3

Этот городок в точности походил на тот, из которого я только что уехал. Такая же вокзальная площадь, с такой же гостиницей, та же самая главная улица, такие же дряхлые лавчонки и такие же безмятежные люди.

Я спросил, где находится улица Мориса Лесера. И какой-то мальчуган отвел меня туда. Это была узенькая улочка с мигающим на перекрестке светофором. Я пошел по округлым камням мостовой в поисках дома номер 3.

Это был особняк с массивной дверью, наподобие тюремной. Я позвонил. Мне открыла какая-то дама. Когда я сказал, что желал бы видеть господина Мориса Тюилье, она ответила хриплым голосом, что мне надо пройти через вестибюль и подняться по лестнице. Комната парня находилась над вестибюлем, в котором, наверное, можно было бы ставить автомашины. По всей вероятности, владельцы особняка скупые или не очень состоятельные люди: чтобы добыть денег, они отдавали его внаем.

Лестница постанывала под моими шагами. Железные перила болтались и не смогли бы устоять перед напором какого-нибудь пьянчуги. Узкие ступени вели на площадку, куда выходило несколько дверей. Поднявшись, я позвал:

– Месье Тюилье!

Первая дверь открылась настежь и передо мной появился ОН... Морис был гораздо красивее, чем на фотографии. И пожалуй, красивее меня! Высокий, атлетически сложенный, в вельветовых брюках, клетчатой рубашке и кедах. У него были темные горячечные глаза, пепельные, коротко остриженные волосы и окаймлявшие его рот две глубокие морщины. Тюилье стоял передо мной, как готовая укусить собака.

– Это вы меня звали?

– Да.

– Что вы хотите?

– Если вы позволите войти, мне будет удобнее объяснить вам.

Я подумал, что парень сбросит меня с лестницы, но он согласился.

– Хорошо, входите. Вы знаете, это не дворец...

– Мне все равно.

Это его успокоило. Он улыбнулся:

– Я вас никогда не видел.

– Я тоже, но всему есть начало, не так ли?

– Кто вы?

– Сотрудник Ашилла Кастэна, вы знаете его?

Морис насторожился. Его верхняя губа зло дернулась, и он снова стал похож на злую собаку.

Жилье было под стать хозяину. Волосяной матрас, лежавший прямо на полу, был накрыт большой квадратной кашемировой шалью. Красивый стол, комод в стиле Людовика XIV, несколько стульев и туалетный столик со сложенными на нем фотоматериалами. Стены были увешаны фотографиями. Свет в комнату проникал только через застекленную дверь. Здесь было сумрачно, и это особенно подходило фотографу.

Тюилье разглядывал меня, уперев руки в бока. Глаза у него были с красными прожилками.

– Сотрудник Ашилла Кастэна, иначе говоря – помощник могильщика... И вместо того, чтобы закапывать жмуриков, вы шпионите за мной?

Я удержался от желания врезать по его милой мордашке.

– Если и шпионю, то по просьбе мадам Кастэн...

Я вытащил конверт, который передала мне Жермена, и бросил на стол.

– Ее муженек помешал ей приехать сегодня к вам заняться любовью. Я надеюсь, вы извините ее.

В глазах парня я прочитал глубокую тоску. Должно быть, он ждал ее, поэтому и встретил меня так резко. Морис заикнулся:

– А? Как это?

– Я же говорю вам, вчера в их доме была баталия по поводу Пон-де-Лэра. Кастэн не хочет, чтобы его жена сюда ездила, может быть, ему кто-то нашептал... У нее не было другого способа, чтобы вас предупредить, усекаете?

Тюилье уставился на конверт:

– А это что такое?

Он знал, это было видно по его взгляду, но хотел удостовериться, знаю ли я.

Этот тип мне не нравился. Может быть, он и был болен, во всяком случае, я убедился, что с ним что-то не так... Жермена, как влюбленная женщина, хотела видеть в нем только самое лучшее, что ждут от мужчины, пусть даже на самом деле он был полным ничтожеством.

