Инспектор Пакретт повернул ко мне свое сморщенное лицо старого подростка, страдающего гепатитом. Это был тип неопределенного возраста, белый, как цикорий, и тощий, как рентгеновский снимок, с длинным унылым носом, до которого он запросто мог дотронуться своим обложенным языком, и с крохотными глазками, черными и быстрыми, похожими на мух, влипших в крем «шантийи».
      Итак, Пакретт повернулся, открыв моему взору свою жалкую внешность. Он проработал двенадцать лет в полиции нравов и знал всех парижских проституток, начиная с уличных, занимающихся своим ремеслом под зонтиком, и заканчивая шикарными телками, обслуживающими крупных шишек по "бонапарту " за сеанс, а также любительниц природы, вкалывающих в Булонском лесу.
      Именно из-за его прошлой работы Старик и дал мне его в помощники в начале расследования.
      – Он может вам пригодиться, – уверил меня Плешивый, поглаживая свою черепушку, чтобы удостовериться, что на ней не проросли волосы.
      Повернувшись ко мне, инспектор Пакретт позволил себе нечто очень необычное: подмигнул мне. С его стороны это было шокирующим, почти неприличным, и я мысленно (чтобы не услышал мой напарник) сказал себе, что если он так же строил глазки красоткам, то кайф от бутылки получал куда чаще, чем от общения с дамами из приличного общества.
      – Что вы об этом скажете? – спросил он своим писклявым голоском.
      Я никогда не слышал, как разговаривает крыса, но это должно звучать примерно так же. У Пакретта был голос страдающего насморком евнуха.
      – Посмотрим...
      И мы замолчали. Наступила ответственная минута. Мы сидели в спальне консьержки на улице Годо-де-Моруа, на колченогих стульях между камином, на котором стоял гипсовый шедевр, изображающий котенка в ботинке, и консолью из фальшивого мрамора, на которой под тремя сантиметрами пыли агонизировали искусственные цветы.
      Довольно плохо освещенная улица была затянута золотистым туманом. Уже два дня Париж был закутан ватой...
      Путана, которую мы выбрали в качестве объекта, ходила туда-сюда, виляя своим оборотным капиталом. Она проделывала один и тот же маршрут, ограниченный магазином, торгующим пишущими машинками, и бакалейной лавкой. Иногда она останавливалась посмотреть в витрину бакалейной, а потом поворачивалась, показыва свою прохожим. Это была блондинка с пышными формами. Маньяк убивал только блондинок. Она была фламандского типа, немного массивной, но молодой и с хорошей фигурой. Время от времени возле нее останавливался мужик сверялся с каталогом, слушал рассказ о предоставляемых услугах, осведомлялся об их ценах и говорил, что подумает.
      Пакретт мне объяснил, что девица никак не находит клиентов, потому что сейчас конец января, а это критический период для индустрии секса.
      Бюджеты пострадали от новогодних праздников, на горизонте угрожающе маячит перспектива уплаты налогов, а ежегодный грипп несколько снизил жизненные силы мужчин.
      Пакретт прошептал:
      – Что-то мне говорит, что...
      Я не решался в это поверить. Мы, мой коллега и я, уже две недели вращались в кругах проституток в надежде поймать сумасшедшего, регулярно, раз в неделю, убивавшего по путане. До сих пор нам не везло.
      Это становилось кошмаром. Разумеется, делом занимались не мы одни, но и нашим коллегам везло не больше, чем нам. Действовал маньяк всегда одинаково; снимал девочку, убеждал сесть в его машину, причем даже тех, у кого была постоянная клиентура, завозил в пустынное место, душил и оставлял в машине, которая всякий раз оказывалась краденой. Самым странным было то, что девицы, предупрежденные прессой о методах убийцы, продолжали проявлять необъяснимое легкомыслие. Мы несколько раз получали описание внешности маньяка, но оно всякий раз отличалось от предыдущего.
      Можно было подумать, что этот человек обладал многими лицами или же несколько человек совершали такие преступления по одинаковой методе.
