Глава двадцать четвертая

ОТСТУПНИЧЕСТВО СВЯТОЙ ЭТЕЛЬБРУДЫ

С этими словами старик пошел прочь. Викарий последовал было за ним, словно хотел услышать от него что-то еще; но, уходя вверх по улице, бродяга так широко шагал, помогая себе тяжелым посохом и размахивая левой рукой, что даже полы его пальто надувались как паруса. Почти тотчас Анрелу стало ясно, что ему не устоять в чудовищной гонке. Едва осознав это, он сменил торопливую иноходь на бесцельный дрейф, который вновь привел его к кафедральному собору без всякого умысла с его стороны. И тут только ему пришло в голову, что пятичасовой поезд уже ушел. Правда, это не имело для викария большого значения, ибо у него все равно не было добрых новостей для Волдинга; чемодан он оставил на вокзале, да и не ждали его раньше следующего дня. Итак, он опять стоял у стен кафедрального собора и смотрел вверх на шеренгу ухмыляющихся фигур, которые рано или поздно поражают воображение человека. «Бедняга, – подумал викарий. – Они все мучают Перкина». И он подумал, что все-таки есть человек, готовый прийти ему на помощь, человек, которому эти вещи перевернули все мозги. У епископа ума палата, а что толку, если он не желает ни о чем думать? И у Хетли хватило бы знаний. Но Хетли ничего не слышал и ничего не услышит, если не кричать ему в ухо. А вот умный или неумный Перкин внимательно прислушивался к тому, о чем ни епископ, ни капеллан, ни Хетли не желали знать. Да, ему нужен Перкин. Надо будет еще раз повидаться с ним.

Таким образом, ища помощи в своем одиноком противостоянии, Анрел набрел на неожиданного союзника.

Забрав на вокзале чемодан и вспомнив о современных неудобствах в «Епископском посохе», викарий отправился на постоялый двор «Зеленый муж», где хозяйка любезно приняла его и сама проводила в отведенную ему комнату; ей показалось, что ему куда больше, чем днем, требуются забота и внимание. Ей было немного за сорок, может быть даже за сорок пять, и она позволила себе несколько минут потратить на доброе дело, после чего напрочь забыла о викарии, подобно тому как солнечный луч мимоходом золотит узкое окошко.

– Сегодня тепло, – сказала она, когда он сел за стол, на котором был накрыт ужин, и подошла, чтобы проверить, все ли подано, что он заказывал.

– Да, верно.

– Хороший день для сенокоса.

По викарию сразу было видно, что он из сельского прихода, вот она и подумала, будто он беспокоится из-за сенокоса. Ей даже в голову не могло прийти, какую боль она ему причинила. Даффин даже не начинал косить! Сколько викарий жил в Волдинге, такого еще не случалось. А другие? Неужели в Волдинге никто больше не будет косить?

– Да, – произнес викарий.

Хозяйка заметила, что ее замечание пришлось некстати, и задумалась над следующей фразой, но викарий опередил ее.

– Я встретил в городе очень интересного человека. Кажется, его зовут Перкин. Может быть, вам что-то известно о нем?

Ни о чем больше викарий не мог говорить. Он приехал в Сничестер за помощью, и Перкин оказался единственным человеком, у которого он мог ее получить. Однако, судя по выражению лица хозяйки, это имя было ей незнакомо.

– У него такая странная шляпа, – добавил викарий.

– А, сумасшедший Перкин. Кто ж его не знает? Он живет тут. Или в работном доме, у кого-то из горожан. Он не в себе.

– Да-да, – пробормотал викарий. – А мистера Хетли вы тоже знаете? Он, верно, не редкий гость в Сничестере?

– И мистера Хетли знаю. Очень умный джентльмен, очень умный.

– Да. Полагаю, что да. Говорят, и епископ тоже очень умный.

– О да, – подтвердила хозяйка. – У нас тут говорят, что такого умного епископа давно не было.

