Глава 4

Я перестала ездить на званые вечера, вставала рано, подолгу гуляла на улице, сопровождала Таню в кондитерские или к башмачнику. Мы много беседовали, я узнала, что Таня нешуточно за меня беспокоится и удручает ее, что не видит она согласия в моей семье. Я отмахивалась, как всегда. Но Таня говорила, что молится Божьей Матери каждый вечер за меня.

Весна была в разгаре, снега почти не осталось, воздух был влажный и звонкий. И с пробуждением природы в самой глубине души просыпались какие-то неясные, но властные чувства. Наступала пора томления и ожидания.

Мы с Таней неспешно прогуливались недалеко от дома. В этот день нам было особенно хорошо.

— Таня, ты ничего не ощущаешь?

— Тревожно мне, Анна Николаевна.

— Я же как будто жду непонятно чего…

— Осторожней, Анна Николаевна. Может быть, приглянулся вам кто?

— Не говори глупостей, миленькая! Ты ли не знаешь, с кем я общаюсь, кто окружает меня. Скука одна.

Таня вздохнула.

— С вас Сергей Иванович глаз не сводит.

— Оставь. Сергей Иванович молод и не в меру пылок. К тому же он собирается жениться. Муж уже на него стал косо смотреть. Правильно, Сергей Иванович приходит едва ли не каждый день с цветами, а у самого невеста.

Я наступила в лужу.

— Анна Николаевна!

— Поздно, Таня, — улыбнулась глупо я. — Ноги уже мокрые.

— Скорее домой! Господи, да что лее вы под ноги не смотрите, что же вы как дитя малое! — запричитала Таня.

— Весна! Успокойся, миленькая, я даже рада. Наконец-то почувствовала полностью весенние воды!

— Не смешно, Анна Николаевна. Идемте скорее!

— Таня, не волнуйся за меня! Танечка, я так счастлива! Перестань меня уговаривать. Таня! Весна, вот она, пришла наконец, я думала, не дождусь!

— Что вы говорите! Идемте же, сколько стоять на месте в мокрых ботинках!

— Идем, идем! И завтра непременно пойдем погулять, просто так, чтобы не было скучно!

Солнце закатно лизнуло лужи и отразилось в окнах расплавленным золотом. Я вдохнула свежего воздуха.

— Хорошо, Таня, — прошептала я.

— Ах, Анна Николаевна, идемте скорее. Простынете!

Вошли мы с шумом, Таня меня называла непослушным ребенком, а я дурачилась.

Александр прошел мимо нас, ничего не сказав, даже не поздоровался, даже не кивнул. Мы с Таней переглянулись.

— Что-то случилось, — ахнула Таня.

— Замолчи, не может быть. Я сейчас узнаю.

Я постучала в кабинет супруга. Ответа не последовало. Я постучалась чуть сильнее, а потом приоткрыла немного дверь.

— Александр Михайлович, к вам можно войти? — спросила я, забыв про мокрые ноги.

— Анна? Это вы? Что вам угодно?

— Что-то случилось?

— Нет, Анна, нет. Почему вы спросили?

— На вас лица нет! Я беспокоюсь.

— Анна, когда случается что-то, вы обычно не замечаете. Почему спрашиваете о каких-то глупостях?

Он стоял посреди кабинета, отвернувшись от меня, курил. Я не любила, когда он курит. Не переносила запах табака. Стол был завален, как всегда, бумагами, книги в шкафах просвечивали темными корешками. Было полутемно.

— Александр Михайлович, скажите, на самом деле все в порядке?

— Анна, я все вам сказал. Возможно, я задержусь за работой и опоздаю к ужину, не ждите меня, пожалуйста.

Я вышла.

— Что там? — обеспокоенно спросила Таня.

— Ничего не сказал, — пожала плечами я.

С утра ко мне в комнату торопливо постучала в дверь Таня.

— Входите, — но она была уже в комнате, волосы ее были растрепаны, в покрасневших глазах стояли слезы.

— Таня, что произошло? — Я быстро встала, усадила Таню на кровать. — Говори! — приказала я.

— Господи, — и слезы закапали на темный подол платья.

— Говори же, что произошло? — вцепилась я ей в плечи.

— Николай Николаевич!..

— Что? Что с Николкой?!!

— Ранен! В лазарете он! Господи!