      Мы затаили дыхание. Пару минут назад в нескольких метрах от блондинки остановилась черная машина, но водитель из нее не вышел.
      Неподвижный в своей машине, он наблюдал за проституткой с настораживающей пристальностью.
      – Говорю вам, это он! – шепнул Пакретт.
      – О'кей, посмотрим поближе.
      Мы вышли из скромной комнатки, где витал затхлый запах консьержки, слишком порядочной, чтобы ложиться при нас.
      Церберша готовила сильно пахнущий луковый суп.
      – Вы уходите, месье?
      – Временно.
      Было холодно. Люди, казалось, торопились вернуться домой. Путанка продолжала мерить шагами тротуар, не замечая водителя, напряженно наблюдавшего за ней.
      Шагая, Пакретт производил звук русской тройки на снежной дороге из-за многочисленных пилюль, которыми его карманы были набиты, как хорошая аптека.
      – Садимся в машину, комиссар?
      – Естественно!
      Мы сели в мою «МГ». Там было еще менее тепло, чем в холодной комнате консьержки. Пакретт не преминул чихнуть, отчего лобовое стекло совершенно запотело. Ворча, инспектор поднял воротник своего пальтишка а-ля принц Уэльский цвета палых и сметенных листьев.
      Авто, в котором сидел тип, было старым широким «мерседесом». Прошло довольно много времени. Пакретт достал флакон ингалятора, отвинтил крышку, засунул его носик в свой нос и энергично втянул лекарство.
      – Этак вы надорветесь! – пошутил я.
      Он насупился, убрал свою грозу микробов в карман и принялся сосать пастилку. Этот малый источал невыносимый запах. Он вонял антибиотиками, мятой перечной и кучей других лекарств, в том числе эвкалиптом.
      – Думаю, мы зря обрадовались, – заметил я. – Этот тип просто ждет кого-то, а если разглядывает прелести шлюшки, то исключительно ради того, чтобы провести время.
      – Я тоже так считаю, – захныкал Пакретт. Моя машина стояла напротив мебельного магазина, и инспектор косился на сундук из вишневого дерева, которому не хватало пары сотен лет, чтобы выглядеть старинным.
      – Мне нравятся деревянные вещи, – заявил он так торжественно, словно его заявление могло изменить действующую конституцию.
      – Значит, когда вы умрете, то останетесь довольны вашим последним макинтошем.
      Он не засмеялся. Он вообще мало смеялся из-за проблем с креплением своей вставной челюсти.
      Вдруг мы оба замерли. Водитель «мерседеса» вышел из машины и небрежным шагом пошел к мочалке. Это был высокий, стройный тип в темном пальто с поясом. На шее красовался белый шелковый платок, а на голове – зеленая фетровая шляпа с крученым шнурком вместо ленты.
      Мы увидели, как он подошел к девице и начал с ней переговоры. Беседа длилась достаточно долго. Путана отрицательно качала головой.
      – Это он, да? – обрадовался Пакретт.
      – Возможно.
      – Кажется, она не хочет, чтобы он ее снял.
      – Поставьте себя на ее место.
      На долю секунды я представил себе Пакретта в виде профессионалки тротуара, и мой мозг от этого перегрелся.
      – Ага! Она идет за ним!
      Действительно, вопреки всем традициям, именно шлюшка шла за месье. Они подошли к машине, и мужчина галантно открыл дверцу своей легкой добыче. На долю секунды мы увидели его лицо в свете лампочки на потолке. Оно показалось мне довольно молодым, тонким, гармоничным, со светлыми глазами и тонкими губами.
      Я завел мотор своей машины и поехал, не дожидаясь, пока тронется с места «мерседес». Я вам всегда говорил: наилучший способ следить за кем-либо, не вызывая его подозрений, – это ехать впереди него. Поэтому я проехал мимо «мерседеса» и, не переставая наблюдать за ним в зеркало заднего обзора, выехал на бульвары.
      Машина предполагаемого маньяка поехала следом за моей, затем обогнала меня и повернула направо, в сторону площади Сент-Огюстен.
