Я медленно тронулся с места. Проститутки в летних нарядах бросали на меня изучающие взгляды. Поехал вдоль реки к мосту Сен-Клу, и вдруг в глаза мне бросился указатель: "Западное шоссе. Версаль. Сен-Жермен". Сен-Жермен!
Я оказался совсем рядом от того места, где Марианна покупала платья, где она, может быть, жила... Я свернул вправо, пересек по мосту Сену, проехал внизу к боковому ответвлению, ведущему в туннель Западного шоссе...
Она ждала меня... Не только в Кастельдефельсе, но и в Сен-Жермене тоже. Под небом Иль-де-Франс чувствовалось нечто, принадлежащее ей... И это нечто звало меня.
На шоссе я прибавил газу. Проехал первую развилку на Вокрессон и свернул у второй, той, что рядом с бывшей американской военной базой.
Спустя четверть часа я уже был в Сен-Жермене.
В маленьком городке пахло отцветшей сиренью. Здесь уже начинали укладываться спать, широко распахнув окна. Кое-где еще были открыты кафе. Я остановился на Замковой площади. Поставил машину у вокзальчика и сел на террасе кафе.
Слышно было, как где-то плачет ребенок, ревет радио, и все-таки вечер был легким и спокойным, напоенный запахами растений и струящейся из лесу прохладой.
Меня обслуживал старый ревматик-официант в белой куртке. Наверное, он начинал со дня открытия заведения, а теперь состарился и износился вместе с ним.
– Что вам угодно?
Пить не хотелось... Мой взгляд упал на разноцветную надпись "Мороженое".
– Мороженого!
– Клубничного, ванильного или мокко?
Безудержная страсть к мороженому досталась мне от моего детства. И как тогда, в сладостном предвкушении, я выдохнул:
– Клубничного!
Когда он вернулся с металлической вазочкой, увенчанной розовым куполом, в руках у меня была фотография Марианны.
– Скажите, пожалуйста...
– Что вам угодно?
– Вы давно живете в Сен-Жермене?
– Я здесь родился...
– Мне нужно кое о чем у вас спросить...
– С удовольствием отвечу, если смогу.
Я показал ему снимок.
Марианна была снята в купальнике. Она жмурилась от солнца. Слева на фотографии виднелся тростниковый навес в "Каса Патриота".
Старик сперва не понял, чего от него хотят.
– Посмотрите на женщину на этом снимке. Вы ее когда-нибудь видели?
Но вместо этого он, не скрывая удивления, посмотрел на меня. Убедился, что во мне нет ничего необыкновенного, и полез во внутренний карман своей белой куртки. Отыскав там наконец старые очки, водрузил их себе на нос. Только после этого официант взглянул на фотографию.
Пальцы у меня сделались ледяными. Я старался прочесть что-нибудь у него на лице, но кроме пристального внимания ничего заметить не смог.
Старик задумчиво покачал головой.
– Трудно сказать... Стольких людей здесь видишь...
– А как вам кажется?
– Похоже, знакомое что-то в лице... Она живет в Сен-Жермене?
– Во всяком, случае, бывала тут...
Он снова покачал головой и спрятал окуляры.
– Молодая, красивая девушка. Не забудьте, здесь в Сен-Жермене много студентов... Я их столько тут видел, если в вы только знали... Нет, правда, никак не скажешь наверняка...
– Во всяком случае, вам кажется, что вы ее уже видели?
– Разве что не путаю с кем-нибудь...
Негусто, конечно, но все-таки появилась хоть какая-то надежда. Ведь как только я оказался в этом городке, сразу же безумно захотелось все разузнать.
– Спасибо, извините.
Но он не отходил. Я, наверное, заинтересовал его, и теперь ему и самому хотелось узнать поточнее. В конце концов, должен же я был как-то объяснить такое любопытство!
