Глава 3

ОТВЕТНЫЙ ХОД КОНЕМ

Колокол аббатства в Гексеме пробудился среди ночи, словно пытаясь молитвой обратить в христианскую веру язычницу луну, Его звуки разносились далеко за рекой, и шотландцы, ждущие на другом берегу в почерневшей, заброшенной голубятне, услышали его. Почти одновременно донесся приближающийся топот копыт.

Кто-то — настоятель, землевладелец или приор — держал здесь пятьсот откормленных голубей и устроил четырнадцать рядов дыр и карнизов для гнезд, а также вырубил ванну, заполнявшуюся дождевой водой, поставил каменный стол и высокий деревянный круг, при вращении которого человек мог дотянуться до гнезд.

Теперь, когда дверь была сорвана, сюда получили доступ крысы. Но уцелевшие голуби исхитрились и стали селиться лишь в безопасных, наиболее высоко расположенных гнездах. Когда люди Эрскина вошли внутрь голубятни, птицы дружно поднялись в воздух, шум бьющихся крыльев напоминал хлопанье слабо натянутого паруса на ветру. Пока шотландцы ждали Тома, за ними неотрывно наблюдали глаза голубей, ошеломленных их появлением и затаившихся наверху.

Вынужденное бездействие было особенно мучительно для Ричарда, которого лишили и добычи, и права пробежать до конца этот ужасный марафон. Он мог уже сотню раз доехать до ворот Гексема, если бы Стокс отпустил его. Если Эрскину удалось проникнуть внутрь, то почему бы и ему не попытаться? А если Эрскина постигла неудача, разве не Ричарду надлежит помочь? И наконец, кто дал им право вмешиваться в его отношения с Лаймондом?

К счастью, Стокс обладал недюжинным запасом терпения. Уже смеркалось, а он все убеждал Ричарда, приводя разумные, приличные доводы, но не касаясь того факта, что если бы не лорд Калтер, они уже несколько часов назад могли бы благополучно выехать в Эдинбург. В конце концов Ричарду надоело, и он с неудовольствием замолчал, продолжая метаться по голубятне, как раненый зверь в клетке.

Постепенно приближавшийся топот копыт слился с ударами колокола. Стокс, дав сигнал всем замолчать, подошел к крошечной двери, выглянул и повернулся — на лице его, побагровевшем от пламени разведенного на полу костерка, играла довольная улыбка. Том Эрскин возвращался.

Не успел он войти, как Ричард вцепился в него мертвой хваткой.

— Ну что же, ну?

Эрскин легко высвободился и, бросив на Ричарда странный взгляд, ответил:

— Сообщение не было передано: мы это предотвратили. Ачесон знал депешу наизусть.

— А Лаймонд?

Никто и ничто его больше не волновало. Эрскин посмотрел на Ричарда совсем по-другому, чуть ли не с откровенной неприязнью, и этот взгляд подействовал, как удар хлыста.

— Они ненавидели Лаймонда и боялись его. Если вы до сих пор считаете, что он был английским шпионом, то ошибаетесь. Именно он и убил Ачесона.

Но глаза Ричарда по-прежнему горели безумным блеском.

— Где он?

Кто-то тем временем снял тюк с лошади Эрскина.

Тяжелый сверток положили около костра. Склонившись, Эрскин бережно развернул попону.

Равнодушный к интригам и злобе, безмолвный и беззащитный, брат Ричарда без сознания лежал на полу. Эрскин встал на колени над бесчувственным телом. Одежда Лаймонда насквозь пропиталась кровью. Том прикоснулся к его руке.

— Он мертв?

Шотландцы глядели как завороженные.

Эрскин коротко отдал приказ:

— Стокс, седлайте лошадей и готовьтесь в путь. Дело сделано. Нам незачем больше подвергать себя риску.

Все засуетились, лишь Ричард остался стоять неподвижно. Он спросил еще раз чуть слышным голосом:

— Он мертв?

Эрскин стал мрачнее тучи.

