9. ЧУДО

Я услышал, как пробило семь часов. Колокола в округе звонили каждые полчаса, но я даже не слышал этого; в доме была полная тишина, и до меня доходил лишь шум улицы. Движение в городе в это рождественское утро начиналось с опозданием. Но сейчас тяжелые грузовики с товарами уже подпрыгивали по мостовым, за ними следовали с шумом мотоциклы.

Должен ли я ждать еще? Я впал в летаргию, которая парализовала мою волю. Если я слишком задержусь, то обязательно столкнусь с родственниками и знакомыми, которые нагрянут сюда, как только распространится весть о смерти Драве. Я еще колебался.

Когда я уже собирался подняться с пола, по деревянной лестнице, ведущей на чердак, раздались шаги. Они были решительными и быстрыми. Меня бросило в жар. Не было никаких сомнений, что кто-то уверенно поднимался именно сюда. Прямо ко мне. На секунду шаги замерли, затем стали медленно приближаться.

Я уже чувствовал чье-то присутствие в нескольких метрах от меня.

Раздался легкий щелчок выключателя, и меня ослепил резкий свет, будто, я смотрел прямо на солнце. От неожиданности я не мог ничего понять.

В центре струившегося света словно волшебное видение стояла мадам Драве. Мои глаза почти привыкли к свету. Она была одна.

Судорожно сжав руки у груди, она смотрела на меня, словно отвратительнее зрелища не могло быть на свете. Наверное, ее никогда никто так не пугал, как я в тот момент.

Наши взгляды встретились лишь на мгновение. И тут же мое внимание привлекла обстановка. Кажется, я даже закричал. Крик вырвался непроизвольно — крик человека, потрясенного открывшимся зрелищем.

— Что вы здесь делаете? — спросила она глухо.

Я молчал, пытаясь разобраться. Я находился не на чердаке, а в салоне мадам Драве. Вот диван и кресло, и проигрыватель на низком столике. А вот и бар на колесиках со стаканом Ферри и моим. Очевидно, именно бар я толкнул в темноте, приняв его за детскую коляску. И новогодняя празднично украшенная елка тоже была здесь, а на одной из ее веток висела, словно в насмешку, моя серебряная клетка с голубой птичкой. Застекленная дверь в салон была сейчас открыта, через нее я видел вестибюль с вешалкой, на которой ничего не было.

— Ну же, отвечайте, что вы здесь делаете?

Голос ее был злым, но в нем сквозило отчаяние. Я схватился за голову обеими руками, как это делают актеры в театре, когда изображают удивление.

— Ничего не понимаю…

— Вы не понимаете, почему провели здесь ночь?

— Постойте.

Я мысленно прошел свой ночной путь: поднялся на второй этаж, миновал квартиру Драве, увидел через открытую дверь салона труп на диване… Я видел и новогоднюю елку, и проигрыватель, и бар на колесиках…

— Постойте.

Силы покинули женщину, она сделала несколько шагов и упала в кресло.

— Вы хотите сказать, что ничего еще не поняли? вздохнула она, закрывая глаза.

Я выбежал из салона и прошел по вестибюлю, открывая по очереди все двери. Кругом были абсолютно пустые комнаты со стеклами, заляпанными штукатуркой. Тогда я вернулся к ней. Под глазами у нее были большие синие круги, а щеки ввалились.

— Как я устала, — прошептала она. — Я так устала, что, кажется, умерла бы прямо здесь.

Я сел на диван напротив, инстинктивно приняв ту же позу, что и она. Мы оба были измучены.

— Здесь две совершенно одинаковые квартиры. Одна наверху, другая внизу — правильно?

— Свекор выстроил еще один этаж для второго сына, который сейчас служит в армии, в Африке.

Я начинал понимать. Не все, нет, все было сложнее. Я догадывался, что сейчас вот-вот пойму и найду разгадку.

— И вы обставили салон так же, как собственный?

— Это было нетрудно сделать.

— Правда, вы ведь мне говорили, что работали декоратором.

— Нет необходимости обучаться в Академии художеств для того, чтобы покрыть вестибюль и одну из комнат белой краской, купить диван, кресло, бар, проигрыватель, похожие на те, которые…

— Это вы его убили, не так ли?

— Вы уже сами это поняли.

О, женская прозорливость! Она раньше меня знала, что я обо всем догадался.

— Вы подцепили меня в ресторане, потому что вам нужен был свидетель?

Она открыла глаза. Ее взгляд был полон бесконечной грусти.

