизнью, не вмешиваясь в жизнь других.
      И мне приходит в голову самая лучшая мысль, какая только может прийти в моей ситуации. Убедившись, что на мостике никого нет, я снимаю пиджак, натягиваю его на верхнюю часть трубы, отрываю ее и бросаю за борт.
      В тот момент, когда брошенный мною сверток падает в воду, я испускаю крик и тут же прячусь между переборками. Тут в узком пространстве я временно спасен.
      Труба издает громкий "плюх". Удерживаемая некоторое время пиджаком, труба погружается в воду не сразу. Можно подумать, что там тонет человек.
      Негр смотрит через стекло своей кабины и начинает орать. Судно замедляет ход. Слышны крики, беспорядочный топот... У борта собирается целая группа матросов. Они показывают пальцами на погружающееся в темную глубину светлое пятно...
      Мои мучители среди других и тоже смотрят в воду.
      - Что случилось? - спрашивает блондин.
      Матросы что-то объясняют, тыча пальцами через борт. Стоуна охватывает ярость, он поворачивается к Замшевому Жилету и орет на него, что тот как следует не закрепил на моих руках наручники...
      Итак, трюк удался. По крайней мере он на время отложил прекрасный момент моего торжественного появления на небесах!
      Глава 12
      Где речь пойдет о спичке
      Видите, друзья мои: жизнь - странная штука... Каждую минуту ситуация меняется, интриги завязываются и развязываются...
      Когда уйду на пенсию, напишу философский опус по этому поводу, и он, не сомневайтесь, получится настолько толстым, что его будут брать не обязательно, чтобы читать, но по крайней мере чтобы подкладывать под гениальный зад ребенка, обучающегося игре на рояле.
      Я замираю на некоторое время в своем укрытии... Пока меня никто не обнаружил, я ощущаю себя вправе не терять надежды на спасение. Но, конечно, если кто-нибудь из экипажа меня заметит, моей блистательной карьере придет конец.
      Проходят минуты, часы... Мне холодно, у меня все затекло от неудобной позы, и страшно хочется жрать. Желудок давно пуст и заявляет о себе, будто бешеная крыса впивается в меня изнутри...
      Я смотрю на черную полоску земли вдалеке и вижу, что она не увеличивается. Но и не уменьшается. Нет, судно остается на большом удалении от берега и идет параллельно. Думаю, что Стоун направляется куда-то в другую часть Англии.
      Черт, вдруг путешествие затянется - я же не смогу вечно торчать здесь, вжавшись в переборки! Нужно что-то предпринять. Я не похож на моллюска! Это только ракушки присасываются к днищу кораблей, но не Сан-Антонио!
      Судя по солнцу, хотя это тоже затруднительно, поскольку небо практически постоянно затянуто хмурыми облаками, я думаю, что приближается полдень... Я соображаю, что через некоторое время должен зазвонить судовой колокол, приглашая всех на обед. И тогда останется лишь несколько человек, исполняющих постоянные обязанности: матросы команды, обеспечивающие ход судна, и официанты, обслуживающие стол.
      Во всяком случае, Стоун и его костолом обедать точно будут. Вон как они надо мной потрудились! Собственно, только их я и должен остерегаться... Еще неизвестно, посвящена ли команда в их аферы. Конечно, экипаж составлен из сильных парней, но если я встречусь с одним из них нос к носу и буду вести себя непринужденно, то они и не подумают бить тревогу. Они могут меня принять - как я надеюсь - просто за какого-нибудь пассажира или гостя хозяина...
      И я жду звона склянок, будто дева Мария - благую весть...
      И наконец раздается спасительное дребезжание. О, сладкая музыка! Фанфары в мою честь не звучали бы прекраснее.
      Я спокойно считаю до ста, давая время изголодавшимся гражданам сунуть ноги под скатерть. Затем выпрямляюсь, быстро разминаю затекшую спину и, пятясь, чтобы не попасть на глаза рулевого, иду по палубе.
      Слева деревянная лакированная дверь. Святой Франциск, чем я рискую?
      Я вхожу. Передо мной крутой трап, который так и приглашает меня спуститься. Я соглашаюсь и попадаю на палубу, здесь мы недавно шли. В другом конце слышны типичные звуки работающих вилок. Запахи жратвы бьют мне в нос. Черт, за кусок сандвича с курицей я бы отдал сейчас даже заветную фотографию моего налогового инспектора...
      В конце концов, если я полицейский, то мне что, жрать не нужно? Странное дело...
      Вы, наверное, подумаете, что я сейчас с беспечным видом подойду к их столу, поприветствую их и скажу: "Ничего, ребята, если я тут пошамаю с вами?"
      Да... Это было бы славно, но несерьезно. Приглашать себя за стол без револьвера в руке - это расписаться в собственном непонимании жизни.
      Я прикидываю, что в любую секунду может появиться официант. Он меня увидит, и мне придется действовать.
      Нет, лучше, наверное, спрятаться. Я наугад толкаю первую попавшуюся дверь.
      И действительно, прямо передо мной стоит малый и чистит медную штуковину. Это темнокожий мулат с лицом, покрытым шрамами явно не для карнавала. В руках у него флакон с чистящей жидкостью и мочалка.
      У меня срывается ругательство. Черт, правда, что-то не везет мне сегодня! Открыть именно ту дверь, где занято, - это только я так могу, клянусь!
      Теперь нужно принимать быстрое решение. Если я извинюсь и закрою дверь, парень выскочит в коридор и начнет разыгрывать из себя Шерлока Холмса.
      Я вхожу и закрываю за собой дверь.
      Так, теперь переходить к более радикальным действиям.
      Мулат говорит мне несколько, очевидно, приветственных слов. Хмурит брови... Я улыбаюсь ему самой ослепительной улыбкой.
      Но это примерно то же самое, что задобрить удава... Человек, стоящий перед ним, в мятой рубашке, покрытый потом и синяками, как рождественская индейка трюфелями, не может вызывать его доверия...
      Мулат повышает голос. Медлить больше нельзя, и я с разворота навешиваю ему прямой с правой между глаз, чтобы убедить его окончательно. Удар получился как для персоны класса V.I.P. Парень тихо крякает и выпускает из рук флакон с жидкостью.
      Но он не падает без сознания. Наоборот, похоже, что я его лишь разозлил. Он поднимает кулак размером с намибийский арбуз. Поскольку я мало похож на ботаника, я уворачиваюсь. Малый теряет равновесие, и я принимаю его прямым точно в челюсть. Но и это его мало трогает. Если я его срочно не вырублю, то может кончиться тем, что он вырубит меня, поскольку я ослаблен, как великосветская дама после бурной ночи. Если учесть голодную диету, на которую я был посажен на несколько часов, то ничего удивительного! При этом наша драка производит шум, что может привлечь внимание, и сюда набегут крепкие парни, как тараканы на забытый кусок пирога.
      Я отступаю к двери. Он надвигается на меня, тяжело дыша. Я даю ему подойти...
      Я прикидываюсь, что очень боюсь.
      - Нет, нет, - говорю я, закрывая лицо руками.
      Вы думаете, его это останавливает? Он видит себя героем - Попай, ни дать ни взять... И когда он вплотную подходит ко мне, я демонстрирую прием сиамского бокса. Раз! И мой палец врезается ему в правый глаз.
      Он мягкий и скользкий, и меня тошнит... Какое мерзкое ощущение! Малый испускает крик раненого слона. Он шатается и хватается за глаз, болтающийся у него на щеке. Хлещет кровь. О! Кошмарный вид!
      Я замечаю бутылку виски на столике. Хватаю ее за горлышко и со всей силой, моля небеса, чтобы бутылка не разбилась, поскольку она полная и мне очень хочется глотнуть ее содержимого, опускаю ему на голову.
      Раздается сухой стук упавшего на землю с высоты второго этажа мешка картошки. Противник отпускает свой драгоценный глаз, теряет устойчивость и всей массой валится на пол.
      На этот раз мне удалось послать его в нокаут. Глубокий нокаут... Он долго будет вспоминать эту прогулку по морю, я вам гарантирую!
      О чудо у меня в руках!"Баллантайн"! Бутылка цела... Не обращая внимания на кровь на стенках бутылки, я откручиваю пробку и - буль-буль... Мы вдвоем с ней играем в живительный ручеек.
