Глава 1

НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ РАЗМЕН

Мег Дуглас, Маргарет Дуглас, графиня Леннокс… — повторял про себя юный Скотт, ослабив поводья. Что могло связывать блестящего, ни от кого не зависящего Лаймонда и эту женщину? Следуя за Лаймондом на север, Уилл долго размышлял об этом предмете и о многих других, в частности, и о женщинах тоже. Он вспомнил холодный, сырой лагерь после рейда. Лаймонд — особенный, таких больше нет; может быть, ему дозволено иметь особенные отношения с Кристиан Стюарт? Может быть. Его это не касается. Но именно поэтому — у каждого есть свои частные дела — он и не сказал Лаймонду ни слова о своем обещании встретиться с Бокклю. Его мотивы были довольно невинны — он просто хотел немного подразнить старика, показаться ему в своем новом обличье. Но он ничего не сказал Лаймонду.

Они направлялись к новому убежищу. Вокруг их прежнего дома — Башни — стало слишком многолюдно, и Лаймонд решил перебраться. Завтра Скотт должен был ехать к старому жилищу и руководить сборами. А эту ночь он собирался провести в их новом жилище в Кроуфордмуире.

Золотые шахты в Кроуфордмуире были не очень старыми. Датчане, немцы и шотландцы разрабатывали эти шахты в течение тридцати лет, а вдовствующая королева Мария де Гиз привезла из Лотарингии и французских шахтеров. После смерти короля Иакова V королева не возобновила контракта и шахты оказались заброшенными. На болотистой почве стояли полуразрушенные хижины и сараи, а вокруг валялись проржавевшие лопаты и тачки.

Золотая жила была здесь не очень богатой, но можно было намыть золотого песка, в котором порою встречались и крошечные самородки. Сюда время от времени наведывались случайные золотоискатели, которых, бывало, ждала удача, и они уносили завернутые в тряпье самородки в надежде, что знакомый ювелир закроет глаза на закон, согласно которому десятая часть всего золота Кроуфордмуира принадлежит короне.

Именно сюда Лаймонд и привел Скотта. Пробирались они сквозь лесные чащобы и болотные топи, и здесь, на высоте две тысячи футов над уровнем моря, остановились и юноша огляделся вокруг. Золотоносный участок находился между четырьмя реками — древние полагали, сказал Лаймонд, что и Эльдорадо лежит между четырьмя реками. Кроме рек, было у этого места и еще одно преимущество — множество путей отхода.

Лаймонд указал Скотту на поднимавшийся в горы выжженный участок, по которому передвигались фигурки людей.

— Твои соратники моют золотишко. Это развлекает их и позволяет пополнять нашу казну. Кроме того, поисками золота можно объяснить наше присутствие — а появится кто-то чужой, мы его живо отвадим. — Лаймонд повел Уилла дальше, к месту их назначения — превосходной каменной башне с толстыми стенами и узкими окнами, построенной в поросшей травой впадине. Там, в их новом зимнем обиталище, Скотт и провел ночь. На следующее утро, радуясь возможности проявить некоторую самостоятельность, он направился к старой Башне. Немного позднее уехал и Лаймонд, путь которого лежал в Танталлон-Касл.

— Я глубоко опечален тем, что вынужден отвергнуть ваш план, — сказал сэр Джордж, — но никакой альтернативы нет. Если вы хотите, чтобы я нашел для вас Харви, вы должны продать мне Уилла Скотта.

Лаймонд лениво проговорил:

— Таким образом вы создаете впечатление, будто и в самом деле чем-то сильно навредили англичанам. Неужели нельзя поправить ваши отношения с ними каким-нибудь другим способом? Я могу сделать несколько неплохих предложений. Могу уступить кой-какие политические сведения. Или Грея больше не интересуют наши жизни, наши радости, наш правитель, наша королева? — На его спокойном лице застыло слегка вопросительное выражение.

Разговор этот происходил в восточной башне Танталлона. За окном бушевало северное море, посылая новые и новые волны на стофутовые скалы. Где-то вдалеке, в белом тумане, пряталась скала Брасс, с которой срывались бакланы, выслеживающие в воде свою добычу. Дуглас нетерпеливо отвернулся от окна.

— Если бы я мог осуществить эту сделку, просто приобретя у вас кой-какие сведения, то я бы пошел на это. Я готов от своего собственного имени купить у вас любую информацию, которую вы можете предложить. По этой причине, как вы могли заметить, я избегал упоминать ваше имя в своих письмах. И я не назвал вашего имени лорду Грею, хотя — давайте говорить откровенно, господин Кроуфорд, — мне не составило труда догадаться о том, кто вы. Надеюсь, с господином Сомервиллом вы обошлись не так сурово, как с сэром Эндрю. — Он несколько мгновений молчал. — Вы плаваете в глубоких водах, верно, Кроуфорд?

— Ну что ж, жить в водных просторах очень занимательно, — ответил Лаймонд. — И безопасно. Если вас это интересует, то Гидеон Сомервилл пребывает в добром здравии, а Джонатан Крауч находится у себя дома. Значит, остается добраться до Сэмюэла Харви.

Сэр Джордж рассуждал как человек практический:

— Что же вы медлите? Заведите себе другого ученика — и дело с концом. — Сэру Джорджу был крайне необходим Скотт, чтобы вернуть расположение лорда Грея.

— Но Скотт чрезвычайно полезен для меня, — сказал Лаймонд. — И потом, он дает великолепную защиту от Бокклю.

— Как только мы заполучим Скотта, Бокклю никому уже не будет доставлять неприятностей.

— Вам он неприятностей не доставит. Он направит всю свою энергию против меня. И еще одно. Если я отдаю вам Скотта, то желаю иметь господина Харви в полном своем распоряжении. Пойдет ли на это Грей? Да и сам Харви будет категорически возражать.

— Харви можно ничего не сообщать, — ответил Дуглас, немного поразмыслив. — Я вам говорю — Грею во что бы то ни стало нужен Скотт. Если вы требуете за него беднягу Харви, то, я думаю, Грей заплатит эту цену.

— В век рыцарства ваша речь пленила бы меня, — произнес Лаймонд с широким жестом. — Но я пришел к вам в век разума. Мне понадобятся полные гарантии, прежде чем я пойду на это.

— И если я предоставлю вам такие гарантии?

Лаймонд улыбнулся:

— Если вы их предоставите, то, несомненно, получите Уилла Скотта.

Прежде чем Лаймонд ушел, сэр Джордж снова попросил у него об услугах для себя лично, но встретил вежливый отказ.

— Я предлагал информацию в обмен на Харви, но отнюдь не собирался торговать ею.

— Вы счастливчик, если можете позволить себе говорить такие вещи. Хотел бы я знать источники ваших доходов. Кстати, я обратил внимание, — добавил сэр Джордж с понятным раздражением, — что в своих лихорадочных поисках господина Харви вы совершенно выпустили из виду другую вашу задачу.

— Все мне приписывают какие-то задачи, словно я — Геракл наших дней. Какую именно?

— Не дать состариться вашему брату. Вероятно, беременность леди Калтер осложняет дело?

Для Лаймонда это оказалось новостью, о чем красноречиво свидетельствовало последовавшее молчание. Затем Лаймонд шутливо проговорил:

— Не хотите ли вы сказать, что я должен поставить вам еще одно условие?

Ответ у сэра Джорджа был готов:

— Если мы с лордом Греем благополучно придем к примирению и если планы его милости относительно этой страны будут успешно претворены в жизнь, то мы вспомним о своих друзьях. Мы могли бы вознаградить вас титулом барона или восстановить вас в правах на ваш собственный.

Последовала почтительная пауза, которую нарушил Лаймонд:

— Оставим в стороне разбой и убийства из-за угла и вернемся к нашему договору. Когда Сэмюэл Харви может быть доставлен на север?

Наконец условия сделки были обговорены. Дуглас ничем не выдал своего раздражения. Они решили, что сообщаться будут через обычную почтовую станцию, маленькую хижину, известную обоим, — и соглашение состоялось. У двери сэр Джордж улыбнулся и сказал:

— Не могу себе представить Скотта под чьей-то рукою и за решеткой. Не станет ли ваш дикий жеребенок рваться из пут?

— Я приучил Скотта к твердой руке, — сказал Лаймонд. — А решетка — обычное следствие.

Он добрался до Башни в воскресенье пятого февраля и нашел брошенное обиталище изменившимся до неузнаваемости. Он бродил из комнаты в комнату, отпускал замечания и искал Скотта.

Но поиски оказались тщетными. Незадолго до его приезда Скотт отбыл из Башни в неизвестном направлении и до сих пор не вернулся.

Встреча Уилла Скотта с отцом должна была состояться на закате солнца. В раздражении прошатавшись все утро по замку, Бокклю отбыл довольно-таки рано на свою, как он полагал, тайную встречу. Его семья вздохнула с облегчением, когда он выехал за ворота.

Уот Скотт из Бокклю был человеком вспыльчивым, но отходчивым, и вспышки его гнева в большинстве случаев никому не приносили вреда. Увидев своего сына во время рейда за скотом, Скотт почувствовал, что принципы его пошатнулись и он больше не держит на юношу зла.

Из всех детей Уилл в наименьшей степени был похож на отца. Его старший незаконный сын Уолтер тоже был сильным, крупным парнем, но Уилл отличался еще и тем, что у него была голова на плечах, и Бокклю ценил это по достоинству — и не без оснований. Совестливость Уилла Бокклю объяснял воздействием на него разных дешевых болтунов и новомодных писак. Отправившись на встречу с сыном, Бокклю исполнился решимости на сей раз не допускать никаких глупостей.

Когда он достиг условленного места и въехал в подлесок, было еще светло. Осмотревшись, он поначалу подумал, что маленькая поляна, где он должен был встретиться с Уиллом, пуста. Это место давно было знакомо ему и Уиллу. Лиственницы, дубы и можжевельник уступали здесь место букам, таким старым, что все пространство между ними было всегда засыпано красными осенними листьями. Внезапно он услышал стук копыт, тихое ржание и в следующий миг увидел лошадь своего сына, привязанную к дереву, а потом и самого Уилла, стоявшего рядом с лошадью.

Юноша сильно изменился. Плечи его окрепли, глаза блестели, как морская галька, а рыжие волосы напоминали львиную гриву. Бокклю подавил в себе удивление и спешился.

— Значит, все-таки пришел!

Сын сурово взглянул на него:

— Я же обещал.

Последовала короткая пауза, потом Бокклю откашлялся и произнес:

— Может быть, тебе интересно узнать, что твои английские друзья сожгли наш дом в Ньюарке? Чудом не застали меня с Дженет и ребятишек.

— Ну, ты, кажется, все-таки уцелел.

— Но не благодаря тебе!

— А в чем моя вина? Если ты решил перевезти все пушки в Бранксхолм, то я здесь ни при чем.

Бокклю чуть было не вспылил, но тут же вспомнил, зачем приехал, и вытер рот своей крупной рукой.

— Уилл, мы часто ссорились в прошлом, и я могу сказать, что ты бывал ко мне чертовски непочтителен. А чаще всего и не прав. Но ты ничего не поправишь, связавшись с Лаймондом и измазавшись в дерьме по самые уши. Я был бы рад, если бы ты прекратил позорить себя и вернулся домой. Если только ты, чертов умник, не решил, будто можешь наставить этого ублюдка на путь истинный.

Рот сына скривился в иронической улыбке.

— Нет, ничего такого я не решил, могу поклясться. Только не льсти себе и не думай, будто я страдаю тоской по дому. Я с Лаймондом потому, что мне это нравится.

На лице Бокклю появилось выражение недоверия и неодобрения.

— Черт побери! Вероятно, Джордж Дуглас был прав. Ты задумал обвести Лаймонда вокруг пальца. И не отрицай этого. Ты собираешься втереться к нему в доверие, а потом навести на него солдат королевы. Верно?

Скотт даже не стал ничего отрицать. Он ответил:

— Не сомневаюсь, сэр Джордж именно так бы и поступил. — И после некоторой паузы добавил: — Я остаюсь с Лаймондом. Почему бы и нет? Мы представляем собой сплоченное, действенное сообщество. У нас есть все — здоровье, добрая компания, развлечения и деньги. Общая цель и общее для всех правосудие. Мы сами себе господа, никого не боимся, кроме одного человека, — а его стоит бояться. Покажи мне такого, как он, и я вернусь.

— Я могу показать тебе такого, как он, — сказал Бокклю, — в диком лесу. Вы живете по законам джунглей и питаетесь нашей кровью и плотью. Ты говоришь, у вас есть деньги. Что дает вам их? Шпионаж, воровство и так называемая защита. Это деньги людей, которые обеднели, потому что имели глупость вести две войны ради свободы своей родины. Вот на чем стоит твое идеальное сообщество — на грабеже и предательстве. Ты похваляешься своими погаными удовольствиями, а дети в Тевиотдейле голодают. Бог мой! Да ты, вероятно, и не поморщился бы, глядя, как Бранксхолм пылает так же, как горел Мидкалтер!

— Я тут ни при чем. — Тон Уилла был холоден, но в глазах светилась обида.

Бокклю продолжалась орать:

— Ты ни при чем, конечно. Уж лучше мне предупредить жену — зимой нам придется жить под открытым небом, разве что до этого мне перережут горло, как Калтеру пробили ключицу, а Дженет — плечо.

Тот же холодный голос возразил:

— Если англичане собираются сжечь тебя, то как я могу их остановить?

— Ты для начала мог бы не выбалтывать Грею своего имени! — прорычал Бокклю. — Чтобы за твои глупые выходки не приходилось расплачиваться мне. Если бы ты задумался над этим чуточку раньше, наши люди в Ньюарке были бы тебе очень признательны.

— Господи! — воскликнул Уилл, и тут его понесло: — Только что ты обвинял меня в том, что я вожу дружбу с англичанами, — ты не очень-то последователен, а? И если собираешься заманить меня назад в стойло, то выбрал далеко не лучший способ. Если хочешь убедить, то хотя бы позаботься о логике. И делай это с трезвой головой. Во-первых, не я сказал Грею, кто я такой. Во-вторых, Лаймонд в открытую делает то, что половина Шотландии делает исподтишка. В-третьих, англичане любят его гораздо меньше, чем тебя. В-четвертых, мои соратники нанесли бы всем вам куда больше вреда, если бы такой человек, как Лаймонд, не держал их в узде. И, наконец, я предпочитаю компанию, где напыщенные предрассудки и скучные разговоры занимают то место, которое им и положено, — им посвящают себя дряхлые старики да недоумки в третьеразрядных пивных.

Диатриба, чувствовал Уилл, была достойна ее вдохновителя. Но полученный ответ был таков, какой он сам нередко хотел дать Лаймонду, и даже раз попытался, — мощный кулак Бокклю обрушился на него.

Легко и красиво, с полным самообладанием Скотт пригнулся и нанес старику ответный удар. Бокклю, словно пушечное ядро, перелетел через всю поляну и приземлился на ковер из буковых листьев.

На какое-то время наступило ошеломленное молчание. Бокклю лежал, оглушенный, издавая нечленораздельные звуки, а его сын стоял с потухшим лицом.

Все давно знали, что сэр Уот не силен в логике. Вряд ли Уилла украсила бы победа над человеком вдвое старше, которого он сам же и спровоцировал. Можно себе представить, что сказал бы на это Лаймонд. Уилл постоял несколько мгновений в нерешительности, потом в два прыжка пересек поляну, опустился на колено и помог старику сесть.

— Отец…

Сэр Уот узловатыми пальцами ощупывал подбородок, а его маленькие живые глаза разглядывали сына.

— Черт побери! — Он уселся поудобнее, оперся локтями о колено и осторожно пошевелил нижней челюстью. — Где же ты выучился этому?

Уилл улыбнулся и присел на корточки.

— У Лаймонда, — ответил он.

— Ну, по крайней мере хоть чему-то дельному он тебя научил. Но испытывать свое умение на мне вовсе не обязательно. — Сэр Уот поднялся на ноги, опираясь рукой на плечо Уилла. — Значит, вот чему он тебя учит? Достойному способу заканчивать споры?

— Я обратил внимание, — сказал его сын, — что и ты не слишком-то понадеялся на риторику. Но я не хотел покалечить тебя.

— Чуть голову мне не сшиб, — проговорил сэр Уот, ощупывая челюсть.

Уилл отошел на минутку и вернулся с мокрым платком, который и протянул отцу.

— Это правда, насчет Ньюарка? — спросил Уилл.

Сэр Уот кивнул и прислонился спиной к дереву.

— В замок они не попали, но сожгли деревню и угнали почти весь скот. Это Грей устроил. — Он бросил взгляд на сына. Юноша уселся на ствол упавшего бука и уставился на свои пальцы.

— Значит, ты оказался между двух огней, — задумчиво промолвил Уилл. — Грей преследует тебя за мои выходки, а королеве не понравится, если ты отойдешь от нее.

— Да, так все и обернулось. — Бокклю, внимательно глядя на сына, отер платком кровь с лица. — Все пошло наперекосяк, и не без твоего участия. Послушай меня, ты не пара для такого умника, как Лаймонд. Не знаю, что он там задумал, но меня-таки подвел под петлю. И похоже, собирается сделать из тебя козла отпущения — если ты, конечно, позволишь ему.

Юноша помолчал, потом ответил:

— Мои грехи, значит, уже ничем нельзя искупить?

Бакенбарды Бокклю зашевелились.

— Конечно, тебе придется кое за что держать ответ. Но, черт побери, я ведь не последний человек в этой стране! Если мы сейчас с тобой втихомолку вернемся домой, то я обещаю — никто тебя и пальцем не тронет. И ты сможешь открыто сражаться с англичанами рядом со своими родичами. В моем положении двойной игры не избежать, и я не буду делать вид, будто у меня руки чисты. Но никто не сможет обвинить меня в том, что я предаю Шотландию. Ну, так что ты ответишь?

Доводы Бокклю прозвучали убедительнее, чем он сам ожидал.

Его сын неуклюже поднялся на ноги.

— Я присягнул Лаймонду.

— Он отлучен от церкви. Ты знал об этом?

— Да, но…

— Ты не только вправе, это твой долг — нарушить данную ему присягу. А знаешь ли ты, за что его отлучили от церкви? — Скотт слышал столько разных версий, что предпочел промолчать. — Пять лет назад, когда ты был во Франции, внезапно стало известно, что он занимается шпионажем. До этого ему доверяли так же, как Калтеру, и никто не подозревал, что утечка важной информации — его рук дело. Все обнаружилось, когда нашли его донесение — а там упоминалось и о других посланиях англичанам, отправленных ранее. В частности, оказалось, что именно он передал сведения, которые позволили Уортону встретить нашу армию и разбить нас у Солуэй-Мосс. Но когда депешу нашли, Лаймонд уже укрылся в Лондоне. Он отсиживался там в безопасности, а король Гарри одаривал его деньгами и землями.

— Я знаю об этом, — сказал Уилл несколько смущенно.

— Ну хорошо. А об этом ты знаешь? На последней странице его донесения указывалось местоположение нашего крупнейшего порохового склада — а находился он в одном монастыре. Лаймонд здорово описал это место: хоть карту рисуй. Все остальное было просто: из Карлайла послали отряд, и монастырь взлетел на воздух. Монахини погибли все до единой.

— Но Лаймонд… — начал было Уилл.

— Лаймонд задумал все это. Черт, я сам видел донесение, видел его подпись: каждая черточка в этом письме принадлежит ему так же, как и эти проклятые кукольные патлы. Спроси Сибиллу. Спроси Калтера. Спроси кого хочешь. Даже его мать не смеет предположить, будто письмо подложное, — оно подлинное. — Уилл побледнел, как смерть. Его отец продолжал с напором: — Ты не знал этого? Может быть, не знаешь и кое-чего другого?

— Чего? — спросил Уилл. — Чего другого?

Но ответа не последовало. Платок выпал из рук Бокклю, выражение его лица изменилось. Уилл повернулся.

Из зарослей можжевельника появился Джонни Булло. Сэр Уот, не узнав его, протянул руку к мечу. Но Уилл заговорил первым:

— Ты что здесь делаешь? Шпионишь для Лаймонда?

— Нет. — Джонни Булло встал так, чтобы между ним и Бокклю находилось дерево; он тяжело дышал, но лицо его оставалось невозмутимым. — Просто предупреждение друга. Я подумал, что тебе следовало бы знать — ты попался в ловушку. Лес окружен вооруженными людьми.

Услышав это, Бокклю с проклятиями вытащил свой меч.

— Лаймонд! — вскрикнул Уилл.

— Нет-нет, у Лаймонда дела. Это шотландцы. Добрые ребята на хороших лошадках, обвешанные оружием. Дружки твоего папочки.

У Уилла перехватило дыхание.

— Вряд ли. Ведь мы договорились, чтобы встреча состоялась тайно. А нас никто не отлучал от церкви, и на наше слово можно положиться, разве нет?

— Я никому ничего не говорил, — пробормотал Бокклю, внезапно осознав, чем это ему грозит. — Ни единой душе… Кто они? — прошипел Уот, обращаясь к Джонни. — Кто эти люди?

— А ты разве не знаешь? — осведомился Уилл. — Жаль, ты не смог сообщить им, что разговор принял благоприятный оборот и в их услугах нет необходимости. Они могли бы незаметно исчезнуть, а я так ни о чем и не узнал бы.

Бокклю душила ярость.

— Не будь дураком. Я не имею к этому никакого отношения. Я не… Послушай…

Уилл отвернулся.

— Я уже наслушался, — не оборачиваясь сказал Уилл. — «Мы с тобой втихомолку вернемся домой». Я в восторге от твоей предусмотрительности.

— Уилл! — невзирая на то, что их могли слышать чужие уши, Бокклю гремел в полный голос. — Я не знаю, что случилось, но ты должен мне верить. Я их порублю в мелкую крошку, кто бы они ни были. Ты должен мне верить! Я понятия не имею, откуда они взялись. Черт побери! — ревел он. — Это, наверно, люди Лаймонда.

— Нет. — Карие веселые глаза цыгана остановились на Уилле. — Они дожидаются тебя. Ты едешь с ними или со мной?

— А что, разве есть выбор? Мы оба в ловушке.

Булло улыбнулся.

— Ты — да, а я — нет. У меня здесь поблизости пони. Если я уведу их влево, ты сможешь просочиться?

— Смогу, — мрачно ответил Скотт. Он подбежал к лошади Бокклю и бросил ее поводья Джонни. — Вот тебе еще одна приманка для них. Пусти вперед эту кобылу, она должна еще больше сбить их с толку.

Цыган ухватился за поводья и пошел. На его лице светилась улыбка.

— Значит, ты все же с Лаймондом.

Мрачное лицо Уилла, который кинулся к своей лошади, было ответом на вопрос.

— Уилл! Гнев ослепил тебя — ты утратил способность соображать. Послушай меня! Это не мои люди. Я клянусь тебе чем угодно. Подожди минуту — и я узнаю, кто они такие. Если это солдаты королевы, я отошлю их заниматься своими делами!

— Несомненно. А их дело — поймать Уилла Скотта. — Юноша пришпорил лошадь. — Нет, спасибо. С меня хватит порядочных людей. У меня слишком нежный желудок.

— Уилл…

Но было уже поздно. Шум вдалеке и топот копыт свидетельствовали о том, что часть людей цыган увел за собой. Уилл, не оглядываясь, рысью проскакал полянку и направил лошадь в самую чащу.

Оставшийся без лошади сэр Уот стоял неподвижно и тяжело дышал. Минуту спустя он услышал крики — его сына обнаружили, и тех людей, что поскакали по двум ложным следам, звали вернуться. Он слышал, как погоня устремилась вдоль подножия холма, а потом — как всадники вернулись ни с чем. Он вытащил меч и направился к ближайшей группе. Лес поредел, голоса стали громче, и он разглядел цвета всадников — голубой и серебряный.

Уот Скотт со стуком вогнал меч в ножны и пошел вперед. Всадники при этом звуке нерешительно развернулись в его сторону.

— Бокклю!

— Да, Бокклю! Вы нашли, что искали?

— Нет, сэр Уот, — последовал неуверенный ответ.

— Найдется у вас для меня лошадь? — Лошадь нашлась. Бокклю сел в седло, его глаза обшаривали всадников. — Где ваш хозяин?

Ближайший из всадников смущенно произнес:

— Он вернется, сэр. Мы должны были встретиться здесь, если…

— Я здесь, — послышался ровный голос, и Бокклю повернулся.

Лорд Калтер, при оружии, с лицом, расцарапанным ветками в ходе безрезультатной погони за Уиллом, недвижно сидел на лошади у кромки леса.

Среди мертвой тишины Бокклю подъехал к нему. На расстоянии вытянутой руки он остановился и ухватился за поводья лошади Калтера, чтобы тот не мог двинуться с места.

— Значит, это ваша месть за то, что случилось во время набега за скотом?

Калтер отрицательно покачал головой:

— Мне нужен только Лаймонд.

— Вам нужен только Лаймонд, — повторил Бокклю и швырнул поводья, отчего лошадь Ричарда чуть не встала на дыбы. — Вам нужен только Лаймонд, и ради этого вы готовы пожертвовать всем и вся. Матерью, женой, людьми, которые были вашими друзьями. Сколько друзей у вас осталось? Скажите-ка мне.

— Достаточно.

— Достаточно — для чего? Королева ждет вас в Стерлинге — а где болтаетесь вы? Гоняетесь за моим сыном во имя вашей ложно понятой чести! И ради чего? Сибилла не хочет этого — а ведь честь ее затронута поболее, чем ваша. Вы ничего не добьетесь, разве что насмешите до смерти вашего братца. Зачем вам все это надо? Оглянитесь вокруг. Все прямо говорят, что не правосудие вы хотите свершить, а утолить самую немудрящую, бешеную, снедающую вас ревность.

Ричард гневно крикнул:

— Придержите язык, Скотт! — Грудь его под кожаной безрукавкой бурно вздымалась. Потом он добавил, овладев собой: — Я не хочу обсуждать это с вами.

Бокклю, тоже сдерживаясь, проговорил:

— Я уже почти закончил. Осталось только сказать, что я теперь не только против Лаймонда, но и против вас. Я ненавижу его не меньше вашего, но хочу благополучно увести Уилла от него. И пока Уилл не вернется, на вашем пути к Лаймонду всегда буду стоять я. Я не желаю зла ни вам, ни вашей жене, ни тем более вашей матери. Но удержать меня вы можете, только рискуя своей жизнью. А она меня мало волнует. — Развернувшись, он галопом направил одолженную лошадь из леса.

Джонни Булло добрался до Башни раньше Скотта.

Когда прибыл Уилл, почти все люди уже ушли. Большую часть лошадей тоже угнали. Башня, и без того полуразрушенная, теперь выглядела совершенно заброшенной, словно то, что люди покинули ее, отняло у камня последнюю теплоту.

Лаймонд сидел в пустом зале, а рядом с ним стоял Джонни Булло. По улыбке, гулявшей на лице цыгана, можно было догадаться, что он поведал Лаймонду о происшедшем. Уилл Скотт подошел к ним, готовый излить всю ярость, что клокотала у него в груди, но Лаймонд был тверд, как скала.

— Дорогой мой! Я слышал, отец раскрыл тебе объятия — но ты предпочел приникнуть к моей груди.

— Я был глуп, рассчитывая на что-то. — Скотт сверкнул глазами в сторону Джонни Булло, а потом снова уставился на Лаймонда. — Вы были абсолютно правы. Черт меня побери, если я еще хоть раз поверю кому-нибудь!

— Мне представляется, что свидание это изобиловало резкими перепадами в стиле. Джонни, как тебе удалось предупредить его?

— В одном доме, где мы представляли, я кое-что услыхал. А человек я сообразительный.

— И ты опередил события. — Лаймонд, поднявшись, направился к двери. — Вообще-то говоря, мне твои метания порядком надоели, и вряд ли у меня достанет душевных сил терпеть их дальше.

Джонни, выдержав взгляд синих глаз столько, сколько того требовало чувство собственного достоинства, пожал плечами, поднялся и вышел. Лаймонд закрыл за ним дверь и вернулся.

— Джонни… — начал было Скотт с яростью в голосе.

— Джонни творит пакости с той же легкостью, как корова дает молоко. Ты это знаешь не хуже меня. Но при этом он думает головой, а не желудком, или где ты там держишь свои неповторимые ощущения. — Он удобно прислонился к камину и принялся постукивать по камню рукой. Скотт внезапно понял, что ему нужно готовиться к отпору. — Ты держал встречу в секрете. Почему?

— Потому что это не ваше дело. — Скотт все еще был в ярости.

Лаймонд ответил мягко:

— Давай-ка окунемся в моральную философию, как в живую воду. Двойная игра — это как раз мое дело.

— Знаю. Но не мое, — жестко отрезал Скотт, и Лаймонд улыбнулся.

— Я не верю тебе.

Последовало чреватое бурей молчание. Прервал его Скотт, все еще негодуя.

— Я просто хотел поговорить с отцом. Вам не о чем беспокоиться.

— Не о чем. Кроме того, что ты держал это в тайне.

— Вы же не читаете мораль Куку-Спиту каждый раз, когда он идет к женщинам.

— У его женщин, даже самых настырных, нет стаи гончих собак и двух тысяч вооруженных людей. Ты здесь — единственный, кто может что-то выиграть, продав нас. И что бы ты ни натворил, тебя единственного из всех нас ждет тепленькое местечко среди тех, кто послушен закону. Ты единственный из всех нас испытываешь нездоровый интерес к этике, а твердости суждений в тебе не больше, чем в айвовом семечке, что плавает в стакане глинтвейна. Так вот, либо ты будешь верен той присяге, которую с таким пылом принес мне в прошлом году, либо я поступлю так, как считаю нужным. Я не собираюсь сидеть и ждать, что ты выкинешь в следующий раз.

Скотт, весь дрожа от ярости, ответил:

— О, если хотите, я буду обо всем сообщать вам. О каждом чихе. О желании причесаться на пробор. Но я не могу понять, какое, черт возьми, вам до этого…

— Там был лорд Калтер, — мягко заметил Лаймонд. — Верно? А я мог бы пожелать встречи с Бокклю.

— Ну еще бы. Но я не знал, что Калтер приедет туда. И какую бы присягу я ни давал, вряд ли вы полагаете, будто я дошел до того, чтобы продать родного отца.

— Не знаю, оценит ли он тонкость твоей натуры.

— Я уже сказал, что совершил ошибку.

— И, очевидно, мы тоже.

— Почему, ведь я же здесь, разве нет? — завопил Скотт. — Я не нарушил слова. Ведь это Бокклю…

— После того, как он позволил сбить себя с ног. Наслышан.

— Позволил!

— Бокклю тоже думает головой, а не… Тебе не кажется, что я могу нанести твоей драгоценной семейке куда больше вреда, чем лорд Грей?

— Я…

— И если ты сбежишь, я это непременно сделаю.

— Но…

— А потому, Рыжик, если ты собираешься нарушить присягу, то тебе придется идти до конца. Тебе придется выдать нас всех. На это-то твой отец и рассчитывал. — Молчание. — Ну? — вопросил Лаймонд.

— Вам нечего бояться. Это больше не повторится, — холодно отвечал Скотт.

Лаймонд уставился на него:

— Временами твои речения освежают душу, а временами ты сам не думаешь, что плетешь. Я и так не боюсь. Я и сам знаю, что это больше не повторится. Я жду извинений.

Ответ Скотта был неразборчив, и Лаймонд вплотную подошел к юноше. Его ездовой костюм, вычищенный после возвращения из Танталлона, сидел, как влитой, волосы сверкали, будто стеклянные, и напевный голос звенел им под стать. Лаймонд был безукоризненно, удручающе трезв.

— Если тебе неймется потягаться лично со мной, милости просим. Можешь попробовать. Но я не позволю тебе ставить под угрозу жизни шестидесяти человек ради твоих оскорбленных чувств и мальчишеских бредней. Что бы ни было у тебя на уме, но ты попал в ловушку, а вместе с тобою едва не попали мы; и не важно, кто устроил ее — твой отец или кто-то другой. Намерения, твои или чужие, не имеют значения. Они никогда ничего не значат и никогда никого не извиняют: заруби это себе на носу. Если бы я рассказал хоть одному из твоих дружков, которые сейчас в Кроуфордмуире, о том, что случилось, они ободрали бы тебя как липку и были бы правы. В следующий раз не премину им сообщить. Тебе ясно?