      Тогда я сбросил скорость, чтобы дать другой машине вклиниться между нами. Моя была очень низкой, и этого было достаточно, чтобы исчезнуть из поля зрения человека в «мерседесе».
      Так мы доехали до площади Этуаль. Кандидат в маньяки снова повернул направо, на авеню Гранд-Арме. В эти часы уличное движение стало не таким оживленным, и мы ехали на большой скорости. Выехав через заставу Майо, мы продолжили путь к Дефанс.
      – Странно, – вздохнул Пакретт.
      – Что?
      – Что камбала Мадлен позволяет увезти себя так далеко, зная, что в Париже два месяца орудует маньяк.
      – Действительно, странно. Должно быть, он нашел очень веский аргумент.
      – Если бы это оказался он! – размечтался Пакретт. – Вы представляете, какую рекламу нам бы устроила пресса?
      Я бросил взгляд на его жалкую худущую морду. У Пакретта больным было все: бронхи, желудок, горло, мочевой пузырь. Он был еще жив только благодаря тому, что Флеминг изобрел пенициллин, но его жизнь шла от одной аптеки к другой. Невозможно себе представить, чем его портрет может украсить страницу «Франс суар».
      Не может же он не понимать, что его физии самое место на рекламе слабительного! Если нет, он глуп как пробка!
      «Мерседес» пересек мост Нейи и сразу же свернул направо, в направлении студий «Фото Сонор».
      – Он сбавляет скорость, а? – заметил Пакретт.
      – Да. Мне кажется, он приближается к финальной точке своего путешествия.
      Действительно, немецкая тачка замигала огнями, Показывая, что собирается снова свернуть направо, на берег Сены. Предполагаемый маньяк поехал по достаточно крутому склону, ведущему к нему.
      Я решил остановить машину на набережной, как раз в том месте, где стоянка категорически запрещена.
      Мы вышли и перегнулись через парапет. «Мерседес» теперь стоял как раз под нами. Его водитель выключил фары, и в темноте приходилось выпучивать зенки, чтобы что-нибудь разглядеть.
      – Спускаемся, – приказал я.
      Мы начали спуск по ведущей на берег лестнице. Пакретт осторожно шагал по узким ступенькам, боясь оступиться и пересчитать их мордой.
      По счастливой случайности машина остановилась так, что мертвый угол сзади закрывал нас от глаз водителя.
      Вдруг я услышал придушенный крик. Одним прыжком преодолев последние пять ступенек, я бросился к машине. Через заднее стекло я смутно различал две борющиеся в салоне фигуры. Машина раскачивалась. Я подбежал к «мерседесу», рванул дверцу и увидел сцену крупным планом. Мужчина в пальто с поясом сжимал обеими руками шею несчастной труженицы панели. Кроме того, он прижимал своей правой ногой ноги женщины, блокируя их, и душил бедняжку, издавая хриплые вздохи. Мое появление произвело на него эффект ведра холодной воды. Он разжал руки и угрюмо посмотрел на меня, щуря глаза в свете лампочки на потолке. Вдруг с необычайной быстротой открыл дверцу со своей стороны и выскочил из машины. Я всегда считал, что бегаю довольно неплохо, но по сравнению с этим малым я стартовал, как страдающая ревматизмом черепаха.
      Ставлю свои зубы против парадной вставной челюсти английской королевы-матери, что этого парня не мог бы догнать и чемпион мира по бегу.
      Однако я выкладывался до последней капли. Этот гад уже оторвался от меня метров на пятнадцать, когда возле моих ушей просвистели две пули. Спринтер нырнул вперед, пролетел еще два шага и упал, уткнувшись мордой в землю.
      Я обернулся и увидел Пакретта, неподвижно стоящего на середине лестницы с дымящейся пушкой в руке.
      – Не стреляйте больше! – заорал я.
      Я подбежал к беглецу. Могу вам сказать, что стрельбе инспектор обучался не на заочных курсах.
      Мой маньяк очень напоминал собой продырявленную перфокарту ЭВМ. Одна дырка была у него в основании черепа, другая посреди спины. Теперь, чтобы арестовать его, облаву должен был устраивать святой Петр.
