Он колеблется, хлопает ресницами, но потом замечает мой серьезный вид, решает, что я не шучу, и обижается:
      - Продолжай, не стесняйся, - воспаляется Толстяк, - мою мать звали Уперси - помнишь ослицу в цирке Амара, а отца Чугунный лоб... Умом я пошел в родителей...
      Вовремя вмешивается Фелиция.
      - Хотите, я вам наполню ванну? - спрашивает она с надеждой в голосе. Вам станет значительно лучше.
      (А уж нам как лучше!)
      Берюрье беспомощно вертит головой, будто его глаза внезапно перестали функционировать. Ванна! Последнее купание в его жизни возносится к 19.. году, да и то в сточной канаве, куда он свалился случайно.
      - Большое спасибо, - произносит он наконец, - и так хорошо, я совершал туалет позавчера.
      В отличие от него парикмахер, не выдавивший из себя до сих пор ни слова, решает рискнуть...
      Проводив цирюльника к омовению, Фелиция бросается в кухню. Похоже, несмотря на долгую варку, свинина еще вполне съедобна. Эта новость нам очень по душе.
      - Я сделаю молочную кашку для маленького, - говорит маман, когда мы все садимся вокруг аппетитно пахнущего блюда.
      - Думаешь, надо?
      - Наверное... Он такой милый, тихий, очаровательный...
      Берю давит непрошеную слезу вместе со щекой.
      - Налейте мне скорее вина, - умоляет он. - Я не завтракал и чувствую себя разбитым.
      Выплеснув в глотку дозу "Сент-Амура", он заметно оживляется:
      - Итак, на чем мы остановились?
      - Я как раз терзался тем же вопросом, представляешь?
      - Ну и что ты себе ответил?
      - Я снова совершил путешествие за горизонт. Взгляд, устремленный на голубые хребты Вогезов, вот что лучше всего успокаивает...
      С появлением новых элементов в деле я могу подвести некоторый итог следующего содержания:
      - Мамаша Один Таккой приехала во Францию не измерять Эйфелеву башню и не считать картины в Лувре, а похитить малыша.
      Я указываю на Джимми, тихо играющего с занавесками маман. Теперь они будут с бахромой.
      - Как можно быть такой жестокой! - жалостливо произносит моя добрая Фелиция.
      - Относительная жестокость! - не соглашаюсь я. - Она его, между прочим, доверила специальному заведению, самому что ни на есть шикарному!
      - Но подумай о несчастной матери малыша.
      - Я как раз собирался об этом сказать. После похищения несчастная мамаша не забила тревогу, не поставила на уши охранников. Она лишь сделала подмену, положив в коляску сына уборщицы. Странная реакция, не правда ли?
      - Она поступила не совсем разумно! - защищается Фелиция.
      - А ты что скажешь? - спрашиваю я у Толстяка.
      Он не может ничего ответить, поскольку рот забит непрожеванной свининой.
      Потеряв всякую надежду на ответ, я продолжаю:
      - Самое удивительное в этом деле то, что мадам Лавми знала, кто свистнул ее родное дитя, но промолчала. Похоже, она даже не предупредила своего мужа... Мне кажется, она искала банду гангстеров, чтобы те взялись за мамашу Таккой. Без сомнения, Лавми хотела, чтобы те перерезали глотку старой американке. Но бандиты ошиблись, похитив толстуху Берю, поскольку нет ничего более похожего, чем кит и кашалот.
      Толстяк разом проглатывает полкило неразжеванного мяса.
      - О, прошу тебя! Немножко уважения к женщине, которая, возможно, мертва, в то время как мы тут сидим...
      И он начинает лить слезы на свинину, явно перебарщивая, поскольку маман солила ее на моих глазах.
      - Хорошо, - отмахиваюсь я. - Они заметили ошибку, отпустили твою женушку и принялись охотиться за другой. Они похищают ее в аэропорту и, возможно, сейчас прикладывают к пяткам раскаленную кочергу, стараясь узнать, где Джимми.
      - А моя Берта? - одновременно с оглушительной отрыжкой вопрошает Берю.
