Поворачиваю голову и вижу перед собой своего друга Альбера Галиматье из "Парижских сумерек". Этот парень умеет держать ручку в руках и исписывает несусветной чепухой целые простыни. У него потрясающий дар описывать еще не произошедшие события. И он не утруждает себя опровержениями, если они вообще не происходят. Он автор знаменитой статьи о встрече Эйзенхауера с Хрущевым в пивной "Вселенная" за партией в домино, а также захватывающих очерков со строительных площадок тоннеля под Атлантикой с ответвлением в Гималаи.
      - Сан-Антонио! - взрывается он. - Как это тебя сюда занесло? Я не сомневался, что с твоей фотогеничной физиономией ты в конце концов приземлишься в кино! Ты ведь всегда был лучшим в ринге на вашей легавой псарне!
      Неожиданная встреча беспокоит меня и одновременно радует. Беспокоит, поскольку с таким лихим писакой, как Галиматье, можно запросто обнаружить в следующем выпуске "Сумерек", что я снимаюсь в главной роли какого-нибудь порнофильма с названием "Маленькие девочки предпочитают побольше", а радует, поскольку этот дьявольский бумагомаратель запросто введет меня в высшую киношную среду.
      - Заткнись, писака, я в отпуске и решил немного оттянуться.
      - В таком случае ты явился не по адресу, - утверждает он. - На этой идиотской тусовке вряд ли расслабишься.
      Если судить по оживлению, царящему в студии, то, полагаю, парень недалек от истины. Классный малый, этот Альбер... Высокого роста, с широкими залысинами на передней части крыши, рыжеватый блондин с очень бледным лицом и прищуренными насмешливыми глазами, носит страшно дорогие костюмы в дико мятом виде и сумасшедшей цены галстуки, висящие как тряпки поверх рубашек, на которых вечно не хватает пуговиц. Впрочем, на манжетах, навернутых поверх рукавов пиджака, пуговиц также нет. Поскольку он все время в беготне, то смог найти себе лишь пару обуви, которая не трет ноги, но выглядит, будто с помойки.
      Он прижимает меня к кулисе, где изображена улица Риволи. Задницей я упираюсь в табачный магазин, а локтем - во второй этаж дома, где находится парикмахерский салон для лысых. Типично парижский антураж!
      Инквизиторский взгляд моего друга упирается в мои глаза, как две вязальные спицы.
      - Послушай, легавый красавчик, - шепчет он, - не надо только заливать и морочить голову такому прожженному волку, как я. Если хочешь усыпить мою бдительность своими историями об отпуске, то не стоит. Что ты тут задумал, малыш? Если решил меня обойти, то я помещу серию твоих портретов на первой странице "Сумерек" во все периоды жизни - начиная с момента, когда ты сосал палец, и до тех пор, когда ты совал этот палец в глаза клиенту, чтобы пригласить к разговору...
      Ах мой милый Галиматье! Он еще больший болтун, чем я.
      - Занятно, - отвечаю я, нежно направляя свое колено ему в пах и тем самым намекая, что пора ослабить хватку, - занятно, Бебер, только потому что я имею некоторое отношение к легавым и пришел сюда поразвлечься, сразу находятся люди, воображающие, что где-то рядом лежит труп в холодильнике! Можешь поверить на слово: я пришел из чистого любопытства. Начитался твоих нечистот в "Сумерках" и решил сам посмотреть, что тут происходит. Узнал, на какой студии снимается Фред Лавми, и пришел. Все, в том числе и ты, только и трубят об этом малом... Вот и все!
      Галиматье продолжает внимательно изучать мои глаза, затем соображает, что в плане конфиденциальной информации все равно не вытянет из меня ровным счетом ничего.
      - Хочешь, проведу на площадку? Посмотришь на съемки голливудского идола. Парень стоит того!
      - Я как раз хотел просить тебя об этом...
      - Ладно, сделаем! Пошли со мной, я в списках допущенных на съемки. Главный режиссер парень что надо, его зовут Жив О'Глотт. Он мне устроил местечко среди аккредитованных, после того как я ему приволок целый выводок девиц, чтобы скрашивать вечера.