– Эта девушка была знакома с моим братом. Я не знаю, как ее зовут. Все, что мне о ней известно – это то, что она жила где-то в Сен-Жермене или поблизости. Брат сейчас в колониях...
И я придумал совершенно идиотскую историю, а он проглотил ее, как должное.
– Может, вы мне что-нибудь посоветуете? – в конце спросил я. – Нельзя же всем прохожим подряд показывать фотографию и расспрашивать.
Он задумался. На террасе, кроме меня, больше никого не было. За кассой зевал хозяин заведения. Они явно дожидались моего ухода, чтобы закрыться.
– Можно сходить к кюре... К врачам... Ну к тем, которые обычно со всеми видятся...
– Да-да, неплохо придумано.
Мороженое растаяло. Я дал старику приличные чаевые и пошел к машине.
14
На следующий день в восемь утра я снова был в Сен-Жермене.
Позвонил у ограды дома священника и попросил, чтобы кюре меня принял. Пришлось долго ждать, потому что еще не окончилась служба, но я особенно не переживал, что приходилось дожидаться в приемной, а соображал, как бы придумать ему историю поправдоподобнее. К тому же и комната, куда меня провела служанка, располагала к размышлению. Там пахло воском, мебель была строгой и темной, а всю дальнюю стену занимало огромное распятие. Мне казалось, что лучше всего в разговоре со священником не идти окольным путем, а действовать напрямую. И когда он вошел, высокий, с близоруким, внимательным взглядом и медлительными движениями, то я не дал ему первому задать вопрос.
– Извините за беспокойство, господин каноник (я заметил красную кайму на сутане), я из уголовной полиции.
И вполне профессионально рукой дотронулся до отворота пиджака, хотя выворачивать его не стал.
Вместо этого положил ему на стол фотографию Марианны.
– Я веду розыски по просьбе одной семьи. Сейчас мы занимаемся одной девушкой, страдающей амнезией. Это ее фотография. На ее одежде стояло здешнее клеймо, и это заставило меня предположить, что она из Сен-Жермена.
Он взглянул на снимок и покачал головой.
– Я не знаю эту женщину, господин инспектор.
– Вы уверены, господин каноник?
– Абсолютно уверен.
Он вернул мне фотографию.
– А в магазине вам тоже ничего не сказали?
– В каком магазине?
– Но... ведь вы говорили, что вещи ее были куплены в магазине...
Об этом я и не подумал. Священник понял и чуть не улыбнулся. Хорошенького, наверное, мнения он остался о полиции!
Я прекрасно помнил название магазина: "Феврие". Запомнить нетрудно: созвучно "февралю". Магазин находился на главной улице, недалеко от почты. Очень современный, большой магазин. Входя туда, я очень волновался, ведь не так давно здесь побывала Марианна!
Ко мне подошла продавщица. Такая живая, любезная. Я повторил ей басню про полицейского, это было самое простое и сразу давало результат. Люди обычно охотно отвечают на вопросы полиции, это в их натуре.
Она выслушала молча, но маленькие некрасивые глазки так и бегали от возбуждения.
Когда я, выложив все, что полагается, протянул ей снимок, она схватила его чуть дрожащей рукой. И решительно заявила:
– Да, я узнаю эту даму.
– Она живет в Сен-Жермене?
– Думаю, да. Я видела ее несколько раз. Обслуживала, когда она покупала блузку. Она была с малышом.
Меня словно холодной водой окатили. С малышом! Значит, я не ошибся!
– Сколько лет было ребенку?
– Годика два... Он играл тут, в магазине.
Она удивленно взглянула на меня. Не понимала, почему это я вдруг так побледнел. Ведь все знают, что полицейские всегда умеют сохранять хладнокровие.
– Вы...
– Что?
– Вы, случайно, не знаете, где она живет?
– Нет. Но, наверно, не в центре. Я ее видела редко.
Это было все, но и так больше, чем достаточно.