      - Твоя Берта - Жанна д'Арк двадцатого века, Толстяк! Она вернулась в Мезон, желая убедиться, что была права. Наши бандиты увидели ее, узнали и испугались. Тогда они вновь схватили ее и заперли в глухом месте, чтобы избежать разоблачений.
      - Думаешь, они причинили ей вред?
      - Или она им! Но мне кажется, они не убийцы. Наилучшее доказательство тому, что первый раз ее отпустили, ничего не сделав.
      - Да, правда, - соглашается Берю. - Передай-ка мне еще капусты и кусочек свинины пожирней. Обалденная вкуснятина!
      К нам подсаживается парикмахер, блестящий, как горная форель.
      - Знаете, о чем я думаю? - говорит он.
      Поскольку все мы удивленно смотрим на него и отрицательно качаем головой, он продолжает:
      - Ведь я не открывал сегодня свою парикмахерскую. В квартале решат что я отравился газом.
      Но так как никто особенно не опечалился такой вероятностью, он замолкает и начинает лопать за обе щеки.
      - Короче говоря, - подводит итог Берю, сожрав уже две солидные порции мяса с капустой, - ты поедешь, найдешь мадам Лавми и обменяешь ее сопляка на мою жену!
      - И на миссис Таккой! Я имел честь и преимущество старшего по званию сообщить тебе об этом только что...
      Звонок телефона перебивает меня. Маман идет к аппарату.
      - Господин Пино! - сообщает она шепотом. Наш замечательный сослуживец решил отчитаться о проделанной работе.
      - Передай ему от меня привет! - кричит Берю, когда я подхожу к телефону.
      Затем я слышу, как он объясняет Фелиции:
      - Пино - нормальная рабочая лошадь и хороший парень, но всегда такой грязный, как расческа!
      - Бывают расчески чистые, - заявляет Альфред.
      По голосу я определяю, что Пинюш в одном из своих обычных состояний. У него состояний немного, всего два. Бывает нормальное: апатия, нытье, занудство, беспокойство за свое здоровье. И бывает ненормальное, соответствующее осадному положению его души: лихорадочность, заикание, вызванное выпадением челюсти, охи-вздохи, почесывание ягодиц и т.д.
      - Что с тобой стряслось, моя старушка?
      - Со мной ничего, а вот стряслось с миссис Таккой, - говорит Пинюш.
      - Да?
      - Ее только что выловили из воды рядом с Лебединым островом...
      - Мертвая?
      - Утопленница...
      - Утопившаяся утопленница или задушенная и брошенная в воду?
      - Первое...
      Час от часу не легче! И я еще говорил, что бандиты мадам Лавми не убийцы! С ума сойти! Примерно то же самое они могут сотворить и с нашей всеми горячо любимой мадам Берю, если, конечно, найдут подходящий водоем.
      - О чем ты задумался? - беспокоится Пино на другом конце провода.
      - Вы следили за женой Лавми?
      - Так точно... Она поехала к своему мужу. В ресторан рядом с киностудией. Что будешь делать?
      - Еду к тебе.
      Ощущая свалившийся на меня груз, я возвращаюсь в столовую. Берю приканчивает камамбер.
      - Что нового? - спрашивает он.
      - А, так, ничего особенного... Болтовня Пинюша.
      - Любит он болтать всякую чепуху, старый краб, - соглашается Толстяк и закатывается таким смехом, что дребезжат стекла, а Джимми начинает реветь.
      Фелиция берет малыша на руки, чтобы успокоить. Он умолкает мгновенно.
      Как все странно на свете... Через мой котелок проскакивает философская мысль, что вот это невинное создание оказалось причиной смерти человека...
      Ему от роду всего несколько месяцев, а уже положено начало: на его личном счету первый труп.
      Глава 17
      Когда я заявляюсь на студию, съемки фильма "Последнее люмбаго в Париже" остановлены из-за того, что у главного оператора припадок истерии, а секретарша сломала ноготь, когда точила свой карандаш.