Викарию стало ясно, на чьей она стороне. К сожалению, какой бы доброй она ни была, не приходилось ждать от нее помощи, хотя помощь была нужна ему как никогда. Ужасно, когда даже доброго человека нельзя ни о чем попросить. Вот уж беда так беда. Оставался один Перкин: у него было желание помочь, и он знал, как помочь. Значит, надо ждать.

Поговорив о сенокосе, о кафедральном соборе, о туристах, викарий ни словом не обмолвился о том, что его действительно волновало. Потом, пожелав хозяйке спокойной ночи, он закурил и всерьез задумался о своих делах, но, увы, решительно ничего не надумал.

Солнечным утром викарий распрощался с хозяйкой постоялого двора и, взяв чемодан, отправился на вокзал, где благополучно сел в поезд.

Не в силах забыть свой разговор со старым бродягой, мистер Анрел думал только о том, кто бы мог ему помочь, и забыл послать телеграмму Спелкинсу, как было договорено заранее, чтобы сообщить о своем прибытии, поэтому ему пришлось в Селдхэме нанять экипаж и проделать на нем часть пути до Волдинга; однако викарий попросил высадить его там, где начинались горы, поэтому поездка обошлась ему не очень дорого. Викарий решил побывать на могиле святой Этельбруды, а потом пешком идти домой. Ему казалось важным укрепить свои иллюзии, а где это сделать, как не на чудотворной могиле, в которой, если верить легенде, покоится врагиня язычников, знаменитая на всю епархию? Впрочем, дело не в чудесах, да и чудеса эти были не такие уж чудеса, тем не менее в Волдинге никто не сомневался, что, если подержать руку с бородавками там, где камень не высыхал из-за дождей, бородавки через два-три дня сойдут, словно их и вовсе не было. Итак, оставив чемодан на вокзале в Селдхэме, чтобы его захватил возчик, приезжавший в Волдинг по средам и субботам, викарий сначала доехал на коляске до гор, а потом отправился вверх по склону, где можно было подниматься без помощи рук. На вершине начинались поля, спускавшиеся в маленькие долины. Ранней весной здесь было очень красиво благодаря цветению примулы, что росла в тени зеленой изгороди и межевого кустарника. Викарий зашагал прямо по полю, вновь и вновь прокручивая в мыслях слова старого бродяги из Сничестера. Наконец он увидел надгробие, поднимавшееся над ежевикой. Тут викарий хотел побыть подольше, чтобы собраться с мыслями и вернуть себе неколебимую надежду и духовную крепость, в которых отчаянно нуждался. Ему не приходило в голову, что Смерть могла окончательно уничтожить, по крайней мере на земле, могучую защитницу христианства, ибо она продолжала трудиться для людей, творя пусть и очень скромные чудеса.

Едва перед викарием предстало надгробие, как он заметил приближающегося к нему фермера, одиноко жившего у самой границы прихода, довольно далеко от Волдинга; у него был небольшой надел земли, и почти всю работу ему приходилось выполнять самому, так что на руках у него постоянно появлялись бородавки.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался фермер.

– Доброе утро, Велкин, – не останавливаясь, проговорил викарий, которому хотелось побыть одному.

– Она больше не лечит бородавки, сэр, – сказал Велкин.

– Как? – воскликнул викарий, и в его голосе послышался страх.

– Она перестала лечить бородавки.

Неужели пропала одна из иллюзий? Викарий пришел за помощью, а защитница христианства оказалась слабой именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался. Все бросают его.

– Вы уверены? – переспросил он Велкина.

– Я был тут в прошлую пятницу, сэр, потом в субботу. Пора бы уж им сойти.

Пятница и суббота были теми самыми днями, когда столько всего случилось в Волдинге.

– Попытайтесь еще раз, Велкин, еще раз попытайтесь.

– Да я уже, вот только толку не будет.

Велкин ушел, и викарий почувствовал себя еще более одиноким. Ну вот! У кого только он ни просил помощи, а что вышло? Все бросили его. И Этельбруда тоже. Наверное, обиделась. И по праву. Но разве это не слабость, не безволие так по-женски обижаться в трудную годину, когда ей, наоборот, пристало встать во всеоружии?

