— Леди Калтер, вы сами не знаете, что говорите, Мариотта, молодая и неопытная, попала в беду и обратилась ко мне. Я не мог отказать ей в помощи. — Он внезапно вскочил, полный тревоги. — Это она так объяснила Ричарду? Чтобы обелить Лаймонда и взвалить всю вину на меня?

Сибилла, укутанная в кисею и кружево, оставалась спокойной перед лицом урагана. Она протянула свою тонкую руку, забрала брошь и коробочку и положила обратно в сумку.

— Мариотта до сих пор полагает, что драгоценности присылал Лаймонд, — заметила она, устремив невинные васильковые глаза на смущенного Хантера. — Но, думаю, пора бы ей узнать, что ты четыре раза пытался убить ее мужа.

Сэр Эндрю судорожно вздохнул.

— Боже мой, леди Калтер, — пробормотал он и мешком повалился в кресло. — Какая ерунда. Уж не собираетесь ли вы приписать мне… — Он уставился на Сибиллу, тяжело дыша, потом резко хлопнул ладонью по столу. — Ну уж нет! Будь я проклят, если соглашусь быть козлом отпущения! Я, леди Калтер, питаю слабость ко всей вашей семье, в особенности к Мариотте, но не могу позволить вам подтасовывать и извращать факты, чтобы спасти любимого сынка от виселицы. Подумайте хотя бы о моей матери… Ричарда пытался убить не кто иной, как его родной брат.

— Факты? — отозвалась Сибилла. — На состязаниях Фрэнсис выстрелил дважды: первая стрела перерезала бечеву, вторая — убила птицу влет. Затем он бросил лук, колчан и перчатку. Ты первым добежал до места, а до этого безуспешно пытался ускользнуть от Мариотты и Агнес.

Сэр Эндрю весь вспыхнул, затем побледнел.

— Вы все равно говорите чепуху, — твердо вымолвил он. — Вы знаете, что я никудышный стрелок из лука. Это известно всем.

— По высокой цели ты стреляешь скверно, — согласилась Сибилла, — но по мишени бьешь без промаха. И это тоже известно всем.

— И все равно: здесь слово Лаймонда против моего. Неужели вы на мгновение можете предположить…

— Ну конечно, конечно: доказательств нет, — продолжала Сибилла. — Ничего нельзя доказать и в том случае, когда ты завел Ричарда и Агнес Херрис в реку Нит, в ту именно ее часть, где, как все знают, полно подводных ям. К счастью, Ричард прекрасный пловец. И свидетелей, полагаю я, было слишком много.

— Да ведь я сам же и вытащил его! — вскричал сэр Эндрю. — Леди Калтер…

— Но в третий раз и в четвертый, — заключила Сибилла, — ты оставил улики.

Он перестал возмущаться и покорно взмахнул рукой.

— Выкладывайте все.

— Будто ты сам не знаешь? Я исследовала те травы, которые ты принес для Ричарда якобы от своей матери. И убедилась, что если бы мой сын выпил отвар, то Мариотта вскоре стала бы богатой вдовушкой, на которой вполне можно жениться.

— Продолжайте, — спокойно сказал Хантер. — Что было в четвертый раз?

И тут впервые Сибилла утратила самообладание.

— Видишь ли, если бы четвертое покушение удалось, ты бы теперь держал ответ не передо мной, а перед теми самыми цыганами. Ричард ехал к Мариотте, когда на него напали… Но ты, разумеется, это знаешь. На первый взгляд, все складывалось очень просто: цыгане подчиняются только своему королю. Но, к твоему несчастью, в настоящий момент этот самый король подчиняется мне. Он узнал о том, что ты задумал, и вовремя остановил своих людей. Ричард жив, сэр Эндрю, и три человека готовы подтвердить под присягой, что вы заплатили им за убийство лорда Калтера.

Хантер не шелохнулся; только в его глазах, странно заблестевших, появилось какое-то отрешенное выражение. Он сказал, тщательно выбирая слова:

— Вы готовы подкупить кого угодно, лишь бы спасти сына. Простите, но если вы станете продолжать, мне придется прибегнуть к закону, дабы защитить себя.