— Как ранен? Таня! Прекрати реветь. Говори, — но у меня самой уже начиналась самая настоящая истерика.

— Ранен! Говорю, что знаю! Он в лазарете!

— Откуда ты знаешь?! — я уже сорвалась на крик.

— Александр Михайлович звонили! Я говорила с ними.

— Где Николка сейчас?

— В лазарете их военном, я больше ничего не знаю. Господи, что будет!

— Одеваться! — приказала я. — Темное платье, и прикажи, чтобы Савелий отвез меня.

— Нет Савелия, он с Александром Михайловичем.

Я металась по комнате, сталкивалась с Таней, бестолково перебирала чулки. Кружевные юбки были так накрахмалены, что по жесткости напоминали картон. В висках стучал страх, пальцы дрожали. Я отдернула на ходу кисейные занавески. Солнечный день, а мой единственный близкий человек… умирает. Нет!!! Господи, только не это! Не дай смерти! Прости! Спаси и сохрани!

Наконец! Я, кажется, одевалась год!

Выбежала на крыльцо, помахала бархатной черной перчаткой извозчику, назвала адрес училища.

— И побыстрее! — приказала я.

На проходной, нервничая и чуть не плача, долго и сбивчиво объясняла, кто я и зачем здесь. И тут появился Александр Михайлович. Меня сразу пропустили, когда он назвался.

— Александр Михайлович! Объясните, что делает Николка в лазарете? Что с ним? Почему произошел несчастный случай? Как Николка себя чувствует?

— Успокойтесь, Анна!

Мы шли по каким-то коридорам. Я едва поспевала за мужем.

— Как может быть человек в полном порядке, находясь в лазарете?! Что с моим братом?

— Да жив ваш ненормальный братец! Жив! Слышите меня? У него сейчас другие проблемы! Просто его могут исключить из училища!

Я на ходу подняла вуаль на шляпе.

— Мне надо видеть его!

— Надо спросить разрешения. Мы как раз туда идем. Вы пойдете к Николаю, а мне надо поговорить о будущем вашего брата с несколькими людьми, в том числе и с полковником Валеевым.

— Почему его могут исключить? Я знаю, что он на хорошем счету! О каком будущем вы говорите? Что он натворил? Наверняка шалость!

— Вы должны знать в любом случае… Дело не в шалости, а в дуэли.

Я почувствовала себя дурно.

— Скажите, что ваши слова — жестокая шутка! Мы живем не в восемнадцатом веке!

— Какие в нашей ситуации шутки!

Мы подошли к большой тяжелой двери с золотом. Александр Михайлович пропустил меня вперед в гостиную. Усадил в кресло, дал мне свой платок.

— Постарайтесь успокоиться! Я скоро буду!

— Мне надо видеть Николку!

— Я возьму разрешение и вернусь.

Он ушел. У меня потекли слезы. Господи, что за дуэль! Милый глупый Николка! Нельзя быть настолько шальным и жестоким! Кожа кресла под руками скользила и словно приглашала скатиться в бездну горя и небытия. Страх за Николкину жизнь черной стеной встал перед глазами, головная боль завладела всем сознанием и переполнила меня. Только бы все обошлось! Только бы он выжил!

Появился Александр Михайлович.

— Что? — спросила я сквозь слезы.

— Я провожу вас к Николаю.

Мы снова шли по длинным и полутемным коридорам. Не помню, как мы пришли в здание лазарета.

— Николка! — со слезами я бросилась к нему, но Александр Михайлович меня удержал.

— Не обнимайте его! Простреленный бок не шутка!

— Николка, — почти в беспамятстве прошептала я.

— Поезжайте, Анна, с Савелием домой, а потом пришлите его ко мне обратно, я тут задержусь! Выздоравливайте, Николай! — И Александр вышел.

Покой сиял белизной, лицо Николкино казалось серым на белой наволочке.

— Как ты? Милый мой!

— Все хорошо! — хриплым шепотом сказал он. — Не волнуйся. Не плачь.

Подошел доктор, вызванный дежурным.

— Мадам, больному нельзя говорить.

— Я — сестра Николая. Меня зовут Анна Николаевна Зимовина. Скажите, что с моим братом.

— Рад знакомству, меня звать Карл Фридрихович. С вашим братом приключилась довольно неприятная штука. Он ранен. Пуля застряла в боку, он уже перенес операцию. Скоро будет на ногах, но сейчас ему необходим покой.