      Подбежал Пакретт. Его нос был острее, чем когда бы то ни было.
      – Если его жизнь была застрахована, надеюсь, вдова отвалит вам часть суммы!
      Пакретт захихикал тоненьким самодовольным смешком. Чужая смерть, даже вызванная им самим, его не интересовала. Его заботила только своя собственная, и он, вне всяких сомнений, был прав.
      – Он это заслужил. Я сразу понял, что он бежит быстрее вас. Нельзя было дать ему уйти, верно?
      – Да, нельзя. Но если вы такой хороший стрелок, то могли бы попасть ему в ноги!
      Он молча пожал плечами, достал свой ингалятор и пустил в паяльник большую дозу лекарства.
      Стали подтягиваться люди, привлеченные звуками выстрелов.
      – Позвоните в полицию, – сказал я и пошел к машине, где. приходила в себя раскладушка.
      Малышка испытала сильный шок. Можно было догадаться, что под слоем штукатурки ее мордашка белее снега.
      На ее шее были видны фиолетовые следы.
      Заметив нас, она вскрикнула от ужаса. Ее сутенеру придется некоторое время давать ей сильные транквилизаторы, а то она будет падать в обморок при виде пауков и фотографий Мишеля Симона.
      – Эй, приди в себя, красотка. Я из полиции! – сказал я, широко улыбаясь ей. – Горло небось горит?
      Успокоившись, она несколько раз взмахнула ресницами, попыталась сглотнуть слюну и пробормотала:
      – Первый раз в жизни я рада увидеть легавого. Этот парень и есть тот маньяк?
      – Был, – поправил я, указывая на лежащий в нескольких метрах от машины труп. – Как это ты позволила завезти себя так далеко от штаб-квартиры?
      – У него была вот такая толстенная пачка хрустов!
      Черт! А Пакретт и я терялись в догадках. Тип просто показывал бабки, что всегда очаровывает этих бессеребрениц.
      – Как все произошло?
      – Я даже не успела сообразить. Он остановил машину и тут же схватил меня за горло. А как он жал, падла! Вцепился, как легавый... Ой, простите!
      Приехала полицейская машина. Я оставил красотку на попечение Пакретта, а сам занялся убитым. Чуть позднее я получил о нем все возможные сведения. Маньяка звали Жером Буальван, тридцати двух лет, холост, владелец небольшого завода лыжных креплений в парижском предместье. До сих пор в полиции на него ничего не было, и в бригаду нравов на него не поступало никаких сигналов.
      Пакретт получил свое фото в газетах. Оно было таким расплывчатым, что на снимке он выглядел как покойник.

      Бывают дни, когда лучше делать что угодно: читать «Журналь офисьель», есть волоски артишоков или ухаживать за англичанкой, лишь бы не оставаться дома.
      По крайней мере я так думаю всякий раз, когда кузен Эктор навешает нас для ежемесячной совместной жрачки.
      В этот вечер, после обеда, Эктор предлагает сыграть партию в домино. Он чемпион в этой игре. Он любит сильные ощущения, его втайне мучают соблазны игры, а домино с некоторых пор его порок номер один. Не знаю, может, все дело в моем воображении, но только я нахожу в нем все больше и больше сходства с дубль-шесть!
      Итак, мы начинаем перемешивать костяшки домино на столе, отчего наш дом временно превращается в пригородный Макао.
      Пока моя мама и жуткий Эктор берут костяшки, этот добросовестный клерк рассказывает нам о своих профессиональных надеждах. Ему обещали повышение по службе. Если это осуществится...
      Я слушаю его вполуха, спрашивая себя, какой из двух способов – изобразить сердечный приступ или заставить его сожрать комплект домино – положит конец вечеру эффектнее, когда счастливейший случай заставляет зазвонить телефон.
      Я пулей лечу к аппарату, и мелодичный голос Старика заставляет завибрировать чувствительную струну в моей душе.