      Пробираясь через лес погашенных прожекторов, я вдруг ощущаю энергичную руку, опустившуюся на воротник моего пиджака.
      - Я смотрю, ты вошел во вкус, дорогой флик!
      Мой милый Галиматье. На Бебере рубашка "сделано в США" с изображением захода солнца в пальмы.
      - Ты замаскировался под плакат туристической фирмы, приглашающей провести очередной отпуск в Сахаре? - спрашиваю я.
      - Помалкивай, это подарок красавчика Фреда.
      - Выходит, секретарь обратил хозяина в свою веру?
      - Нет, но он несказанно обрадовался реакции на мою публикацию в нашем капустном листке. Я написал, будто он способен вылакать целую бутылку бурбона на одном дыхании... Поскольку это чистая ложь, он воспринял как лесть.
      У моего друга Галиматье очень довольный вид.
      - Продвигается твое расследование? - спрашивает он с места в карьер.
      - У тебя навязчивая идея, Бебер! Послушай-ка, я услышал от статистов, что миссис Лавми присутствует на съемках.
      - Точно!
      - Мне очень хочется, чтобы ты меня представил... Я видел ее фотографию - эта женщина в моем вкусе.
      У него опять напряженный, колючий взгляд, достающий мне прямо до почек.
      - Когда ты на меня так смотришь, - смеюсь я, - создается впечатление, что мне делают промывание желудка... Так возможно с ней познакомиться или как?
      - Пошли. Красивая бестия!
      Он ведет меня в уборную суперзвезды.
      Из гримерной доносится страшный шум. Альбер без всякого стеснения открывает дверь, не утруждая себя стуком. У Лавми целая тусовка.
      Фред с голым торсом возлежит на шкуре медведя. Американские журналисты весело чокаются за его здоровье под меланхоличным взглядом дражайшей супруги.
      Из стереопроигрывателя струится мягкая джазовая мелодия в духе квартета "Золотые ворота".
      - Хелло! - приветливо говорит Лавми.
      Я, может быть, четверть от половины полного болвана, но похищенный малыш не имеет ни малейшего сходства со своим папочкой.
      Фред раскован, счастлив за себя и за других... Он меня узнает, шутливо сует кулак мне под ребра и предлагает принять стаканчик.
      Галиматье перешагивает через него и представляет меня смуглой красавице - жене Лав-ми. В ее венах бурлит мексиканская кровь. Она действительно красива, по-настоящему, чертовски. По сравнению с ней мисс Вселенная выглядит уборщицей из столовой для нищих.
      Она поднимает свои длинные ресницы, и я принимаю прямо в тыкву взгляд потрясающе темных глаз, обалденно подходящих к ее смуглой матовой коже.
      - Миссис Лавми, позвольте представить вам моего друга и коллегу, говорит Галиматье.
      Она делает усилие, чтобы улыбнуться, и спокойно произносит:
      - Хелло!
      Я тоже говорю "хелло!", чтобы не отставать от остальных.
      - Вы тоже журналист? - спрашивает сама красота.
      О, какой сюрприз! Она говорит по-французски практически без акцента.
      - Да, - отвечаю я.
      И выражаю свое удовольствие и удивление тем, что слышу от нее такую легкость в употреблении моего родного языка. Она рассказывает мне, что ее мать канадка, а она сама училась в Квебеке.
      Это очень облегчает общение.
      Галиматье поначалу стоит рядом с нами и напряженно слушает, однако, видя, что разговор не идет дальше банальностей, берет пустой стакан и наливает себе приличную дозу виски "Четыре розы".
      - Мне бы очень хотелось написать ошеломляющую статью о вас одной, говорю я. - Вас не очень затруднит, если мы немного прогуляемся на воздухе?
      - Нет, не затруднит, но мне совсем не хочется, чтобы обо мне писали что бы то ни было...
      - Но почему?
      - Я ведь никто...
      - Вы жена знаменитости.
      - И вы считаете это большим достижением в жизни?
      Бедняжка кажется разочарованной и потерявшей интерес ко всему на свете.