      Галиматье знает киностудии Франции лучше, чем свою собственную квартиру, куда он вообще редко заходит. Он ведет меня через широкие, заставленные декорациями и аппаратурой коридоры. Под ногами валяются километры смотанных в рулоны кабелей. Мы проходим мимо ряда стульев в стиле ампир, заворачиваем за голландскую печь с фальшивыми изразцами, затем перешагиваем через деревянный манекен, который удивленно таращится невидящими глазами на снующий во все стороны народ, и, наконец, останавливаемся перед широкой и настолько толстой дверью, что внутри легко могла бы квартировать целая семья из дюжины человек.
      Над дверью горит красный фонарь.
      - Красный свет! - произносит Альбер, подмигивая самому себе.
      Он снова смотрит на меня изучающе. Взгляд настолько липкий, что его, кажется, можно использовать в качестве липучки для мух.
      Чтобы немного разрядить обстановку, я спрашиваю:
      - Классный фильм?
      - Как сказать, - строит гримасу мастер восклицательных знаков. Меняются нравы, появляются новые спецэффекты, но нет достойных сюжетов.
      Разбираясь в тонкостях кинематографической кухни, он решает выплеснуть на меня свои знания и шепчет с жаром:
      - Понимаешь, комиссар, сюжет в кино заключается в том, что один господин хочет прыгнуть на даму, но по разным причинам может это сделать только в конце фильма или книги. Ситуации разные, а сюжет один и тот же. Типичный в новом кино. В наше извращенное время если господин хочет даму, то он ее возьмет в натуральном виде, быстро, не спрашивая мнения семейного совета. Понял? А как следствие - кризис жанра.
      Красный фонарь гаснет. Механик сцены открывает тяжелую дверь.
      - Пошли! - бросает Альбер. Он широким шагом входит в студию площадью с общественный туалет. Этот Галиматье везде как дома. В его присутствии хозяева начинают чувствовать себя гостями.
      В студии царит страшный гвалт. Включенные прожекторы ослепляют меня. По студии мечутся люди с очень озабоченным видом. Из-за жары и духоты я несколько теряюсь. Народ в основном одет в вельвет, замшу и кожу. Вперемешку слышится английская и французская речь.
      Галиматье перешагивает через загородку, и мы выходим прямо под свет прожекторов на съемочную площадку, изображающую великолепно воссозданную улицу Марселя. На полу настоящая булыжная мостовая, а в глубине виден старый порт.
      - Вон смотри, - говорит Альбер, - малый, который крутится возле кинокамеры и лысый, как орех, - это Жив О'Глотт, самый главный режиссер. Знаешь, сколько ему платят за работу во Франции? Двадцать штук в день только суточные! Ему не удается переварить такие бабки, зато местные девочки называют его Сайта-Клаусом.
      Мы пробираемся через лес трехногих юпитеров. Чуть поодаль я замечаю Фреда Лавми. Должен признать, у него обалденная внешность. Парень развалился в кресле, на котором написано его имя. На нем светло-бежевый костюм с переливом, кремовая рубашка и вишневый с бежевыми разводами галстук. Супермен сидит, чуть прикрыв глаза. Зато его рот открыт как ворота, и здоровый малый с загорелой блестящей лысиной пульверизатором что-то прыскает ему в глотку...
      - Что это он делает? - спрашиваю я Бебера.
      - Обрабатывает ему горло антибиотиками. Лавми считает, что французские киностудии страдают отсутствием гигиены, вот он и опрыскивает рот для профилактики. С такими бабками можно себе позволить думать о здоровье. Знаешь, у этого двуногого гонорар за каждый фильм более восьмисот тысяч! Один слог, который он произносит, стоит дороже, чем речь премьер министра...
      Расслабившись, Альбер подходит к актеру.
      - Привет, Фредди! - бросает он.
      Лавми открывает глаза и закрывает рот, будто неспособен держать открытыми и то и другое.