— Как случилось, что он где-то умудрился схватить пулю боком? Это произошло на учениях?

— Нет, мадам. Существует версия дуэли.

— Мы упражнялись в стрельбе! — подал голос Николка.

— Не говорите, больной! Мадам, прошу вас выйти, мы беспокоим больного.

— Я его еще увижу?

— Только завтра!

— Николка. — Я подошла к нему и погладила его светлую руку. — Я буду молиться. Я умолю Богородицу…

— Все уладится, Анненька, — прошептал он.

Я с помощью доктора выбралась на улицу. Увидела Савелия, но никуда не поехала, решила дождаться Александра Михайловича. Под холодным апрельским ветром я быстро замерзла, стала дуть на пальцы. Платки были уже насквозь мокрые, а слез не убавлялось.

Сколько всего я передумала тогда, сидя в полутемном экипаже, наедине со слезами!.. Прошла вечность, прежде чем ссутулившаяся фигура мужа появилась в воротах. Он шел, опустив глаза, и отмашисто двигал левой рукой. На лице его не было привычного мне выражения скуки, он нервно покусывал губы и о чем-то напряженно думал, судя по глубоким морщинам на лбу.

Он не торопился сесть в экипаж, решив, что Савелий уже вернулся после того, как отвез меня. Встал спиной к ветру, прикурил и замер с сигаретой в тонких длинных пальцах. Его взгляд был устремлен далеко-далеко, видно было, что ему становится хорошо сейчас и легко. Он запрокинул голову, просвистел что-то легкомысленное и улыбнулся.

Я увидела совершенно иного человека. Этот вряд ли говорит жене про бумаги и дела за ужином. И невольно задумалась: что такого в Александре увидела моя маман, чего я до сих пор не могу рассмотреть? Что она поняла, выбирая его мне в мужья?

— Хорошенькое дело, Савелий! — сказал он, обращаясь к своему кучеру.

— Ай, барин, ввязались, вот и расхлебывайте.

— Ничего! Расхлебал уже!

— Оно видно — будто и помолодели!

— Ты мне лучше, друг любезный, ответь, Анна Николаевна сильно плакали?

— Плакали, — неуверенно ответил Савелий.

— Так надо ее утешить. Купим торт и шампанское. Поезжай в кондитерскую.

Александр Михайлович присел рядом со мной и вскинул удивленно глаза.

— Вы здесь?

— Я решила узнать все как можно скорее.

— Вы плохо себя чувствуете, — он даже не спросил, а сказал, утверждая очевидное, сказал мягко, без тени привычной иронии и поправил выбившуюся прядь моих волос.

— Всего лишь замерзла. Но говорите, ради Бога, не медлите!

— Все уладилось, Анна Николаевна. Можете успокоиться! Николай остается. Хотя, сказать честно, пришлось изрядно потрудиться для этого. Полковник Валеев — настоящая сволочь. Намекает на взятку, да так, чтобы она ни на что не была похожа! Какой он полковник! Верно, ни разу и пороха не нюхал. Настоящая штабная крыса. Усики, мордочка узкая, важная. Вы не волнуйтесь, — развернулся он ко мне.

— Я должна вам быть благодарной…

— Не забывайте, что вы являетесь моей супругой, — веско ответил Александр Михайлович.

— Завтра, может быть, мы съездим к Николке?

— Непременно, — пообещал Александр Михайлович и снова погрузился в собственные мысли.

Когда уже с тортом и шампанским мы вошли домой, я слабо улыбнулась Тане, давая понять, что худшее уже позади, но внезапно остановила за рукав мужа.

— Нам надо поговорить.

— В кабинете, — понял ход моих мыслей он.

Он плотно прикрыл за собой дверь, придвинул мне кресло.

— Будьте добры, объясните мне, каким образом вы узнали о ранении Николки? — спросила я, и самой сделалось страшно.

— Я скажу вам.

Он налил себе коньяку.

— Ваш брат Николай вызвал меня на дуэль. Мальчик слышал — то ли в январе, то ли в феврале — один из наших не самых лучших разговоров, одним словом, стал свидетелем нашего семейного скандала. Ему показалось, будто я оскорбляю вас, и вот вам результат! Мною неделю назад было получено письмо от вашего брата с вызовом. Не знаю, зачем он ждал два месяца, — возможно, решался.