Я вышел нетвердым шагом и направился к соседнему бистро пропустить стаканчик.
С малышом!
Эти слова вонзались в меня, словно кинжал. С малышом! Так, значит, это правда!
Захотелось бросить все и уехать. Плюнуть на эти розыски... Но все-таки я остался.
15
Я шел по залитым солнцем улицам маленького городка. День был базарный, и крикливая толпа выплескивалась на узкие улочки. Меня то и дело толкали какие-то тетки, обвешанные корзинами, но я даже не замечал. На душе было паршиво. Я думал о том, что Марианна жила в этом городе. Что кто-то другой держал ее в объятиях, сделал ей ребенка.
Я представлял ее вдалеке, там, в белой "Каса" и на огромном пляже под палящими лучами солнца. Я видел ее, как если бы приставил к глазам обратной стороной бинокль. Она была такая маленькая – не дотянешься.
Между нами простирался целый мир. А я шагнул в ее прошлое и сейчас смотрел на нее как бы из бывшей жизни.
Ужасно хотелось узнать... Увидеть дом, в котором она жила... Увидеть ее сына, мужа... Подышать затхлым воздухом ее прошлого...
Я остановился. Решение пришло само собой. Стоило лишь порассуждать. Я знал, что Марианна жила в Сен-Жермене или его окрестностях. Я знал, что у нее был ребенок и роды оказались нелегкими. Значит, она рожала или в местной клинике, или в ближайшей больнице.
Случайно я как раз подошел к строениям с двумя огромными красными крестами на белом фоне.
И рядом висела надпись: "Больница "Тишина".
Я прошел между домами, открыл калитку в ограде. Ботинки заскрипели по гравию утоптанной аллеи.
Я очутился между больничных корпусов. Стрелка указывала, как пройти к акушерскому отделению. Я вошел. Там стоял невообразимый гвалт. Новоиспеченные граждане бойко заявляли с своем непоколебимом желании жить.
Я попал прямо в больничный корпус. Запахло прокисшим молоком и эфиром. Мимо пробегали санитарки с ворохом грязного белья.
Другие катили тележки с явно с безвкусной едой.
Я стоял как вкопанный посреди всей этой суматохи, будто деревенский увалень на парижском перекрестке. В конце концов меня окликнула толстощекая и усатая медсестра.
– Сейчас посещения запрещены. А вы что, молодой папа?
Я встряхнулся.
– Полиция!
Она опешила.
Я снова принялся за свой рассказ. Теперь, когда я уже выучил его наизусть, все шло, как по маслу.
Она заинтересовалась. Наверное, на дежурстве перечитала все журналы с любовными историями и знала наизусть Жоржа Оне.
– Вы видели эту девушку?
– Ну конечно! – воскликнула она. – Это младшая Ренар...
– Вы уверены?
– А как же! Месяц здесь провалялась... Я ассистировала доктору, который ее оперировал, ведь вы знаете...
– Знаю!
Не мог я вынести этих подробностей. Они мне были противны.
– Вы говорите, Ренар?
– Да.
– Марианна Ренар?
– Кажется, так ее и звали.
– Вы знаете, где живет ее муж?
Она пожала плечами.
– У нее не было мужа...
Ну прямо сюрприз за сюрпризом... Не было мужа! Марианна оказалась матерью-одиночкой! Вообще-то похоже на нее...
– У нее есть семья?
– Нет, никого нет. Мать умерла...
– Где она жила?
– Не знаю... Но вам скажут в регистратуре... Скажите, чтобы поискали в журнале входящих за... подождите... за февраль, два года назад.
– Спасибо.
Но в регистратуре все чуть было не полетело кувырком. Я нарвался на старого зануду с рыжими усами, который потребовал документы – убедиться, что я полицейский. У меня хватило ума на то, чтобы быстро ретироваться, объяснив, что я частный сыщик и работаю на своего клиента. Он выставил меня за дверь. Я оказался у лужайки. Стоял и оторопело взирал на то, как садовник поливает траву. Унизительно, когда человека откуда-нибудь выгоняют.