– Это, – игриво обронил я, – ваше содержание на неделю.

Он вздернулся, рассчитывая напугать меня. Но я был наготове. Если он сделает хоть какой-нибудь враждебный жест, я первый врежу ему по башке!

– Я говорю, это вам на пропитание. Ну, вроде поминального пирожка. Налог, взятый вашей мадам с покойничков Кастэна.

Он взял конверт, открыл его и вытащил четыре тысячи франков. Гримаса отвращения изогнула его подвижную верхнюю губу.

– Не густо, а? Вам бы лучше обслуживать какую-нибудь богатую вдовушку на Лазурном берегу... Жермена старается, как может, но с ее жадиной-могильщиком далеко не уедешь.

– Убирайтесь! – заорал Тюилье.

– С удовольствием!

Я уже вышел на лестницу, когда он меня окликнул:

– Эй!

Я повернулся.

– Вы мне или вашей собаке?

– Послушайте-ка...

Я заколебался, но все же вернулся в комнату. Там плавал неприятный запах гипосульфита. Вначале я не уловил его.

– Что?

– Вы давно работаете у Кастэна? Она мне ничего о вас не рассказывала.

– Со вчерашнего дня.

Он решил, что я смеюсь.

– Со вчерашнего?

– Да. Вас поражает, что Жермена уже доверяет мне свои альковные тайны? Моя физиономия внушает доверие женщинам, но я этим не злоупотребляю.

– Ваши шпильки меня не колют.

– Я в этом не сомневаюсь. У парней вашего пошиба толстая шкура.

– Вы закончите, наконец? Разве я вас оскорбляю?

– Доверенных лиц своих любовниц не оскорбляют.

Тюилье побледнел от гнева.

– Мне плевать на то, что вы обо мне думаете, я на вас...

И тогда я сделал пару шагов вперед и влепил ему оплеуху. Он поднял руку к левой щеке, вмиг покрасневшей. После этого нам уже больше нечего было сказать друг другу. Я ушел. Но, когда я проходил по вестибюлю, то услышал ужасный шум из его комнаты. Появилась та дама, что открывала мне дверь. Она прислушалась.

– У него опять припадок, – вздохнула она, – они у него все чаще и чаще. Я советовала ему сходить к врачу, но он сказал, что я лгунья, и послал меня подальше. Ну а потом он ничего не помнит...

Женщина ушла к себе, пожав плечами.

Я же, прыгая через ступеньки, взлетел по лестнице и застыл в дверях. По правде говоря, зрелище было малоприятным.

Морис изогнулся на полу, дергаясь, как одержимый. Его глаза закатились. На губах появилась пена. Он царапал пол скрюченными пальцами, не издавая ни звука.

Однако я не чувствовал никакой жалости.

"И этого типа она любит!" – подумал я.

Я перешагнул через Мориса и подошел к столику с фотопринадлежностями. У меня родилась коварная мысль. На мраморной столешнице перед ванночками с химикалиями лежал фотоаппарат "Роллейфлекс" со вспышкой. Через окуляр я посмотрел, есть ли пленка. При нажатии на кнопку спуска в окошечке зажглась цифра "4".

Я установил выдержку, включил батарейку вспышки и трижды заснял парня в конвульсиях.

Если он обзывал свою домохозяйку лгуньей, когда она говорила о его припадках, то он получит хорошее доказательство ее искренности.

Я положил аппарат на столик. Тюилье стало получше. Он уже не дергал ногами и молча лежал на полу. Слюна застыла в уголках его губ. Из носа текло, лицо было запачкано пылью.

Я тронул его носком ботинка:

– Ну что, Дон Жуан, как дела?

Я чувствовал себя жестоким. Он невидяще взглянул на меня. Я обошел его, как кучу вонючего мусора, и пошел вдохнуть сладковатый воздух провинции. Честное слово, я в нем здорово нуждался!