Это было ужасно несправедливо, и Скотт, используя первое оружие, оказавшееся под рукой, в ярости выпалил:

— Не вам бы говорить! Почему меня должна заботить их судьба? Вы, не задумываясь, продадите любого из нас, если хорошо заплатят. Разве что вам больше нравится взрывать монахинь.

Наступила жуткая тишина. Потом, тщательно выбирая слова, Лаймонд произнес:

— Опрометчиво, Скотт. Никогда не говори с чужих слов. И в особенности на эту тему. А теперь убирайся с глаз моих долой.

Добавить к этому было нечего. Скотт вышел, сел в седло и направился в Кроуфордмуир, едва осознавая, что из всех стычек между ними эта была первой, в которой он так или иначе не спасовал.

Скотт ехал на запад, а его отец направлялся на север.

Не сразу Бокклю, испытавший горькое разочарование, подумал о том, откуда же Калтер мог узнать об их встрече с Уиллом. Он рассказал Сибилле, но та не меньше его желала держать Калтера подальше от Уилла и Лаймонда. Но кто же тогда?

Он задумался. Только один человек мог видеть записку и предпринять действия, которые привели бы к сегодняшним событиям, — Дженет. Руки сэра Уота крепче вцепились в поводья. Дженет! «Черт побери, — подумал Бокклю, — я научу эту дрянь не совать свой нос в мои дела!» И, подняв голову к небу, он пустил лошадь рысью, спеша в Бранксхолм.

Свет на юго-востоке был каким-то необычным — в низких тучах сквозил алый оттенок. Сэр Уот, не веря своим глазам, разглядывал небо, а потом пришпорил лошадь и галопом понесся навстречу пожару.

Лорд Грей сдержал слово. Пеший и конный отряды аркебузиров вышли из Джедуорта и Роксбурга: сэр Освальд Уилстроп и сэр Ральф Баллмер направились на запад, оставляя после себя пожарища и развалины. Они взяли тридцать пленников, всех овец и коз, каких смогли увести, а от Хавика оставили груду пепла, в которой испеклись все защитники города.

Бокклю пробивался к городу по тропинкам, запруженным детьми и женщинами, тащившими жалкий домашний скарб. Бокклю встретил своих людей из Бранксхолма, которых вел его капитан. Поскольку спасать было уже нечего, Бокклю повел свой отряд на врага, чтобы успокоить душу хотя бы местью. Под покровом рвущейся на части, озаренной факелами темноты они напали на арьергард Уилстропа, уничтожили сколько-то человек, отбили часть скота. Но месть их была ничтожной и добыча жалкой. Потом они повернули назад и разбрелись по разоренной земле, оказывая пострадавшим помощь.

На рассвете Бокклю добрался до Бранксхолма. У него болела спина, глаза покраснели от усталости, а в душе кипел гнев. Войдя в дом, он вспомнил кое о чем и бросился в комнату жены.

— Дженет Битон!

Женщина в кровати шевельнулась и открыла глаза; на ее широком, с крупным носом лице появилась сонная улыбка.

— Она самая, — сказала леди Бокклю. — А ты, как всегда, поздно.

— Я хочу поговорить с вами кое о чем, миледи.

— Ах, вот как? О чем же?

— О наследнике дома, мадам. О моем старшем сыне Уилле.

— Старшем законнорожденном сыне, — поправила его Дженет. — А что, встреча расстроилась?

— Расстроилась, — мрачно ответил ее муж.

Дженет сделала большие глаза.

— Ну, не стоит переживать. Знаешь, есть такая пословица — сына не потерял и дочь приобрел. — Бокклю смотрел на нее из-под кустистых бровей. Дженет не отводила взгляда. Откуда-то из-за кровати донесся слабый, жалобный крик. В голосе Дженет появились теплые нотки. — Самая юная Бокклю, — сказала она. — Да не смотри ты на меня так, будто сейчас сожрешь — погляди лучше на новую дочку.

Лицо сэра Уота медленно налилось кровью. В глубине бороды появилась лукавая улыбка, которую он спрятал за широкой ладонью, и взгляд, устремленный на жену, был теперь по-собачьи преданным.

— Ну что ж, — проговорил он. — Прекрасно. Больше я ничего не скажу. Покончим с этим. Но не думаешь ли ты, женщина, что каждый раз будешь таким вот образом выходить сухой из воды?

— Не волнуйся! — сказала Дженет, обнимая его. — По мне, так лучше уж твои попреки.

Так закончился воскресный день пятого февраля.

Вскоре после этого Джордж Дуглас написал лорду Грею о том, что надеется вскоре явиться к лорду-протектору в Лондон для устройства королевской свадьбы.

Лорд-протектор написал Грею: «Вы истратили за девять месяцев шестнадцать тысяч фунтов, а похвастаться можете всего лишь рейдом во владения Бокклю».

Лорд Грей направил краткое послание лорду Уортону: «В понедельник на следующей неделе я намереваюсь вторгнуться в Шотландию и дойти до самого Эдинбурга. Надеюсь, что ваше и лорда Леннокса вторжение будет приурочено к моему».

Юная королева Мария, из-за которой шла вся эта борьба, смертельно заболела.

Глава 2

ПОЛОЖЕНИЕ КОРОЛЕВЫ СТАНОВИТСЯ УГРОЖАЮЩИМ

Англичан опасались больше, чем болезни маленькой королевы. Больную девочку отвезли в Думбартон, крепость на реке Клайд, и леди Калтер с Кристиан Стюарт оказались среди тех, кто должен был заботиться о ней.

Том Эрскин привез в Богхолл последние новости. Он нашел Кристиан в пустой комнате Джеми. Девушка спокойно стояла у окна, облокотившись на подоконник. Симон доложил о приходе Эрскина, впустил Тома и затворил дверь, когда девушка обернулась.

Отдавшись на волю судьбы, Том Эрскин сразу же перешел к цели своего визита: он приехал, чтобы отвезти ее в Мидкалтер перед тем, как отправиться на войну. Конец его речи прозвучал скорее вызывающе, нежели героически, но Кристиан не обратила на это внимания.

— Какая еще война? — резко спросила она.

— Возникла новая угроза. Возможно нападение с востока из Берика и с запада из Карлайла. Моя задача — противостоять силам, идущим из Карлайла.

— Кто еще едет? Лорд Калтер? Джон Максвелл?

— Калтер, конечно, едет. Как поступит Максвелл, можно только догадываться.

Это был главный источник беспокойства. Подстрекаемый французами, правитель Арран был поставлен перед ультиматумом. Леди Агнес Херрис предназначалась в невесты его сыну. Но Хозяин Максвелла деликатно дал понять, что брак с леди Херрис и ее поместья в качестве приданого — вот цена его участия в войнах на стороне шотландцев, а участие Максвелла было едва ли не решающим. Правителю Аррану, вынужденному, с одной стороны, выслушивать стенания оскорбленного лорда Джона, а с другой стороны, ощущать молчаливый укор казначеев, пришлось сообщить в Трив, что подобающая помощь будет должным образом вознаграждена, — и все же было еще не ясно, чего можно ожидать.

Эти полумеры не произвели на леди Кристиан особенного впечатления.

— Боже мой, Максвелл за нас или Максвелл против нас, — да ведь от этого зависит исход битвы. К счастью, бедняжка Агнес его любит, но даже если бы и не любила, я бы на месте Аррана за шиворот притащила ее в Трив и на коленях умоляла бы Джона Максвелла перейти на нашу сторону.

— Если мы не знаем, на что решится Максвелл, то и Уортон не знает, — заметил Том Эрскин философски. Тут он вспомнил об истинной цели своего визита и откашлялся.

— Кристиан, послушайте. Мы столько раз встречались за последние шесть месяцев…

Том умолк, но Кристиан по-прежнему дружелюбно смотрела на него.

— Дорогой Том, ваши невинные речи всегда ласкают мой слух… но мне еще нужно собраться. Если вы намерены изложить всю историю наших отношений зимой…

Его не оттолкнули, но вежливо поторопили. Без лишних слов Том Эрскин бросился вперед и схватил Кристиан за руку.

— Кристиан! Вы любите меня? Вы могли бы стать моей?.. Вы выйдете за меня замуж, Крис?

Кристиан понадобилась вся ее выдержка, чтобы сохранить обычное доброжелательное выражение лица.

— Быть предметом вашей любви — это прекрасно, Том, но вы растрачиваете ваш пыл на очень упрямую женщину.

Потрясенный до глубины души, он неправильно понял, что девушка имела в виду.

— Вас никто не обидит в Стерлинге, моя дорогая. Боже мой, хотел бы я увидеть, кто посмеет…

Кристиан невольно улыбнулась:

— Хотите посадить птичку в клетку? Не думаю, что вечное лето пришлось бы мне по вкусу. Думаю, что и замужество не для меня.

Она почувствовала замешательство Тома, хотя и не могла его видеть. Отпустив руку девушки, он медленно проговорил:

— Вы боитесь замужества? Или меня?

— Нет, не боюсь, нет. Мои доводы несколько другого свойства. И конечно, я не имею ничего против вас, Том! — воскликнула Кристиан.

— Тогда есть кто-то другой? — спросил он.

Кристиан не приходило в голову, что он может это подумать. Ей с трудом удалось собраться с мыслями.

— Учитывая все обстоятельства, вы мне, пожалуй, льстите. Нет, никого другого нет. Это просто…

Просто — что? Все было как раз совсем непросто. Любовь вовсе не являлась необходимым условием для брака, что бы там ни думала эта бедняжка Агнес Херрис. Том, должно быть, недоумевал, видя ее сомнения: полагал, возможно, что она ведет более крупную игру. У нее водились деньги, и рождением она превосходила Тома… Ей не стоило волноваться из-за слепоты, но больше не существовало ничего, что могло бы извинить ее странное поведение.

— Просто слепая жена вряд ли подойдет будущему лорду Эрскину.

— Вздор! — Радостное облегчение, послышавшееся в его голосе, подсказало Кристиан, что она выбрала неверную тактику.

— Милая моя девочка, позволь мне самому судить. Неужели ты думаешь, что я придаю этому хоть какое-то значение? Ты боишься покинуть знакомые места? Мы построим себе дом в Стерлинге, и я покажу тебе каждый кирпичик, каждую половицу. И у тебя будет глазастая семья — больше глаз будет у нее, чем у Аргуса 2), и во всем Стерлинге не найдется женщины с глазами более молодыми и зоркими. Я…

— Том! — Она не удержалась от крика. — Том, если бы только это, я бы ни минуты не сомневалась. А если бы были другие весомые причины, я бы сразу высказала их вам. К сожалению, у меня есть сотня доводов, но все они незначительны. Война, смерть лорда Флеминга, необходимость привести Богхолл в порядок, моя любовь к свободе, привязанность к друзьям и старым добрым временам — все это жалкие женские увертки.

Его молчание длилось столь долго, что она прикусила губу, досадуя на свою слепоту, но Том всего лишь очень сосредоточенно обдумывал то, что ему сказала Кристиан.

— Да, Кристиан, мне кажется, я понимаю, — вымолвил Том наконец. — Вы не хотели бы выходить за меня замуж сейчас. Но, может быть, позднее? Когда закончится война, когда королеве станет легче и леди Дженни будет свободна?..

Он не сказал, хотя и мог бы: «Если я вернусь живым». Ей следовало быть милосердной, но как? В конце концов она избрала самый простой путь.

— Я ничего не могу предложить, Том. Было бы нечестно с моей стороны подавать вам надежду. Но если ваши чувства останутся неизменными, то, возможно, когда-нибудь в будущем…

— Когда? В следующем месяце?

Кристиан, которая вообще-то подумывала о сроке в полгода или даже в год, внезапно решилась:

— В следующем месяце, если вам будет угодно, Том. Через месяц, начиная с сегодняшнего дня, при условии, что окончательное решение остается за мной, а вы безоговорочно подчинитесь ему, каким бы оно не было.

— Вы имеете в виду?.. — громко воскликнул Том, но Кристиан ощупью нашла его руку и, твердо сжав ее, повела молодого человека к дверям.

— Я не имею в виду ничего особенного, мой дорогой. Но вот что я вам скажу, Том: если я и выйду замуж за кого-нибудь, то этим человеком будет только Том Эрскин.

В трех милях от Думбартона в замке Мидкалтер леди Сибилла тоже готовилась к отъезду. Ричард, приехавший повидаться с матерью прежде, чем отправиться со своими отрядами на юг, нашел ее во внутреннем дворике. Леди Сибилла была немного рассеянна, и от волос ее попахивало серой.

Они быстро обсудили, как защитить замок и обеспечить безопасность Мариотты, которая должна была оставаться там, и уже почти что собрались прощаться, когда леди Сибилла кое-что вспомнила.

— О, Ричард, Денди Хантер привез одно из этих ужасных снадобий из целебных трав, которые готовит его матушка, и взял с меня клятву, что я заставлю тебя принимать питье, но у меня не хватает духу навязывать тебе эту мерзость. Насколько я помню, оно должно уберечь тебя и от подагры, и от лорда-протектора, и от вселенского зла. Возьмешь ты его или нет?

— Мне не очень хочется, — слабо улыбнулся Ричард. — Но если это доставит удовольствие леди Хантер…

— О дорогой мой, Катерина многих заставила помучиться с этими отварами — тебя мы можем избавить. Я скажу Эндрю, что ты выпил все до последней капельки и весь затрясся от восторга. Только не забывай вздрагивать, когда его увидишь. — Она улыбнулась и ушла.

Ричарду оставалось проститься с Мариоттой. Он быстро вошел в комнату, поцеловал ее и кратко изложил свои планы. Сидя перед зеркалом и примеряя на плечи кружевной шарф, она слушала мужа с полным спокойствием. Все также молча Мариотта присборила шарф и закрепила его красивой брошью — бриллиантовое сердечко, а вокруг него головки ангелов.

Мариотта оставалась совершенно невозмутимой. Ричард ничего не сказал о своей стычке с Бокклю в Крамхо и не знал, что сэр Уот и леди Сибилла уже подробно рассказали ей об этом. Она подождала, пока он закончит.

— Ричард… — медленно произнесла Мариотта. — Приграничье Шотландии почти разрушено. Сколько войн страна может выдержать? Даже если допустить, что вы отразите это вторжение?

Воцарилось молчание. Ричард был очень удивлен, но в то же время испытывал явное облегчение.

— Это зависит от того, кто устанет первым, — ответил он, подумав. — Мы можем на этот раз всыпать англичанам так, что они не станут больше посягать на наши земли.

— Разбить англичан, несмотря на всю их силу? Несмотря на наемников из Испании и Германии?

— Наемникам надо платить, — заметил Ричард и поправил шарф на плечах Мариотты, цепляя огрубелыми пальцами тонкие нити кружева. — А тем временем мы получим подкрепление из Франции.

— Бесплатно? — спросила Мариотта. Она смотрела на отражение Ричарда в зеркале. — Но принимать подношения иногда оказывается дороже, нежели просто купить то, что тебе надо, разве не так?

— Ты, Мариотта, сегодня склонна задавать вопросы, — улыбнулся Ричард.

— Да, — кивнула Мариотта. — Разве люди, щедро расточающие дары, не рассчитывают на ответные услуги? На союз, например, или на брак? Или на торговые привилегии? А если так, какая разница между союзом с Англией и союзом с Францией? Может быть, соглашение с Англией могло бы спасти тысячи жизней этой весной?

Мариотта была готова к тому, что Ричард рассмеется ей в лицо: она чувствовала себя тем более неуверенно, что мысли эти были не ее собственными, а леди Сибиллы.

Но Ричард терпеливо пояснил:

— Франция, конечно, старейший союзник, близкий нам по крови, духу, религии, да и исторически мы связаны. Но этот союз основывается не только на чувствах. Оказывая нам поддержку, Франция заставляет Англию тратить деньги и силы на войну с нами, и тем самым англичане меньше угрожают Европе. Кроме того, Франция никогда не пыталась силой завоевать Шотландию. А три английских короля провозглашали себя монархами Шотландии, но они тщетно ломились в эту дверь… Кем же мы были бы, если бы безропотно сносили все это?

— Вы предпочли бы жить под властью Франции?

— Так вопрос не стоит, — мягко сказал Ричард. — Какую бы цену нам ни пришлось заплатить Франции, можешь быть уверена, что мы сохраним суверенитет.

— Что, конечно, важнее, — заметила Мариотта, — чем сохранить свой дом.

Она посмотрела в глаза отражению Ричарда в зеркале.

Слова ее могли означать все, что угодно, но лицо Ричарда оставалось бесстрастным. Немного выждав, она решилась продолжать.

— Ты говоришь, что вы не хотите никому подчиняться, что сильная рука отнимет свободу выбора и возможность проводить свою политическую линию — если я правильно тебя поняла. — Она положила локти на туалетный столик и закрыла лицо руками — теперь ничто, кроме усталого голоса, не могло выдать ее состояния. — Я тоже ненавижу подчинение. Я не думаю, что смогу с ним смириться.

Наконец она это сказала. Ричард нашел стул и тяжело на него опустился.

— Мариотта… я не совсем понял. Ты знаешь, что можешь тратить деньги как тебе заблагорассудится, приказывать все, что пожелаешь, ездить куда угодно…

Она решила, что не будет вести себя по-детски. Не станет упоминать о будущем ребенке, предмете гордости Ричарда, не произнесет ни одного из тех обидных слов, что ежедневно приходили ей в голову. Вместо этого Мариотта сказала:

— Ездить куда угодно… Могу я поехать на королевский совет?

— Нет, женщинам не…

— А на совещание в Богхолле?

— Ты же не можешь предположить, что…

— На любое собрание, совещание, сходку, которые могут определить весь ход моей жизни и даже, возможно, то, как и от чего я умру? Нет. Но Арран, которого все честят слабаком и болваном, не только ездит туда, но и берется управлять государством. Лорд Леннокс, подлый алчный изменник, ездил туда…

— Глупость — отнюдь не привилегия мужчин, — спокойно возразил Ричард. — Управление поместьем, ведение хозяйства, воспитание детей и государственная служба — достаточно тяжкое бремя для двоих: не стоит к тому же заниматься всем этим одновременно.

Мариотта всплеснула руками:

— Я, Боже упаси, не предполагаю сидеть с шитьем в парламенте и совсем не преуменьшаю важности воспитания наших детей. Но я могу пятнадцать лет забивать ребенку голову всяческими наставлениями, которые вряд ли пригодятся ему в мире, построенном для него вами. Не могла бы я влиять на этот будущий мир с твоей помощью? Не мог бы ты попытаться внушить что-то нашим детям через меня? Нам не стоит делать одно и то же, но усилия наши должны быть совместными.

Ее голос замер. Ричард, закрыв лицо руками, пытался обдумать слова Мариотты, но ему мешал поток мыслей о неотложных текущих делах.

— Я не знаю, как удовлетворить твои притязания — я не смогу много времени проводить дома. Но если это поможет, попрошу Гилберта рассказывать тебе каждую неделю о том, что происходит в королевском совете. Это тебя устроит?

Три злосчастных слова. Ему так и не пришло в голову, что жена умоляла его как следует обдумать их отношения, просила позволить ей принимать участие в его решениях, в его жизни, вовремя узнавать обо всем: собирается ли он стрелять на военном смотре, ехать в одиночестве в Перт, нарушать планы сэра Уота в Крамхо, преследовать брата…

Мариотта заговорила уже совсем другим тоном:

— Да, пожалуй, только, насколько мне помнится, я выходила замуж не за Гилберта. И пока ты столь доблестно защищаешь парадный вход, не забывай, пожалуйста, о калитке в заднем дворе.

Мариотта резко встала и оказалась лицом к лицу с Ричардом.

— Она оказалась незапертой, Ричард. Ты убедил себя, что убить брата важнее, чем сохранить наш брак, и оказался в странном положении. Весьма двусмысленном. Тебе следовало бы искать поближе к дому.

Ей никогда прежде не приходилось видеть, чтобы человек так резко побледнел. От лица Ричарда вдруг отхлынула кровь, а взгляд серых глаз, обычно столь внимательных, стал абсолютно пустым. Он вскочил, и Мариотта, испугавшись, отступила к окну.

— Что Ты сказала? Повтори.

Гнев вновь охватил ее, а вместе с тем и новый приступ решимости.

— Ничего особенного. Только то, что я люблю, когда меня развлекают, и Лаймонд понял это куда лучше тебя.

Ричарду стоило немалых сил сдержаться, его буквально затрясло от этих слов. Он оперся о стену, а затем медленно вытянул руку так, что Мариотта оказалась в кольце.

— Лаймонд был здесь?

К жене Ричард не притронулся.

Ощутив знакомую теплоту его большого тела, Мариотта снова вспыхнула:

— Он ухаживает за мной вот уже несколько месяцев. Его предприимчивость достойна восхищения.

Помимо гнева ее влекло любопытство. Куда подевалось хваленое бесстрастие лорда Калтера? Наконец-то, наконец удалось ей вывести мужа из себя: он разговаривал с ней, не отвлекаясь на посторонние мысли, и напряженно вслушивался в каждое ее слово.

— Ухаживал за тобой? Мой брат? Пока меня не было тут… вот уже несколько месяцев?

Ричард смотрел на Мариотту, не видя ее: перед его внутренним взором мелькали, думала женщина, чудовищные картины — смех, объятия, златоволосая голова брата. Его голос странно изменился, когда он заговорил:

— Лаймонд твой любовник?

Мариотте удалось проскользнуть под рукой Ричарда. Он не пошел следом, а остался стоять у окна, разглядывая ее отражение в темном стекле. Мариотта выдвинула один из ящиков туалетного столика и достала драгоценности. Ричард смотрел на изумрудное ожерелье, жемчуга, перстни, броши, серьги, блестящие пуговицы и гребни: столик весь сиял и переливался. Наконец Мариотта сняла великолепную брошь с груди и положила на груду драгоценностей. Ее фиалковые глаза, устремленные на мужа, тоже светились драгоценным блеском.

— Нет, — ответила Мариотта с презрением, — но мог им стать.

Ей хотелось ранить Ричарда побольнее, заставить его потерять самообладание. Даже сейчас она не догадалась, что в действительности натворила. Наступила тишина, и, взглянув на Ричарда, Мариотта поняла, что он снова замкнулся в себе, — и на этот раз сильнее, чем когда-либо.

Не глядя на жену, он что-то взял из кучи драгоценностей, прочел надпись и бросил обратно.

— Как долго это продолжается?

— Три месяца. Их тайно доставляют в дом.

— Просьбы, по-видимому, не заставляли себя ждать. Мило с твоей стороны, что ты и мне позволяешь вступить в состязание. Чего бы ты хотела в следующий раз?

Мариотте и прежде никогда не удавалось проникнуть в мысли мужа, когда он так замыкался в себе, но теперешний тон Ричарда привел ее в трепет.

— Я с-сказала тебе правду, п-потому что он делал… люди в-ведь обычно сравнивают… Я никогда не пыталась увидеться с ним… — произнесла Мариотта, заикаясь. — А ты себя вел как дурак.

— Извини, — усмехнулся Ричард. — Лучше выглядеть дураком, чем рогоносцем. Теперь благодаря твоим стараниям я выгляжу и тем, и другим. Я, наверное, выглядел бы не так смешно, если бы ты удосужилась рассказать мне сразу, как только это началось.

— Я бы так и сделала, если бы ты не отсутствовал по три недели за месяц, — огрызнулась Мариотта, почувствовав себя загнанной в угол. — Я себя ощущала несчастной, никому не нужной, чувствовала себя неважно — и вот так получилось. Мне следовало рассказать тебе раньше, но… я рассказала только теперь. Какое это имеет значение? Неужели так трудно поверить?

Она не заметила, как проговорилась, но Ричард был настороже:

— Согласиться? Господи помилуй, с кем согласиться? С Лаймондом?

— Нет! Нет.

— Тогда с кем? С кем-то из девушек? С Бокклю? С Томом Эрскином? С Ротсэем Гералдом? Мне ты не сообщила, но сделала так, что мы уже стали притчей во языцех для всей округи!

— Мне нужен был совет, и он это понял… Во всяком случае, он мой хороший друг. И твой тоже. Это Эндрю Хантер.

— Так это он давал тебе советы по поводу нашего смехотворного брака? Вот настоящий друг. Только давал советы, а? Или, как Лаймонд, преподносил дорогие и непрошенные подарки? Это твоя фраза, как мне помнится: иногда оказывается дороже принимать подношения, нежели просто купить… Что получил Денди за свои услуги?

— Ничего! Прекрати, Ричард! — воскликнула Мариотта. — Я во всем виновата. Было глупостью не рассказать тебе и безумием рассказать Эндрю первому. Мне следовало и тебе все объяснить совсем по-другому. Но я же рассказала… хотя могла и не делать этого. Ты бы сам никогда не догадался.

— Да, полагаю, что не догадался бы. Я один из тех старомодных остолопов, смешных обманутых супругов… Да, я позволил бы Лаймонду бесконечно предаваться невинным наслаждениям…

— Нет! — Она попыталась удержать мужа, но тот вырвался и начал ходить по комнате взад и вперед.

— Лаймонд? Денди? Кто еще? Кто еще, а? — Он неподвижно встал перед ней, сильный, тяжелый, полный насмешки. — В конце концов мы же должны установить, кто отец этого проклятого ребенка.

Мариотта села:

— Это неправда.

— Ты можешь доказать это?

— Нет!

На этот раз она и не думала уступать. Она повернулась к столу и протянула руки. Под пристальным взглядом этого новоявленного безжалостного врага Мариотта брала драгоценности одну за другой и надевала: изумрудное ожерелье на лебединую шею, браслеты и кольца, длинные серьги и гребни, бросающие отблеск на темные волосы. Она повернулась к Ричарду, вся переливающаяся в сиянии множества камней, дорогих и безвкусных, и заговорила с удвоенной твердостью.

— Нет, — повторила она. — Нет, я не смогу это доказать. Да и к чему? Какое мне дело до тебя и до твоего брата? Вы оба Кроуфорды, вы оба шотландцы, и вы оба чужие мне — разве что один знает, как найти путь к сердцу женщины, а другой нет. Думай что хочешь.

Краем глаза она увидела, как Ричард стоит у двери и на его одежду падает отблеск драгоценностей. Глаза его уже не были пустыми.

— Я притащу его к тебе, — медленно проговорил Ричард. — Я притащу его к тебе, и он на коленях, в слезах, будет молить о смерти.

Он вышел.

Это был конец.

Мариотта подождала, пока леди Сибилла и Кристиан направились в Думбартон, а ее супруг и Том Эрскин, с их отрядами, выехали за ворота и повернули на юг. Тогда она заперлась в комнате и начала собирать свои вещи.

Маленькую королеву лихорадило, пухлые кулачки колотили по одеялу, ноги судорожно подергивались, а слипшиеся от пота рыжие волосы разметались по подушке.

В замке Думбартон, стоящем в устье реки Клайд, чьи волны во время приливов бились о фундамент, доктора выбрали для девочки на время болезни просторную комнату с высоким потолком. Дитя лежало в огромной кровати под балдахином, и за ним ухаживали придворные дамы, леди Сибилла и Кристиан. Простыни были смяты, на подушках — пятна; губы девочки запеклись, лицо распухло, черты исказились.

Из-за этой чуть теплившейся жизни две английские армии двинулись в поход: одна — с восточного побережья Шотландии, а другая — с запада. Первая под предводительством лорда Уортона и графа Леннокса вышла из Карлайла в воскресенье девятнадцатого февраля и через два дня достигла Дамфриса.

В тот же вторник лорд Грей из Уилтона повел английскую армию на Шотландию из Берика. Они остановились на ночлег в Кокбернспате. К вечеру следующего дня армия достигла Хаддинтона, расположенного в двадцати милях от Эдинбурга, и было принято решение рыть здесь Укрепления.

В то же время отряд лорда Калтера, направлявшийся на юг, обнаружил силы лорда Уортона и лорда Леннокса. Шотландцы повернули и атаковали фланг противника, отсекая таким образом основную часть армии лорда Уортона от авангарда кавалерии, посланного вперед под командованием его сына Гарри Уортона.

Гарри был упрям и самонадеян. Он отдал приказ идти в обход замка Друмланриг, разрушить город Дьюрисдир и вступать в бой, только если Дугласы атакуют первыми.

Гарри недооценивал силы Дугласов. По данным разведки, большая часть их людей спасалась бегством от англичан, а их глаза, граф Ангус, находился в замке Друмланриг с Маргарет Леннокс, своей дочерью, которая неустанно интриговала, стремясь подогреть решимость разбитого подагрой старика.

Катастрофа разразилась, когда лорд Уортон, самый опытный военачальник, медленно вел пехоту по следам ушедшей вперед кавалерии сына.

Он был уже в восьми милях к северу от Дамфриса, когда один из уцелевших англичан принес страшную весть. Отряды Дугласа вовсе и не думали отступать: они объединились с силами лорда Максвелла и атаковали из засады кавалерию Гарри, разбив ее в пух и прах. Кроме того, шотландцев поддержал граф Ангус и сам Друмланриг, чей замок лорд Уортон пощадил: именно там его должна была ждать Маргарет, еще не знающая о постигшей ее неудаче.

Помимо всего прочего, половина армии молодого Уортона, принесшие присягу шотландцы и англичане из приграничных районов, сорвали с себя красный крест, символ Англии, и в первой же стычке с неистовой радостью предали Гарри и присоединились к Дугласам.

У лорда Уортона не оставалось времени для рыданий — через полчаса шотландцы могли быть здесь. Выслушав беглеца, командующий повернулся и увидел рядом побледневшего лорда Леннокса, в чьих глазах светилась только одна мысль: «Маргарет!»

Леннокс хлестнул лошадь, собираясь ускакать, но Уортон удержал его.

— Нет, сэр, я не хочу, чтобы вас захватили в заложники. Сейчас вся шотландская армия между нами и замком Друмланриг. Даже если вы и сумеете попасть туда, то для вашей жены будет опаснее поехать с вами, нежели остаться под крылом Ангуса. Бога ради, не рискуйте…

Лорд Уортон увидел, как решимость исчезла с лица Леннокса, и только после этого начал отдавать приказания. Спустя мгновение он услышал, почти не веря своим ушам, что бой уже идет на его правом фланге. Лорд Калтер, обладавший незаурядным талантом полководца, обнаружил форпосты английской армии и стремительно атаковал их.

Люди Максвелла, через полчаса спустившиеся с холмов к полю боя, могли полюбоваться, как англичане отступают к югу, преследуемые по пятам лордом Калтером. Для отряда Максвелла было минутным делом вклиниться и стереть с лица земли арьергард армии Уортона. Застигнутым врасплох англичанам ничего не оставалось, кроме как вступить в схватку с шотландской армией, включавшей и их бывших соратников-перебежчиков.

На этот раз они сражались бок о бок: Максвеллы и Дугласы, Бокклю и Калтер, и были они непобедимы потому, что, во-первых, презирали друг друга и не надеялись на помощь со стороны, а во-вторых, не осмеливались проиграть. Уортон, вне себя от отчаяния, ничего не мог с ними поделать. Он был вынужден отступать все дальше и дальше, оставляя раненых на поле боя, и через час все было кончено: в Карлайл послали гонца, загнавшего взмыленную лошадь, чтобы поведать о гибели всей армии лорда Уортона.

В Карлайле Том Уортон, старший сын лорда Уортона, в свою очередь послал гонца в Хаддингтон к лорду Грею и сообщил ему о полном разгроме армий лорда Уортона и графа Леннокса и о том, что лорд Уортон и его сын Гарри погибли в бою. Это был крах всей кампании. Лорд Грей поверил гонцу и, оставив гарнизон в Хаддингтоне, направился прямо домой в Берик.

Каково же было его негодование и возмущение, когда там он обнаружил живого Гарри Уортона, который спасся с кучкой воинов из Дьюрисдира и сумел вызволить отца. Таким образом, лорд Уортон, граф Леннокс и юный Гарри Уортон — пусть с потерями, пусть униженные и потрепанные — все же благополучно добрались до Карлайла, а вместе с ними и изрядная часть английской армии.

Впрочем, они еще не знали о таинственном исчезновении Маргарет Леннокс из замка Друмланриг, которое с удивлением обнаружил ее отец граф Ангус, вернувшись домой после сражения.

Леди Сибилла направилась сообщить новости королеве. Помедлив немного перед комнатой больной девочки, где Мария де Гиз теперь проводила все дни, она тихонько отворила дверь.

Врачи и священники уже ушли. В комнате была одна королева-мать, которая стояла на коленях подле кровати, прижавшись щекой к покрывалу. На мгновение леди Сибилла остановилась, затем решительно подошла к кровати и заглянула под полог.