На этот раз Сибилла встала и отошла от стола, шелестя юбками. Дойдя до окна, она бросила через плечо:

— Я не собираюсь продолжать — пока не собираюсь. Но не обольщайся. То, что я здесь, ничего не значит: нет никаких сомнений, никакой надежды для тебя. Ты погиб. Я говорю с тобой лишь потому, что мне жаль твою мать.

— Мою мать! — вполголоса повторил Хантер за ее спиной.

Наступило короткое молчание, и Сибилла с ее быстрым умом мгновенно сообразила, что творится у него на душе. Она резко повернулась: сэр Эндрю уже поднял свой меч, и неясные блики мерцали на обнаженном клинке.

Сибилла быстро произнесла:

— Может быть, я кажусь простоватой, но еще не выжила из ума. Если я не вернусь домой, мой милый, ты даже не доживешь до суда.

Но Эндрю все наступал. Он шел словно во сне, а поднятый меч будто ненароком был направлен прямо в сердце почтенной леди. Она судорожно вздохнула и остановилась, слегка приоткрыв рот, раскинув руки и наклонив голову. Сэр Эндрю подошел так близко, что был вынужден заглянуть ей в глаза, но решимость его не ослабла, и меч продолжал подниматься.

И все же его смутила твердость взгляда, изумило неожиданное, неколебимое спокойствие; он медлил, и Сибилла заявила, воспользовавшись этой краткой передышкой:

— Сундуки с твоими бумагами у меня в Мидкалтере.

На миг Сибилле показалось, что она совершила ошибку. Острие меча вздрогнуло и придвинулось ближе, и в глазах горела та же воля к убийству. Затем глаза ожили, удивление и недоверие появились во взгляде, меч опустился, и сэр Эндрю с усилием проговорил:

— Это неправда. Мой сундук здесь, в кладовке. Никто…

— В той же самой кладовке твоя мать хранит рецепты, помнишь? А я привлекла на свою сторону очень одаренного цыгана… Вы, сэр Эндрю, довольно долгое время заключаете с англичанами сделки, так или нет? Ваши поездки в Острич не грозят вам ничем — вас и без того прекрасно знают в Карлайле. Как иначе могли вы выяснить, что Джонатан Крауч — пленник Джорджа Дугласа? Зачем бы стал сэр Джордж возиться с вами, если бы не предполагал — и не без оснований, — что вы занимаетесь теми же темными делами, что и он?

Сэр Эндрю застыл, словно громом пораженный. Сибилла повернулась к нему спиной, снова подошла к окну и стала глядеть на пыльные кроны деревьев, желтоватые, серо-голубые, поникшие от жары.

— Делишки твои были жалкими, и проворачивал ты их с оглядкой, урывками: торговал тайными сведениями, передавал слухи и сплетни, устраивал обмен пленными. И платили тебе скудно. Понимали, возможно, что ты не приближен ко двору и можешь поделиться лишь крупицами того, чем уже снабдили англичан Гленкэрны, Дугласы, Брантоны, Ормистоны, Кокберны и все прочие… Тогда ты обратил свой взор на мою семью. Богатство, красивая наследница, фамильная распря — кто бы удивился ужасному, роковому концу? Вдовица же в положенный срок ответила бы на чувства великодушного друга. В худшем случае Уортон дал бы тысячу крон за Фрэнсиса…

— Ни к чему стараться, — оборвал ее Хантер. — Я это знаю без вас. Так, значит, бумаги из сундука…

— Пока нет. — Сибилла взглянула в его побелевшее лицо. — Сундук откроют, если я не вернусь домой.

Хантера била дрожь. Как подкошенный он рухнул в кресло, не сводя с Сибиллы остановившихся глаз.

— Что вы собираетесь предпринять? — Увидев выражение ее лица, сэр Эндрю рассмеялся и закусил губу, стараясь унять неистовое волнение. — Как вы полагаете, что мой изумительный брат сделал бы на моем месте?