Так размышлял викарий, и как бы несправедливо это ни было, его можно понять, ведь ему отказали в помощи все, к кому он обращался.

Глава двадцать пятая

ОТСТУПНИЧЕСТВО МИССИС ЭНД

Викарий опоздал на ланч, однако Августа видела, как он спускался с горы, и ждала его. Не успев переступить через порог, он спросил:

– Где письма?

Когда мистер Анрел уехал в Сничестер, он не взял утреннюю почту, хотя подумал, что ее, верно, уже принесли, а потом были вечерняя почта и еще одна утренняя. Ему не терпелось взяться за письма и газеты; стоит почитать свежую почту, и настроение наверняка изменится, потому что внимание отвлечется на новости, на взгляды людей, которые не имеют ничего общего с проблемами волдингского прихода. Правда, в прошлом почта не всегда удовлетворяла его ожидания, и все же время от времени приходило письмо, которое совершенно поглощало его мысли, скажем на полчаса или даже на целое утро. Чем? Да какой-нибудь чепухой. Для нас вещи имеют ценность не сами по себе, а тем, могут они не могут пробудить в нас эмоции.

Например, одинокий пожилой джентльмен получает открытку, на которой только и написано, что «36……. Q х КВР +».

– От какого-нибудь иностранца, – скажет почтальонша.

И ее мысли унесутся далеко от мест, где люди говорят по-английски, в неведомые страны с обезьянами и кокосовыми пальмами, туда, где живут русские, или французы, или итальянцы, где есть поразительные вещи, каких ей никогда не приходилось видеть, далеко-далеко от того места, где ей выпал жребий родиться. Скажите, она грезит о чепухе? Тем не менее, когда спустя пару минут она возвращается мыслями в свое маленькое почтовое отделение, ей положительно легче после совершенного путешествия.

– Арифметика, – говорит почтальон, совершая ежедневный обход своего участка, когда видит знак «плюс», а также отточие и цифры.

От них на него веет скукой. И если на мгновение он переносится в детство и видит свою блестящую компанию, то вскоре их опять скрывает тьма. Поначалу так и было, когда он добавлял цифру к цифре, да и весенние утра тоже были веселее, но в конце концов пришлось раскладывать письма по алфавиту, а это уж слишком. Никакая открытка больше не может пробудить его интерес. Но вот одна открытка оказывается на вилле и попадает в руки горничной. Один взгляд, и ей уже все ясно. «Нигилисты», – говорит она и одаривает улыбчивым «добрым утром» почтальона, тогда как в сердце у нее тайны и бомбы. Мерзкий код, ведь все коды мерзкие. И тихий старый джентльмен – он тоже с ними! Скрипучие полы на вилле теперь скрипят с отвратительной многозначительностью, а в темных углах прячутся ужасные тайны. Что из всего этого выйдет? Знает только повар. С поразительным внешним спокойствием она отдает открытку, а сама уходит в кухню. Одинокий старик остается со своей открыткой и меняется на глазах. В его власти то, о чем не знают ни обитатели его виллы, ни соседи. В дальней стороне у него есть имя, но его имя известно немногим. Он опять уверен, что силы не покинули его. Людское обожание дорого досталось старику, но пока еще он достоин его.

– Нельзя терять время, захватывая пешки, – шепчет он, читая открытку. Потом он возвращается к своим шахматам, и в комнате вновь воцаряется тишина.

– Почтальон сегодня не приходил, – говорит Августа.

– Да? А вчера?

– И вчера тоже, – устало отвечает она.

– Так. Никому не было писем? Ни Спелкинсу, ни миссис Твиди? И тебе тоже не было?

– Он не приносил.

Между викарием и другими людьми были отношения, никак не связанные с тем, что происходило в Волдинге, и эти люди могли написать ему; у него были интересы, о которых вряд ли стоит тут упоминать, но которые тоже могли стать поводом для письма.

– Странно, – сказал викарий.

Августа не отозвалась.

Они вошли в столовую. На буфете стоял серебряный чайник, который во время завтрака доставлял им дополнительную радость, играя с солнечными лучами. Однако теперь чайник как будто потускнел и не веселил взгляд – точно так же, как и все остальное, что было в буфетном углу.

– Чайник не начищен, – удивленно произнес Анрел.

– Нет.

– О чем только Марион думает?

Как будто он не замечал, что все стало другим.

Августа не ответила, ожидая, когда он расскажет о результатах своей поездки в Сничестер. Больше ее ничего не интересовало. Воцарилась напряженная тишина. Викарий сел за стол, но продолжал молчать. И Августа не выдержала:

– Ну же? Ты виделся с Хетли?

– Да. О да.

– Он помог тебе?

– Нет, знаешь ли, нет, он не помог.

– Он не поможет нам? – едва слышно прошептала Августа.

– Думаю, нет. Понимаешь, он ничего не слышал.

– Ничего не слышал, – повторила Августа.

– Нет. Он ничего не слышал, когда был тут.

– Но как же так? Томми Даффин играл на своей свирели каждый вечер, пока нас не было. Он должен был слышать.

– Боюсь, нет.

– Почему? Не глухой же он?

– Боюсь, глухой.

Опять воцарилась тишина. Августу словно поразил удар. Она выглядела измученной. Однако, заставив себя вспомнить о надежде, она заговорила снова:

– Ты сказал, что от него не получил помощи. Значит, получил от кого-то другого?

– Да.

– От епископа?

– Нет.

– От капеллана?

– Нет. Полагаю, он не поможет нам.

– Нам нужна помощь, – сказала она, едва не заплакав.

– Да, ты права.

– Кто же нам поможет?

– Есть один человек, – ответил викарий. – Он… Нельзя судить людей по одежде.

– Нельзя, – удивленно отозвалась Августа.

– И по репутации тоже, – продолжал Анрел. – Общее мнение не всегда справедливо. По внешности тоже судить нельзя, потому что это может далеко завести. Да, я доверился епископу, а он послал нас к Хетли. Я говорил и с капелланом, и с Хетли. Все они одинаковые. Происходящее слишком фантастично для них, так что надо было искать в другом месте.

– Где?

– Я упомянул одного человека.

– Что это за человек?

– Человек, которого я встретил в Сничестере.

– Кто он?

– По внешности судить нельзя.

– Кто он такой? – переспросила миссис Анрел.

– Он всё знает.

– Что всё?

– Что смущает нас.

– Ты хочешь сказать?..

– Да, – ответил викарий. – Преподобный Артур Дэвидсон, если ему угодно так называть себя. Я встретил человека, которому приходилось встречаться с такими Дэвидсонами.

– Но…

У Августы перехватило дыхание.

– Больше нам никто не поможет.

Августа потребовала, чтобы муж рассказал ей об этом человеке и о том, как он поможет им.

– Его зовут Перкин. Он будет у нас и посоветует, что делать.

– Когда будет?

– Через неделю или через две.

– Через неделю! – воскликнула Августа. – Но помощь нужна немедленно.

У нее исказилось лицо, словно счет шел на часы.

– Немедленно? – переспросил викарий. – Он не мог немедленно. И потом, пока еще не горит.

– Неужели ты не понимаешь? Они все уйдут. Все уйдут к Старым Камням, и ты останешься один!

Августа огляделась, как будто в любой момент мог раздаться сигнал, зовущий в горы.

– Но они же приходят в церковь.

– Только потому, что Томми Даффин разрешает им, – сказала Августа. – Если он заиграет на своей свирели возле церковных дверей…

– Тогда епископу придется что-нибудь предпринять, – отозвался викарий.

– Будет поздно. Слишком поздно.

Августа говорила с горячностью, как никогда прежде.

– Миссис Даффин наверняка уже все известно. Может быть, она выколотит из него дурь.

– Пойди и погляди сам, – странным тоном проговорила миссис Анрел.

Что так изменило Августу? Что случилось?

– Чем же они там занимаются?

– Пойди и погляди, – повторила Августа, не желая больше ничего говорить.

Ее лицо вновь стало напряженным, но она молчала.

– Очень хорошо. Так и сделаю, – сказал викарий.

Мистер Анрел отправился в деревню, привычно перебирая в уме невеселые мысли. Он думал о том, когда ждать помощь и в силах ли безумец из Сничестера, обещавший помощь и как будто знавший обо всем том, что населяет сумеречные пространства легенд и небылиц за пределами человеческого познания, спасти Волдинг. Почему бы и нет, если он видит то, что другие не видят и не могут увидеть: он один не дрался бы в темноте, подними он оружие против Пана. Однако враг пришел из такого давнего прошлого, что вряд ли его сможет победить современный провидец типа Перкина, как бы много ни пришлось ему узнать и увидеть.

Печальные мысли проносились в голове викария, который, начиная со своего первого письма епископу, без устали искал себе помощника в неравной борьбе. Возможно, когда-то он бы целиком и полностью положился на себя, но теперь не мог обойтись без помощи, как человек, упавший в быстрый поток и не имеющий сил поднять голову, чтобы вдохнуть воздух. Полностью поглощенный своими раздумьями, никого не видя и не слыша, но отчаянно ища хоть какой-то выход, викарий едва не налетел на старика Гиббутса, который шел ему навстречу по дороге. Могильщик Гиббутс был еще и секретарем Садоводческого общества и из года в год в один и тот же день приходил к викарию с речью, начинавшейся всегда одинаково: «Я насчет выставки цветов, сэр…» После этого они обсуждали мельчайшие детали выставки, не замечая движения большой стрелки на часах, словно Время не упустило возможности украсть часок у Человека. На другой день обычно делалось объявление о Волдингской выставке цветов. Гиббутс должен был прийти три дня назад, но викарий вспомнил об этом только теперь.

– Здравствуйте, Гиббутс, – сказал он.

– Доброе утро, сэр, – ответил Гиббутс.

– Вы не были у меня насчет выставки.

– Разве, сэр?

– Не были. А ведь нам надо сделать объявление.

– Надо.

– А вы не пришли.

– Наверно, забыл, сэр.

– Что-то я не замечал прежде, чтобы вы забывали об этом, – проговорил викарий. – Ладно. Поговорим сегодня вечером.

– Конечно, сэр, – согласился Гиббутс. – Выставка цветов должна быть, как же иначе?

– Правильно.

– Нам надо ее устроить, сэр, даже если…

– Если что?

– О, ничего, сэр.

– Так вы зайдете после чая? – спросил викарий.

– Не имею ничего против, сэр.

Викарию ответ Гиббутса показался странным, и он внимательно посмотрел на него. И то ли у этого человека были тайны, которые он хотел скрыть, то ли он обиделся из-за подозрительного взгляда викария, но он сказал:

– Думаю, сэр, никакой выставки в этом году не будет.

– Не будет выставки цветов? Но она должна быть.

– Должна, сэр? – переспросил Гиббутс.

– А почему нет?

– О, я не знаю, сэр, – сказал могильщик.

– Почему нет?

– Правда, не знаю, сэр. Мне пора.

Гиббутс отправился дальше, и, хотя викарий продолжал вопрошать: «Почему?» – он сам отлично знал: традиционный уклад Волдинга сдавал свои позиции перед обычаями куда более древними и сильными.

Викарий продолжил путь, все еще без толку предаваясь своим мыслям, и неожиданно для себя оказался на придорожном лугу, где в сочной траве блестели звездочки маргариток. Он долго, ничего не понимая, оглядывался, пока не обнаружил вдалеке одного человека с косой. Кричать было бесполезно. Однако факт оставался фактом: всего один человек на лугу в тридцать акров, когда вся трава уже должна быть скошена. С сенокосилками обычно проблем не было, и хотя не все фермеры имели собственные машины, у Дровера всегда можно было взять одну внаем, да и в других местах тоже.

Викарий продолжил путь. Наконец-то показался первый дом, белое крыльцо которого викарий знал не хуже, чем астрономы какую-нибудь большую звезду. На сей раз ступеньки оказались непокрашенными. Потом он увидел игравших на улице детей. Это в учебное-то время! Викарий направился к ним, но они отступили от него, как отступают грачи, если появляется человек на лошади, а не бросились врассыпную, как бегут от пешехода; они именно отступили. Но викарию все-таки удалось подойти поближе к девочке лет одиннадцати, хотя он всей душой чувствовал, что дети боятся его. Девочка осталась одна и храбро смотрела прямо в глаза викарию, а тем временем солнце сверкало в ее волосах.

– Нэнси, почему ты не в школе?

– Миссис Энд отменила занятия.

– Почему? – удивился викарий.

– Не знаю. Ее нет.

– А что у вас сегодня было? – продолжал расспрашивать викарий, желая узнать правду.

– Должна была быть арифметика, – сказала Нэнси.

– Должна была быть. А что было?

– Миссис Энд сказала, что арифметика не нужна.

– Не нужна? Почему?

– Она сказала, миссис Энд сказала, что арифметики больше не будет, – ответила Нэнси.

Глава двадцать шестая

ОГОНЬ НА КАМНЕ

Викарий пришел на почту, взял бланк, адресовал его Перкину в Сничестер и, написав: «Приезжайте», – поставил в конце: «Викарий из Волдинга».

Миссис Дэтчери безразлично подвинула ему пачку писем, пролежавших на почте целый день, и викарий ушел, забрав их с собой.

Он мог бы увидеть еще много перемен, происшедших в деревне, но с него было достаточно: здесь запущенный сад, там нескошенная трава, и повсюду безразличие. Роза, когда-то украшавшая стену, надломлена и качается на ветру, плохо повязанный галстук болтается поверх пиджака, ворота, обычно в этот час закрытые, распахнуты настежь, и повсюду этакая мечтательность, грезы о чем-то, далеком от полей Волдинга и от простого привычного уклада жизни, который оставался неизменным все время, пока тут жил Анрел, да и не только Анрел. С одним исключением – и оно-то дало свои плоды, наполняя горечью душу викария. Он видел достаточно, поэтому, когда шел обратно по деревне, мимо домов своих прихожан, чувствовал себя почти как житель покоренной страны, словно он шел по городу, занятому победителями, почти, но пока еще не полностью, ибо в душе у него все еще жила надежда на Перкина, для которого творящийся в Волдинге ужас был не в новинку.

Итак, викарий возвратился домой и стал ждать Гиббутса, которому велел прийти после чая.

– Ну? – поинтересовалась Августа.

– Да, все изменилось, – сказал викарий. – Все изменилось.

– Что ты будешь делать? – со страхом спросила она.

– Я послал телеграмму Перкину. Тому человеку, о котором я говорил.

– Он сумеет это остановить?

– Я же сказал, – буркнул викарий, но тотчас изменил тон и заговорил тихо и терпеливо: – Будем надеяться, Августа, ведь то, что происходит, необычно. Такого не бывало в других приходах. О таком не пишут в современных книжках. Это должно было умереть тысячи лет назад. Жаль, что не умерло! Но это не из сегодняшней жизни. И этого не изучают в университетах, так что ученые не могут мне помочь.

– Епископ должен был помочь, – вздохнула Августа.

– Нет, – возразил Анрел. – Это невозможно. Это вне сегодняшних знаний. Он боялся, что я сошел с ума, и устроил мне экзамен. Все-таки мне кажется, я не до конца убедил его. Если бы я еще раз попросил о помощи, у него не осталось бы сомнений.

– Тогда я не понимаю, чем может помочь Перкин.

– Не понимаешь? Неужели не понимаешь? Перкин об этом знает. Он единственный, кто может помочь.

– Знает? Откуда он знает?

– Он видит их, – сказал викарий.

– Так… Он сумасшедший?

– Ну, неужели ты не понимаешь, что нас не спасет здравый смысл?

Августа надолго задумалась.

– Нет, – наконец проговорила она. – Нет. Ничего не выйдет.

Они долго молчали, как молчат осажденные воины, которым предстоит обед из крыс. Похоже, викарий и его жена были близки к последнему испытанию.

Потом Августа спросила:

– Когда он будет тут?

– Через неделю, – ответил Анрел.