Но, к счастью, там, в регистратуре работала симпатичная секретарша. Она увидела, что я ухожу, побежала за мной. Маленькая брюнетка с зелеными глазами и восхитительной улыбкой. Она бежала, накинув на плечи жакет.
– Не обращайте внимания на регистратора, у него печень больная. Пока вы разговаривали, я сама посмотрела: она живет на улице Гро-Мюр, в доме 14.
– Вы просто прелесть!
Наверное, она ждала, что я назначу ей свидание, услуге-то ведь я был обязан исключительно благодаря своей внешности. Но что-то не хотелось...
И я ушел, вознаградив ее признательной улыбкой, мечтая поскорее очутиться на улице Гро-Мюр.
16
Это был романтический и невеселый дом. Старый ветхий фасад стыдливо прятался за деревцами, которые позабыли подстричь.
Проржавевшая ограда со свисающими гроздьями глициний охраняла вход в сад. Все ставни были закрыты.
Я прислонился к стене напротив и долго глядел на пустой дом.
"Так, значит, вот где она жила", – подумал я.
От этого места веяло чем-то таинственным и даже тревожным. Я не мог оторвать от него взгляд.
Спустя некоторое время рядом послышался какой-то шум. Я повернул голову и увидел в окне соседнего дома старуху. Она смотрела на меня с тем жадным любопытством, с которым провинциалы гоняются за всем необычным. Вот старуха улыбнулась.
– Никого нет, – сказала она.
Я пошел к ней. Это была очень старая женщина. Во рту спереди торчал последний зуб, и от этого она сильно походила на карикатуры из "Тарелки или масла".
– Вы ищете мадемуазель Ренар?
– Гм... да.
– Она уехала. Почти месяц назад.
– А вы... вы не знаете, где она?
– Знаю, – спокойно ответила старуха, – она в Испании.
Я чуть не хлопнулся в обморок.
Старуха заметила, как я удивлен, и от этого прямо вся расцвела.
– Зайдите, – предложила она.
Я толкнул калитку. Старуха ждала меня на пороге.
– Вы ее друг?
– Нет... Я... Я из отдела по социальному обеспечению. Хотел навести кое-какие справки об ее ребенке.
– А-а...
Старуха, похоже, была чуть разочарована.
– Она одна уехала в Испанию?
– Нет, с малышом и со стариком вместе!
Я даже вздрогнул.
– Со стариком?
– Соседка буквально наслаждалась. Даже облизывалась от удовольствия.
– Ну да, с Бридоном... Со старым Бридоном. А вы что, о нем не слыхали? Ну как же, консервы "Бридон", помните? Сейчас-то в деле его сын...
Все эти сплетни она знала наизусть и теперь с радостью готовилась пересказать их новому слушателю.
– Вы не здешний?
– Нет, я из Парижа.
– Ага, ну тогда понятно. Так я вам расскажу...
Да, пусть расскажет! Я хотел знать. Нужно было опуститься до самого дна. Ведь я знал теперь наверняка: то, что она расскажет, будет не слишком привлекательным.
Самым невыносимым, конечно, было узнавать все это из уст такой старой сплетницы, для которой жизнь Марианны была только поводом для пересудов.
– Она рано потеряла отца... Он служил в отделе регистрации. Уважаемая такая была семья, поверьте...
Я весь кипел, но надо было терпеть. Она ничего не скрывала. Мне оставалось выбрать – узнать все или ничего.
– Когда он умер, Марианна была еще девочкой. Мать ее обеднела... И потом, алкоголь, знаете... Она напивалась, а прикидывалась порядочной женщиной. Хотя каждый вечер валялась без памяти, и бедной девочке приходилось все ио дому делать самой.