      Я приглашаю ее последовать за мной. Естественно, Альбер тут же устремляется следом, предчувствуя сенсацию.
      Мне приходится затормозить его на взлете.
      - Послушай, Бебер, - говорю я ему с приветливой улыбкой, - вот уже десять лет ты пишешь гадости о своих современниках, и тебе удалось сохранить свою физиономию. Долго так продолжаться не может...
      - Между прочим, не забудь, как ты познакомился с американцами! Я тебя представил, не так ли? - пытаясь не выдать своего возмущения, с дрожью в голосе произносит он.
      - Стремись сеять добро, вернется с процентами!
      Раздраженно пожав плечами, он возвращается, чтобы лакать виски с другими, а я спешу догнать миссис Лавми, ушедшую в конец коридора.
      Не поверите, но я испытываю какую-то странную неловкость. Она из тех женщин, с которыми не знаешь, с какого бока идти на абордаж. Реакции могут оказаться совершенно непредвиденными.
      - Вам нравится Франция? - спрашиваю я, чтобы хоть как-то начать разговор. Она качает головой.
      - Если честно, меньше, чем я думала.
      - Почему?
      - Скорее дело не в вашей стране, а в состоянии моей души... Я переживаю не лучший период своей жизни, а поскольку сейчас мы во Франции, то в глубине моего сознания это связано и... Вы понимаете?
      Она не производит впечатления дуры, что довольно редкое явление среди жен знаменитых актеров.
      - Да, я понимаю, мадам Лавми.
      Похоже, пора переходить к главной теме. Конечно, передо мной сразу окажется другая женщина - несчастная, замученная мать, страдающая за своего ребенка... Но только на дне ручьев находят золотые самородки...
      - Поговорим о работе, - спохватываюсь я. - Так вот, мне хочется написать потрясающую статью, о которой никто даже не помышлял...
      - Правда?
      - Семейная жизнь известнейшей кинозвезды... Вы и ваш сын, мадам Лавми... С большим количеством иллюстраций... Что вы об этом думаете?
      Когда смотришь на нее, на ее смуглую матовую кожу, невозможно себе представить, что она способна побледнеть, однако же способна.
      Яркая, красивая женщина вдруг становится цвета потухшей золы. Она на миг закрывает глаза, будто для того, чтобы почерпнуть энергию и мужество в сумерках своей души. (Красиво, правда? Почему я до сих пор не академик? Что они там делают в Академии, вместо того чтобы присудить мне Гонкуровскую премию? Тужатся, напрягают мозги, снашивают очки, чтобы откопать самую сортирную книгу сезона! А нужно лишь снять трубку да позвонить, поскольку рядом с телефоном сидит талантливый малый, полный всяких мыслей и смешных образов, с потрясающим стилем и живым языком, способный закрутить умопомрачительный детективный сюжет! Но придет день, когда все признают мой гений, иначе нет никакой справедливости!)
      Мне кажется, мадам Лавми сейчас хлопнется в обморок. Но нет, эта женщина с характером. Она вновь открывает свои красивые горящие глаза и принимает холодный облик истинной королевы.
      - Да, действительно, хорошая идея, - говорит она. - Но меня не будет несколько дней. Давайте назначим встречу на следующую неделю.
      - О нет, я обещал написать статью в свой журнал на завтра...
      - Но это невозможно, я сейчас уезжаю. Короткая пауза. Подготовка. Вперед, в атаку!
      - Хорошо, мадам Лавми... Тогда я напишу о мистере Лавми и сыне...
      Если бы я был сапогом, сам бы себе двинул в зад. На этот раз ей необходимо опереться о стену.
      - Нет! Оставьте моего малыша в покое, - говорит она глухо.
      Внутри себя я срочно провожу совещание на высшем уровне и вношу в повестку дня, незамедлительно переводимую на все французские диалекты, следующее предложение: "Мой прекрасный Сан-Антонио, ты знаменит по части острого психологического чутья. Если ты достоин своей репутации, то расскажешь этой женщине всю правду за меньшее время, чем нужно Берюрье, чтобы сморозить глупость".