      Алкоголь подзаряжает меня... Когда Христос сказал Лазарю, что хватит притворяться, надо встать и идти, вряд ли ему удалось добиться лучшего результата. А вдруг небеса вновь хотят одарить несчастное человечество чудом? Я в великолепной форме!
      Так, еще немножко, любимая!
      Я на середине бутылки, голова вверх, как обычно делают, чтобы рассмотреть паутину на потолке или летающие тарелки, как вдруг открывающаяся дверь заставляет меня попятиться. Появляется капитанская фуражка, а под ней любопытствующая рожа.
      Я дожидаюсь, пока кэп полностью удовлетворит свое любопытство. У меня перед ним преимущество, поскольку я наготове.
      Бам! Удар бутылкой по голове!
      Но это уж я перестарался. Можно было и легче! Так, слегка, для смеха, - вполне было бы достаточно! Но что вы хотите? Кто-то просовывает голову в дверь в тот момент, когда вы раскалываете тыкву его товарищу... Он должен быть готов подхватить эстафету и получить свою порцию... Кэп послушный, ведет себя тихо. Фуражка сползает ему на глаза, голова проваливается в плечи. Он весь становится меньше ростом, будто паучок на пружинке, и кучей шмякается на пол.
      Я хватаю его за погоны и втаскиваю внутрь. Каюта вдруг становится очень тесной... Странно, что всего лишь два человека, к тому же лежащие рядом в полном согласии, могут занимать столько места!
      Я вытираю пот после хорошо проделанной работы. Браво, говорю я себе! Все прошло как нельзя лучше! Но только теперь я влип по самые уши! А если еще небольшая волна - так я ослабну от морской болезни!
      Теперь меня уже точно скоро обнаружат. Отсутствие двух людей долгое время не может пройти незамеченным, их начнут искать... Опять же, хозяин каюты может войти в любую минуту... Хорош я буду с еще одним лежачим на руках. Мне придется их складывать штабелями, как дрова.
      Нет, все... Хватит игр! Я ощупываю карманы офицера и вытаскиваю короткоствольный пистолет. Интересный навигационный прибор, не правда ли?
      Очень распространенное оружие калибра шесть-тридцать пять. Все же это лучше, чем бутылка виски, чтобы выдержать осаду. Я сую его за пояс, как корсар... Это сравнение приходит мне в голову весьма к месту военно-морская тематика!
      Так чуть-чуть лучше, но ситуация все равно остается серьезной. Теперь единственное, что мне нужно, это быстрее достичь берега. Я страшно не люблю вынужденные путешествия... Поездки по морю редко практикуются в моей конторе. Если когда-нибудь мне захочется совершить морской круиз, то я это сделаю в других условиях, при участии туристического агентства Кука, а не компании Стоуна. Естественно, рядом со мной в каюте будет красивая птичка, чтобы поддерживать мне голову в случае морской болезни, а не эти два полудохлых пирата...
      Офицер вздыхает и открывает глаза.
      Я наношу ему сверху удар по черепу, чтобы вел себя скромно. Он тут же соглашается, что лучше опять уйти в страну снов.
      Черт, земля! Мне так она нужна!
      Как повернуть судно к берегу? Силой ведь их не заставишь. Один против команды здоровых ребят никогда не сможет диктовать свою волю...
      Но так получается, друзья мои, что в самые критические моменты меня посещают гениальные озарения, так же как вы в подобных ситуациях посещаете туалет.
      Если вам мое сравнение режет уши, то продавец книжного магазина с разрешения моего издателя даст вам ластик, чтобы вы могли стереть последнюю фразу.
      Но мне кажется, оно прекрасно подчеркивает неординарность моего серого вещества и образность мышления...
      Я снова обыскиваю распростертый на полу дуэт...
      Коробок спичек - неплохо...
      Я смотрю на флакон с жидкостью, валяющийся на полу. На нем этикетка на английском, но тем не менее в квадратике нарисовано пламя, что, как и везде, означает, что жидкость огнеопасна, то есть горюча...
      Я поднимаю пузырек с пола, затем осторожно открываю дверь и бросаю взгляд на палубу. Шум избиения младенцев не привлек внимания любопытных. Слышно только постукиванье вилок о тарелки да приглушенный гул нескольких голосов. Прекрасно! Господа, я обещаю вам шикарный десерт!
      Я тщательно обливаю деревянные стены коридора. Затем беру огнетушитель и выбрасываю его через иллюминатор. После чего чиркаю спичкой и бросаю ее на разлитую жидкость...
      Если бы вы могли видеть это красивое высокое пламя, вы бы вспомнили веселый огонь в каминах вашего детства... Через четыре секунды коридор объят пламенем, как одна горящая головешка, однако тональность беседы обедающих все еще не меняется. Они продолжают жевать как коровы, в то время как на судне начинается нешуточный пожар...
      Я испускаю короткий дьявольский смешок Фантомаса и бросаюсь к лестнице...
      Эта маленькая фантазия, возможно, будет стоить мне дорого, но тем лучше: по крайней мере есть шанс вырваться из этого гадючьего гнезда! Или сдохнуть вместе с ними, что доставит мне неописуемое удовлетворение!
      Поднявшись на мостик, я бросаюсь к пульту управления, где стоит рулевой, верный своему штурвалу, и прыгаю на него сверху, прежде чем он успевает понять ситуацию...
      Я сую негру в нос свою пушку, и мне кажется, что он сереет, как ноябрьское небо.
      - Земля! - кричу я ему французским языком, тыча пальцем в узкую темную полоску на горизонте.
      Он не понимает. Я делаю над собой титаническое усилие.
      - Земля! - вдруг само по себе вырывается из меня по-английски.
      Тут он сразу врубается и согласно кивает головой... Негр вертит штурвал, и я констатирую, что судно изменило курс.
      Оно постепенно поворачивается носом к берегу, описывая полукруг...
      Все это происходит медленно, слишком медленно, как в замедленной съемке...
      Я оборачиваюсь. Огонь не виден. Интересно, сколько же времени нужно, чтобы спалить яхту?
      Но вот я слышу крики.
      Пожар обнаружен!
      Как сказать земля по-английски?
      Если бы при мне был мой маленький разговорник... Но он остался в пиджаке.
      Глава 13
      Где пойдет речь об игре в салочки
      Усиливающиеся крики говорят о том, что пожар разгорелся не на шутку.
      Пламя бьет изо всех дыр. Затем оттуда же лезут моряки. Они орут, жестикулируют. Один из них, в офицерской фуражке, перекрикивая всех, призывает к порядку... Несколько матросов налаживают помпу. В связи с их тотальной занятостью я некоторое время могу быть спокоен.
      В переговорном устройстве над пультом управления раздается истерический голос, выплевывающий команды... Негр машинально кивает в знак согласия. Я понимаю, что ему только что отдали приказ повернуть к берегу, таким образом, он просто предвосхитил распоряжение своих хозяев.
      Время от времени рулевой бросает короткие взгляды на мой пистолет. Он знает, что я не шучу и, если надо будет, выстрелю.
      Он очень спокоен, несмотря на грустное лицо. Молодец, снежок, - умеет скрывать свои чувства.
      Паника на мостике достигает своего апогея... Беготня продолжается... Вдруг - я озадаченно морщусь - появляется капитан, которого я недавно усыпил в каюте... За ним Стоун и Замшевый Жилет. Кэп уже сообщил им о причине катастрофы...
      Стоун сохраняет олимпийское спокойствие. Можно подумать, что горит не его судно и все, что происходит, его не касается. В отличие от своего шефа мой земляк в жилете ведет себя излишне эмоционально. Он кричит, машет руками, мечется сразу во все стороны, размахивая огромным револьвером со стволом противотанковой пушки... Если белобрысый меня заметит, то доза свинца мне обеспечена на всю оставшуюся жизнь - будьте покойны!
      К счастью, пульт управления находится намного выше мостика, так что, прячась на корточках за перегородкой пульта, я для них не виден.
      Мне остается только ждать... Легкий бриз раздувает пламя. Теперь пожар охватил уже все судно. Оно горит, как целлулоидный шар... Но какой пожар, мадам! Я думаю, что если бы его видели в Голливуде, то прибежали бы поскорее снять на пленку для одного из своих фильмов-катастроф... Просто любо-дорого смотреть!
      Над моей головой громкоговоритель разражается истеричными воплями... SOS на всех этажах, дорогие мои! Тут уж действительно спасайся кто может!
      Несмотря на серьезность ситуации, я испытываю некоторую радость, поскольку все эти господа очень похожи на крыс. Пахнет паленым: очевидно, горят их шкуры!
      Пожар принимает дикие пропорции. В центральном отоплении нет необходимости. Половина яхты объята пламенем, и языки поднимаются высоко в небо, прошу законспектировать.
      Вдруг дверь кабины управления с треском открывается и я вижу дергающееся в конвульсиях обезображенное лицо Замшевого Жилета. Он неузнаваем, будто только что выскочил из ада... Рожа зеленая, рот на сторону, словно его хватил паралич. Злые, заплывшие синевой гляделки мечут молнии.
      - Сволочь! - визжит он срывающимся голосом. - Я знал, что это ты! У него в руках пушка.
      Бам! Бам! Бам!
      Две пули ложатся рядом со мной в пульт управления.
      Я очень вовремя нырнул на пол, поэтому негр получает третью пулю вместо меня... Он падает вперед на штурвал, и струя крови стекает на линолеум.
      У меня нет времени спросить, как его дела. Теперь моя очередь стрелять! После трех оглушительных выстрелов я засек сухой тихий щелчок, который обычно бывает, когда заканчиваются патроны.
      Ну теперь мне спешить некуда. Я тщательно прицеливаюсь между глаз своего земляка. Я вспоминаю Грейс. Момент истины наступил, если говорить красивым языком, не как у меня в романах. Замшевый Жилет уже мертв от страха. Он знает, что слишком поспешил, промахнулся и теперь душа его попадет в ад раньше моей.
      Мой пистолет издает звук, похожий на выстрел из морского орудия. Одновременно с этим у убийцы Грейс появляется звездочка во лбу, красная, как кремлевские звезды в Москве.
      Мне нечем вас порадовать. Он не издает ни звука. Некоторое время он стоит очень прямо, неподвижно, будто застыл как статуя.
      Затем падает навзничь и с грохотом сползает вниз по лесенке.
      Так, теперь, когда плата по счету произведена, нужно подумать о своем положении. Оно становится критическим... До земли еще очень далеко, и ни одного корабля на горизонте... Что касается нашего вида, то со стороны мы похожи на гигантскую шаровую молнию.
      Пламя наконец выбилось на мостик, и все спасаются как могут. Шлюпки на воду - каждый за себя! Бог за всех!
      Крики, шум достигают апогея... На палубе толкотня! Все друг друга отпихивают, дерутся, ругаются...
      Вообще, не очень красиво выглядят люди в панике, если смотреть со стороны, поверьте мне!
      Две шлюпки удаляются через облако дыма. Только весла поблескивают...
      Я остаюсь один на полыхающей яхте. Мой ангел-хранитель отвернулся от меня или не увидел сквозь огонь и дым. В пламени меня раздует, и я лопну, как крыса, спасающаяся в воде на горящей головешке. Я спускаюсь на мостик. И тут меня ждет большой сюрприз. Справа, на переходе, стоит Стоун. Хладнокровный, бездушный, уверенный в себе... У него в руке револьвер...
      - А! Ну вот и вы! - говорит он. - Я не знал, где вы прятались, но знал, что придете...
      У него револьвер, у меня пушка попроще...
      Мы одни на судне, объятом пламенем... Вместо того чтобы думать о собственном спасении, мы думаем о том, как бы укокошить друг друга. Каждому нужна смерть другого...
      Я прыгаю в сторону и одновременно нажимаю на спуск. Но он не такой дурак, этот Стоун. Он тоже отпрыгнул. Пуля просвистела мимо его уха и ушла гулять в море.
      - Мимо, - криво усмехается он.
      Но мне не до насмешек... То, что я испытываю в этот момент, неописуемо. Я зажат в углу палубного ограждения. Стоун сейчас выстрелит. А я ничего не могу сделать...
      Я обращаюсь к небесам с личной молитвой - прошу пропустить меня вне очереди: "О Господи, умоляю, не пожелай мне худого, я всего лишь простой легавый Сан-Антонио, никогда не делавший ничего плохого честным людям..."
      Но на небесах не хотят рассматривать эту просьбу вне очереди.
      Стоун улыбается...
      Его улыбка превращается в гримасу. Совершенно рефлекторно, не думая и не целясь, поскольку моя рука у бедра, я стреляю второй раз. Пуля попадает ему в ляжку. Он бледнеет и сжимает зубы...
      Короткое слово на английском, которое я не знаю как перевести, но тем не менее выражающее его мысль, срывается с его губ.
      - Хорошо, хорошо, - говорю я ему, - с вами покончено... Вы зажаритесь на вашей посудине, как пескарь. А я лично не боюсь умереть от пули, это, согласитесь, легче...
      Он стреляет.
      Как удар кнутом! Удар сильный, но я стою на ногах...
      Я ничего не чувствую. Я не знаю, куда попала пуля.
      Он снова стреляет, и снова я чувствую удар кнута.
      Но я не теряю сознание... Волна адской боли поднимается во мне. Она становится нестерпимой, она везде...
      - Точно, - шепчу я, - теперь ты умрешь...
      Я смеюсь, видя, как мачта, вся в огне, падает на нас. Стоун смотрит на меня, пытается изобразить улыбку... Он ничего не видит, не замечает, он занят садистской игрой.
      Сильный треск. Он оборачивается, но слишком поздно! Мачта попадает ему точно на репу, и он не успевает сказать "ух" - Он вскрикивает. Дерево ломает ему кости, позвоночник... Он мешком валится на палубу, в конвульсиях, как подстреленный бешеный пес... Тысячи искр, горящие головешки обрушиваются на него. На нем загорается одежда. Он вопит! Все кончено, господин владелец судоходной компании...
      Я делаю шаг вперед... и не падаю. Я держусь на ногах, но чувствую, что не могу шевельнуть левой рукой. Обе пули легли мне точно в плечо...
      И вот я совсем один. Один как перст на горящем судне, которое затонет с минуты на минуту... Мой единственный шанс на спасение за бортом. Я должен прыгнуть головой в воду, но в том состоянии, в каком я сейчас, можно только тонуть, а не плыть. Что делать?
      Мачта упала в двух шагах от меня. Падая, она раскололась на несколько кусков.
      Я хватаюсь за здоровый кусок мачты, который горит лишь с одной стороны. Крепкое дерево и тяжелое, весит не меньше тридцати кило... Но тем не менее мне удается спихнуть его за борт.
      Вода тут же гасит пламя. Я замечаю край появившегося из воды дерева. Переступаю через заграждение и прыгаю в темные волны... Я выныриваю, откашливаюсь и начинаю грести всеми своими тремя конечностями...
      Кусок мачты куда-то пропал, и холодный пот, несмотря на воду, покрывает меня. Не верите? Попробуйте побыть в моей шкуре!
      Вдруг я ощущаю сильный удар по башке. Это я наткнулся на свою палочку-выручалочку. Я обнимаю ее здоровой рукой, затем кладу ногу сверху и жду, когда дерево отнесет меня подальше от яхты.
      Горькая вода захлестывает голову, попадает в глотку, в нос... Мне холодно, мне плохо... Мне нужно в теплую мягкую постель, и спать, спать до скончания века. Мне другого не надо!
      Внутренний голос начинает свои увещевания: "Сан-Антонио, будь начеку, не расклеивайся... Если ты отпустишь эти дрова, пропадешь... Держись, брат... Держись как следует..."
      Я цепляюсь что есть сил за холодный кусок дерева. Я прижимаю его к себе... Ни одну девушку я не обнимал так страстно.
      Девушка - это тоже неплохо... Красивая девушка в мягкой теплой постели, о которой я так мечтаю. Девушка согреет меня своим душистым теплом... Женское тепло... Оно дает здоровье и любовь... И не надо будет за что-то цепляться, я отпущу все и свернусь калачиком на ее руках, как младенец...
      О! Это сказочно!
      "Э! Сан-Антонио! Будь осторожен! Ты потихонечку начинаешь терять сознание... Ты пока не на руках теплой девушки! Ты посреди холодного океана, раненый, слабый, больной... Ты хватаешься за кусок дерева, чтобы продлить свою бренную жизнь".
      "Она бренна, эта жизнь, но она не так плоха тем не менее..."
      "Несмотря на вкус соли во рту, несмотря на лихорадку, которая тебя колотит, рану, которая тебя обессиливает... Она хорошая, жизнь... Она розовая... Розовая, как красивая девушка рядом с тобой в постели, которая тебя гладит, ласкает..."
      "Действительно, очень красивая девушка... Безумно красивая... У нее светлые волосы, как у Грейс, и еле заметная грустная улыбка, опять же как у Грейс..."
      "Она шепчет нежные слова, согревающие тебе сердце. Она говорит тебе, чтобы ты не боялся, все бросил, что ты в мягкой постели, в комнате, где тепло... Она держит тебя за руку.
      Женская рука - это я страсть как люблю...
      "Не надо бояться, Сан-Антонио, ты спасен... Ты их всех победил, а теперь тебя надо лечить, тебе надо лечиться..."
      "Когда с тобой рядом милая нежная мышка со светлыми волосами, розовая, с нежной кожей и мягким, как пух, голосом, то тебе повезло... Да, когда так везет, нет больше нужды цепляться за это проклятое скользкое дерево, от которого во все тело проникает леденящий холод..."
      "Брось все, Сан-А, отпусти, не беспокойся, мальчик..."
      "Жизнь хорошая штука, она розовая..."
      Я дергаюсь всем телом, приходя в сознание.
      Что за черт! Хватит глупостей! Что за история?
      Я опять погружаюсь в теплую тьму... Стоп! Где моя мачта?
      О боже! Это конец! Я больше не могу пошевелить руками, я не могу грести, я не могу плыть... Я тону... Тону...
      - Не двигайтесь! - слышу я голос.
      Я открываю глаза. Передо мной розовая мышка со светлыми волосами, одета в белое...
      А позади нее стоит шеф. Отлично, босс! Я в агонии, я в бреду...
      - Не двигайтесь, - повторяет Старик. - Вы выбрались, малыш...
      Когда он называет меня малышом, мой шеф, это значит, что он растроган до глубины души, как старая дева...
      - Мачта! - хриплю я. - Да дайте же мне уцепиться за эту проклятую мачту!
      - Вам она больше не нужна, Сан-Антонио, мы вытащили вас из воды. Вы в кровати! В постели!
      Я бормочу:
      - В постели...
      Мне это кажется совершенно невозможным... Бог мой, всего минуту назад я ловил этот холодный кусок деревяшки! Как получилось, что я лежу в настоящей постели?
      И потом, шеф, как он оказался здесь? Ясное дело, брежу... Я все еще тону, вода заливает меня, я тону, как дырявая корзина...
      Дырявая корзина! Полицейский превратился в дырявую корзину! Это обидно! Это шокирует!
      - Он смеется! - доносится издалека женский голос.
      - Это одна из его отличительных черт! - Этот голос вполне мог бы принадлежать шефу.
      Нет, ошибки быть не может: я не умер! Я жив! Я живу...
      - Патрон, - окликаю я.
      - Малыш?
      - Жизнь розовая, а?
      - Да, - отвечает босс, - жизнь розовая...
      В сомнении я засыпаю...
      Глава 14
      Где пойдет речь о муке, из которой не пекут хлеб
      Самое замечательное время в этой лондонской клинике - вечер перед сном. Сами знаете, в больнице есть несколько периодов сна: утренний, послеобеденный и ночной!
      Вечером между десертом и сном удается урвать примерно полчаса, когда я остаюсь вдвоем с моей медсестрой. Ее зовут Долли, и она даже говорит по-французски. Она розовая, и у нее светлые волосы.
      Я ее однажды прихватил будто случайно, когда она наклонилась надо мной, чтобы поправить мне подушки.
      Наши взгляды встретились, и она покраснела, увидев в моих глазах такое, от чего краснеют благовоспитанные барышни.
      Я сделал губами "мфф", как бы приглашая отпробовать.
      Она заколебалась. Я даже подумал, что она пошлет меня куда подальше, но вдруг почувствовал ее губы на своих, как говорится в романах для взрослых девушек. Ее рот напомнил вкус спелых фруктов... Я вонзился в него, как в сочное яблоко, а моя рука пошла в разведку... Она вначале взбрыкнула. Она чуть не вырвалась! Но когда я ей показал свое оружие номер 32 бис модернизированное, тут уж ей ничего другого не оставалось, как броситься на меня.
      Ну, сначала прелюдия, как водится. Несколько вечеров мы как бы привыкали друг к другу. С вариациями, естественно... Она запирала дверь на ключ... Но это я вам так, для смеха. Если дамы хотят дополнительных объяснений, то могут построиться по две в ряд, я все объясню и вдоль и поперек...
      - Итак, - мурлычет Долли, когда я вечером закончил показ, - завтра вы уезжаете?
      - Да, мой ангел.
      - Вы возвратитесь во Францию?
      - Не сразу. Мне нужно закончить одну работенку...
      - Тогда мы сможем видеться?
      - Это верно, но видеться в спокойном месте, где я мог бы тебе рассказать о родине Вольтера, душа моя!
      Она жадно целует меня и уходит.
      Замечательная девушка. Такие, как она, могут растопить паковый лед.
      Оставшись один, я начинаю методически рассуждать. Нет, не о ней, конечно! Девушка, это хорошо, но всему свое время, нельзя же им посвятить весь свой интеллект, иначе становится скучно, как после слишком обильного обеда.
      Я думаю о моем расследовании, о его дальнейшем ходе, поскольку до конца еще далеко.
      * * *
      Вы, наверное, сгораете от любопытства, что же со мной приключилось до того, как я попал в эту клинику.
      Ну, это просто. Рыбацкая шхуна откликнулась на сигнал SOS, посланный с яхты, и подошла к месту катастрофы. Рыбаки нашли только одного бедного паренька, потерявшего сознание, но мертвой хваткой вцепившегося в обломок мачты... Я, видно, был в таком плохом состоянии, что они было подумали, что я мертв. Но Сан-Антонио просто так не сдается.
      Вы же знаете, мне везет! Везет обычно героям! А я кто по-вашему?
      Воспаление легких! Рана на плече в два английских фута шириной. Катастрофическое ослабление организма! Давление, чтоб не соврать, упало на четвереньки, и они даже думали, что транспортировка для меня будет фатальной... Но я устоял.
      Ну потом антибиотики, переливания крови - словом, весь комплект...
      Через неделю я выкарабкался. Через две недели у меня больше не было температуры и я поднялся, а через три смог выйти из клиники...
      История с яхтой наделала много шума в прессе. Но это квалифицировали как несчастный случай. Судно затонуло, не оставив следов убийства. Спасшиеся матросы ни в чем не признались.
      Брандон приехал и опознал меня, затем известил шефа... Несмотря на свою так называемую незаинтересованность в деле, он кинулся к изголовью моей больничной койки, как родная мама. Видно, чтобы поправить мне подушки... Но вдвоем со Стариком они сделали все необходимое, чтобы мое имя не просочилось в прессу.
      Английская юстиция чрезвычайно деликатна!
      Лучше бы для моего спокойствия они нашли всю банду...
      Я предоставил Брандону полный отчет со всеми подробностями. Пусть разбираются...
      Тихий стук в дверь.
      - Входите! - приглашаю я.
      Мой ночной охранник просовывает свою огромную бычью голову в приоткрывшуюся дверь.
      - Здесь полицейский! - докладывает он.
      - О'кей!
      Входит Брандон. На нем дорогое пальто скучного цвета огнеупорной стены. В руке шляпа, через локоть висит тщательно свернутый зонт, и весь он торжественный, как на похоронах. Его жена, очевидно, так же торжественно сейчас стоит на кухне у плиты и готовит ему пудинг.
      - Ба! - говорю я. - Каким ветром?
      Брандон адресует мне сочувственную улыбку старого товарища. Он профессиональным глазом осматривает мой температурный лист, где красная линия неуклонно стремится вниз.
      - Вы выздоравливаете! - оповещает он тоном сиделки со стажем.
      - Как заново родился! - соглашаюсь я.
      - Браво! Как ваша рана?
      - Болит, но заживает. Доктор сказал, что я даже не останусь парализованным.
      - Очень хорошо, отлично... Он кладет руку на спинку стула.
      - Вы позволите?
      - Садитесь...
      Он садится, ставит свой зонтик между ног, вешает шляпу на ручку зонта и расстегивает пуговицу идеально выглаженной рубашки, которую его жена тщательно выстирала, не пожалев крахмала, чтобы он выглядел на все сто, как истинный джентльмен.
      - Комиссар, я пришел, чтобы поговорить о нашем деле.
      - Хорошая мысль!
      - Следуя вашему указанию, я сделал обыск у Стоуна. Мы смогли открыть сейф и нашли партию кокаина. Этот человек стоял во главе крупной организации, промышляющей наркотиками. У него было огромное количество продавцов здесь, в Англии, и я подозреваю, что его сеть охватывает и другие страны.
      - Мне очень приятно это слышать...
      - Но я не понимаю, - говорит он, - как вы через приговоренного к смерти Ролле вышли на этого человека?
      - Мне кажется, что я вам уже объяснял все, что связано с моими розысками, коллега.
      - Это верно. Но поймите, это не просто вопрос в широком понимании... Как по-вашему, какая связь между Стоуном и Ролле? Ведь связь существует, поскольку через одного вы вышли на другого...
      Я со скрежетом чешу свой небритый подбородок.
      - Эта девушка, Марта Обюртен... - напоминаю я. - Я хотел ее допросить по поводу Ролле. Разыскивая ее, я нашел ее труп. Это автоматически заставило меня искать возможного убийцу...
      - Хиггинса?
      - Хиггинса, да... Человека с седыми волосами. Кстати, вы что-нибудь узнали о нем?
      - Нет. Он как растворился.
      - А его машина? Красный "хиллман"?
      - Машину мы обнаружили в одном из гаражей Дувра, где он ее регулярно оставлял. Это позволяет думать, что он смылся во Францию. "Хиллман" находится там уже в течение нескольких недель. Но никаких следов. На машине фальшивые номера...
      Я задумчиво морщу лоб.
      - Дя, вот тут, - продолжает он, - тупик.
      - Это точно...
      - Вы думаете, что Эммануэль Ролле тоже был в банде?
      Я пожимаю плечами.
      - Трудно сказать. Честно говоря, я затрудняюсь ответить...
      - Все это остается очень загадочным, - вздыхает Брандон.
      - Да уж...
      Его заостренный нос подергивается. Как у кролика. Он что-то хочет спросить, но не осмеливается... Я спокойно жду, когда он решится. Здесь под одеялом я чувствую себя королем.
      - Скажите, Сан-Антонио, - говорит он, - вы выходите из больницы завтра?
      - Точно...
      - И вы... конечно, сразу же возвратитесь во Францию? Я улыбаюсь.
      - Не уверен...
      - Правда?
      - Нет, мне хочется еще раз посетить Нортхемптон. Меня не покидает мысль, что я там найду еще чего-нибудь... Именно оттуда я пошел по следу, и вы знаете, что именно оттуда ниточка потянулась к источнику, то есть к сейфу Стоуна. Словом, надо вернуться порыскать...
      - Очень хорошо... Ему будто легче стало.
      - Господин комиссар, скажите, вам очень помешает мое присутствие?
      Я внимательно смотрю на него.
      - Послушайте, Брандон, будем играть в открытую. Под скромным термином "присутствие" вы имеете в виду слежку за мной, поскольку, на ваш взгляд, я слишком непредсказуемый, так?
      Он молчит. Его костлявые коленки сжимают тщательно свернутый зонтик.
      - Да нет же, - заверяет он. - Я говорю откровенно... Я вижу, что вы натура экспансивная, ваши методы связаны скорее с чувствами, чем с логикой. И просто мне интересно посмотреть, как вы работаете. Более того, мне кажется, что вы не говорите по-английски...
      Я продолжаю на него смотреть. Его покрытый рыжими пятнами лик чист, как весеннее небо.
      Он искренен, я это чувствую.
      - Брандон, теперь моя очередь быть откровенным. Да, я иду на ощупь, по нюху, следуя своему нюхомеру, если вы понимаете мои выражения, но только эта система может быть эффективной, когда присутствует фантазия... Если же вместо нее будете присутствовать вы, то я буду чувствовать себя скованно, а мне хотелось бы этого избежать...
      Он вздыхает.
      - Жаль...
      - Не надо, не жалейте. Давайте условимся так: начиная с завтрашнего вечера вы ждете меня в гостинице "Коронованный лев". При малейшей опасности я дам вам знать. Идет?
      Брандон горько смеется.
      - Идет, - повторяет он за мной с акцентом Кирка Дугласа.
      Он берет в руки себя, затем шляпу и зонтик и встает.
      - Вам нужно что-нибудь?
      - Машину.
      - Я дам распоряжение. Ее пригонят завтра во двор клиники...
      - Спасибо. О! Кстати, о машине. Я брал тачку напрокат у своего земляка в гараже "Эк-сельсиор" в Нортхемптоне. Она осталась перед офисом Стоуна...
      - Не беспокойтесь, - отвечает Брандон, - мы ее уже давно перегнали владельцу.
      Он выходит.
      Люди Скотленд-ярда, что ни говори, очень хорошо организованы...
      По крайней мере, доставляет удовольствие думать, что английские полицейские приучены спрашивать разрешения участвовать в деле...
      Какой-то француз, переодевшись в священника, вскрыл дело с наркотиками прямо у них под носом... Белая мука! Вот только пирожки не испечешь...
      Вы скажете, что я выпендриваюсь. Безусловно, вы правы! Но согласитесь, что есть отчего!
      Глава 15
      Где пойдет речь о грустном пеликане
      - Здравствуйте, господин Стендли. Вы меня узнаете?
      Старый аптекарь печален больше, чем обычно. Он пальпирует зоб, он совсем посерел, а глаза наполовину закрыты.
      Он кивает головой в знак согласия.
      - Ну слава богу! Вы стали отличным физиономистом...
      Пеликан смотрит на меня со скучающим видом. Клиенты, видимо, совсем забыли про его аптеку. Пауки устраивают капитальную систему поимки всех мух, которые засидели склянки на полках, покрыв их ровным черным слоем. Паутина везде: на потолке, на стенах - будто странные декорации в театре...
      Я закрываю за собой дверь и иду к прилавку.
      - Вы видели? Бедная Марта... - говорю я. - Не повезло девчушке, а? Такая красивая...
      Он жалостливо склоняет голову. Он больше не в силах переносить горе из-за своих знакомых, он упал на самое дно своих горьких переживаний и разбил там бивуак.
      Вы заметили, что с тех пор как я пришел, он изъясняется только знаками? Это заставляет думать, что он стал немым за короткое время моего отсутствия...
      - Кстати, - пытаюсь я его оживить, - совсем недавно я как раз говорил о вас...
      Он поднимает одно веко, лишь одно, и колючий взгляд больной лошади останавливается на мне.
      - Правда? - произносит он.
      Приятно все-таки услышать человеческую речь. Ничего, что звук этот больше похож на карканье, но все же это звук. А в пыльной, темной аптеке как раз и не хватает звука голосов владельца и его клиентов.
      - Да, - продолжаю я, возвращаясь к мысли, - я говорил о вас...
      - Позвольте узнать с кем?
      - С одним человеком, который вас знает... Скорее нужно сказать - знал, поскольку он умер... Вы, должно быть, читали об этом в газетах, так как речь идет о мистере Стоуне.
      Он вновь опускает тяжелое веко...
      - Что скажете? - настаиваю я.
      - Я не знаю, о ком вы говорите, - произносит он тихо. - Как, простите? Мистер?..
      - Стоун... Судоходная компания Стоуна, Бристоль... Пожар на яхте... Вы, что ли, газет не читаете?
      - Очень редко, и всякая такая чепуха меня абсолютно не интересует...
      - Тем не менее Стоун вас знал, поскольку говорил мне о вас, упорствую я тоном, не терпящим возражений.
      - Это меня удивляет, - шелестит он еле слышно.
      Тяжело его будет расколоть. Он англичанин, знает английский закон и прекрасно сознает, что без каких-либо доказательств я ничего не смогу с ним сделать...
      Но только он еще не знает Сан-Антонио, короля в добывании сведений! И не догадывается, что мне начхать на английский закон!
      А доказательства - я ему их мигом представлю!
      - Я полагаю, что нам надо поставить точки над "i", господин Стендли...
      Он стоит задумчивый, все больше походя на большого грустного пеликана, проглотившего по рассеянности вместо вкусной рыбки пружину от дивана.
      - Видите ли, - заявляю я, - благодаря собранной мной информации я смог обнаружить склад наркотиков... Мне повезло! Я, как говорится, нашел то, что искал. Стоун, припертый к стене, рассказал мне, что вы тоже замешаны в этом деле... Ваша так называемая помощница осуществляла транспортировку, а ваша прогоревшая аптека была перевалочным пунктом торговли наркотиками...
      Он пожимает своими опущенным плечами.
      - Вы пересказываете мне ваш новый роман, - горько усмехается он и попадает в точку, - только не понимаю, почему это должен выслушивать я. Если вы действительно так думаете, идите и доложите все полиции!
      Клянусь вам, я немножко обескуражен его упорством. Может, я избрал неправильную тактику? Но, с другой стороны, чутье мне подсказывает, что старый хорек блефует. В любом случае отступать уже некуда.
      - Послушайте, Стендли. Мне кажется, что вы разумный человек, а?
      - Мне тоже так казалось, - соглашается он.
      - Отлично! Тогда откройте пошире ушные раковины и не спешите мне отвечать. Если я пришел сюда один, то это значит, что я готов предложить вам сделку...
      - Так, так...
      - И торг здесь неуместен, - смеюсь я. - Послушайте дальше. Мне известно, какую роль вы играли в этой истории. Я нашел письмо, написанное Марте высоким блондином в замшевом жилете, вы знаете, французом. В этом письме он упоминает вас.
      Я не уточняю, что тот написал всего лишь слово "старик".
      - Эту бумагу я приложил, - продолжаю я, - к отчету, который составил для Скотленд-ярда. Они там очень обрадуются. Они его пока не читали... Но вам эта бумага будет стоить дорого, Стендли, очень дорого. Не забудьте, что Марта умерла, потому что ее отравили. Она была вашей сообщницей, а вы торговец ядами. Эти два обстоятельства, естественно, будут учтены английской полицией, не сомневайтесь. И я уверен, что однажды утром вы обнаружите у себя два метра веревки на шее. Понимаете, о чем я толкую? Я видел, как повесили Эммануэля Ролле. Именно чтобы присутствовать при этой экзекуции, я приехал в вашу туманную дыру. Скажу вам честно, как полицейский, ничего забавного в акте повешения нет!
      Он остается безучастен.
      - Вам нечего сказать? - чуть повышаю я голос, чтобы немного его подбодрить.
      Старый аптекарь опять пожимает плечами и грустно вздыхает.
      - Что я могу сказать по поводу этой глупой истории, не имеющей для меня никакого смысла? Вы глубоко заблуждаетесь, господин полицейский. Отнесите свой отчет вместе с письмом в местную полицию, а они будут действовать, как им полагается...
      Черт бы его побрал! Эдак мы никогда ни к чему не придем!
      Я встаю.
      - Хорошо, - соглашаюсь я, - если вы настаиваете... Хотя меня бы вполне устроила тысяча фунтов, чтобы закрыть глаза на некоторые вещи...
      Он только разводит руками, как бы показывая полное бессилие.
      - Вы же понимаете, - продолжаю давить я, - что я здесь веду официальное расследование. Официальное и в то же время свое собственное. У меня сейчас одна забота: побыстрее вернуться к себе и забыть весь этот ваш бизнес с наркотой, вы понимате?
      - Вы меня шантажируете? - спрашивает он точно таким же тоном, как если бы осведомлялся в агентстве Кука по поводу путешествий.
      - О! Не надо оскорблений, господин Стендли...
      - Это методы французской полиции?
      - Не забывайтесь, мой друг!
      - Хорошо, будьте добры - уйдите отсюда! - заявляет он.
      - Но я сообщу в полицию...
      - Пожалуйста, идите в полицию, но оставьте мой дом...
      Я еще не встречал такого упертого осла. На стене висит телефонный аппарат.
      - Ну как хотите, - прекращаю я спор.
      Достаю жетон и, глядя в глаза Стендли, щелчком подбрасываю его вверх, затем ловлю и, поскольку старик молчит, иду к аппарату. Хорошо, что у меня есть номер телефона гостиницы, чтобы позвонить Брандону.
      Я поднимаю трубку. Телефонистка соединяет меня с гостиницей.
      - Инспектора Брандона, пожалуйста! Раздается голос моего коллеги:
      - О! Это вы? Рад вас слышать! Что нового?
      - Кое-что, - говорю я, продолжая смотреть прямо в полузакрытые глаза Стендли. - Прошу вас приехать в аптеку Стендли, у которого работала Марта Обюртен. Я представлю вам доказательства его вины!
      - Сейчас приеду.
      Я вешаю трубку.
      - Вот, пожалуйста, поскольку вы сами этого хотели...
      Похоже, на этот раз старикана проняло. Он опускает голову.
      - Пока еще все можно устроить за тысячу фунтов, - настаиваю я.
      Чертов ишак морщится и пожимает плечами.
      Старый хмырь! Согласись он отдать мне тысячу фунтов, это и было бы доказательством.
      Он медленно проходит к шкафам.
      - Эй, папаша, - зову я, обнажая пушку. - Не вздумайте смотаться, а не то я устрою погром в вашей будке!
      Аптекарь не отвечает. Он выдвигает маленький ящичек. Если там пистолет, то я обещаю сделать дыру в нем раньше, чем он поднимет свое оружие на пять сантиметров... Но нет... Он вынимает маленькую коробочку из-под конфет, открывает, осторожно двумя пальцами берет что-то похожее на шарик жвачки и сует в рот.
      - От кашля? - смеюсь я.
      - Да. И от всего остального тоже. Загадочные слова, подумаете вы.
      Скорее нет, поскольку он падает, как обрушившаяся стена, только шуму меньше...
      Я бросаюсь к нему. Но слишком поздно. С цианистым калием шутки плохи. Свои последние слова, заметьте, по-французски, он уже произнес... Странная штука жизнь!
      То, что я принял за конфеты, были шарики с ядом.
      Стендли проделал то же, что рейхсфюрер Геринг. Старый аптекарь избавился от своего зоба, от жизни и от неприятностей...
      А я так хотел добиться доказательств его вины!
      А теперь что? Мертвые не очень-то разговорчивы.
      * * *
      - Братская могила растет, Брандон, - говорю я своему коллеге со свернутым зонтиком.
      Этот парень, Брандон, даже если вы его посадите на целую семью ежей, не шелохнется, а будет сидеть с видом мудрого зайца. Он наверняка был усидчивым школьником, и по его лицу можно определить, что он и сейчас бы имел самую высокую оценку за дисциплину и проходной балл по математике в любое заведение.
      Он осматривает труп аптекаря, в то время как я пересказываю ему содержание нашего разговора.
      - Вы обращаетесь с людьми как ковбой на Диком Западе, - замечает он с укоризной. - Тактика выжженной земли в некотором роде.
      - Извините меня... Это входит в метод, о котором я вам недавно говорил. Помните?
      - Своеобразный метод, - иронизирует он.
      - Это да... Немножко быстрый, но зато эффективный. А так, не имея против старика никаких улик, вы вряд ли смогли бы добиться признания от старого упрямца. Теперь он сам предоставил нам все доказательства... Вам ничего другого не остается, как только произвести обыск и обнаружить кокаин, а заодно и секретный журнал с именами покупателей наркотиков...
      Глава 16
      Где пойдет речь об одном визите
      Я полагаю, что этот ужин с глазу на глаз с Брандоном будет моим последним приемом английской пищи. Во всяком случае, во время нынешнего путешествия!
      Я решил заканчивать. Мне осточертела эта история с наркотой! В принципе это не мое дело, и я не хочу горбатиться за моих английских друзей из Скотленд-ярда! А, нет! Я еще надеялся узнать, какое отношение имел Эммануэль Ролле к этой банде. Но с тех пор как Стендли, последний персонаж моей английской истории, отбыл в мир иной, я сказал "баста"!
      Сегодня вечером, после десяти часов, я должен встретиться с моей медсестричкой. Она как раз закончит работу. Девчушка со мной подскочит до небес, а утром - посмотрите в окно, нет ли туч? - махну самолетом в Париж...
      Площадь Пигаль! Сена... Милые моему сердцу кафе!
      - О чем вы думаете? - спрашивает Брандон, которого вино сделало более человечным.
      - О чем может думать парижанин вдали от Франции, как вам кажется?
      - О Париже?
      - Да... Надо, чтобы вы как-нибудь приехали в нам. Мы вам устроим путешествие по-королевски, Брандон...
      - С удовольствием. Мы болтаем о всяких пустяках, поглощая очень съедобную индейку.
      - Вы чувствуете, что выздоровели? - спрашивает он.
      - Кажется, да... Но кроме раны на плече я еще ощущаю некоторую слабость во всем теле... Три дня сна по приезде, потом три дня с удочкой на мосту Сен-Клу, и все как рукой снимет.
      Время почти восемь вечера, когда я жму ему пять, думая о том, что если не поспешу, то опоздаю на сеанс любви к Долли...
      Видели бы вы меня на дороге в Лондон: точно метеор! Другие водители, когда я проношусь мимо, наверняка крутят пальцем у виска в мою сторону, а потом щупают пульс и беспокоятся, не поднялось ли давление...
      Я продолжаю давить на газ еще некоторое время... и вдруг резко торможу. Дорожный указатель дает название городка: Аят!
      Аят! Местечко, где живет велосипедист, жертва дорожно-транспортного происшествия. Именно из-за него, если разобраться, все и началось...
      Я нахожу мастерскую, где кузнец мне прошлый раз указал дом Даггла, сомнительной жертвы...
      Красные отблески, запах угольного дыма... Он еще работает, кузнец-удалец. Библейская сцена: человек кует железо...
      Я останавливаю своего коня. Ничего, пусть Долли покипит в ожидании меня.
      Кузнец подковывает очередного жеребца, который фыркает и оглядывается, как бы спрашивая, какого черта там сзади с ним делают. В свете полыхающего огня он отливает красным, как сказочный Пегас... Два или три человека стоят вокруг, глядя на работу кузнеца.
      Я подхожу. Недоверчивые взгляды встречают меня.
      - Добрый вечер, джентльмены, - говорю я, мысленно приподнимая несуществующую шляпу.
      Мне отвечает тихий шелест губ.
      - Кто-нибудь из вас знает французский? - спрашиваю я.
      Худой человечек в черном произносит застенчиво:
      - Немного... Я преподаватель...
      - Очень рад.
      - Позвольте представиться - Робсон...
      - Комиссар Сан-Антонио. Я из французской полиции, провожу расследование для страховой компании по поводу дорожно-транспортного происшествия, жертвой которого был господин Даггл...
      - А! Отлично.
      Он очень любезен, этот учитель. Страшно застенчивый, смешной и очень молодой. С головой слишком быстро выросшего юноши, отупевшего от учебы. Я так понимаю, что он пришел поглазеть на работу кузнеца ради развлечения, вместо того чтобы кадрить местных тоскующих красавиц...
      - Мы могли бы поговорить с вами спокойно?
      Мы выходим.
      - Видите ли, господин... э-э...
      - Робсон!
      - Да, так вот, господин Робсон, мне хотелось бы узнать кое-что о самом Даггле. Прежде всего, чем он занимается?
      Учитель задумывается.
      - Он делает радиоконденсаторы.
      - И на этом можно заработать?
      - Думаю, да. Он работает на заграницу. Это специальная модель, кажется, которую он сам разработал, и она хорошо продается во Франции и Бельгии...
      Мне кажется, что я сплю.
      - Видите ли... радиоконденсаторы... Я всегда думал, что их выпускают на специализированных заводах. Вы так не считаете, господин... э-э...
      - Робсон.
      - Нет, господин Робсон?
      - Да... - бормочет он. То, что он мне только что сказал, открывает такие горизонты!
      - Будьте любезны, господин Ронсон...
      - Робсон!
      - Да, господин Робсон, не могли бы вы пойти со мной к Дагглу? Вы будете переводчиком.
      - Хорошо...
      Он правда очень любезен. Будь у меня связи в британском министерстве просвещения, я бы начал хлопотать о его повышении по службе!
      * * *
      Дагтл сам выходит открывать.
      Я быстро понимаю, что правильно сделал, пригласив с собой учителя. Это для Дагтла определенный психологический удар, поскольку учитель в деревне даже английской - лицо значимое и мое появление в его компании весьма смахивает на официальный визит!
      - Переведите Дагглу, - говорю я, решая, по своему обыкновению, врезать сразу под дых.
      Я стараюсь сконцентрироваться, чтобы собрать воедино основательно перемешанные мысли...
      - Скажите ему, что мне хорошо известно, что он член банды, торгующей наркотиками.
      Бедняга учитель аж подпрыгивает. Но Даггл с почтением его слушает. Потом бледнеет и отвечает с жаром.
      - Остынь, папаша! - кричу я, будто тот меня понимает. - Он отрицает? спрашиваю я у учителя.
      - Да...
      - Скажите ему, что это бессмысленно: у меня есть доказательства. Он прячет большие дозы кокаина в свои замечательные конденсаторы - ловкий способ вывозить наркотики.
      Ну, теперь я жму до конца, поскольку мне уже все ясно и я уверен в своей правоте. Я вдруг обнаруживаю в себе тот самый внутренний подъем, который дает потрясающие результаты в конце расследований. В этот момент я чувствую себя великолепно. Согласитесь, что это огромное удовлетворение воссоздать правду! Расхождение во мнениях во время допроса - еще один козырь в моих руках, поскольку дает мне возможность конкретизировать мысль.
      Я говорю как медиум, с закрытыми глазами, не обращая внимания на учителя, который с грехом пополам пытается перевести то, что слышит...
      - Он был в контакте со Стендли, аптекарем, Стоуном, Хиггинсом, Мартой Обюртен. Однажды вместе с Мартой они решили схитрить и оставить для себя небольшое количество кокаина, чтобы загнать налево... Девушка взялась толкнуть дурь, припрятанную Дагглом.
      - Позвольте, - робко прерывает меня учитель, - но что означает "загнать налево", "дурь" и "толкнуть".
      Я отмахиваюсь от его словарных затруднений, как от мухи...
      - Не обращайте внимания, он прекрасно понимает, что я говорю... Одним словом, они вели торговлю сами по себе. Но только хозяева все-таки заметили и решили ликвидировать Даггла, поскольку он стал опасен... Он мог попасться, и тогда бизнесу крышка. Происшествие было не случайностью, а покушением! Но оно провалилось, однако послужило предупреждением Дагглу. Они не могли его замочить прямо так, сразу после неудавшейся попытки, поскольку внимание полиции привлекло бы убийство свидетеля...
      Я щелкаю пальцами, открываю глаза и в упор смотрю на радиомастера.
      Он упал в кресло и говорит, говорит...
      - Что он там лепечет?
      У учителя на лице отвращение. Он отворачивает голову от Даггла и смотрит на него только боковым зрением, чтобы не упускать из виду, что тот вещает, и переводит на одном дыхании:
      - Он признает... Он говорит, что был всего лишь игрушкой в их руках, он ничего не знал...
      Я думаю о Марте.
      Ей это дорого обошлось. Они ее отравили, и теперь у нее на животе растет огород...
      - Хорошо. Теперь вопрос ребром, как говорят самураи, - прерываю я деревенского полиглота. - Куда уходили эти замечательные конденсаторы?
      Ответ:
      - Адреса разные. Но во всяком случае, всегда на привокзальные склады, то во Франции, то в Бельгии, то в Италии.
      - Вы знаете Хиггинса? Ответ:
      - Я видел его один или два раза...
      - Где он прячется? Ответ:
      - Не знаю.
      - Были ли у него особые приметы? Ответ:
      - Французский акцент. Тут я торможу... Это очень интересное обстоятельство.
      - Знаете ли вы Ролле, Эммануэля Ролле? Ответ:
      - Я иногда видел его вместе с Мартой...
      - Был ли он членом банды Стоуна? Ответ:
      - Я не знаю...
      - Во время так называемого происшествия он был один в машине? Ответ:
      - Нет. Он был с Хиггинсом.
      - Кто вел машину? Ответ:
      - Хиггинс...
      Я испускаю крик, как гладиатор после победы. Итак, осужденный не лгал. Эммануэль Ролле невиновен! Я подозревал, что именно так и было, только думал, что несчастный случай произошел по вине Марты и, чтобы спасти ей жизнь, Ролле взял вину на себя...
      Но все пока окутано толстым покровом тайны...
      - Хорошо... - говорю я. - Господин Ротсон...
      - Робсон!
      - Господин Робсон, я вас благодарю за вашу бесценную помощь. Время не ждет, мне надо ехать. Вот вам пистолет. Держите этого молодца на мушке, пока не прибудет полиция. Я сейчас их вызову... Когда они приедут, скажите, чтобы они срочно вызвали инспектора Брандона. Он находится в гостинице "Коронованный лев" в Нортхемптоне... Вы запомните?
      Он кивает головой в знак согласия и сумасшедшим взглядом смотрит на пистолет, который я сую в его руку. Естественно, что ему сподручнее было бы держать указку...
      - До свидания, господин Ропсон... Несмотря ни на что, он находит силы, чтобы тихо протестовать в который уже раз:
      - Робсон!
      Глава 17
      В которой пойдет речь о том, что пора заканчивать эту историю!
      Малышка Долли, я надеюсь, надолго запомнит финал нашей бурной ночи.
      Я приехал к ней в ее маленькую квартирку, опоздав на два часа, но, клянусь, компенсировал ей свое опоздание.
      Мы начали с самого жареного, пропустив, к чертям, закуски. Так делают только очень изголодавшиеся люди.
      Сначала я исполнил "маленького жандарма", потом мы вместе - номер "девушка, набивающая стулья", плавно перешли на "мама-дядя", попробовали "тачку по-японски", ну а уж напоследок, за полчаса до отъезда в аэропорт, я придумал еще один трюк, который назвал "девушка в тумане". Название удачное, особенно если учесть выпученные глаза Долли. Обязуюсь выслать рецепт всем, кто сделает запрос, только не забудьте вложить в конверт чек на пятьсот франков!
      И вот "Каравелла" Эр-Франса несет домой мои сто восемьдесят фунтов (девяносто килограммов - для тех, кто не очень внимательно читал этот роман, толкаясь в транспорте).
      Фелиция, моя дорогая маман, приехала меня встречать в аэропорт... Она плачет как на похоронах. Нужно шлепать ее по щекам, чтобы она пришла в себя.
      - Какой ты бледный, сынок, - вздыхает она.
      - Это от усталости, мама, - успокаиваю я ее, прокручивая в памяти мое прощание с Долли, ненасытной медсестричкой.
      Воздух Парижа! Мой квартал! Это стоит всех плевритов на свете, дорогие друзья! Всех морских бризов! Всех сырых ночей Тадж-Махала! Последняя реалия специально для того, чтобы доказать, что вы имеете дело с образованным, знающим человеком, а не с недоумком, дебилом или склеротиком!
      Мы берем такси и едем в наш домик на окраине.
      Фелиция говорит мне:
      - У меня есть для тебя большая новость...
      - Давай! Мы что, выиграли в лотерею?
      - Не совсем... К нам на обед придет твой шеф.
      Вот тут, ребята, держите меня! Крыша едет! Старик придет обедать ко мне домой?!
      - Как это может быть, маман, такие чудеса? Мне рассказывали про чудеса Лурда и Фатимы - я в это слабо верю, но пережить чудо самому, наверное, еще интереснее.
      Она смеется от всего своего доброго сердца.
      - Твой шеф звонил мне и сказал, что ты прилетаешь сегодня. Он добавил, что хотел бы поболтать с тобой спокойно наедине, и если меня это не очень стеснит... Знаешь, Антуан, я решила начать с копченого языка, затем кебаб на вертеле... И потом я купила курицу...
      * * *
      И вот приходит босс, дорогие друзья! Мы его сажаем в наше лучшее кресло, и он сидит с сигарой во рту толщиной с мою ногу...
      Мы уплетаем маманин язык, если можно так выразиться, потом кебаб, сначала тот, что жаренный на вертеле, а затем тот, что жаренный на сковородке, после этого и курочка пролетает незаметно...
      Мы едим салат, сыр, пирожные, взбитые сливки...
      Пьем кофе...
      И только после этого я начинаю не торопясь рассказывать о своих приключениях...
      Все, полностью, не пропуская ни одной запятой.
      Босс опять закуривает сигару, и мы сидим в тишине и в дыму, погрузившись в свои размышления...
      Наконец шеф поднимает руку к своему черепу, гладкому и блестящему. Не лысина, а концертный рояль!
      - Думаю, что я пришел к тому же заключению, что и вы, - говорит он.
      - Спасибо, патрон, я не...
      - А, это! Я вас знаю, Сан-Антонио... Я не только знаю своих сотрудников, но я знаю также своих друзей...
      Я смотрю на него...
      - Вы, наверное, спрашиваете себя, почему Эммануэль Ролле заплатил так дорого за преступление, которого не совершал?
      - Да, конечно...
      - И если это не из-за женщины и не из-за любви, то тогда из-за мужчины и... опять же из-за большой любви...
      - Да, именно... человека.
      - То, что он мог сделать из-за жены или из-за любовницы, он сделал для своего друга... самого большого друга, самого близкого, для своего отца
      - Я тоже так думаю, шеф!
      - Вы говорите себе, что арендатор дома и владелец судоходной компании разительно похожи. Вы говорите себе, что, как только вы произнесли имя Ролле, Стоун решил вас ликвидировать...
      - Точно так, патрон!
      - Вы знаете, что у Ролле седые волосы...
      - Да!
      - А я вам скажу еще, что он обучался в Оксфорде, значит, прекрасно говорит по-английски...
      - А! Вот как.
      - Вы знаете, что красный "хиллман", оставленный в гараже Дувра, может означать, что машина принадлежит кому-то, кто постоянно курсирует между Францией и Англией, ездит туда и обратно через Ла-Манш...
      - Короче говоря, - заключаю я, - мы оба сейчас знаем, что отец Ролле и есть Хиггинс, а, шеф? Он вместе со Стоуном организовал грязную торговлю наркотиками.
      Дело набрало обороты... Старик рассматривал эту аферу как обычное дело - преступное, деликатное, сложное, опасное, но обычное... И он подрядил туда сынка... Но только у того были другие мысли... Он пошел на это без желания, без удовольствия. А когда старик стал убийцей, в тот вечер, когда он вернулся из Нортхемптона, Эммануэль все понял и решил сдаться... Убийца должен был защитить честь семьи, но сделал это за счет собственного сына.
      - Именно так...
      - Но вы же знаете семью Ролле. Вы считаете, что это как раз в их жанре? Шеф произносит без тени сомнения:
      - Я думаю, да. - Он вздыхает. - Это страшное страдание для отца: ведь он так любил своего сына...
      - Тогда почему он допустил его казнь?
      - Бизнес, скорее всего... И потом, он понял, когда было слишком поздно. Эммануэль просто не выдержал бы мысли, что он сын осужденного на смерть, и предпочел стать жертвой... Преступление сына выглядело вполне банальным. Это почти естественный рефлекс, простительный в любом случае... Преступление отца было бы более одиозным и бросило бы тень на всю семью...
      Он вспоминает о своей сигаре и выпускает большое облако дыма, закрывающее свет люстры, как английский туман.
      - Сан-Антонио...
      - Да, шеф?
      - Когда вы поняли, что виновен отец Ролле?
      - Как только обнаружил цифры на пуговице: 18-15-12-12-5... Даже не будучи специалистом по дешифровке, я сумел прочитать эту нехитрую криптограмму. Все стало ясно, когда я заменил цифры на соответствующие по порядку латинского алфавита буквы. Это дало фамилию Ролле.
      На следующий день я читаю в газете: самоубийство колониального исследователя.
      Я отбрасываю газету подальше от себя.
      ... Ладно. Хорошо! Я согласен! Шеф устроил как можно лучше. Так, конечно, пристойнее, но мне осточертела эта история...
      Меня уже тошнит от этой серенады!
      У вас случайно не найдется чем промочить горло, а, друзья?