      – Сан-Антонио, – говорит он, – немедленно приезжайте. Только что убита еще одна проститутка. Обстоятельства такие же, как и раньше.
      Не знаю, видели ли вы когда-нибудь розыгрыш лотереи. Разноцветный барабан крутится в лучах яркого света, издавая треск пулемета. Мои мозги вмиг превращаются в лотерейный барабан. Ох как они крутятся! Как трещат! Какие огни разбрасывают!
      Я снова вижу перед собой покойного Жерома Буальвана, сжимающего в машине горло блондинки, вижу его бегство, его падение. Торжествующую морду Пакретта, довольного своей стрельбой.
      – Хорошо, шеф, выезжаю.
      – Полагаю, ты нас покидаешь, – гундосит Эктор голосом, который мне всегда напоминал скрип ржавого флюгера.
      – Совершенно верно. Срочное дело.
      Будущий функционер смеется.
      – Если ты однажды позовешь гостей, мой бедный друг...
      Оставив при себе уверенность, что в тот день его, Эктора, точно не будет в их числе, я отчаливаю.
 
      В конторе уже дым коромыслом.
      Все в полном сборе сидят в кабинете Старика. Там начальник бригады нравов, инспектор Пакретт со своими таблетками, Берюрье с неначатой бутылкой бордоского в кармане пальто и папаша Пино с новеньким флюсом, придающим ему вид старого боксера.
      Судя по минам собравшихся, сразу становится понятно положение серьезное.
      – Добрый вечер, мой дорогой Сан-Антонио, – ворчит чемпион по плешивости. – Садитесь.
      Я занимаю оставшийся вакантным стул и жду. Большой Босс смачивает языком кончики пальцев и энергично гладит свой сияющий купол.
      – Господа, положение тяжелое, – говорит этот любитель громких и готовых фраз. – Я уже некоторое время знал, что человек, убитый Пакреттом, не был маньяком, но молчал, надеясь на чудо. Событие наделало много шума в прессе, и было бы опасно...
      Он подыскивает сильное выражение, и толстяк Берюрье услужливо подсказывает:
      – Взбалтывать говно?
      Патрон забывает, как дышать, пару раз вхолостую щелкает зубами, и его лицо становится похожим на половую тряпку.
      Поскольку он умеет справляться с трудностями, то пожимает плечами и продолжает:
      – Как я узнал, что этот Жером Буальван не является разыскиваемым маньяком? Очень просто. Я проверил распорядок его дня во время совершения остальных убийств. Кроме одного случая, у Буальвана безупречное алиби на каждое.
      По нашим рядам пробегает шепот. Это то, что называется сенсацией. Начальник «нравов», высокий симпатичный блондин, заново раскуривает огрызок своей сигары. Толстяк поглаживает горлышко своего бутылька красненького, Пинюш поглаживает флюс, как гладят живот беременной кошке, а Пакретт, не отступающий ни перед какими жертвами, проглатывает разом таблетку от запора, еще одну прямо противоположного назначения, еще одну антигриппина и заканчивает пир двумя пастилками солодки.
      Радуясь произведенному эффекту, Старик продолжает:
      – Что подало мне мысль провести маленькое дополнительное расследование? Одна деталь, господа... Одна простая деталь...
      И он снова начинает лизать пальцы, как толстый котяра, занимающийся своим туалетом, смотреть на нас с видом превосходства и греть свои бубенцы о батарею.
      – Если вы помните, в своих зловещих походах маньяк всякий раз пользовался крадеными машинами. Буальван же был на своей собственной. Как вам известно, господа, маньяки всегда действуют по одному и тому же церемониалу. Этот факт смутил меня...
      – То, что вы говорите, очень даже неглупо, – соглашается Берю, просовывая два пальца в щель своей ширинки, чтобы почесать ту часть тела, которая чаще встречается с вшами, чем с девочками из «Лидо».
      – Рад это от вас услышать, – усмехается Безволосый. Начальник «нравов» спрашивает:
      – В таком случае, господин директор, кто такой, по-вашему, Жером Буальван?
      Голова Яйцом поглаживает скорлупу (надо мне будет в один из ближайших дней преподнести ему кусочек замши).