— Он и часу не протянет на лошади. Придется оставить его здесь.

Ричард мрачно выругался:

— Черт возьми, как мы можем себе это позволить? Ведь ему известно все, что знал Ачесон.

— Он успеет поведать эту тайну только голубям, — жестко сказал Эрскин, шире раскрывая попоны. — Сколько, по-вашему, он еще протянет?

— Его могут найти.

— Хорошо. Его могут найти. Вот и разбирайтесь сами: это же ваш брат. Только поэтому я и привез его сюда, У меня рука не поднялась сделать то, о чем вы думаете. Я видел, как он рисковал жизнью, чтобы убить гонца.

Лицо Ричарда не смягчилось.

— Ему пришлось выбирать между вами и лордом Греем, и он предпочел наименьшее из зол… и оказался прав: вы же вытащили его, не так ли?

Пальцы Ричарда нервно теребили рукоять шпаги. Все молчали; Ричард наконец отдернул руку:

— Нет, будь я проклят. Я хочу, чтобы его казнили у всех на виду, в законном порядке, чтобы он умер в мучениях и прочувствовал все до конца. Забирайте ваших людей и выходите на дорогу. Я останусь и довезу его домой потом.

Том и Ричард остались вдвоем, снаружи слышались ржание лошадей и возня слуг. Эрскин устало спросил:

— Вы уже дрались с ним сегодня, неужели этого мало?

Отблеск пламени придал глазам Ричарда зловещее выражение.

— Вы считаете, что он невиновен? Я хочу спасти ему жизнь — что в этом плохого? И если он невиновен, ему представится возможность доказать это — чего уж справедливее?

Кто-то позвал снаружи. Эрскин вышел и вернулся, неся дорожный плащ и скатку.

— Вам это понадобится. — Затем он внезапно добавил: — Поедем с нами, Ричард! Оставьте его. Если он выживет, вам с ним не совладать.

Ричард молчал.

Оглянувшись в дверях, Эрскин увидел, как Ричард присел на корточки около брата и внимательно осматривает его кровоточащие раны:

Спустя несколько часов Ричард сам стоял в дверях, глядя в ночную тьму. Затем, двигаясь почти бесшумно, он взял собранный хворост и втащил его внутрь.

Было поздно. Пламя заново разведенного костра освещало лицо брата, разгладившееся во сне и выглядевшее таким же безгрешным, как в детстве.

Но это было глубокое забытье, предшествующее агонии. Опытный воин, лорд Калтер не раз сталкивался с кровотечениями, изуродованной плотью и переломанными костями, поэтому он твердой рукой тщательно промыл, очистил и перебинтовал раны. Он увидел изуродованные галерами руки, шрамы от ударов бича на спине, каторжное клеймо.

Теперь оставалось только ждать. Завесив дверь попоной, он улегся у костра, подложив седло под голову. Так он лежал бок о бок с безмолвным братом, от чьего острого языка ему не раз приходилось страдать. Голуби мирно ворковали наверху, устроившись на ночь на своих насестах. Наконец и они уснули. Наступила тишина, безмолвие теплой июньской ночи нарушало лишь слабое, прерывистое дыхание Лаймонда.

В глухой ночи сон сморил и Ричарда, хотя он упорно пытался бодрствовать, невзирая на усталость. Ричард проснулся оглушенный, не понимая, где он.

Пробившийся сквозь полуразрушенные стены свет зари осветил многочисленные насесты на почерневших стенах, деревянный круг. Рядом тихо догорал костерок. И тут Ричард увидел широко раскрытые, бездонные глаза брата, смотревшие прямо на него.

Никто из них не нарушил тягостной тишины. Ричард поднялся, подошел к костру и не спеша подбросил хворосту. Блики пламени заиграли на светлых волосах, побелевшие скулы и бескровные губы порозовели — брат, казалось, возвращался к жизни. В самой крайности не оставив своей иронии, Лаймонд заговорил еле слышно:

— Ты по-прежнему храпишь, как лошадь. Это Том Эрскин вытащил меня?