Неспроста я догадывался о какой-то трагедии по тоске во взгляде Марианны! И, странное дело, по мере того, как беззубая соседка вела свой рассказ, у меня появлялось ощущение, что такую историю я уже где-то слышал. Я вспоминал о портрете Марианны у меня в багажнике и теперь понимал, что все это сказал мне ее взгляд.
– У нее был любовник, старый Бридон... Настоящая свинья! Такой порочный, и вообще... Жуткие сцены они устраивали, когда она напивалась, и все это на глазах ребенка... Ведь мамаша Ренар его не любила, да только он их содержал... Как-то ночью у нее случился приступ этого... погодите, забыла, как называется...
– Белой горячки, – пробормотал я.
Соседка взглянула на меня с уважением.
– Да-да, это самое... Альбертина, это так звали мать Марианны, выбросилась из того окна, видите?
Узловатый палец указал на оконный переплет в доме напротив.
– Утром ее нашли на тротуаре... Она еще была жива... Но потом умерла в больнице... А старый" Бридон все приходил сюда. И взял в любовницы девчонку... Хотите верьте, хотите нет, но он ей даже ребенка сделал! В ее-то возрасте! Марианна больше почти никуда не ходила, ну, только за покупками. Я ее иногда встречала. А он-то терпеть не мог, если ее не оказывалось дома, когда он приходил. И бил даже... Я слышала крики... Все хотела позвонить в полицию... Да только ведь, знаете... В таких маленьких городках вмешаешься, а потом это обернется против тебя же... У бедняжки Марианны была только скрипка... Она всегда играла... Наверное, даже за малышом не ухаживала... Он был как маленький зверек, никогда не выходил за ограду...
Старуха умолкла.
– Вы плачете? – удивилась она.
– Есть от чего...
– Да-да... Когда я встречалась с Марианной и говорила с ней о старике, она всегда отвечала, что он, мол, скоро увезет ее в Испанию. Только об этом и мечтала... Прямо как наваждение...
Я в конце концов решился спросить:
– А вам не казалось, что она... ну не совсем нормальная?
– Как это?
Вместо ответа я покрутил пальцем у виска.
– Ах, вот оно что!
Она задумалась. Наверное, такой вопрос ей задавали впервые.
– Может, и так. Она была такая грустная, что, глядя на нее, плакать хотелось, добрый вы мой... Тихо так разговаривала, даже лицо не двигалось. У меня прямо сердце разрывалось...
– А потом?
– С месяц назад утром пришел молочник. Мы же здесь на отшибе живем, вот молочник и ездит... Она сказала, что не возьмет молока, потому что уезжает в Испанию. Я спросила ее просто так, для разговору, одна ли она уезжает, а она ответила – нет, вместе с Бридоном и ребенком.
– А потом?
– Потом я ее больше не видела. Когда встала утром на следующий день, все у них и в самом деле было на запоре.
Теперь я знал. Правда оказалась настолько печальной, что я даже и предположить не мог. В жизни не слышал истории ужаснее и мрачнее. И так жила женщина, которую я любил.
Я почувствовал, что очень устал. Ощущение усталости возникло внезапно. Я понял, что не могу больше выспрашивать у прохожих о прошлом Марианны.
– Уже уходите?
– Пора...
Напоследок я остановился у проржавевшей решетки. Удивительная тишина царила над заброшенным садом. Я надавил на калитку. Она поддалась. Кинул взгляд на домик старухи. У окна ее не было. Она проводила меня до ограды, а обратно, видно, еле тащилась, вот и не успела еще добраться до своего наблюдательного поста.
Тогда я откинул крючок и вошел в сад.
17
Там пахло смертью. Ну, или кладбищем. В сущности, это одно и то же. У этих грустных мест был крепкий, обволакивающий запах. Запах сгнивших растений. Сад весь зарос травой и колючими кустами. Кустики ириса погибали под щебнем полуразвалившейся стены. С нижней ветки яблони на одной веревке свисали драные качели.