      – Этого я не знаю Возможно, его захватил психоз убийства. Такого рода серийные преступления вызывают, если так можно выразиться, подражателей. Отдельные индивидуумы уступают своим инстинктам...
      – В общем, – резюмирую я, – Пакретт шлепнул невиновного?
      Упомянутый мною стрелок начинает яростно грызть таблетку, бросив на меня кислый взгляд. Он из тех, кто никогда не прощает другим свои собственные ошибки.
      – Невиновного! Это как посмотреть, – ворчит задохлик. – Было покушение на убийство, комиссар. Вы свидетель.
      Старик в разговоре, уклонившемся от темы, берет инициативу в свои руки:
      – Совершенно верно, дорогой Пакретт. Совершенно верно. Однако вы же знаете этих господ из прессы? Они всегда готовы нажать на чувствительность публики. А публика терпеть не может, когда полиция убивает людей, которые никого не убили. Буальван ведь никого не убил И еще она терпеть не может, когда стреляют в спину бегущему.
      Бедняга Пакретт! Его жалкая физиономия приобретает бутылочно-зеленый цвет. На нездоровой коже вырастают новые прыщи. Он так расстроен, что даже каменное сердце Старика смягчается.
      – Я вас не ругаю, – уверяет он. – Просто я предвижу выводы, которые сделают журналисты. С завтрашнего дня из-за этого нового убийства газеты сорвутся с цепи...
      – Кстати, – вступаю я в разговор, – а как и где все произошло?
      – У заставы Сен-Мартен, в конце дня. Проститутка была найдена в машине, которую водитель бросил в темном переулке.
      – Есть описание убийцы?
      – Еще одно. Парализованный старик, проводящий все время у окна своей квартиры, видел, как он разговаривал с девицей. По словам свидетеля, это мужчина среднего роста, одетый в старую куртку на меху и в бабском берете или в кепке. Точнее старик сказать не может.
      Короткое молчание. Большой Босс берет линейку. Он похож на дирижера оркестра перед началом исполнения «Ночи на Лысом мосту».
      – Господа, мы попали в сложное положение. Звериный и неуместный смех мерзавца Берюрье.
      – Нужно принять самые решительные меры, – продолжает босс. – Если потребуется, мы бросим на это дело столько людей, сколько в Париже проституток.
      Новый хохот Берю.
      – Мобилизация еще не война! – фыркает он.
      – Попрошу вас, Берюрье! – отчитывает его Безволосый. Хохот Толстяка прекращается, как свист воздуха из проколотой шины, когда она уже совсем расплющилась.
      – Я хочу, – продолжает Лакированная Черепушка, – чтобы в каждой точке Парижа, где процветает проституция, были установлены посты.
      Начальник «нравов» поднимает руку, чтобы попросить слово. Берю не может удержаться, чтобы не сказать ему:
      – Если вы в туалет, это по коридору налево. По-моему, Берю со своими хохмами идет прямиком к отставке.
      – Что вы хотели сказать, Пуату? – интересуется Большой Патрон.
      – Позволю себе заметить, господин директор, эти меры действовали уже несколько недель, но не дали ничего, кроме дела Буальвана.
      – Значит, усильте их! Это единственное, что мы можем сделать.
      Совещание заканчивается, но только не для меня.
      – Сан-Антонио, останьтесь, мне нужно вам кое-что сказать.
      Остальные отваливают с подобающими случаю расшаркиваниями. Когда дверь закрывается за Ахиллесовой Пятой (я вам говорил, что Пакретта зовут Ахилл?), Старик набрасывается на меня, как шотландец на потерянный кошелек.
      – Я на вас рассчитываю, мой дорогой друг.
      – В чем, патрон?
      – В том, чтобы вывести нас из тупика. У вас особые методы. Ваша фантазия подсказывает вам лучшие ходы, чем холодный расчет. Даю вам карт-бланш. Делайте что хотите и как хотите, но принесите мне результат.
      Я секунду раздумываю.