Чтобы придать своему отсутствию более правдоподобный вид, я не мог вернуться к Кастэнам раньше намеченного времени. Я проболтался в Пон-де-Лэре весь день, пообедал в сельской харчевне на берегу канала, читал газеты, которые меня совсем не интересовали. Жермена возложила на меня грязную работенку, и я на нее был в обиде. Меня забавляла мысль о том, какую рожу скорчит Тюилье, когда проявит свои фотографии. Увидев их, он не поверит своим глазам. Это будет хорошей встряской для него. Меня удивляла собственная жестокость, ведь я был добрым парнем.

Но из-за Жермены я закусил удила: я не мог допустить ее связи с Морисом.

Этот пустой день казался мне бесконечным, и я был по-настоящему счастлив вернуться в свою обитель. Привокзальная гостиница показалась мне тихой пристанью. У меня больше не было желания бросить все: ситуация становилась пикантной.

4

Назавтра с раннего утра я пошел за своими чемоданами на вокзал. Они прибыли накануне. Затем я сменил одежду, потому что мое белье начинало пованивать. В костюме цвета морской волны, в белоснежной сорочке с черным галстуком я заявился к Кастэнам.

Магазин еще был закрыт, и я постучал в деревянные ставни. Легкий на ногу Ашилл, одетый в куртку из легкой бумазеи, в роскошных тапочках, отороченных мехом, появился в дверях.

– Вы? – воскликнул он.

– Надеюсь, не слишком рано?

– Не беда! Выпьете кофе со мной?

Я вошел в этот отвратительный магазинчик, где пахло смертью. Мы прошли з столовую. Жермена расставляла посуду для завтрака. Ее волосы были завязаны лентой, на ней был просторный красный пеньюар. Я уставился на нее, и горячая волна обожгла мне тело. Она тоже посмотрела на меня.

– Удачно съездили? – спросил Кастэн.

– Прекрасно, да и быстро.

Он противно хихикнул:

– Вы не знаете?

– Что?

Немного стесняясь, он жеманно выдавил:

– Я вбил себе в голову, что вы не вернетесь.

– С чего вы взяли?

– Так уж... Мне показалось, что работа вам не понравилась. Конечно, на первый взгляд она не очень... Но вы увидите, к этому быстро привыкаешь. Когда занимаешься делом добросовестно, его начинаешь любить.

Кастэн меня умилял. Я чувствовал, что нужен ему. Я производил на него впечатление своими манерами и прекрасно сидящим костюмом.

– Ну, вот он, я... Готов к чему угодно. Кстати, есть новопреставившиеся на нашей родине?

– Да, жена мясника. Мы сейчас проведем опыт.

– Какой опыт?

– Вы пойдете туда один. Кроме того, я с утра занят Ришаром.

Он повернулся к Жермене:

– Сделай милость, оденься. Я ухожу через десять минут и не хочу, чтобы тебя видели в магазине в красном пеньюаре.

Она кивнула:

– Хорошо, я сейчас оденусь.

– Деланж, вы не могли бы подождать, пока моя жена будет готова? На письменном столе я оставил вам адрес мясника, это в ста метрах отсюда.

Он проглотил свой кофе, пока я спокойно намазывал маслом гренки. Я таял от мысли, что останусь один с Жерменой, чего я никак не ожидал. Она тоже казалась довольной, но по другим причинам. Женщина рассчитывала, что я дам ей детальный отчет о своей "командировке". Хотя ни один мускул не дрогнул на ее лице, но я видел по дрожанию ее пальцев, что она сгорала от нетерпения. Я избегал ее взгляда, пока Кастэн готовился к работе.

Когда он вышел из своей комнаты, облаченный в черную форму, с нахлобученной треуголкой, я покатился со смеху. Он походил на какого-то персонажа Уолта Диснея. Ряженый гном...

– Вы смеетесь надо мной?

– Мне смешно видеть вас таким вырядившимся. Вы себя не находите, как это сказать, забавным, что ли?

– Вовсе нет.

– Что за маскарад эти похороны. Они стирают всю серьезность самой смерти. Мне кажется, что во всех странах люди только из чувства самозащиты превратили эту церемонию в спектакль. Они придают слишком большое значение театральности.