Он был так безнадежно самовлюблен и испорчен, что Сибилла даже не испытывала жалости. И она сказала резко:

— Твоя мать виновата во многом, но, хотя у тебя и заячье сердце, ты бы мог постараться и жить как мужчина. Думаю, ей это тоже было бы приятно.

Сохранив еще остатки гордости, он не собирался просить прощения.

— Мать ничего не знает. Это убьет ее. Что… что вы собираетесь предпринять?

Сибилла холодно оглядела его всего, задержав взгляд на дрожащих руках, и проговорила медленно:

— Твоя мать — старая больная женщина, к тому же несчастная. Я не завидую тебе, но и ей не следовало доводить себя до подобного состояния. Не волнуйся ни о чем. Ей придется нелегко, хотя заслуживает она гораздо большего. Я бы хотела видеть, как тебя повесят. Из-за тебя я чуть было не лишилась обоих сыновей и потеряла внука. Но это было бы несправедливо по отношению к тем птицам высокого полета, что живут среди нас открыто, ни от кого не таясь. Ты торговал сведениями, добытыми из вторых и третьих рук, подстегиваемый жесточайшей нуждою. Без нужды ты не станешь убивать. Зачем тебе жить — это уже твоя забота.

Она подошла к столу и положила перед Хантером лист бумаги и перо.

— Мне нужно только одно, — сказала Сибилла. — Твое признание, которое сняло бы с Фрэнсиса вину за то, что совершил ты. — Хантер заколебался, и она прикрикнула в гневе: — Ну же, пиши! Среди всего того, что ты натворил, какое это имеет значение?

Хантер тупо взглянул на нее, потом склонился и взял перо. Сибилла прочла написанное, запечатала бумагу и прибрала ее.

— Вот так. Это не спасет его, как ты догадываешься… но, наверное, хоть немножко поможет. А теперь тебе лучше уехать. Я переговорю с твоей матерью и отправлюсь домой. Сундук будет открыт и его содержимое обнародовано через два дня. К тому времени, — заключила Сибилла, — тебе лучше быть подальше отсюда.

Он робко поднял голову, все еще не понимая:

— Я могу ехать?

— Да. Счастливого пути, — подтвердила она — глаза ее были холодными и блестящими, жесткими, как сапфиры.

Услышав, как копыта цокают по булыжнику, Сибилла спокойно поднялась с кресла и направилась в верхний этаж, в комнату матери сэра Эндрю.

Еще весной терьер подох от ожирения и духоты. С тех пор даму Катерину ничто не могло развлечь: сын едва бывал дома, а книги, картины и драгоценные вещицы из слоновой кости и яшмы успели надоесть. Она жаждала общества, но всякого приходящего встречала ядом, накопившимся за долгие месяцы добровольного затворничества. Сибилла тихо присела у кровати, застеленной тафтою, рядом с мягкими, тщательно взбитыми подушками, и долго слушала яростные нападки Катерины Хантер на сына, на слуг, на соседей, на болезнь и, наконец, когда ледяной поток гнева выплеснулся с невиданной силой, даже на самого Создателя.

Мягкий голос вдовствующей леди пресек эти излияния:

— Почему ты не велишь слугам отнести тебя вниз?

Черные глаза блеснули насмешкой.

— Это было бы чудесно, — проговорила старуха. — К сожалению, как ты знаешь, я частично парализована.

— Ничего удивительного, — ласково отозвалась Сибилла. — И если ты не попытаешься хоть как-то помочь себе, то скоро будешь парализована полностью, и это тебе не понравится. Я привезла для тебя носилки. Через полчаса двое моих людей снесут тебя вниз.

В черных глазах мелькнула тревога, но на сморщенном, поблекшем лице можно было прочесть одно лишь презрение.

— Деньги избаловали тебя, Сибилла, но я бы предпочла все же, чтобы этот царственный тон ты приберегла для Мидкалтера. Слыхала я, будто твой сын оставил жену.

— Нет, не оставил, и грубости не помогут тебе увильнуть, — ответила почтенная леди. — Внизу хорошо натоплено, есть удобная кушетка. Тебе там понравится.

