Человек с Золотыми Серьгами
      Может быть, мне это приснилось. Но по крайней мере можете поверить - я в один прекрасный день сошел с городской магистрали, направился в доки и увидел покрытые слизью причалы, круто спускающиеся к воде, увидел и огромную серую реку, скользящую мимо, и потерянные вещи, которые уплывали по ней, переворачиваясь раз за разом, и подумал о народах и о безжалостном Времени, и увидел и подивился царственным судам, прибывшим недавно из-за моря.
      Именно тогда, если я не ошибаюсь, я и заметил прислонившегося к стене человека с золотыми серьгами, устремившего свой взгляд в сторону кораблей. Его кожа имела темный оттенок юга: густые черные волосы его усов слегка побелели от соли; он носил темный синий жакет, какой обычно носят матросы, и длинные ботинки мореходов, но взгляд его был направлен вдаль от стоящих в гавани судов, он, казалось, созерцал самые далекие вещи.
      Даже когда я заговорил с ним, он не повернулся ко мне, а ответил мне мечтательно, с тем же самым остановившимся взглядом, как будто его мысли остались в далеких и пустынных морях. Я спросил его, с какого он судна, ведь в порту их стояло немало. Парусные суда были там со свернутыми парусами и прямыми неподвижными мачтами, подобными зимнему лесу; пароходы были там, и огромные лайнеры выпускали праздный дым в сумерки. Он ответил, что не был ни на одном из них. Я спросил, на какой линии он работал, поскольку он совершенно очевидно был моряком; я упомянул все известные линии, но он их не знал. Тогда я спросил, где он работал и кем был. И он сказал: "Я работаю в Саргассовом Море, и я последний из пиратов, последний оставшийся в живых". И я пожал его руку, пожал несколько раз. Я сказал:
      "Мы боялись, что Вы умерли. Мы боялись, что Вы умерли". И он ответил печально: "Нет. Нет. Я слишком много грешил в Испанских морях: мне не позволяют умереть".
      Сон Короля Карна-Вутра
      Король Карна-Вутра, сидевший на троне, управляющий всем, сказал: "Я очень ясно видел вчера вечером царственную Вава-Нирью. Хотя частью она была скрыта большими облаками, которые проносились над ней непрерывно, снова и снова, но все же лицо ее было открыто и сияло в свете полной луны.
      Я сказал ей: "Пройдемся со мной к огромным бассейнам в покрытом садами прекрасном Истрахане, к бассейнам, где плавают лилии, дающие манящие грезы; или, сдвинув в сторону занавес висячих орхидей, пойдем со мной отсюда, от бассейнов, по тайной тропе через непроходимые джунгли, которые заполняют единственный проход между горами, скрывающими Истрахан.
      Они скрывают его и смотрят на него с радостью утром и вечером, когда бассейны полны странными отражениями. Они смотрят так, пока от их радости иногда не начинает таять смертоносный снег, который убивает альпинистов на одиноких высотах. В этих горах есть долины, которые старше лунных кратеров.
      Иди со мной туда или останься со мной здесь, и мы поедем в романтичные страны, о которых караванщики говорят только в песнях; или мы пойдем бесшумно по земле столь прекрасной, что даже бабочки, парящие над ней, когда они видят свои сияющие отражения в священных бассейнах, пугаются их красоты; и каждую ночь мы будем слушать бесчисленных соловьев, единым хором воспевающих звезды до самой смерти. Сделай это, и я пошлю герольдов в дальние страны с вестями о твоей красоте; и они побегут и прибудут в Сендару, и узнают о тебе люди, которые пасут отары коричневых овец; и из Сендары слух распространится по берегам священной реки Зот, пока люди, которые плетут плетни в полях, не услышат об этом и не запоют; но герольды должны идти на север по холмам, пока не прибудут в Сууму. И в этом золотом городе они должны сообщить королям, что сидят в своих высоких алебастровых дворцах, о твоих странных и внезапных улыбках. И часто на отдаленных рынках будет история твоя сказываться торговцами из Суумы, когда они сидят, сплетая долгие рассказы, чтобы привлечь людей к своим товарам.