Моя язвительность шокировала супругов. Они с тревогой переглянулись.

– Да вы анархист! – взревел Кастэн.

– Я объективен. Не будете же вы утверждать, что верите в эту смешную помпезность, которую вы называете похоронами? Посмотритесь-ка в зеркало! Вы нарядились, как на маскарад!

Он пожал плечами:

– Ох уж эти парижане...

Надо было его успокоить!

– Во всяком случае, не буду подшучивать над клиентами. Кстати, этот мясник, он из каких?

– О, этот из богатеньких!

– Значит, побольше шума?

– Если вы сможете победить его прижимистость, то да. Я оставлю вам наши расценки, просмотрите их, прежде чем туда отправляться.

С этим хозяин и ушел.

Он явно мне доверял, оставляя наедине с полуодетой женой. В душе Кастэн был простым человеком. Я доказал ему свою честность, и он полностью уверовал в меня.

Когда дверь магазина закрылась, Жермена пошла проверить, далеко ли ушел ее муж. Потом она вернулась в столовую. Я заканчивал завтрак. Вытерев губы, я поднялся.

– Невтерпеж?

– Я не смогла вчера ему позвонить.

– А когда Кастэн уходит?

– Когда он уходит, я остаюсь в магазине и не могу сходить на почту.

– Но у вас же здесь телефон.

– Это так, но на междугородные переговоры приходят счета, а муж их проверяет.

– Ясненько...

– Ну, так что там?

Ее нетерпение меня раздражало.

– А ничего! Видел я эту пташку. Он был недоволен. Я его сильно разочаровал. Ведь он готовился к любовной встрече. И деньжат он ждал побольше. Четыре тысячи монет, это похоже на чаевые, вы не находите?

Я думал, что Жермена сконфузится, но она принялась оправдываться:

– Я не могла больше, вы это ему объяснили?

Это было уже слишком.

– Скажите-ка, мадам Кастэн, вы, случаем, не дура? Я вас сразу предупреждаю: меня интересуют красивые женщины, но только если они не полные дуры!

Она была шокирована.

– Вы отдаете себе отчет, что в вашем возрасте вы играете роль сумасшедшей старухи? По традиции, женщины, содержащие хахалей, должны быть дамами богатыми, старыми и праздными. Или шлюхами... Вы, однако, не подходите ни под одну из этих категорий.

Жермена была слишком оскорблена, чтобы ответить.

– Вчера, по вашей милости, я провел день самым дурацким образом. Как только подумаю, какую роль вы во всем этом играете, меня душит злоба. Хотите правду? Так вот, ваш могильщик сто раз прав, когда колошматит вас, вы из тех девок, которых надо обтесывать!

– Убирайтесь! – закричала женщина, показывая на дверь. Должно быть, подобное она видела в каком-то скверном кино. Я пожал плечами.

– Если я уйду, вы же первая об этом пожалеете. Вам ведь нужен порученец, крошка! Поверьте, вам не стоит меня гнать.

Я взял ее за плечи и встряхнул:

– Вы меня слышите, идиотка вы этакая? Хватит! Шикарный у вас фраер, ничего не скажешь. Видел я его в припадке...

– У него был припадок?

– Да еще какой! Но успокойтесь, он из него выкарабкался.

Жермена побледнела. Лицо у нее стало каким-то отупевшим. Наконец она подняла на меня свои большие голубые глаза, так меня трогавшие.

– За что вы его ненавидите?

Я пожал плечами:

– Можно ли ненавидеть то, что презираешь?

– Вы сильный человек?

– Я самый обыкновенный. А эта сволочь Морис – вообще никто. И я его считаю ничтожеством!

– Вы его презираете потому, что он болен!

– Боже мой, вот уж нет. Но я не понимаю его подлого и трусливого поведения. Себя он считает личностью, надеясь вас обдурить и поживиться за счет бедняги Кастэна. До этого он обрюхатил вас и бросил, обрадованный тем, что папочка с мамочкой его прикрыли. И, несмотря на все это, теперь он пользуется вашей любовью и кошельком! Слушайте-ка, Жермена, я больше не хочу слышать об этом мерзавце! И случись мне еще раз его увидеть, я расквашу ему морду, ясно?

