- Не знаю, любят ли твои друзья свинину? Я хотела приготовить ее на обед...
      - Они обожают свинину, - уверяю я, - особенно Берю. Но не ошибись в количестве. Толстяк будет утверждать, будто ест как птичка, забыв сказать, что птичка эта - птеродактиль.
      Фелиция сконфуженно опускает голову. Ее мечта - накормить весь мир. Начиная с меня и заканчивая муравьями, для которых она укрепила возле окна маленькие кусочки сахара.
      - Береги себя, сын мой!
      - Не волнуйся, мама. Я всего лишь встречаюсь с дамой.
      В ее взгляде читается: но по серьезным причинам!
      Я ныряю в туман, плотной ватной пеленой опустившийся на Париж.
      Булонский лес усыпан рыжими сухими листьями, которые легкий ветерок гонит по асфальтированным аллеям. Я люблю осень. Мне кажется, я уже вам об этом говорил, хотя вам наплевать, как на свой первый молочный зуб. В таком самоотречении умирающей природы (если у вас началась головная боль из-за моих описаний осени, примите аспирин) думается значительно легче. Я очень часто убеждался в том, что интенсивность выделения мыслей зависит от сезона.
      Ведя машину со скоростью не больше шестидесяти в час, как предписывают знаки, через лес, такой любимый поэтами и садистами (одно не мешает другому, как раз наоборот), я повторяю про себя, что Толстяк свалил на меня грязную историю... Вы должны признать, мне крайне не повезло. Только что удалось выбить неделю отпуска, чтобы хоть чуточку отдохнуть, да просто поспать, и вместо того чтобы профессионально отнестись к процессу, я ношусь как угорелый по ночам в поисках проклятой толстухи Берю!
      На краю аллеи утренняя проститутка, одетая в высокие сапоги и завернутая в норковое I манто из настоящего кролика, улыбается мне, словно я ей привез лекарство от простуды. Я проезжаю мимо и метров через десять останавливаюсь. Мне в голову вдруг приходит настолько светлая мысль, что снаружи ее можно принять за северное сияние.
      Поверьте мне на слово, если вы вообще способны еще во что-то верить, утро - самое лучшее время для блестящих идей. Именно на заре серое вещество в вашем котелке работает эффективнее всего. Попробуйте, и сразу станете на мою сторону...
      - Покатаемся, красавчик?
      Девица вдвигает свою накрашенную физиономию в скрытое окно машины. Она не скрывает своего презрения ко мне, поскольку думает, что я в столь ранний час выгуливаю собаку, но, убедившись в обратном, предлагает мне экстаз.
      Мне приходится ее разочаровать. Тогда она заявляет уверенным тоном, не терпящим возражений, что я индивидуум физиологически неполноценный и мне следует обратиться с рекламацией к древним (скорее всего, к грекам) по поводу своих вышедших из строя атрибутов. Но беда моя, по ее мнению, временная. Согласно данной ею самой оценке, базирующейся на чистой интуиции, мое нежелание провести с ней время проистекает из плохого и неправильного питания. Это провоцирует ситуацию, когда организм начинает сам себя поглощать, что, вообще-то, с экономической точки зрения весьма выгодно. Вконец осмелев из-за моего молчания, она добавляет, что, мол, моя физиономия выдает меня с головой - вопросом любви я интересуюсь исключительно через замочную скважину.
      Она бы еще долго болтала, если бы случайному автомобилисту не пришла в голову блестящая мысль остановиться рядом с моей машиной и спросить даму, не согласится ли она на прогулку в его тележке марки "ситроен", называемой в народе "две лошадиные силы" (для истинно скромных людей).
      Пролетарша тротуаров бросает меня и направляет высокие сапожки к потенциальному клиенту, и я слышу, как она спрашивает у кучера упряжки из двух коней, закончится ли поездка на двух горизонтальных цилиндрах объемом 425 кубических сантиметров со сферическим блоком (слава богу, крутится) в гостинице... Кучер отвечает отрицательно. Ему не надо упаковывать с собой, ему требуется съесть сейчас. Тем более ему не хочется осложнений. Он женатый мужчина и хочет начать свой день с того, чем, между нами говоря, должен был закончить вчерашний...
      Сама жизнь, что поделать! Не всегда получается, чтобы господин, который тащится от маринованной сельди, нашел даму, отличающуюся тем же вкусом, или чтобы дама, слетающая с катушек от песен Азнавура, вдруг встретила мужчину, обладающего целой коллекцией его дисков! Вот и выходит, что самое сложное в жизни - привести все в гармонию соответствия! Вы можете, конечно, начать ныть, что я, мол, отклонился от темы и занимаю своей философией ваше драгоценное время, но, как сказала одна моя знакомая лицеистка: "Как же хорошо иной раз дотронуться пальцами до слабых мест жизнестойкости".
      За то время, пока меня приглашала, а затем мешала с грязью перипатетическая проститутка (гнилой стиль, скажете вы!), моя блестящая мысль выкристаллизовалась. Знаете, что я сделаю? Вместо того чтобы ехать в "Карлтон" и встречаться с мадам Лавми, что я примитивно мыслил сделать, заверну налево и вновь поеду в Мезон. Вам что, надоело слушать одно и то же?
      Но это же моя любимая вещь, вроде "Болеро" Равеля...
      Время - восемь. Эстелла уже на ногах, судя по скорости ее передвижения на этих самых ногах к воротам, чтобы мне открыть.
      На нянечке умопомрачительный синий халат, а на голове шелковая повязка. Заметив меня, она хмурит брови и восклицает, как в довоенных пьесах театра "Одеон":
      - Вы!
      - Я! - сердечно признаюсь я, как в тех же пьесах того же театра. Она отпирает.
      - Я вам не помешал?
      - Гм... нет, но я очень тороплюсь, так как мне нужно ехать забирать Джимми... Мадам Лавми только что звонила. Он проснулся и...
      Я небрежно массирую ей бедро.
      - Время показалось мне вечностью без вас, Эстелла. Знаете, вы меня как ошпарили!
      - Дорогой, - быстро произносит она, как старая супруга, думая о своем. Затем добавляет: - Ой, какая ночь! Ты ни за что не угадаешь, что произошло!
      - Что-то серьезное?
      - В четыре часа утра приходила полиция. Два флика!
      - Не может быть!
      - Да. Они стали рассказывать мне какую-то глупую историю об ограблении, хотели меня предупредить. Я даже вдруг подумала, что это гангстеры... Но у них был такой идиотский вид, что я перестала сомневаться.
      Нелегко скрыть улыбку, хоть накидывай на тыкву платок и не дыши. Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Она смотрит на меня с любопытством.
      - Ограбление?
      - Какой-то информатор их якобы предупредил, что здесь готовится преступление.
      - Мой сладкий ребенок, натерпелась же ты страху!
      - Вот уж ничуть, - убедительно говорит Эстелла, - я никого и ничего не боюсь.
      Мы заходим в дом. Я клею ей засос, чтобы оставаться в рамках традиций.
      - Хочешь, я поеду с тобой за малышом? - спрашиваю я нежно.
      - О нет! - отвечает она энергично. - Никак нельзя! Возможно, хозяйка приедет сюда вместе со мной. - Затем, хитро сощурившись, спрашивает: - Ты не работаешь сегодня утром, дорогой?
      - Знаешь, у меня полная свобода действий. Практически я сам веду дела в агентстве.
      Малышка начинает торопиться. Без всякого стеснения она переоблачается прямо у меня на глазах в элегантную парижанку. Бежевый костюм с апликациями из кожи. Просто шик! Потом быстро причесывается.
      - Я все время задаюсь вопросом, как ты можешь жить одна с этим чертовым ребенком? - говорю я.
      - Ах! Но это же временно. И потом, есть еще одна женщина, уборщица.
      - Сам старик Вамдам-Жилье нашел ее для вас?
      - Да... А ты что, не в курсе? Я быстро соображаю.
      - Что удивительного, я иногда забываю о мелочах. Увидимся сегодня вечером, дорогая?
      - Постараюсь. Если мне удастся освободиться, я позвоню тебе в бюро.
      - Договорились.
      И она садится за руль "шевроле" с откидывающимся верхом.
      - Давай довезу тебя до ворот, - предлагает она.
      - Спасибо.
      Эстелла доезжает до ворот, испытывает еще один массаж миндалин и говорит мне "пока!".
      Я же еду в направлении агентства недвижимости. Вамдам-Жилье отец и сын в одном лице уже восседает за своим столом в тени настольной лампы.
      Поскольку сейчас утро, он по-домашнему одет в вязаную куртку из серой шерсти, а нижняя половина небритого лица скрыта шарфом.
      - Здравствуйте, - улыбается он любезно, - уже за работой?
      Благодаря независимым друг от друга глазам продавец земельных наделов может одновременно вести наблюдение за тем, что происходит впереди, а также быть уверенным в своих тылах. Заметьте, в этом как раз его спасение. Невозможно застать врасплох.
      - Мне кажется, вы подыскивали уборщицу для няни семьи Лавми, когда та въезжала в дом?
      - Это верно.
      - Могу я узнать адрес женщины?
      - Запросто... Она итальянка. Мадам Густапьяна. Живет на Нижней улице.
      - А где это?
      - Ниже Верхней улицы. Номер дома... Минуточку...
      Он листает средневековую тетрадь в тисненой обложке с замочками и радостно каркает:
      - Дом номер тринадцать!
      - Постоянно всякие пакости, - бормочу я, вспоминая проститутку в Булонском лесу. - Благодарю. Мои распоряжения остаются в силе, любезный господин Вамдам-Жилье. Если мне позвонят, тут же сообщите!
      Быстро пожимаю остатки человеческой плоти, служащие ему рукой, и мчусь на Нижнюю улицу. Когда я заворачиваю в этот узкий проезд с односторонним движением, вдруг узнаю на другом конце улицы хромированную тележку моей красавицы швейцарки.
      Я притормаживаю, чтобы держаться от нее на расстоянии, но, вместо того чтобы остановиться перед чертовым номером, продолжаю следовать за машиной Эстеллы.
      Однако преследование не занимает много времени. В противоположность тому, что утверждала моя любимая жительница страны Альп, она едет не в Париж, а возвращается опять к дому. Может быть, она заехала отдать распоряжения синьоре Густапьяна, а потом заметила, что забыла какую-то вещь?
      Но нет. Она выходит из тачки, открывает ворота, въезжает, запирает ворота...
      Что остается делать любимому всеми дамами Сан-Антонио? Угадали! Он срочно возвращается к уборщице в дом номер 13 на Нижней улице. Вышеназванная персона проживает в небольшой однокомнатной квартире вместе со своим мужем, старым, разбитым параличом дядей, свихнувшейся племянницей, родителями мужа, семью собственными детьми и неаполитанской тетушкой с подножия Везувия. Матрона страсть как похожа на незабвенную мадам Берю: усы торчком, огромный бюст, переходящий в живот, всклокоченные волосы и какой-то непонятный акцент, о котором можно сказать лишь одно: он явно не напоминает просторы Сибири.
      - Кто это? - спрашивает она, подозрительно оглядывая меня.
      Я натягиваю на физиономию маску скорби типа размазанного оскала.
      - Мадам Густапьяна?
      - Си!
      - Мадам, я пришел сообщить вам о страшном несчастье...
      Вся семья присутствует при разговоре и смотрит на меня. Муж, дневной сторож ночного кабаре, собирается свалить на службу - через плечо сумка на ремне. Неподвижный дядя открывает рот, родители мужа защелкивают пасть на ложке с супом, ненормальная племянница разражается хохотом, а шестеро детей, стоящих в очереди на горшок, занятый седьмым, роняют трусы.
      - Какое несчастье? - с шумом выдыхает мать семейства.
      - Произошел несчастный случай с малышом у Лавми...
      Честно говоря, я не люблю такие процедуры, но мне срочно нужно продвинуться в расследовании и некогда рассусоливать.
      В перегруженной людьми комнате воцаряется стон. Все, кто понимает по-французски, начинают рыдать и выть. Мамаша Густапьяна щиплет себя за ляжки.
      - О мой Джузеппе! Мой Джузеппе! - вопит она. - Скажите, синьор... Но он не умер?
      - Нет, только шишка на лбу.
      Моментально воцаряется тишина. Муж начинает что-то тараторить остальным на языке Боккаччо.
      Я кладу конец учебной тревоге.
      В этих случаях мое удостоверение является эффективным тормозом.
      - Что это? - спрашивает мадам, тряся бюстом.
      - Полиция!
      И тут прохватывает отца семейства. Он горланит, жестикулирует, закатывает глаза, стараясь, видимо, показать, кто хозяин в доме. Он орет на жену, призывая других в свидетели и показывая на меня пальцем. Он призывает также Господа вместе с небесным коллективом... Мне приходится гаркнуть еще громче, чтобы призвать всех к порядку. Словом, в конечном итоге нам удается разобраться. Но, клянусь вам, было тяжко!
      Не буду приводить восклицания, призывы и ругательства, а перейду прямо к сути, которую вы должны понять, если напряжете хоть чуть-чуть свои свалявшиеся от лежания извилины...
      Вчера в гостинице, куда я поволок бедную жену младшего бригадира, мне на глаза попалась фотография семьи Лавми, опубликованная в журнале о закулисной жизни актеров. Так вот ребенок, так торжественно поднятый на руки красавцем Фредом, был вовсе не тот, которого я видел в колясочке, охраняемой швейцарской нянечкой Эстеллой.
      Работающий на полных оборотах внутренний голос помог мне заключить, что парень, увиденный мной в доме графа, является кровь от крови, как и плоть от плоти ребенком мадам Густапьяна.
      В чем она и признается без всякого нажима. Я кладу конец страданиям трансальпийской мамаши, объясняя, что был вынужден пойти на хитрость, а ее сынок чувствует себя хорошо, как его папаня и маманя. В один момент ее безысходность сменяется яростью. Она хватается за бутылку, стоящую на столе, и чуть было не бросает ее мне в голову, что могло бы превратить меня в остывающий кусок мяса, но, к счастью, производитель маленьких Густапьяна вовремя ловит ее руку.
      Бумажка в десять франков в конце концов гасит пыл несчастной, чуть было не убитой горем женщины.
      - Почему вы доверили своего бамбино семейству Лавми? - спрашиваю я, возвращаясь к мирному процессу разрядки напряженности. Она колеблется, не зная, что сказать. Я ей доходчиво объясняю, в чем точно заключаются прерогативы полиции. До нее доходит, что я могу доставить кучу неприятностей сегодня с перспективой на последующее существование, и мадам Густапьяна садится за стол переговоров. Вот вкратце услышанное и переваренное мной. Примерно неделю назад она в доме графа сидела с маленьким Джимми (Эстелла, как я полагаю, поехала торговать физиономией в Париж), как вдруг явилась толстая старая американка. Под предлогом того, что является бабушкой, она заявила, что приехала забрать малыша с собой. Подтверждая свои права хрустящей купюрой, женщина потребовала от итальянки, чтобы та отбросила свое недоверие и срочно одела ребенка во все необходимое. Но когда возвратилась няня Эстелла, начался страшный скандал! Эстелла обезумела и бросилась звонить миссис Лавми... Женский совет проходил в горячей обстановке по телефону и по-английски, то есть милая мадам Густапьяна ни черта не поняла. В конце беседы миссис Лавми через Эстеллу попросила итальянку на время дать напрокат своего сына, чтобы сохранить видимость благополучия в семье, на тот случай если вдруг кто-нибудь неожиданно свалится на голову с визитом.
      И действительно, нет ничего более похожего, чем два грудных младенца, особенно если запаковать одинаково и сунуть в ту же коляску. Пятьсот франков ускорили принятие решения. Это в общем-то сумасшедшее предложение не очень взволновало маму Спагетти, поскольку она каждый день могла видеть своего малыша, более того, освобождалось немного места в переполненной комнате...
      На следующий день Эстелла привезла ребенка на ночь домой. Я полагаю, что мой первый визит напугал Эстеллу, которая захотела узнать побольше о моей персоне и решила сблизиться со мной. Надо сказать, это ей удалось на славу.
      Я начинаю соображать, суммируя имеющиеся у меня сведения. Теперь не стоит ступать на натянутую проволоку, тем более что я забыл китайский зонтик. Для канатоходца это рискованно, правда?
      Глава 15
      Свернуть сигарету из разорванного во многих местах газетного листка поистине героический поступок, на который способен в настоящее время один лишь человек, сидящий передо мной, - господин по имени Пино.
      У меня спирает дыхание, когда я наблюдаю за его скрюченными от ревматизма пальцами, старающимися удержать высыпающийся из бумажной трубочки табак. Здоровые, как бревна, сучки падают ему на штаны.
      - Это военный табак, - объясняет Пинюш тихим голосом увлеченного человека, - он толсто порезан, поэтому его тяжело скручивать. Мой племянник Пикрат привез из Алжира... Он сам не курит, спортом занимается... Играет на левом краю в команде своего полка. Знаешь, я никак не могу найти объяснение: если он левый край в первой половине матча, то после смены ворот становится правым краем, нет?
      Не ожидая или в ожидании моего ответа, старый краб вытаскивает изо рта здоровое табачное бревно. Он тщательно облизывает края бумаги и склеивает их вместе, будто запечатывает конверт. Последняя фаза приготовления заканчивается разрывом бумаги посередине, поэтому когда Пинюш пытается раскурить полученный результат, то поджигает лишь свои грустные висячие усы.
      - Ты разыскал то, о чем я тебя просил вчера?
      - Черт знает что! - вздыхает Пино, с сожалением глядя на обрывки обслюнявленной бумаги с прилипшим табаком.
      - А все-таки?
      Похожий на усатую Сару Бернар, он делает паузу, как актер, знающий, как лучше использовать свои эффекты.
      - Не торопись, - советую я, - если тебя устроит, я зайду через недельку.
      Старший инспектор Пино комкает лицо в гримасе и бормочет:
      - Подожди, у меня что-то сегодня разыгрался гастроэнтерит.
      Перед лицом таких форс-мажорных (форс-моторных, как говорит Берю) обстоятельств я решаю сохранить минуту молчания. Пино нежно массирует выпуклую часть своего туловища.
      - Я был в генеральном консульстве Соединенных Штатов с переводчиком, бегло говорящим на американском, - начинает он торжественно.
      Из моей груди вырывается вздох. Всякий раз, разговаривая с Пинюшем, необходимо выслушать его преамбулу и другие отвлеченные тексты, без которых он может потерять нить повествования.
      - Я составил подробный список всех выходцев из Штатов, имеющих хоть какой-нибудь бизнес во Франции, будь то реклама или...
      Черт бы его побрал! Вопросительно смотрю на часы. Они тут же отвечают, что уже десять. Семья Густапьяна клялась мне на склепах своих предков ни в коем случае не говорить никому о моем визите, но мне тем не менее хотелось бы перехватить "нечаянно вылетевшее лишнее слово" болтливых итальянцев.
      - Короче? - не выдерживаю я.
      Пино открывает блокнот. По грифу поверху страниц я вижу, что он происходит от проводимых в прошлом году в Нанте соревнований по переноске бревна. Пинюш совершенно спокойно (а чего, собственно, дергаться?) находит нужную страницу. Она вся исписана невообразимыми каракулями.
      - Я справлялся в восемнадцати компаниях, - произносит он поучительным тоном, - никакого результата. Уже было потерял интерес, но на девятнадцатой...
      Выхватив у него блокнот, вырываю страницу. Быстро нахожу имя, незачеркнутое неверной рукой: Тед Харрисон, улица Галилея, дом 118.
      - Ты очень невыдержан! - протестует Пино. - Готов спорить, что твоя нервная система разболтана. Кстати, мой шурин, начальник производства на фабрике туалетной бумаги, тоже, как ты. Все время на ушах, будто есть куда торопиться!
      - Плевать мне на твоего шурина. Я вытираю задницу чем хочу, идиот несчастный. Говори быстро о Харрисоне...
      - С ним действительно была в контакте мадам Один Таккой.
      - По какому вопросу? Доходяга трясет головой.
      - Но ты же не просил меня об этом спрашивать...
      - О, черт возьми, старая затянувшаяся катастрофа! - взрываюсь я. - Ты бы помог мне выиграть время...
      Я прыгаю к двери.
      - Установишь слежку в "Карлтоне". Мне нужен подробный отчет о всех передвижениях и контактах мадам Лавми...
      - Жена этого...
      - Этого! Возьми людей и не высовывайтесь!
      Не знаю, сделает ли Пино все так, как я сказал, и быстро, но во всяком случае он не сможет из меня дальше тянуть жилы. Я уже на улице.
      * * *
      Тед Харрисон - крупный парень в очках с золоченой оправой, с натренированной от постоянного жевания жвачки челюстью и рыжими веснушками, спускающимися за галстук. Он говорит по-французски с алжирским акцентом, что должно нравиться дамам, любящим экзотику.
      - Опять полиция! - восклицает он, улыбаясь. - Решительно я подумаю, что у меня на совести нечисто!
      Вы меня знаете, я действую по системе наполеоновского маршала Нея прямо на барабан и не корчить рожи!
      - Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы были в контакте с миссис Таккой.
      - Точно!
      - Она связывалась с вами из Штатов до того, как приехала во Францию, так?
      - Абсолютно не так. Она приходила ко мне...
      - Вот как? Мне сказали, что она хотела снять замок. Это так?
      Ему удается выразить смущение. Его плоское лицо выдает себя, как азбука морзе.
      - Совсем не так...
      - А как?
      - Она искала пансион для своего внука. Пансион с уходом за детьми, поскольку ребенок совсем маленький!
      - Понимаю, - говорю я по-английски, собрав вместе все свои полученные в школе знания. - И вы нашли, что она хотела?
      - Естественно!
      - Дайте мне, пожалуйста, адрес...
      Он выдвигает ящик, вынимает папку и протягивает мне листок.
      "Дом ангелов", Лион-ля-Форе. Это практически пригород Парижа.
      Мое сердце яростно бьется.
      - Скажите, вы сами занимались устройством туда ребенка?
      - Нет. Я должен был лишь найти заведение...
      - А вы не ездили встречать миссис Таккой в аэропорт?
      - В аэропорт? Зачем?
      - Хорошо, вы по крайней мере читаете газеты, я полагаю?
      - Только американские...
      - Значит, вы не в курсе событий?
      - Событий? Смотря каких! Я излагаю вкратце суть дела. Мистер в полном изумлении.
      - О, я не знал. Но ни я, ни кто другой не ездили встречать миссис Таккой в Орли...
      Мой прогресс в английском совершенно сумасшедший, я говорю ему "окей" и трясу руку.
      - О! Скажите, мистер Харрисон, когда миссис Один Таккой приходила к вам, с ней была секретарша?
      - Нет.
      - Большое вам спасибо!
      Если бы мне было позволено проорать клич охотников на львов в таком фешенебельном здании, как это, то, выходя от Харрисона, я бы крикнул. Готов спорить на пару гнедых кобылиц против старого макинтоша гнедого дедушки, что если так гладко пойдет и дальше, то к вечеру я получу предложение из престижнейшего места по поводу службы...
      Я мчусь в направлении Сен-Клу. Маман только что начала поджаривать кусочки подсоленной свинины.
      - Погаси газ и надень пальто, - говорю я ей быстро. - Я повезу тебя в очень короткое путешествие.
      Милая моя Фелиция. Она чуть не падает от неожиданности.
      - В такое время? Но, Антуан, сейчас уже почти одиннадцать...
      - Это займет часа два туда и обратно. Ты мне нужна.
      - Но... А твои друзья?
      - Они спят, и нужна атомная бомба, чтобы их расшевелить.
      - А мой обед...
      - Поставь на слабый огонь. Если мясо переварится, сделаем паштет. Прошу тебя, ма, поторопись!
      В принципе она была сразу согласна. Поездка с сыном ей всегда доставляет удовольствие, даже если речь идет о таком молниеносном путешествии... Она надевает пальто, повязывает шарфик и пишет на листке бумаги: "Мы скоро приедем. Если захотите есть, в холодильнике остатки ноги, а сверху на полке стоят консервы".
      Если все будут накормлены, ей будет спокойнее. Мы резво отчаливаем, и я ищу дорогу на Руан там, где ей и полагается быть.
      * * *
      Детский дом, именуемый пансионом ангелов, создан поистине для "золотых" детей. Я бы очень удивился, если бы увидел там маленьких индусов или малышей из перенаселенных окраин...
      Да, очень бы удивился. Здание в духе нормандской постройки с массивными балками расположилось на вершине холма среди высоких вековых деревьев... Газон размером с поле для гольфа спускается прямо к дороге.
      Я звоню. Открывать выходит садовник. Я говорю ему, что мне необходимо поговорить с директором. Он просвещает меня, что директор является директрисой, но это обстоятельство не уменьшает моего желания ее увидеть, даже наоборот.
      В сопровождении газонокосильщика мы поднимаемся по дорожке к дому.
      В доме полно симпатичных женщин с усами (что вы хотите, если за время настоящего расследования я вижу только таких), которые играют с малышами, прыгая с ними через козла или бегая друг за другом... Игровой зал огромен и чист, там много воздуха... Вдруг мы оказываемся в зимнем саду, который, очевидно, особенно красив летом. Зеленые пальмы, лианы и прочее. Среди них легкие металлические стулья с плетеными сиденьями - очень романтично, будто на картинах импрессионистов.
      Приходит директриса. Очень выразительная персона, опрятная блондинка. Она, должно быть, помешалась на чистоте и даже почту открывает в резиновых перчатках.
      Я начинаю с самого начала, то есть показываю доказательства моих высоких функций полицейского чиновника. Ее это не колышет.
      - Вы, собственно, по какому вопросу?
      Что ж, вынимаю из своего бумажника фотографию, тщательно вырезанную собственными руками из журнала "Сине-Альков".
      - У вас находится этот ребенок, не так ли? Она изучает картинку.
      - Да, это маленький Джонсон.
      Я правильно сделал, что не стал называть детку по имени. Привезя ребенка сюда, мамаша Таккой записала его под вымышленным именем. В подобных детских заведениях для звезд чек на круглую сумму всегда заменяет официальные документы, особенно если чек лопается от количества нулей, стоящих после одной смысловой цифры.
      Этим соображением я делюсь с директрисой, отчего она смущается и краснеет.
      - Видите ли, дама была рекомендована американским агентством. Я попросила ее паспорт, но она его забыла и обещала привезти в следующий раз, когда...
      - Естественно...
      У нее скашивается крыша после прочтения подписи под фотографией.
      - Так это сын актера Фреда Лавми?
      - Ну вот видите. Но это не все. Я спешу и желаю забрать ребенка.
      - Но...
      - Успокойтесь, я привез с собой дипломированную нянечку, которая сумеет побеспокоиться о малыше. Распорядитесь принести младенца!
      Мой приказной тон ей не нравится. Но что поделаешь, когда перед тобой сама власть? Она бросает последний взгляд на мое удостоверение и спешно уходит.
      Лично я рад снова чувствовать себя в форме. В какой форме? - спросите вы. Да в форме флика, если вас устраивает. Флика, который ухватился за верный конец.
      Проходит примерно четверть часа, состоящая, как известно, из пятнадцати минут, и появляется директриса, а следом усатая дама в белом халате с ребенком на руках. Я сравниваю оригинал с фотографией. Ошибки быть не может, передо мной сын Лавми...
      Оставив свой адрес хранительнице несчастных детских душ на тот случай, если вдруг на нее наедут, возвращаюсь в машину.
      Если бы вы видели лицо Фелиции, когда я приближаюсь к ней с ребенком на руках.
      Она краснеет, белеет, синеет, но в конце концов отбрасывает свой триколорный патриотизм и спрашивает с надеждой в голосе:
      - Антуан! Это... Это твой?
      Надо ж такое вообразить! А с другой стороны, она права: не Дед же Мороз его принес! Маман тут же выстраивает сценарий. Я был любовником несчастной девушки. Та умерла, дав жизнь этому маленькому поганцу с фаянсовыми глазами. Я поместил ребенка в приют, не осмелившись открыться Фелиции. Но угрызения совести замучили мои родительские внутренности (хирург бы уточнил: в конце коридора на выходе), и я решился представить ей своего маленького Сан-Антонио.
      - Нет, маман, не мой...
      Ее лицо моментально тускнеет.
      - Жаль, - говорит она просто. - Он был бы таким чудесным подарком, Антуан... Я бы хотела еще при жизни...
      - Еще при жизни я набью детьми дюжину родильных домов, маман, обещаю.
      - Какой он миленький! Поезжай потише. Машинально я убираю ногу с газа. И ощущаю какую-то еле различимую радость в своей бронированной душе. В принципе Фелиция права: не было бы большой глупостью - во всяком случае, не большей, чем все остальные, - завести в нашем доме маленького засранца. Загвоздка в том, что для комплекта там же придется содержать и его мамашу.
      Я не понимаю, почему до сих пор не додумались открыть специальный отдел с полками в "Галери Лафайет" или "Самаритэн"! Полки с детьми! И надписи: "Продается", "На вынос", "Дети без родословных". Без серьезных намерений не продавать!
      А он симпатяга, Джимми. Похоже, ему нравится ехать в машине. Это его заместитель орет без передышки во всю глотку, другой, итальянец.
      Итак, чья-то песенка спета!
      Глава 16
      С ребеночком на руках Фелиция напрочь забывает о жарком из свинины. Она сама теперь среди ангелов, а не Джимми (свинская игра слов, непереводимая на английский, древнепортугальский, новый гватемальский и все другие односложные языки).
      Берю с братом парикмахером только что проснулись и ищут нас по всему дому. Но тут мы вваливаемся сами.
      Толстяк шляется по дому в расстегнутой рубашке (манжеты без пуговиц, рукава свисают, как кожура банана, когда его начинают чистить), позволяющей обозреть его трехслойный живот, который он непрестанно почесывает. На груди болтается личный значок, который он, видимо, не снимал в течение всей долгой службы в полиции. В тот день, когда Берю решится его снять, нужно будет вызывать специальную службу дезинфекции, как в замок Версаль, - туда всегда вызывают только квалифицированных специалистов.
      При виде ребенка у него начинают шевелиться волосы на ушах.
      - Где вы это выловили?
      Фелиция торопится посадить малыша на палас и дает ему в качестве игрушки шинковку для овощей.
      - Обменная валюта! - говорю я. - Возможно, нам придется махнуть этого ангелочка на твою китообразную. Обмен, конечно, неравноценный: похитители сильно проигрывают в весе, но зато получают возможность шантажировать его папашу!
      - Ни фига не понял! - сознается Берю.
      В этом признании для меня нет ничего удивительного. Я смотрю на своего подчиненного и улыбаюсь.
      - Зато я кое-что понимаю.
      - Что именно, Сан-А?
      - Ты относишься к отряду копытных!