      Поразмыслив над предложением, перехожу к голосованию. Повестка дня принимается с редким единодушием.
      - Видите ли, мадам Лавми, у нас во Франции есть поговорка, наверняка имеющая аналог в Штатах, и звучит так: молчание - золото! Я считаю это большим заблуждением. Если бы тишина царила на нашей планете, то, согласен, мы бы избежали Азнавура, но зато не услышали бы Моцарта, а это было бы очень жаль...
      В этот момент я начинаю применять теорию 314-бис из академического учебника рыболова-спортсмена, а именно запускаю наживку. Я затуманиваю ей мозги, как затуманивают самый чистый анисовый ликер, наливая в него чуть-чуть воды.
      - Я всегда думал, что похищение детей в Штатах карается смертью? подтягиваю я к себе наживку, следя за ее реакцией.
      Впечатление, будто жена кинозвезды схватилась за раскаленный утюг не с той стороны.
      - Что вы этим хотите сказать?
      - Вы прекрасно знаете. Некая мадам Таккой похитила вашего Джимми... Затем она сама исчезла, и ее тело только что нашли в реке.
      Она цепляется за мою руку.
      - Утонула? Миссис Таккой мертва, говорите вы?
      - Я попридержал у себя труп на тот случай, если вы захотите на него посмотреть. Я правильно понял, вы действительно ничего не знали?
      Нет необходимости дожидаться ее ответа. Выражение лица красноречивее слов. Я колеблюсь. Место совершенно неподходящее для больших спектаклей. Более того, эта женщина вся на нервах и может забиться в припадке в любую секунду. Хорош же я буду, если это произойдет!
      - Идите за мной! - говорю я.
      - Куда? - спрашивает она еле слышно.
      - Ко мне... Не бойтесь...
      * * * |
      Парикмахер отправился в конце дня открыть свою лавочку, чтобы тут же ее и закрыть. И потом, парикмахер ведь не может провести целый день без чтения спортивных газет и журналов, даже если его любовница исчезла из обращения, как обычная бумажка в сто франков. Берю опять задрых. Маман совершает туалет Джимми.
      Я даю вам дислокацию моих главных героев специально, поскольку в этот момент мы входим в наш дом. Я поддерживаю мадам Лавми, готовую рухнуть от отчаяния.
      Из ванной комнаты доносится голос Фелиции, которая поет о маленьких корабликах, а парень Джимми умирает от восторга. Он пока не понимает по-французски, он вообще пока мало что понимает, может быть, к счастью для себя, но он чувствует, что ему хорошо с Фелицией...
      - Входите! - говорю я своей спутнице.
      Она входит в дверь, видит свое чадо, испускает крик и устремляется к нему.
      Ни к чему вам описывать душещипательную сцену воссоединения родных душ, вы начнете реветь, а погода и без того очень сырая.
      Поверьте, очень не хочется мешать радостной встрече матери с вновь обретенным ребенком, но все-таки приходится вернуть мадам к реальности.
      Я играю в открытую и рассказываю о деле с самого начала, не утаивая ни малейшей детали... А надо сказать, длинный получился рассказ.
      - А теперь ваша очередь, - говорю я. - Это как анкета, остается лишь заполнить графы.
      Она так счастлива, что охотно отвечает на все, не задумываясь и ничего не скрывая, одновременно крепко прижимая к себе своего малыша.
      Я мог бы вам передать наш разговор дословно, но у вас так мало мозгов, что не будете успевать за мной. Поэтому лучше, если я вкратце изложу суть беседы, чтобы не перегружать ваше серое вещество, страдающее от отсутствия фосфора и избытка лени.
      Поправьте очки на носу и расслабьтесь, дорогие мои, я вам расскажу историю о двух несчастных американских женщинах.