– Не бойтесь, я не попрошу вас больше ни о чем! И запрещаю вам о нем говорить!

У нее был вид глубоко оскорбленной дамы. Я подтолкнул ее к зеркалу, висевшему над буфетом.

– Взгляните-ка на себя, Жермена! Вы же красивы! Вам не хватает только хорошей прически у приличного парикмахера, чтобы выглядеть потрясающе. А вы, вместо того чтобы пользоваться вашей молодостью и красотой, гниете в этой крысиной норе. Вы чахнете в этом магазине, в этом мертвом городе. Ваше сокровенное желание – урвать на котлетах сотню франков, чтобы эта... задница могла прозябать. Вот это мне больше всего неприятно. И очень скоро ваше тело станет таким же, как ваша жизнь, и тогда вы никому не будете интересны.

Я отпустил ее и пошел в магазин почитать похоронные расценки. Фотографии гробов навевали скуку... И это дерьмо я должен буду кому-то навязывать...

Что-то заставило меня насторожиться. Легкий шум доносился из спальни. Звук приглушенных рыданий. Я поднялся и, поколебавшись, пошел туда. Жермена лежала на кровати и плакала, спрятав лицо.

В своем горе она была прекрасна. Пеньюар сбился, когда она упала на кровать, и обнажил великолепную ногу и крепкое бедро. Мне казалось, я чувствовал его тепло и бархатистость. Всколыхнувшаяся жалость толкнула меня к ней. Это было уже серьезно: я ее любил. И я хотел ее...

Я встал на колени и погладил ее пепельные волосы. Она дернулась и сбросила мою руку.

– Оставьте меня!

– Жермена, я знаю, что огорчил вас, но так было надо. Я должен был открыть вам глаза. И я должен вам сказать: я люблю вас. Со мной это не впервые, конечно, но так сильно никогда... И никогда так быстро... Для вас я готов на все.

Глупо это говорить, но это сильнее меня, я не могу сдержаться.

Женщина не шевелилась. Я наклонился и поцеловал ее припухшие от слез губы. Она не оттолкнула меня, но и не ответила на мой поцелуй.

Я вышел из комнаты, унося на губах вкус ее печали. После этого я пошел продавать мяснику уютненький гроб, обитый шелком.

5

Два дня прошли без происшествий. Я втягивался в мой новый быт, продавая всякую похоронную дребедень, даже помогал укладывать умерших в гроб и сопровождал их в церковь в старом катафалке папаши Кастэна. Я убеждал себя, что эта работа не для меня и я не должен расслабляться от провинциальной жизни. Но прожитые годы были нелегки, и мне было приятно плыть в томительной легкости весенних дней.

Провинция как опиум. Воздух здесь сладок, и жизнь не так суматошна, как в Париже. Она медлительна, тяжеловесна и более значительна.

Могильщик был доволен мной. Я продавал все по первому классу.

Да, это были два дня пустых и легких. Обедал в столовой шефа. Жермена хорошо готовила, и мне доставляло удовольствие поглощать ее блюда и смотреть на нее.

С тех пор как я поцеловал ее, она почти не разговаривала со мной. Я видел, что женщина раздосадована происшедшей между нами сценой. Ее гордость бунтовала, и ее терзали угрызения совести из-за Мориса.

Что касается Кастэна, он все больше лез мне в душу, бурно и красноречиво суля златые горы. Если верить ему, то я и был зачат и рожден на свет, чтобы продавать гробы. В общем-то он был неплохой парень. У него был скверный характер, как у всех желудочников, и он презирал свою жену, на которой женился при таких особых обстоятельствах. Но жить с ним было можно, мне во всяком случае.

Но на третий день разразилась драма. Мы только что отвезли очередного покойника в часовню для отпевания и возвращались в магазин. Кастэн рассказывал мне о своей военной службе, что, кажется, умиляло его. Мимо прошел единственный в городишке продавец газет. Кастэн купил вечернюю газету, выходившую трижды в неделю. Как и все обитатели маленьких городков, он был очень привязан к своей газете. Он остановился, чтобы прочитать заголовки на первой странице. Я воспользовался этим, чтобы прикурить сигарету. Выдохнув голубоватый клуб дыма, я заметил сквозь него, как Кастэн побледнел. Он стоял молчаливый, неподвижный, с приоткрытым от удивления ртом.

– Что-то случилось? – обеспокоился я.

Он не ответил. Мне показалось даже, что мой вопрос до него не дошел. Кастэн пошел, как-то спотыкаясь. Я еще раньше заметил, что, когда он расстроен, у него появляется нервный тик, который сотрясает его голову, как у игрушек на шарнирах. Сейчас это выглядело ужасно, как будто он кивал кому-то.

Я захотел посмотреть первую страницу газеты, которая так взволновала могильщика, но он зажал ее в руке. Мне оставалось только идти за ним, точнее, почти бежать.

Наконец, Верхняя улица, магазин. Кастэн ворвался в дом и срывающимся голосом позвал:

– Жермена!

В этот вечер, я хорошо это запомнил, она впервые надела голубое платье с серыми и желтыми цветочками, но такое же унылое, как и остальные.

– А, вот и вы, – сказала женщина.

Но вскоре улыбка исчезла с ее лица.

– Теперь я знаю, почему ты так любила ездить в Пон-де-Лэр!

Страх вспыхнул в глазах Жермены, она тотчас же выдала себя, попятившись назад.

– Значит, – настаивал Кастэн, – он снова появился?

– Но...

Он хлестнул жену по щеке. Я подскочил и схватил его за руку.

– Ну нет, – воскликнул я, – только не это.

Кастэн вырвался, не обратив, казалось, внимания на меня, и потряс газетой.

– Ты ездила туда на рынок, чтобы навестить его? Признавайся!

Жермена не ответила, но ее молчание стоило любых слов.

– Сволочь! Сука! Шлюха!

Я чувствовал, что вот-вот сорвусь от гнева, однако говорил себе, что обманутый муж все же имеет право на подобную реакцию. Я сжимал кулаки, успокаивая себя. Одно меня удивляло: как эта местная газетенка могла узнать об этой ситуации?

– Признавайся! – надрывался могильщик. – Признавайся же, дрянь, что ты ездила к нему, к этому проходимцу. Признавайся, или хуже будет.

Признание готово было сорваться с губ его жены. Сжигаемый каким-то мазохистским жаром, он ждал этого признания, от которого ему будет хуже, которое поразит его прямо в сердце, уязвит его гордость...

– Ты должна в этом сознаться, говори! Ты должна признать, что опять спала с ним. Я хочу, чтобы ты сказала это...

Потрясенная, потерянная от страха женщина кивнула. Она, казалось, находилась в какой-то прострации, близкой к обмороку.

– Да, Ашилл, я виделась с ним...

У него вырвался короткий стон, а руки безвольно упали.

– Так это правда? – пробормотал он.

Жермена снова кивнула, ощущая опасность, витавшую вокруг нее.

Смятая газета упала из рук Кастэна. Он нагнулся с усталым вздохом и, подняв ее с натугой, будто она весила десятки килограммов, развернул.

– Ладно, – пробормотал он неожиданно тихо, – ладно уж, смотри: он умер!

Я был ошарашен, уж поверьте мне. Новость так долбанула меня по чердаку, что мои мысли забегали одна за другой, как лошади в манеже.

– Умер? – выдохнула Жермена.

Кастэну хотелось заорать, но крик застрял у него в глотке. Он хрипло выдавил:

– Да, умер! Он покончил с собой, слышишь? Ты ему осточертела... Он убрался. На этот раз навсегда! Ты его никогда не увидишь! Никогда! Ах, как это здорово, как хорошо!