Я медленно шел по остаткам садовой дорожки и к замшелому крыльцу. На этот раз я проник в самую сердцевину прошлого Марианны. Это ее память я несмело топтал ногами.
Я поднялся на крыльцо. Двустворчатая дверь снаружи была заклеена. За стеклами виднелась резная решетка. Я тронул стекло в том месте, где был засов. Не знаю, какая мрачная сила толкала меня вперед. Стекло поддалось. Замазки не осталось, и держалось оно на нескольких ржавых гвоздиках.
Стоило чуть нажать, и стекло отошло. Оно даже не упало, а застряло в решетке. Я просунул руку внутрь и смог ухватиться за засов. После нескольких попыток удалось наконец повернуть его. Дверь открылась.
Я ступил в обветшалый коридор. Пахло сыростью. Так вот среди какого убожества протекала ее ушедшая жизнь!
Было от чего впасть в отчаяние. Жизнь взаперти в полном трагическом смысле этого слова.
Я открыл одну из дверей. Она вела в гостиную. Но какую! Наполовину отодранные обои висели смятыми клочьями, а те их куски, которые еще держались на стене, пошли пузырями и цветом напоминали мочу. Я подошел к окну. Там стоял пюпитр. На нем были разложены ноты. Чайковский. Я увидел оконный шпингалет в форме львиной головы с разинутой пастью.
Значит, Марианна играла здесь, в этой комнате. Я знал: если раскрыть ставни, прямо перед стеклом появится ветка. Но проверять не стал из-за старухи – та, наверное, уже заняла свой наблюдательный пост.
Комната напротив оказалась столовой с обстановкой в стиле рококо. Туда я заходить не стал. Мне хотелось увидеть самое гнусное: спальню. Спальню, где ее развращал похотливый старикашка.
Потом, после этого, мне казалось, можно будет прийти в себя, уехать в "Каса Патрисио" и встретиться с ней, преисполнившись не только любви, но и безмерной жалости.
В конце коридора скрипучая лестница вела на второй этаж. Я двинулся вверх. Но по мере подъема в нос мне начал бить какой-то жуткий запах. Я никак не мог понять, что же это такое. Наверное, Марианна, уезжая, оставила где-то продукты, и они протухли.
Наверху были две двери. Я открыл одну из них и понял, что она вела не в спальню, а в настоящий ад.
В ставнях не хватало пары дощечек, и комната, как аквариум, была наполнена мутноватым светом. На кровати валялся труп. Труп старика. Разложение уже оставило на его лице свои кошмарные следы. Простыни под ним были коричневыми. Я понял, что это от его высохшей крови. На шее старика и внизу живота зияли страшные раны. Видно, она бросилась на него, как помешанная, движимая исступленной яростью. На полу возле кровати валялся старинный кинжал с кривым лезвием. Это и было орудие убийства.
18
Не верьте, если кто-нибудь вам скажет, что при виде трупа очень испугался. Обнаружив останки Бридона, я испытал целую гамму различных чувств, но страха не было. Скорее ошеломление и, конечно, отвращение. Оно и понятно... От трупа так разило, что меня даже вырвало. В жизни не видел ничего отвратительнее, чем этот искромсанный жирный труп с позеленевшей кожей.
Отступив, я заметил за дверью детскую кроватку. Маленькую кроватку с большим белым муслиновым пологом. Сам не знаю почему я приподнял полог и заглянул внутрь. Иногда действуешь, подчиняясь каким-то бессознательным рефлексам. И с тех пор никогда не забуду того маленького мертвеца. На нем не было никаких ран. Наверное, он умер от истощения.
Я даже глаза зажмурил. Все происходило, как во сне. Столкновение с этой мерзостью было выше человеческих сил. Нервная система не выдерживала: так под слишком сильным напряжением начинает плавиться предохранитель.