— Подцепила…

— Ладно, скажем, поощрили мои действия. Вы сыграли свою роль прекрасно. Каждую минуту казалось, что происходящее — цепь случайностей, а на самом деле вы уверенно управляли ситуацией.

— Да, опасность делает человека сильным.

— Вы устроили все так, чтобы привести меня сюда, настояли на том, чтобы я выпил что-нибудь…

— Перед тем как выйти из комнаты, мне необходимо было знать, что вы будете пить.

— Для того, чтобы, спустившись этажом ниже, налить то же самое в такую же рюмку?

Она кивнула. А была ли она недовольна моим появлением? Разве от присутствия понимающего человека ей не стало легче? Ведь на нее давила тяжесть этой ужасной тайны.

— Вы поставили пластинку, чтобы я не услышал выстрела?

— Естественно. Я усмехнулся…

— Вагнер! Хороший фон…

Довольно долго мы сидели молча. Она хотела довериться, как доверяется на исповеди неопытный грешник: отвечая на вопросы. А у меня их были сотни, тысячи…

И я не знал, с какого начать. Самое простое, казалось бы, выяснить все до конца об убийстве Драве, соблюдая хронологию событий.

— Когда вы вышли из этой комнаты, вы спустились с Люсьенной на этаж ниже?

При имени дочери слезы выступили у нее на глазах, я видел, как они собрались на кончиках ее длинных ресниц, а потом потекли по красивому лицу, искаженному гримасой боли.

— Затем вы вошли в салон, на этот раз настоящий, для того, чтобы убить своего мужа. Кстати, я не совсем понимаю…

— В полдень он съел шоколадные конфеты с фенобарбиталом, которые я ему подсунула. Фенобарбитал состоит из множества разных компонентов, которые быстро растворяются в организме и действуют как снотворное. Хорошо рассчитав дозу, можно держать человека в состоянии сна долгие часы…

Слабая улыбка на мгновение осветила ее лицо.

— И вот…

— Он спал?

— Да.

Она прекрасно знала, о чем я думаю. Если когда-нибудь все раскроется, суд не найдет для нее смягчающих обстоятельств. Она хладнокровно после долгой и тщательной подготовки убила спящего человека.

— Я вызываю у вас страх? Вы думаете, что я монстр?

Я пожал плечами.

— Я не тот человек, который может судить вас.

Медленно, как в кино, она протянула мне руку, и мне показалось, что все начинается снова. Я схватил ее руку и сжал.

Я молил небо, чтобы нам дали хоть несколько минут передышки, ведь в любой момент мог раздаться стук в дверь или телефонный звонок.

— Никто не был обеспокоен его отсутствием вчера после обеда?

— Его любовница. Утром фабрика работала. Нисколько не стесняясь, она пришла к нему в кабинет, и, как я узнала через секретаршу, у них были совместные планы на вечер. Она звонила во второй половине дня, но не назвалась, спрашивала Жерома, но я ответила, что он ушел.

— Надеюсь, полиция будет в курсе этого инцидента.

— Конечно.

— Надо использовать версию самоубийства. Кстати, как отреагировали полицейские? Она задумалась.

— Не знаю.

— Ну… как они себя вели?

— Как враги. Ничего не говорили, фотографировали, измеряли. Взяли револьвер и положили в целлофановый пакет.

— Потом?

— Запломбировали дверь салона! Мне это не очень нравится. Я думала, что если полиция сталкивается с самоубийством, то не предпринимает никаких мер предосторожности.

Это была точка зрения профана: если бы у инспекторов появились сомнения, они бы перерыли весь дом.

— Так. Вы убили его… Надеюсь, на вас были перчатки?

— Да. Но он сам выстрелил в себя. Вы понимаете? Я только держала его руку.

Как держат руку неграмотного, когда надо подписать что-нибудь. Она помогла ему подписать свой смертный приговор.

— Две капли крови попали на рукав.

— Я поняла, что эти капли беспокоили вас. Вы заволновались еще до того, как мы нашли тело. Я даже хотела уйти от вас, когда мы вышли из кафе.

Слова были жестокими, но их смягчило легкое пожатие руки.

— Что вы сделали с перчатками?

— Я их выбросила в сточную канаву во время нашей ночной прогулки, разве вы не заметили?

— Нет, — признался я жалобно.

Я хотел знать все в деталях, это дело меня невероятно интересовало, просто завораживало.

— Вы выстрелили, а потом?

— Я плеснула немного коньяку в одну рюмку, немного шерри в другую… Поставила их на верхнюю полку бара.