— Сибилла, я не ребенок и не идиотка. Терпеть не могу, когда меня пытаются ублажить, и не выношу, когда мною командуют. Немощи мои не дают мне возможности выйти за пределы этой комнаты. Не думаешь ли ты, что ради твоего каприза я стану подрывать свое здоровье, вернее, то малое, что от него осталось?

— Тебе нечего бояться, — холодно возразила Сибилла. — Твой лекарь разрешил.

Черные глаза вспыхнули злобой.

— Младенец умер, мне говорили.

— Да.

— Это твой младшенький убил его или мать сама избавилась от ребенка?

— Ни то, ни другое. Не глупи, Катерина, ведь ты же не хочешь, чтобы я ушла.

— Я и не говорила, что хочу, ты, Сибилла, больно уж умничаешь.

Вдовствующая леди прибавила:

— В смерти ребенка никто не виноват, если тебе действительно интересно это знать. Мариотта с Ричардом помирились и очень счастливы. Фрэнсис под стражей в Эдинбурге. Через неделю он предстанет перед судом парламента, и мы все надеемся, что его оправдают.

В маленьком сморщенном личике, застывшем на подушках, изобразилась жалость.

— Оправдают! Милая моя, даже у Калтеров на это не хватит денег.

— Тогда его оправдают ради наших красивых глаз, — безмятежно продолжала Сибилла. — Что, если мне поговорить по душам со всеми лордами — членами парламента? Или ты думаешь, что недели на это не хватит?

В черных глазах мелькнуло что-то новое. Дамы немного помолчали, затем леди Хантер заметила своим пронзительным голосом:

— На это даже у тебя, Сибилла, не хватит наглости. Что-то стряслось, не иначе. Никто не навещает меня просто так.

Вдовствующая леди не стала кривить душой:

— Да, стряслось. Это касается Денди.

Тонкие губы сжались.

— Ну еще бы. Какую глупость совершил он на этот раз?

— Какую бы… глупость он ни совершил, — пояснила Сибилла, — он это сделал ради тебя. Тебе, Катерина, не так-то легко угождать.

— Парень нуждается в твердой руке, — заявила старуха, тяжело дыша. — Его следует держать в ежовых рукавицах. Другие управляют имением так, что оно приносит доход… добиваются почестей при дворе… становятся знаменитыми… женятся на богатых наследницах. Мой старший сын…

— Денди делал для тебя все, что мог, — прервала ее Сибилла. — И я должна сказать вот что. Он почувствовал, что никогда не сможет преуспеть на… праведном пути, и свернул на тропку, которая завела его далеко. Слишком далеко.

— Ему грозит беда?

— Да, грозит. Если его схватят.

— И ты приехала предупредить?

— Да.

Обе долго молчали. Затем больная старуха с усилием села в постели и заговорила своим обычным голосом:

— Ну что ж, полагаю, ему лучше покинуть страну. Пусть придет. Я дам ему денег. А после пусть носа сюда не кажет, пока все не уляжется. — Катерина даже не спросила, что сделал ее сын.

Сибилла протянула свои тонкие, красивые руки и взяла в них маленькую, слабую, пухлую ладошку.

— Деньги у него есть. Он уже уехал. У него не было времени повидаться с тобой. Он просил передать, что любит тебя.

Маленькая ладошка лежала неподвижно, и в черных глазах не было видно никакого волнения.

— Ничтожество! — воскликнула дама Катерина. — Никогда ничего не умел устраивать. С глаз долой — из сердца вон. Теперь я смогу нанять управляющего, который наведет порядок в имении.

Сибилла отпустила ее руку и встала.

— Сможешь, конечно. И с удовольствием этим займешься. Ну вот и носилки — и твоя горничная пришла помочь. Тебя снесут не спеша, бережно, и это пойдет тебе на пользу.

Леди Хантер не возражала больше, и ее завернули в мягкие одеяла, осторожно перенесли с кровати на носилки и подложили под голову подушки. Двое слуг подняли носилки, зашагали по голубым изразцам — и впервые за долгие годы калека покинула спальню. Солнечный луч коснулся белоснежного чепца, сверкнул на драгоценностях, отразился в горящих черных глазах — и на единый миг, перед тем как дверь на лестницу затворилась, в глубоких морщинах блеснули безмолвные слезы.