— Кто же еще? Он привез тебя и отправился домой вместе с остальными. Мы совсем рядом с Гексемом.

Они помолчали. Потом Лаймонд очнулся и звонко произнес:

— Если ты выжидаешь, чтобы прочесть надо мной отходную молитву, Ричард, то можешь не тянуть.

Издевка снова ожесточила Ричарда.

— Не к спеху, — отозвался он с мрачным торжеством.

Тихий смешок был ему ответом.

— Мне тоже. Только вот продырявили меня во многих местах.

Ричард поставил котелок с водой на костер и приготовил свежие бинты.

— Ничего страшного — лишь бы нашелся хороший хирург.

— Две главы классической анатомии, и он уже вообразил себя Авиценной. Не беспокойся. Мне некуда увиливать и не в чем каяться.

— Ты удивлен? — Ричард попробовал воду своим широким пальцем. — Ты ожидал, что я с проклятиями добью тебя и сброшу труп в реку?

— Пожалуй. Объясни мне, почему этого не произошло. Лично мне ничего в голову не приходит. Изъявления благодарности с моей стороны будут выглядеть чертовски глупыми, пока я не пойму, в чем дело… Я не могу больше пить.

Ричард забрал фляжку.

— Сам сказал: тебе не в чем каяться.

— Да, но я должен объясниться.

— Объяснишься позже, — спокойно заявил Ричард. — У тебя будет масса времени.

Он наклонился, и Лаймонд закрыл глаза.

Ему предстояло нелегкое дело — ужасное отвратительное даже для более опытного хирурга, у которого были бы необходимые инструменты. Вода покраснела от крови, самодельные тампоны промокли насквозь.

Объяснения. Можно ли объяснить убийство ребенка? Позор жены? Вот они, эти руки, которые ласкали Мариотту, эти губы, это отмеченное клеймом тело…

Лаймонд долго не приходил в себя после того, как Ричард его перебинтовал. Наконец он открыл глаза и еле слышно произнес:

— Ладно, я сам живодер хоть куда. Но если такой котище будет забавляться с мышкой слишком долго, то она может и сдохнуть. Твой ход.

— Не сейчас. Я хочу, чтобы ты как следует пришел в себя, прежде чем мы объяснимся.

В этот день лорд Калтер провел немало часов в поисках нового приюта для своего пациента, такого, чтобы там можно было укрыться и чтобы находился он на безопасном расстоянии от дороги и домов.

Уже ближе к вечеру одна из его вылазок увенчалась успехом: он нашел идеальное место, а вдобавок набрал достаточно мха, который собирался использовать при перевязках. Маленький ручеек протекал по дну небольшого ущелья, а по обоим его берегам на ширину ярдов в двадцать простирался зеленый лужок. Здесь было где держать лошадь, а главное, имелось местечко, где стены сужались, нависали над берегами и образовывали уютную пещерку. Здесь можно было развести огонь, не опасаясь быть замеченным, и здесь имелось укрытие на случай дурной погоды.

Ричард внимательно все осмотрел и вернулся назад несколько позднее обычного.

Лаймонд с интересом наблюдал, как Ричард собирает вещи.

— Эй, братец, мы переезжаем? И далеко?

— Нужно чуть-чуть проехать верхом. Я привяжу тебя к Бриони.

Оба замолчали. Потом Лаймонд заметил независимым тоном:

— Ричард, не можешь же ты вообразить, что я, дырявый, как решето, смогу скакать на лошади. Времени у нас в обрез. Хватит тешиться, играя со мной, как кот с мышью. Скажи мне то, что ты должен сказать.

— Недолго ж мы ждали, — заметил Ричард. — Вот ты уж и начал увиливать.

— Дело не в этом: просто я пытаюсь проникнуть в твой мирок и понять, что важно для тебя. Прежде чем один из нас утомит другого до смерти, я хочу поговорить с тобой о Мариотте.

Лорд Калтер выпрямился:

— Со мной? Ни за что.

— Да, с тобой, Ричард, здесь и сейчас. После чего ты сможешь осознать, в каком дерьме ты очутился, и сесть, посыпая себе голову пеплом, как древние иудеи. Мариотта.

— Ты не умираешь. Прибереги свои жалкие признания для кого-нибудь другого.

— А чьи же это кишки лезут наружу, позволь тебя спросить? — хмыкнул Лаймонд. Пот выступил у него на висках, и он сжал кулаки, чтобы сдержать приступ надвигающейся дурноты. — Я собираюсь рассказать тебе, что произошло, брат мой. Ты можешь прикончить меня, бросить здесь или выслушать.

— Или вырвать тебе язык.

— Повезло же цикадам, которые, как говорят, общаются при помощи задних лапок. Ну давай вырывай. Но в таком случае ты никогда не узнаешь правды.

— Я знаю все, что мне нужно знать.

— Что же ты знаешь? Ты знаешь, как найти себе пару, но не знаешь, как вести супружескую жизнь. Ты смог выбрать, но не смог стать хорошим мужем. Большую любовь надо заслужить, Ричард. Это трудное благородное искусство. Ты идиот… Ты почти потерял ее. Но не из-за меня.

Калтер схватился за шпагу. Гнев застлал ему глаза: лицо брата, сумрачные стены голубятни померкли перед ним. Из последних сил сдерживаясь, Ричард выбежал наружу.

«Качай сыночка в нежных объятиях», — казалось, пели голуби. И другие голоса гулко раздавались в ушах. Здесь, над зелеными долинами Англии, перед ним заново ожили все нанесенные ему Лаймондом смертельные обиды и оскорбления. «Неужели вы для вашей безопасности отправили ваших дам в Стерлинг?» Стрела, вонзившаяся в плечо на потеху глумящейся толпе. Пьяный перчаточник и скачка морозным утром. Тюрьма в Думбартоне и то, как ему в грязной одежде пришлось пройти через большую залу. Поражение в Хериоте, надувательство с мальчиком Скоттом — и самое ужасное, гнусное, отвратительное: Мариотта, перебирающая драгоценности.

— Думай, если хочешь, что это ребенок Лаймонда… Он сейчас с Мариоттой… Это был мальчик…

Трава под ногами, голубое небо, короткие лиловые тени деревьев вновь приобрели ясность очертаний. Он отстегнул кинжал и вместе со шпагой оставил у входа. Медленно вернулся назад и присел на край каменного стола.

— Ну давай, рассказывай. У нас есть пять минут. Поделись своим умением пленять сердца. Я постараюсь что-нибудь перенять для Мариотты.

— Я воздвиг себе памятник при жизни, — ухмыльнулся Лаймонд, — но отнюдь не на костях Мариотты. Я заигрывал с ней в Мидкалтере, да простит меня Бог, поскольку напился до чертиков, но больше никогда.

— Ты не пытался встретиться с ней, а она — с тобой?

— Мой многоуважаемый осел, я бежал быстрее лани. Ты можешь, конечно, задавать вопросы, пока у тебя не помутился разум. К сожалению, утомившись от жизни дома, она бежала тоже. Ее схватили англичане. Я ее освободил, как дурак, и мои бедные недотепы не нашли ничего лучше, как отвезти ее ко мне, так как ей стало плохо прямо на дороге, и она была куда ближе к райским вратам, нежели к Мидкалтеру.

— Надеюсь, она поблагодарила тебя за безделушки, раз уж представилась такая возможность.

— Конечно. Мне было немного неловко, — слабо улыбнулся Лаймонд, — потому что я не посылал их.

— А кто же посылал? Бокклю?

Ричард внезапно нагнулся и схватил Лаймонда за руку, не сводя с него глаз. Тот продолжал упавшим голосом:

— Почему я должен портить кому-то удовольствие… Его и так, должно быть, чертовски раздосадовало то, что мне приписали чужие заслуги. Если тебе интересно знать, попробуй спросить у матушки.

Ричард отпустил изуродованную шрамами руку.

— Я не собираюсь требовать удовлетворения у всех любовников моей жены. Меня волнуют только те, что состоят со мною в родстве. Хотя тебя, наверное, порадует, что Сибилла до сих пор обожает тебя.

Взгляд Лаймонда стал неожиданно серьезным, и морщина пролегла между бровей.

— Этого нельзя сказать о Мариотте. Она совершенно ясно дала мне понять перед исчезновением, что находит мое присутствие, да и само существование, нежелательным, и третий барон Калтер — ее единственная опора. Что ты там натворил, когда она вернулась, одному Богу известно, но, судя по нелицеприятным слухам, которые до меня доходили, будет воистину чудом, если она согласится все-таки остаться с тобой: чудом смирения перед лицом ослиного упрямства.

Распростертый на попоне, он лежал, с интересом наблюдая за выражением явного недоверия на лице Ричарда.

— Что, не слишком убедительно?

— Нет.

— Да, я так и думал. Я должен был представить тебе греческую трагедию — и ты поверил бы, но правда, как я однажды уже говорил кое-кому…

— Что — правда?

— С правдой опасно иметь дело, — быстро заключил Лаймонд. — Нам пора ехать? Найди мне достойную усыпальницу, Ричард; Можешь даже обратить мое тело в пепел, голуби разнесут меня по полям, и я прорасту дивными цветами… Так проходит слава мирская… Нам пора ехать? Голова слона на теле крысы — эмблема благоразумия. Ричард, ты слушаешь меня?

Ричард уже нагнулся над ним и ловко подхватил на руки, как будто стремясь влить свои силы в угасающую жизнь брата.

— Ты не умрешь, пока я не разберусь с тобой до конца.

— Не глупи, Ричард. — Сознание на секунду вернулось к нему, затуманившиеся глаза блеснули. — Господи, я и забыл: ты не любишь перчаточников.

Ричард боролся за жизнь Лаймонда два дня: методично, упорно, старательно, как умелый воин готовит оружие к решающей битве. Он страстно желал, чтобы брат, который метался в жару, понял бы, как много он, Ричард, для него делает, как преданно ухаживает за ним.

Ночью он сидел в их новом прибежище, вслушиваясь в ласковое бормотание шумящего рядом ручейка, вдыхая ароматы земли, травы, цветов, высушенного мха, и с наслаждением предвкушал вожделенный миг.

Лаймонду полегчало: пульс стал ровнее, дыхание спокойнее. Очевидно, он выживет. Выздоровление — дело двух или трех недель, а потом можно двинуться на север…

Вот человек, который кичился самообладанием. Вот разрушительный ум, не оставлявший камня на камне от обыденной жизни. Трех недель — а может, и двух — будет достаточно…

Братских чувств преисполнен он

Или безумием ослеплен?

Лаймонд лежал один, и вопрос был скорее риторическим. Через мгновение он отвел глаза от сияющего поднебесья и опять закрыл их.

Два дня лихорадки — два дня детской беспомощности. Ручеек, клочок травы, попона, самодельная подушка и неподвижность под лучами палящего солнца. Он с усилием попытался пошевелиться, ибо сквозь сомкнутые веки пробивался свет, но остался лежать тихо и неподвижно.

Рядом упал камешек.

Ричард направлялся к нему, наловив рыбы, с улыбкой наблюдая за реакцией брата. Лаймонд, моментально открыв глаза, не улыбнулся в ответ, когда Ричард подошел вплотную.

Кожа Ричарда, смуглая от природы, покрылась темным загаром, волосы выгорели на солнце. После пяти дней жизни под открытым небом его рубашка и рейтузы уже не выглядели особенно презентабельно, легкие туфли, которые он достал из багажа, превратились в опорки, а единственная сменная сорочка была надета на брата.

Эти неудобства, казалось, ничего не значили для Ричарда. Он помахал рыбой и подмигнул Лаймонду:

— Ну как тебе, удобно?

— На редкость.

— Вид у тебя такой, будто тебе неудобно, — заметил Ричард, остановившись.

— Как глупо с моей стороны. Рыбешки выглядят свежее. Где ты наловил?

Последовала неловкая пауза.

— Стараюсь как могу, — мягко ответил Ричард. — У меня нет твоего таланта стрелять в птиц.

Он обошел Лаймонда и, взявшись за самодельное ложе, перетащил его в тень.

— Как ты думаешь, Пэти Лиддела раньше секли публично?

Тень принесла Лаймонду заметное облегчение, и он открыл глаза.

— Он делает, что ему приказывают. Я подумал, что тебе понравится съездить в Перт. Развивает обоняние.

— Золото Кроуфордмуира и Лиддел. Как глупо, что мы сразу же не заметили связь.

— Да, некоторые из вас не заметили. Как вкусно пахнет. Ты лечишь, ты готовишь. Может быть, ты умеешь шить?

— Я умею жить. А кто оказался исключением? Матушка?

— Она соображает быстрее, — съехидничал Лаймонд. — Стране должно не хватать тебя, Ричард, во время твоих частых отлучек. Как долго ты был в тюрьме, братец?

Ричард вытер ладони о подстилку и продемонстрировал их Лаймонду: чистые, ровные, без единой отметины.

— Мне повезло. Никто никогда не догадается по ним, где я был.

— Очко в твою пользу, мой дорогой братец. Но ведь ты — такой же лоботряс, как и я. Ты нагрубил Аррану, не явился в Думбартон, бросил жену и мать, устроил вместе с Дженет Битон прелестный маленький заговор за спиной ее мужа и выставил себя редкостным дураком в тех исключительных случаях, когда твоя нога ступала на поле битвы. Если бы ты ухитрился чуть быстрее остудить пыл юного Гарри в Дьюрисдире, то мог бы посадить за решетку и лорда Уортона, и лорда Леннокса.

— И помешать тебе на них наживаться? — поинтересовался Ричард, положив вычищенную рыбу на раскаленный камень. — Когда у тебя был на счету каждый пенни, чтобы умаслить твою шайку и заставить головорезов повиноваться? Или ты ублажал их опиумом и женщинами?

— Хватает и твердости характера. Дурацкий способ готовить рыбу.

— Не хуже прочих. Знаешь ли, — продолжил Ричард, вытирая пальцы о пучок травы, — если принять во внимание, кто ты такой, то твои инвективы кажутся более чем странными. Тебе здесь удобно?

— В таком климате я необыкновенно вынослив. Можешь испытать меня, если хочешь.

— Спасибо, не стоит. Я просто думал, что любезная светская беседа поможет скоротать время. Пока ты не сможешь ехать.

— Ладно, — помолчав, отозвался Лаймонд. — Отлично сыграно. Я и вправду уже начал волноваться относительно своей участи. И что дальше?

— Догадайся, — любезно посоветовал Ричард.

— Испытывай терпение кого-нибудь другого. О, не будь таким ребенком, Ричард! — Глаза Лаймонда потемнели от усталости. Ричард подметил это, как подмечал в нем все, старательно, неустанно, словно врач, наблюдая за братом.

— Не вижу ничего ребяческого в уважении к закону, — жизнерадостно пояснил Ричард. — Как только ты окрепнешь и сможешь сесть в седло, Эдинбург к твоим услугам. Тюрьма, цепи и ряд неприятных допросов. Ты предстанешь перед судом парламента, мой дорогой брат.

Лаймонд не дрогнул, но собрался с силами и весь напрягся, как тетива лука.

— Нет ничего по-детски незрелого и в том, чтобы заботиться о чести семьи. Ты ведь знаешь, какое впечатление это произведет.

— Прекрасное. Тебе понравится. Ты же любишь экстравагантность. Попробуй-ка рыбки.

Лаймонд не обратил внимания на протянутую руку.

— Послушай: прекрати на минуту строить из себя столп правосудия.