4

Когда я вошел в гостиную, Эмма уже не смотрела телевизор. Ее взгляд был устремлен на входную дверь. Мерцающий свет телеэкрана отбрасывал на полуобнаженное тело накатывающие волнами блики. Глаза женщины светились в полумраке. Одежда по-прежнему кучей валялась на полу.

– Эмма, – пробормотал я, – у меня не хватает решимости уехать.

Она повернулась лицом к экрану, озарившему ее голубым светом, словно вспышкой молнии в грозу. Я направился к дивану, держа в руках свой нелепый чемодан. Судя по всему, я выглядел полным идиотом.

– Оденьтесь, Эмма, и прекратите ваши ребячества.

Она даже не пошевелилась.

– Неужели вы не понимаете, что ведете себя отвратительно? Может быть, вы затеяли все это, чтобы меня унизить?

Я опустился около дивана на колени. Исходящее от ее тела тепло обжигало меня. Искушение было слишком велико. Я понимал, что больше не в силах противиться ее чарам. Она мягко коснулась рукой моего затылка и вдруг властно привлекла меня к себе. Наши губы встретились. Ее поцелуй вовсе не был поцелуем холодной женщины...

– Почему ты солгала мне, Эмма?

– Это не было ложью, Жеф. Я сама не знала, что такое любовь. Фернан очень неуклюж в постели, почти импотент. Его ласки вызывают у меня отвращение, и я сочла это отвращение признаком фригидности.

Она вновь наклонилась ко мне и одарила долгим поцелуем. От любви я потерял голову.

– Вы сумели доказать, что я ошибалась, спасибо вам за это.

Я понял, что со мной случилось что-то ужасное. Я любил эту женщину и точно знал, что уже не смогу без нее жить.

– Эмма, ты самое восхитительное приключение в моей жизни. Собственно, ты стала для меня самой Жизнью...

Мой взгляд случайно упал на подставку для трубок, принадлежавших Медине.

– Я подлец, Эмма.

– Почему?

– Ну, потому что... Неужели ты сама не понимаешь? Твой муж дал мне кров, предоставил шанс вернуться к жизни и...

– Вас не должны мучить угрызения совести, мой дорогой...

– Но...

Эмма повернулась ко мне. В ее глазах сквозила тревога. – Вы большой писатель, Жеф, и, следовательно, прекрасный психолог. Неужели вы до сих пор не поняли, что Фернан – гнусный тип?

– Умоляю тебя, Эмма, не нужно говорить про него гадости, это неблагородно!

– Если бы вы знали, что он из себя представляет! Бедный Жеф, разве вы не понимаете, что Фернан просто пользуются сложившимся положением? Хотите правду? Ну что же, слушайте! Когда Фернан вас в первый раз увидел в кафе, ему в голову пришла дьявольская идея...

– Какая, Эмма?

Она принялась рассказывать, одновременно поспешно, несвойственными ей неловкими движениями натягивая на себя одежду.

– Загнать вас в ловушку и эксплуатировать, как золотую жилу. Этот тип не в состоянии держать в руках перо. Он умен, честолюбив, но напрочь лишен таланта. Этого он не может простить ни судьбе, ни людям, а еще меньше – своей жене. Давая вам свою визитку, он был убежден, что рано или поздно вы позвоните. Он прекрасно понял, что вы стоите на краю пропасти, и приготовился, чтобы заманить вас к себе! Ваши книги? Незадолго до вашего появления он купил их у букиниста на набережной Сен-Мишель. А фотография была взята из архивов его газеты. Выньте ее из рамки и посмотрите на обороте: там стоит инвентарный номер.

Откровения Эммы сразили меня наповал. Жизнь преподносила мне немало неприятных сюрпризов, я привык к разочарованиям, однако Медина и его грязные расчеты показались страшнее, чем смертный приговор, испорченная карьера и изуродованное лицо. Он словно столкнул меня на самое дно глубокой пропасти. Мне хотелось узнать все.

– С какой целью он это затеял?

– А вы сами не догадываетесь? Заставить вас писать статьи, которые он будет выдавать за свои. Он собирается заработать себе имя. Его уже узнали, он приобретает все большую известность. Мой муж не счел нужным посвящать вас в это, но каждый день в редакцию приходят мешки писем, адресованных месье Фернану Медине, молодому, но уже признанному памфлетисту. Люди поздравляют его в своих посланиях, желают ему дальнейших творческих успехов, выражают веру в его дарование! Он становится всюду желанным гостем. Популярность газеты, в которой печатаются ваши статьи, стремительно растет... Медина будет вас осыпать деньгами, но держать под запором, под моим присмотром. Ему наплевать на то, что я стану вашей любовницей. Единственная вещь, имеющая для него значение, – это слава. По сути своей он забитый, замордованный человек. Вы ведь видели его гнусную физиономию, бледную, как восковая маска!

Я крепко сжал ее в объятиях.

– Боже мой, Эмма, как все это ужасно, зачем ты мне об этом рассказываешь?

Со слезами на лице, ставшем внезапно торжественным, она произнесла:

– Потому что я его ненавижу, а вас люблю, Жеф!

– Вы меня любите?

– Ну неужели вы думаете, что я стала бы предлагать вам себя, если бы не любила? Вы вызываете у меня искреннее восхищение, я уже успела привыкнуть к вашему присутствию. Вы необыкновенный человек, на вашем фоне Фернан производит впечатление недоумка.

– Эмма, не стоит так говорить!

– Я говорю то, что думаю. Господи! С каким удовольствием я отделалась бы от него! Каждую ночь меня едва не выворачивает наизнанку, когда он залезает ко мне в постель.

– Любимая моя, бедняжка...

Я вновь страстно принялся ее целовать, словно хотел напиться молодости с ее губ... Наконец, Эмма осторожно отодвинулась от меня.

– Не мешало бы привести себя в порядок. Если он увидит меня в подобном виде, то сразу заподозрит неладное.

Передача на научные темы закончилась. Диктор объявила о выступлении критиков. Через минуту я открыл рот от изумления, увидев на экране Медину. Ведущий передачи принялся задавать ему вопросы по поводу его статей, интересовался планами на будущее. Мой эксплуататор с милой улыбкой рассказывал в деталях о том, как он создает "свои" шедевры, о мотивах, которые вынуждают его вмешиваться в течение жизни и бичевать пороки нашего времени. Он с блеском исполнял роль звезды, а точнее, мессии, ниспосланного небесами передать людям послание Божие.

Самым удивительным было то, что его воспринимали всерьез. Париж поражает своей терпимостью к людям, объявляющим себя гениями... Меня же душило глубочайшее презрение к этой присвоившей себе мой талант марионетке, ловко жонглирующей написанными мною фразами. Теперь я увидел его в истинном свете, без прикрас: мелочным, коварным, полным злобы, ненависти и желчи. Кукла, марионетка, играющая роль, которая ей не по плечу, говорящий попугай, который произносит заранее вызубренный текст. Фернан Медина торжественно пообещал очередную серию статей, в которых с еще большей непримиримостью он будет "сыпать соль на раны, срывая маски" и тому подобное.

Когда в гостиной появилась Эмма, бледная, как посмертная маска, физиономия Медины все еще маячила на экране, злобно поблескивая глазами. Некоторое время Эмма молча смотрела на мужа. Как только ведущий произнес заключительную фразу, она выключила телевизор.

– Теперь мне понятно, почему он не хотел, чтобы вы смотрели сегодня телевизор, – пробормотала она.

– То есть как?

– Фернан дал мне указание отвлечь вас сегодня от телеэкрана.

Я вздрогнул.

– Значит, ты предложила мне заняться любовью в качестве отвлекающего маневра?

– Если честно, то поначалу дело обстояло именно так. Но под этим предлогом я хотела осуществить свое самое горячее желание, Жеф.

– А Фернан догадывался, что ты для выполнения его распоряжения выберешь подобный вариант?

– Нет, конечно, но я убеждена, что ради своих амбиций он бы сумел закрыть на это глаза. Вы ведь видели, как распускал хвост этот павлин?

– Эмма, я хочу знать одну вещь!

– Что, Жеф?

– То, что произошло между нами, – это серьезно?

– Да, Жеф. Вы сделали меня по-настоящему счастливой. Я клянусь, что никогда не думала, что смогу испытать нечто подобное. Верьте мне!

– Я тебе верю!

5

Медина вернулся к полуночи. Увидев нас, он с сияющей улыбкой воскликнул:

– Еще не спите?

– Нет, – ответил я. – Слишком интересной оказалась вечерняя телепрограмма.

Улыбка мгновенно слетела с его лица. Ее место заняла привычная маска.

– Так вы видели?.. – неопределенно произнес он.

– Ну конечно, я вас видел.

– Я выглядел не слишком неуклюжим?

– Напротив, вы были просто великолепны! Вряд ли я смог бы выглядеть лучше, окажись перед камерами.

– Не нужно издеваться, Жеф. Мне было страшно неприятно все это, но не удалось отвертеться...

– Ну естественно! Слава требует жертв. Я помню это еще по старым временам.

Сидя на том самом диване, где незадолго до этого мы с такой страстью занимались любовью, Эмма с беспокойным видом смотрела на нас. Медина растерялся, не зная, как себя вести. Он чувствовал мой гнев и мучительно искал способ его усмирить или, по крайней мере, ослабить. Внезапно ему на глаза попался чемодан, о котором я совершенно забыл. Чемодан стоял посреди комнаты и выглядел весьма многозначительно.

– Это еще что такое, Жеф?

Я рискнул ухмыльнуться.

– Сами видите: мой чемодан.

– А почему он здесь?

– Дожидается меня. Я уезжаю, Медина. Мне осталось лишь поблагодарить вас за гостеприимство...

Медина, вероятно, побледнел бы, если бы уже не был белым, как мел. Его и без того тонкие губы вытянулись в ниточку.

– Что вы хотите этим сказать, Жеф?

– Природа обделила меня даром заниматься журналистикой с помощью посредника. Это абсолютно не соответствует моему характеру. Поэтому я предпочитаю все бросить!

Медина выглядел раздавленным. Судя по всему, я нанес ему страшный удар, разрушив его уже начавшие осуществляться планы коротким словом: кончено!

Намерение уехать было полной неожиданностью и для меня самого. Оно пришло мне в голову внезапно при виде этого лукавого существа и моего чемодана. Возникшую между ними причинно-следственную связь я расценивал как знак судьбы. Более того, отъезд представлялся единственным способом прекратить эту постоянную эксплуатацию, жертвой которой я стал.

Я старался не смотреть на Эмму, так как ее полные отчаяния глаза могли бы поколебать мою решимость и заставить еще раз изменить свои планы.

Медина молча снял пальто, бросил его на спинку кресла и направился к бару, чтобы налить себе коньяка в пузатый бокал. Этому славному парню требовалось взбодриться!

– Послушайте, Жеф, черт бы меня побрал, если я что-нибудь понимаю в вашем поведении!

Его голос дрожал. Он изъяснялся ворчливым и неуверенным тоном, словно человек, переживающий большое горе, но пытающийся держать себя в руках.

– Мне казалось, что вам хорошо в моем доме, что вы почти счастливы, – продолжал он.

– Я тоже так думал, Фернан, но, как выяснилось, это далеко не так!

– Неужели на вас так подействовало мое выступление по телевидению?!

– Возможно. Хоть я вас и видел каждый день, но потребовался свет юпитеров, чтобы понять, что вы из себя представляете в действительности.

– Жеф, вы слишком честолюбивы и не можете мне простить, что я сыграл перед камерами вашу роль!

– Вы сыграли вовсе не мою, а свою собственную роль! Неужели вы думаете, что я стал бы с такой претензией распускать перья перед ведущим? Лишь закомплексованный неудачник может вести себя подобным образом!

Медина застыл. Его глаза провалились в глубь глазниц, словно пытались спастись бегством.

– Вы не в состоянии связать на бумаге пару слов. Единственное, что вы можете хорошо делать, – это написать свое имя под моими статьями.

– Я умею также прятать, кормить и давать возможность работать человеку, находящемуся вне закона.

Медина сбросил маску любезности, показав свое истинное лицо, на котором отпечатались низость и коварство. Вся гнусность, которая накапливалась в глубине его души, готова была выплеснуться наружу.

– Я для вас – пишущая машинка, Фернан. Вас вполне устраивает, что я вне закона. Что ж, пусть со мной случится самое страшное, но я не желаю больше создавать вам имя, оставаясь в тени! Я не копировальный автомат, вы слышите?!

Рассмеявшись, я продолжал:

– Карьера Фернана Медины оказалась слишком короткой! В вашей газете долго будут гадать, почему у вас столь внезапно пропал писательский дар!

Эти слова пронзили его прямо в сердце. Срывающимся голосом Медина завопил:

– Вы останетесь и будете писать, если дорожите своей шкурой!

Этот выпад, как ни странно, подействовал на меня успокаивающе. Стало ясно, что приютивший меня человек – самый настоящий подонок. Я правильно сделал, что высказал ему все в глаза, а самое главное, слова Эммы оказались чистой правдой. Я подошел к чемодану и, наклонившись, взялся за ручку.

– Прощайте, Эмма, – произнес я, тяжело вздохнув. – Желаю вам поскорее расстаться с этим убожеством!

Медина рванулся в мою сторону и в ярости пнул чемодан ногой.

– Если вы сейчас уйдете, я позвоню в полицию и добьюсь, чтобы вас арестовали, а затем организую кампанию против вас. Ваши враги обязательно вас разыщут и пришьют!

Он забился в самой настоящей истерике: топал ногами, брызгал слюной, яростно размахивал руками, производя жуткое и нелепое впечатление. Поставив чемодан, я схватил его за галстук и притянул к себе.

– Ах ты, ничтожество, жалкая бездарь, болван из породы стукачей и воров чужих мыслей! Беги звони легавым, если у тебя хватит смелости! Но помни, что меня арестуют под твоей крышей, мразь!

Я подтащил его к столику, на котором стоял телефон. Медина несколько раз судорожно сглотнув слюну и, сорвав с себя галстук, схватил телефонную трубку. Трясущейся рукой он набрал номер полицейского управления. Я отчетливо слышал гудки, но не шевельнул пальцем, отдавшись на волю Провидения. Решалась моя судьба, судьба, которая, как я чувствовал, была заранее предначертана. Тринадцать лет я бродил по ее лабиринтам, приведшим меня к этому белому телефонному аппарату. Я смотрел на него как завороженный. На другом конце провода сняли трубку, и низкий густой голос рявкнул:

– Да?!

– Полиция? – спросил Медина.

В этот момент Эмма нажала на рычаг, оборвав связь. Медина, продолжая прижимать к уху трубку, бросил на жену полный бешенства взгляд.

– Ты потерял голову, Фернан, – примиряюще произнесла Эмма. – Глупо ссориться из-за пустяков. Все еще образуется...

Ее нежный и мелодичный голос подействовал успокаивающе на нас обоих.

– Жеф! Я не хочу, чтобы вы уезжали! – сказала Эмма, подойдя ко мне вплотную. – Вы доверяете мне, я надеюсь. В таком случае, останьтесь! Останьтесь, я на коленях прошу вас об этом!

Слезы струились по ее щекам. Она напоминала маленькую заблудившуюся девочку, одинокую, потерянную, у которой никого в жизни не осталось, кроме меня. Обо всем этом кричали полные отчаяния глаза.

– Вы больше не будете писать, Жеф! Я хочу, чтобы вы продолжали жить в вашей комнате... Я не могу допустить вашего ареста! Фернан импульсивен, но он незлой человек. Вы больно ранили его, отсюда столь подлая реакция...

Ее взгляд говорил о другом. Он молил: "На помощь! Не покидай меня! Я тебя люблю!" Ее взгляд проникал в мои жилы, словно молодая кровь, возвращая мне силы и вкус к жизни.

– Жеф, вы будете делать только то, что пожелаете. Завтра вы можете уехать, если не передумаете. Но только не сегодня. В этот вечер вы принадлежите мне, Жеф!

Она осмелилась сказать подобное в присутствии собственного мужа! Какие еще доказательства ее любви мне были нужны?! Я протянул руку к ее нежному лицу, залитому слезами, осторожно коснулся пальцами мокрых щек, бархатного ушка, завитков волос на висках.

– Хорошо, Эмма, я остаюсь...

– О, благодарю вас, благодарю!

Взяв мою руку, она поднесла ее к губам. Передо мной был восхищенный ребенок.

– Фернан, если у вас появится желание звякнуть вашим дружкам-легавым, не стесняйтесь, я буду в своей комнате и всегда к вашим услугам!

С этими словами я подхватил чемодан и покинул гостиную. В эту ночь я не сомкнул глаз!

6

Обычно Медина отправлялся в свою редакцию рано утром. Я сквозь сон слышал шум его машины, с радостью предвкушая возможность еще несколько часов провести в теплой постели. Как и все сибариты, я вообще с большой нежностью отношусь к кровати: многообразие вариантов ее использования соответствовало моему темпераменту.

На следующий день после нашего выяснения отношений Медина, прежде чем отправиться на работу, постучал в мою комнату. Я в это утро проснулся довольно рано и слышал, как он вышагивал по коридору второго этажа. Несколько раз его нерешительные шаги замедлялись около моей двери, а затем вновь удалялись. Наконец он все-таки нашел в себе необходимое мужество.

– Заходите!

Он был одет в выходной костюм, свежевыбрит, надушен и напомажен. Словом, полностью готов к рабочему дню. Я сел на кровати, щурясь от яркого электрического света. Сквозь закрытые ставни пробивался едва забрезживший день цвета мокрой сажи.

– Доброе утро, Жеф!

– Доброе утро, Фернан!

В его облике не осталось ничего от вчерашнего потерявшего голову человека. Он был собран и почтителен.

– Жеф, я хотел бы попросить у вас прощения.

– Бесполезно, мой дорогой, вы не простите меня, так как у меня нет ни малейшего желания вас прощать. Говорят, утро вечера мудренее, так вот, поутру мое желание бежать куда глаза глядят из вашего дома стало еще сильнее. Вы слишком опасны для меня. В моем положении я не имею права заводить подобные знакомства.

Слушая меня, Медина переминался с ноги на ногу. Он утратил свою враждебность и выглядел, скорее, больным. Под глазами пролегли огромные черные круги.

– Жеф, но вы должны войти в мое положение...

– Я прекрасно его понимаю, вы сделали для этого все необходимое.

– Понимать мало, необходимо в него войти и принять. Это существенный нюанс!

Медина улыбнулся своей обычной кривоватой улыбкой лицемера.

– Волею судьбы мы поставлены в зависимость друг от друга.

– Обстоятельства здесь ни при чем! Эту зависимость создали вы!

– Лучше сказать, я подчинился обстоятельствам. Давайте внесем все необходимые уточнения: я могу сдать вас полиции и, как следствие, отправить прямиком на кладбище... Вы можете свести на нет мою карьеру в газете. Если я стану писать плохие статьи или перестану писать вовсе, я погиб. Окажутся перечеркнутыми все годы моей предыдущей работы, будут забыты уже вышедшие под моим именем заметки. Я хорошо знаю этих людей!

Он замолчал. Я не сводил с него глаз.

– Какой вывод можно сделать? Вывод следующий: ваша жизнь зависит от меня, а моя карьера – от вас. Выбор за вами.

– Я больше не напишу для вас ни строчки, Фернан! Не нужно стоять передо мной с протянутой рукой. Я безропотно приму все, что уготовано мне судьбой, но отказываюсь от сделки с вами! В жизни каждого человека наступает момент, когда он, устав от борьбы, начинает ощущать отвращение к себе подобным. Это как раз мой случай. Я ненавижу этот мир подлецов и трусов, мир, где правят клевета и сделка с совестью, где травят людей, крадут их идеи, угрожают... Убирайтесь к чертовой матери, от вашей мерзкой бледной рожи меня тошнит!

Видимо, Медина дал зарок при любых обстоятельствах держать себя в руках. В ответ на мои слова он лишь пожал плечами.

– Но это же смешно, – вздохнул он. – Вы требуете, чтобы я убирался из собственного дома, забыв о том, что сами мой гость. В конце концов, подумайте хорошенько, Жеф... Хорошенько подумайте!

Он ушел. Минуту спустя в саду заурчал мотор его автомобиля, после чего дом погрузился в уютную тишину. Воздух как будто стал гуще.

Не прошло и четверти часа, как дверь моей комнаты приоткрылась и на пороге показалась Эмма. Она была в пижаме. Распущенные волосы золотистыми волнами падали ей на плечи. Не говоря ни слова, женщина скользнула ко мне под одеяло. От нее веяло теплом. Я прижал ее к себе.

– Ты была права, – прошептал я, – твой муж подонок. Уйди от него. Он тебя заразит. Старея, супруги перенимают привычки друг друга, ты не имеешь права походить на него!

Эмма уткнулась лицом в мою грудь. Я ощущал ее дыхание.

– Жеф, дайте честное слово, что не покинете меня!

– Если бы за мной не гнались по пятам, я обязательно увез бы тебя с собой. Но это нереально. Я лишен возможности найти убежище, деньги и работу.

Она отстранилась и, опершись на локоть, устремила на меня пристальный взгляд.

– Вы слишком импульсивны, любимый! Не стоит воевать с Фернаном и будить его недоверие, наберитесь терпения и ждите своего часа.

– Какого часа, Эмма?

На ее лице появилась гримаска.

– Вам хорошо известно, что из любой ситуации всегда найдется выход. Нужно только уметь ждать!

– В данном случае я не вижу выхода. Всю свою жизнь я боролся с низостью, ловкачеством, абсурдом!

– Вы меня не любите...

– Напротив, Эмма, ты можешь в этом не сомневаться!

– Если вы меня любите, то должны набраться терпения, Жеф! Оставайтесь в этом доме... Пишите для него эти проклятые статьи и ждите! Я знаю, что мы одержим верх. Я так сильно этого хочу, что ничто не сможет нам помешать, если только вы не испортите все дело, вы меня слышите?

Ей было всего двадцать лет, и изо всех своих молодых сил она верила в жизнь. У этой необыкновенной женщины была железная воля. Стоило ли отказываться от ее предложения? Я устал от борьбы. Просто устал, и все...

– Я сделаю так, как ты хочешь, Эмма.

Я впился в ее губы, успевшие прошептать "спасибо", и тотчас же маленькая девочка исчезла, уступив место влюбленной женщине.

К часу дня вернулся Медина. В руках он держал номер своей газеты, которым размахивал, как флагом. Его глаза блестели странным, нездоровым блеском. Мне не понравился этот блеск, он не предвещал ничего хорошего. Эмма молча хмурила брови. Она тоже почувствовала опасность.

Медина уселся напротив меня в свое любимое кресло.

– Как вы себя чувствуете, Жеф?

– Превосходно.

– Я тоже. Спешу вам сообщить, что моя сегодняшняя статья стала газетной сенсацией. Держу пари, весь Париж будет говорить только о ней.

Он протянул мне газетный номер. Мгновение я поколебался, но любопытство все же одержало верх, и я взял из его рук газету. Редакционная статья располагалась на своем обычном месте. Все-таки Медина сумел сам что-то родить. Я умирал от желания поскорее пробежать глазами его опус. Эмма устроилась на подлокотнике моего кресла и принялась читать через мое плечо. Медина тем временем налил себе виски и принялся разглагольствовать:

– Естественно, я уступаю вам по стилю, но статья ценна прежде всего своей информативной стороной.

Ему потребовалось не более тридцати строк, чтобы создать настоящий шедевр:

"Прошел слух, что писатель-нацист Жан-Франсуа Руа якобы вернулся во Францию после тринадцати лет, проведенных на чужбине. Поговаривают также, что Руа перенес пластическую операцию, значительно изменившую его внешность".

После этого следовали два путаных абзаца с банальными рассуждениями по поводу отсутствия совести у тех, кто, будучи виновным в смерти своих соотечественников, осмеливается тем не менее заявляться на родину, прикрывшись маской. Написано плоско, но беспощадно. Жестокость статьи пугала. Я дочитал ее до конца и не спеша сложил газету, ощущая полнейшее спокойствие. Так бывают спокойны профессиональные борцы перед лицом противника.

– Как ты посмел совершить столь чудовищный поступок! – возмутилась Эмма.

Медина даже не взглянул в ее сторону, целиком поглощенный наблюдением за моей реакцией. Я достал сигарету и закурил.

– Мне совершенно ясно, дорогой Медина, что вы никогда не будете писать. Как можно было столь интересную информацию представить в такой убогой форме? Обвиняя меня, вы добились прямо противоположного результата. Я выгляжу весьма привлекательно в глазах читателей. Впрочем, можно было бы разработать именно эту линию, постараться вызвать жалость, упирая на трагичность моего положения. Бедный тип, лишенный всего, безусловно, конченый человек, возвращается во Францию, прибегнув к маскировке! Из этого можно кое-что выжать! Хотите, я напишу продолжение?

Моя реакция потрясла Медину. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого.

– Вы блестяще исполняете роль Сирано! – с трудом выдавил он.

– Когда меня к тому принуждают!

Медина в сердцах швырнул газету на пол.

– Плохая или хорошая, эта статья знаменует собой тем не менее коренной перелом в вашей жизни, которая теперь зависит от последующих выступлений газеты. Мы можем подтвердить эту информацию, а можем ее опровергнуть. Выбор остается за вами...

Я почувствовал на своем плече руку Эммы. Она была рядом. Я нутром ощущал ее нерушимое стремление до конца бороться за наше счастье, до которого было еще так далеко...

– Ваша статья оказалась ненужной, Фернан. Я сделал свой выбор еще до вашего возвращения. Эмма может подтвердить. Я согласен продолжать наше сотрудничество.

Выражение облегчения читалось на лице Медины, возвращая ему человечность и почти любезность.

– Ну что же, в добрый час.

Я поднялся.

– Мне бы хотелось немедленно приступить к работе над статьей для завтрашнего номера.

– Очень хорошо, я тотчас же позвоню в редакцию, чтобы дали опровержение в вечернем номере.

– Как вам будет угодно. А вы не боитесь, что ваши хозяева впредь утратят доверие к вашей информации, сочтя ее легковесной?

– Мои хозяева слишком дорожат мною, чтобы применять санкции за подобную мелочь!

Против обыкновения, половину послеобеденного времени я провел запершись в своей комнате. Когда я спустился вниз с готовой статьей, Медина вновь ушел в свою редакцию, а Эмма мыла на кухне посуду.

– Я не хотела вас беспокоить, Жеф, так как догадалась, что вы работаете.

– Так оно и было. Вот результат моих трудов.

Как обычно, она была моим первым читателем, я доверял ее мнению. На сей раз моя статья носила название "Письмо отчаявшегося" и начиналась так: "Господин комиссар! Пусть весь белый свет обвинят в моей смерти! Я решил положить конец своей жизни, так как она стала невозможной в этом насквозь прогнившем обществе, где с каждым днем усиливаются преследования людей доброй воли..." и так далее, еще две страницы в том же духе. Никогда в жизни я не писал ничего более беспощадного и отчаянного. С каждой прочитанной строкой Эмма становилась все печальнее, на глаза у нее навернулись слезы. Дойдя до конца статьи, она с плачем бросилась мне на шею.

– О Жеф, любовь моя, как же это грустно, хочется умереть! Неужели вы так отчаялись?

– Нет, Эмма, просто я с горечью смотрю на жизнь. Коль скоро ваш муж требует от меня статей, он их получит. Но я вам гарантирую, что репутацию оптимиста они ему не создадут.

Вечером за ужином я вручил написанное Фернану так, словно это был подарок к празднику. Он принялся читать, налегая при этом на закуски. Закончив чтение, он степенным жестом законного собственника отправил листки со статьей себе в карман. Через несколько минут он пойдет в кабинет и перепишет своим мелким, нервным почерком мое творение, после чего статья окончательно и бесповоротно станет его собственностью.