— Так вот почему перед тем как мы ушли, вы переставили мою рюмку с камина.

— Вы запомнили и это?

— Как видите…

— Мы разговаривали, гуляли…

— А когда вернулись, вы остановили лифт на втором этаже, а не на третьем. А чтобы я не заметил, что путь был короче, вы поцеловали меня…

— Вы думаете, что я поцеловала вас именно поэтому?

— Расскажите мне о грузовом лифте.

— Он поднимается на три этажа. Ателье устроено очень рационально. Клеют на втором этаже, а все остальные работы производят выше. Мой муж сделал так, что грузовой лифт можно использовать как обычный — он открывается и со стороны фабрики, и со стороны квартир.

— И?..

— В этот вечер я открутила кнопку на третий этаж из предосторожности. Мой гость-свидетель не должен был догадаться, что есть еще этажи.

— А как же вы нажимали на кнопку, мы ведь поднимались на третий?

— Я взяла у дочку детскую вязальную спицу — ее кончик как нельзя лучше проникает в дырочку на табло.

— Примите мои поздравления…

Я смотрел на нее, удивляясь, как такое коварство, такая изобретательность могли появиться у этой женщины.

— Я заменила лампочки на лестнице и в грузовом лифте на перегоревшие.

Теперь она торопилась рассказать все до конца. Она хотела удивить меня.

— Когда вы пришли ко мне в первый раз, держа на руках Люсьенну, я остановила лифт немного раньше, чем он должен был остановиться. Точно так же я поступила в третий ваш визит, когда с нами был тот мужчина из церкви… Знаете, почему я это сделала?

— Нет.

— Потому что наша квартира расположена не на одном уровне с ателье, а грузовой лифт приспособлен к лестнице фабрики.

Поэтому, когда выходишь со стороны квартиры, нужно подняться на ступеньку. А на третьем этаже и ателье, и жилая часть на одном уровне. Я создала эту ступеньку, останавливая лифт раньше.

— Браво! В темноте это, должно быть, нелегко?

— Я тренировалась долгими ночами, когда была дома одна.

Движение стало рефлекторным. Я добилась того, что останавливалась только плюс-минус один сантиметр.

Я восхищался этой женщиной, но одна фраза поразила меня: «… я тренировалась долгими ночами, когда была дома одна». Я представлял себе ее жизнь на фабрике с уродливым ребенком.

«… долгими ночами, когда была дома одна».

Да, у нее было время на то, чтобы обдумать убийство, чтобы посвятить себя достижению цели…

— Почему дверь на третьем этаже не была заперта на ключ?

Чтобы войти сюда, мне достаточно было повернуть ручку.

— Из осторожности.

— То есть?

— Каждый раз я делала вид, что пользуюсь ключом, но у меня был только один ключ, которым я для видимости ковырялась в замке. Я боялась, что если при расследовании у меня отберут всю связку и сравнят мои ключи и мужа, то сразу увидят, что у него нет ключа от третьего этажа.

Я отпустил руку мадам Драве.

— А я чуть было не провалил такой замечательный, до мелочей продуманный план. Она кивнула.

— Да. Мне попался единственный человек в квартале, который не мог быть свидетелем. Когда вы сообщили мне, кто… кто вы такой, я была готова покончить с собой. Все нужно было начинать сначала.

— И вы начали?

— Да, только теперь все становилось гораздо сложнее из-за тела, которое остывало. Я постаралась как можно дольше отсутствовать с мсье Ферри, чтобы труднее было установить время смерти. Я сделала так, чтобы он отвел меня в шумное место, где нас обязательно должны были заметить. Мы надели на себя дурацкие бумажные шляпы, кидались серпантином, пили шампанское. Он сказал мне, что это его лучшая рождественская ночь.

Она устало махнула рукой.

— Как вы думаете — они будут проводить вскрытие?

— Если появятся какие-то сомнения, обязательно…

— Насколько я знаю, фенобарбитал не оставляет никаких следов в крови. А вот угол, под которым был сделан выстрел… Но мне кажется, я хорошо рассчитала…

Слушая ее спокойный голос, глядя на ее молодое благородное лицо, невозможно было поверить, что она совершила столь изощренное убийство.

— А что касается времени смерти… Если не будет вскрытия, то его нельзя проверить. И еще! Мсье Ферри засвидетельствовал, что салон был пуст, когда мы ушли. Он показал, что не покидал меня и мы вместе обнаружили труп.

Она встала передо мной, прижавшись к моим согнутым коленям, подняла к себе мою голову.