В Мидкалтере Мариотта и Ричард молча выслушали всю историю. Когда Сибилла кончила рассказывать, ее сын глубоко вздохнул и промолвил:

— Этот сундук с бумагами — он действительно у нас?

— Да, — подтвердила вдовствующая леди. Под глазами у нее появились темные круги, а спина, прямая, как всегда, болела от усталости. — Джонни Булло выкрал его для меня. Там все документы, касающиеся сношений сэра Эндрю с Карлайлом.

Ричард посмотрел матери в глаза:

— Что ты собираешься с ними делать?

— Решать Мариотте и тебе. Ты больше всех пострадал от Хантера. Будет только справедливо, если ты захочешь возмездия.

— Я не желаю мстить, — отрезал Ричард. — Я только хочу поскорей забыть все это.

— Так ты не обнародуешь документы?

— Нет. Только те, что касаются Фрэнсиса.

— А ты, Мариотта?

Молодая женщина не сводила с Ричарда глаз.

— Я? О, нет. Нет. Я сама виновата не меньше, чем Денди.

— Девочка моя, какая чушь, — возразила Сибилла. — Но я все равно рада. Он того не стоит. А бумаги мы сохраним как гарантию того, что Хантер за границей будет вести себя достойно, и я надеюсь, что больше мы о нем не услышим.

Ричард внезапно опустился рядом с матерью и погладил ее по щеке.

— Думаю, ты не все рассказала нам. Ты не имела права втайне от всех предпринимать такую попытку.

— Попытку! — возмущенно воскликнула Сибилла. — Да это был настоящий бой.

Оба улыбнулись, но тут леди Сибилла изменилась в лице.

— Осталось всего пять дней! — сказала она. — Как могла я обидеть бедную женщину?

Да, оставалось пять дней. Уилл Скотт мрачно сидел в пустом отцовском доме и не знал, что делать. Как мог бы он вызволить Лаймонда, даже если бы тот и был здоров? Даже если б и вызволил — как он мог принудить его снова вести эту жизнь, похожую на смерть?

Осталось четыре дня. Сибилла, Мариотта и Ричард перебрались в Эдинбург, и много, поразительно много друзей навестили их, на все лады повторяя жестокую сентенцию леди Хантер: «С глаз долой — из сердца вон».

Осталось три дня, и председатель Высшей судебной палаты издал приказ, прозвучавший как гром среди ясного неба. Выполняя королевскую волю, он распорядился, чтобы узник, буде позволит его пошатнувшееся здоровье, предстал для дознания перед судебной палатой парламента за день до объявленного суда.

Уже забыв о том, как протекала их предыдущая встреча, юный Скотт вломился с этой новостью к лорду Калтеру. Его яркие рыжие волосы стояли дыбом.

— Это незаконно! — вопил Скотт. — Они не могут проводить суд без присяжных из всех трех сословий. Они не могут приговорить его, минуя обычную судебную процедуру, — не могут, и все тут!

— Они и не вынесут приговора, — коротко пояснил Ричард. — Нет, приговора они не вынесут, но разберут дело, примут решение, а на следующий день проведут его через парламент. Ты бы и сам мог догадаться почему — Лаймонд слишком много знает. При публичном слушании он не оставит от парламента камня на камне.

Скотт весь загорелся:

— Нужно на это бить. Или его отпустят, или… — Взглянув Калтеру в лицо, он осекся. — Нет, не то.

— Конечно, не то, — подтвердил Ричард. — Самый верный путь подписать ему смертный приговор… Да и какое все это имеет значение? Они не смогут спокойно спать, пока не приговорят его.

Слухи о том, что дознание назначено на день раньше суда, распространились по городу около полудня, и к двум часам весь Нижний рынок от Баттер-Трон до Сент-Джайлса был запружен толпой.

Чуть позднее народ прослышал, что узника вывели из замка через потайную дверь и уже доставили в Толбот. Толпа заревела — кто-то, из побуждений отнюдь не благочестивых, затянул 109-й псалом: суровые слова, бесчестящие предателя, звенели на ветру и поднимались к озаренной солнцем кровле Сент-Джайлса.