Я вышел, пошатываясь. И громко хлопнул дверью. Я больше не мог терпеть эти дантовские видения.
Цепляясь за перила, я начал спускаться по лестнице, а внизу сел на последнюю ступеньку. Кружилась голова. От запаха из спальни я даже захмелел, как от спиртного. Он буквально въелся в меня, и я подумал, что никогда от него не избавлюсь. В голове всплыли слова барселонского врача: "Не думаю, чтобы потеря памяти наступила вследствие травмы... Мне кажется, эта женщина еще раньше перенесла какое-то нервное потрясение..."
Но увиденный кошмар как-то не ассоциировался с Марианной, наоборот, к ней я чувствовал лишь огромную жалость. Несчастное создание! Насилие, затворничество, которые ей приходилось выносить, были для нее смягчающими обстоятельствами. Понемногу она начала терять рассудок, даже не рассудок, а ощущение реальности. Довела до истощения ребенка и бросила... Он умер. И как-то раз, когда Бридон явился утолить свою похоть, разъярилась и заколола его. А потом взяла скрипку и...
Испания?
Это были ее первые слова в Кастельдефельсе: "Я всегда мечтала увидеть Испанию".
Почему именно Испанию? Может, из-за солнца, света... В этом жутком темном доме с ледяными сквозняками она мечтала о "Каса Патриота", хотя тогда его и не знала. Но уже предчувствовала. И, конечно, мечтала о таком парне, как я: молодом, сильном, который прижмет ее к своей груди... отмоет от гнусных ласк старика...
Да, во мне она любила мужчину, которого ждала всю жизнь. Но как же все-таки удалось ей попасть в Барселону? Это так и оставалось загадкой.
Я поднялся. Невыносимо было дольше находиться тут рядом с этими двумя мертвецами на втором этаже. С отцом и сыном... Наверное, она возненавидела в ребенке живое продолжение вечного Бридона! Даже сам Золя не смог бы придумать истории ужаснее.
Я шагнул к крыльцу. Теперь ясно, отчего здесь пахло, как на кладбище. Только я закрыл дверь, как снаружи скрипнула решетка. Я быстро обернулся. В сад вошел какой-то крепкий мужчина в бежевом плаще. И не нужно было обладать особенной прозорливостью, чтобы понять: уж он-то на самом деле был полицейским!
19
Опасность! Мне удалось стряхнуть оцепенение и выйти как ни в чем не бывало.
– Кто вы такой? – рявкнул человек.
Как будто пролаял.
– Инспектор из отдела социального обеспечения...
Я кивнул на дом:
– Все открыто, заходи, кто хочешь... А хозяев нет.
– Точно?
– Я вот только что обошел все кругом. А вы здесь живете? – решил я притвориться простачком.
– Нет, я из комиссариата. Расследую одно дело об исчезновении.
Я почувствовал, как у меня похолодело все внутри.
– Это из здешних кто-нибудь исчез?
– Ну да... Бридон... Сын вот уже месяц его не видел.
– Правда? А может, он куда-нибудь уехал?
– Да нет, иначе бы взял деньги из банка.
Полицейский вдруг спохватившись, что выкладывает свои профессиональные секреты первому встречному, пожал широкими плечами:
– Ничего, найдем...
Он прошел мимо меня и стал подниматься по ступенькам на крыльцо. В ушах у меня зазвенело, а перед глазами поплыли красные круги.
– Вы знаете, там никого нет, только время потеряете, – выдохнул я.
– Ничего, пойду все-таки взгляну.
Что делать, дотошный попался сыщик.
Я ринулся к выходу по заросшей сорняками дорожке, а когда оказался за оградой, как безумный, понесся к машине; Сердце будто оторвалось и скакало в груди, как горошинки внутри свистка.
Не намного я опередил сыщика! Минуты через четыре он обнаружит трупы, и во всем квартале поднимется такая суматоха!