Кризис миновал, и дитя, мирно дыша, спало глубоким сном на чистых простынях, засунув руку под подушку.

Леди Сибилла глубоко вздохнула и дотронулась до плеча королевы.

По чистой случайности непочтительный младший брат лорда Калтера находился менее чем в пятидесяти ярдах от него, когда тот пронесся по дороге из Дьюрисдира, преследуя остатки армии лорда Уортона. Лаймонд не вмешивался. За исключением эпизода, ставшего памятным для Джона Максвелла и сына лорда Уортона, он не принимал участия в сражении, а занимался тем, что руководил действиями Терки Мэта и его отряда.

Уилл Скотт, которому приказали оставаться в его комнате, сидел с раскрытой книгой на коленях и слышал, как отряд отправился из Кроуфордмуира в Дьюрисдир. Люди вернулись некоторое время спустя: голос Терки раздался сначала на первом этаже, а потом на лестнице, ведущей в комнату Лаймонда, которая была смежной с комнатой Уилла Скотта. Затем послышался шум шагов — они миновали комнату Лаймонда, поднялись на последний третий этаж и там замерли. Щелкнул замок, и женский голос холодно произнес:

— Учитывая, что теперь вы в полной безопасности, не будете ли вы столь любезны снять повязку с моих глаз?

Дверь захлопнулась, снова щелкнул замок, и кто-то спустился вниз по лестнице.

Из-за шума на первом этаже Уилл еле расслышал, как тихо открылась и закрылась дверь. На стенах смежной комнаты, где прежде виднелся только отблеск пламени в камине, появилось светлое пятно от зажженной свечи, и дверь в комнату Скотта распахнулась.

— Скучаешь? — спросил Лаймонд.

Скотт от неожиданности выронил книгу, которую еще не читал.

— Я слышал голоса Мэта и женщины. Это графиня?

— Да, Маргарет Дуглас. — Подвижное лицо Лаймонда оставалось безмятежным. — Милая дама даже не подозревает, кто ее украл, и я решил: пусть еще помучается от любопытства часок или два. Когда ее приведут ко мне, ты спрячешься здесь и будешь слушать в темноте, у приоткрытой двери. Одному Богу известно, почему именно мне выпало на долю воспитывать тебя, но я должен преподать тебе жестокий урок реальной жизни.

Помедлив в дверях, он мягко добавил:

— Приятно позабавиться!

Скотт попытался читать. За исключением приглушенных голосов, доносившихся снизу, в Башне царила тишина; снаружи над холмами и долинами медленно сгущалась тьма.

В соседней комнате тоже было тихо: Уилл слышал потрескивание поленьев в камине и видел пламя через полуоткрытую дверь. Он понятия не имел, чем занят Лаймонд. Вдруг ему пришла на память откровенная фраза, сказанная в Аннане, и он подумал, передали ли ее леди Леннокс; Уилл спрашивал себя, зачем гордой аристократке, удивительно красивой женщине, этот дикий эксцентрик.

Когда Уилл подумал, что уже почти пора, он задул свечу и устроился так, чтобы ему все было видно. Подумав, снял сапоги и снова уселся ждать.

В тишине стук во входную дверь показался Скотту грохотом, а голос Мэтью, когда дверь распахнулась, звучал как труба Страшного Суда.

— Графиня Леннокс, — объявил он и удалился.

Маргарет Дуглас, очень испуганная, стояла посредине комнаты, закутавшись в плащ. Ее вид поразил Скотта: гордая львиная осанка, твердый подбородок, руки безупречной формы. Вдруг ее черные глаза вспыхнули, она всплеснула руками и вскрикнула:

— Фрэнсис!

Немногим людям удавалось видеть, как Скотту из его укрытия, чтобы радость так быстро сменилась страхом.

— Фрэнсис!

— Да, это я. Проходите, — вежливо пригласил Лаймонд, выходя на середину комнаты.

Он оделся так, как одевался редко на памяти Скотта: белая рубашка и рейтузы — стройная, бело-золотая фигура в свете пламени очага. Эффект был неожиданный и, конечно, умышленный.

На секунду замешкавшись, графиня Леннокс подошла к нему; ее голубое платье волочилось по заново настеленному полу. Волосы, мокрые от дождя, казались темнее.

— Меня привезли сюда по твоему приказу? Лучше бы ты сообщил мне заранее. Я так испугалась.

Лаймонд пододвинул ей стул и подождал, пока она усядется.

— Вам и полагается выглядеть сейчас немного испуганной. Это так уместно и женственно.

Черные глаза графини казались на редкость простодушными.

— Возможно. Но мой муж…

— Весьма равнодушен к вам. — Мелодичный голос звучал вкрадчиво.

— Напротив… В конце концов, я доверила ему защищать мое доброе имя, — ответила Маргарет, которая, безусловно, знала о происшедшем в Аннане. Она задумчиво добавила: — Мой супруг однажды спас тебе жизнь.

— Да, — согласился Лаймонд. — Но и я в Аннане пощадил его. О чем сейчас жалею. Думаю, он был бы хорош в смерти.

— Боже мой! — воскликнула Маргарет. — В чем тут дело? Что это: месть или ревность? А я всего лишь орудие в твоих руках?

— Зачем бы еще могли вы мне понадобиться?

Глаза ее вспыхнули, но голос оставался спокойным.

— Может быть, затем, чтобы оскорблять меня?

— Нет. Какого вы низкого о себе мнения, — нежно ответил Лаймонд. — Я захватил вас не для того, чтобы обменять на Леннокса. Вовсе нет. Я предложу вашему супругу обменять вас на вашего маленького сына.

Царственное величие наконец покинуло леди Леннокс, и она вскочила с воплем:

— Гарри! Только не ребенка, Фрэнсис, пожалуйста, только не ребенка. Такая месть бесчеловечна и лежит за границами здравого смысла. Даже ты не можешь быть столь жестоким, чтобы заставить невинного крошку страдать за… Мэтью не согласится на такой обмен!

— Еще как согласится. Он ведь всегда сможет завести других детей.

— Если только ты не обманешь его и пришлешь меня назад.

— Если только я не решу оставить при себе вас обоих. — Лаймонд просто светился от тихой радости. — Воздавать добром за зло не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Вдобавок это и невыгодно. Я собираюсь предложить ребенка шотландскому правительству — или живым, что может оказаться несколько неловким, или мертвым, что гораздо удобнее, говоря языком дипломатии. Будучи католиком, этот ребенок значительно сильнее угрожает шотландскому престолу, нежели английскому. Я искренне полагаю, что вы не слишком доверяете лорду-протектору — это было бы просто глупо.

Скотт затрепетал от негодования в своем укрытии. Так вот каков был план. А если Маргарет Дуглас вернут в Англию, то кого же Лаймонд предложит лорду Грею обменять на Харви? Он ощутил прилив симпатии к леди Леннокс.

— Я заплачу много… — оцепенев, произнесла она. — Я заплачу намного больше шотландского правительства, чтобы спасти моего малыша.

Лаймонд одобрительно кивнул:

— Я мог бы раздобыть деньги таким способом, но лишился бы морального удовлетворения. Куда более заманчиво одним ударом пощекотать нервы графу Ленноксу и сослужить добрую службу правителю Аррану. Честно говоря, мне нелегко было бы отказаться от этой затеи.

Последовала короткая мучительная пауза.

Леди Леннокс бессильно взмахнула руками, и пелена слез застлала ей глаза, так что фигура Лаймонда, который стоял у камина в небрежной позе, немного наклонив голову, потеряла четкость очертаний.

— Мы слышали о тебе ужасные вещи. Как ты мог так измениться за пять лет?

— Просто я всегда был волком в овечьей шкуре. Как некогда Петроний 3), я медленно убиваю себя.

Она покачала головой, лицо ее было мокрым от слез.

— Тот, кто умеет жить, не ищет смерти и забвения и не прячется в норе, как дикий зверь. Одна несчастная случайность, одна-единственная превратность судьбы! Тебе следовало бы с честью пройти испытание — и кем бы ты тогда мог стать?

Он пожал плечами и облокотился на каминную полку.

— Как знать? Может, мне нравится быть самым диким и опасным зверем в королевстве.

Ее волосы рассыпались по плечам, плащ сполз, но она ни на что не обращала внимания. Задетая его тоном, Маргарет воскликнула:

— Ты обвиняешь меня! Ты обвиняешь меня в том, что произошло с тобой!

— Обвиняю — в чем? Из двух зол мне удалось избежать обоих, даже дочери графа Эксетера…

Она сжала руки:

— Мы должны были послать тебя во Францию ради твоей же безопасности. Вспомни-ка хорошенько: твои друзья хотели прикончить тебя. Мы были вынуждены удалить тебя из Лондона. Я и не знала, что тебя увезли. Это король…

— …отправил меня на поправку в английскую крепость Кале, где по изумительно несчастной случайности я попал в руки французов. Но ничего этого не случилось бы, если бы не одно крайне несвоевременное послание.

Маргарет прикусила губу:

— Я слышала. Один шотландец нашел то, что наш человек забыл по ошибке. После того, как монастырь был взорван.

Синие глаза Лаймонда неотрывно смотрели на нее.

— Забыл по ошибке?

— Ну да! Командир отряда, разрушившего монастырь, взял письмо, чтобы следовать твоим указаниям, но был убит, а письмо лежало рядом с его телом… Что еще могло случиться? А ты что подумал? Клянусь тебе, с нашей стороны никакой двойной игры не было.

— Вы так же можете поклясться и за своего дядю?

— Короля? — Маргарет была поражена. — Но он не мог. Он способен был прибегнуть к насилию, но не…

— Что же вы замолчали? — язвительно усмехнулся Лаймонд. — К чему он был не способен прибегнуть? Король Генрих Английский обладал всеми добродетелями и всеми пороками и, дабы уравновесить то и другое, делал козлов отпущения из половины своих придворных. Если бы ему нужно было лишить меня доброго имени, он не остановился бы ни перед чем.

Лаймонд прервался: повинуясь внезапному порыву, Маргарет положила руки ему на плечи, сминая плотный шелк.

— Как мы можем узнать теперь, столько времени спустя, что тогда произошло? Не стоит нести на себе бремя юношеских трагедий через всю жизнь и оставаться смертельными врагами.

Лаймонд поднял свои светлые брови:

— Увы, моя милая девочка, но пять таких веселеньких лет основательно потрепали бы даже лорда Леннокса.

— Твое ожесточение — это что-то новое.

— Вовсе нет. Врожденное качество самонадеянного выскочки. Еще какие-нибудь отвратительные перемены?

Продолжая смотреть ему прямо в глаза, она дотронулась до его кистей и повернула их ладонями вверх. Лаймонд не отнял рук. Наконец Маргарет взглянула вниз.

Скотт услышал сдавленный крик и увидел, как Маргарет прижала к своей груди эти раскрытые ладони.

— Галеры? Галеры, Фрэнсис? Твои прекрасные руки!

— А моя прекрасная спина! — саркастически добавил Лаймонд.

Маргарет выпустила его руки и отвернулась.

— Ты конечно же прав. Что бы ты ни собирался предпринять, ты имеешь на это полное право. Мы позволили французам тебя захватить — мы предали тебя, даже если и ненамеренно…

— А если намеренно? — вкрадчиво переспросил Лаймонд.

Повернувшись, Маргарет взглянула ему в лицо.

— Тогда виновен король, а я его племянница. Можешь мстить мне.

Очень осторожно Лаймонд подошел вплотную к Маргарет Дуглас — впервые за все время разговора по своей доброй воле. Неспешно, двумя пальцами он расстегнул пряжку ее голубого плаща, и тот упал на пол. Маргарет осталась стоять в ослепительно белом платье.

— А что Мэтью? Он очень внимательный супруг?

Ее глаза были широко открыты.

— Что Мэтью? Еще один шаг к престолу двух, а то и трех королевств.

— И это все?

— Да. Это все.

Она была белее снега. Скотт видел, как Лаймонд, нежно глядя на нее, деликатно помедлил, прежде чем прикоснуться. Затем он дотронулся до нее, и женщина закрыла глаза. Она замерла в ожидании безумного, страстного поцелуя, над которым не властно ни время, ни разум, ни даже чувства. Отблеск пламени позолотил склоненную голову Лаймонда, заиграл на его шелковой рубашке, и глазам Скотта предстало чудесное зрелище: две фигуры, как бы отлитые из золота и серебра, слились в одну.

Затем Лаймонд поднял голову и, взяв Маргарет за руку, отвел ее к длинной деревянной скамье около камина. Он сел, а женщина опустилась на пол у его ног.

— Поедем, — сдавленно прошептала она. — Поедем со мной. Служи нам, как прежде. Лорд-протектор вернет тебе все утраченное — поместье, деньги, — даст больше, чем ты когда-либо получишь здесь. Скитальческая жизнь изгнанника для такого человека, как ты, — это медленная смерть… Поедем со мной!

Лаймонд ласково погладил ее по щеке:

— Уехать — на полпути к победе? Я ведь наследник Мидкалтера, Маргарет. Если я выиграю, мой дом будет куда более впечатляющим, чем все, что может предложить лорд-протектор.

— Более впечатляющим, чем Темпл-Ньюсам?

Их взгляды скрестились, как два клинка.

Красивая рука, покрытая мозолями и шрамами, подстрелившая попугая и причастная к поджогу дома матери, лениво перебирала густые, прекрасные волосы Маргарет.

— Ты хочешь увезти меня к себе домой? — удивленно промолвил Лаймонд. — Но даже Леннокс…

— Не посмеет противоречить лорду-протектору. Если ты делом докажешь свою ценность для Сомерсета… а ты это можешь, Фрэнсис! С твоим-то умом, воображением, талантом полководца…

— И моей грязной репутацией. Бесполезно, Маргарет: если бы моя честь в Шотландии была незапятнана, то я бы сделал Сомерсета дядей императора, но как изгнанник я бесполезен. Если только вы не создадите мне доброе имя. Или не восстановите.

Он не продолжал, и наступила тишина. Женщина сидела, прижавшись щекой к его колену, на ее длинных волнистых волосах играли отблески пламени. Вспыхнуло полено, на мгновение озарив голову Лаймонда янтарным блеском.

Не шевелясь Маргарет повторила:

— Восстановим?

— Разве нельзя состряпать какую-нибудь историю, убедительную для властей? — мягко намекнул Лаймонд. — О подлоге или заранее обдуманном предательстве — что угодно, лишь бы нашлись свидетели, готовые обелить меня.

Не в силах противостоять обаянию его ума, его внешности, Маргарет помимо воли заговорила откровенно:

— Бессмысленно, Фрэнсис. Можно и не пытаться. Нельзя изменить прошлое. Человек, который оставил послание, мертв. Я могу найти многих, готовых свидетельствовать вместо него, но ты думаешь, что они выдержат колодки и дыбу? Арран на этот раз захочет удостовериться, что его не обманывают. Ты не можешь возродить репутацию из ничего.

— Я-то, наверное, нет, но тебе всегда удавалось заполучить то, чего тебе хотелось. Даже меня, к примеру. Я назвал свою цену.

На этот раз пауза была долгой.

— Я не ставлю никаких условий, — вдруг произнесла Маргарет.

— А я — только одно. — Мягким, но стремительным движением Лаймонд поднял ее так, что губы касались губ. — Ты хочешь, Маргарет… иметь меня при себе в Темпл-Ньюсаме?

— Да.

— И заплатишь мне что причитается?

— Я заплачу тебе… заплачу все, что угодно, — пробормотала она. — Только едем со мной сегодня же вечером.

— Сегодня вечером? — Лаймонд провел рукой по ее волосам. — И что же ты заплатишь мне?

Она поцеловала его загрубелую руку.

— Я найду человека… кого-нибудь, кто подтвердил бы, что твое послание было подложным.

— Какого человека?

— Любого. Заключенного. Приговоренного к смерти. Я заставлю его, посулив жизнь. Обещаю тебе. Я сделаю так, что все поверят. Едешь ли ты? О, любовь моя, едешь? Едешь?

Скотт увидел то, чего Маргарет видеть не могла: непреклонность во взгляде Лаймонда. Маргарет Леннокс произнесла: «О, любовь моя, едешь?», а Лаймонд выскользнул из ее объятий, как угорь, оставив женщину коленопреклоненной, с пустыми руками, шепчущей нежные слова пустому сиденью.

— Еду ли я? Боже упаси, нет, дорогая: я предпочитаю честных шлюх.

Послышался сдавленный стон, затем Маргарет повернулась, и Скотт увидел кровь на закушенной губе.

— Ну так как же? — ухмыльнулся Лаймонд.

Маргарет выпрямилась во весь рост, источая злобу и яд: в лице ее отчетливо проступили характерные черты Тюдоров.

— Тщеславный выскочка! Грубый ублюдок, хлипкий выродок, напичканный вонючей философией… Не думаешь ли ты, что я бы позволила тебе дотронуться до себя, если бы имела выбор? Я предлагала тебе свободу и безопасность…

— Ты ввергла меня в чистилище и предложила ад! — вскричал Лаймонд. — Бедный Томас Хоуард! Ему ты тоже предлагала жизнь и свободу?

— У тебя хватает наглости попрекать меня любовниками? А ты-то сам?

— Мои любовницы все целы и невредимы и ложатся со мной в постель, ожидая наслаждения, а не золотых львов в гербе или золотого шитья на подштанниках!

— Как бы я хотела, чтобы тебя сожгли живьем на моих глазах!

— Ты бы пожалела об этом. Кто еще способен возбудить в тебе страсть? Не эта тряпка Мэтью во всяком случае.

— Он не страдает от… от избытка плотских вожделений, если ты это имеешь в виду.

— Ничем не могу помочь, — грубо отрезал Лаймонд, — Убери свои коготки от добычи, крошка. Мне нужен твой ребенок, а не ты.

Они замолчали. Рев двух разъяренных тигров уступил место настороженному наблюдению.

— Ты никогда не получишь моего сына, — заявила Маргарет.

— Получу, сама знаешь. — Лаймонд был воплощенное спокойствие. — Или же ты предоставишь мне доказательства, которых я требую. Наивность восхищает меня, но не до такой же степени. Мой плен был не случаен. И то, что король Генрих Английский решил сделать из меня козла отпущения, — тоже не случайность.

— Хорошо, — вспылила Маргарет. — Да, был злобной умысел, благодаря которому твой жалкий обман стал всеобщим достоянием. Что я могу с этим поделать? Кого убедят сфабрикованные доказательства и фальшивые признания, если известно, что исторгнуты они под угрозой пытки? Нет, мой милый Фрэнсис. Ты сам захлопнул эту дверь. Твоя жизнь как порядочного человека закончилась пять лет тому назад, а твоя жизнь подзаборной шавки продлится, пока ты сумеешь угождать своим многочисленным хозяевам.

— Или хозяйкам.

В ее глазах стояли слезы ярости.

— Неужели мне никогда не забыть?

— Нет. Зачем тебе забывать? Я часто думаю об этом с подобающей меланхолией. Charge d'ans et pleurant son antique prouesse [1]… Так мне послать за мальчиком?

Маргарет Леннокс отошла от камина, подобрала свой плащ и изящным движением накинула его на плечи.

— Твое былое немногим лучше настоящего. Избавь меня от наивности.

Взгляд его был холоден, но в голосе чувствовалось ликование.

— Это жизнь в ее простоте. Возврат к примитивному обмену. Обычай покупать людей и вещи за блестящие раковины, как это делают французы.

Она улыбнулась:

— У меня нет ни малейшего намерения отдать тебе то, что ты просишь. Мой сын в полной безопасности.

Лаймонд взглянул на нее с теплотой:

— Итак, ты хочешь остаться и штопать мне сорочки. Но, повторяю, все места уже заняты.

— Наоборот: ты сам отошлешь меня, — пояснила леди Леннокс. — Мы захватили жену твоего брата.

Они долго молчали. Стояла такая напряженная тишина, что Скотта начала бить дрожь. Лаймонд первым отвел глаза. Ворот его рубашки раскрылся, и одной рукой, не поднимая глаз, он медленно стянул его.

— Как ты узнала?

— Из письма. — Усмехнувшись, она порылась в складках плаща, достала длинное письмо и протянула его Лаймонду.

Он прочел письмо не отрываясь, все еще придерживая ворот рукой.

— Ты хорошо разбираешь почерк? Ее захватили люди молодого Уортона в среду, когда направлялись на север, и теперь она должна быть вместе с моим мужем в Аннане. Муж хочет, чтобы я побыстрее присоединилась к нему и отвезла твою невестку в Англию. Леннокс собирается потребовать выкуп.

Маргарет забрала письмо назад, бросив циничный взгляд на Лаймонда.

— Так-то вот, мой дорогой Фрэнсис: я оказалась в неловкой ситуации. Когда Леннокс узнает о моем исчезновении, ему ничего не останется, как только обменять жизнь леди Калтер на мою. А это означает, что твой брат и его друзья приложат все силы, чтобы меня разыскать.

— Я в ужасе от такой перспективы, — насмешливо заметил Лаймонд, хотя костяшки его пальцев побелели. — Мало вероятно, что он так поступит. А почему ты думаешь, Маргарет, что жизнь Мариотты или ее гибель станут меня волновать?

— Мой славный Фрэнсис, — проворковала Маргарет, — конечно, тебя это станет волновать. Ее смерть еще на шаг приблизит тебя к вожделенному Мидкалтеру, не так ли?

Его бесстрастное лицо дрогнуло, и он с удивлением воззрился на нее.

Маргарет быстро продолжила:

— Отпусти меня в Англию, и шотландцы никогда не увидят своей заложницы. Отошли меня — и я обещаю, что твоя золовка окончит свои дни вдали от мужа, а ее будущий ребенок умрет.

— У меня есть идея получше! — воскликнул Лаймонд, прекратив теребить ворот сорочки и твердо взглянув в глаза Маргарет. — Что, если умрешь ты? Ее смерть не замедлит последовать.

— Но твой брат может снова жениться.

— Верно. — Он подошел к столу, взял перо и сделал длинную надпись на обратной стороне письма.

— Что ты там делаешь? — немного повысив голос, поинтересовалась Маргарет.

Не поднимая глаз и продолжая быстро писать, он ответил:

— Предпочитаю быть собственным палачом.

Он закончил, отворил входную дверь и позвал Терки Мэта. Когда великан появился с горящими от любопытства глазами, Лаймонд протянул ему письмо.

— Это письмо графу Ленноксу с предложением обменять его жену на молодую леди Калтер, которую он взял в плен. Известно, что милорд держит ее в Аннане, но сам он может быть сейчас в Карлайле. Здесь указаны место и время встречи, и я также требую обеспечить безопасность сопровождающим. Я хочу, чтобы письмо отвезли немедленно и получили ответ как можно быстрее. Ты можешь все устроить?

— Разумеется.

Мэт хотел еще что-то добавить, но, поймав взгляд Лаймонда, ретировался. Он с грохотом спустился вниз по лестнице, а Лаймонд, распахнув дверь пошире, любезно предложил леди Леннокс выйти.

— Спокойной ночи и приятных снов, — с сарказмом произнес Лаймонд. — Вечер, право, был изумительный.

Лицо леди Леннокс светилось торжеством.

— Моя победа, не правда ли?

— Ах, Боже мой, да! Я потерял и пленных, и добычу. Если вы подразумеваете, что я пощадил вашего отпрыска ради жизни леди Калтер, то вы правы.

Ее глаза сузились.

— Ты поступил бы умнее, поехав со мной.

— Я предпочитаю быть глупым, но остаться в живых.

Маргарет медленно пошла к дверям.

— А леди Калтер? Не ею ли занято одно из тех мест, о которых ты говорил?

— Ах, так ты думаешь, что и Мариотта тоже?.. — засмеялся Лаймонд. — Всемилостивый Господь, неужели нет мира под оливами? И никакого права на свободу воли даже в моем теперешнем жалком состоянии? Что ж мне, выколоть себе глаза, как святому Тридуану, чтобы хранить целомудрие?

Маргарет гневно смотрела ему прямо в лицо.

— Как же ты ненавидишь женщин! Они ведь настолько легко сдаются, что победа не приносит радости. Они не способны оценить твою иронию и тонкие словесные игры. Ты целуешь женщину, а мозг под этой копной золотых волос рассчитывает, планирует, вычисляет, анализирует… Но изношенный механизм когда-нибудь разладится и детали сточатся от старости, и все это будет никому ненужным хламом, годным лишь на помойку… Можешь и дальше сдерживать себя и подчинять других. Выискивай новые пути устроиться получше в этом грязном мире. Развеивай тоску за счет своих хозяев. Но запомни: если ты с мольбой приползешь на коленях к моим дверям, не жди от меня помощи!

— К нашей следующей встречи я подготовлю подобающий ответ, а пока — спокойной ночи…

Черные глаза Маргарет метали молнии.

— Задело, а? Как же так получилось? Ты, смельчак, потерпел поражение от женщины! Кришна, которого забодала корова!

Лаймонд бесстрастно вставил:

— Маргарет, прекратите. Мое терпение выводит вас из себя, вы унижаетесь.

Это замечание привело ее в чувство: глаза перестали сверкать, а на лице появилось какое-то подобие улыбки.

— Да, ты прав: вспомним, что мы хорошо воспитаны. Было бы нелюбезно не попрощаться с публикой.

С улыбкой она повернулась и, прежде, чем Лаймонд сумел ее остановить, направилась к смежной комнате. Скотт, вскочив, жмурился и моргал от яркого света, когда дверь распахнулась настежь и перед ним предстала графиня Леннокс, презрительно глядя ему прямо в лицо.

— Как? Всего один! — воскликнула она. — Это опрометчиво с твоей стороны, Фрэнсис! — Посмотрев на Скотта, она добавила: — Надеюсь, вы не отлежали ногу. Ваш хозяин велеречив.

Рассерженный, смущенный Скотт не нашелся, что ответить. Он чувствовал, что Маргарет смеется над ним. Леди протянула ему плащ со словами: «На лестницах такие сквозняки… « — и ему пришлось накинуть плащ ей на плечи. Не поблагодарив юношу, она двинулась к лестнице, где безучастно ждал Лаймонд. Он дал ей пройти и приказал Скотту:

— Отведи ее наверх и запри там.

Скотт быстро и беспрекословно выполнил приказ. В эту минуту он не ослушался бы Хозяина Калтера за все золото мира.

Но вскоре все изменилось. Выпив для успокоения эля, Скотт поднялся наверх и попытался попасть в свою комнату. Дверь комнаты Лаймонда, через которую ему было необходимо пройти, оказалась заперта. Он дважды подергал за ручку, прежде чем понял это, и бегом спустился вниз. Мэтью осклабился, когда увидел его, хихикнул и осведомился:

— Не войти?

Скотт покачал головой:

— Господи, он уже несколько часов там сидит… Он не спускался?

— Нет, если только ему не пришло в голову выброситься из окна.

— Черт возьми, я не собираюсь ночевать на полу потому, что его светлость изволили завалиться спать, заперев дверь. И пойду разбужу его.

Мэтью равнодушно забивал гвозди в подметку, что, казалось, ничуть не беспокоило окружающих.

— На твоем месте я бы к нему не приставал. Можешь лечь на моей кровати.

Скотт вытаращил глаза:

— Какого черта я должен спать на чужой кровати? У меня есть своя собственная. Чем он там занимается?

Бам! Мэт взял один из зажатых между крепких зубов гвоздей и вбил его в подметку.

— Ничего, денька за три очухается. Наверно, он не мог бы сейчас спуститься, даже если бы захотел.

Скотт, наклонившись вперед, выхватил гвозди у Мэта:

— Почему он не может спуститься?

Мэт поднял локоть недвусмысленным жестом.

— Целых три дня?

— Как обычно.

— А что, если, — завопил оскорбленный в лучших чувствах Скотт, — войска королевы обнаружат след графини Леннокс? Боже мой, мы сидим на пороховой бочке, и он прекрасно это знает. Неужели никто не осмелился ему ни разу помешать?

— Нет никаких причин, — Мэт прихватил еще горсть гвоздей, — чтобы кто-нибудь вмешивался. Мы предпочитаем этого не делать, вот так-то. Попробуй сам, если ты такой настырный.

— Я не настырный. Я просто не понимаю, почему мы должны терпеть его безумства ценой нашей безопасности, — твердил Скотт, который сам достаточно много выпил. — Вы что, боитесь подняться?

Мэтью снисходительно взглянул на него:

— Боимся? Ни капельки. Мы предоставили его самому себе, вот и все… Господи, куда это ты собрался?

Скотт встал и направился к лестнице.

У Мэта отвисла челюсть от изумления и гвозди посыпались изо рта.

— Святой Боже, ты отчаянный парень, — хмыкнул он. — Хочешь, одолжу тебе молоток?

Звонкий спокойный голос Лаймонда отчетливо доносился через дверь.

— Кто там?

— Уилл Скотт. — С этими словами Скотт перестал барабанить в дверь. — Я хочу войти!

— Ты не можешь войти, — любезно отозвался Лаймонд. — Дверь заперта.

— Я вижу.

Раздражение Скотта постепенно росло.

— Впустите меня!

Тишина.

— Зачем? — спросил Лаймонд.

— Я хочу с вами поговорить.

— Ты и так со мной разговариваешь.

— Я хочу лечь спать.

— Ляг внизу.

— Я хочу спать на моей собственной кровати. — Почувствовав, что фраза звучит немного по-детски, Скотт счел нужным поправиться: — Откройте дверь или, — тут гнев ударил ему в голову, — я ее взломаю.

Это возымело действие. Ключ в замке внезапно повернулся, дверь распахнулась, и показалось острие шпаги. Лаймонд, слегка взъерошенный и осунувшийся, задумчиво уставился на Скотта.

Скотт решил быть благоразумным. С трезвым Лаймондом лучше было не связываться, пьяный же Лаймонд был опасен вдвойне.

— Я хочу поговорить с вами, — начал Скотт. — Но не через шпагу.

— Тогда сквозь нее, — отозвался Лаймонд.

Его сорочка была смята и вся пропитана потом, волосы спутаны, но руки отнюдь не дрожали.

Припомнив, о чем его предупреждали внизу, Скотт стал тянуть время.

— Я хотел предложить вам немного поесть. Вдобавок нужно кое-что обсудить. Ваш брат, может быть, уже напал на след графини, а леди Калтер… о ней тоже надо позаботиться, когда она приедет.

Шпага зловеще блеснула.

— Не суетись, гадкий упрямец, все в порядке и без твоих забот. Я не хочу есть. Я хочу, чтобы ты ночевал внизу. Я не хочу продолжать эту беседу. Спокойной ночи!

К сожалению, никто из Бокклю не умел останавливаться вовремя. Скотт грубо заявил:

— Вы могли бы напиться вдрызг и в другой раз. Есть неотложные дела.

Глаза Лаймонда засверкали.

— Ах, неотложные дела! А ты с твоими талантами не можешь сам справиться с ними? Или Мэтью?

Лаймонд коснулся больного места. Скотт резко произнес:

— Вы же знаете, что они не подчиняются никому, кроме вас, когда дело касается женщин. Вы не можете бросить леди Калтер на произвол судьбы с этим сбродом внизу!

— А почему бы и нет? — пробормотал Лаймонд. — Я полностью доверяю этому сброду внизу. Во всяком случае, никто из них пока не пытался меня поучать.

Скотт совсем потерял голову:

— И напрасно.

Скотт отпрыгнул в сторону, когда острие шпаги готово было коснуться его горла. С быстротой и ловкостью, которой его научил сам Лаймонд, он оттолкнулся от дверного косяка, пригнулся, мгновенно схватил валявшийся на стуле дублет хозяина и, обмотав им руку, вырвал клинок у противника.

Шпага со звоном упала на пол. Скотт захлопнул дверь и подобрал оружие, но сделал это крайне осторожно, потому что сообразил: Лаймонд совсем не так пьян, как кажется, и очень опасен.

Лаймонд наблюдал.

— Присматривай за ней хорошенько. Если я второй раз до нее доберусь, то и убить могу… Ты очарователен в роли рыцаря без страха и упрека, но я не выношу, когда вмешиваются в мои битвы… Впрочем, я воюю только с дамами…

Обескураженный последним замечанием, Скотт смешался:

— Что вы собираетесь делать с вашей золовкой?

— Сидеть и любоваться.

Лаймонд отошел к окну и оперся на подоконник.

— А теперь уйми свой рыцарский порыв и убирайся. Я был до неприличия терпелив с тобой сегодня, но всему есть предел, а если учесть мое состояние…

Это было последней каплей.