      Красивая, пикантная, соблазнительная, очаровательная, искушающая, околдовывающая миссис Лавми, казалось бы, удачно вышла замуж за известного киноактера, о котором вы знаете. Господин Лавми оказался нежным, сентиментальным, совсем не злым, а скорее великодушным человеком, проводящим дни в опустошении бутылок виски и окучивании девушек, стаями бегающих за ним, чтобы получить автограф или еще что-нибудь на память. Это сделало из него большого ходока... Его жена очень страдала, пока наконец в один прекрасный день не встретила малого с романтичной шевелюрой, который читал ей стихи и пел романсы, а она внимательно слушала.
      Малый оказался не кто иной, как сам мистер Один Таккой. Но этот повеса, романтичный, весь из себя, до встречи с миссис Лавми успел жениться на даме, которая могла бы быть его матерью, если немного подтереть ее свидетельство о рождении, и его бабушкой, если этого не делать. Он, видно, плакался своей возлюбленной о загубленной жизни, чтобы растопить ее сердце. И это подействовало... Любовь, наслаждение, но втихомолку, поскольку оба были повенчаны с денежными мешками.
      Любовники имели неосторожность обмениваться письмами настолько пламенными, что огонь привлек внимание мамаши Таккой.
      Она нечаянно знакомится с красноречивой почтой. Возникает страшная драма. Мамаша приставляет к супругу охранников... Ей не хочется, чтобы у нее из-под носа свистнули мужа, тем более что законная супруга по-черному завидует сказочной красоте своей соперницы.
      Тогда она предпринимает поездку во Францию, чтобы уладить проблему с миссис Лавми. Они встречаются, происходит жаркий диалог... Миссис Таккой требует, чтобы жена Фреда прервала свои отношения с ее молодым мужем. Но мадам Лавми посылает ее ко всем чертям. Словом, разговора не получилось. Тогда толстая Таккой от ярости применяет другие методы. Похищение Джимми. Спрятав Джимми, она звонит своей молодой сопернице и предупреждает, что отдаст ребенка только тогда, когда будет уверена, что на отношениях жены Лавми с ее молодым мужем поставлен крест.
      Все это кажется ребячеством, но вы ведь знаете, что американцам не свойственна утонченная интеллектуальность нашего нежного поэта Жана Кокто. Обезоруживающая наивность и акулий практицизм - вот в чем их сила. Когда вы говорите американцу, что земля круглая, он, радостно, но недоверчиво улыбаясь, восклицает: "Oh! Really?!" - не может быть, значит.
      Для начала мамаша Таккой потребовала письмо, в котором мадам Лавми признавала бы, что настоящим отцом Джимми является парень по фамилии Таккой. Представляете ситуацию?
      Миссис Лавми доверилась умной и милой Эстелле. И моя швейцарочка поддержала ее боевой дух. Вместо того чтобы отступить, красавица Лавми продолжала бороться. Сначала обе женщины нашли замену Джимми. Затем они нашли кузена мадам, который работает в военной миссии, но гражданским лицом. Парень, чья семейная солидарность заключается в разламывании чего бы то ни было, захотел вступиться за кузину. Он нашел двух бандитов, которые должны были похитить мадам Таккой и заставить сказать, где она спрятала Джимми. Но тут произошла фатальная ошибка...
      Бандиты перепутали и похитили бегемотиху Берю... Кузен заметил ошибку, и они отпустили толстуху подобру-поздорову. Затем смертельный трюк с похищением настоящей мадам Таккой в Орли...
      Мадам Таккой пошла за малым, который представился ей сотрудником американского посольства. Но когда старушка поняла, что ее похищают, то умудрилась на светофоре выпрыгнуть из машины прямо посреди Парижа, и ребята, похитившие ее, не смогли за резвушкой угнаться...
      Такова версия моей очаровательной собеседницы. Она совсем растерялась при известии о смерти мадам Таккой и совершенно не представляла, что будет дальше.
      - Миссис Таккой не пыталась как-то связаться с вами в последнее время? - спрашиваю я.
      - Да. Я получила от нее письмо сегодня утром. Она потребовала пятьдесят тысяч в обмен на ребенка. И я пошла в студию, чтобы получить эти деньги у своего мужа.
      Теперь уже настала моя очередь выпучивать глаза.
      Я слегка теряю педали, как говорят велосипедисты-трековики.