      – О'кей, патрон. Я пойду в атаку.

      Я нахожу мою славную команду, за исключением начальника бригады нравов, в соседнем бистро. Пакретт предлагает украшенному флюсом Пинюшу таблетку витаминизированного аспирина. Берю, воинственный противник всяких медикаментов, заказывает большой стакан вина.
      – Сопьешься! – усмехаюсь я, опуская очень важную часть моего тела рядом с очень объемной аналогичной частью Берю.
      – Ничего со мной не будет, – возражает он. – Я убежден, что вино – это лучшее лекарство. Вот смотри, тут на днях звонит мне жена Альфреда: у ее благоверного жар как у лошади.
      – Как у першерона или как у пони?
      – Невежливо перебивать говорящего, даже если он младший по званию. – И он продолжает рассказ: – Я говорю Антонии: «У вас есть вино?» – «Да», – отвечает мне она. «Значит, так, – говорю, W согрейте кастрюлю вина и положите туда побольше сахару и перца, а потом дайте выпить Альфреду». – «Думаете, поможет?» – говорит она мне. «Попробуйте и увидите...» – отвечаю. Она попробовала. На следующий день, хочешь верь, хочешь нет, Альфред повел мою Берту в кино на фильм Скотча.
      – Чей?
      – Господи... Бискотта! Не, тоже не то... Ты знаешь, такого толстяка, похожего на яйцо всмятку?
      – Кончай трепаться, у нас есть более важные дела.
      Пино, которого флюс сделал очень неразговорчивым, решает все-таки высказать свою точку зрения. Она ясна и полна здравого смысла.
      – Я считаю, – говорит он, – что весь этот шум поднят из-за ерунды. Кого убивает маньяк? Проституток, разве не так? Так чего надрываться, ловя его?
      – Старик, – вздыхаю я, – твой гуманизм всегда приводил меня в замешательство. Когда ты молчишь, то можно забыть, что твои мозги давно разжижились. Дай бог, чтобы у тебя появился флюс и на второй щеке, тогда ты, может быть, не сможешь говорить.
      Он насупливается. Берю осушает стакан, который ему принесли, за куда меньшее время, чем потребовалось бармену, чтобы его наполнить.
      – Ну что, – спрашивает он, – старый козел взвалил это дело на нас?
      – О руководстве можно бы и попочтительнее, – замечает Пакретт, откровенно осуждающий манеры своего нового коллеги.
      – Слушай, ты, сядь и засунь себе свечку сам знаешь куда! – Он разражается громким смехом. – Нет, вы только посмотрите! Месье провел двенадцать лет – не решаюсь назвать это жизнью, – щупая шлюх, и еще хочет меня учить! – Его тон поднимается. – Запомни, крысиная задница, уроки вежливости я только раздаю, но никогда не беру.
      – Успокойся, – стонет Пино.
      – Нет, – отвечает Берю, который боится успокаиваться, потому что его приступы ярости длятся недолго, – нет, я не успокоюсь. Какая-то дешевка из «нравов», до костей пропитавшаяся лекарствами, какой-то фраер, убивающий первого встречного, потому что боится, что не сможет его арестовать, полупокойник еще учит меня, как разговаривать!
      – Позвольте, – блеет Пакретт, чье лицо искажено от бешенства.
      – Я позволю тебе только одну вещь, – заканчивает Берю, – оплатить мой следующий стакан!
      – Я не собираюсь дольше терпеть это, – заявляет инспектор, вставая.
      – Месье строит из себя дамочку из высшего общества, – не унимается Мамонт. – Вам надо пойти в мойщики туалетов, мадам, если у вас такое ранимое сердце.
      Я удерживаю Пакретта за руку.
      – Садитесь, старина. А ты, Берю, закрой пасть. Ты не на базаре.
      – Я попрошу перевода, – уверяет Пакретт. – Такие издевательства просто невыносимы. Я не могу...
      Берю собирается сказать ему новую гадость, но я отвешиваю ему под столом удар ногой, которым можно свалить обелиск.
      Он дает пожирателю пилюль излить свою душу, после чего мы можем перейти к серьезным вещам.