Несколько поутихший гнев Скотта вспыхнул с новой силой, и он взглянул на Лаймонда с ненавистью. Лаймонд, прищурившись, смотрел ему прямо в глаза.

— Ну? — ясно и отчетливо выговорил он.

Вместо ответа Уилл Скотт швырнул клинок на пол.

— Возьмите. Можете валяться под столом, как пьяная свинья. Меня это не касается.

— Собираешься спуститься вниз и принять командование?

— Если бы люди согласились, я бы сделал это.

Скотт стоял в дверях — рыжеволосый, широкоплечий, с горящими от возбуждения глазами и очень решительным выражением лица.

— Я хотел бы, чтобы с сегодняшнего дня вы относились ко мне как к остальным. Я буду вам верен, пока смогу. Но я не хочу иметь ничего общего с вашими отвратительными привычками и мерзкими любовными шашнями. — Увидев выражение спокойной скуки на лице Лаймонда, Скотт взорвался: — В какое грязное дело вы не побрезговали бы ввязаться? Какого черта вы стараетесь унизить всякого, кто по-дружески к вам относится?

— Бога ради! — Окрик прозвучал так грозно, что Скотт оцепенел. — Разве одной ополоумевшей шлюхи недостаточно для одного дня? Избавь хоть ты меня от нудных нотаций и излияний чувств! Что ты знаешь о женщинах, которых взялся защищать? Что ты раскудахтался, как курица над яйцом? Считаешь, что чистоплюй вроде тебя способен лучше командовать отрядом?

— Да! — Скотт осмелел. — Но, как я уже сказал, они не пойдут за мной.

— Разве что я прикажу им считать тебя командиром?

Скотт был тверд.

— Я не лакей, ворующий у больного хозяина платье.

— А я пока в здравом уме и твердой памяти, — сурово заявил Лаймонд. — Я предлагаю тебе шанс взять командование на себя. Полную власть над людьми и над милыми дамами. Ты согласен?

Это было то, о чем он мечтал, о чем молился и чего хотел достичь, чтобы пристыдить Лаймонда. Но…

Охрипшим от волнения голосом он спросил:

— Что я должен для этого сделать? Драться с вами?

— Я есмь господин твой, поднимешь ли ты на меня руку?.. Нет, я предлагаю другой путь. — Лаймонд поднял кружку. — Пей со мной. Я начал несколько часов назад, что ставит меня в невыгодное положение. Пей со мной наравне, пока не кончится эль, а его хватит надолго, обещаю. Кто упадет первым, проиграл, у кого хватит сил открыть дверь, спуститься и показаться Мэтью, получает неограниченную власть.

Скотт не спешил взять кружку, немного испугавшись.

— Боже… Держать такое пари… рисковать стольким.

— Ты не хочешь?

— Хочу, но… Я бы предпочел настоящее состязание.

— Так ты не будешь?

— Буду!

— Давай же, это твой единственный шанс. Для того чтобы повести за собой банду пьянчуг и головорезов, надо уметь выпить больше любого из них и резать головы без зазрения совести. Не будь таким щепетильным, — добавил Лаймонд презрительно. — Я не настолько пьян, чтобы не соображать, что делаю, и не нарушу наш договор. Я имею привычку обдумывать все мои поступки, за исключением, пожалуй, того случая, когда мне взбрела в голову неудачная мысль взять к себе в шайку одного рыжего проповедника из самой тупоголовой семейки в Шотландии.

— Если я выиграю, я могу поступить с леди Леннокс и леди Калтер как захочу?

— Можешь устроить из них гарем. Согласен?

— Согласен, — ответил Уилл Скотт и поднес ко рту первую кружку с элем.

На востоке разгоралась заря. Пропел первый утренний дрозд.

В башне за толстыми стенами было по-прежнему темно. Люди вперемежку с животными спали на полу в нижней зале, как когда-то их пращуры. Наверху скрипнула дверь.

Мэтью, лежавший навзничь на соломенном тюфяке, сложив на животе руки, вовсю храпел. Рыгнув, он тяжело перевалился на другой бок и захрапел снова. Но повернулся он лицом к лестнице.

Тишина. Затем в отдалении та же самая дверь закрылась, и через какое-то время раздался шум шагов: кто-то неуверенно, потихоньку спускался по лестнице. Шаги приближались. Мэтью не двигался, лежал и похрапывал, пока темная фигура не появилась в дверном проеме, — человек сделал два шага вперед и остановился, привалившись к стене, тщетно пытаясь обрести равновесие. Слабый утренний свет пробился через окно и высветил на фоне штукатурки руку, рукав шелковой сорочки и бледное искаженное лицо.

Полуоткрыв глаза, Мэтью хрюкнул в свою ассирийскую бородку: «Ну и ну. Нажрался как свинья… « Он вскочил и последовал за Лаймондом, который развернулся и, шатаясь из стороны в сторону, медленно побрел к выходу.

Мэтью подошел к нему, когда Лаймонд вытаскивал голову из бочки с холодной водой: с волос его стекала вода, а кожа покрылась пупырышками от холода. Лаймонд не удивился, Увидев Мэта, вытер голову полотенцем, которое тот ему протянул, и приглушенным голосом спросил:

— Ответ Леннокса прибыл?

— Полчаса назад.

Лаймонд опустил полотенце, и Мэт посмотрел ему прямо в глаза.

— Они согласны обменять леди Леннокс на леди Калтер, назначили время и место. Встреча состоится завтра. Безопасность конвоя обеспечена.

— Хорошо. — Лаймонд уронил полотенце и прислонился к бочке с холодной водой. — Ты знаешь, что делать.

Хотя хозяин и не счел нужным рассказать об этом Скотту, Мэтью получил подробнейшие указания насчет Мариотты. Продолжая задумчиво разглядывать Лаймонда, он подтвердил:

— Знаю. — И, подобрав полотенце, ждал, что будет дальше.

Лаймонд доковылял до лестницы, рухнул на нижнюю ступеньку, сжал голову руками и долго сидел так, не в силах вымолвить ни слова, а затем бросил взгляд на Мэта:

— Я уезжаю. Не хочу будить других. Выведи мою лошадь, Мэт. Приготовь лук, одеяло и одежду.

Это не заняло много времени. В седле Лаймонд смотрелся уже лучше.

— Еда в сумке, — коротко кинул Мэт. — И плащ.

— Спасибо… Я ненадолго.

Мэт не склонен был задавать лишних вопросов, но не удержался:

— А молодой Уилл?

— Наверху. Бриллиант в драгоценной оправе, — пробормотал Лаймонд с обычным сарказмом.

Затем он выехал прочь со двора и минуту спустя уже мчался по холмам.

Мэтью вернулся. Все спали, хотя в кухне уже раздавались тихие, но приятные звуки. По узкой лестнице Мэт поднялся в комнату Лаймонда.

Свеча слабо коптила. В комнате воняло салом и разлитым элем, в камине громоздились обуглившиеся поленья, на решетке скопилась зола. Напротив камина прямо в грязи на полу, зажав в руке оловянную пивную кружку, последнюю, которую ему удалось осушить, возлежал Уилл Скотт, храпя и постанывая во сне. Кто-то заботливо раскрыл ему ворот, подложил под голову подушку и поставил лохань с полотенцем прямо на живот.

Мэтью полюбовался этой картиной, осклабился и вышел, тихо затворив дверь.

Из Кроуфордмуира Лаймонд медленно направился через всю страну в Корсторфин.

Ему потребовалась пять дней, чтобы устроить встречу с сэром Джорджем Дугласом: лорд Грей, которого жизнь кое-чему научила, держал сэра Джорджа в Берике, пока не приедет его старший сын, который должен был служить залогом доброй воли отца. В начале марта, однако, сэр Джордж вернулся в Далкейт и у него появилась возможность обговорить с господином Кроуфордом из Лаймонда мелкие детали обмена Сэмюэла Харви на жизнь и свободу Уилла Скотта.

Спустя совсем немного времени один из королевских хирургов прибыл к постели больной девочки с опозданием. У него на устах был потрясающий рассказ о том, как пришлось делать кесарево сечение в необычайных условиях. Как его привезли к молодой женщине, измученной тяжелыми родами, заключенной в Башню, где жили одни только мужчины. Родился мертвый ребенок, врача силой вынудили остаться на пару дней, пока роженица не придет в себя и не появится женщина, чтобы сменить его. Когда лекаря освободили, он так и не смог узнать, где находится та Башня, но догадался спросить больную, как ее зовут. Она сказала ему — Мариотта, леди Калтер.

Когда же врач поинтересовался, кто привез ее сюда, она ответила — брат мужа, Лаймонд. Хирург, осознавая вполне, какое впечатление производит этот рассказ, закончил его, заявив, что женщина выживет.

Глава 3

МАТ МАСТЕРУ

После семнадцати дней, проведенных в походе, Ричард поскакал обратно в замок Мидкалтер, намереваясь помириться с женой. Он не застал ее там. Она давно уехала с маленьким эскортом: подразумевалось, что в Думбартон, где ее ждала леди Сибилла. Ричард повернул взмыленного коня и направился туда.

Леди Сибиллу известили о его приезде, когда она была в спальне маленькой королевы. Она вздрогнула и, подняв глаза, заметила, что лицо Кристиан как бы отразило ее собственные переживания. Затем Сибилла посмотрела вниз и еще раз подоткнула одеяло девочки.

— Завтра, — твердо сказала вдовствующая леди.

В ответ королева состроила противную гримаску:

— Нет, сейчас.

— Вы встанете с постели только завтра, — настаивала леди Сибилла. — И наденете желтое платье. И пойдете гулять. Если будете сегодня хорошей девочкой.

Подозрительно поглядывая на леди Сибиллу и леди Флеминг, стоявшую рядом, девочка заявила:

— Когда я болею, вы должны делать, что я хочу.

Леди Сибилла заметила ловушку первой, но леди Флеминг, несмотря на предупредительный толчок, радостно произнесла:

— Вы больше не больны…

— В таком случае… — перешла в нападение Мария.

— Вы поправляетесь, — быстро закончила леди Сибилла.

— И что же…

— Это значит, что вам теперь следует слушаться и делать то, что вам велят…

Девочка обиженно помолчала.

— Тогда я предпочитаю болеть, — сердито ответила она.

— Да, когда вы больны, с вами проще, — согласилась леди Сибилла.

Она склонилась над кроватью, поцеловала девочку, закутанную, как в кокон, во множество одеял, и препоручила ее заботам Дженни Флеминг.

Выйдя из комнаты, леди Сибилла взяла за руку Кристиан:

— Ричард здесь, вы слышали. Я иду к нему, вы пойдете со мною вместе?

Слепая девушка недолго колебалась. Если Сибилла собиралась принести в жертву гордость Ричарда, значит, имелась веская причина. У нее было подозрение, что в предстоящей схватке леди Сибилла уязвимее сына.

Едва они вошли в комнату Сибиллы, как Ричард прямо, без околичностей, приступил к делу.

— Мне сказали, что Мариотты здесь нет. Ее нет и в Мидкалтере. Куда она уехала?.. Она умерла? — добавил Ричард тем же резким тоном, глядя матери прямо в глаза.

Сибилла села. Услышав легкий скрип кресла, Кристиан нашла соседнее и мягко туда опустилась.

— Нет, она не умерла. Я знаю, где она. Но вначале я хочу тебе кое-что сказать. Ты, конечно, встревожен, но ты это заслужил.

Он нетерпеливо прошелся по комнате.

— Она сравнивала мои знаки внимания с… другими?

Он так и не решился произнести имя.

— Лаймонда, — сдержанно добавила Сибилла. — Нет. Она, может быть, и сравнивала, но я никогда не слышала от нее об этом. Как раз о Лаймонде я и хотела поговорить.

Ее выразительные синие глаза сейчас смотрели жестко.

— До сих пор, Ричард, я не мешала тебе. Мы не обсуждали налет на замок, выстрел в Стерлинге или подарки, которые получала Мариотта — да, да! — добавила она, заметив его удивление. — Кое в чем я не так слепа, как ты.

Ричард ничего не ответил. Тогда она продолжила:

— Но теперь мы должны все это обсудить. Я думаю, что ты сейчас поставлен перед выбором. Что ты предпочитаешь, Ричард: сохранить отношения с Мариоттой или поймать Лаймонда?

Он был ошеломлен.

— Вы вряд ли можете ожидать, что я отвечу на подобный вопрос. Или стану болтать об… интрижках моей жены… Произошло недоразумение. Мы легко с этим разберемся, как только я с ней встречусь. Все уладится еще легче, если я доберусь до брата.

— Это-то я и пытаюсь тебе втолковать, — ровно заговорила Сибилла. — Уничтожив Лаймонда, ты погубишь и Мариотту.

Он повысил голос:

— Лаймонд убьет ее? Или она убьет себя?

— Я хочу сказать, что твоя безрассудная ненависть к Лаймонду сейчас равна публичному обвинению Мариотты в неверности. Я хочу сказать, что, если она увлеклась твоим братом, завоевать ее вновь ты сможешь лишь великодушием, а если ты уничтожишь чудовище и будешь бороться с призраком до конца своих дней, это ничего не даст. Я хочу сказать, что Мариотта сейчас у Лаймонда: он к ней не прикасался, но ее следует вызволить из-под власти твоего брата как можно быстрее. И если ты прекратишь свои безумства, я найду ее и привезу обратно в Мидкалтер.

Он вскочил на ноги, не успела Сибилла сказать и половины. Кристиан услышала шум и вся сжалась в своем кресле: «Боже мой, — подумала она с тоской. — Как может Сибилла, такая умная, такая проницательная с другими, настолько плохо понимать сына?»

Ричард заговорил сдавленным, еле слышным голосом:

— Где они? Как долго они вместе?

Сибилла быстро ответила:

— Не знаю. Это не имеет значения. Мариотта была тяжело больна, когда попала к нему, опасно, смертельно больна.

Напряженное молчание. Затем лорд Калтер процедил сквозь зубы:

— Что с ребенком?

В наступившей тишине он прочел ответ на лице матери и спустя некоторое время произнес твердым голосом:

— Значит, ребенок мертв. Кто это был — мальчик или девочка?

— Мальчик. — И Кристиан участливо рассказала ему все, что удалось узнать от врача.

Когда она закончила, Ричард расхохотался ей в лицо. Пораженная этим смехом, Сибилла вскрикнула, и он накинулся на нее:

— Да он просто гений! Мой неугомонный младший братец… неподражаемый Лаймонд, которому всегда и во всем сопутствует успех… стоит ему пошевелить своим прелестным пальчиком… Вы сказали, что знаете, как до них добраться?

Сибилла, однако, уже успела понять, что происходит, и твердо заявила:

— Я сказала, что если ты прекратишь на него охотиться, то я помогу тебе найти Мариотту.

— А на что мне теперь сдалась Мариотта? — закричал лорд Калтер.

— Бога ради, вы глупец! — Кристиан вскочила. — Хоть на секунду постарайтесь рассуждать здраво, а не как тупая упрямая свинья. Какое преступление могла совершить женщина, находясь при смерти после родов? В чем вы обвиняете вашего брата? Вы, черт вас побери, должны быть благодарны, что он пригласил врача. Если Лаймонд такой мерзавец, как вы говорите, то он первым должен был бы радоваться ее смерти!

— Мариотта — любовница Лаймонда, — отрезал Ричард. — Она явно дала мне это понять перед отъездом. Где они?

— Она солгала назло вам! — воскликнула Кристиан.

— Или сказала правду мне назло. Где они? Кристиан больше ничего не могла поделать.

Когда Ричард в третий раз повторил вопрос, леди Сибилла ответила:

— Я уже говорила тебе, что не знаю точно где. И даже если узнаю, не скажу, пока ты не пообещаешь…

Ричард снова засмеялся:

— В то время, как грязная сплетня гуляет по всей Шотландии? Полагаю, мало что может поставить меня в более идиотское положение, но потакать Лаймонду — как раз такая глупость. Впрочем, почему бы моей жене и не предпочесть его? Все женщины, которых я знал, именно так и поступали. Все, что сначала принадлежало мне, мгновенно переходило к нему — даже самые дорогие сердцу надежды, даже любовь матери к сыну-первенцу.

Сибилла всплеснула руками:

— Ричард!

— Но ведь это правда? Не потому ли вы пытаетесь спасти его сейчас? Не потому ли, что любите только этого сына и не любили никого, кроме него, — ни моего отца, ни меня, ни даже вашу дочь, мою сестру, его сестру, которую он убил!

— Ричард! — На этот раз Кристиан встала, ощупью нашла кресло леди Сибиллы и опустилась на колени, обняв бедную женщину. В это время из коридора позвали лорда Калтера.

Леди Сибилла сидела неподвижно, как статуэтка из слоновой кости, а синие глаза ее расширились и потемнели. Ричард в свою очередь застыл у камина, грозный, как некий великан, весь словно отлитый из железа. Леди Сибилла пошевелилась: Кристиан медленно поднялась и встала рядом с ее креслом. Чье-то испуганное лицо заглянуло в комнату:

— Лорд Калтер? Королева-мать ждет вас уже полчаса, сэр. Мы не могли найти…

— Так пусть еще подождет, — сказал Ричард.

— Милорд! — Это был уже другой паж. — Вас просят пройти…

Не двигаясь Ричард обратился к матери:

— Возможно, я ошибаюсь. Ваше дело — доказать это. Я прошу вас сообщить мне, где их искать.

Два пажа переминались с ноги на ногу.

Ричард и его мать взглянули друг другу прямо в глаза, и ни один не отвел взгляда. Она молча покачала головой.

— Очень хорошо, — проговорил он. — Я не могу заставить вас действовать наперекор вашим чувствам.

Повернувшись на каблуках, он вышел. Два пажа переглянулись и побежали за ним с криком:

— Лорд Калтер! Вас просят…

Оставшаяся в комнате Кристиан соскользнула на пол и спрятала лицо в мягкой бархатной юбке Сибиллы. Через мгновение она почувствовала, что Сибилла шевельнулась и ее тонкие, красивые пальцы нежно гладят ей волосы.

Гораздо позже, когда Сибилла вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице, из-за угла выскочил Бокклю и столкнулся с ней нос к носу.

— Черт возьми, Сибилла! — Он приглушенно вскрикнул, остановился и внимательно на нее посмотрел. — Вы больны?

— Нет, — отрезала Сибилла и незамедлительно ответила колкостью: — А что с вами стряслось? Бежите как ошпаренный.

Борода сэра Уота торчала во все стороны — верный признак замешательства. Он еще раз вскрикнул. В усталом взгляде Сибиллы блеснула искорка веселья.

— Ну же, Уот! Что-нибудь с моей семьей?

Бокклю выглядел виноватым, но в то же время не мог сдержать удовольствия.

— Сейчас вы захотите дать мне пинка. И предупреждаю вас, поделом.

— Что вы натворили?

— Посадил вашего сумасшедшего сынка лорда Калтера под арест!

— Что?

— Именно, — подтвердил Бокклю с нескрываемым удовлетворением. — Вы, Сибилла, и представить себе не можете! Он без конца пренебрегал приказами — во-первых, ему не следовало оставлять королеву, чтобы отправиться в Крамхо, а когда он заявился сегодня…

— То заставил королеву ждать. Знаю.

— Да, милая, пажи сбились с ног, разыскивая его, но это еще не все. Когда он соизволил прийти, то попросту наплевал на всех нас, прошествовал мимо и бросил в лицо королеве, что он, видите ли, не готов выполнить ее приказ.

— Какой приказ?

— Скакать в Эдинбург и поддержать там правителя, который в панике ожидает нового нападения лорда Грея и англичан, неотвратимого как Страшный Суд. Вы знаете Аррана, и все его знают, но еще никто не осмеливался сказать королеве, что Арран — старый трухлявый пень, который думает задницей.

— Боже милосердный! — простонала Сибилла. — Ричард это сказал?

— Да. Правда, он выразился короче, — пояснил сэр Уот. — Но был чертовски груб. Он не видит необходимости ехать, у него нет времени, он не поедет и не скажет почему, и так далее, и тому подобное, до тех пор, пока королева, которая сама остра на язык, не поинтересовалась, вспылив, уж не проделки ли женщин из его семьи так озаботили милорда.

— Господи, — еле слышно пробормотала Сибилла. — Он сбил ее с ног и затоптал?

— Нет, конечно. — Бокклю с любопытством разглядывал Сибиллу. — Но он прикусил губу, оглядел королеву с головы до ног и сказал: пусть, мол, она думает все, что ей заблагорассудится, а он достаточно послужил королю Франции и более не желает. А затем, черт побери, — закончил сэр Уот с вызовом, — кто-то ведь должен был его обуздать!

— Итак, вы вмешались с вашим неизменным тактом?

— Я просто объяснил, что лорд Калтер все свои силы посвящает поимке брата, что в конечном счете послужит ко всеобщему благу…

— Достаточно. Вы беспринципный грубиян, Уот, — парировала Сибилла, — и королева, конечно, поняла, что Ричард ей не подчиняется из-за семейных дрязг…

— Королева сказала ему все, что она думает о нем и о его преданности, и Ричард не преминул ответить. Черт возьми, я не припоминаю, чтобы он произносил сразу так много слов с тех самых пор, как я его обучал балладам о сэре Гае. Развязка не замедлила последовать, и его взяли под стражу.

— Это, конечно, предложил Бокклю.

— Я ничего не имел против, — признался сэр Уот. — Вы очень на меня сердитесь?

— Напротив. — Сибилла печально взглянула на него. — Жаль, что мне такая мысль не пришла в голову раньше.

После разговора с сэром Уотом вдовствующая леди вернулась к себе, а еще до наступления ночи она, испросив соизволения у королевы и одолжив у Кристиан Сима, который уселся на лошадь позади нее, покинула Думбартон и спешно направилась на юг.

Расположенная в глубине крепости комната, в которую привели Ричарда, была бедно и скупо обставлена, а на окнах виднелись решетки, но там можно было удобно устроиться и читать, да и стражники обращались с ним почтительно и любезно.

Наконец он остался один. Ни один звук снаружи не проникал сюда, и только прохладный ночной ветерок мирно убаюкивал пленника.

Греби, моя леди в шелковом платье,

Качай сыночка в нежных объятьях.

— Шлепанцы? — спросила Кейт Сомервилл.

— Да.

— Бритва?

— Да.

— Голубой дублет?

— Д-д…

— Так я и знала! — победно воскликнула Кейт и открыла чемодан.

Искусно запрятанный под кипой одежды, там лежал потрепанный и засаленный дублет. Кейт встряхнула его, и он принял форму тела Гидеона — слишком, правда, дородную, но знакомую до боли.

— В этом году, — заявила Кейт, — наши горничные получат новые голубые тряпки. Опять идет снег. Не хотел бы ты остаться дома?

Гидеон, которого вовсе не радовала поездка, хмыкнул. Он просмотрел список покупок, который приготовила жена, и хмыкнул снова.

— Почему ты убеждена, что в Лондоне магазины лучше, чем в Ньюкасле?

— Я так не думаю, — честно ответила Кейт. — Но если я еду в Ньюкасл, мне приходится платить самой, а если ты делаешь покупки в Лондоне, то ты и платишь…

Гидеон Сомервилл совсем не хотел ехать в Лондон с лордом Греем. Не считая неприятного эпизода с кражей скота в декабре, зима, хотя и обильная снегами, прошла в относительном спокойствии. Он уезжал теперь потому, что не мог оставить без внимания приглашения лорда-лейтенанта, который весьма щепетильно относился к исполнению своих приказов и который не успокоится, пока Сомервилл не предстанет перед лордом-протектором.

Пока Сомервилл и лорд Грей были в пути, лорд-протектор от имени юного короля выступил с призывом ко всему дворянству тех графств, которые должны были выставить войска для грядущих сражений.

Смутьяны-шотландцы, полагаясь на помощь иностранных союзников, готовятся посягнуть на крепости, прежде нами отвоеванные и отстроенные нашим государством, а также хотят настроить против нас наших подданных, в особенности в приграничных районах. Мы уже не раз одерживали над ними верх и заставим их еще пожалеть об утраченном спокойствии. Мы будем и впредь защищать нашу страну и полагаемся в этом на помощь вашего графства…

Протектор послал также и за графом и графиней Леннокс.

Как теперь было известно всей Шотландии, Мариотту доставили в логово Лаймонда и поместили в Башню. Приехал врач, ее младенец умер, и врач уехал. Из всех тех, кто имел к этому касательство, один Лаймонд ничего не знал. За неделю до приезда Ричарда в Думбартон, Лаймонд покинул наконец Далкейт и поскакал по заснеженным равнинам к Башне.

Он молча выслушал новости от Терки и медленно поднялся к себе в комнату. Перед камином его ждала прелестная цветущая Молли, розовощекая и златовласая. Ничто в ее внешнем виде не напоминало об Остриче: блестящие волосы и чистые глаза казались воплощением невинности, и она выглядела так, будто всю жизнь провела в тишине и спокойствии.

Когда Лаймонд вошел, Молли встала, обняла его и нежно поцеловала. Затем, прижав палец к губам в знак молчания, она подбежала к двери в комнату Уилла и притворила ее.

— Девушка здесь, — заговорила она, усаживаясь рядом с Лаймондом у камина.

— Как она?

— Неплохо. Ты знаешь, что мы посылали за доктором?

— Да.

— Это твой мальчик Скотт настоял. Случайно…

— Да?

Она колебалась.

— Он и меня привез из Острича. Ты знаешь, что у него какие-то дела с Эндрю Хантером?

Лаймонд настороженно вскинул на нее глаза:

— Рассказывай!

Молли пожала плечами:

— Не о чем рассказывать. Хантер провел у нас около недели без всякой на то причины и был чрезвычайно любопытен, задавал много вопросов. Джоан видела, как Скотт говорил с ним в тот вечер, когда приехал за мной.

— Она слышала о чем?

Молли улыбнулась. Они оба знали, что стены в Остриче имеют уши. Она кратко пересказала Лаймонду разговор Скотта с Хантером. Лаймонд спокойно выслушал. В конце она предупредила:

— Будь бдителен. Хантер куда умнее мальчишки и может причинить немало зла.

Лаймонд хладнокровно заметил:

— Может, а как же иначе? Как бы могли мы жить без неприятностей и бедствий? Нет розы без шипов.

— Да, конечно… Лишь бы они не слишком кололись… Как-то все нескладно получилось, а? — вдруг спросила она. — Младенец умер, ты — наследник, а девушка ни о ком не хочет слышать, кроме Фрэнсиса Кроуфорда.

Наступила пауза.

— Правда? — засмеялся Лаймонд. — Надеюсь, ты не разрушила сказку — люблю, когда мной восхищаются. В любом случае с твоей стороны было очень мило приехать, золотая моя. Не могла бы ты побыть здесь еще немного?

— Ради тебя — с удовольствием, — легко согласилась Молли. — Я ведь не доставляю тебе хлопот?

— Нет, — задумчиво произнес Лаймонд. — Полагаю, ты единственное живое существо, которое к этому не стремится. Пойдем, моя сладкая, там внизу нас ждет хороший ужин.

Он открыл дверь, и Молли с сияющими глазами прошествовала за ним вниз, как прелестное, благоуханное, золотистое облачко.

Мариотта услышала его голос. Но еще за неделю до этого, сидя, закутавшись, в кресле у окна, она слышала, как он вошел в дом, и знала, что рано или поздно Лаймонд к ней придет.

Боль и лихорадочный бред были уже позади. Очнувшись от забытья, она некоторое время не могла понять, где находится, пока наконец полная сладкоголосая женщина, вся увешанная драгоценностями, не сказала ей. Измучившись телом и духом, Мариотта была теперь одержима одной лишь мыслью: после того, как ее гордость как жестоко уязвили, а любовь грубо отвергли, найти хоть какое-то утешение в теплых волнах нежности Лаймонда.

Ребенок умер. Она видела в этом лишнее подтверждение вины Ричарда и находила горькое удовлетворение в мыслях, что, по крайней мере, ей удалось разрушить его планы. Ей нужна была поддержка, и кто же пришел на помощь — Лаймонд… Лаймонд, а не Ричард.

Мариотта была погружена в свои мысли, когда постучали и дверь отворилась.

— Я ждала вас, — сказала она.

Лаймонд был тщательно одет, не то, что в первый раз, когда они встретились; вьющиеся волосы аккуратно причесаны, сорочка безукоризненно чистая; но глаза оставались полускрытыми, а на губах играла загадочная усмешка.

— Я значительно опрятнее, когда трезв, — ответил он на ее удивленный взгляд, затем подошел ближе и встал, прислонившись к стене. — Боюсь, я не слишком хороший врач. Мне жаль ребёнка. Я слышал, что вам стало лучше.

Она была сбита с толку.

— Вы не знаете, что я ушла от Ричарда?

Лаймонд не смог скрыть изумления.

— Оставили Ричарда? Почему?

— Мы поссорились, — начала Мариотта. — Он одержим идеей поймать… — Она запнулась, теребя брошь на домашнем платье, и промямлила бессвязно: — Я сказала ему о драгоценностях. Но их отняли в Аннане. Это все, что осталось.

Взгляд Лаймонда остановился на бриллиантах.

— Вижу. Когда вас схватили, вы пытались отыскать меня?

— Не совсем… Я думала, что Эндрю Хантер мог бы позаботиться обо мне, пока вы… если бы вы узнали, где я или прислали мне еще…

Она умолкла: ситуация неожиданно сделалась столь щекотливой, что было трудно подобрать слова.

Затем она решилась:

— Не нужно больше присылать драгоценности. Вы должны понять… Я бы все равно рано или поздно вам их вернула. Но я думала…

Мариотта снова не знала, что сказать…

— И что же вы думали?

— Вы намного умнее Ричарда, и я могла бы с вами поговорить обо всем. Раньше я беседовала с Эндрю, — собралась она наконец с мыслями, — но его не было в Баллахане, а я не знала, что делать, — потом пришли англичане, а потом ваши люди приехали за мной, а мне стало плохо… извините. — Ее глаза заблестели от слез, кровь прилила к бледным щекам. — Возможно, вы не знали о ребенке.

Молодой Кроуфорд отвернулся. Не отвечая он подошел к каминной полке, облокотился на нее и закрыл глаза руками.

— Давайте сначала отбросим всю словесную шелуху и проясним дело. Что именно вы сказали Ричарду и почему произошла ссора?

И Мариотта рассказала ему. Пока она вспоминала о заброшенности, разочарованиях, разногласиях и безумствах, разрушивших ее счастье и заставивших ее уйти, Лаймонд смотрел в пол. Она коснулась его подарков и своих чувств, упомянула и о том, что решила ничего не говорить мужу, не умолчала и о последней ссоре, когда Ричард заподозрил ее в самом худшем, и в заключение произнесла с детской наивностью:

— После всего, что случилось, я больше не могла оставаться.

Лаймонд мрачно ходил из угла в угол, глядя на ее невинное лицо в обрамлении темных кудрей. Глаза Мариотты были полны слез.

— Вам не кажется, что в роли змея-искусителя выступаю я? Разрушитель я, а не Ричард? Волнующая перспектива покарать меня послужила основной причиной всех его прегрешений.

Фиалковые глаза Мариотты стали серьезными.

— Он так безжалостен к вам. Ричард ненавидит вас за то, что вы не такой, как он… Это несправедливо, и за это я презираю его.

Синие глаза были ангельски безмятежны.

— За отсутствие братской любви? Прошу извинить за напоминание, но наша первая встреча…

Он был прав: Мариотта забыла о поджоге Мидкалтера. Она слабо возразила:

— Вы не знали, что делали.

— Больше всего на свете, — заметил Лаймонд несколько мрачно, — я желал бы хоть полчаса не знать, что я делаю, но ни разу мне не удалось удостоиться такого счастья.

— Я помогу вам.

Она склонилась и взяла его за руку. Не пытаясь высвободиться, он заметил совершенно равнодушно:

— Ваше богатое воображение заставило вас сильно преувеличить мои достоинства. Вы хотите, чтобы я все бросил в угоду вам? Тогда я должен сказать Молли.

— Молли?

— Женщине, которая за вами ухаживает. Она содержит публичный дом в Англии, а даже ради высокой чести, которую вы мне оказываете своим предложением, не стоит бросать лучших друзей. Даже ради удовольствия позлить Ричарда.

Мариотта робко улыбнулась:

— Вы хотите меня напугать для моего же блага…

— Напротив. Очень важно, чтобы вы здесь оставались, пока не окрепнете. В конце концов, мне пришлось немало потрудиться, чтобы заполучить вас, а я, в отличие от Ричарда, умею ценить женщин.

Он поднес руку к лицу: красивая кисть и длинные пальцы с ладони были обезображены крепкими мозолями.

— Какая жалость, не правда ли? Я был рабом на галерах два года после того, как узнали о Солуэй-Мосс, и для всех вас это были два очень спокойных года. Я часто раздумывал, как славно живется нашим йоменам 4) под властью его милости лорда Калтера.

Мариотта вся сжалась:

— Вы стараетесь напугать меня. Я не верю вам, но все-таки, пожалуйста, перестаньте!

— Вас пугает отвратительная правда жизни, — пояснил ей Лаймонд с презрением. -Продажная, дурно пахнущая, старая, как мир. Мне наплевать, напуганы вы или нет: через месяц вас здесь не будет. Если ваши куриные мозги хоть что-то соображают, вы должны понять, что это неизбежно. Стал бы я брать на себя труд лишать Калтера наследника, если бы не был уверен, что у него есть причины для развода. Все получилось замечательно. Если бы Ричард от природы был поживее, то он бы устранился сам, а так мне придется его слегка подтолкнуть.

— А драгоценности? — прошептала Мариотта.

— Мой ангел, мне надо было вас как-то выманить, хотя я не думал, что Ричард вышвырнет вас так быстро. Я бы с удовольствием посмотрел. Восхитительная картина — Ричард в бешенстве! Эдакая взбешенная статуя!

Ошеломленная Мариотта спросила:

— Почему вы так ненавидите его? Из-за жалкого титула?

— А почему Ричард рыщет по моим следам, как голодный волк?

— Вы же братья!

— Я ему настолько же родной брат, как и он мне! — отчеканил Лаймонд. — И я устал от игры в прятки. Теперь моя очередь водить!

Мариотта плакала от бессилия и тоски, не вытирая слез.

— Разве он не вправе преследовать вас? Вы же пытались убить его в Стерлинге!

Лаймонд был ошеломлен ее негодованием.

— Мариотта, мой славный котеночек! Вот это перемена! Я-то думал, что вы нежно ко мне привязаны и мы будем жить не разлей вода, как Ричард и его свинки!

Захлебываясь в слезах от горя, что ее надежды разбиты, Мариотта уже не слышала ни слов, ни возражений Лаймонда, и уколы его сарказма не достигали цели. Она даже не слышала, как он вышел.

Молли выбранила хозяина за то, что он так расстроил больную. В ответ Лаймонд заметил, что если та нуждается в утешении, то может изливать свои жалобы Уиллу Скотту — пусть рыдают вместе, это их развлечет.

Лаймонд давно подметил, что Молли тепло относится к Уиллу. Рыжеволосый паренек напоминал ей сына одной из ее девушек, и Молли жалела его; к тому же она почти никогда не спорила с Лаймондом и потому послала Уилла наверх посидеть с Мариоттой.

На следующее утро Мариотта исчезла. Подстегиваемые окриками Лаймонда, люди искали ее весь день, но большая заблудшая овечка пропала бесследно.

Случайно попавшийся ему пьяный волынщик Арджиллов навел Эндрю Хантера на небезызвестную гостиницу Острич, где он встретил Уилла Скотта и поговорил с ним. Оттуда Эндрю Хантер направился прямо в Бранксхолм.

Бокклю выслушал Хантера спокойно.

— Так Лаймонд собирается продать моего сына? — грозно переспросил он в конце.

— Уилл не уверен. Но я рассказал ему все, что знаю сам. Лорд-протектор подстегивает лорда Грея, и тому не терпится заполучить Уилла. Лаймонда дважды видели по соседству с домом Джорджа Дугласа. Но мальчик не хочет покидать Лаймонда. Он ничего не рассказывает ни о своей жизни, ни о планах Лаймонда…

— А о молодой леди Калтер?

Дженет вмешалась в разговор:

— Денди еще не знает, что Мариотта у Лаймонда, а Уилл ему ничего не сказал.

— Парнишка не в своей тарелке, Уот, — заметил Хантер. — Я заставил его пообещать, что он свяжется со мной, если почувствует, что Лаймонд хочет с ним разделаться. Это все, что я смог. Я сообщу тебе немедленно. Немедленно, — повторил он, и в мягком, вежливом голосе прозвучала жесткая нотка.

Залитый весенним солнцем Эдинбург был весь разукрашен в честь бракосочетания леди Херрис и Джона Максвелла, и колокольный звон слышался по всей округе.

Внутри дворец Холируд поражал богатством убранства и обилием шитых золотом парчовых одежд — благосостояние гостей буквально сияло на их платье.

Агнес Херрис всем ослепительно улыбалась, а Джон Максвелл был необычайно весел.

— Почему бы ему не радоваться, — говорили циники. — Отхватил самый лакомый кусочек в Шотландии!

Вечером жених и невеста удалились от гостей, чтобы наедине встретиться с одним человеком. В отдаленных покоях дворца Джон Максвелл представил молодой жене незнакомца, сухопарого светловолосого мужчину с до страсти звонким, волнующим голосом.

— Агнес, вот тот, без кого мы никогда бы не смогли пожениться. Он… во многом способствовал нашему браку; наконец, именно он в прошлом месяце спас меня от шпаги молодого Уортона в Дьюрисдире.

Агнес непроизвольно содрогнулась:

— Вы не говорили мне. Он спас вам жизнь? Но как мы можем отблагодарить его?

— Не нужно благодарности. Я обрел желанную награду. — Голос незнакомца зазвучал даже пронзительно. — Вы должны извинить меня за то, что я вынужден появляться инкогнито, но я не могу назвать своего имени. Тем не менее, — продолжал он по мере того, как глаза Агнес загорались от симпатии и восхищения, — тем не менее, даже безымянный, я явился не с пустыми руками. В память об этой истории, захватывающей, но пришедшей к счастливому концу, мой скромный дар. Примете ли вы его?

Он протянул брошь из хрусталя и оникса с бриллиантовым сердечком в окружении головок ангелов: эта безделушка стоила дороже всех драгоценностей Агнес вместе взятых.

Максвелл взглянул на незнакомца с неприкрытым удивлением:

— Это совершенно излишне…

— Напротив, вы доставите мне удовольствие… Хотя, разумеется, я должен просить не признаваться, откуда она у вас.

Жена Максвелла приняла подарок, и они тепло, даже нежно простились.

Леди Кристиан тоже пригласили на встречу — в день, в который она обещала дать ответ Тому Эрскину. Она пришла в тот же пустой коридор, ведущий в ту же пустую комнату, и принялась ждать Тома, пытаясь приучить себя к мысли, что он должен войти в ее жизнь.

Кристиан ходила из угла в угол. Комната показалась ей маленькой: столик сбоку, три стула и камин, который ужасно дымил. Не идеальное место для предложения руки и сердца, подумалось ей. Господи, как требовательны порой женщины — всем им хочется серенад под окном и галантных кавалеров!

Она присела и заставила себя пересчитывать в уме простыни и покрывала. Несмотря на чуткий слух, Кристиан не расслышала приближающихся шагов, и только осторожный скрип двери подсказал ей, что в комнату кто-то вошел.

— Боже мой! Вы похожи на Пифию 5) в этих клубах дыма. Вы любите дым? Будьте веселее: на улице весна!

Он распахнул окно, и в комнату ворвался свежий запах весенней зелени, послышалось пение дроздов.

Кристиан почувствовала, как кровь стучит у нее в висках.

— Это вы? Я ждала…

Она смешалась, силясь одолеть душевный хаос, в который ее повергло появление незнакомца.

— Если у меня не два сердца, как у единорога, и не две головы, как у бога Януса 6), и не две шкуры, как у змеи, то это, конечно, я. Я больше не пишу двусмысленных писем под псевдонимом и лично захотел засвидетельствовать свое почтение. Вы похудели.

Она успела прийти в себя:

— Тяжело иметь дело с человеком, который появляется и исчезает, как невидимка. Я живу одной надеждой, что наступит тот день, когда нас формально представят друг другу. Вам не кажется, что так будет лучше, чем приходить…

— Как вор под покровом тьмы? Я напугал вас? Однажды я предпочел бы явиться к вам в паланкине с дюжиной слонов под звуки серебряных труб, источая аромат роз Шираза 7)… Вы приняли бы меня?

— Если вы предоставите мне время приукрасить мои скромные прелести. И кто вы? Александр Македонский? Карл Великий?

— Чудовище, осаждающее твердыню благоразумия… Оставайтесь с миром, я же отправлюсь ко всем чертям.

— А я думала, вы только что оттуда, — парировала Кристиан.

— Возможно, мне надоело общество Сатаны, и я решил подняться побеседовать с вами. Похож я на падшего ангела?

— Слишком даже. Есть нечто дьявольское, например, при всей вашей страсти к таинственности, в том, что вам не только удалось беспрепятственно проникнуть в королевский дворец, но назначить встречу и разыскать меня.

— У меня есть друзья при дворе.

— О, и при каком же из них? — поинтересовалась она.

— Я не имею ничего общего ни со Скелтонами, ни со Стюартами. При этом дворе, леди.

— Я и не думала, что вы так могущественны. А они хоть знают, кто вы?

— Чье терпение вы испытываете: мое или свое собственное? Я допускаю, что вел себя скверно, но моя цель превосходна — выразить благодарность и держать вас любой ценой подальше от моих ужасных разрушительных дел.

— А вы не думаете, что, если бы вы не скрывали их так тщательно, ваши дела были бы не столь разрушительны?

— Нет.

— Тогда вы либо ни во что не ставите мое благоразумие, либо полагаете, что я не в силах вынести вашей репутации. В любом случае это бросает некоторую тень на ваши неоднократные визиты, не так ли?

Она решила рискнуть? Когда-то вызвать его на откровенность значило погубить его, сейчас все складывалось по-иному, но он все равно мог бы дать отпор.

Он наконец заговорил, несколько отрешенно.

— Мне следует сочинить для вас сказку?

— Я предпочла бы правду.

— Все зависит от того, насколько мерзким я выставлю себя. Моя история сошла бы для Агнес Херрис…

— Представьте, что я Агнес Херрис.

— Боже упаси! Видите ли, как со многими джентльменами, попавшими в беду, со мной в молодости произошло недоразумение. Один человек, мне кажется, мог бы прояснить это дело. К сожалению, я не знаю имени этого человека, только его положение, поэтому подходят трое…

— Джонатан Крауч, Гидеон Сомервилл и Сэмюэл Харви.

— Именно. Видите, все совпадает с тем, что вам уже известно. Крауча удалось исключить. Сомервилла тоже… остается только Харви.

— И как же вы разыщете Харви?

— Я уже разыскал. Благодаря одной неприятной сделке, описание которой вас не заинтересует, я надеюсь добраться до него вскоре.

— Эта сделка: вы свяжетесь с англичанами напрямую или вам нужен посредник?

— Посредник у меня уже есть, и даже слишком активный.

— Конечно, Джордж Дуглас! — с облегчением воскликнула Кристиан. — Можете и не рассказывать. Это имя неизбежно приходит на ум после того, как вы захватили Крауча… Вы действительно думаете, что Харви вам поможет?

— Не знаю, — отозвался незнакомец. — Он мог бы. Но с другой стороны, спустя столько времени легко подвергнуть сомнению его свидетельство — пусть правдивое, но исторгнутое под давлением. Ему могут не поверить. И даже если поверят…

— Что тогда? — нетерпеливо воскликнула Кристиан.

— Не знаю. — Он рассмеялся. — У меня есть деньги, я, наверное, продал душу дьяволу, поскольку привык прятать лицо.

— Даже если бы я была Агнес Херрис, я бы не поверила вам.

— Нет. Это реплика в сторону. Я представлю на суд досточтимой публике длинную пьесу о бесчинствах королей и коварстве женщин — разумеется, за исключением присутствующих прекрасных дам. Получится целая эпопея.

— У вас получится все, что угодно, — вы даже в состоянии превратить трагедию в фарс, но я не стану вас смущать. Спектакль оказался изумительно коротким.

— Я не люблю проявлять свои чувства на публике. Кристиан, моя затея может и провалиться, тогда это наша последняя встреча.

— А если вы добьетесь успеха?

— Что ж, это будет довольно приятно. Я окажусь среди знати, и кто-нибудь нас формально представит друг другу. Но что бы ни случилось, я исполнен к вам искренней благодарности и глубочайшей признательности. Все, к чему вы прикасаетесь, становится лучше. — Он заколебался, продолжать ли. — Вы знаете, что если бы вы могли видеть, наши встречи стали бы невозможны?

Она кивнула.

— Я не хочу быть грубым, но позвольте напомнить: если вас развлекло, позабавило или порадовало наше приключение… им вы обязаны вашей слепоте.

Это была горькая пилюля: девушка, всегда легко относившаяся к жизни, сейчас возненавидела себя за свой недостаток. Кристиан нашла в себе силы улыбнуться и услышала, как он подошел и взял ее за руку.

Он поцеловал ей руку, а затем неожиданно поцеловал и в щеку.

— У нас с вами родственные души, Кристиан. Не думаю, чтобы ваш гадкий утенок претерпел особое превращение, но если я выиграю, вы сможете этим гордиться. До свидания, моя милая девочка!

— До свидания! — ответила она и осталась сидеть неподвижно, пока он не закрыл за собой дверь.

Том Эрскин тем временем повсюду ее разыскивал. Сибилла сообщила ей об этом и добавила несколько странным тоном:

— И еще… Вы знаете, что Ричард здесь?

— Ричард! — вскрикнула Кристиан, чьи мысли были далеко. — Но разве он…

— Не в тюрьме? Нет. Мне только что сказали, что королева его помиловала и освободила, так что он может прийти на празднество. Он должен здесь скоро быть.

— О Сибилла!

— Да, я знаю. Думаю, я начинаю стареть. Вы понимаете: я даже испугана. Мои сыновья кажутся мне иногда много сильнее меня.

Том Эрскин скоро нашел Кристиан, и через пять минут ее усталому сердцу пришлось принять на себя новую, пожизненную обязанность, ибо Кристиан Стюарт стала нареченной невестой Тома Эрскина.

Третий барон Калтер обладал гордостью такого рода, какая заставляет человека непременно возвращаться на место, где его публично высекли, и бросать вызов тем, кто унизил его. Ричард с неприступным видом вошел в большую залу Холируда и тут же встретил сэра Эндрю Хантера.

Эндрю знал, как себя вести в подобной ситуации. Не обращая внимания на любопытные, сочувственные, насмешливые взгляды окружающих, игнорируя мрачное выражение лица самого лорда Калтера, он с совершенно непринужденным видом заговорил о свадьбе, о том, что лорд Грей отправился в Лондон и, кажется, останется там до конца марта, как минимум до Пасхи. Затем Эндрю приступил к делу:

— Ричард, скажите мне правду. Вам окончательно надоели выходки Бокклю или вы в состоянии вытерпеть еще одну встречу, если я ее устрою?

Ричард язвительно усмехнулся:

— Что такое, мы дождались второго пришествия? Скотт хочет извиниться?

— Я получил послание от Уилла. Лаймонд продает его англичанам при посредничестве Джорджа Дугласа. Мальчик узнал об этом и просит нашей помощи. Вы присоединитесь?

Взглянув на лицо лорда Калтера, он прочел ответ.

Бокклю ждал их в своих апартаментах. Ричард выступил вперед:

— Уот, вы самый ветреный человек, какого можно себе представить. Что вас заставило обратиться ко мне?

Бокклю поколебался, затем массивные щеки задвигались, и он произнес скороговоркой:

— Ситуация изменилась. Вы хотите поймать Лаймонда, а у меня свои причины желать того же.

— Что я слышу! — Ричард едва не расхохотался. — Если бы Уилл не написал Эндрю, я бы, по-видимому, еще сидел в темнице.

Сэр Уот раздул щеки:

— Вы, ребята, иногда говорите так, словно я какой-нибудь волшебник, а не жалкий старикашка. Садитесь же! Вы ничего не придумаете толкового, подпрыгивая передо мной, как птицы на ветке.

Хантер рассмеялся и сел, а за ним и Ричард. Похоже, старик Бокклю протянул им оливковую ветвь мира, и большего от него трудно было ожидать. Затем они ознакомились с письмом Скотта.

Трудности были налицо. Скотт не сообщил, где находится штаб Лаймонда, поскольку не хотел предавать остальных членов банды. Было известно, что Лаймонд предполагал поехать на восток, чтобы получить от лорда Грея и сэра Джорджа Дугласа плату за сделку — человека по имени Харви, а захватив его, Лаймонд намеревался под каким-либо предлогом послать за Скоттом и передать его из рук в руки лорду Грею.

Мальчик предлагал следующее: как только он получит приказ Лаймонда явиться, он немедленно сообщит о месте предполагаемой встречи, и тогда у них будет шанс напасть врасплох не только на Лаймонда, но и на лорда Грея и Джорджа Дугласа в придачу.

Трое мужчин долго совещались. Наконец лорд Калтер откинулся на спинку стула:

— Полагаю, мальчишка сам найдет дорогу домой?

— Да, пожалуй. — Бокклю порылся в своей сумке. — Вы слышали, что случилось с бедолагами, которых Максвелл оставил заложниками в Карлайле? Уортон прямехонько возвратился туда из Дьюрисдира и половину перевешал. Каково?

Он извлек какую-то бумагу и бросил ее на стол перед Калтером.

— Вот что подлый убийца написал в тот день, когда они все погибли:

«Это ожидает всякого, кто осмелится воспрепятствовать миру и законному браку между королем Англии и королевой Шотландии… Подлость и клятвопреступление этих мерзавцев поставили под угрозу мир и согласие, а значит, их неверность и предательство поделом караются смертью, ибо они того заслужили… «

— Вот цена той свадьбы, которую мы видели сегодня. — Глаза Бокклю сузились. — И цена того брака, которого нам удалось избежать при Дьюрисдире. Всем нам приходится платить за одно и то же — и казненным, и павшим при Пинки, Анкруме и Хавике: и вам, и вашему брату, и мне, и моему сыну. Мы живем, — заключил Бокклю, — в жестокие времена, и когда думаешь об этом, то ваши беды — или мои — кажутся свечными огарками среди адского пламени.

Ричард молчал, опустив глаза. Бокклю подождал, потом с грохотом отодвинул кресло и поднялся на ноги.

— Ну ладно. Если это все, идемте обратно, — проворчал он и направился к двери.

Вернувшись в зал, Ричард тотчас же наткнулся на свою мать.

Сибилла явно поджидала сына; увидев, как напряглось его лицо, вдовствующая леди немедленно бросилась в атаку.

— Знаю, знаю: я — матушка-гусыня, и все, что бы я ни сказала, ты можешь повернуть против меня. К счастью, это уже не имеет значения. Мариотта больше не с твоим братом. Она сбежала, Уилл Скотт помог ей, и теперь она в Калтере, в монастыре, сильно напуганная и довольно слабая. Лаймонд круто обошелся с ней. Твоя жена попала к нему по чистой случайности: англичане захватили бедняжку, когда она оставила тебя, и предложили ее Лаймонду. Он, как я и сказала, обошелся с ней круто, но не причинил вреда ни ей, ни ребенку. Ты, полагаю, должен об этом знать.

Ричард слушал ее, прислонившись к двери, -так точно, вспомнила Сибилла с тяжелым чувством, стоял Лаймонд в Мидкалтере.

— Попытка, достойная восхищения. Рад, что вы решились пожертвовать Лаймондом во имя спасения моего брака. Но сделанного не воротишь, и всем нам придется пожинать плоды. Когда мы поймаем Лаймонда, то, наверное, узнаем всю правду.

Сибилла посмотрела сыну в глаза:

— Когда вы?.. Значит, это случится скоро?

— Очень скоро. И в этот раз ему не ускользнуть.

— А что, — жестко произнесла Сибилла, — должна я передать Мариотте?

— Ничего, — ответил Ричард. — Я не желаю, чтобы она возвращалась. Можете, разумеется, поздравить ее с рождением сына.

— Ты не желаешь, чтобы она возвращалась, — повторила вдовствующая леди, вся вспыхнув от гнева, редко овладевавшего ею. — Неужели ты думаешь, будто она вернется? Твоя жена, милый мой, не хочет тебя видеть.

Глава 4

СОГЛАСОВАННАЯ АТАКА

Заседание королевского совета с участием лорда Грея продолжалось почти непрерывно около двух недель, в течение которых Гидеон Сомервилл плавал взад и вперед по реке, приставая то к одному, то к другому берегу и возобновляя старые знакомства. Играя в карты с Палмером, прежним своим союзником, а ныне новым военным советником лорда Грея, Гидеон впитывал новейшие сплетни.

Лондон лихорадило. После печального фиаско в феврале никто и не собирался продолжать войну против Шотландии. Было известно, что маленькая королева выздоравливает, поговаривали также, что незаметно пока, чтобы ее собирались выдать замуж во Францию: правитель Шотландии всеми правдами и неправдами пытался сохранить ее для своего сына.

Палмер размышлял вслух, что вряд ли Дания рискнет послать свои корабли на помощь Шотландии, ибо это может оскорбить испанцев, а французские обещания дальнейшей поддержки — миф, преследующий цель отвлечь внимание от Булони.

Гидеон выслушивал и передавал лорду Грею все, что считал необходимым. За два дня до конца заседаний Гидеон направлялся в Тауэр с Палмером, чтобы пожаловаться на плохое снабжение армии, и на обратном пути встретил леди Леннокс, которая хорошо знала Палмера и помнила Гидеона по Уаркуорту и по тем далеким временам, когда оба они состояли в свите принцессы Марии.

Гидеон знал о постигшей Маргарет неудаче: ей так и не удалось убедить отца присоединиться к англичанам, вдобавок ее саму захватили какие-то шотландские разбойники, и ради ее спасения пришлось пожертвовать ценным заложником. После всего происшедшего она, к удивлению Гидеона, первой заговорила о Джордже Дугласе.

Гидеон сдержанно рассказал, что он и лорд Грей должны встретиться с Джорджем Дугласом по возвращении на север. Дуглас обещал им выдать заложника, о котором давно мечтал лорд Грей: наследника Бокклю.

Маргарет Леннокс заметила:

— Мой отец говорил мне, что молодой Бокклю связался с… с бандой, орудующей в приграничье.

— Правда, — подтвердил Сомервилл. — Очень пикантная история. Забавно, что продает-то его главарь банды. Хотя я, будучи знаком с этим джентльменом, не удивился бы, узнав, что он продал родную мать за тридцать сребреников.

Леди Леннокс проявила немалую заинтересованность и захотела узнать подробности, особенно то, как выглядел главарь.

— На каких же условиях он выдает мальчика? За деньги?

Сомервилл вдруг с ужасом сообразил, что стоящий рядом Том Палмер приходится двоюродным братом Сэмюэлу Харви, которого предполагалось обменять на Скотта. Он закашлялся и невнятно промямлил:

— На самом деле этот деликатный вопрос еще не совсем решен.

Леди Леннокс понимающе улыбнулась:

— Полагаю, что лорду Грею так хочется заполучить Скотта из-за происшествия в Хьюме? Что ж, я бы на его месте больше пеклась о том, как раздобыть того испанца, который дважды обманул его.

— Я думаю, он старается изо всех сил, — ответил Гидеон, сожалея, что, к несчастью для лорда Грея, слух об этой неприятной истории уже достиг двора. — Только он до сих пор не выяснил, кто этот человек. Впрочем, как заложник какой-то испанец стоит куда меньше Уилла Скотта.

— Блондин? — задумчиво, как бы разговаривая сама с собой, протянула леди Леннокс. — С синими глазами?

— Кто? — переспросил Сомервилл. — Испанец? Да нет же, это главарь шайки — блондин с синими глазами.

— Да, конечно. Я знаю его. Вернее, знала когда-то. Золотоволосый, синеглазый, хищный, полиглот к тому же.

Наступила напряженная тишина.

— Он может изъясняться по-испански?

— Он свободно говорит по-испански.

Черт, всегда же можно достать черный парик… Гидеон задумался:

— Вы хотите сказать, что испанец и этот разбойник — одно и то же лицо. Вы должны сообщить об этом лорду Грею или лорду-протектору.

— Обязательно, — кивнула Маргарет Леннокс. — Сегодня же вечером.

Двумя днями позже лорд-протектор объявил свое решение.

Лорд Грей должен вернуться в Шотландию не только, чтобы поквитаться за поражение. Он встретится с верными ему шотландцами в Кокбернспате и пойдет прямо в Хаддингтон, его цитадель. Там он укрепит крепость, устроит склады, усилит гарнизон, то есть превратит Хаддингтон в аванпост английского наступления, в постоянную угрозу Шотландии.

Гидеон Сомервилл сопровождал лорда-лейтенанта. Ему не раз вспоминались язвительные намеки лорда-протектора и его яростный гнев против мошенника-испанца, который дерзнул шутить с самой английской короной.

Когда монастырь в поместье Лаймонда был взорван англичанами согласно указаниям, полученным от бывшего владельца, уцелевшие монахини нашли приют в обители неподалеку от Мидкалтера. Здесь обрела убежище и несчастная Мариотта. Леди Сибилла часто навещала бедняжку.

Впервые прихватив с собой леди Бокклю, Сибилла по дороге была подвергнута форменному допросу.

— Не могу понять, — заявила Дженет, — с чего это Уилл проявил такое благородство и вызволил ее от своего лучшего друга. Я думала, что он вполне перенял обычаи этих убийц и разбойников.

— Он чувствовал себя виноватым, — ответила мудрая Сибилла. — Мариотта пробудила в нем сострадание. Именно он утешал бедняжку после того, как Лаймонд оказался таким жестоким. Она была с Уиллом откровенна, и мальчик, исполнившись жалости, пообещал тайно увезти ее и сдержал слово.

— Странно все-таки, — заметила Дженет в шестой раз, — что они натолкнулись прямо на вас.

— Да, ну и что же?

— И он вручил вам Мариотту в целости и сохранности?

— Да.

— Вернулся назад, и ни у кого не возникло ни малейших подозрений, так что теперь он может помочь отцу изловить Лаймонда?

— Именно так. Мы приехали! — радостно воскликнула Сибилла, и они вошли в монастырь.

Первый человек, которого они увидели, был Уилл Скотт, беседующий с Мариоттой.

Трудно сказать, кто был больше смущен: Уилл Скотт, его мачеха или леди Сибилла.

Дженет раньше других обрела дар речи:

— Господи всемогущий! Кого мы видим? Орфей, нежно нашептывающий на ушко Эвридике.

Скотт что-то пробормотал. Леди Сибилла пришла ему на помощь:

— Я думаю, он ждет меня, я всегда приезжаю по понедельникам. Извините, мы на минуту уединимся.

К сожалению, Скотт плохо соображал от волнения; кроме того, он не привык к маленьким уверткам леди Сибиллы.

— В этом нет ничего тайного — я хотел отдать вам письмо, леди Сибилла, чтобы вы передали его Эндрю Хантеру.

Он вложил письмо в руку Сибиллы.

— Эндрю? — воскликнула Дженет, удивленно уставившись на своего пасынка. — Но в чем дело, Уилл? Он уже уехал вместе с остальными.

Уилл озадаченно смотрел на нее.

— Ты же знаешь, они уехали с Уотом и Калтером, едва только получили твое письмо.

— Мое письмо?

— Твое второе письмо, где указано место встречи Лаймонда с лордом Греем.

Она бросила на Сибиллу виноватый взгляд.

— Я не сказала вам. Письмо пришло перед нашим отъездом. Уот и другие сейчас уже на пути к восточному побережью.

Сибилла резко опустилась в кресло рядом с Мариоттой.

— Но я не посылал никакого письма! — вскричал Скотт.

— Ну уж!

— Нет! Я в первый раз обращаюсь к кому-то с тих пор, как присоединился к Лаймонду, за исключением… того случая в Крамхо. А в этом письме я прошу сэра Эндрю выполнить обещание и поддержать меня, если… в случае… когда… я решусь бросить хозяина.

На этот раз пришел черед Дженет бессильно упасть в кресло.

— Так ты не посылал Денди никаких писем?

— Нет.

— И ничего Бокклю?

— Нет.

— Тогда кто же, — произнесла Дженет с дрожью в голосе, — написал сегодня нам от твоего имени, что следует немедленно ехать в заброшенный сад в Хериоте, где можно будет захватить Лаймонда, сэра Джорджа Дугласа и лорда Грея?

Никто не мог вымолвить ни слова от ужаса.

— Лаймонд! — вскрикнула Мариотта и разразилась истерическим смехом.

Мариотта была совершенно права. Продержав своего брата и Бокклю в напряжении целых пять недель, Лаймонд появился в Кокбернспате с Джонни Булло за два дня до того, как лорд Грей направился обратно в Шотландию. Их с Джонни беспрепятственно доставили прямо к Джорджу Дугласу.

Авангард армии в ожидании лорда Грея, расположившийся в ущелье, был тщательно замаскирован. Сэр Джордж разместился в палатке вместе с командующим, сэром Робертом Боуэсом, смотрителем Восточной и Средней Марки. Он был, однако, один, когда ввели Лаймонда, оставив Джонни снаружи.

Сэр Джордж мрачно его приветствовал: лицо Дугласа казалось темным в полутьме палатки. Его отнюдь не привлекала грозящая перспектива потерять столь многообещающего союзника. Он напрямую заявил:

— Я только что вернулся от лорда Грея. Вы должны понять, что я выполнил мою часть сделки и получил обещание его милости привезти для вас этого Харви. Но…

— Ага! — рассмеялся Лаймонд, стройный и элегантный в темно-синем наряде. — Вот уже и «но» появилось. Лорд Грей изменил свое решение?

— Не он, а лорд-протектор. Харви остался в Лондоне, он не приедет на север.

— И?

Дуглас вздохнул:

— Сэр Роберт Боуэс получил приказ проследить, чтобы вы послали за Скоттом незамедлительно. Вам заплатят деньгами.

— А если я откажусь?

— Вашей жизни ничего не угрожает, но вашему здоровью…

Сердитый взгляд Дугласа натолкнулся на сардоническую усмешку в глазах Лаймонда, и сэр Джордж ощутил неловкость.

Наконец Лаймонд пошевелился:

— Оказывается, вместо бочки с медом я получу порцию пыток!

Дуглас побагровел.

— Все, что от вас требуется, — это написать записку Скотту, чтобы тот приехал. Вы можете послать за ним вашего цыгана, но, разумеется, вам не разрешат рассказывать об условиях сделки.

— Понятно. Вы считаете, что это в какой-то мере защитит вас самого?

Дуглас резко ответил:

— Если бы я имел возможность выбора, то будьте уверены… — Он прервал речь на полуслове, потому что вошел командующий.

Сэр Роберт Боуэс выпрямился, кивнул, внимательно осмотрел Лаймонда с головы до пят, затем улыбнулся:

— Этот вот юнец?

— И у котенка есть коготки, — улыбнулся Лаймонд в ответ. — Где же Сэмюэл Харви?

— В Лондоне, — с ядовитой любезностью пояснил Боуэс. — Вы собираетесь послать за Скоттом для нас?

Лаймонд бросил на него слегка недовольный взгляд.

— С чего бы это?

— Тиски, — принялся расписывать Боуэс. — Пыточные клещи, расплавленный свинец, испанский сапожок. И кнут.

Глаза Лаймонда светились грозным весельем.

— Вы все это привезли с собой на поле боя? Что ж вы, пыткой вынуждаете солдат сражаться?

Но это была бравада. Лаймонд немедленно согласился и написал письмо Уиллу Скотту. Джонни беспрекословно увез послание с собой.

Прибыв с остальной частью армии на следующий день, лорд Грей был приятно поражен.

— Сегодня после полудня в заброшенном саду в Хериоте, — заявил Боуэс. — Он устно так договорился с юношей, что мы и подтвердили в письме. Лучше было не менять место встречи.

— Превосходно. Отличная работа. Он думал, что получит Харви, пошлет записку и улизнет? Ну мы ему покажем! — воскликнул лорд-лейтенант.

Узнав, что отряд, включая сэра Джорджа Дугласа и Лаймонда, уже отбыл к месту роковой для Уилла Скотта встречи, лорд Грей, прихватив с собой Гидеона Сомервилла, отправился туда же, чтобы поглядеть на развязку.

Сэр Джордж Дуглас чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, ему, при его росте, пришлось свернуться колечком вокруг падуба; дерево предоставляло хорошее укрытие, но с него изрядно текло. А во-вторых, не имея возможности уйти или даже пошевелиться, он был отдан на растерзание и принесен в жертву насмешливому богу Мому.

Место, которое Лаймонд выбрал для того, чтобы дожидаться Скотта, представляло собой заброшенный огород около разрушенного замка, который давным-давно сгорел и превратился в развалины.

Люди Боуэса вынуждены были искать укрытия среди мушмулы, яблонь, крыжовника, тмина, мяты, черники и зарослей крапивы. Отсюда им предстояло внимательно следить за болотами на западе. Прямо здесь же около превратившегося в грязную лужу бывшего пруда на тесаном камне восседал Лаймонд: его руки и ноги были неприметно связаны.

Хотя он и был скручен, как жертвенный барашек, это не мешало ему разглагольствовать. Он утверждал, что давно не был в такой безопасности: ведь его никогда так не охраняли. Действительно, несмотря на угрозы Боуэса, которые тот извергал, чуть не плача, пленник спокойно грелся в лучах апрельского солнца и насмехался над всеми и вся.

— Я не в силах долго скрывать мой жизнерадостный нрав. Может быть, стихи помогут мне подняться? Как? Нельзя? Впрочем, мне и так удобно декламировать. Вы можете убить меня, но не можете заставить умолкнуть. Что, не хотите? Какая внимательная публика, не отходит ни на минуту. О, новые слушатели. Доблестный командующий и — кто еще? Бог мой — владетель Флоу-Вэллис собственной персоной!

Лорд Грей, и не думая скрываться, в сопровождении Гидеона прошел прямо в сады и принялся внимательно разглядывать многоречивого пленника.

Цвет волос был другим, одежда тоже, но голос, его звучность, интонации, беглость речи совпадали.

— Испанец! Мы были правы, это один и тот же человек! Мы поймали его! — зарычал лорд Грей.

Лаймонд завертел головой.

— Испанец? Где испанец? Взгляните, — промолвил он с грустью, — на мое лицо, на мои волосы. Я безгрешен, как херувим: два крылышка за спиною, а остальные четыре скручены ужасно жесткими веревками.

— Испанец, который украл моих лошадей и провиант в замке Хьюм, — не обратив внимания на его реплику, продолжал вопить лорд Грей. — Только попробуй спорить, негодяй!

Радужная улыбка осветила лицо Лаймонда.

— Вы хотите назад ваш светло-коричневый бархатный костюм? Какая досада: я его отдал.

— Наглый мерзавец!

— Muy illustrissimo у exellentissimo senor [2], — отозвался Лаймонд любезно. — Хотел бы я знать, как вы догадались?

— Вы совершили две ошибки, — холодно пояснил лорд Грей, — показавшись здесь на глаза Сомервиллу и продемонстрировав свои способности к языкам перед леди Леннокс.

— А! — задумчиво протянул Лаймонд. — Милая Маргарет, молоко и мед. Рог vos suis en prison mis; рог vos, amie! [3] — продекламировал он. — А я-то думал, почему это лорд-протектор проникся такой внезапной нежностью к Сэмюэлу Харви!

— У вас будет достаточно времени, чтобы размышлять об этом! — Кровь прилила к щекам лорда Грея. — Равно как и обдумать последствия ваших сумасбродных проделок! Вся вечность к вашим услугам. Вас повесят, сожгут…

— Посолят, поперчат, набьют душистыми травами, раскрасят и выставят на обозрение черни — дабы устрашить хвастунов, подлецов и мошенников, чтоб им впредь неповадно было. А как насчет Дугласа? Что вы сделаете с ним, если Скотт не появится? Он ведь на самом деле здесь, хотя вы об этом и не догадываетесь. Но где же он? Ау! — Лаймонд огляделся вокруг.

Лорд Грей также принялся озираться, наконец, раздосадованный, обнаружил Дугласа и раздраженно заявил:

— Вставайте! Что вы расселись, как клуша! Вовсе не нужно прятаться: парень появится не так скоро.

Связанный пленник притворно застонал:

— О нет, нет! Я такой хрупкий: мне не вынести ожидания.

— Придержи язык!

Лаймонд ухмыльнулся, уселся на камне в непринужденной позе, насколько позволяли веревки, и спокойно ждал, пока лорд Грей и сэр Джордж совещались.

Гидеон, рассматривая безмятежное лицо Лаймонда, его полуприкрытые глаза и насмешливую улыбку, почувствовал, что у него внутри все закипает от ярости — и гнев усилил его проницательность.

Этот загадочный человек чего-то ждал. Но чего? Зная, что позади находится вся английская армия, Гидеон не понимал, на что Лаймонд мог рассчитывать. Вместе с тем Лаймонд не походил на поверженного колосса, который вот-вот пойдет в переплавку: наоборот, в нем чувствовалась затаенная сила, уверенность в себе. Он просто разыгрывал спектакль.

Гидеон выступил из-за спины лорда Грея и незаметно приблизился к Лаймонду. Тот его Дружелюбно приветствовал:

— Другу Мег Дуглас мое нижайшее почтение.

Гидеон опустил глаза:

— На самом деле я не слишком люблю ее. Чего вы ждете?

Дерзкая улыбка Лаймонда была ему ответом.

— Помощи! Почему бы и нет?

— Нет — пока я здесь, — улыбнулся в ответ Сомервилл.

— А вас здесь скоро не будет. Лорд Грей уезжает.

Оглянувшись, Гидеон понял, что это правда. Удовлетворившись тем, что он опознал Лаймонда, и не собираясь вступать в дальнейшие пререкания с этим неунывающим пересмешником, лорд Грей ретировался. Гидеон испросил соизволения остаться и, спрятавшись неподалеку в зарослях, тихонько наблюдал за Лаймондом.

Джонни Булло направился с письмом прямо к Бранксхолм, вместо того чтобы привезти Уилла, и устно передал все через человека, незнакомого Бокклю, от имени Скотта. Сэр Уот и лорд Калтер со своими людьми не замедлили поспешить в Хериот, находясь в святой уверенности, что застигнут Лаймонда и его сообщников на месте преступления — в самый момент передачи англичанам Уилла.

Джонни в своем донесении ничего не напутал касательно места встречи и ее участников. По дороге сэр Уот со всеми своими людьми нападет со стороны болот с запада и юга и, стремительно атаковав, отшвырнет англичан назад, прямо в объятия Ричарда.

Планы эти кружили им голову. В предвкушении счастливой развязки они ехали между холмов и те наконец расступились. Люди лорда Калтера, в голубом и серебряном, повернули на северо-восток, а Бокклю приготовился к лобовой атаке.

Они появились перед Гидеоном, Боуэсом и Дугласом подобно сверкающему облачку на горизонте, которое росло и ширилось, — и вот уже стали вырисовываться шлемы, щиты, копья и мечи. Превосходящая англичан по численности вооруженная конница шотландцев решительно двигалась прямо на них.

В садике началось смятение. Все забегали посреди кустов, разыскивая и седлая лошадей. В разгар суеты Гидеон пригнулся и побежал к Лаймонду. Ему почудилось, что на лице пленника появилась довольная улыбка, как будто он еле удерживался от смеха, а глаза его засверкали. Гидеон разрезал веревки на ногах Лаймонда, посадил его перед собою в седло и поспешил за Боуэсом и остальными.

Ричард заметил их из-за холма и направил своих людей в атаку. Кавалерия противника сменила направление: две армии слились в единую массу.

На всем скаку они вступили в схватку. Ричард, полуприкрыв глаза, безошибочно направлял лошадь в самую гущу сражения, но не убивал, а только лишь защищался своей непобедимой десницей и внимательно вглядывался в каждое лицо. Он увидел Дугласа и проехал мимо; массивная фигура всадника, возможно Боуэса, пытавшегося удержать своих людей, столь же мало заинтересовала Ричарда; под раздававшийся вокруг лязг металла, сквозь толпу мечущихся лошадей и сражающихся воинов он упорно направлял своего коня туда, где блеснула на солнце златоволосая голова брата.

Ричард подобно буре пронесся по полю битвы, со свистом рассекая воздух мечом, прокладывая себе путь к вожделенной цели, но тут перед ним появилась неодолимая преграда.

Лорд Грей поразмыслил над предупреждением Гидеона и решил на всякий случай отправить в Хериот отряд кавалерии. Отряд появился со стороны Кокбернспата: красные кресты отчетливо выделялись на солнце. Эти свежие силы напали на шотландцев с тыла, застали их врасплох и оттеснили обратно к болотам.

Гидеон Сомервилл, оказавшийся в одном из самых жарких мест схватки, правой рукой раздавал удары направо и налево, а левой придерживал своего пленника. Ему уже почти удалось выбраться с поля битвы, когда кто-то подкрался сзади. Ему нанесли мощный удар по затылку, и Гидеон потерял сознание.

Гидеон Сомервилл открыл глаза и смутно увидел вокруг себя странно колеблющиеся деревья. Он зажмурился и попытался пошевелиться. Ему это не удалось, потому что руки и ноги его были связаны. Он снова открыл глаза и огляделся.

Его окружала рощица. Две взмыленные лошади мирно щипали травку, а рядом с ним, обхватив руками колени, спокойно сидел Кроуфорд из Лаймонда.

Гидеон застонал.

— Лежите спокойно, — жизнерадостно отозвался Лаймонд. — Ваша лошадь была убита, и я катил вас, как Сизиф свой камень, до ближайшего укрытия. Все были слишком заняты, чтобы обращать внимание на то, что творится в траве. Вы неверно поняли: это был карательный отряд, а не помощь мне.

Гидеон размышлял про себя: «А как же веревки? Черт возьми! Наверное, разрезал моей шпагой».

Вслух же он произнес:

— Я полагаю, что за все нам следует благодарить молодого Скотта. Мне не верилось, что вы решитесь оказаться в пределах досягаемости ваших соотечественников, иначе я предупредил бы лорда Грея.

— Не обвиняйте Скотта. Бокклю за лордом Калтером послал я. Согласитесь, что это справедливо: ведь лорд Грей отказался выдать мне моего Харви. Другими словами, мы оба всеми силами пытались надуть друг друга. Хотя я должен был отправить послание в любом случае.

— Чтобы пригласить карательный отряд? Немножко странно.

— Да, дело обернулось забавным образом. Я вовсе не собирался участвовать в схватке — разве что после того, как сполна насладился бы обществом господина Харви, — а это могло бы слегка изменить ситуацию. Однако так уж получилось, что…

— Так уж получилось, что вам каким-то чудом удалось целым и невредимым проскользнуть между двух огней.

— О да. Немезида задремала, — рассмеялся Лаймонд.

— И что теперь?

— А теперь вы нанесете мне ответный визит…

В ведро и в дождик,

В снег и туман

Каждый на праздник

Ко мне будет зван.

Лошади, которых захватил Лаймонд, были измучены, и дорога в Кроуфордмуир заняла больше времени, чем обычно.

На полдороге они встретили странную пару.

Навстречу им скакал на взмыленной лошади высокий рыжеволосый юноша в сопровождении приземистого смуглого человека на пони. Лаймонд остановился перед выхватившим шпагу юношей: глаза его искрились весельем.

— Кто это скачет к нам изо всех сил, упрямо пригнув голову, словно какая-то новость, как обухом, ударила его? Уилл Скотт никогда не смотрит фактам в лицо и предпочитает обходить их сторонкой. Ну, что на этот раз?

Скотт! Гидеон удивленно поднял брови, а смуглый незнакомец расхохотался. Юноша вскричал трагическим голосом:

— Что вы сделали с моим отцом?

— Полюбовался на него и отправил домой. Джонни, тебе не следовало пугать ребенка.

Незнакомец улыбнулся, обнажив превосходные зубы.

— Это не я. Он где-то сам разузнал и метался повсюду до седьмого пота, чтобы напасть на ваш след. Я решил, что лучше уж помочь ему.

Скотт пропустил все это мимо ушей, глаз не спуская с Лаймонда.

— Я думал, что это меня вы хотели тепленьким сдать англичанам — но нет! Я, оказывается, пустое место, а англичанам вы продали моего отца и вашего брата! Но, клянусь Богом, вы сейчас за это ответите! Слезайте, к бою!

— Ах, так! — Лаймонд вдруг сделал мгновенный рывок, неуловимое стремительное движение — и Скотт оказался обезоружен, выбит из седла и стоял уже на земле с открытым ртом.

Лаймонд обратился к Гидеону:

— Прошу вас извинить. Мы не всегда такие буйные. Вы были в Хериоте. Как вы находите, это шотландцы попали в западню?

Ошеломленный Гидеон не счел нужным лгать.

— Напротив. Скотт из Бокклю и его товарищи сами напали на нас: это была хорошо продуманная атака.

— Я говорил ему, — пояснил Джонни. — Я помог Бокклю, насколько это было в моих силах.

Руки Скотта по-прежнему тряслись.

— Но вы же как-то завершили сделку. Вы получили Харви.

Побуждаемый взглядом Лаймонда, Гидеон не замедлил представиться:

— Меня зовут Сомервилл. Боюсь, что лорд Грей не сдержал слово: он не привез Харви. — И из жалости, не удержавшись, добавил: — Ваш отец не пострадал. Благодаря моей предусмотрительности им не удалось никого захватить в плен, но Бокклю и лорд Калтер благополучно выбрались с поля битвы.

Скотт смотрел на Лаймонда не отрываясь.

— Я, похоже, опять оказался в дураках?

— С самого начала ты поставил себя в дурацкое положение. Но не ты один имеешь скверную привычку выбалтывать Эндрю Хантеру свои секреты и горести. Я прав?

Юноша покраснел:

— Наверное, да. Полагаю, мне опять следует извиниться. Или встать на колени и замолить все прошлые и будущие грехи?

— Делай, что хочешь, — промолвил Лаймонд, — только постарайся избегать поспешных выводов. Джонни, ты насмотрелся?

— Люблю поглазеть на такие штуки. Если снова понадоблюсь…

— Обойдусь без тебя. Прощай!

Глаза цыгана сверкнули, но он только пробормотал:

— Этот парень хорошо платит. — И поскакал прочь.

Лаймонд пристально посмотрел ему вслед: он, как и Гидеон, ясно понимал, что сделал ошибку, вспылив.

В отличие от своего предшественника господина Крауча Гидеон Сомервилл был человеком незаурядного ума, вдобавок неплохо образованным. Жизнь в Шортклю пробудила в нем своеобразный интерес, а через пару дней он пришел в восхищение от того, как уверенно и свободно Лаймонд управляется с этой шайкой головорезов.

На второй день его привели в комнату Лаймонда, и Гидеон заговорил первым, едва ступив на порог:

— Вы планируете обменять меня на Харви.

В ответ Лаймонд улыбнулся:

— Вы думаете, лорд-протектор согласится выдать Харви?

— Мне бы хотелось думать, что нет.

Лаймонд отшвырнул перо, которое держал в руках, и поднялся.

— Сомневаюсь, что леди Леннокс удастся убедить его во второй раз. Впрочем, вы друг лорда Грея. Если не протектор, то он привезет Харви на север.

— Может быть, но это не имеет значения. Я не хочу вернуть себе свободу ценой чьей-то жизни. Деньги — пожалуйста: вы можете назначить выкуп, если пожелаете. Я не пойду ни на какие другие соглашения, ни живым, ни… мертвым. Лаймонд беспокойно шевельнулся:

— Очень трудно иметь дело со щепетильными людьми… Я не собираюсь убивать Харви.

— У меня есть основания вам не верить.

— А вот ваша жена поверила бы.

— Моя жена согласилась бы со мной, — отрезал Гидеон и замолчал.

Лаймонд подошел к нему и снова сел.

— Вы не сможете помешать мне. Мне ничего не стоит послать ваше кольцо с печатью и сопровождающее письмо, а вас усыпить, пока обмен не совершится.

— Я думал об этом, — ответил Гидеон. — Я буду сам сопротивляться, пока хватит сил.

— Я предлагаю вам другую сделку. — Лаймонд внимательно посмотрел на Гидеона. — Так как честь — ваше самое сильное оружие, попытаемся обратить его в нашу пользу. Вот ваша шпага, ваш кинжал и ключи от вашей комнаты. Внизу вас ждет лошадь. Вы совершенно свободны ехать куда вам заблагорассудится, но даете слово чести доставить мне господина Харви без угрозы для моей жизни и приняв любые меры, чтобы обеспечить его безопасность.

Слово «свободны» заставило Гидеона вздрогнуть, потом он молча принялся разглядывать свои аккуратно вычищенные ногти.

В чем ловушка? Его жизни ничто не угрожает, Лаймонд позаботится об этом, пока не совершит сделку. Однако, как только он покинет тюрьму, Лаймонд потеряет его из виду. Он может поехать домой, не выполнить уговор и окружить себя такой стражей, что муха не пролетит. Он может поехать домой, сдержать обещание, но в свою очередь схватить Лаймонда. Как бы то ни было, Лаймонд целиком отдает себя на его милость.

Как бы в ответ на эти мысли раздался голос Лаймонда.

— Ловушки никакой нет — вы сможете выследить меня, если захотите. Что бы вы ни предприняли, вы в своем праве, выбор за вами.

— Зачем? — только и смог воскликнуть Гидеон: он все еще хмурился, и Лаймонд добавил холодно:

— Подарочек к Пасхе. Я ведь в долгу перед вашим семейством. Помните.

Гидеон пришел в волнение.

— Но если вам не нужна жизнь Харви, то зачем он вам понадобился?

— Для небольшой этологической беседы. Больше я вам ничего не скажу, решайте!

— Я решил, — неожиданно заявил Гидеон. — Я не собираюсь делать то, что вам угодно, по очень простой причине — потому, что этого хочется именно вам.

— Вот чего я боялся. — Голос Лаймонда звучал мягко. — Вы можете сжечь церковь или разгромить империю, но кто дал вам право судить вашего ближнего?

— А кто дал вам право заставлять ребенка судить родителей?

— Ах, Боже! Немезида проснулась. Вашей сияющей святости непереносимы мои копыта. Равновесие довольно-таки неустойчивое, но это не ваша вина. Одевайтесь и берите шпагу. Мэтью выведет вас на дорогу.

Шпага выпала из рук удивленного Гидеона.

— Но я ничего вам не обещал!

— Знаю. Я не добился от вас ничего, кроме града бессвязных нравоучений, а мне хватает чистоплюев и без вас.

Гидеон все еще пребывал в растерянности.

— Я предупреждаю вас, я превращу свой дом в неприступную крепость, как только вернусь, вы не…

— Да поставьте вы хоть десять стрелков на дюйм! — раздраженно воскликнул Лаймонд. — Мэтью!

Гидеон резко шагнул вперед:

— Зачем вам нужен Сэмюэл Харви? Какое грязное дело вы пытаетесь скрыть?

Вошел Мэтью:

— Лошадь для господина Самервилла!

— Не грязное, а скорее смешное, — сказал Лаймонд и вернулся в комнату, оставив Гидеона на пороге.

— По моему разумению, — заявил Гидеон, — дело чести чаще всего является тривиальным.

— Ничего не поделаешь. Гордыня у нас в роду, и будь я проклят, если потратил пять лет жизни на нечто тривиальное — о нет, нет! Дело тут в святости или же в копытах.

Гнев ударил в голову Гидеону.

— Я назначу встречу, сам выберу время и место, и возьму столько охраны, сколько понадобится. Беседа пройдет в моем присутствии, и вы должны явиться безоружным. Если вы попытаетесь причинить вред господину Харви, или угрожать ему, или иначе досаждать его особе, я оставляю за собой право немедленно схватить вас и доставить к лорду Грею. Вы принимаете такие условия?

Под тонкой кожей Лаймонда вспыхнул румянец.

— Конечно, — ровным голосом ответил он. — Безоговорочно. Только вам следует принять во внимание, что лорд Грей может узнать о нашей встрече. Я не думаю, что Харви взбредет в голову рассказать ему, но, если необходимо, вы можете держать меня столько, сколько сочтете нужным в целях вашей безопасности. Во всяком случае, сначала я собираюсь распустить свой отряд.

Гидеон заметил, с любопытством глядя на Лаймонда:

— Вы многого ждете от этой встречи, если готовы пожертвовать источником существования ради нее. Я сомневаюсь, что так спокойно держался бы на вашем месте.

— Я просто плачу определенную цену, — улыбнулся в ответ Лаймонд. — Но если ко мне дойдет от вас весточка, я останусь трезвым.

Менее чем через полчаса Гидеон уже ехал домой, спрашивая себя, дарует ли ему Господь в смертный час отпущение грехов после стольких сомнительных деяний.

Весна выдалась на редкость теплой. Уже появились первые зеленые ростки, кругом шумели ручьи, в природе чувствовался прилив новых сил. Но ничто не могло вывести лорда Грея из тоски и печали.

Он вернулся в Хаддингтон из Кокбернспата и обнаружил хлипкое сооружение, которое ему предстояло превратить в мощную цитадель. Крепость, просматривающаяся со всех сторон, располагалась на берегу мелкой реки Тайн в угрожающей близости к Эдинбургу, где находился Арран с его трехтысячным войском и еще пятью тысячами французов, которые, не стесняясь, шмыгали прямо под носом у англичан.

Однако же крепость стояла на перекрестке дорог, ведущих к плодородным угодьям. Поэтому лорд Грей потратил апрель и май на то, чтобы его люди, не щадя живота своего, превратили Хаддингтон в могучую преграду на пути шотландцев.

К последней неделе мая лорд Грей ввел в крепость пятитысячный гарнизон кавалерии и пехоты и устроил склады провианта и боеприпасов. Примерно тогда же идиллическим отношениям между сэром Джорджем Дугласом и англичанами, и без того уже подорванным неразберихой в Хериоте, пришел конец.

«Коменданту Хаддингтона следует приложить максимальные усилия, чтобы усилить боеспособность гарнизона, — писал лорд-протектор. — Ему также следует сделать все возможное, чтобы заполучить в свои руки сэра Джорджа и удерживать его как можно долее, и невзирая на какой бы то ни было договор, причинить стране как можно больше ущерба».

Лорд Грей предпринял все необходимые шаги. Он сделал даже больше. Ничего не сообщив ни Сомерсету, ни Палмеру, он по собственной инициативе послал за Сэмюэлом Харви.

Воспользовавшись постоянным отсутствием Ричарда, леди Сибилла, которая не доверяла больше мнимой безопасности монастыря, увезла свою невестку в Мидкалтер.

Здесь Мариотта жила в полном забвении, словно очнувшийся от долгого сна больной, который обнаружил, что, пока он спал, все его покинули.

Сибилла очень сожалела, что с ней нет Кристиан, которая гостила у Максвеллов, и пыталась одна в меру своих сил развлечь Мариотту; но все, что ей удалось, — это пробудить у той слабый интерес к алхимии.

В последние месяцы лаборатория, которую Сибилла оборудовала для Джонни Булло, по вечерам светилась странным светом, источая отвратительные запахи, разносившиеся по всему дому. Джонни часто объяснял, чем, собственно, он занимается, но предъявить мог только липкий, противный осадок в почерневших ретортах.

Однажды солнечным майским днем, возможно, воодушевленный присутствием Дженет Бокклю и обеих леди Калтер, он решил поподробнее рассказать об опытах. Стоя возле источающего отвратительный запах горна и постукивая по медному котлу, он бубнил с необычайно торжественным выражением лица:

— Кальцинирование, растворение, разделение, соединение, гниение, застывание, испарение, возгонка, брожение, увеличение, умножение, выделение. Вот они — двенадцать процессов.

Дамы почтительно молчали.

— Двенадцать процессов для чего? — спросила наконец Дженет, которая предпочитала ясность во всем.

В горящих глазах Джонни читалось уважение к любознательным, но таким молчаливым леди Калтер. Он объяснил все Дженет.

— Да, понятно, — заверила Дженет. — Расскажите еще чуть-чуть о философском яйце.

— Пожалуйста, — ответил Джонни, которому не слишком нравились эти расспросы. — Плод созрел. Если он достаточно сухой — добавьте ртути, пока не взошла серебряная Луна. В свое время подставьте плод Солнцу. Затем закройте фиал и водрузите на огонь. Мой был готов месяц назад, я показывал его вам — белые пары над черным осадком, великолепное гниение семян. — Его глаза сияли. — Теперь я увеличу пламя, и вы увидите прославленные изменения цвета: превращение зеленого в белый. Получается Белая Настойка. Если только мы захотим, она обратит в серебро все прочие металлы.

— А почему бы нам не захотеть? — спросила Мариотта.

Джонни затряс в ответ головой.

— Нам следует подождать, пока пламя как следует разгорится — желтый, оранжевый, и, наконец, огненно-красный. — Он выдержал торжественную паузу. — Скоро наступит великий день, леди Калтер.

— Что же тогда произойдет, господин Булло? — сверкая синими глазами, спросила Сибилла.

Лицо Джонни светилось восторгом.

— Если остаток остудить и измельчить, то он будет тяжелее золота и растворится в любой жидкости. Это-то и есть лекарство от всех болезней, а главное — именно эта субстанция превращает свинец в золото.

Наступила тишина, все невольно находились под обаянием грядущих чудес — и это мечтательное молчание разрушила леди Дженет, заметив:

— Кто-то стоит в дверях.

Прибыл гонец из Баллахана с письмом для леди Калтер.

Читая послание, леди Калтер мгновенно забыла о дымящемся горне и закопченных ретортах, слова Джонни утратили смысл, а чудесные превращения стали чем-то далеким и ненужным.

Леди Сибилла спокойно ответила гонцу:

— Скажите сэру Эндрю, что лорда Калтера здесь нет, но сэр Уот приедет, как только мы сможем с ним связаться. Передайте также, что мы предлагаем, чтобы сэр Эндрю отвез пленника в Трив и там дожидался Бокклю: это обезопасило бы леди Хантер.

— Пленника? — воскликнула Мариотта. — Какого пленника?

В васильковых глазах леди Сибиллы блеснули слезы.

— Лаймонда! Разумеется, Лаймонда! Кого же еще? Он не принимал всерьез этого глупого мальчишку, и вот результат.

Мариотта побледнела:

— Его схватили?

— Завтра, — горестно пояснила Сибилла. — Завтра, по сведениям Эндрю, Лаймонд едет в Англию — едет один. Они знают, куда и как, Уилл Скотт им все сообщил. Прежде чем Лаймонд сумеет пересечь границу, Хантер схватит его.

Дженет сказала смущенно:

— Им нужна помощь Бокклю?

— Они предпочли бы Ричарда, — совсем обессилев, прошептала Сибилла. — Но придется обойтись и Бокклю, чтобы забрать Лаймонда у сэра Эндрю и отвезти на север. Слава Богу, Ричарда нет. Слава Богу, Ричарда нет. Слава Богу, — дрожащим голосом повторила вдовствующая леди. — Этот юный дуралей хочет захватить Лаймонда в старом монастыре. В развалинах старого монастыря, где пять лет назад убили его сестру.

Женщины и не заметили, как исчез Джонни Булло. Надо отдать ему должное, он помчался на юг во весь опор.

Не его вина, что он опоздал.

Глава 1

ДВОЙНОЙ УДАР

После того как его покинули монахини, признаки запустения стали явственно проступать в облике монастыря. Колокол, лишившись языка, умолк навеки и спал беспробудным сном, стены же заросли травой и диким плющом. Ни единой живой души не было поблизости, когда к монастырю подъехали всадники и остановились поодаль в ожидании.

Лаймонд, взяв с собой Скотта и Терки Мэта, покинул Кроуфордмуир еще до зари. Всю дорогу моросил мелкий дождик, так что они промокли до нитки. Скотт ехал молча, тяжело, прерывисто дыша.

Именно Ойстер Чарли первым пустил слушок, что банду собираются распустить. Скотт не придал этому значения: «Лаймонд отрекается от власти? Что за глупости: Лаймонд никогда на это не пойдет, пока может поступать как персидский царь царей, да еще и получать за это мзду».

Однако слухи множились и росли. Скотт поприжал Терки, и тот ему все выложил начистоту.

— Лаймонд, похоже, собирается в Англию, чтобы встретиться с этим парнем Харви, а там, глядишь, и лордом заделается. Нет ему от нас больше никакой пользы.

И почему он, Скотт, решил, что банда будет существовать вечно? Она создавалась по прихоти Лаймонда и могла быть распущена по мановению той же властной руки… Скотт начал следить за гонцом, которого еженедельно посылали в Острич, и поэтому первым узнал, что роковая встреча Лаймонда с Сэмюэлом Харви в замке Уарк назначена на второе июня.

В тот же день Лаймонд объявил о роспуске шайки, и слова его были встречены яростным ревом шестидесяти человек. Лэнг Клег орал громче всех:

— Мы не хотим уходить. Какого черта? Нам и здесь неплохо. Пусть и дальше будет по-старому.

— На здоровье. Только без меня.

— А кого на твое место?

Шум нарастал.

— Да нас шестьдесят на одного!

Терки развернулся лицом к разъяренной толпе:

— На двоих, на двоих. К тому же я один, кроме хозяина, знаю, где ваши денежки.

Гул голосов ослабел, и Лаймонд воспользовался наступившем затишьем, чтобы заявить:

— Если хотите, чтобы вам заплатили, то смиритесь. Впрочем, кто сможет принудить меня остаться против воли?

Конечно, они не могли. Как всегда насмешливо, он дал им совет:

— Ладно. Убирайтесь. Подумайте лучше о себе. Вы были коробейниками: у вас есть шанс стать настоящими купцами. Вы были наемниками: пойдите и постройте себе дом, чтобы вам было что защищать. Зубки у вас прорезались, и весь мир перед вами: завоюйте его, если можете. Во всяком случае что бы вы ни делали, держитесь от меня подальше.

Им заплатили, и по двое, по трое они убрались восвояси: Ойстер Чарли, Лэнг Клег, Денди-Пуфф, Джесс Джо. Остались только Терки и Скотт, и Скотт знал почему: им должны были заплатить французским золотом по особому уговору. Оно хранилось на попечении Скотта в специальном месте, но не в Башне.

Опасаясь поучений, Скотт с радостью обнаружил, что Лаймонд, занятый вовсю приготовлениями к путешествию в замок Уарк, вовсе и не пытается встретиться с ним наедине.

Когда встал вопрос о деньгах, Скотт не сказал напрямую, что золото находится в монастыре. Он лишь небрежно заметил:

— Это вам по дороге. Если хотите, захвачу лишнюю лошадь и доеду с вами до места.

Лаймонду было все равно, но Терки отнюдь не остался безразличен. Получив двойную плату золотом, лучше возвращаться с кем-нибудь, нежели одному. Он твердо решил прихватить Скотта и настоял на своем, даже когда тот попытался спорить.

Таким образом, Мэтью и Скотт сопровождали Лаймонда по дороге в замок Уарк. Они оставили позади золотые долины Кроуфордмуира, разоренные и разграбленные, и одну за другой пересекли четыре реки, только трудно было решить, текли ли они в райских кущах или же в аду.

Наступило утро. Решающий момент, когда тигра почти уже заманили в клетку.

Лаймонд ехал очень быстро, не останавливаясь, хотя у него было достаточно времени, чтобы достичь севера Англии к утру следующего дня, когда Харви с сопровождением прибудет в Уарк. Терки Мэтью, скакавший голова в голову с Лаймондом, болтал больше обычного, и поэтому они не сразу заметили, что Скотт остановился позади.

Юноша подождал, пока Лаймонд вернется, и, затаив дыхание, следил за ним: взгляд Лаймонда скользнул по расщепленным стволам вязов — немом напоминании о случившемся; затем он отвернулся. Когда же Скотту удалось заглянуть ему в глаза, в них сквозила привычная ирония.

— О Господи, вновь проповеди и символы. Избавь меня от объяснений. Ты спрятал золото в монастыре.

— Мне он показался надежным местом. Вам известно, что фундамент совершенно цел.

Как ни странно, Лаймонд оставался спокоен.

— Тогда иди и забери свои деньги. Половина тебе, половина Мэту, и потрудись не попадаться мне больше на пути… Мэт, здесь я покину вас обоих.

Мэт услышал и пришпорил лошадь.

— Уже? А как же ваша доля?

Скотт позволил им выяснять отношения сколько угодно. Он предусмотрел такую возможность: он все предусмотрел. Он тихо отъехал назад и незаметно подал сигнал, а затем присоединился к ним, немного хмурый, но в целом такой же милый мальчик, как всегда. Мэт все еще спорил, когда через несколько секунд из-за холма, который они только что миновали, послышался топот копыт.

Лаймонд поднял голову, внимательно вслушиваясь: по-видимому, большой отряд кавалерии — шотландцы или кто-то другой; в любом случае это было опасно, особенно опасно в такой переломный, весьма щекотливый момент в его судьбе.

Он свернул. Здесь было только одно укрытие, и его следовало достичь прежде, чем появятся первые всадники. После секундных колебаний он мотнул головой и поскакал к монастырю. Скотт и Мэтью направились следом.

Они попали внутрь, как Лаймонд и рассчитывал, до того, как показались всадники. Преодолев разрушенную стену, все трое спешились, привязали лошадей внутри старого, без крыши, заваленного мусором здания и стали потихоньку пробираться среди развалин, когда, подобно огонькам святого Эльма 8), засверкали копья и мечи окружавших холм всадников.

Борода Терки была полна репейников, одежда его вымокла под дождем, но он довольно ухмыльнулся, когда отряд широкой лентой зазмеился по дороге, направляясь как раз к тому месту, которое они только что покинули. Но зачем всадники, полностью запрудив дорогу, повернули прямо к монастырю. Мэт открыл рот от изумления:

— Черт возьми, они же нас не видят!

Чуткий, как дикий зверь, Лаймонд все понял:

— Они нас не видят — они знают, где нас искать. Это люди из Баллахана.

— Наши лошади…

— Слишком поздно. Ты слышал, что Скотт сказал насчет фундамента. — И Лаймонд, юркий, как змея, согнувшись, повел их по анфиладе разрушенных комнат.

Скотт шел рядом, а Мэт позади. Они наткнулись на лестницу вниз, узкую, полуразвалившуюся. Лаймонд, выступив на шаг вперед, вдруг выхватил шпагу Скотта из ножен и толкнул его, безоружного, что есть силы вниз — так, что Скотт расшиб колено и плечо о ступеньки. Свирепый взгляд Лаймонда поразил даже Терки.

— Ты пойдешь первым. Еще одна выходка, и я убью тебя.

Пока они спускались вниз, Мэтью неуверенно спросил у Лаймонда, державшего в каждой руке по клинку:

— Неужели мальчишка?..

— Конечно, кто же еще? Но, может быть, он не знает, что из подвала есть потайной ход, если только там еще не полно людей Эндрю Хантера, ждущих нас.

Пока они никого не встретили. За поворотом блеснул свет, слабо озаривший проход, проваленные ступеньки и стены в пятнах плесени. Они спустились вниз.

Пол подвала был весь засыпан трухой из просевшего потолка, всюду плотным слоем лежала пыль. В углу стоял окованный железом сундук с висячим замком: их бесполезное золото. Не обратив на сундук внимания, они нетерпеливо искали то, от чего теперь зависела их жизнь: дверь в потайной подземный ход монастыря. Наконец они заметили проем. Но сама дверь была плотно заставлена бочками с порохом.

Стало очень тихо.

Наверху раздавалось звяканье доспехов; мужские голоса переговаривались между собой, но никто не спускался, хотя Мэтью и подскочил непроизвольно к лестнице с обнаженным мечом в руке. Скотт неподвижно стоял между золотом и бочками с порохом, держа в руках коптящий факел, освещавший попеременно то Лаймонда, то Мэтью.

Лаймонд мягко спросил:

— Ты, конечно, готов пожертвовать тремя жизнями ради своей части?

— Тремя!

Лаймонд, не поворачивая головы, ответил Мэту:

— Как ты думаешь, почему он так вцепился в факел?

Он, несомненно, на удивление быстро сообразил, что к чему, но и его острый ум не в силах был помочь ему теперь: Скотт приподнял факел, осветив свой массивный подбородок и встрепанные рыжие волосы.

— Предупреждаю: у вас всего десять минут, чтобы подняться наверх и сдаться. В противном случае сюда начнут метать камни, а затем греческий огонь, и все это взлетит на воздух. Если будете тянуть время, то и меня прихватите с собой на тот свет — но что за жалкий подвиг по сравнению с тем, как вы поджарили дюжину юных девиц…

— Заткнись, грязный предатель, — прорычал Мэтью.

Лаймонд молчал.

Намек был намеренный. Скотт хотел разом отомстить за все сомнения, унижения и муки, которые ему приходилось терпеть. Он мечтал, может быть, одержать нравственную победу.

Но никаких следов душевой муки Скотт не замечал. Лаймонд оставался спокоен.

— Ты хочешь, чтобы тебя принимали всерьез. Что ж, ладно. Ты готов взять на себя ответственность за гибель Мэтью?

Бокклю намекнул, а сэр Эндрю подтвердил. Нельзя делать уступки человеку, который убил родную сестру.

— Мэтью ничего не грозит. Никому из нас ничего не грозит, пока не истекут десять минут. Ее звали Элоис, не так ли? Почему она умерла?

— Наверное, потому что в наш век выживают худшие. Мэтью, быстрее.

Скотт первым подбежал к бочкам с порохом и улыбнулся, держа в руке рассыпающий искры факел.

— Только прикоснитесь, и я взорву их.

Мэт, для которого ситуация оказалась слишком запутанной и опасной, обезумел и с ревом ринулся к Скотту.

— Взорви, паршивый ублюдок, но я успею выпустить тебе кишки!

Лаймонд железной рукой остановил его:

— Нечего вопить, Мэт. Скотт, если бы я был один, я сказал бы: взрывай и будь проклят. Превратимся в алые языки пламени. Зажжем золотые свечи из нашей крови. Ты получишь по заслугам за свое ханжеское, убогое благонравие. Зачем было устраивать спектакль? Если ты решился выдать меня, можно было обойтись и без буффонады. Если ты хочешь, чтобы я объяснился перед тобою, то этого ты не дождешься. Делай, что хочешь: твоя взяла. Мне нечего тебе сказать.

— Но у меня есть! — заорал Мэт. — Прыгай! Оттащи его от бочек — он не взорвет.

— Взорвет, — спокойно ответил Лаймонд. — Юнцы обожают громкий шум и яркие цвета.

— И что тогда?

— Отправимся под покровительство Всевышнего.

— А Денди Хантер? Может, сдадимся?

— Да, если ты не желаешь сгореть заживо. Опусти оружие. В воздухе и так витает запах смерти.

Лаймонд левой рукой уже отстегнул ножны и бросил их на пол вместе со своей шпагой. В правой руке у него осталась шпага Скотта. Мэт также бросил оружие.

— Десять минут на исходе. Нам ведь столько дали?

Твердость его голоса потрясла Скотта.

— Боже мой! — воскликнул он. — Здесь она умерла. Неужели это ничего для вас не значит?

— Если я ее убил, то угрызения совести меня не мучают. Если нет, то с чего мне трепетать — разве чтобы доставить удовольствие такому молокососу, как ты?

— Собираетесь ли вы сдаваться? — отрывисто бросил Скотт.

— О да, мы дрожим от нетерпения, просто хорошо это скрываем.

— Тогда я хочу получить назад оружие.

Прекрасно изучив Лаймонда, Скотт был готов к чему угодно: вспышке гнева, мгновенному выпаду, даже удару в лицо. Вместо этого Лаймонд просто сказал:

— Будь я проклят, если верну его тебе. Это оружие предателя. Пусть валяется где попало.

С этими словами он швырнул клинок в сторону, и тот, блеснув в свете пламени, звякнул об пол. Уилл невольно проследил взглядом его полет.

И в этот момент тигр, как всегда Скотт мысленно называл Лаймонда, прыгнул.

Отскочить Скотт не успел, но зато успел исполнить задуманное. Изо всех сил он отшвырнул факел — и тот полетел прямо на бочки с порохом, разбрасывая искры. На мгновение высветив деревянные грубые крышки, факел начал снижаться.

Лаймонд не медля кинул свой мокрый шерстяной плащ. Плащ и факел падали одновременно: распростершись, как летучая мышь, ткань накрыла нижние бочки, факел же стукнулся о верхнюю крышку, медленно покатился и рухнул на плащ. Мгновенная вспышка осветила потолок и затянутые паутиной стены. Мэтью рванулся вперед, Скотт попытался его остановить, но могучая рука Лаймонда пригнула юношу к полу. Свет померк, послышалось шипение, запах серы, и наступила темнота.

В окутавшей их непроглядной мгле было нечем дышать. Скотт слышал, как Мэтью бродит рядом, на ощупь разыскивая их. Он ощущал частое дыхание Лаймонда у своего лица. Он чувствовал, как сжимаются и разжимаются холодные пальцы, как сухое, ловкое тело наваливается на него… Но Уилл не поддавался. Убивать девочек! Девочек он смог погубить, но ему не остановить Уилла Скотта.

Он освободился из захвата — раз, другой. Скотт перенял многие приемы Лаймонда — правда, не все. Грудь его была свободна, оставалось высвободить правую руку. Он поерзал, сильно ударился бедром об один из обрушившихся камней, заскрежетал зубами и снова сжал Лаймонда изо всех сил.

Скотт испытывал острое наслаждение, чувствуя, как Лаймонд, холодный, неуязвимый, извивается в его руках. Он навалился всем телом и почувствовал, как тот дернулся. Затем, как некогда Денди Хантер, Скотт ощутил дикую боль в колене, а через мгновение его отшвырнули.

Скотт невольно разжал руки:

— Господи!

Мощные мышцы снова сжались и разжались, Скотт снова упал и на этот раз ударился головой, едва не потеряв сознания. Он лежал поперек ног хозяина, ему не за что было схватиться; Лаймонд мог бы расправиться с ним, но медлил. Правая рука Скотта была свободна. Слава Богу, он вовремя вспомнил: правая рука свободна, кожаная куртка разодрана в клочья, а под ней, привязанный прямо на голое тело, припрятан маленький острый нож.

Скотт легко его нащупал — казалось, нож сам просился в руки. Уилл немного помедлил, играя клинком, а затем с мрачным торжеством вонзил его по самую рукоятку в напрягшееся тело Лаймонда.

Воодушевление оставило Скотта, порыв угас, и он едва не лишился чувств. Лежа без сил на каменном полу, он не обращал внимания на приближающийся шум, едва чувствуя, что потолок подвала ходит ходуном, не слыша даже, что люди наверху выкрикивают его имя. Раздался треск, сверху падали штукатурка и камни, пыль забилась в глаза и волосы. Уилл прикрыл лицо рукой.

Рядом закричал Мэтью, и Скотт наконец понял. Конечно: сначала — камни, затем — греческий огонь. Скотт знал, что ему надо встать и пойти наверх. Через минуту он пересилил себя и поднялся. В окружавшей его темноте не было никакого движения.

Морщась от боли, Скотт нашел лестницу и стал медленно подниматься. Мэтью, упорно копошившийся в темноте, разыскал все-таки Лаймонда и упал на колени рядом с ним.

Весь покрытый грязью и штукатуркой, с исцарапанными в кровь руками Скотт ждал снаружи, пока сэр Эндрю и остальные осматривают подвал. Он отметил про себя презрительные усмешки при его появлении.

Сэр Эндрю вылез на поверхность. Собранный и сдержанный, как всегда, он направился к Скотту и взял у него из рук поводья коня Лаймонда.

— Держись веселее! Сегодня славный летний денек.

Скотт покраснел:

— Мы можем ехать?

— Когда твой приятель сядет в седло, — спокойно объяснил сэр Эндрю. — Ты думал, что убил его? Он ранен в плечо, только и всего.

Скотт, побледнев, посмотрел туда, куда указывал сэр Эндрю.

В центре небольшой толпы спокойно сидел Лаймонд, прижав платок к ране, и ждал, пока люди Хантера как следует свяжут его и Терки и посадят на коней. Он был так же грязен, как и Скотт: перепачканная белая сорочка выбилась из-под разорванного камзола, лицо было искажено от боли и вымазано штукатуркой. Но вне всяких сомнений это был он, живой, отнюдь не искалеченный.

Сэр Эндрю язвительно заметил:

— Легендарный Лаймонд, затравленный, как крыса, в своем же подвале.

— О нет, я пришел сам, как кот на валериану. Ты ведь так неотразим, Денди, чему тут дивиться?

Лаймонду не оказали помощь, но бережно водрузили на лошадь, и вскоре они тронулись: Лаймонд посредине между сэром Эндрю и Скоттом, а Терки позади.

Дождик закончился, светило солнце. Вся природа потянулась навстречу солнечным лучам, вязы распрямились и провожали их, грустно покачивая ветвями.

Позади, погрузившись в привычную тишину, остался разрушенный монастырь, чьи усталые стены они ненароком потревожили, внеся туда еще большее запустение и разруху. Он остался позади — мрачный исполин в короне из полуразрушенных башен.

Но ни Фрэнсис Кроуфорд, ни Уилл Скотт ни разу не оглянулись.

Когда они уже приблизились к Триву на расстояние не более двадцати миль, молчание Лаймонда стало вконец невыносимым для Хантера и Скотта — последний остро чувствовал, как едущий позади Мэтью просто буравит его негодующим взглядом. Наконец сэр Эндрю не выдержал и что-то произнес.

— Мне остается только извиниться, что Асмодей 9) — не я, — парировал Лаймонд.

Познания Скотта в мифологии оказались слишком скромными, чтобы уловить намек, но Хантер побледнел.

Лаймонд продолжал:

— Вы всегда предпочитаете травить крыс чужими терьерами?

— Ваш юный друг пришел ко мне по собственному желанию.

— Initium sapientie, — сухо заметил Лаймонд, — est timor Domini [4]. Вы вряд ли найдете здесь хоть крупицу мудрости, но страха предостаточно.

— Не думаю, чтобы он боялся чего бы то ни было. Здесь другой случай. Рыба ищет где глубже, а человек где лучше.

Глаза Лаймонда блеснули.

— О да: штопать рубашки почетнее, чем грузить навоз. Где-то я уже это слышал. Как поживает Мариотта?

— Леди Калтер жива, невзирая на ваши старания.

— Жаль. Будем, однако, надеяться, что плоды развитого ума долговечней и благородней всех прочих.

Бросив с апломбом последнюю фразу, Лаймонд обратился к Скотту:

— Гляди веселей! В другой раз повезет больше.

Скотт закричал вне себя от гнева:

— Если бы я не ударил вас, вы бы убили меня!

Но взгляд Лаймонда скользнул мимо него. В его звенящем голосе не осталось и следа насмешки:

— Нет, нет! Ах ты, дурень…

Скотт, сжимая в руках поводья лошади Лаймонда, увидел, что Мэтью, их безрассудный товарищ, решил воспользоваться моментом. Пока окружавшие его всадники, ухмыляясь, слушали разговор между Хантером и Лаймондом, Мэтью пришпорил коня и во весь опор понесся в сторону рощи.

Ему не удалось скрыться из виду, и все бросились в погоню. Пока Терки, которому не впервой было подобное приключение, с тщетным упорством продирался сквозь кустарник и подлесок, роща кончилась. Тут же сэр Эндрю отдал приказ, и град стрел обрушился на незадачливого беглеца.

Терки проскакал еще, может быть минуту, а затем упал лысой головой прямо на гриву гнедого коня.

Скотт, держа в одной руке обнаженную шпагу, а другой управляя лошадью Лаймонда, что есть духу прокладывал себе путь. Он спешился и после минутного колебания отвязал Лаймонда и дал ему слезть.

Терки Мэтью, которого уже сняли с лошади, лежал на спине под деревом. Сэр Эндрю склонился над ним. Когда Скотт и Лаймонд подошли, Хантер распрямился… Он нервно теребил в руках пучок травы, и его ладони были красными от крови, которую он и пытался стереть.

— Сожалею, Скотт, — сказал он. — Какого черта он это сделал?

Скотт, хорошо знавший ответ на этот вопрос, промолчал. Лаймонд опустился на колени рядом с огромным изувеченным телом.

— Мэт, — позвал он.

Грубое, покрытое старыми рубцами лицо Терки было перекошено от боли, но он открыл глаза и попытался улыбнуться.

— Ты сам разве не хотел сбежать?

— Нет, черт побери, нет, проклятый безголовый дурень!

Лежащий навзничь Мэт слабо шевельнулся:

— Если б тебя увезли, я не нашел бы себе места и мучился бы с утра до ночи. Передай Джонни, что теперь мне не понадобятся его порошки.

— Я передам, — отозвался Лаймонд.

— И скажи этому мальчишке, что он…

— Нет, я один во всем виноват.

— Как знаешь. Я не собираюсь спорить, -пробормотал Терки еле слышным голосом. -Если тебе удастся добраться до золота, то моя доля — твоя. И ферма… Аппин — милое местечко, но уж слишком там холодно зимой.

И его глаза остановились, а лицо приобрело такое умиротворенное выражение, как будто ему напоследок привиделись среди окружающих деревьев солнечная бухта, гладко оструганная доска и игральные кости.

Насилие безраздельно царило в крепости Трив. Как все в природе имеет свое предназначение, так и нутро этой мрачной цитадели отвечало на проявления любви, нежности или страха лишь безразличным насилием и жестокостью.

Триву миновало уже двести лет. Под властью Черных Дугласов река Ди, на которой стояла крепость, впитала в себя столько крови, что, казалось, это стало ей уже привычным. При Максвеллах обстоятельства переменились: дела Джона Максвелла с Англией сильно отражались на Триве, и до этой цитадели порою дотягивались жадные руки англичан.

Когда отряд Хантера с печально знаменитым пленником достиг Трива, преодолев Козвейэнд и реку Ди, то прием, достаточно бурный, который им оказали в крепости, отвлек Скотта от печальных мыслей о гибели Мэтью и вызвал в нем какое-то дикое ликование.

На грешную голову Лаймонда, впервые выставленного на всеобщее обозрение, обрушился поток гнева, насмешек и проклятий, которые копились все эти пять лет. Он проследовал, светлый и беззаботный, как некий лебедь, но от Скотта не укрылось какое-то тайное волнение. «Неужели, — подумалось ему, — мне удалось нащупать слабинку? Или его доконал внезапный поворот судьбы?»

К большому облегчению Скотта, Джона Максвелла в крепости не оказалось. Пока не приедет Бокклю, они с Эндрю Хантером будут весьма пристрастными тюремщиками. Максвелл, несмотря на его прежние отношения с Лаймондом, вряд ли рискнул бы своим новым положением, чтобы помочь ему, но вдали от памятливых желтых глаз можно было полней насладиться ситуацией.

Трив, с выщербленными от древности стенами, но по-прежнему грозный, возвышался над ними. Пока готовилась камера, Лаймонда непочтительно сдернули с лошади и привязали к стене одной из четырех башен. Он совсем побелел, пальцы его были прикручены к кольцу в стене, что заставляло его стоять очень прямо. Скотт, разговаривавший с жизнерадостным упитанным мужчиной, комендантом крепости, увидел, как вокруг башни беснуется толпа, и отвернулся. Оглянулся он только тогда, когда услышал, что каким-то непостижимым образом гул голосов зазвучал в иной тональности.

Они поспешили к башне. Лаймонд, вроде бы просто от скуки, стал отвечать толпе. Скотт расслышал звук его голоса, затем оглушительный рев, потом заговорил кто-то другой, потом снова Лаймонд, и снова рев. Но в этом реве уже не было ничего угрожающего — он был скорее восхищенным. Через минуту, подумал Скотт с яростью, рев превратится в смех, а смех, как и любовь, отмывает все оковы.

Чтобы получить максимум удовольствия от происходящего, толпа решила учинить шуточный суд. Скучившись вокруг фигуры беззаботного пленника, они выкрикивали обвинения, а он отвечал им с издевкой, двойной и тройной смысл которой был груб, а порою непристоен. Комендант оглушительно хохотал — он весьма развеселился и присоединился к перепалке: к возмущению Скотта, он, по-видимому, не усматривал в этом ничего дурного. Замок опустел, вся прислуга высыпала во двор.

Представление продолжалось минут десять, но внезапно Лаймонд замолчал. Толпа продолжала задирать его, но он лишь нетерпеливо пожимал плечами. Они вопили, но Лаймонд не отзывался, они визжали еще громче, но он молчал. Возможно, он устал от игры, а может быть, в этих крайних обстоятельствах остроумие его выдохлось. Во всяком случае, гвалт сейчас звучал недвусмысленно: посыпались угрозы, полетели камни.

Комендант прокладывал себе путь в толпе:

— Эй, потише там. Нам он нужен живым. Что с тобой стряслось? Ответь же им! Ну! С тобой по-человечески говорят!

Лаймонд молчал, но во взгляде его читалось оскорбление.

— Какой же ты щепетильный! Не хочешь отвечать простым смертным вроде меня?! Ну погоди же, ты у нас соловьем запоешь, не сойдя с этого места. Ну же, открой ротик, дай нам услышать твой голосок…

Молчание.

Капитан повысил голос. Скотт успел заметить, что он пользуется здесь популярностью.

— Ах так? Хорошо. Мы знаем, что делать с такими упрямцами. За отказ отвечать он должен понести законную кару. Алек, есть у нас гири? Нет — ну тогда цепи. Побольше цепей, Дейви. Вон там, высоко, два кольца. Сними веревки и подвесь его туда. Вот так! Хорошая цепь, а? Немного заржавела, но это не беда: не пачкать же об тебя чистое железо. Первую повесим на шею.

Эта пытка применялась к тем, кто отказывался отвечать: грузы добавлялись один за другим, пока подсудимый не умирал. Скотт воскликнул:

— Подождите! Нам следует доставить его живым. Судьи не простят нам, если мы казним его раньше времени и лишим их такого удовольствия.

Капитан укладывал первую цель, словно то был римский акведук: он даже не обернулся.

— Не бери в голову. Он у нас заговорит так, что язык устанет.

Его заставят, конечно. Лаймонд, может быть, своенравен и легкомыслен, но отнюдь не глуп. Цепь повисла у него на шее как некий орденский знак, он весь напрягся, раскинув руки наподобие крыльев. Лицо его казалось отлитым из железа. Только теперь Скотт почувствовал в полной мере всю силу духа этого человека.

Под одобрительный гул толпы комендант приблизился к Лаймонду, напоказ держа в руках еще одну цепь. Лаймонд выдержал и это со странной смесью нетерпения и покорности. Скотт, зачарованный невиданным, хотя и страшным зрелищем, чуть не пропустил короткий взмах ресниц: Лаймонд кинул мимолетный взгляд куда-то вверх, на окна замка. Скотт незаметно обернулся.

У одного из раскрытых окон второго этажа стояла Кристиан Стюарт. Он успел только разглядеть ее напряженное лицо и взметнувшиеся рыжие волосы — и тут с шумом, куда большим, чем стоял во дворе Трива, показался отряд его отца. Острый взгляд Бокклю скользнул по толпе, по распятой фигуре пленника, по коменданту, подскочившему к нему, по багровому лицу сына.

— Цепи. Что-то новенькое. Слава Богу, ты их не прихватил в Крамхо… Вы комендант? Так вот, Хозяин Калтера конечно же бич Божий, но все же он…

Окно опустело. Кристиан ушла, подумал Скотт. Слава Богу, она не слышала имени. Затем он заметил просвет в толпе: Кристиан локтями прокладывала себе путь; рыжие волосы разметались по плечам. Разгневанная, она неслась вперед, как стрела, а Сим бежал рядом с нею.

— Бокклю? Здесь убивают человека. Ваш сопливый щенок и эта обезьян…

— Эй! — воскликнул капитан возмущенно.

Бокклю, ничего не понимая, был озабочен и встревожен.

— Вы гостите здесь? Ступайте в замок: там Хантер, я видел его. Здесь никого не убивают, но девушкам тут не место.

Но Сим уже тянул ее вперед — и она не обратила на слова Бокклю никакого внимания.

Весь обвешанный железом, с посиневшими руками, Лаймонд смотрел на нее, как кошка на мышонка, откинув голову назад. Его взгляд заставил даже Сима побледнеть. Приблизившись к нему почти вплотную, Кристиан сказала:

— Господин Кроуфорд!

То, как она это произнесла, поразило Скотта в самое сердце; Бокклю присвистнул сквозь| зубы, вокруг уже раздавались удивленные шепотки — тут Лаймонд впервые посмотрел Скотту прямо в глаза. Юноша выскочил вперед и положил руку на плечо Кристиан.

Он громко заявил:

— Это Лаймонд, младший брат лорда Калтера. Мы поймали его. Пойдемте в дом. Не беспокойтесь, мы о нем позаботимся.

— Я знаю, кто это, болван: я слышала твоего отца. Эти невозможные, глупые цепи все еще на нем? Сим, сними их. Фрэнсис Кроуфрод, вы тоже глупец, изображающий святого мученика. Я ведь говорила вам, что мой мир состоит из звуков, а ваш голос я знаю с двенадцати лет. Вы собрались, я полагаю, умереть здесь на потеху толпе…

Слезы навернулись ей на глаза.

Сим взялся крепкими руками за последнюю цепь, кольца которой впечатались в пропитанную кровью одежду. Лаймонд, которым владела одна-единственная мысль, раскрыл наконец плотно сомкнутые губы и торопливо заговорил:

— Вас слушают двести человек. Бокклю, черт возьми, заберите ее отсюда.

— Мне все равно, — вскрикнула Кристиан, — пусть даже две тысячи! Я не привыкла публично отрекаться от друзей.

— Леди Кристиан, стало быть, знает пленника? — оживился комендант, который, как и все остальные, почуял скандал в высших сферах.

Скотт кинулся девушке на помощь:

— Этот человек вкрался к леди в доверие, не сказав ей, кто он.

Слова эти вызвали целую бурю: не обращая внимания на взявшего ее за локоть Бокклю, Кристиан накинулась на его сына:

— Я знала, кто он. Если знаешь, не обязательно предавать, как поступают некоторые.

— Но он-то считал, что не знаете, правда? Отсюда и пантомима.

Комендант был поражен.

— Господи, недурно задумано. Он молчал до последнего, чтобы девчонка не узнала его по голосу… а значит, эта парочка…

— Да говорят же вам! — в ярости закричал Скотт. — Он пользовался ею как прикрытием. Как вы смеете предполагать…

Но его голос потонул в гоготе толпы и гнусных шуточках.

Когда Бокклю возвысил голос, рев ослабел, но не прекратился. Он снова попытался схватить Кристиан за руку, но та вырвалась.

— Я не уйду, пока он не будет в безопасности!

Копна рыжих волос ярко оттеняла ее смертельно бледное лицо; Кристиан оставалась непреклонной.

— Давно пора объясниться в открытую: мы же люди, а не кроты, чтобы прятаться под землей! На этот раз я помешаю безумцу, который своей же рукой накидывает себе петлю на шею. Господин Кроуфорд…

Голос Лаймонда, прозвучавший в полную силу, заглушил ее слова. Для своей же безопасности ему следовало остановить ее, что он и сделал в присущей ему манере, пустив в ход насмешку. Пресловутая дерзость Лаймонда оказалась сильнее боли, напряжения и позора.

— Наступил торжественный момент! Кульминация спектакля! Я достал жемчужину со дна морского, пролез в игольное ушко, и все впустую: мои иллюзии разбиты, хитрости разоблачены, а слова осмеяны гнусной толпой гиен. Но я не жалуюсь. Должны же и вы повеселиться. Я настаиваю только на одном. Я не хочу, чтобы мое имя связывали с рыжеволосой женщиной. Рыжие кобылы всегда лягаются. Рыжие коровы так и норовят забодать. Ягоды рябины бывают ядовитыми. Так и рыжеволосые, только позволь им встрять… Все понятно?

Сим отшатнулся. Лаймонд устремил на него холодный взгляд своих синих глаз.

— Что такое? Что еще? Она же сказала, что не двинется с места, пока меня не отвяжут.

Он потерял последнего доброжелателя. Комендант кивнул, и Сим неуверенно двинулся, чтобы расковать запястья Лаймонда. Комендант смущенно кашлянул. Камера в замке была готова, и отряд солдат ждал пленника: чем быстрее его теперь посадят под замок, тем лучше.

Комендант огляделся по сторонам. Несмотря на то что все они только что услышали, девушка совсем не казалась рассерженной. А ведь у нее есть высокопоставленные друзья. Когда оковы сняли, комендант обратился к Кристиан:

— Его отведут в хороший сухой подвал, миледи, и не причинят вреда. Боже упаси, мы к нему и пальцем не притронемся.

— Все благодаря вам, мой драгоценный страж, все благодаря вам… Вот уже одна рука свободна. А вот и вторая. Славно сработано. Все кости целы: локтевая, лучевая, запястье…

Последовала продолжительная пауза.

— Не совсем… Да, пожалуй, кое-что все-таки повредили.

Он медленно опустил руки. Собираясь заговорить, состроил гримасу, но с жестом шутливого смирения вдруг выскользнул из рук Сима.

Когда Скотт с усмешкой нагнулся над ним, то с изумлением обнаружил, что Лаймонд действительно потерял сознание.

У них было разрешение Максвелла переночевать в замке, чтобы отправиться в столицу на следующее утро.

Внутри замка Трив, когда пленник был заточен в подвал под неусыпный надзор выставленного у дверей тройного караула, остальные действующие лица принялись изливать друг на друга свой гнев и досаду. Кристиан, которой не разрешили навестить Лаймонда, вынуждена была выслушивать проклятия Бокклю по поводу манеры этого джентльмена действовать инкогнито. В результате она вконец вышла из себя и, обессилев, отправилась спать. Скотту тоже досталось.

Дело было в том, что он не хотел выдавать бывших товарищей. Уилл услыхал, что он пытается сидеть между двух стульев; что хочет оставить страну на разграбление никем не управляемой банды головорезов; что он сам не ведает, что творит; что голова его набита опилками вместо мозгов. Скотт не оставался в долгу, и они с отцом продолжали орать друг на друга еще долго после того, как отряд Хантера уехал. В конце концов Бокклю взревел:

— Уж раз ты так привязан к своим драгоценным дружкам, отчего не остался с ними?

Уилл вскочил и схватил плащ.

— Хорошо: я возвращаюсь!

— Ты, безмозглая козявка! Они же изрубят тебя в куски, как только увидят, после того, что ты натворил.

— Тогда я отправлюсь в другое место!

— О да, ты отправишься в другое место! — прошипел Бокклю и позвонил в колокольчик с такой силой, как будто сворачивал голову цыпленку. — Ты проведешь ночь там, где от тебя не будет мороки и где тебе представится возможность сравнить твоих старых добрых друзей с нынешними. Позвать коменданта!

Скотт вскочил, но Бокклю властно положил руку ему на плечо. Когда комендант вошел, сэр Уот к недоверчивому изумлению юноши закричал во все горло:

— Вот вам еще один пленник! Посадите-ка его под замок на всю ночь: может, в голове у него прояснится!

Комендант страстно желал угодить, но не был готов к такому повороту событий.

— У нас нет комнаты с крепким затвором, сэр Уот. Башня закрыта, остается только подвал.

— Я это и имею в виду, — свирепо проговорил сэр Уот. — Заприте его в подвал.

Капитан колебался:

— Но там же Хозяин Калтера.

— Я знаю это, болван! — закричал Бокклю. — Посадите его с Лаймондом — и пусть мальчишка покажет, кто он есть на самом деле: гончая или кролик.

Всю дорогу на кухню Уилл Скотт цеплялся за каждую дощечку: он сопротивлялся, когда открывали люк, отчаянно брыкался, когда его туда заталкивали, и героически отстаивал каждую ступеньку в подвал. Затем люк захлопнулся над его головой, звякнул засов — и Скотт остался наедине с началом мудрости и Хозяином Калтера.

Невеселое это дело — быть запертым с человеком, которому, как ни посмотри, ты нанес удар в спину. Когда Уилл Скотт скатился по лестнице и дверь наверху заперли, все у него внутри сжалось от дурных предчувствий.

Подвал прежде использовался как кладовка. Сквозь два оконца под потолком виднелся кусочек ночного неба. Справа в полутьме можно было разглядеть колодец, рядом были навалены мешки, ящики и бочонки. На двух бочонках и улегся Лаймонд, поставив рядом с собой единственную свечу.

В этом пронзительном свете цвета и формы проявились неожиданно резко: блестящие золотистые волосы Лаймонда без всякого следа пыли, свежие бинты из мешковины, серебряный блеск разорванных кружев, голубой шелк на плече и согнутом колене, тонкое белое полотно у шеи и на запястьях. Все, что было неприглядно, скрывалось в тени.

Скотт искал следы унижений, пережитых за день, или физической слабости, но ничего подобного не нашел. С лицом невинным и светлым, словно у ангела делла Роббиа 10), Лаймонд заговорил:

— После дня бездарных издевательств и тупой жестокости мы попали на самое дно.

Его голос отчетливо доносился до Скотта, пробиравшегося в темноте к доскам, наваленным у колодца.

— Слава Богу, — продолжал Лаймонд. — Слава Богу, кто-то еще озаботился поучить тебя уму-разуму.