      Так, стоит разобраться! Мамашу Таккой три дня назад похищают в аэропорту Орли. Она, ничего не подозревая, своим ходом идет за человеком кузена мадам Лавми. Затем понимает, что это похищение, и благодаря красному свету светофора сматывается из машины. Но вместо того чтобы вернуться в аэропорт или поехать в гостиницу, где-то прячется... Она пишет письмо с требованием денежного выкупа, в то время как похищение ребенка предприняла с целью получить выкуп моральный... И потом она тонет... Вот черт, как сказал бы поэт. Даже не знаю теперь, откуда ноги растут.
      Приход Толстяка, помятого после сна, напоминает мне об еще одном аспекте этого дела.
      - А другая женщина? Первая, которую ваши люди похитили по ошибке?
      - Ее заметили около особняка и завели в дом. Дама сказала Эстелле, что она из полиции...
      - По мужу, точно! - хмыкаю я.
      - Что случилось? - спрашивает ошалевший Берю, ковыряясь в зубах спицей для вязания.
      - Скройся, прошу тебя! - рявкаю я на него.
      Он преспокойно продолжает свои раскопки.
      - И что сделала Эстелла?
      - Она сообщила Стиву, моему кузену... И они отвезли даму в тихое место, решив подождать, пока не найдется Джимми...
      - Где это?
      - Я не знаю... По моему, в Сен-Жерменан-Ле.
      У меня затекли ноги, и я встаю.
      - Хорошо. Вы сейчас отсюда позвоните своему кузену и скажете, что ребенок найден. Мы должны получить нашу старушку в целости и сохранности. Вы поедете с этим господином в то место, где ее удерживают. А пока что моя мать будет заниматься вашим ребенком. Не бойтесь, здесь он в полной безопасности.
      Так, вперед, за работу! Когда-нибудь наконец закончится эта бесконечная история?
      Когда миссис Лавми говорит по телефону со своим двоюродным братом, я подхожу сзади и, как говорится, кладу на нее руки.
      - Все в порядке?
      - Да... Мне только хотелось бы знать, не будет ли каких-нибудь неожиданных последствий?
      - Гм, не знаю... Письмо с требованием выкупа при вас?
      Она открывает сумочку. Вынимает оттуда всякую чепуху. В пудренице под подушечкой лежит листок бумаги. Написано по-английски печатными буквами.
      - Переведите! Она читает:
      Если Вы хотите найти, кого Вы знаете, передайте пятьдесят тысяч долларов на добрые дела во искупление своих грехов. Я предупрежу религиозную конгрегацию о Вашем пожертвовании. Они пошлют за ним кого-нибудь во второй половине дня. Когда они мне сообщат, что дело сделано, я Вам позвоню и скажу, где Д.
      Миссис Т.
      - Вы понимаете, я перевела немного менее литературно, чем тут написано, - извиняется моя гостья.
      Я задумываюсь. Толстяку не терпится. Теперь, когда он узнал, что его кашалотиха в хорошем состоянии и на ходу, а он сможет наконец вернуться в свои территориальные воды, соломенный вдовец не находит себе места.
      - Ну поехали, что ли! - взывает он. - Сколько можно мариновать мою малышку Берточку! Все эти американские дела мне как серпом по...
      - Мадам Лавми, - прекращаю я его причитания, - как только этот тип получит свою добычу, возвращайтесь в отель, я буду вас там ждать. Вы получите ребенка, как только все закончится.
      После того как Берю и красивая маман Джимми уходят, я спрашиваю Фелицию:
      - Что ты думаешь по поводу всего увиденного?
      У моей мужественной матери глаза квадратные от бессонницы и всего пережитого.
      - Я счастлива была узнать, что все в порядке с мадам Берюрье. Счастлива еще потому, что эта молодая женщина нашла своего малыша...
      И она целует лежащего перед ней карапуза в нос.
      - А что ты думаешь по поводу миссис Таккой?
      - Честно говоря, я думаю, она сошла с ума...
      - Я тоже. Экстравагантное поведение. Хочешь, я тебе скажу? Когда она поняла, что ее похищают, то должна была подумать, что имеет дело с полицейскими. И, чтобы избежать скандала, бросилась в воду, но вначале захотела отпустить грехи жене Лавми. Эти пятьдесят тысяч... Что-то здесь не так!
      - Да, - шепчет маман. - Вот что бывает, когда берешь в мужья слишком молодого...
      Тут Джимми просится пипи, но на английском Лос-Анджелеса, и хотя Фелиция успевает перевести значение его требования, тем не менее не достаточно быстро, поэтому парень писает прямо на натертый паркет.
      Глава 18
      - Все прошло нормально?
      - Да. Ваш друг сказал, что он со своей женой поедет домой и вы можете ему позвонить.
      Разговор происходит в отеле миссис Лав-ми. Шесть часов утра, она только что приехала.
      - Давайте поднимемся в ваш номер, - предлагаю я.
      Она идет за ключом, и мы вместе входим в лифт. Апартаменты на последнем этаже. Из окон ее комнаты Париж как на ладони, весь в огнях... Номер состоит из прихожей, спальни и гостиной с камином под Людовика Какого-то.
      - Хотите выпить? - спрашивает она.
      - С удовольствием. Вы позволите позвонить?
      Я звоню Толстяку. Но трубку снимает бегемотиха. Не успев узнать мой голос, она начинает вопить, что дело так не оставит, пойдет во все газеты, что мы, полицейские, только жрать да болтать здоровы. При этом жертва похищения постоянно отвешивает оплеухи своему нежному мужу, который стоит рядом и пытается ее успокоить.
      - Ладно, Берта, - отвечаю я. - Пойдите к кинозвезде и представьтесь его людям, как вы уже представлялись. Могу поставить сотню, что они вас отделают под орех!
      - Что? Да что вы говорите!
      - Я говорю, что вы перестарались в вашей истории... Ваши похитители никогда не потчевали вас хлороформом и не завязывали глаза. Знаете, почему? Да потому что они приняли вас за ту, что похитила ребенка в доме, куда вас привезли! Так что не надо играть в Фантомаса., чтобы поднять настроение парикмахерам в вашем квартале... Да черт возьми, вы потому и были уверены, что узнали дом, так как видели его собственными глазами. Займитесь завтраком и почистите медальон Толстяка, это будет лучше, чем разыгрывать из себя героиню детективного романа, поверьте мне!
      Я вешаю трубку, не дожидаясь, когда она обретет второе дыхание.
      Мадам Лавми ждет меня, держа в каждой руке по стакану виски. Счастье воплощается.
      - По крайней мере вы хоть мужчина, - говорит она уверенно.
      Тут я ей отвешиваю свой главный взгляд с усиленной подвеской. Пардон, о чем я? Что вы говорите, графиня?
      Я беру стакан из ее левой руки, той, что ближе к сердцу.
      - Пью за ваше счастье, миссис Лавми...
      - За ваше! - отвечает она.
      Клянусь, оно могло бы быть нашим общим, сейчас, во всяком случае! Но я не рискую поделиться с ней своими соображениями на этот счет, дама, возможно, придерживается другого мнения... И кроме того, у меня, полицейского, своя работа! Эта работа заставляет проверить некоторые факты. Первое - не навешала ли она лапши на уши с так называемым письмом от мамаши Таккой.
      Может быть мадам сама спровоцировала старушку, а теперь концы в воду, выражаясь буквально-фигурально. Мне это кажется невероятным, но невероятное как раз чаще всего и случается.
      - Я как во сне, - говорит красотка Лавми.
      Алкогольный напиток возвращает цвет на ее лицо. Цвет надежды, как говорил Марсель Нибениме, большой поэт (метр девяносто) нашего столетия.
      Звонит телефон. Хозяйка номера поднимает трубку.
      - Алло?
      Она слушает, хмурит брови. Затем, закрыв рукой микрофон, говорит мне:
      - Кажется, внизу какая-то монахиня спрашивает меня. Вы считаете... Это она за выкупом?