Я с бешеной скоростью погнал машину в Париж. Поставил ее в гараж к одному торговцу углем и спрятался в мастерской.
В шкафчике у меня еще оставалось немножко виски. Я стал пить прямо из горлышка, но от спиртного тошнота только усилилась. Пришлось даже лечь на диван и закрыть глаза, чтобы так не переворачивалось все внутри.
Я долго пролежал с закрытыми глазами, будто в темноте, обуреваемый страшными мыслями. Потом вроде чуть успокоился, пришел в себя.
Теперь уже и речи быть не могло о том, чтобы дожидаться свидетельства о рождении и добывать фальшивый паспорт. Времени не оставалось! Скоро повсюду разошлют приметы Марианны. Инспектор и мои заодно добавит: это будет конец. Я-то, конечно, ничем не рисковал, но вот она...
Ее приметы обязательно пошлют в Испанию, ведь она, как назло, всем говорила, что уезжает туда. В Барселоне сразу же поймут, что разыскиваемая девушка в точности подходит под мое описание ее примет, и вспомнят о наезде. Значит, надо было во что бы то ни стало ехать к ней и приискать в Испании надежное укрытие... В противном случае ей грозит заключение или сумасшедший дом.
Я чуть было не побежал за машиной. Но вовремя вспомнил, что ее номер тоже могли заметить. Тогда в Испании из-за этого могут быть неприятности. Лучше по телефону заказать место на самолет в Барселону. Меня попросили сказать номер паспорта. Заглянув туда, я побледнел: нужна была новая виза, а для этого требовалось время!
Я выскочил на улицу, добежал до банка и забрал со своего счета все деньги, которые там были. Пока непонятно было, как их провезти, но я рассчитывал, что случай поможет.
Бедняги с виллы на улице Гро-Мюр уже не тревожили меня. Моим сознанием безраздельно завладело ощущение близкой опасности. Оно гнало меня вперед. Оставалось лишь несколько часов, потом будет слишком поздно. Прихватив свои сбережения, я отправился в испанское консульство. Там было полно народу. Я попросил передать консулу мою визитную карточку и добавить, что я пришел от Хаиме Галардо, главы новой испанской школы живописи.
Консул сразу же и довольно радушно принял меня. Я сказал, что только что приехал из Испании, но там осталась моя невеста, и вчера я получил телеграмму о том, что ночью у нее начался перитонит. Якобы мне срочно надо ехать к ней, • но визы нет, и...
В общем спустя три часа я уже садился в самолет.
Часть четвертая
10
Волшебная ночь опустилась на Барселону. Россыпь огней внизу под самолетом походила на гигантский светящийся план большого города.
Слева виднелось матовое, переливающееся в бесконечности море. И я почувствовал облегчение. Это была Испания... Благородная, страстная Испания. Она ждала меня, вселяла покой.
В аэропорту автобусы ожидали пассажиров в Барселону. Но Кастельдефельс находился совсем в другой стороне, недалеко от аэропорта, и я нанял машину. Деньги были у меня при себе. На границе я разложил их между страницами толстого журнала, а журнал небрежно засунул под мышку.
Везла меня старая французская машина. Таких у нас еще полно в деревнях. Сзади у нее был небольшой кузов, и ее можно было использовать, как грузовик. Сидя в кабине, я на себе ощущал каждую выбоину на дороге. Чем ближе мы подъезжали к Кастельдефельсу, тем страшнее становилось увидеться с ней. Да-да, это был настоящий ужас. Я боялся встретиться с Марианной, теперь, когда узнал, кто она, или, по крайней мере, кем была. Я понимал: она убийца. Или помешанная с манией убийства, что в каком-то смысле еще хуже.
И эти глаза на портрете... Как ни странно, взглядом художника я уловил больше, чем когда смотрел на нее, как мужчина. А тогда, на пляже она оторвала у бабочки крыло... Может быть, именно дремавший втуне инстинкт толкал ее на жестокости.