      И герольды, миновав тот край, прибудут даже в Ингру, в Ингру, где люди танцуют. И там они должны рассказать о тебе, рассказать так, чтобы твое имя долго напевали в этом радостном городе. И там они должны нанять верблюдов и идти через пески пустынь к отдаленному Нириду, чтобы назвать имя твое одиноким людям в горных монастырях.
      Идем со мной теперь, ибо настала Весна".
      И когда я сказал это, она слабо, но все же заметно покачала головой. И когда это случилось, я вспомнил, что моя юность ушла, и что она мертва уже сорок лет".
      Шторм
      Они увидели небольшое судно, которое было далеко в море и которое носило имя "Petite Esperance". И из-за его изодранной оснастки и его необычного облика, какой мог иметь корабль из неведомых стран, они сказали: "Это не то судно, которое следует приветствовать, встречать или даже спасать из рук моря". И море восстало, как морю привычно, и маленькое судно из дальних краев было в его руках, и более ничтожными, чем когда-либо, казались его слабые мачты с парусами фантастических очертаний и с иностранными флагами. И море издало громкий триумфальный звук, на какой только море и способно. И затем возникла волна, которая была очень сильна, как девятый сын урагана и прилива, и скрыла маленькое судно и скрыла весь дальние части моря. И на это сказали стоявшие на твердой сухой земле: "Это было только маленькое, ничего не стоящее иностранное судно. Оно исчезло в море, и это хорошо и правильно, что шторм уничтожил его". И они отвернулись и наблюдали за маневрами купеческих судов, которые загружались специями и серебром; год за годом они приветствовали их в порту и хвалили их товары и давно знакомые паруса. И много лет минуло.
      И наконец с палубами и бортами, покрытыми золотой тканью; со старыми попугаями, которые знавали трубадуров, певших славные песни и чистивших их золотые перья; с полным трюмом изумрудов и рубинов; переполненный Индийской добычей; свертывающий свои истомленные в пути дивные паруса, галеон скользнул в порт, закрывая солнечный свет купеческим судам и ло! - он встал в ряд у крутого обрыва.
      "Кто ты?" спросили они, "чудесное странствующее судно?"
      И получили ответ: "Petite Esperance".
      "O!" сказали люди на берегу. "Мы думали, что вы давно утонули в море".
      "Утонули в море?" пропели моряки. "Мы не могли утонуть в море - у нас на борту были боги".
      Ошибка
      Добрая Слава, шагая однажды вечером по городу, увидела нарумяненное лицо Дурной Славы, фланирующей в свете газовых ламп; и многие преклоняли перед ней колени в дорожной грязи.
      "Кто Вы?" спросила Добрая Слава.
      "Я - Добрая Слава", сказала Дурная Слава.
      Тогда Добрая Слава неслышно скрылась так далеко, что никто не знал, куда она ушла.
      И Дурная Слава теперь двинулась дальше, и все ее поклонники поднялись и последовали за ней, и она повела их, как и большинство встреченных на пути, в свою родную преисподнюю.
      Истинная История Зайца и Черепахи
      Долгое время существовало среди животных сомнение, кто бегает быстрее Заяц или Черепаха. Некоторые говорили, что Заяц более быстр из этих двоих, потому что он имел такие длинные уши, а другие говорили, что Черепаха быстрее, потому что тот, чей панцирь столь тяжел, должен быть способен и бежать так же сильно. И увы! силы отчуждения и беспорядка бесконечно откладывали решающее соревнование.
      Но когда дело дошло почти до войны среди животных, наконец они смогли договориться, и было решено, что Заяц и Черепаха должны пробежать пятьсот ярдов, чтобы все увидели, кто же прав.
      "Дикая чушь!" сказал Заяц, и все, что смогли поделать его покровители, - просто заставить его бежать.
      "Соревнование я приветствую первой", сказала Черепаха, "я не стану уклоняться от него". O, как возрадовались ее сторонники!
      Страсти накалились до предела в день гонки; гусь бросился на лису и почти заклевал ее. Обе стороны громко обсуждали приближающуюся победу до самого начала состязания.
      "Я абсолютно уверена в успехе", сказала Черепаха. Но Заяц не сказал ничего, он казался усталым и измученным. Некоторые из его сторонников бросили его и перешли на другую сторону, громко приветствуя вдохновенные речи Черепахи. Но многие остались с Зайцем. "Мы не будем разочарованы в нем", они сказали. "Животное с такими длинными ушами просто обязано победить".
      "Беги тяжелее", говорили Черепахе ее болельщики.
      И "беги тяжелее" стало своего рода условным знаком, который все повторяли друг другу. "Тяжелый панцирь и тяжелая жизнь. Это - то, чего страна хочет. Беги тяжелее", они сказали. И эти слова не всеми были произнесены, но многие хранили их в своих сердцах.
      Затем все умолкли, и внезапно наступила тишина.
      Заяц умчался на сотню ярдов, и тогда оглянулся посмотреть, где его конкурент.
      "Это совершенно абсурдно", сказал он, "участвовать в гонках с Черепахой". И он сел и почесался. "Беги тяжелее! Беги тяжелее!" кричали некоторые.
      "Дайте ему отдохнуть", кричали другие. И "дайте ему отдохнуть" тоже стало девизом.
      И через некоторое время конкурент Зайца приблизился к нему.
      "Вот ползет эта проклятая Черепаха", сказал Заяц, и он встал и побежал так тяжело, как мог, чтобы не позволить Черепахе победить.
      "Эти уши победят", сказали его друзья. "Эти уши победят; они подтвердят бесспорную истину, которую мы высказали". И некоторые из них повернулись к сторонникам Черепахи и сказали: "Что же теперь с вашим животным?"
      "Беги тяжелее", ответили им. "Беги тяжелее". Заяц промчался еще почти три сотни ярдов, почти до финишного столба, когда внезапно до него дошло, как глупо он выглядит, бегая наперегонки с Черепахой, которая все не появлялась в поле зрения. И он снова сел и почесался.
      "Беги тяжелее! Беги тяжелее!" вопила толпа, и "дайте ему отдохнуть".
      "Как этим не воспользоваться?" сказал Заяц, и на сей раз он остановился навсегда. Некоторые говорили, что он уснул.
      Продолжалось отчаянное волнение в течение часа или двух, и затем выиграла Черепаха.
      "Беги тяжелее! Беги тяжелее! " кричали ее покровители. "Тяжелый панцирь и тяжелая жизнь: это залог успеха". И затем они спросили Черепаху, что означает ее достижение, а та спросила Морскую Черепаху. И Морская Черепаха сказала: "Это - великолепная победа сил стремительности". И затем Черепаха повторила это своим друзьям. И все животные не говорили ничего другого долгие годы. И даже в наши дни "великолепная победа сил стремительности" является девизом в доме улитки.
      А причина того, что данная версия гонки не слишком широко известна, очень проста. Очень немногие из тех, которые могли ее описать, пережили большой лесной пожар, который случился вскоре этого события.
      Огонь пронесся по зарослям ночью при сильном ветре. Заяц, Черепаха и немногие животные увидели его издалека с высокого открытого холма, который был на опушке леса, и они поспешно созвали встречу, чтобы решить, кого следует послать и предупредить животных в лесу.
      И они послали Черепаху.
      Единые Бессмертные
      Я слышал, как говорили, что очень далеко отсюда, в дурной стороне пустынь Катая и в краю, посвященном зиме, находятся все годы, которые мертвы. И там некая долина закрывает их и скрывает, как гласят слухи, от мира, но не от вида луны и не от тех лучей, которыми разносятся сны.
      И я сказал: я пойду отсюда путями мечты, и я приду в ту долину и войду и буду там носить траур о всех чудесных годах, которые мертвы. И я сказал: я возьму венок, венок траура, и положу к их ногам как символ моей печали об их судьбе.
      И когда я разыскивал цветы, цветы для моего траурного венка, лилия казалась слишком большой, лавр казался слишком торжественным, и я не нашел ничего достаточно изысканного или ровного, чтобы служить достойным подношением годам, которые мертвы. И наконец я сделал аккуратный венок из маргариток в той манере, какая была принята в один из тех годов, которые ныне мертвы.
      "Этого", сказал я, "недостаточно - венок не столь хрупок и не столь нежен, как один из тонких забытых годов". Но я взял свой венок в руки и пошел отсюда. И когда я ступил на тайный путь к той романтичной земле, где долина, о которой ходят слухи, сближается с гористой луной, я начал искать среди травы те бедные маленькие годы, которым я принес свое горе и свой венок. И когда я не нашел в траве ничего, я сказал: "Время разрушило и уничтожило их и не оставило даже самого слабого следа". Но глянув вверх в сиянии луны, я внезапно увидел колоссов, сидящих наверху, попирающих звезды и заполняющих ночь чернотой; и у ног этих идолов я увидел молящихся и дающих обеты королей, увидел все дни, которые есть, и все времена, и все города, и все нации, и всех их богов. Дым не тревожил их, огни жертвенников не достигали их колоссальных голов, они сидели там, неизмеримые, недостижимые, неуничтожимые.
      Я сказал: "Кто они?" Один ответил: "Единые Бессмертные". И я сказал печально: "Я пришел не для того, чтобы увидеть богов страха, но я пришел, чтобы пролить слезы и возложить цветы у ног нескольких лет, которые мертвы и не могут вернуться снова". Он ответил мне: "Они и есть годы, которые мертвы, Единые Бессмертные; все годы, которые есть - Их дети. Они создали их улыбки и смех; всех земных королей Они короновали, всех богов Они создали; все события стекают с Их ног как реки, миры - это летящие камешки, которые Они уже бросили, и Время, и все его столетия позади него становятся на колени здесь, склоняя главы у Их могучих ног подобно вассалам". И когда я услышал это, я отвернулся с моим венком, и возвратился в свою землю успокоенный.
      Притча
      Жил-был когда-то очень серьезный Пуританин, который считал, что грешно танцевать. И ради своих принципов он тяжело работал и вел рьяную жизнь. И любили его все те, кто ненавидел танцы; а те, которые любили танцы, уважали его также; они говорили: "Он - чистый, хороший человек и действует в согласии со своим внутренним убеждением".
      Он сделал много, чтобы воспрепятствовать танцам, и помогал запрещать многие воскресные развлечения. Некоторые виды поэзии, как он говорил, ему нравились, но не особенно причудливые, поскольку иначе поэзия могла развратить мысли самых юных. Он всегда одевался в черное.
      Он весьма интересовался моралью и был весьма искренен; и так росло на Земле уважение к его честному лицу и к его ровной белой бороде.
      Однажды ночью Дьявол явился к нему во сне и сказал:
      "Привет".
      "Изыди", сказал этот серьезный человек.
      "Нет, нет, друг", сказал Дьявол.
      "Не смей называть меня другом", он ответил смело.
      "Ну-ну, друг", сказал Дьявол. "Вы ли не разделяли танцующие пары? Вы ли не сдерживали их смех и их проклятую радость? Вы ли не носили мою черную ливрею? O друг, друг, Вы не знаете, что за отвратительная вещь - сидеть в аду и слышать счастливых людей, поющих в театрах, поющих в полях и шепчущихся после танцев под луной", и он склонился с жутким проклятием.
      "Это ты", сказал Пуританин, "и помещаешь в их сердца злое желание танцевать; и черная ливрея - собственность Бога, а вовсе не твоя". А Дьявол рассмеялся высокомерно и заговорил.
      "Он только и создал, что глупые цвета", сказал он, "и бесполезные рассветы на склонах холмов, обращенных на юг, и бабочек, порхающих по ним, как только восходит солнце, и дурацких дев, приходящих потанцевать, и теплый безумный Западный ветер, и худшее из всего - пагубную Любовь".
      И когда Дьявол сказал, что Бог создал любовь, наш серьезный человек вскочил в кровати и закричал: "Богохульство! Богохульство!"
      "Это правда, " сказал Дьявол. "Это не я посылаю деревенских дураков обниматься и шептаться с глазу на глаз в лесу, когда луна стоит высоко. Я даже не могу выносить самого вида их танцев".
      "Тогда, " сказал человек, "я принял правое за неправое; но как только я проснусь, я буду снова бороться с тобой".
      "O, нет, не будешь", сказал Дьявол. "Ты не пробудишься от этого сна". И где-то далеко черные стальные двери Ада открылись, и рука об руку эти двое шагнули внутрь, и двери закрылись за ними. А они все шли вместе, плелись дальше и дальше в адские бездны, и было наказание Пуританина таково: знать, что он заботился на Земле об одном только зле, каковое и причинял людям.
      Возвращение Песни
      "Лебеди поют снова", сказал друг другу боги. И глядя вниз, ибо мои мечты унесли меня с какой-то ярмарки в далекую Вальгаллу, я увидел под собой, переливающийся шар немногим больше звезды, сияющий красиво, но слабо; и ввысь и ввысь от него, становясь все больше и больше, взлетали стаи белых, неисчислимых лебедей, поющих, поющих и поющих, пока не стало казаться, что сами боги стали дикими кораблями, плывущими в океане музыки.
      "Что это?" спросил я того бога, который казался самым скромным.
      "Всего лишь миру пришел конец", он сказал мне, "и лебеди возвращаются к богам, отдавая дар песни".
      "Весь мир мертв!" вскрикнул я.
      "Мертв", сказал тот, что был самым скромным из богов. "Миры не вечны; только песня бессмертна".
      "Смотри! Смотри!" Он сказал. "Скоро появится новый". И я посмотрел и увидел жаворонков, спускающихся вниз с престола богов.
      Весна в Городе
      На углу улицы сидела и играла с ветром печальная Зима.
      Еще покалывал холод пальцы прохожих, и еще их дыхание было видимо, и еще прятали они свои подбородки в воротники пальто, когда налетал порыв ветра, еще освещенные окна посылали на улицу мысль о романтическом комфорте вечерних огней; все это еще было, но все же трон Зимы шатался, и каждый бриз приносил вести о новых крепостях, потерянных на озерах или арктических склонах. И не как король Зима появляется теперь на улицах. Когда город был разукрашен блеском белого, чтобы приветствовать Зиму как завоевателя, она въезжала с блестящими сосульками и с надменной свитой ветров. А теперь она сидит с небольшим ветром на углу улицы подобно какому-нибудь старому слепому нищему с голодной собакой. И как к старому нищему подходит Смерть, и настороженные уши слепого пророчески слышат ее отдаленную поступь, так проник внезапно в уши зимы Звук из соседнего сада, звук приближающейся Весны, когда она шагала по клумбам, засаженным маргаритками. И Весна, приблизившись, посмотрела на загнанную бесславную Зиму.
      "Началось", сказала Весна.
      "Тебе нечего делать здесь", ответила Зима. Однако она натянула свой серый разодранный плащ, поднялась и позвала свой маленький жестокий ветер. Потом она вошла в переулок, который вел на север, и зашагала дальше и дальше.
      Клочки бумаги и высокие облака пыли летели с ней вплоть до внешних ворот города. Там она обернулась и сказала Весне: "Ты не сможешь ничего сделать в этом городе"; потом она пошла домой по суше и морю и слышала вой своих старых ветров за спиной. Лед разбивался позади нее и проваливался вниз подобно флотам. Слева и справа от нее летели стаи морских птиц, а далеко впереди торжествующие крики гусей раздавались подобно звукам горна. Все выше и выше она становилась, пока шагала на север, и все более величественным становилось выражение ее лица. Сначала она миновала усадьбы за один шаг, а потом и округа. Вскоре зима пришла снова в белоснежные замороженные страны, где волки вышли встретить ее, и, укрывая себя снова старыми серыми облаками, шагнула в ворота своего нерушимого дома. Эти два старых ледяных барьера качались на ледяных столбах, которых никогда не касался солнечный луч.
      Так что город достался Весне. И она осматривала его, решая, что сможет с ним сделать. Тут она увидела удрученного чем-то пса, бродившего по дороге; она спела ему, и пес радостно подпрыгнул. Я увидел его на следующий день играющим с чем-то в воздухе. Рядом были деревья, она подошла к ним и зашептала. И они запели древесную песню, которую только деревья могут слышать, и зеленые почки появились как звезды в сумерках, тайно, одна за другой. Она пошла в сады и пробудила от сна теплую мать-землю.
      На небольших участках, голых и пустынных, она вызвала подобно пламени золотой шафран или его фиолетового брата, подобного призраку императора. Она украсила уродливые задние части неопрятных зданий - где-то сорняками, где-то молодой травой.
      Она сказала воздуху: "Будь радостен" Дети узнали, что маргаритки появились в нечасто посещаемых углах. Петлицы стали появляться в пальто молодых людей.
      Дело Весны было сделано.
      Как Враг пришел в Тлунрану
      Давным-давно было предсказано, что враги войдут в Тлунрану. И дата гибели была известна и ворота, через которые она придет, но никто не предсказывал, кем был враг, знали только, что он принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей. Тем временем Тлунрана, этот тайный лама-серай, эта опора колдовства, была ужасом долины, в которой стоял город, и для всех стран вокруг Тлунраны. Столь узки и высоки были окна и столь странно они светились ночью, будто смотрели на людей хитрым оценивающим взглядом демонического нечто, таившегося в темноте. Кто были маги и предводитель магов, и великий архи-волшебник этого скрытого места, никто не знал, поскольку они прибыли в вуалях и широких черных плащах, полностью скрывавших лица и фигуры.
      Хотя гибель была близка и враг из пророчества должен был явиться той самой ночью через открытые на юг двери, названные Вратами Гибели, скалистые отроги и здания Тлунраны еще оставались таинственно тихими, ужасными, темными и увенчанными пугающей судьбой. Нечасто кто-либо смел блуждать поблизости от Тлунраны ночью, когда крики магов, призывавших Неизвестного, слабо возносились над внутренними покоями, пугая парящих в воздухе летучих мышей. Но в последнюю ночь из крытого черной соломой дома у пяти сосен вышел человек, чтобы увидеть Тлунрану еще раз, до того как враг, который принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей, выступит против города и Тлунраны не будет больше.
      Он шел по темной долине как отъявленный смельчак, но страхи давили на него; его храбрость выдерживала их вес, но склонялась все ниже и ниже. Он вошел в южные ворота, что носили имя Врат Гибели. Он вошел в темный зал и поднялся по мраморной лестнице, чтобы увидеть последние мгновения Тлунраны. На вершине лестницы висел занавес черного бархата, и человек прошел в палату, увешанную тяжелыми занавесами, в комнаты, где царил мрак чернее всего, что мы можем себе представить.
      В палате по ту сторону занавеса, видимые сквозь свободный сводчатый проход, маги с зажженными тонкими свечами творили свое колдовство и шептали заклятия. Все крысы сбежали из этого места, с визгом устремившись вниз по лестнице. Человек из крытого черной соломой дома прошел через эту вторую палату: маги не смотрели на него и не прекращали шептать. Он миновал их, раздвинул тяжелый занавес того же черного бархата и вошел в палату черного мрамора, где ничто не шевелилось. Только одна тонкая свеча горела в третьей палате; здесь не было окон. На гладком полу, под гладкой стеной стоял шелковый павильон, завесы которого были накрепко притянуты друг к другу. Здесь было святое святых этого зловещего места, его внутренняя тайна. Со всех сторон палаты сидели темные фигуры, мужчины, женщины, укрытые плащами камни, или животные, обученные хранить тишину. Когда ужасная неподвижность тайны стала невыносимой, человек из крытого черной соломой дома под пятью соснами подошел к шелковому павильону и смелым и нервозным нажатием руки отодвинул одну из занавесей в сторону. И он увидел внутреннюю тайну и засмеялся. И пророчество было исполнено, и Тлунрана больше не была никогда ужасом долины, а маги оставили свои потрясающие залы и бежали через поля. Они кричали и били себя в грудь, поскольку смех был врагом, который должен был явиться в Тлунрану через ее южные ворота (названные Вратами Гибели), и он - тот, кто принадлежал к числу богов, хотя и жил среди людей.
      Проигрышная Игра
      Однажды в таверне Человек встретился лицом к черепу со Смертью. Человек вошел весело, но Смерть никак не приветствовала его, она сидела, зловеще склонившись над кувшином вина.
      "Ну-ну", сказал Человек, "мы были врагами долго, и если бы я проиграл тебе, то все же не был бы так неприветлив". Но Смерть осталась недружелюбной, не отводя глазниц от вина и не говоря ни слова в ответ.
      Тогда Человек заботливо придвинулся ближе и, сохраняя еще радушный тон, продолжил: "Ну же, ты не должна обижаться на поражение". И все же Смерть была мрачна и уныла; она потягивала свое неведомое вино, не смотрела на Человека и желала с ним говорить.
      Но Человек ненавидел уныние и в животном и в боге, и лицезрение падения его врага сделало человека несчастным, тем более, что он сам был тому причиной. И человек попытался остаться приветливым.
      "Разве не ты убила Динатерия?" сказал он. "Не ты устранила Луну? Что ж! Ты еще победишь меня". Раздался сухой и лающий звук - Смерть заплакала и ничего не сказала; и тогда Человек встал и удалился, не переставая удивляться; ведь он не знал, что Смерть плакала из жалости к противнику. Может быть, она знала, что теперь не будет такого развлечения - ибо старая игра была закончена, и Человек ушел. А может быть, дело совсем в другом - по некой скрытой причине она так никогда и не сумела повторить на Земле свой лунный триумф.
      Подъем Пикадилли
      Спускаясь по Пикадилли, неподалеку от Гросвенор-Плэйс, я как-то раз увидел, если моя память не изменяет мне, рабочих без пальто - или мне так показалось. Они держали кирки в руках и носили вельветовые брюки и такие небольшие кожаные полосы ниже колен, которые известны под удивительным названием "Йорк-Лондон".
      Они, казалось, работали с особой страстностью, так что я остановился и спросил, что они делают.
      "Мы поднимаем Пикадилли", сказал мне один.
      "Но в это время года?" сказал я. "Это обычно в июне?"
      "Мы не то, чем мы кажемся", сказал он.
      "О, я понимаю", произнес я, "Вы делаете это ради шутки".
      "Ну, не совсем так", он ответил мне. "Не вполне".
      И затем я посмотрел на ту часть грунта, которую они уже выбрали. И хотя яркий дневной свет был у меня над головой, там внизу была тьма, полная южными звездами.
      "Было шумно и плохо, и мы устали от этого", сказал тот, кто носил вельветовые брюки. "Мы - не то, чем мы кажемся". Они поднимали Пикадилли целиком.
      После пожара
      Когда это случилось - неведомое число лет спустя, и мир поразила черная, не отмеченная на карте звезда, некие огромные существа из другого мира явились на пепелище, чтобы взглянуть, не осталось ли там чего-нибудь, что стоило бы запомнить. Они говорили о больших вещах, которые были известны миру; они упомянули мамонта. И затем они увидели храмы человека, тихие и лишенные окон, взиравшие вокруг подобно пустым черепам.
      "Здесь было нечто большое", сказал один, "в этих огромных местах. Это был мамонт". "Нечто большее, чем он", сказал другой.
      И затем они обнаружили, что величайшей вещью в мире были мечты человека.
      Город
      Во времени, как и в пространстве, мое воображение бродит далеко отсюда. Оно отвело меня однажды на край каких-то утесов, низких, красных, встававших над пустыней: неподалеку от пустыни находился город. Был вечер, и я сидел и наблюдал за городом.
      Теперь я видел людей, которые появлялись по трое, по четверо, прокрадываясь из ворот того города - числом около двадцати. Я слышал гул мужских голосов в вечернем воздухе.
      "Хорошо, что они ушли", говорили они. "Хорошо, что они ушли. Мы можем теперь заняться делом. Хорошо, что они ушли". И люди, которые оставляли город, уходили все дальше по песку и скрывались в сумерках.
      "Кто эти люди?" спросил я своего сияющего предводителя.
      "Поэты", ответило мое воображение. "Поэты и художники".
      "Почему они ускользают?" спросил я его. "И почему люди так довольны, что они ушли?" Воображение ответило: "Должно быть, гибель грозит этому городу, но что-то предупреждает их, и они спасаются. Ничто не может предупредить людей". Я слышал, как разносятся над городом пререкания голосов, обсуждающих торговые дела. И затем я также ушел, ибо лик неба зловеще исказился.
      И только тысячу лет спустя я проходил тем же путем, и там не было ничего, даже среди сорняков, что напоминало бы о стоявшем на краю пустыни городе.
      Пища Смерти
      Смерть была больна. Но они принесли ей хлеб, который делают современные пекари, белый, с квасцами, и консервированное мясо из Чикаго, со щепоткой нашего современного заменителя соли.
      Они отнесли ее в гостиную большого отеля (в этой душной атмосфере смерть дышала более свободно), и там они дали ей свой дешевый Индийский чай. Они принесли ей бутылку вина, которое сами называли шампанским. Смерть выпила это. Они принесли газету и отыскали доступные лекарства; они дали ей пищевые продукты, рекомендованные для инвалидов, и немного микстуры, как предписано рецептом.
      Они дали ей немного молока и боракс, этот наркотик английских детей.
      Смерть встала окрыленной, сильной, и снова зашагала по городам и весям.
      Одинокий Идол
      Мне достался от друга старый диковинный камень, слегка свиноподобный идол, которому никто не молился.
      И когда я увидел его меланхоличное положение, увидел, как он сидел, скрестив ноги и внимая мольбам, держа небольшой бич, сломавшийся много лет назад (и никто не исправил бич, и никто не молился, и никто не шел с визжащей жертвой; а он был богом), тогда я сжалился над небольшой забытой вещью и молился ей так, как, возможно, молились давно, перед прибытием странных темных судов. И я склонился и сказал:
      "O идол, идол из твердого бледного камня, неподвластного годам, O держатель бича, склони свой слух к моей мольбе.
      O маленький бледно-зеленый образ, пришедший издалека, знай, что в Европе и в других окрестных странах слишком скоро уходят от нас сладость и песни и львиная сила юности: слишком скоро ее румянец исчезает, ее волосы становятся седыми, и наши любимые умирают; слишком хрупка красота, слишком далека слава, и годы летят слишком скоро; появляются листья и падают, все рушится; теперь осень царит среди людей, осень и жатва; здесь несчастья, борьба, смерть и плач, и все прекрасное не остается с нами, а исчезает, как сияние утра над водой.
      Даже наши воспоминания тают со звуками древних голосов, сладостных древних голосов, которые больше не касаются нашего слуха; самые сады нашего детства исчезают, и тускнеет с годами даже наше духовное око.
      O, нет больше друга Времени, ибо тихо мчатся его жестокие ноги, топча все самое лучшее и волшебное; я почти слышу рычание лет, бегущих за ним как собаки, и им потребуется совсем немного, чтобы разорвать нас.