— Deus laudem meam ne tacueris [8].

Сибилла, сидевшая у окна в своем доме на Хай-стрит, услышала их и торопливо продолжила разговор с Дженет Бокклю.

В Толботе солнце пробивалось сквозь цветные стекла. Члены судебной палаты собрались в узкой комнате, расположенной над залом, где назавтра будет заседать парламент. Двенадцать советников, избранных из всех трех сословий, включая председателя и половину судебной палаты, расселись по трем сторонам длинного стола, что стоял в дальнем конце комнаты. Посередине восседал благородный и могущественный лорд Арчибальд, граф Арджилл, верховный судья; на спинке его кресла красовался герб Кемпбеллов, а над его головою — королевский герб.

Солнце испещряло красными, синими и зелеными пятнами бумаги, лежащие перед секретарями: коротышкой Кроуфордом, большим Фулисом и Лаудером из Сен-Жермена, генеральным прокурором ее королевского величества и членом совета Аррана; у Лаудера был длинный синеватый подбородок, острый взгляд, а его несоразмерно длинные ноги подгибались под неудобным креслом, словно у подстреленной косули.

Перед началом заседания генеральный прокурор побился об заклад с Джейми Фулисом: рассорится ли Арджилл с председателем. Он выиграл и теперь следил за золотым луидором, который Джейми бросил ему: блестящая монета поднялась к темным стропилам, но тут председатель суда прочистил горло. Лаудер взглянул на него, и монета закатилась куда-то в солому, которой был устлан пол.

Лаудер поймал блаженную улыбку секретаря-протоколиста, сидевшего в другом конце комнаты, громко фыркнул, но тут же сделал серьезное лицо. Он, хотя в это и верилось с трудом, был одним из самых искусных юристов Шотландии.

— …собрание. — Арджилл скороговоркой, невнятно произносил установленные слова. — По настоянию парламента… воздвигнуты тяжелые, порочащие честь обвинения… заключить под стражу и разобраться в деле путем тщательного и бесстрастного дознания до заседания суда… Доложить лордам-уполномоченным парламента о результатах следствия по обвинительному акту, который прилагается…

Генри Лаудер почесал голову и окинул взглядом пышно разряженных советников. Арджилл. Гленкэрн и Джордж Дуглас, оба по уши завязли в сделках с англичанами. Бокклю, Херрис, или Джон Максвелл, как он всегда именовался. Гледстейнс, судья, и Кейт, лорд-маршал, из той же клики, что и Дуглас с Гленкэрном. Пара Эбботов, Метвен, престарелый вдовец королевы Маргариты. Марджорибэнкс. Хьюго Риг и председатель сессии суда епископ Рид из Оркни, глухой на одно ухо.

Интересно, подумал Лаудер, рассказал ли кто-нибудь узнику об этом ухе. По его милости совершилось больше казней и бичеваний, было вырвано больше языков, чем владелец его мог себе представить. Младшие секретари, распорядитель, приставы и свидетели заполнили комнату: скоро станет нечем дышать.

Лаудер предусмотрительно надел под мантию самый тонкий колет.

Лорд Калтер… мальчишка Скотт… Хозяин Эрскина, однако же без отца. Это будет очень интересно; это уже интересно. Пара незнакомых лиц; какие-то люди у дверей, которых никак не рассмотреть. Он провел костлявым пальцем по подбородку и в очередной раз с огорчением отметил, что волосы, редеющие на макушке, буйно и весело разрастаются на лице.

Публика загомонила, зашаркала ногами: предварительная процедура подошла к концу. Посередине комнаты поставили кресло для подсудимого: Лаудер слышал где-то, что парня подстрелили. Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда. Хозяин Калтера. Его вызывают. Имя глухо разносится по залу, отдается от балок потолка: Лаймонд… Лаймонд… Хозяин… Мальчишка Скотт вскочил, и брат, Калтер, тоже пошевелился. Остальные сидели спокойно.