— Но…

— Думаете, я мог отказаться? Здесь речь шла даже не о дворянской чести, чихать я на нее хотел. Я посчитал своим долгом доказать, что Николай не единственный, кому вы небезразличны, — бросил он.

— Александр Михайлович, — прошептала я.

— Что? Что вам угодно? Или мои слова стали для вас открытием?

— Вы ведь могли… — я уже хотела было сказать «убить его», но осеклась и продолжила: — Убить друг друга.

Он сел в кресло напротив меня и взял мои руки в свои.

— Я стрелял мимо, даю вам честное слово, но сам случай вмешался сегодня утром в эту распроклятую дуэль! Николай то ли оступился, переминаясь с ноги на ногу, то ли ветка там была, то ли прошлогодняя листва… Он поскользнулся… Я не хотел бы оправдываться, но…

— Я вам верю, — тихо сказала я. — Прошу, проводите меня в комнату.

— Мы представили дуэль как упражнение в стрельбе. Тем более я — родственник Николаю.

Мы шли в мою комнату, и больше всего я боялась потерять сознание. Александр Михайлович аккуратно вел меня под руку. Он негромко говорил уже о совершенно посторонних вещах, о том, что надо бы как-нибудь выбраться в свет, съездить в театр… Или в гости — всем вместе — с Николаем!

— Хоть с барышнями пообщается, а то к ним раз в год приводят институток из Смольного! Будущие господа офицеры и танцевать толком не умеют!

Я была рада тому, что Александр Михайлович перешел на шутливый тон, не давая мне сосредоточиться. Так он и просидел со мной до позднего вечера.

— Может, сыграем в шахматы? — предложил он.

В шахматах я была слаба, но не отказалась. Я проиграла Александру Михайловичу несколько партий и со вздохом вынуждена была признать полное поражение.

— У нас еще есть торт и шампанское! — с восторгом закрутился он.

— Я не смогу, когда мой брат…

— Выпьем за его скорейшее поправление и полнейшее выздоровление!

Он уговорил меня лечь в постель, стоял, отвернувшись, когда я переодевалась в тонкую кружевную сорочку. Через десять минут мы уже сидели на моей кровати и ели воздушный и удивительно вкусный торт.

Александр Михайлович с шумом откупорил шампанское, наполнил до верха бокалы богемского стекла.

— Я хочу выпить за вашего ненормального брата, Анна. Вы и представить не сможете, сколько он пытался меня вывести из себя. Он говорил, что не изобрели еще такой казни, которую он выдумает для меня, если только узнает, что вы пролили хотя бы одну слезу из-за меня! За его любовь к вам!

— За его здоровье, — тихо сказала я, чокаясь с мужем.

Ночью я проснулась как от толчка. «Боже мой, Господи, прости, прости, — шептала я беззвучно, — я знаю, я все знаю… И гадать не надо, почему состоялась распроклятая дуэль! Ревность!.. Ревность — и только! И почему я посмела поцеловать собственного брата!.. Не иначе как ядом прелюбодеяния пропитаны мои губы… Он, мой родной, мой милый, мой единственный!.. Господи, как же он должен меня любить, чтобы рискнуть ради меня жизнью — не в шутку, а по-настоящему! Господи!.. Моя вина!.. Мой грех!.. Как мне искупить его?.. Скажи, как?!»

— Таня, — позвала я. — Таня!!!

Она появилась в дверях комнаты с распущенными волосами, словно нимфа.

— Что случилось?

— Таня, мне страшно. Мне кажется, что ему очень плохо.

— Господи, да что вы говорите, Анна Николаевна! Успокойтесь, душенька!

Я встала с постели.

— Таня, научи меня молиться.

— Так вы же молитесь. В церковь каждое воскресенье ходите…

— Я неправильно молюсь. Научи меня… Как ты молишься?

— Я? По-деревенски, как любая баба.

Таня чувствовала себя растерянной. Я встала под иконы на колени.

— Не простудитесь, Анна Николаевна, — пролепетала Таня.

— Иди сюда, — позвала ее я, — научи меня. Она подошла, но на колени не встала.

— Может, я помолюсь? А вы отдыхали бы.

— Мой брат!.. Мой единственный брат!

— Не плачьте, Анна Николаевна, не плачьте, милая!

Она стояла, прямая, передо мной. С длинными волосами, словно раскаявшаяся Магдалина. Святая!.. Мне вдруг показалась, что именно Таня наша заступница перед Богом, ходатайствующая за наше спасение.

— Таня, Таня, прости нас. Молись за нас. Не оставь нас. Я тебя прошу!

— Господи, да что же происходит! — всплеснула руками Таня, поднимая меня с колен. — Легли бы вы лучше.

Я опять очутилась в кровати.

— Таня, как ты молишься? Каким образом Бог слышит тебя?

— Он всех слышит. Я говорю Богу о наших всех делах, я рассказываю, как прошел день. Я благодарю Его за то, что день прошел и мы может уйти на ночной покой. Я говорю, что надеюсь проснуться завтра здоровой и в добром расположении духа и вас увидеть тоже здоровой и доброй, и мужа вашего, и брата.

— Ты еще что-нибудь у Бога просишь?

— Нет. Зачем? На все Его Святая воля!

— Я же — прошу! Прошу и прошу! Господь уже устал меня слушать.

— Не говорите так, Анна Николаевна.

— Таня, Николка будет здоров?

— Да…

— Помолись за него, Таня. Ему это надо. Помолись, моя добрая, хорошая девочка, за него. Я тебя прошу.

Утром у Тани были черные круги под глазами. Всю ночь она не спала, разговаривая с Богом. Я верила ей. Я знала, что у Тани хватит и сил, и терпения вымолить моего брата.

Невозможно передать, какие чувства в эти дни испытывала я сама. Неожиданно я пришла к выводу, что ранение Николки, может быть, есть расплата за несовершенный грех между нами. С февраля я ни разу не нашла времени подумать о том, что едва не соблазнила собственного брата, начало весны рассеяло всяческие воспоминания о далеком вечере моих именин. Но сейчас мне стало страшно. Для чего я начала непонятную и глупую игру с Николкой, заведомо зная, что запретный плод слишком сладок, чтобы его попробовать?.. Но, как и праматерь Ева, я, будучи женщиной, первой приняла его и уже потом протянула брату.

И все-таки я не понимала, что подвигло Николку на дуэль с Александром Михайловичем, и поэтому тревожилась еще больше. Была ли только ревность причиной? Или Николка решился посоперничать с моим супругом за право обладания мною? Я не рискнула спросить у Николки напрямую, а он сам ничего мне не говорил.

Мы с Александром Михайловичем часто ездили к Николке в лазарет, стали больше бывать вместе. Казалось бы — вот человек, едва не убивший моего брата… Но с другой стороны, именно Александр Михайлович приложил все усилия для того, чтобы Николка остался в училище. Возможно, чувства благодарности и вины, переживания за Николкино здоровье сделали меня сентиментальной.

Меня удивляла манера рассуждать моего мужа, я находила его образ мыслей оригинальным. С ним бывало интересно. Пока он не объявлял, что его ждут дела. И это выводило меня из себя. Особенно сейчас, когда мы становились ближе друг другу. Я хотела бы лучше узнать человека, который был моим мужем. Но… не имела возможности: у Александра Михайловича постоянно не хватало времени для меня. Или мне мешало что-то другое?

Выздоровление Николки стало для меня праздником. Я впервые ощутила то, что может ощущать женщина, у которой пошел на поправку болевший ребенок. Я пела, целовала его фотографию на своем столе. Ему необходимо было вернуться в казарму, и я не видела его. Но Николка каким-то чудом передал мне записку. На клочке бумаги было торопливо нацарапано плохим пером: «Будем проходить маршем мимо твоего любимого храма завтра в двенадцать пополудни. Николай».

Я видела его в строю, похудевшего и бледного. Несколько мгновений — и мой бог, мой дорогой Ни-колка скрылся за спинами своих однокашников.

Весна пахнет теплой мостовой, солнечными закатами. Весна переполнена звуками: криками извозчиков, грохотом экипажей по дорогам, людским говором, лаем собак. Весна отражается на куполах храмов, золотит крыши домов, переполняет сердце ожиданием.

Весна, как кошка, трется спиною о толстые стены старых зданий, останавливается и смотрит вам в глаза с самых солнечных и сухих мест. Весна перепрыгивает через лужи и грязь. Весна шепчет истории с греховным началом и падением в конце. Хочется надеть легкие светлые одежды и раскрыть свою душу.

Глава 5

В мае к нам снова приехал Егорушка, но не надолго: нервы Александра Михайловича не выдержали, когда он увидел своего кузена у моих ног с розами в руках. Егорушку он выкинул, не церемонясь, вон. Розы выкинуть я не дала. Александр Михайлович что-то долго говорил, потом буквально потащил меня самым грубейшим и бестактным образом в мою же спальню и указал на иконы. Но так нелепо, что против воли я рассмеялась. Он замолчал и вышел. Я же, еще прижимая розы к груди, подошла к иконам и взглянула на суровые лики. В чем моя вина? Нет вины! Нет! Нет! И нет! Я пожала плечами. Я не виновата, что Егорушка в любовном пылу упал передо мной на колени, когда Александр Михайлович выходил из кабинета!

О! Это говорила во мне часть крови, которую я унаследовала от матушки. Маман сама молилась чрезвычайно любопытно, будто торговалась с Богом: я отстою молебен, а уж ты, Господи, будь добр, сделай мне то-то и то-то. Язычница! И я такая же!

Когда Таня ставила цветы в вазу, а я перебирала духи на туалетном столике, вошел Александр Михайлович и заявил, что мы уезжаем на дачу.

— Просто прекрасно. Надеюсь, Егорушка не знает о вашем решении?

Александр Михайлович схватился за голову.

— Вы невыносимы, Анна.

— Когда мы поедем? — перебила я его, невольно сузив глаза.

— Двух дней вам будет достаточно, чтобы собрать вещи?

— Вполне.

За окнами шел дождь. Серый, навевающий тоску и зевоту. Разумеется, поездка будет отложена на несколько дней. Александра Михайловича не было дома, впрочем, почти, как всегда, днем. Скучно. На досуге я решила подумать о своей супружеской жизни. Занятие не из приятных, особенно в дождливый день.

Великой любви между мной и Александром Михайловичем, конечно, нет. Но он интересный человек, мне нравится с ним разговаривать. Как жаль, что все его достоинства меркнут в его повседневном поведении — сером и нудном, как этот мелкий дождь за окном.

Но если он желает сделать мне приятное, я перестаю узнавать своего супруга. Он весел, умеет ухаживать, остроумен. Он помог Николке выпутаться из последней неприятной истории с дуэлью. Что за бред! Дуэль! Господа, у нас не восемнадцатый век!

Ах, Николка! Если бы это было проказой, простила бы сразу, не задумываясь! Так нет! Серьезная дуэль за честь сестры! И с кем — с ее же мужем. Слава богу, Александр Михайлович не глупый человек!

Дождь не останавливался ни на минуту. Я смотрела в окно и грустила. Мне было неприятно сидеть одной. Я думала о том, что я, в сущности, всегда одинока, все радости проходят мимо меня, гости надоели, от поклонников только головная боль. Досадно, что мы с мужем не можем позволить себе путешествие в Европу. Собственно, не в путешествии здесь дело, а в катастрофической нехватке любви. Я не просто одинока, у меня к тому же нет в сердце чувства, способного совершить чудо или сделать счастливым другого человека. Поклонники и доморощенные поэты навевали на меня скуку. Я уже не находила забавным даже то, что муж меня ревнует.

Не о путешествии в Европу я мечтала. Женщина в моем возрасте мечтает о сильной опоре, страстной любви и о ребенке. Впрочем, нормальные здоровые желания в нашем обществе вызывают саркастическую улыбку. Бог с теми, кто презрительно улыбнется на мои слова. Я мечтала о любви. В толпе, на улице, в театре я бы узнала человека, о котором мечтала, но описать словами его образ я не берусь. Да и не нужно. И кому, позвольте спросить?

Я вгляделась в зеркало. Что ж, пожалуй, я недурна собой. Тогда почему… О, мой проклятый эгоизм! Почему? Почему? Почему я не имею права спросить себя о том, почему меня никто не любит по-настоящему? И я тоже никого не люблю!

Почему мы с широко распахнутыми глазами наблюдаем за романами, которые протекают на виду у всех? Осуждаем любовников, встречающихся в гостиницах, презрительно кривим губы при упоминании о женщине, которая ради своей любви уходит от мужа. И кто осуждает! Те, кто сами просто не попались! Кто я такая, чтобы говорить о них?! Вполне посредственная женщина, которая жалуется на мужа, не замечая собственной убогости и не видя данного Богом счастья! Счастья? Только где оно? Почему оно не в душе, а только на словах? Я не знала ответа.

В комнате рано стало темно. Что за досадный день. Шум внизу… Это же Александр Михайлович пришел. Он всегда приходит вовремя.

Постучался, вошел после разрешения. Я уже знала, что он скажет что-нибудь серое, как мышь.

— Почему вы сидите без света? Пожалуйста! Но я молчала из упрямства.

— Почему не отвечаете? Вы не разговариваете со мной? Обижаетесь?

— Нет.

— Почему молчите?

«Молчу? — с досадой подумала я. — Почему? Глупый вопрос. Хочу и молчу».

— Хорошо, — терпеливо сказал он. — Господин ужин ждет только вас.

Я молча последовала за ним. За столом я смотрела, как он ел. Я же весь день бездельничала, никуда не ходила, аппетит отсутствовал.

— Что вы так на меня брезгливо смотрите, моя дорогая? — спросил Александр Михайлович.

— Ничего. — Я встала.

— Кофе?

Я не ответила.

Да, я точно знаю: во всем виновата моя кровь. Вернее, та ее часть, которую передала мне матушка. Я смеялась, когда муж упрекал меня, я могла его не слышать, когда не хотела слышать, я могла не отвечать ему. О, если бы… нет, не он — он бы не смог — а другой мужчина взял меня за подбородок, властно и спокойно заглянул мне в глаза… Мне оставалось бы лишь покориться. Александр Михайлович на подобное не способен.

Ах, кровь! Я бы согласилась кутаться в черные бесформенные одежды, закрывать лицо и быть безмолвной. Но для кого? Я не видела в жизни человека, перед которым я затрепетала бы как перед божеством, кого смогла бы назвать своим господином. Перед ним можно было бы чувствовать себя безвольной, частью его самого, готовой повиноваться при одной только его мысли. Радоваться любой мелочи, просто находясь рядом с ним.

Александр Михайлович пришел пожелать мне спокойной ночи.

— Почему вы ушли из столовой? — вдруг спросил он.

Я поморщилась. Ох уж эти почему и зачем!

— Скорее бы уехать, — ответила я, будто не слышала его вопроса.

— Отдохнем немного от дел и суеты, — согласился Александр Михайлович.

Дальше разговор не шел.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила я, так как газет не читала.

— Ничего достойного вашего драгоценного внимания.

— Может быть, сыграем в шахматы? Он странно посмотрел на меня и сказал:

— Простите, у меня дела.

Я вздохнула. Стиснула зубы и дождалась, когда закроется за ним дверь. Топнула ногой, но злость не улетучилась. И так каждый день! Как вам это понравится? Молодая женщина будет мечтать о другом, если с ней ведут себя подобным образом!! Я решила пойти спать, но оказаться в темной комнате на широкой пустой кровати совсем одной не хотелось.

Я приказала Тане принести мне кофе и читала до рассвета.

На даче ничего не изменилось. Все та же обстановка, те же соседи. Погода установилась теплая. Рано утром меня будили птицы. Часто и подолгу мы гуляли с Александром Михайловичем по заросшему парку, беседовали. Супруг даже начал ухаживать за мною, что я с великим терпением принимала.

Знакомств мы не думали сводить, но дачный климат совершенно вытравил из дачников чувство такта, и мы в первые же дни были пойманы «местными жителями». А через неделю они считали нас своими лучшими друзьями, приходили без приглашения, пили у нас чай и занимали тайком от жен у Александра Михайловича деньги на мелкие расходы.

По вечерам к нам приходили гости. Спорили, шутили, играли на фортепиано, пили вино. Слава богу, никакой политики в разговорах! Обсуждали литературные новинки и моду. Было шумно, порою и весело. Естественно, не обходилось без разговоров о бурно протекающих здесь романах.

Но потом Александра Михайловича вызвали срочной телеграммой на работу. Он быстро собрал вещи, рассеянно поцеловал мне руку, думая о своих делах, и уехал. Гостей с каждым вечером становилось все меньше — никто не хотел стеснять своим присутствием даму. Больше приглашали к себе. Иногда я принимала приглашения, но чаще сидела одна с томиком стихов и рано ложилась спать.

А потом появился он. Появился неизвестно откуда, неизвестно зачем.