      – Ребята, начинаем большую охоту!
      Естественно, после этих слов Берю считает своим долгом затянуть охотничью песню.
      Чтобы заставить его замолчать, я снова пинаю его под столом и продолжаю:
      – Пакретт, вы специалист по проституткам...
      – Не смеши меня, – говорит Жирдяй. – Судя по внешности этого месье, он никогда не залазил на бабу. Ему бы для этого понадобилась лестница и обувка с шипами.
      – Опять?! – вопит Пакретт. Он в ярости осушает свой стакан минералки. Добряк Пино заснул. Его голова свисает на грудь, как груша. По-моему, у меня та еще команда!
      – Что вы говорили, комиссар?
      – Что вместе с сотрудником картографического отдела вы составите карту распространения проституции в Париже.
      – Отличная мысль! – орет Берюрье. – Будем ее продавать туристам на Елисейских Полях и наживем себе целое состояние.
      – Дальше, комиссар?
      – Когда мы получим графическое изображение проблемы, то выделим две машины без опознавательных знаков полиции для постоянного патрулирования этих районов. Разумеется, эти машины будут радиофицированы и станут передавать информацию по мере ее сбора в контрольный центр.
      – Неплохо, – одобряет Пакретт, посасывая эвкалиптовую пастилку.
      Толстяк не может сдержаться:
      – Подумать только, мы организовываем охрану путан и будем драть свои задницы, защищая ихние!
      Он проводит своим чудовищным ярко-красным языком по губам, похожим на две сосиски.
      – Я вам скажу одну вещь, ребята. Жизнь – мерзкая штука!
      – Глядя на тебя, в этом не сомневаешься, – отвечаю я. Он не оценивает мою шутку и советует мне засунуть мои мнения о нем в одно неудобное для этого место. Пино, свалившийся со стула, просыпается.
      – Вы уже здесь! – бормочет он, глядя по сторонам.
      – Как видишь, мы быстро управились, – говорю ему я. – А теперь, ребята, возвращайтесь по домам, докажите вашим супругам, что их брак не фиктивный, и набирайтесь сил для завтрашнего дня.
      – Слава богу, я не женат, – отвечает Пакретг.
 
      Расставшись с ними, я вспоминаю о домино Эктора, разложенном на столе в нашей столовой, и содрогаюсь. Мысль о новой встрече с жутким кузеном для меня настолько невыносима, что я предпочел бы пойти прогуляться в морг, только не возвращаться домой.
      Котлы на моей руке показывают десять часов. Самый идиотский час вечера. Это все равно что три часа утра. Человека, которому в этот час нечем заняться, остается только пожалеть. Дело маньяка давит мне на нервы. Я терпеть не могу психов, у меня из-за них возникает ощущение неловкости. По-моему, для этого задания больше подходит психиатр, а не я. В любом случае нет нужды пороть горячку. Маньяк уже поработал на этой неделе, так что у нас есть время.
      Я сажусь в свою машину и наугад еду по улицам. Они почти пусты, что чертовски приятно. Если бы был богачом, то ездил бы только по ночам.
      Эта зимняя ночь как на заказ. Светит луна, воздух почти теплый, как будто природа перепутала числа и решила, что начинается апрель.
      Я подъезжаю к Опере, сворачиваю на бульвар Капр и вдруг замечаю, что нахожусь в нескольких сантиметрах от улицы Годо-де-Моруа (не путать с Моруа Андре из Французской академии).
      Моя персональная киношка прокручивает восьмимиллиметровый фильм о деле Буальвана. Я снова вижу комнату консьержки, где мы сидели в засаде, человека за рулем тачки, то, как он снял девочку, как мы его преследовали, вижу драму на берегу...
      Не знаю, какой полицейский инстинкт заставляет меня вернуться на место наших подвигов. Я поворачиваю на нужную улицу и тащусь по ней на смехотворной скорости. Увидев блондинку, меряющую шагами свои пятнадцать метров асфальта, я прижимаюсь к тротуару и подъезжаю к ней.