Все взоры устремились на дверь. Появились двое стражников; светловолосый человек, смутно знакомый, твердым шагом прошел мимо скамей, остановился посередине комнаты, не сев в кресло, и обратил лицо к судьям.

Все удивились: не того они ожидали. Красивая, без претензий, одежда, тонкие руки, блестящие, ухоженные волосы, длинные, твердо сжатые губы и синие большие, широко расставленные глаза под тяжелыми веками. Да, он еще не оправился от раны, это можно заметить, но выражение лица спокойное и сосредоточенное.

Стражники удалились. Оркни приложил ладонь к левому уху и тут же отнял ее. Узник отвечал на вопросы Арджилла хорошо поставленным голосом: звучный, приятный, он разносился по всем концам помещения.

Генри Лаудер, королевский прокурор, хранящий законы и следящий за их неукоснительным исполнением во имя спокойствия и блага народа, откинулся на спинку кресла и зажмурился от удовольствия. Он предчувствовал уже, что этот день сулит немало услад.

— Это не суд как таковой, — объявил Арджилл. — Это предварительное дознание, проводимое по нашему поручению господином Лаудером и имеющее целью облегчить задачу завтрашнему заседанию Большого парламента. Вам будут предложены вопросы, и ваши ответы будут записаны. Вам будет предоставлена возможность изложить вашу точку зрения; отчет об этом заседании будет изучен парламентом…

Иными словами, парламент занят более важными делами, нежели измена. Будь осторожен: тебя именно станут судить.

— …Итак, в свете представленных доказательств, — говорил генеральный прокурор, слегка раскачиваясь в кресле, — нижеследующие обвинения снимаются с подсудимого. Королевский суд не обвиняет вас в покушении на жизнь вашего брата, Ричарда, лорда Калтера, в предумышленном и злонамеренном поджоге, грабеже и покушении на жизнь гостей в вашем собственном доме в Мидкалтере, в… — Лаудер ткнул костистым пальцем в бумагу, лежащую перед ним, — в увозе жены вашего брата и в убийстве ее ребенка. Эти обвинения, как я уже сказал, не подтвердились.

Генри Лаудер прервался, снял очки с переносицы и обратился к обвиняемому:

— Я что-то не вижу, чтобы вы радовались по этому поводу. Вникли ли вы в смысл моих слов?

— Я размышлял о том, какие последствия они возымеют, — отозвался Кроуфорд из Лаймонда, не поднимая глаз.

Генеральный прокурор уловил ухмылку на лице Фулиса и едва не улыбнулся сам. Он, конечно, мог и не зачитывать бумагу, коль скоро обвинения сняты, но не ожидал, что ему так прямо и недвусмысленно на это укажут.

Лаудер исподлобья взглянул на узника:

— Рад, что вы следите за тем, что здесь происходит. Вижу, здоровье ваше пошатнулось со времени… недоразумения, случившегося в июле. Мы не желаем подвергать вас излишним испытаниям. Вы признаете себя невиновным перед лицом столь многочисленных и чудовищных обвинений — для нашего времени случай невероятный! — Он поднял глаза, но не получил ответа.

Арджилл заметил:

— Уже пробило два, Лаудер. Давайте сначала разберемся со свежими обвинениями. Сношения с Уортоном. — Он обратился непосредственно к узнику: — Вы обвиняетесь в том, что постоянно оказывали помощь и продавали информацию лорду Уортону, английскому командующему. В особенности… Когда, Лаудер?

Лаудер ответил самым любезным тоном:

— Нам известно, что вы служили под началом лорда Уортона в 1545 году и по его приказу участвовали в налетах и других военных операциях, наносящих непосредственный ущерб Шотландии. У вас есть возражения?

Узник ответил четким и твердым голосом:

— Да, но нет доказательств. Я предоставлял свои услуги лорду Уортону четыре месяца и завоевал его доверие, приняв участие в трех небольших налетах. Во время четвертого набега, более значительного, я указал неправильный путь, так что английской армии был нанесен серьезный урон. В ту же ночь я покинул его.