— Вы единственная и реальная опасность. Что вы чувствуете, держа в руках судьбу человека?

И это она спрашивала меня. Она, убившая мужа. Меня, убившего женщину.

10. ВЕЛЮРОВАЯ ПТИЧКА

— Почему вы убили его? Она покачала головой:

— Не хочу даже пытаться объяснить вам это. Все из-за дочери.

Он издевался над ребенком…Внезапно я взорвался:

— Не надо только говорить, что вы собирались засунуть труп в ее маленькие ботиночки! Женщина натянуто рассмеялась:

— Я не скажу этого, хотя вы, Альбер, недалеки от истины.

Она помнила мое имя! Что еще надо, чтобы заполучить мужчину в союзники. До сих пор мне было лишь небезразлично, что она выбрала меня в ресторане. Или меня выбрала сама судьба? Не благодаря ли более сложному сплетению обстоятельств я оказался за соседним столиком. Всего лишь за день до этих событий я проснулся в тюрьме за тысячи километров отсюда, и цепь удивительных случайностей привела меня на это свидание.

— Ваша выдумка с церковью была просто гениальной.

— Это вы мне подсказали. Когда вы позвонили, я была в комнате Люсьенны, смотрела, как она спит, и задавала себе вопрос, неужели есть матери, которые могут уничтожить и себя и ребенка.

Я пыталась найти этот ужасный рецепт. А когда я увидела вас в толпе у церкви, то чуть было не закричала от отчаяния.

— Кстати, вы что-нибудь говорили обо мне полиции?

— Ферри назвал ваше имя, но так как вас не было, когда обнаружили тело, полицейские не придали этому значения…

— Они вернутся?

— Безусловно. Еще заявятся и сонные родственники, и чиновники из магистрата. Вчера все много выпили и мало спали. Это будет кошмаром, хотя вряд ли все придут раньше полудня. Должны же они немного поспать, разве нет?

— Вы поднялись, чтобы убрать все из этой комнаты?

— Да. У меня не так уж много времени…

Она ждала моего приговора. Мадам Драве не преувеличивала — ее судьба была в моих руках. Я окинул комнату разочарованным взглядом. Теперь это была декорация. Декорация трагедии.

— Что вы собираетесь делать с мебелью?

— Кресло подходит в пару к тому, что стоит в салоне. Я убрала его оттуда, чтобы освободить место для елки. Достаточно спустить его в одну из комнат, в столовую, например. Полицейские даже не входили туда. Бутылки можно пристроить где-нибудь на кухне.

Проигрыватель, бар и елку надо сломать и сжечь в топке центрального отопления — она большая. Остается диван, но его можно оставить здесь. У меня есть чехол другого цвета.

— Очень хорошо! — решительно сказал я. — Тогда за дело.

Она рассчитывала на мое молчание, но помощи никак не ждала и пришла в некоторое замешательство. Я посмотрел на часы. Я чувствовал непонятную уверенность. Это убийство было своего рода шедевром, и я хотел участвовать в его создании. Было почти восемь утра. У нас оставалось не больше часа.

С помощью мадам Драве я отнес в лифт кресло, бар, проигрыватель и столик, на котором он стоял. Кресло мы оставили в столовой, как она и хотела. Разломать бар, проигрыватель и столик было для меня пустяком. К тому же ломать на мелкие части не было необходимости, потому что печка оказалась действительно огромной. Когда все сгорело и от проигрывателя осталось лишь несколько пружин, я вновь наполнил печь.

Красные, как петушиный гребень, мы поднялись на третий этаж.

Нам еще нужно было снять с елки многочисленные новогодние игрушки, прежде чем сломать ее и сжечь. Мы молча принялись за дело. Мы действовали, как в бреду, и чем меньше комната напоминала салон, тем больше мы торопились. В любой момент мог прийти какой-нибудь полицейский и застать меня у Драве.

Она вскрикнула, когда обнаружила мою птичку в клетке. Я объяснил, откуда появилась эта вещичка, и она заплакала. Сидя на диване, она вздрагивала в такт рыданиям, прижимая к груди игрушку.

— Почему вы плачете? — спросил я, когда она начала успокаиваться.

— Из-за вас, Альбер. Я представила, как вы покупаете в лавочке эту бесполезную игрушку.

Она, которая в течение долгих недель подготавливала убийство мужа. Она, которая выстрелила в упор в голову спящего мужчины.

Она была способна заплакать при виде дешевенькой вещицы, символизировавшей мое одиночество.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы ее выбросили.

— Но мы не можем повесить ее на елку, ведь двери опечатаны.