      - А, привет, Боб!
      - Хочу представить вам своего друга, - говорит Галиматье на английском, указывая на меня. - Хороший парень, и очень хочет познакомиться с вами.
      В какой-то момент у меня возникает опасение, что Альбер назовет мою профессию. Но он об этом не говорит, и я понимаю, что упущение сделано специально. Мой друг журналист большой психолог. И он меня знает. Ему известно, что мне плевать на актеров, кто бы они ни были, и если я пришел сюда, в киностудию, то наверняка что-то разнюхать и дело, скорее всего, очень серьезное.
      Где-то внутри себя я благодарю Галиматье за скромное умолчание, и мои дружеские чувства к нему становятся сильнее.
      - Привет! - кивает мне Фред Лавми.
      Он отодвигает малого с пульверизатором, подмигивает мне и выпрямляется. Лавми, на мой первый взгляд, не выглядит испорченным букой. Он дутая звезда экрана, и серое вещество не очень беспокоит его, дает спокойно спать по ночам, но парень он вроде добрый, понятно сразу.
      - Ну вот, теперь вы знакомы, - ухмыляется Альбер.
      Поскольку у меня на физиономии отражается внутреннее беспокойство, Альбер пожимает плечами.
      - Валяй, но только он не говорит по-французски. Собственно, он и по-американски-то с трудом говорит. Этот малый - цветок предместий больших городов Америки. Его мироощущения формировались среди проституток Филадельфии, а тамошние легавые учили его с помощью дубинки отличать хорошее от плохого. Так что если он чего-то добился, то это уже заслуживает уважения, понимаешь?
      - Еще как!
      Но Фред в любом случае мне очень симпатичен. Под личиной этакого небрежного громилы угадывается большая человеческая грусть и одиночество.
      - Красивый парень, скажи? - говорит Бебер тоном продавца на рынке, расхваливающего свой товар. - У него коктейль поляков и ирландцев в крови, и каков результат! Шикарные ребята американцы! Никакого прошлого, зато какое будущее!
      - Что он говорит? - подмигивает мне Фред.
      Если я и понимаю по-английски, правда, с трудом, то говорю еще хуже. Но все же, собрав в кучку все свои мизерные знания, изрекаю фразу, которая очень веселит кинозвезду.
      - Кто этот верзила, похожий на хот-дог? - спрашиваю я, указывая на малого с пульверизатором.
      - Его секретарь. Он служит Фреду менеджером, прислугой и доктором... Его зовут Элвис. Немножко угрюмый, но хороший парень, хоть и педераст...
      Я задумчиво разглядываю голубого секретаря. Не он ли, случаем, тот самый, что похитил нашу милую мадам Берюрье?
      В мою битком набитую голову заскакивает еще одна шальная мысль.
      - Мне бы очень хотелось получить фотографию господина Лавми на память, - говорю я. - Но не кадр из фильма, а портрет живого человека, как сейчас, например, когда ему орошают глотку пульверизатором... Насколько я тебя знаю, ты не пройдешь мимо таких кадров!
      - Именно так! - соглашается Альбер. - Ладно, получишь, если тебе надо, мой фотограф как раз здесь, в студии, с альбомом.
      Альбер отходит от нас на минутку. Лавми спрашивает, работаю ли я в прессе. Я отвечаю утвердительно.
      Секретарь укладывает свой дезинфицирующий инструмент в металлический чемоданчик.
      Почему-то этот чемоданчик напоминает мне тот, о котором говорила толстуха. Помните, тот самый, где лежала тряпочка с хлороформом?
      Я призываю себя к спокойствию. "Малыш Сан-Антонио, не давай себя увлечь собственному воображению, иначе оно уведет тебя слишком далеко..."
      Галиматье возвращается с глянцевой фотографией, держа ее двумя пальцами.
      - Такая подойдет? - спрашивает он, ухмыляясь.
      На фотографии изображен секретарь Лав-ми к нам лицом, занимающийся своим хозяином, который сидит к нам спиной.
      На лице моего друга возникает ироническая улыбка.
      - Согласись, что именно секретарь тебя интересует, Тонио? Я это понял по взглядам, которые ты на него бросал. Печенкой чувствую, тут пахнет крупным преступлением. Послушай, дружок, я тебе помогу и достану любые сведения, но если ты, когда настанет время, не дашь мне первому хорошую информацию, я опубликую фотомонтаж, где ты будешь голым на осле с щеткой для сортира в руке, и назову эту эмблему символом твоей профессии.
      Глава 8
      У четы Берю физиономии, как пасмурная погода. Толстяк проголодался по-настоящему, а проглоченный недавно паштет растворился в его утробе, как незабудка в коровьей пасти. Красавица Берта вне себя от ярости. Ее усы воинственно топорщатся. В машине страшно жарко, и оба красные, как раки после уик-энда в кипящей кастрюле. Словом, идеальная пара.
      - Однако вы не торопитесь! - шипит бегемотиха, сверкая глазами. - Вы не отдаете себе отчет в том, что мы торчим в вашей машине с самого утра!
      Меня так и тянет заметить ей в ответ, что лучше ей торчать где-нибудь в огороде, отпугивая ворон, а не в моей тачке. В конце концов, она первая вопила, что нужно наказать похитителей. Если бы еще старая корова рассказала нам всю правду!
      Отъехав немного от студии, я жму на тормоз и показываю Берте фотографию Элвиса.
      - Вы его узнаете?
      Мадам устремляет свой коровий взор на глянцевый прямоугольник.
      - Нет! - заявляет она категорично. - Никогда не видела этого хмыря! Кто это?
      Я ощущаю разочарование. Что-то внутри меня и моего закрытого "форда" подсказывало мне, что секретарь имеет связь (всего лишь устойчивое выражение) с этой темной историей.
      - Вы абсолютно уверены? - настаиваю я. - Посмотрите получше!
      Толстуха подпрыгивает так, что ноют рессоры.
      - Чего?! Вы думаете, я свихнулась? Я же не слепая и умею отличить людей, которых знаю! И...
      Она ищет какой-нибудь весомый аргумент, но тщетно. Согласитесь, в жизни главное - быть понятым, правда?
      Я прячу фотографию человека с пульверизатором в карман.
      - Хорошо! Скажем так, мы выстрелили в "молоко".
      - Выстрелили в "молоко"! - негодует нагромождение жира. - Молоко! А дом? Это что, не в счет? Я же говорила, я его узнала!
      - В конце концов, мадам Берюрье, вы ведь узнали то, что никогда не видели. Просто не могли видеть...
      Этими словами я, похоже, побиваю все ее аргументы. Толстяк ржет, и его нежная супруга, пользуясь случаем, влепляет весельчаку звонкую затрещину, которую он принимает с благоговением.
      Испытывая некоторое покалывание в грудной клетке со стороны мотора из-за неудавшихся поисков и не имея желания присутствовать на поединке кетча между супругами Берю, я спешу отвезти счастливую пару в их вольер. Привет, голубки, - говорю я через опущенное стекло, - если узнаю что-нибудь, дам вам знать.
      Ух! Наконец-то развязался. Бросаю последний взгляд через зеркальце заднего вида. Чета, стоя на краю тротуара, мило объясняется, напряженно жестикулируя, как целый международный форум глухонемых. Замечательные экземпляры, они оба! Берю и его гиппопотамиха - эпопея! Самое удивительное, что они дышат, потеют (еще как!), мыслят (иногда чуть-чуть) и едят (вот это они делают хорошо!), как все люди. Боженька, видно, был не в духе или экспериментировал с инструментами, когда создавал этакие творения. Во всяком случае, работал не по каталогу! Вспомнишь о них и дух захватывает, будто лезешь на Эйфелеву башню с голыми руками (и босыми ногами).
      Часы на щитке приборов объявляют время обеденного перерыва. Мой желудок с ними вполне согласен, и я решаю зайти в ближайшую пивную смолотить чего-нибудь горячего. А за это время моя машина проветрится, освободится от тяжелого запаха моих милых друзей.
      Я покупаю вечернюю газету и еду в небольшое заведение рядом с Военной академией, где всегда собирается народ.
      За соседним столиком две симпатичные девицы в белых блузках и пиджаках, накинутых на плечи, закусывают сандвичами, длинными, как кларнет Бенни Гудмана. Я посылаю им открытую улыбку поверх своей газеты. Милашки прыскают от смеха. Собственно, что их могло так рассмешить? Я еще пока ничего не сделал. Когда их две, они думают, что они сильные, но стоит вам зажать одну из них в темном углу, как она начинает звать маму, от страха тараща глаза.
      Впрочем, бедняжки не представляют большого интереса. Неопытные, бесхитростные, они полны иллюзий, думая, что все мужчины прогуливаются, завернув обручальное кольцо в носовой платок...
      Я возвращаюсь к газете и своим мыслям. Удивительно, какую чепуху пишет журналистская братия! Стоит ли тратить чернила и слюни на пустяки? Расходовать энергию, чтобы узнать частную жизнь, например, Софи Аорен, ее любимый сорт сыра... Вы не находите?
      Лучше прочту статью, посвященную событиям с мадам Один Таккой. Но ничего нового, если не считать тенденцию прессы подавать этот случай как безнадежный. Где-то я ошибся, как сказал один господин, который специально переоделся, чтобы осчастливить свою жену, и она его не признала. Или же посольство Штатов позвонило в высшие инстанции и попросило спустить дело на тормозах. Редактор фигового листка выдвигает гипотезу, что мадам пошла за мужчиной в аэропорту по собственной воле и никакого похищения не было. А действительно, нет никаких доказательств обратного. По утверждениям свидетелей, человек не показался им похитителем, он ей не угрожал и вообще не заставлял ее идти за ним... Есть мнение, что это всего лишь недоразумение. Я готов поспорить на нейтрон мужского пола против молекулы женского пола, что завтра страсти утихнут, а историю похоронят. Это как раз в духе газетных уток, проскальзывающих на страницы, как глицериновая слеза по щеке Брижит Бардо!
      Когда я заканчиваю чтение и поднимаю глаза, соседний стол уже пуст, обе птички смылись по своим девичьим делам.
      Тут можно совсем зачахнуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение.
      В расследовании, когда есть метод, как у Декарта, всегда нужно исходить из суммы фактов, имеющихся на текущий момент. Похоже, момент настал.
      Если их расставить в хронологическом порядке, каковы эти самые факты, имеющиеся у следствия, то есть у меня?
      Первое: два человека похищают Берту Берюрье. Удерживают ее два дня, затем отпускают на свободу, не причинив ей никого вреда и не дав объяснений.
      Второе: через некоторое время после освобождения Б. Б. (не Брижит Бардо) те же ребята (во всяком случае, показания на одного из них совпадают) перехватывают американку, похожую на толстую Берту как две капли воды. С тех пор никаких следов, и ее секретарша, очевидно, умирает от скуки, потягивая кока-колу... Третье: предпринятые с неоценимой помощью мадам Берю поиски привели, правильно или нет, пока неизвестно, к дому, взятому внаем американским знаменитым актером для своего сына. В доме живет няня с ребенком. С этой стороны тоже все кажется вполне естественным. Четвертое: ничего подозрительного не замечено и за самим Лавми. Симпатичный малый. Его менее симпатичный секретарь не узнан мадам Толстухой.
      Я прекращаю инвентаризацию. Итак, что мы имеем? Единственный вывод: необходимо срочно узнать, есть ли связь (неинтимная) между миссис Один Таккой и Фредом Лавми?
      Так что, как видите, есть над чем поломать башку!
      Прошу официанта принести мне одновременно кофе и счет. Я вдруг чувствую в себе некоторую экзальтацию, будто присутствую в африканском племени на празднике принесения жертв. В конце концов, я ввязался в дело и я пролью свет на эту тайну, как и на многие другие. Это так же верно, как и то, что я самый клевый полицейский в Париже и его окрестностях. Я умею держать слово!
      * * *
      В послеобеденные часы в гостинице "Георг X" тихо, как в морге после закрытия. Портье в серой с красными галунами ливрее, похожий на отставного генерала вермахта, слюнявя пальцы, сосредоточенно подсчитывает собранные чаевые. Я материализуюсь перед его стойкой.
      В холле почти никого. Чуть поодаль за стойкой администрации малый с седым пушком на голове печатает на машинке одним очень осторожным пальцем, а еще дальше, рядом с входной вращающейся дверью, худенький клерк читает газету.
      Стукнув пальцами по крышке стойки, я обращаюсь к портье:
      - Прошу извинить, мне нужна справка, пожалуйста!
      Он запихивает пачку банкнот разных стран и народов в бумажник и удостаивает меня взглядом, за что я ему чрезвычайно признателен.
      - Слушаю?
      - В вашем заведении остановилась некая миссис Один Таккой?
      Он смотрит на меня с нескрываемой брезгливостью и спрашивает с высокомерием вице-короля Индии:
      - Ну и?
      У парня большой рот и очень узкий лоб. Красные глазки похожи на два назревших фурункула, а выражение так называемого лица означает, что его слова стоят денег.
      Я сую ему под нос удостоверение. Портье также почтил его взглядом. Испускаемый им вздох похож на прорыв газа в трубе. Я испортил ему день. Теперь придется отвечать без надежды на вознаграждение.
      - Ваши коллеги уже были здесь, - пытается поартачиться он.
      - Вы же знаете, что мухи надоедливы. Итак?
      - Естественно, она проживала у нас. Об этом писали все газеты...
      - Сколько времени она здесь жила?
      - Примерно три недели...
      - Хорошая клиентка?
      - Отличная. Особенно что касается ресторана!
      Ха, сходство с маман Берю еще большее, чем я ожидал.
      - К ней часто приходили гости?
      - Нет, не думаю...
      - Например, этот господин?
      Я показываю ему фотографию Элвиса. Вы, наверное, думаете, что у меня бзик, да?
      Он небрежно скользит глазами по портрету и сурово произносит:
      - Никогда не видел этого господина!
      -... Когда миссис Таккой решила улететь в Нью-Йорк?
      Вместо ответа портье осторожно складывает вместе свои натруженные бездельем руки.
      - Слушайте, вам лучше поговорить с ее секретаршей. Она вам ответит лучше, чем я...
      - Она здесь?
      - А вы не знаете? - ухмыляется портье с издевательским видом настолько открыто, что мне хочется треснуть его по холеным пальцам.
      - Сообщите о моем визите! Он снимает трубку и вставляет штекер. Затем вякает в трубку по-английски.
      - Мисс Сбрендетт ждет вас! - заканчивает он наше общение. - Номер двести первый!
      Я воздерживаюсь от благодарностей и несусь к монументальному лифту, обитому внутри пурпурным бархатом. Рядом с открытой дверью стоит старый пьяный англичанин и ждет милости лифтера, чтобы подняться в свой номер. Парень читает роман о пиратах и на клиентов ноль внимания. Я вмешиваюсь:
      - Эй, малыш! Если хочешь порулить лифтом, то мы готовы!
      Он вскакивает как угорелый.
      - Четыре! - говорит англичанин по-французски.
      - Два! - говорю я по-английски. Любитель пиратских историй закрывает решетку.
      Глава 9
      Когда мы говорим о секретарше, то сразу представляем себе - во всяком случае, такой мужчина, как я, правильной конституции и с нормальными реакциями, - этакое создание типа манекенщицы с гармоничными линиями, длинными ногами и глазами, не потупленными в пол, а устремившимися вам прямо сквозь душу в карман.
      Так что, взлетая в объемной клетке лифта вверх в компании представителя островного государства ее королевского величества Великобритании, я предвкушаю удовольствие увидеть перед собой девицу, спрыгнувшую с первой страницы обложки "Плейбоя" или "Люи". Ее американское гражданство подразумевает прежде всего длинные упругие бедра, волосы ослепительной белизны, а глаза цвета сумерек над Большим Каньоном Колорадо.
      Но, как часто бывает, полет мечты был очень коротким.
      Дверь с номером двести один открывает дама, улетевшая от предмета моих фантазий на много световых лет вперед. Я до последнего надеюсь, что это всего лишь уборщица, но акцент янки у моей собеседницы обрушивает все мечты в пропасть вышеназванного Каньона.
      - Мисс Сбрендетт?
      - Да, входите! - говорит она по-английски, внимательно разглядывая меня снизу вверх.
      Любопытно, что она вполне приятный человек. И совсем не противная. Вот только ей лет на пятьдесят больше, чем я предполагал. Это очень аккуратная и, видно, хитрая старушенция с пушистым белым хохолком на голове. Толстые роговые очки придают перезревшей мисс немного удивленный вид, подчеркнутый вздернутым носиком.
      На секретарше фиолетовая юбка, кремовая блузка, массивные целлулоидные браслеты с крупной насечкой и туфли из атласного материала с вышивкой блестящей металлической нитью.
      - Вы говорите по-французски? - спрашиваю я по-английски.
      Она выдавливает из себя смешок, похожий на звон колокольчика, каким пользуются председатели собраний для восстановления сонной тишины.
      - Да, естественно. Поэтому миссис Таккой взять меня к себе! Я помочь облегчить ей жизнь во Франции, без сомнения! Я жить во Франция перед война!
      У меня складывается впечатление, будто речь идет о наполеоновских войнах.
      Очень выразительная старушка, похожа на двадцатипятицентовый автомат. Бросили монету в щель, дернули за рычаг, и на вас обрушился денежный водопад.
      Так, сделаем попытку выключить кран.
      - Я пришел по поводу исчезновения миссис Один Таккой...
      - О! Я так и думал! - подхватывает любезная старушка.
      Она энергично указывает мне на низкое кресло-пуф. Восприняв мои девяносто килограммов, кресло становится похожим на собачью подстилку.
      - Запутанное дело, не правда ли, мадемуазель? Очень жаль...
      Мисс Сбрендетт бежит к бутылке виски и быстро наполняет два стакана до половины. Ну и доза! Одной рукой она протягивает мне стакан, а другой быстро подносит свой к губам и закидывает содержимое внутрь. Однако это производит эффекта не больше, чем стакан минеральной воды.
      - Непростая история, это так, - подтверждает моя собеседница.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - Я быть очень волноваться, когда самолет улетать без нас... Миссис Таккой очень... очень...
      Она быстро встает, берет в руки словарь и пролистав несколько страниц, артикулирует:
      - Очень легкомысленна!
      - То есть?
      - Она очень капризна, да... Во время путешествия во Францию она хотела купить замок на Луаре... Но не нашла... Я могу спорить, тот человек в аэропорту продавец замков и он ей нашел. До аэропорта Орли он приходить сюда в отель и сказать, он из американского агентства, где миссис Таккой поместила заказ.
      - Вы не говорили о своей гипотезе полиции и журналистам?
      - О! Да! Но они не хотеть верить ушам, что такое может быть. Они хотеть похищение для своих газет!
      И она смеется звонко и весело, будто рассказала анекдот. За очками-иллюминаторами ее глаза так и сверкают от удовольствия.
      - Так что же, миссис Таккой пошла за этим мужчиной и не предупредила вас?
      - Когда она быть довольна, то не думать совсем о другом...
      - И вы уверены, что она вернется?
      - Ну конечно!
      - В какое агентство она обратилась по поводу покупки замка?
      Старушка трясет головой. Выражение лица быстро меняется, она дует губы, теребит браслеты по доллару за пару на блошином рынке.
      Делает плаксивую физиономию, как у школьницы-двоечницы.
      - Я не знаю. Она звонить по телефону из Штатов до отъезда в Париж.
      - А когда вы прилетели во Францию, она разговаривала с агентством?
      - Нет, но агентство приходить сюда... Я показываю фотографию Элвиса.
      - Знаете этого человека? Старушенция бросает быстрый взгляд на портрет, не меняя выражения.
      - Нет.
      - Ей дали положительный ответ?
      - Я не быть при разговоре... Но миссис Таккой сказать, мне, что замок еще не нашли...
      - А каковы были причины ее поездки во Францию?
      Она вновь хитро щурит глаза и улыбается.
      - Только каникулы! Париж - прекрасная страна! Миссис Таккой раньше не бывать здесь.
      - Да, конечно, - соглашаюсь я и продолжаю: - Вы знакомы с господином Таккой?
      - Ну да! - вскрикивает древняя секретарша с радостью, будто ей бесплатно выдали вставную челюсть подходящего размера. - Да, да, обязательно!
      - Чем он занимается? Она прыскает от смеха, вытягивает пальцы и, загибая их по очереди, начинает перечислять:
      - Карты! Рулетка! Виски! Девушки! Гм... Яхты! Машины!
      Кулачок со сложенными пальцами становится похожим на свернувшийся от холода и непогоды сухой осенний лист. Всем своим видом она старается придать сочности в описание портрета мистера Таккоя, которого я не имею чести, да и желания знать.
      При таком ритме жизни этот парень Таккой недалек от инфаркта! Несмотря на то что американцы народ крепкий и очень пекутся о здоровье.
      - Сколько ему лет, вашему повесе? Она смеется.
      - Как вы его назвать?
      - Повеса! Я имею в виду бабник, гуляка, ну много чего еще...
      - А! Понимаю! Ему двадцать три года!
      В эту секунду я, видимо, похож на зрителя, который добровольно вызвался участвовать в сеансе гипноза - его усыпили, а проснувшись, он не обнаружил на себе, мягко говоря, штанов.
      - Двадцать три года? - повторяю я в полусне... - Очевидно, вы не расслышали... Я говорю не о сыне, понимаете? Не сын! Муж миссис Таккой...
      - Да, так и есть, ее муж... Ему пока только двадцать три! - умирает со смеху реликтовая секретарша.
      - Бог мой, тогда сколько же миссис Таккой?
      - Пятьдесят три года!
      Тридцать лет разницы! Проклятье! Интересно, откуда она берет своих мужей, эта милая дублерша госпожи Берю, из яслей? Двадцать три года, все зубы на месте, и жениться на толстой противной бабе - явно из-за денег, а из-за чего же еще?
      - Газеты писали, что господин Таккой большой бизнесмен!
      - Ее первый муж - да! Но он умер два года назад...
      И несчастная вдова быстренько заменила его на проходимца, который ей в сыновья годится! Она, должно быть, надеялась, что за ее денежки мальчик позволит из себя веревки вить.
      - И как жила эта замечательная парочка?
      Поскольку старушке трудно уяснить смысл моего вопроса, я повторяю.
      Мисс Сбрендетт трясет головой, снова надевая маску печали.
      - Это не есть счастье - жизнь моей хозяйки! Стив Таккой никогда не хотеть ее видеть... Поэтому она приехала во Франция, чтобы прогнать... э-э... как вы говорите, черные мысли?
      Я все понимаю, дорогие друзья!
      - Таккоя предупредили об исчезновении его жены?
      - Вчера я отправила телетайп, но он, может быть, в Лас-Вегасе или во Флориде...
      Полагаю, эта старая сорока с мозгами курицы рассказала мне главное. Я уже предвижу разгадку: молодой, очень молодой супруг нанял гангстеров, чтобы те спровадили его любимую жену на тот свет во Франции, то есть подальше от него. Таким образом, он остается единственным наследником ее несметного богатства и прекрасная жизнь у него в руках!
      - Последний вопрос, мисс Сбрендетт. Знает ли ваша хозяйка некоего Фреда Лавми?
      Она складывает ручки на животе, как Золушка при виде трансформации тыквы в карету.