— Мудро с вашей стороны. Для вас, опытного воина, поднаторевшего в тактике, такой обман — пусть и предумышленный — был, наверное, нелегким испытанием.

— Вовсе нет, — кратко заметил узник. — До того случая я никогда не командовал войском.

— Ах так! — сказал Гарри Лаудер, который все это прекрасно знал.

— Просто я изучал географию и умею играть в шахматы.

— В самом деле? — В рядах публики послышались смешки. — И то и другое замечательно, но…

Лаймонд мягко добавил:

— География учит вас, куда идти, а шахматы — что делать там, куда вы придете. Человек, знающий то и другое, был бы незаменим в шотландской армии, а?

— Поскольку, как вы сами говорите, доказательств у вас нет, — заключил Лаудер, — пусть парламент решит, насколько ваш обман был предумышленным и сколь бескорыстными были ваши мотивы. В последнее трудно поверить, имея в виду ваш характер и поступки. Далее вы обвиняетесь, — вкрадчиво продолжил Лаудер, — в заговоре с целью передачи ложной информации о намерениях английской армии во время вторжения на наши западные территории в сентябре прошлого года; в нападении на шотландский отряд под водительством лорда Калтера и Хозяина Эрскина, во время которого вы вырвали у них из рук английского гонца, везшего важное донесение. — Тут он поднял голову к потолку и блаженно улыбнулся. — Несомненно, что… недоразумение, случившееся в 1545 году между вами и лордом Уортоном, к тому времени разъяснилось, раз вы с таким рвением старались помочь ему, господин Кроуфорд?

— До настоящего мгновения, милорд, никто и никогда не считал недоразумением то, что случилось в 1545 году. Лорд Уортон назначил за мою голову цену в тысячу крон.

— И все же, по слухам, вы достаточно свободно проникали в Англию и выбирались оттуда. Вы предложили ему сбор секретных данных в обмен на видимость преследования с его стороны?

— Нет.

— Какую плату получили вы от него за оказанные услуги?

— После 1545 года лорд Уортон по своей доброй воле ничего не платил мне.

Епископ, склонившийся вперед, не дослышал. Он постучал пальцем по копии обвинения, лежащей перед ним.

— Это неправда, господин Кроуфорд. Несколько свидетелей подтвердили, будто вы согласились с вашим братом в том, что лорд Уортон платит вам.

— Прошу прощения, ваша честь. Тогда я выразился точнее: я сказал, что беру деньги у лорда Уортона, — холодно пояснил Хозяин Калтера. — Так оно и было. Как раз перед тем я силой отобрал у него значительную сумму. Господин Скотт мог бы подтвердить это, если вы позволите.

Скотт уже вскочил на ноги, но Лаудер и без того признал себя побежденным.

— Ну хорошо. Я готов согласиться с тем, что личная вражда установилась между вами и лордом Уортоном по причинам, в которые мы не будем вникать. Но не станете же вы утверждать, что освободили гонца из чистого человеколюбия?

— Нет, полагаю, что нет. Это был такой придурок, — задумчиво проговорил Лаймонд. — Я подумал, что англичанам он будет меньше действовать на нервы, чем мне.

— И по этой весомой причине вы коварно напали на отряд вашего брата, которого спасло лишь появление господина Эрскина?

Лаймонд впервые помолчал, прежде чем ответить.

— Я тогда был не в ладах с моим братом. Настолько не в ладах, что он не поверил бы ни единому моему слову.

— Знакомое ощущение, — мягко заметил Лаудер. — Продолжайте.

Ровным голосом Лаймонд начал рассказывать:

— Я еще раньше наткнулся на этого гонца, прочел донесение и указал ему верную дорогу к лорду Уортону. Когда мои люди обнаружили его в расположении отряда лорда Калтера, гонец уже уничтожил депешу, и мой брат, естественно, не желал, чтобы донесение было передано на словах.

— Но вы полагали, что это необходимо?

— Да. Разве непонятно? В этой депеше лорда Грея содержался приказ Ленноксу и Уортону немедленно отступить.

Поднявшийся шум дал Лаудеру время полнее ощутить свою досаду. Гледстейнс спросил: