— Куда вы торопитесь?

— Уже никуда, — ответила я, осознав, что спешить больше не надо, что выход найден.

Он стоял и улыбался, не выпуская меня из объятий.

— Вадим Александрович, — прошептала я, закрывая глаза, — Вадим, не уходите. Останьтесь со мной.

Мне захотелось рассказать ему о том, как я несчастна, как не хватает мне его сильных рук, как остро я ощущаю потребность в том, чтобы меня оберегали. Я хочу быть слабой, чтобы меня защищали, я хочу осознавать себя женщиной, чтобы быть ею.

Но слова не давались мне. Я поняла: вот мгновение, которое больше никогда не повторится — ни наяву, ни во сне. И я с благоговейным трепетом поцеловала его руку.

— Не уходите, — умоляла его я, и он не двигался с места.

Но сон растаял, так я и открыла глаза с ясным понимаем того, что я не одна в комнате.

Для меня каждое прикосновение Вадима Александровича наяву было праздником. Сложно сказать, что испытывала я, когда он целовал мне ладони или просто помогал спуститься с террасы или выбраться из лодки. Достаточно было малейшего соприкосновения с его руками, чтобы я ощутила себя слабой, маленькой, полностью во власти этих сильных рук, но в то же время и защищенной от всего мира.

Боже мой, Боже мой! Я не знаю, как назвать то новое чувство, которое переполняло меня: была ли это мимолетная влюбленность или просто я увидела в Вадиме Александровиче близкого мне человека. Трудно было думать о том, что я замужем за одним мужчиной, а стремлюсь увидеть другого, но не думать о Любомирском я уже не могла.

Он стал для меня чем-то совершенно необходимым, как воздух, как свет, как вода. Я перестала испытывать неловкость при разговорах с ним, мне хотелось проводить с Вадимом Александровичем все больше и больше времени. Меня влекло к нему, но в то же самое время я боялась показаться смешной или глупой. Все чувства смешались в моей душе.

Я стала женщиной, которая чувствует только свою невесомость и прикосновение любимых страстных губ. Нет, нет и нет!.. Не может быть!.. Неправда!.. Слишком жестоко было бы проснуться, открыть глаза и увидеть высокий потолок. Каждое мгновение я видела его глаза — огромные, жестокие, черные от страсти, которая читалась во взгляде, в изгибе бровей, в трепете ресниц.

«Господи, — ежечасно молила я, — дай мне насладиться преступлением твоих заповедей! Накажи, если тебе это надо, но продли сладкую муку прикосновения его губ. Прости, но одари меня еще хоть на несколько мгновений его дыханием, поцелуями…»

Вадим Александрович по-прежнему был весел и мил со мною: у него было достаточно времени для бесед и чтения мне книг, он развлекал меня, ухаживал за мною. И вместе с тем мне казалось, что мой супруг вовсе не обеспокоен постоянным присутствием Любомирского. Если раньше он замечал каждого моего поклонника, то теперь он не говорил ни слова о Вадиме Александровиче. В своем летнем увлечении я даже не задумалась об этом, считая, что Александр Михайлович занят работой и я ему совершенно неинтересна.

Минула гадательная ночь, постепенно мои страхи и волнения успокоились, я принимала Вадима Александровича, стараясь поменьше думать о муже. Вадим Александрович будто благосклонно принимал мое влечение к нему, но о любви больше не говорил ни слова. Я же, хоть и чувствовала себя заслоненной им от целого мира, не была защищена от своего главного противника — самой себя.

Представляю себе, какая жара царила в городе, если на дачах, где нас окружали лес, сады и пруд, было невыносимо. Теперь гулять можно было только рано утром или поздно вечером — когда солнце спускалось уже за линию горизонта.

Было раннее утро. Мы с Вадимом Александровичем встретились у пруда. Не сказать, что идея гулять по утрам меня особенно привлекала, но я решила попробовать. К моему удивлению, утро пришлось мне по душе — на траве лежала роса, изредка сверкая на солнце, воздух был ароматный и густой. День обещал быть жарким.

— Вот красота! — восхищенно воскликнула я. — И как вы, Вадим Александрович, узнали, что в природе возможно подобное время суток?

Он улыбнулся.

— Природа приготовила нам много сюрпризов.

— Безбожник, — проворчала я, ухватившись за его слова. — Вам следовало бы говорить мне о мире Божьей красоты, о творениях Всевышнего.

— Зачем мне говорить о том, во что я практически не верю. А вот вы поступаете дурно, насмехаясь над святыми вещами. Кто знает всю правду о нашем мире? Вы? Сомневаюсь.

— Может быть, вы? — в свою очередь, спросила я Любомирского.

— Нет, нет! Боже меня избавь!

— Не поминайте имя Божье всуе!

— Простите. Но я на самом деле не знаю и знать не хочу.

Он остановился, остановилась и я, невольно заметив, что подол моего платья уже весь мокрый от росы.

— Но что же вы замолчали? — спросила я.

— Знать не хочу, а может быть, и боюсь. — Он снова прислушался.

— Боитесь, — рассмеялась я. — Вы? Не может быть! Я никогда не поверю, что вы можете чего-то бояться!

Мы снова пошли по заросшей травой дорожке, я шла чуть впереди, отставая от меня на шаг, шел Вадим Александрович.

— А вот, представьте себе, Анна Николаевна, боюсь… Вдруг обнаружится в какой-то момент, что то, во что вы изо всех сил не верили, существует! А? Каково? Мне лично не по себе от подобных мыслей. Просто мороз по коже!

— Опять вы смеетесь! — упрекнула его я.

— Нет, нет и нет! Какие тут могут быть насмешки?.. Представьте себе: мы погуляли с вами, я проводил вас до дому, пошел к себе. Сажусь за переводы, а никаких интересных мыслей нет, работа не идет, за окном гудят пчелы, и я засыпаю… Просыпаюсь неожиданно в незнакомом месте, у ворот огромного города, окруженного высокой каменной стеной.

Я невольно рассмеялась, представив себе Вадима Александровича спящего у ворот незнакомого города. Любомирский строго на меня взглянул, и я спрятала улыбку.

— И тут подходит ко мне, — продолжил он, — некий старичок со связкой ключей на поясе.

— Постойте! — воскликнула я. — У вас получается совсем старомодная история!

— Я знаю, — сказал Вадим Александрович, — слушайте же!

— Да, я вся внимание! Кто же этот удивительный старичок, который в наш век всю еще служит привратником со связкой ключей на поясе?

— Апостол Петр. Я оборвала смех.

— Не понимаю вас.

— Все проще простого. Мы не знаем даты нашей смерти, как и даты рождения, заранее. Ведь могу же я умереть, вернувшись на рощинскую дачу? Могу. И, попав на Божий суд, как я буду себя чувствовать? Уж поверьте мне, Анна Николаевна, прескверно! Потому как всю жизнь бегал от святого причастия, как бес от ладана, не любил я наших священников и был человеком далеко не святого образа жизни. И придется мне раскаяться в том, что не верил я в милость Божью, жил в скверне и праздности… И милый старичок со связкой ключей у пояса может и не пустить меня в большой город, а укажет мне совсем иной путь. Туда, где жарко… Почти как здесь. И что я смогу поделать? Ничего, моя драгоценная Анна Николаевна!.. Вам же я советую начать верить прямо сейчас.

— Вы говорите почти так же, как мой духовный отец.

— Я открыл в себе новый талант — с вашей помощью, разумеется.

— У вас есть шанс стать проповедником. Вадим Александрович в раздумье покачал головой.

— Если вы будете холодны ко мне и так и не решитесь бросить супруга, то с горя я уйду в монастырь и посвящу свою жизнь борьбе с плотскими удовольствиями.

Я поняла, что мои щеки начинают розоветь.

— Вы неисправимы, Вадим Александрович, — сказала я недовольно.

— Не знаю, что способно меня исправить!

— А откуда вы знаете эту забавную историю о большом городе за высокой стеной?

— Давным-давно, — голосом опытного сказочника почти пропел Любомирский, но оборвал тягучий мед сказки, — мне рассказывала нянька, когда я был совсем маленьким мальчиком. Давным-давно я был маленьким мальчиком и любил нянькины сказки. Это нормально, когда дети любят сказки. Главное, чтобы все было вовремя и в меру. Как вы считаете, Анна Николаевна?

— Я согласна с вами.

— Ох уж эти нянькины сказки, — задумчиво произнес Вадим Александрович, — герой в них отважен и побеждает всех своих соперников. И царевна достается ему… И клад… И еще он в рай попадет пре-непременно. Хоть и дурак. Что поделать, я давно уже не ребенок, а очень люблю сказки. Вернее, верю в них. Скажите мне, Анна Николаевна, дурно ли верить в сказки в моем возрасте?

— Нет, не дурно.

— Может быть, опасно?

— Нет, не думаю.

— Надеюсь, — резюмировал Вадим Александрович, — на Высшем суде мне не поставят в вину то, что всю свою жизнь я любил сказки и верил в них больше, чем во что бы то ни было.

И опять он прислушался.

— Что с вами, Вадим Александрович? — не удержалась от вопроса я.

— Мне все кажется, что кто-то поет не очень далеко от нас.

— Поет?

— Да. Скажите мне, что я сумасшедший, но я настаиваю на своем. Мне уже несколько минут мерещится.

— Боже мой…

— Галлюцинации от жары, — предположил Вадим Александрович.

И мы пошли дальше, но тут и я услышала звонкий голос, не очень сильный, но приятный. И навстречу нам вышла Вирсавия Андреевна. Одета она была в светлое платье с оголенными до локтей руками, маленькая шляпка не закрывала ее лица.

— Доброе утро! — крикнула она нам издали.

— Это Вирсавия Андреевна, — сказала я Вадиму Александровичу, желая представить их друг другу.

— Я вижу, что это Вирсавия Андреевна, — ответил Любомирский. — Мы знакомы.

— Здравствуйте, моя дорогая Анна Николаевна, — сказала Вирсавия Андреевна, подходя к нам. — Доброе утро, Вадим Александрович. Я слышала, что вы в России, но не знала, где вы прячетесь.

— Рад вас видеть! — с восхищенной улыбкой ответил Вадим Александрович. — Признаюсь, я скучал!

— Ох, не лгите, льстец! — сказала Вирсавия Андреевна. — Идемте гулять все вместе! — весело предложила она, вероятно в душе забавляясь, что нарушила наше уединение.

— Я не знала, что вы на дачах! — сказала я.

— Я сама не знала, что буду здесь, — призналась Аверинцева. — Мы приехали вчера очень большой и шумной компанией. Всю ночь играли в преферанс. Теперь там все спят, а я отправилась гулять. Ни за что не простила бы себе, если бы пропустила такое прекрасное утро. А они, — Вирсавия Андреевна пренебрежительно махнула рукой в сторону дач, — пусть побеспокоятся, обнаружив, что меня нет.

Она была удивительно привлекательна. Ее полуобнаженные руки хватали то высокие травинки, то цветы, и сама она была подвижна и неутомима, как ртуть.

— Я слышал, как вы пели, — сказал Вадим Александрович.

— И зря! Я не люблю, когда другие слышат, что я пою.

— Почему? — спросила я с удивлением.

— Видите ли, прежде, когда был жив мой супруг, он часто развлекался тем, что просил меня спеть в присутствии гостей, теперь я ненавижу, когда меня слушают, так что я пою исключительно только для себя.

— Нам с Вадимом Александровичем следует извиниться перед вами — мы слышали вас, — сказала я.

— Принимаю все ваши извинения, — серьезно сказала Вирсавия Андреевна.

— Кстати, что это было? — подал голос Вадим Александрович, немного отставший от нас.

— Что-то народное, кажется. Я не помню, где слышала эту песню. Бывает же такое: услышишь раз — и запомнишь на всю жизнь, а где услышала, кто пел — и вспомнить невозможно!

Она неожиданно рассмеялась, обнажив белые влажные зубы, и повернулась к Вадиму Александровичу. Сердце мое остановилось. Слишком красивой была Вирсавия Андреевна в тот момент. Слишком восхищенно смотрел не нее Вадим Александрович. Слишком жарким становился день…

Но Аверинцева тут же повернулась ко мне.

— И хочется вам прятаться под шляпами и зонтиками? — спросила она меня, оглядывая белые кружева моего нового зонтика.

Я пожала плечами.

— Я уже обожгла руки на солнце, — призналась я.

— В столице сумасшествие, — громко зашептала мне Вирсавия Андреевна, — все дамы оставили кружева и ленты и стали загорать! Вы можете не поверить, но даже Великие Княжны загорают! Посмотрите на меня — какая я смуглая.

— «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня…» — сказал задумчиво Вадим Александрович.

Вирсавия Андреевна поправила прядь волос.

— Почти что так. Может быть, не столь романтично, но почти так.

Она и вправду была смугла, но потемневшая кожа только подчеркивала ее красоту.

Солнце поднималось все выше, день становился все жарче. Я пригласила Вирсавию Андреевну и Вадима Александровича к себе на дачу. Без труда словоохотливая Вирсавия Андреевна завязала разговор о взаимоотношениях мужчин и женщин. Шутили, смеялись, говорили порой и серьезно. Вадим Александрович галантно представлял женщин в виде ангелов со спрятанными крыльями, Вирсавия Андреевна пыталась его разубедить.

— Ну, мой любезнейший Вадим Александрович, ответьте мне тогда на такой вопрос: если вы начали защищать женское сословье, почему вы не женаты до сих пор?

«О Боже мой! — подумала я. — Неужели надо было задавать подобные вопросы? Ведь Вадим Александрович не постесняется с ответом!»

— Почему? — переспросил тот. — Наверно, чтобы не разочароваться!

Вирсавия Андреевна взглянула на меня.

— Вот достойный ответ мужчины. Сначала с вами побеседуют, как с равной, а потом отшутятся, ссылаясь на вашу неполноценность!

Я пожала плечами.

— Но ведь и вы, Вирсавия Андреевна, — ответила я, — не из тех сумасшедших дам, которые пытаются доказать, что они, женщины, равны мужчинам.

— Нет, конечно, мне еще только этого не хватало!

— Но иногда вы ведете себя именно так! — воскликнул Вадим Александрович.

Вирсавия Андреевна взяла в руки чашку с чаем.

— Видите ли, я вдова… Меня приструнить некому… Любомирский рассмеялся.

— Вы видели, Анна Николаевна, как талантливо была обыграна последняя фраза?!

Вирсавия Андреевна скромно потупила взгляд, пряча довольную улыбку.

— Но если говорить серьезно, — задумчиво продолжила она, — я готова признать, что я прилично отстаю от вас, например, Вадим Александрович. И в образовании у меня пробел, и жизненного опыта не так чтобы много… Но почему это многие господа, а!… — она махнула рукой. — Глупая тема и бесполезная.

Несколько минут мы сидели молча и пили чай.

— Повернем тему иначе, — предложил вдруг Вадим Александрович, — сейчас вы, Вирсавия Андреевна, можете так рассуждать, а будь вы замужем? Что тогда?

Аверинцева оживилась.

— Тут есть много вариантов! Будь жив мой супруг, так я и по сей день развлекала бы наших гостей пением. Вы, Анна Николаевна, никогда не пели по настоятельной просьбе супруга? Нет? Счастливая женщина!.. И не было бы у меня вообще никаких мыслей… Одни только желания — к модистке раньше уехать, в альбом побольше стихов заполучить. Есть другой вариант. Была бы я замужем за обычным человеком, знала бы о подобных идеях и говорила бы: «Да, пожалуй, интересно, но это все для неудачниц и старых дев. Я-то дама приличная. И мой Петечка все равно лучше всех — пьет в меру, по-крупному не играет, детишки у нас. Какие мне идеи? И так все у меня есть, слава Богу!..» Я не удержалась и фыркнула.

— Не могу вас представить, Вирсавия Андреевна, в такой обстановке, — сказала я, качая головой.

— Я и сама не представляю, — призналась она, — но есть еще один вариант.

— И какой же? — спросила я, ожидая, что сейчас Вирсавия Андреевна скажет о том, что было бы, если бы она придерживалась крайних взглядов.

— Вариант, если бы моим мужем был Вадим Александрович.

Я невольно посмотрела на Любомирского, но на его лице не дрогнул ни один мускул, он только весело и совершенно беззаботно рассмеялся и приготовился слушать, что скажет Аверинцева. Но мне стало не по себе. Прекрасно понимая, что Вирсавия Андреевна скорее всего догадывается о моем отношении к Вадиму Александровичу, я приготовилась к худшему.

«Для чего она затеяла эти рассказы? — недоумевала я. — Чтобы сделать больно мне? Досадить Вадиму Александровичу? Зачем?»

— Постойте, Вирсавия Андреевна! — сказал Любомирский.

«Хоть один нормальный человек! Пусть Вадим Александрович попросит Вирсавию Андреевну оставить свои фантазии при себе, — подумала я. — Надеюсь, сейчас все прекратится, а то я, кажется, покраснела, как гимназистка, и выдала себя с головой!»

— Да? — отозвалась она.

— Если на то пошло, — сказал Вадим Александрович, — так расскажите вашу историю полностью — при каких обстоятельствах мы поженились, почему, как давно.

«Нет! — хотелось крикнуть мне, я едва смогла сдержаться. — Они безумны оба! Сумасшедший день! И ужасная жара!» Я раскрыла веер, но больше для того, чтобы спрятать свой предательский румянец.

— Слушайте же! — воскликнула она, уже придумав свою байку. — Год назад, когда вы все еще не знали, куда поедете и как надолго, вы, Вадим Александрович, крупно проигрались в карты. И друзья ваши в шутку предложили вам последнюю ставку — а именно: если проиграетесь, то женитесь. Все равно на ком — только бы порвать со своей репутацией героя-любовника. Вы, человек азартный, согласились. И — боже ты мой — проиграли! Встал вопрос о невесте. Вы прекрасно понимали, что скоро вам, возможно, ехать по назначению, поэтому решились жениться на мне и не огорчать своими отъездами всех претендовавших на вашу руку барышень или их мамаш, скажем прямо. Я же для вас показалась невестой почти идеальной. Мы с вами одного возраста!

— Вирсавия Андреевна! — укоризненно произнес Вадим Александрович. — Я много старше вас!

— Замолчите! В душе я старуха, и вы — мальчишка передо мною! И дайте продолжить! Что за неучтивость! — проворчала Вирсавия Андреевна. — И потом, я богата, привлекательна, не будем скрывать этого. У меня имеются милые причуды, но в целом я представлялась вам неплохой кандидатурой на роль супруги. Одно вас тревожило — вы не знали, что я думаю о роли женщины в семье. Но рискнуть решились. И проигрыш опять же… Я сказала вам «да» без лишних раздумий. В моем положении выбирать не приходится!..

— Вирсавия Андреевна!.. — опять прервал ее Любомирский. — Вас послушаешь, так вам сто девять лет, о вас все общество давно забыло и думать не желает!.. Молодая привлекательная дама…

— Прекратите делать мне комплименты! — попросила Аверинцева.

— Очень многие господа почли бы за честь жениться на вас, но вы…

— Прекратите, — еще раз сказала Вирсавия Андреевна, — иначе Анна Николаевна выставит меня вон и будет абсолютно права. Нехорошо при хозяйке говорить комплименты другой женщине.

— Вадим Александрович, по-моему, говорит правду. Он же не виноват, что она так напоминает комплимент! — сказала я. Многие поклонники Вирсавии Андреевны мечтали жениться на ней, но та почему-то отказывала всем, даже самым завидным женихам.

Вирсавия Андреевна вздохнула.

— Так вот, став супругой Вадима Александровича, я влюбилась в него. Представьте себе — такая редкость в наше время!.. Общение с ним доставляло мне удовольствие, ревность сжигала меня, когда я видела, что он просто беседует с другой женщиной. И тут я поняла, что бессильна перед своей любовью! И поняла, что легче быть не рядом, а находиться напротив. И всем я стала говорить, что мужчины — это просто похотливые животные, которые видят в женщине только объект желаний и не видят в ней личности. Возможно, я бы даже стала увлекаться религией и, прибегая к мудрости апокрифов, заявляла бы, что Лилит была создана прежде Адама и была равной ему…

Увольте! — в притворном гневе закричал Вадим Александрович. — Значит, я женился на богатой вдове и довел ее до полнейшего сумасшествия! Сломал ее жизнь! Заставил ее возненавидеть всех мужчин на свете! Нет уж, дорогая Вирсавия Андреевна! Не было этого брака! Вы все придумали только что! Анна Николаевна, не верьте ей, прошу вас! Умоляю!

Вирсавия Андреевна веселилась. Мне тоже было забавно смотреть, как Вадим Александрович пытался обелить себя, но тема… Тема мне была не по душе. Вирсавия Андреевна заронила мне в душу зерна сомнения и ревности, и те не замедлили дать всходы.

И еще Вадим Александрович сказал:

— Вирсавия Андреевна, кто научил вас так философствовать?

— Вы смеетесь надо мной? — с притворным гневом вскричала она. — Ученых людей я всю жизнь боюсь. Книжки не знаю, как в руки брать, а вы мне говорите о философствовании!

Вскоре Вадим Александрович начал прощаться с нами. Я внимательно наблюдала, как поведет себя Аверинцева, но она только равнодушно протянула ему руку для поцелуя и сказала:

— Надеюсь, мы еще увидимся с вами. И Любомирский ушел.

— Ох уж эти слова, слова, слова! — сказала Вирсавия Андреевна, глядя куда-то мимо меня. — Когда я выходила замуж, то была наивна настолько, что и не догадывалась об особенностях собственной физиологии. И философские темы для меня были тайной за семью печатями. Да и сейчас я несильна в них. Просто научилась слушать собеседников, вовремя кивать и болтать глупости, выдавая их за личные взгляды.

— Вы слишком беспощадны к себе, — сказала я. Мне надо было разобраться со всеми чувствами, на меня обрушившимися, и, если честно, мне хотелось, чтобы Вирсавия Андреевна поскорее ушла.

А вы, моя милая Анна Николаевна, слишком счастливы, — в ответ сказала она. — И не метайте в меня огненных взглядов. Если я не скажу, то кто вам скажет? Будьте осторожней.

— Счастлива? — повторила я, словно ища себе оправдания.

— Я говорю о дачном климате! — тонко улыбнулась Вирсавия Андреевна. — Он улучшает и цвет лица, и настроение. Однако люди предпочитают видеть вокруг себя слабых и болезненных. Так что хотя бы вуалируйте свое здоровье. Мне пора! Сегодня вечером я уже уеду. Боюсь, что увидимся мы с вами теперь только осенью!

Я смотрела ей вслед: как она шла по песчаной дорожке — красивая, тонкая, наблюдательная, и почему-то мне казалось, что под ее модным платьем надета власяница, а ноги ее босы и что она очень хорошо чувствует каждый мелкий камушек, каждую песчинку своими ступнями.