Скотт сел. Кровавыми сценами он был сыт по горло. Сейчас же в воздухе витала иная, высшая форма насилия — умственного, что вызвало в юноше прилив праведного гнева. Он коротко бросил:

— Вы сами вынудили меня.

— Бросить мне вызов. А не губить Терки Мэта.

— Он сам виноват. Отец не причинил бы ему зла.

— Твой отец умыл бы руки после того, как ты словно Зевс-громовержец, устроил фокус со взрывом в монастыре. Кстати, не воображай себя Мессией из Бранксхолма. Ты никого не спас. Меня всегда принимали за нечто среднее между разбойником с большой дороги и шпионом высокого класса, но и я оставил свой след на земле.

Гнев, страх, раздражение, муки совести, уязвленное самолюбие — все неистовые чувства злополучного Скотта бросились ему в голову.

— Я догадываюсь, какого вы обо мне мнения, — проговорил он в холодном бешенстве. — Я выдал вас Эндрю Хантеру, обманом заманил в монастырь, ударил ножом. Бог мой, как плохо, как неумело! Но все же я заставил вас дрогнуть — пусть хоть один раз, пусть на короткое мгновение. Когда вы предстанете перед судом, расквитаюсь за тех, кого вы подло убили, за тех, чьи жизни искалечили, за четырех женщин, погубленных вами. Вы можете возразить? Разве я не прав?

— Прав? — переспросил Лаймонд. — Жалкий, назойливый дурачок, ты никогда не бываешь прав, но на сей раз можешь погрязнуть в своих заблуждениях, как утка в сточной канаве, и захлебнуться в них.

Скотт, ослепленный гневом, вскочил на ноги.

— Ну давайте. Объясните мне мотивы моих же собственных поступков. Если не хотите говорить о себе, может быть, я попробую? Кто-то однажды сказал, что вы ненавидите женщин, и это правда, не так ли? Вы презираете всех, даже самого себя, но ничтожнейшие существа для вас — женщины.

Ему не удалось продолжить.

— Проклятый сумасшедший простофиля! — закричал Лаймонд и вскочил так резко, что Скотт отступил. — И это не ругательство, так и знай, а голые факты. Сегодня ты убил моего друга и отнесся к этому очень легко. Я надеюсь, что его терпимость, честность и даже его недостатки найдут дорогу в твою душу и пробьют брешь в твоем неуязвимом тщеславии. И вот еще что. Ты можешь отправляться к черту с твоей грошовой вендеттой: то, что ты навоображал себе, не имеет никакого значения, а о том, что имеет значение, ты даже и не догадываешься. Но какого черта, — добавил Лаймонд в ярости, — какого черта понадобилось выставить девушку на всеобщее посмешище?

Скотт был ошеломлен.

— Но вы сами…

Лаймонд прервал его:

— Если я мог молчать, неужели тебе было трудно вовремя увести ее со двора? Ты любого готов принести в жертву, не правда ли, если только, как тебе мыслится, это повредит мне?

— Не я обманул ее!

— Неужели ты думаешь, что я причинил ей хоть каплю вреда! — вскричал хозяин. — Если бы ты не вмешался, ей бы ничего не грозило!

— Вспомнил, — сказал Скотт. — Вы не любите рыжеволосых.

Лаймонд смотрел ему прямо в глаза.

— Она — одна из четырех женщин? Что ж, сегодня она подверглась опасности, потеряла доброе имя и душевный покой по милости одного из нас. Кто еще?

— Графиня Леннокс.

— Это леди Маргарет сорвала встречу в Хериоте, что едва не стоило жизни твоему отцу. Кто еще?

— Жена вашего брата.

— Ты не хуже меня знаешь всю правду об этом.

— Да неужели? — изумился Скотт. — Насколько помню, когда ее привезли, я валялся вдребезги пьяный на полу в вашей комнате.

— Хорошо. Подумай сам, зачем я, обольстив жену брата и убив племянника, позволил тебе прошмыгнуть в три часа утра по лестнице с твоей драгоценной ношей в мешке из-под овса?

На мгновение Скотт потерял дар речи и почувствовал себя так, словно, сделав доброе дело, в награду получил нож в спину. Затем он пришел в себя.

— Полагаю, вы хотели отделаться от нее, как и от вашей младшей сестры.

— Как от моей младшей сестры, — повторил Лаймонд. Стоявшая сзади свеча озаряла его золотоволосую голову наподобие нимба. Он отнюдь не выглядел смущенным или растерянным. — Должен предупредить тебя, что могу бороться одной рукой так же хорошо, как и двумя.

Скотт взглянул на него с презрением.

— Этого не нужно. Я вас и так хорошо знаю и не хочу больше ничего знать.

Лаймонд вкрадчиво спросил:

— Чего ты боишься?

— Я? Ничего! — отрезал Скотт. — Если вы хотите сразиться, то я готов.

— Ты не готов сразиться умом. Ты бьешь в барабаны и стучишь в медные котлы, Скотт. Но толстая кожа и куча предрассудков не избавят тебя от драконов.

— Я устал наблюдать драконов, — злобно отозвался Скотт.

— И что тогда? Спрячься, как зверь в норе, или как рыба в воде, или как устрица в раковине, или растворись, как звезда на утреннем небе.

— Я не отступлю.

— Но и не продвинешься вперед ни на шаг.

— Я могу заманить драконов в ловушку.

— А как ты определишь, дракон это или нет?

Скотт дрожал, хотя и силился сдержаться.

— Да ведь я живой человек, а не игрушка, не кусок воска, из которого можно лепить что угодно. Я вас знаю. Я не хотел смерти Терки. Я опозорил девушку непреднамеренно, но если бы мне вновь пришлось это сделать, я бы не отступил. Вы одержимы местью и преследуете Харви, как загнанного зверя. Вы мастак — Боже мой, мне ли не знать этого? — по части хитроумия и наказаний. Но будь я проклят, если вы на своей шкуре не испытаете их все, пока не уйдете из моих рук. Теперь вы не сможете пересечь границу и убить Харви.

— Я готов сам себя придушить за то, что научил тебя разглагольствовать. Моя встреча не состоялась: представь, мне это приходило в голову. Твои намерения были великолепны. Позволить пропеть почти всю песню — и оборвать на полуслове. Заставить страдать невинных только затем, чтобы я запел по-другому, к твоей вящей радости… Почему ты вообще здесь?

Скотт ничего не ответил.

— Что означает сие скромное молчание? Боже милостивый! — Лаймонд сел. — Уж не взялся ли ты защищать своих бывших ратников?

— Я с ними не ссорился.

Продолжая разглядывать Скотта, Лаймонд издал саркастический смешок и откинулся на мешки, придерживая поврежденную руку.

— Ну хоть в этом я добился успеха — но был слишком занят и не видел, что творится в твоей душе. Кто тебя здесь запер? А, твой отец, конечно.

Лаймонд по-кошачьи потянулся и лег на свои бочонки. Каким-то непонятным образом гнев его унялся, на губах невольно заиграла улыбка.

— Я вылизывал тебя языком, как корова теленка, отчищая от грязи твоего отвратительного воспитания, и теперь робко наблюдаю плоды своих трудов… Твой отец, как ты понимаешь, должен будет разбиться в лепешку, чтобы тебя вновь приняли при дворе: ты можешь сказать ему, что те депеши, которые ты с таким негодованием переписывал для меня своим неподражаемым почерком, сослужат хорошую службу, если упомянуть о них в соответствующем месте. Они все у Аррана. Кстати, их доставлял один очень исполнительный джентльмен по имени Пэти Лиддел, которого, однако, лучше не впутывать. Он будет глух к расспросам — ты даже не представляешь, насколько глух.

Скотт ошеломленно молчал. Затем воскликнул:

— Это правда? Да нет, определенно какая-нибудь увертка.

— Это шантаж. Я хочу кое-что взамен.

— Что?

— Исправь хотя бы малую часть того, что ты натворил сегодня. Оправдай девушку. Вбивай в голову каждому безмозглому сплетнику, что Кристиан, невзирая на все ее уверения, не ведала, что творила, когда помогала мне. Делай что угодно: твори заклинания, продайся дьяволу, но пусть всем будет известно, что она не несет ответственности за свои поступки. Понял?

— Я бы сделал это и так, но вам это не поможет.

— Мне уже ничто не поможет. Вот почему я привык помогать себе сам.

— Эти письма, — пробормотал Скотт. — Немного же будет от них пользы, когда обнаружат, что копии мы посылали в Англию. От моей руки.

— К счастью, мы их не посылали.

— Мы не продавали информацию англичанам? Господи помилуй! Но я же сам переписывал донесения!

— Господи помилуй! Я же сам их рвал.

— Что?! — Скотт вскочил и направился к Лаймонду, но тот рявкнул на него:

— Ложись. Не хочу я видеть твою холеную рожу и не намерен выслушивать твои причитания надо мной. Какое, черт побери, это теперь имеет значение? Ты сделал свое дело.

Скотт сел обратно на доски.

— Вы их рвали. Тогда зачем же мы трудились их перехватывать?

— По тысяче корыстных причин. Наемники продажны, знаешь ли. И подозрительны. А я вдобавок любопытен от природы.

— Но вы рвали их. Почему?

— Потому что я на вашей стороне, проклятый дурак! — взорвался Лаймонд.

В подвале наступила тишина. Скотт пристально вглядывался в замкнутое лицо Лаймонда, но ничего не мог на нем прочесть. Наконец Скотт вытянулся на досках.

— Это вы, конечно, расскажете в Эдинбурге. У вас есть доказательства?

— Здесь? — усмехнулся Лаймонд. — Нет, господин Скотт. Сейчас у меня нет никаких доказательств, и вряд ли я их получу.

В непроглядной, ужасной тьме вдруг забрезжил свет. Скотт поперхнулся:

— Харви? Харви как-то с этим связан?

— Я склонен думать, что да. А может быть, и нет. Все равно теперь слишком поздно. Посмотри лучше на звезды. — Лаймонд поднял глаза к окну. — Я уже предлагал тебе посмотреть на них в один знаменательный день. Падает звезда за звездою, и только Люцифер остается один в вышине… Но что может поделать Люцифер за решеткой и затворами, когда сотня унылых миль отделяет его от мечты? Да, печален мир, и свеча гаснет, так что, если ты не умеешь вроде арабского мага доставать луны из колодца, нам суждено предаваться нашим печалям в темноте. Спокойной ночи. Ты вечно воду мутишь и суешься не в свое дело, но тут воспитание виновато. Теперь ты попал в жернова большой политики, и это либо погубит тебя, либо вознесет.

Голос был усталый, но в нем не было неприязни. Пламя свечи, вспыхнув напоследок, осветило лицо пленника, в котором почудилась скрытая насмешка, и погасло.

Уилл Скотт был прав, полагая, что лорд Максвелл не шевельнет и пальцем, чтобы помочь человеку, пользующемуся такой славой, как Лаймонд. Максвелл с женой охотились в одном из поместий, когда привезли послание Хантера. Максвелл в ответ поздравил сэра Эндрю с удачей и позволил ему и Бокклю остановиться в замке и воспользоваться им как тюрьмой, а сам продолжил охоту. Тем не менее он, как того требовали приличия, послал жену домой проследить, чтобы гости, и прибывшие добровольно, и приведенные силой, чувствовали себя вольготно.

В одиннадцать часов вечера Агнес Херрис вошла в зал замка Трив, заставив дремлющего Бокклю вскочить и рассыпаться в поклонах, и поинтересовалась, в своем ли он уме, заперев родного сына с отъявленным негодяем.

Он вкратце объяснил причины хозяйке замка. Она попросила пояснений. Он рассказал подробнее. В полночь Бокклю при свете факела, который несла Агнес Херрис, ворча, поднял люк и крикнул:

— Уилл! Ты жив еще?

— Конечно, — грубо отозвался голос его сына.

— Тогда поднимайся, — резко сказал сэр Уот и, оставив люк на попечение леди Херрис, удалился, не дожидаясь сына.

Уилл Скотт на негнущихся ногах направился к люку. Лаймонд не пошевелился. На секунду юноша остановился возле него, затем повернулся и быстро взбежал вверх по лестнице.

Наверху люк придерживала Агнес Херрис. Позади нее Уилл заметил трех стражников, стоявших на часах в кухне и в коридоре, но караул сменился, и среди них не было шотландцев; Уилл заколебался.

— Прелестно! — воскликнула Агнес Херрис. — Мне и без того немало пришлось потрудиться, чтобы вытащить тебя отсюда, так что не соблаговолишь ли ты идти чуточку побыстрее? Я хочу спать.

В ее глазах светилось нетерпение, и когда юноша вылез, она захлопнула люк с таким грохотом, что подпрыгнули сковородки на полках и лязгнул засов. Она выпрямилась.

— Ну же?..

— Все в порядке, — ответил Скотт, который решился наконец и сам удивился своему решению. — Просто я еще не совсем проснулся. Ведите. Это было очень мило с вашей стороны.

Задолго до того, как он проснулся, леди Кристиан покинула замок со своей свитой И поехала так быстро, как только Сим мог ей позволить. Большую часть ночи девушка пыталась примириться с тем фактом, что ей следует уехать; и Бокклю, которому вовсе не улыбалось выступать в роли тюремщика или шпиона, с облегчением увидел, как она удалилась.

В шесть часов утра удар кулаком по двери Скотта и зычный рев заставили его натянуть одежду и спуститься в зал к отцу. Он обнаружил там толпу перепуганных слуг, хозяйку, застывшую с выражением молчаливой покорности, и отца, который был вне себя от ярости.

— Ого! — завопил Бокклю при виде сына. — Похоже, кое-кто забыл затворить за собой засов. Или ты нарочно оставил люк открытым?

Скотт, научившийся кой-чему, придал своему лицу безразличное выражение.

— Какой засов?

— Какой засов?! — прорычал сэр Уот. — Засов на люке, что ведет в подвал, болван. Утром люк нашли раскрытым настежь, а эти три кретина валялись без чувств в коридоре с проломленными башками.

Скотт открыл от удивления рот:

— Так Лаймонд сбежал?

— Нет, он проломил им головы, погулял немножко и вернулся обратно в тюрьму — просто забавы ради. Конечно, сбежал! Половина гарнизона носится в поисках, но черт его знает, куда он направился. Все по твоей вине, придурок!

Изумленный Скотт пролепетал:

— Но почему?

Агнес Херрис сурово отчитала его:

— Я же сказала тебе: закрой засов как следует. Как можно быть таким легкомысленным!

Скотт уставился на нее:

— Вы мне сказали!

— Каким бы сонным ты ни был, не мог же ты забыть, надеюсь. Три наших человека отчетливо это помнят. Поэтому, если засов не был должным образом задвинут, винить следует только тебя.

Было бесполезно спорить. Скотт признал вину, с трудом собравшись с силами. Он сел на лошадь и вместе с отцом весь день провел в поисках сбежавшего пленника, разумеется, безрезультатно.

В замке Мидкалтер леди Сибилла провела эти пятницу и субботу, вытряхивая содержимое из буфетов и составляя тщательные и подробные описи имевшейся у нее золотой и серебряной посуды. Мариотта, бесцельно слонявшаяся по комнатам с тех пор, как уехала Дженет Бокклю, наконец не выдержала и разразилась речью:

— Как вы можете сидеть здесь и заниматься этой ерундой?

До них не доходило никаких вестей после того, как стало известно, что Лаймонд в ловушке: ничего от Уилла, ничего от Хантера, ничего от сэра Уота.

Выслушав тираду Мариотты, бледная как смерть, леди Сибилла повернулась и проницательно взглянула ей в лицо.

— Послушай, — сказала она, резко, — я стараюсь не вмешиваться, но нам надлежит быть честными друг с другом. За кого ты боишься? Ты бросила Ричарда и ненавидишь моего младшего сына.

Мариотта ровным голосом произнесла:

— Я не хочу, чтобы ему причинили вред.

— Кому? Кстати, если тебя это интересует, я полагаю, что Лаймонд едва ли помнит о твоем существовании.

— Я имею в виду Ричарда.

— Ах так. Что ж, Ричард, несмотря на свое безрассудство, обожает жену. К сожалению, ни один из вас не догадывается, о чем неустанно мечтает другой.

— Его непросто понять.

— А он, по-твоему, должен легко читать в твоем сердце? Ты думала, что он воображает тебя навеки прикованной к горшкам и кастрюлям. Женщине — кухня и дети.

— Конечно, я была уверена, что другие мысли ему и в голову не приходят.

— Боже меня упаси, — вскинулась Сибилла, — сплетничать вроде престарелой кумушки, но посмотри, сэр Уот такой же. Жена должна шить, вязать и прясть — и никаких глупостей. Он также считает ниже мужского достоинства рассказывать дома о своих делах.

Мариотта присела, помимо воли втягиваясь в разговор.

— Но Дженет всегда знает все, что происходит.

— Конечно. Более того. Постоянно с ним пререкаясь, она уверена, что сэр Уот знает ее мнение по любому вопросу. Иначе говоря, она сама узнает обо всем, что интересует сэра Уота, и большей частью ей удается заставить его поступать так, как ей хочется. Ты желаешь, чтобы Ричард интересовался твоими повседневными заботами, но это палка о двух концах. Ты когда-нибудь интересовалась его постройками? Ричард когда-нибудь рассказывал тебе, как он завоевал все призы на турнире в Килвиннинге? Ты знаешь, например, что он, возможно, лучший фехтовальщик в стране и учит отпрысков Аррана, чтобы те не ударили лицом в грязь?

— Если вы подразумеваете, — вымолвила Мариотта, покраснев, — что мне следует походить на Дженет Бокклю, то я вряд ли…

— Я ничего такого не имела в виду. Я пытаюсь разобрать по косточкам семейную жизнь наших соседей. Посмотри хотя бы на Максвеллов.

— Агнес?

— Почему бы и нет? Ей казалось, что выбирала она, но на самом деле выбрали ее. Влюбилась она в героя одного из тех ужасных романов, а вышла замуж за рассудительного, трезвого человека, достаточно умного и достаточно доброго, чтобы не разбивать ее мечты и лишь постепенно приближать жену к реальной жизни.

— А Ричард?

Сибилла рассеянно пригладила волосы:

— Ричард. Я не могу указать тебе тропу к его сердцу. Ты должна найти сама. Я тебе скажу только две вещи насчет него. Самое главное в его жизни — это Шотландия. А погубить Ричарда может лишь вероломство.

Лицо Мариотты потемнело.

— Вы имеете в виду верность.

— Я имею в виду, — мягко пояснила Сибилла, — безумства некоторых, позволивших себе увлечься поверхностным блеском. Я имею в виду тягу к переменам и надуманным переживаниям, даже отвратительным переживаниям, когда, например, ты ждала, каким же образом откроется тайна этих драгоценностей.

Мариотта молчала. Затем первая слеза скатилась по ее щеке.

— Но что я могу теперь поделать?

Сибилла поднялась и, улыбаясь и вздыхая, устроилась в своем собственном резном кресле.

— Время все залечит, и довольно быстро, деточка. Твое несчастье в том, что ты позволила себе увлечься именно тем человеком, который только и способен выбить Ричарда из колеи. Если кто-нибудь и виноват в этом, то, наверное, я… Какие мы глупые: из жалости к себе прощаем собственные грехи, а другим перемываем кости. Тебе стало лучше или хуже?

— Лучше, — ответила Мариотта и подошла к Сибилле, чтобы ее поцеловать.

К ним уже присоединился Том Эрскин, когда много позже возвратилась из Трива Кристиан. Она была измученная и грязная, но в ее глазах проступало нечто большее, чем просто усталость. Сибилла, посмотрев ей в лицо, усадила ее немедленно, и девушка не мешкая приступила к рассказу. Повернувшись к Сибилле, она кратко вымолвила:

— Фрэнсиса схватили.

Реакция оказалась забавной.

— Кого? — воскликнула Сибилла таким тоном, что девушка невольно улыбнулась. Сибилла схватила Кристиан за руки: — Итак, тайное стало явным. Расскажи нам всю правду.

И Кристиан рассказала.

Когда она умолкла, Сибилла произнесла:

— Ричард ничего не знает? Хорошо. Том, не говорите ему. Пусть как можно дольше остаются подальше друг от друга… Я думаю…

— Нет уж, сейчас мой черед думать, — прервала ее Кристиан.

— Продолжай.

— Я многое напортила в Триве. Они устроили ужасный, дурацкий спектакль, и, когда я его прекратила, все поняли, что я… лицо причастное. После чего ко мне приставили охрану, к Симу тоже. Но дело вот в чем. Он, по-видимому, связывал большие надежды с человеком по имени Сэмюэл Харви: его и схватили по дороге в Уарк, где он должен был встретиться с этим Харви — так сказал дурачок Скотт. Теперь встреча не состоялась. Но, может быть, мы сумеем договориться о новой. В любом случае в этом деле как-то замешан Джордж Дуглас, и я собираюсь с ним увидеться. Я должна помочь!

— Кому помочь? — ошарашенно переспросил Том Эрскин.

Последовало короткое молчание.

— Моему младшему сыну, — тихо пояснила Сибилла. — У нас очень крепкая семья, а у вашей невесты доброе сердце. Помощь Лаймонду — наша основная забота — не так ли, Кристиан? — уже несколько месяцев.

Кристиан всплеснула руками в притворном отчаянии:

— Как вы догадались?

— Все почему-то считают, что я выжила из ума, — печально заметила Сибилла. — Когда некая загадочная личность устроила скандал в королевской семье на берегах озера Ментейта, а самые чуткие уши Шотландии ничего не услышали, хотя их обладательница и находилась поблизости неизвестно почему, я насторожилась. Мне стало любопытно, почему безукоризненно воспитанный ребенок доводит весь двор до истерики, горланя загадку, которую я сама сочинила. И когда Эндрю Хантер и Ричард оба упомянули имя, которое вы только что произнесли, а имя это связано с Лаймондом…

— И вы, наверное, заметили цыгана.

— Я сообразила, что цыган, появившийся как раз перед тем, как у меня унесли все столовое серебро, и тот цыган, с которым вы страстно желали поговорить в Стерлинге, — одно лицо.

— И поэтому вы оставили Джонни Булло при себе?

— Поначалу. Но я разочаровалась в Джонни, — сурово проговорила вдовствующая леди, взяла сумочку с рукоделием и достала вышивку, водрузив на нос очки в роговой оправе. — Джонни оказался большим эгоистом. Ему бы пошло на пользу, если бы его проучили хоть разок.

— Булло? — воскликнула Мариотта. — Человек, который… Ничего не понимаю!

— Можем поздравить друг друга с тем, какими дураками мы себя выставили. А ведь все так просто. Но теперь дорогой нам человек в тюрьме в замке Трив, а мы здесь сидим сложа руки.

— Вы станете помогать Лаймонду? — Мариотта вскочила.

Сибилла отложила вышивание:

— Прости, милая. Сядь. Мы немного по-разному на это смотрим. Мой сын Лаймонд вовсе не пьяный ренегат, о котором гласит легенда.

— Разве он не завлек меня в Кроуфордмуир? Не убил моего ребенка? Не оскорблял меня? Не пытался сжечь вас заживо? Погубить Уилла, убить Ричарда, обмануть Кристиан? Минуту назад вы сами назвали его блеск поверхностным.

Сибилла мягко ответила:

— Я просто показала, что тебя в нем привлекло. Но в нем есть и кое-что другое. Он не нанес умышленного вреда ни мне, ни тебе: нельзя всерьез обвинять его в гибели твоего ребенка, и, я думаю, у него были свои причины так обращаться с тобою после. Ему, конечно, за многое придется держать ответ, но…

— Не стоит заблуждаться, — вдруг вмешался Том Эрскин. — Вам хочется хорошо о нем думать. Но ведь он всегда хотел защитить Ричарда. Я не могу взять на себя смелость советовать кому бы то ни было, как выбирать между родными сыновьями, но безопасность окружающих тоже следует учитывать. Кристиан, я не знал, что ты вообще с ним знакома.

Кристиан смутилась на мгновение:

— Мы встретились в сентябре, и было бы нечестно с моей стороны просить тебя или кого-нибудь другого разделить со мной эту тайну.

Эрскина охватил гнев:

— Но тебя же могли убить!

— Возможно, но я так не думаю. Во всяком случае, я жива. А правда никому не причинит зла, Том! Сибилла, я отправляюсь прямо в Богхолл, а затем в Далкейт. Я дам вам знать. Том…

— Ты собираешься и дальше покровительствовать этому… этому…

— Преступнику? Я хочу закончить начатое, Том. Разве это плохо? Если я права, то сумею предотвратить большую несправедливость. Если нет, то пусть восторжествует твоя точка зрения, которую многие разделяют. Не думай, я не забыла, что я твоя нареченная невеста.

Том не был готов к подобному натиску.

Позже, когда Кристиан уехала, он вернулся и еще долго просидел возле камина в гостиной Сибиллы, погруженный в размышления. Подняв глаза, он случайно столкнулся с сочувственным взором Сибиллы.

— Она не из тех, кого легко обмануть.

— Нет.

— Или ошеломить.

— Нет.

— Но тогда почему? — безнадежно спросил Том.

— Она думает, что одному из ее гадких утят пришла пора превратиться в лебедя, — пояснила Сибилла; очки усиливали необыкновенный блеск ее глаз.

— Он что, святой?

— Нет, не святой, — отозвалась Сибилла. — Никто не умеет больнее ранить живую душу. Но делает он это потому, что собственная его душа уже пять лет кровоточит.

— Как это мило с его стороны заставлять заодно страдать и всех нас.

— Повторяю: он не святой. Все же есть предел любому терпению. Я только надеюсь, что…

Она остановилась.

— На что вы надеетесь? — спросила Мариотта.

— Что если он и сломается под этим бременем, то не слишком скоро. Он, наверное, единственный в мире человек, который может теперь помочь Ричарду вновь стать самим собой. К тому же, — добавила Сибилла, снимая очки, — только он может вернуть Ричарда тебе.

В воскресенье третьего июня, через день после вышеописанного разговора, Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда сидел на полуразрушенной стене овчарни на шотландском берегу реки Туид, бросая камешки в журчащие волны.

Это была умиротворяющая, покойная картина. Перистые облака скользили по поднебесью, в кустах пели птицы. Пробежала выдра, зажав в пасти пойманную рыбу. Лаймонд проводил ее взглядом и бросил еще один камешек.

По другому берегу, по гряде холмов, проходила граница Англии. За холмами в небольшой долине лежала деревушка Уарк. На горе, точь-в-точь повторяя ее неровные очертания, возвышалась приграничная крепость Уарк, на башне которой стоял Гидеон Сомервилл, напряженно вглядываясь в даль.

— Вот же, сэр, — показал ему солдат.

— Вижу. — Гидеон рассматривал сидящую на другом берегу фигурку. Цвет волос рассеял сомнения. — Он не пытался перейти реку? Там ведь есть брод.

— Нет, сэр, вода немного поднялась.

Сидя за столом в кабинете, Гидеон ждал, казалось, целую вечность, прежде чем отворилась дверь.

— Хозяин Калтера! — объявил кто-то, и дверь захлопнулась.

Гидеон поднял глаза.

Тот же изящный, утонченный джентльмен — только спокойнее, не такой энергичный, как раньше. Лаймонд сделал всего несколько шагов по комнате, и свет из окна на него не падал, поэтому Гидеон разглядел лишь блестящие светлые волосы и смутные белые пятна лица и рук. Звучный приятный голос Лаймонда не изменился.

— Армагеддон 11), — произнес он.

— Едва ли, — отозвался Гидеон. — Вы получили мое письмо?

— Своевременно доставленное. Да. Господин Харви приехал?

— И уехал. Мы ждали вас вчера весь день.

— Тогда, — безразлично заметил Лаймонд, — я опоздал.

Гидеона охватила досада. Он резко заявил:

— Господин Харви стоит во главе отряда, срочно отправленного в Хаддингтон. Я не мог задерживать его до бесконечности, даже с целью угодить вам. Наша договоренность была достаточно четкой.

— Знаю. Я виноват. Меня задержали. Я вертелся как белка в колесе. Спасибо, что вы вообще организовали эту встречу.

— Я имею обыкновение держать данное слово. Но, судя по всему, дело не имело для вас решающего значения.

Тишина. Лаймонд вдруг неудержимо расхохотался:

— Бейте, бейте, Гидеон, кто же не ударит слабого… Prophete de malheure, babillarde [5]…

Странная развязность его тона поразила Гидеона.

— Вы пьяны, — с отвращением заметил он, отодвигая стул.

— Пьян? — Лаймонд был полон самоиронии. — Боже мой… Голос ангела не столь чист, как мой теперь… На редкость трезв, господин Сомервилл.

Гидеон вскочил и подошел к нему. Одежда Лаймонда была пропитана кровью, глаза его блестели, и сам он сотрясался от жара.

— Но слабей Руделя де Блайя 12). Не волнуйтесь. Дело в отсутствии средств передвижения по проклятой стране с отвратительным климатом. Я был заточен в крепости Трив вплоть до вчерашнего утра.

Гидеон недоверчиво спросил:

— Вы добирались пешком?

— Большую часть пути. Бежал, как собака, ну и плыл, разумеется. Жаль, что пришлось задать вашему лодочнику труд перевезти меня, но ничто, кроме гончих Бокклю, не заставило бы меня полезть в воду еще раз.

— Мне очень жаль. — Гидеон был ужасно смущен.

— Могло быть хуже. Но было бы большой любезностью с вашей стороны позволить мне привести себя в порядок прежде, чем мы приступим к разговору.

Через десять минут бывшего узника замка Трив отнесли в постель.

Лаймонд вернулся в кабинет сам, когда стемнело, вымытый, перевязанный, одетый во все чистое и даже благоухающий. Он был весьма сдержан, хотя выглядел окрепшим…

— Я предупреждал вас насчет Скотта, — приступил к разговору Гидеон, которому уже была известна причина заточения Лаймонда.

— Я сам виноват, что столь настойчиво пытался заполучить Харви. А тем временем…

— Вы сказали, — холодно прервал его Гидеон, — что распустили свою банду.

— Да, они ушли, посыпая голову пеплом. Господи помилуй, как им не хотелось расставаться.

— И вы, таким образом, находитесь полностью в моем распоряжении?

— Шотландцы, французы, католики и еретики, будучи не в силах устоять против Истины, потерпели поражение. Вы снова правы.

— Я предпочел бы, — заметил Гидеон, — чтобы вы выражались яснее.

— Хорошо, — согласился Лаймонд и злорадно процитировал: — «Шотландцы и англичане враги не по природе, а в силу привычки: не по доброй воле, а по собственной глупости, и им не пристало воевать, а выгоднее соединиться в дружественном союзе… Единый Бог, единая вера, единое море, единая земля и единый народ, единый язык, единые обычаи и образ жизни неразделимы, как смелость в битве, как смекалка в учении, — и все это сведет Англию и Шотландию воедино».

— Вы верите в это? — спросил Гидеон.

— Что вы хотите узнать: исповедую ли я «проклятые принципы великого еретика Лютера»?

— Вы цитировали Эшема. Мне интересно почему.

— Я цитировал и покойного короля Иакова V. Я, как попугай, повторяю все, что слышу. Но если бы я был птичкой, то не хотел бы, чтобы в мое гнездо подложили яйцо крокодила.

— Даже с целью защитить вас от других крокодилов?

— Напротив, наше географическое положение позволяет нам никого не бояться. Англия — вот кому выгоден этот союз.

— Допустим, — нетерпеливо продолжал Гидеон. — Посмотрите на неразбериху в вопросе о Булони. Раздираемая протектором, императором и королем Франции, Европа становится ареной борьбы хищников. Я не хочу, чтобы мы стали частью Священной Римской империи, но и Шотландии это ни к чему. Вы угрожаете трем миллионам человек, несмотря на свои скромные размеры. Вы не можете надеяться на то, что вас оставят в покое, когда вы настраиваете Европу против нас и плетете интриги за нашей спиною. Ваше правительство дало согласие на этот несчастный брак, но потом нарушило обещание. Оно заявляет, что не может поддерживать антипапистов и предать своего дорогого союзника Францию. Но ваш человек, этот Пантер все время торчит в Париже, выпрашивая от имени Шотландии сепаратный мир с императором.

— Шахматы, — заметил Лаймонд, который прекрасно, почти как профессионал, ориентировался в большой политике. — А Франция направила послов в Лондон, выпрашивая сепаратный мир с Англией. Вот ходы в игре. Иногда ложная атака переходит в настоящую, иногда нет. Франция может предать нас ради Булони: я не уверен, но все может быть. Она также может нас использовать как временное прикрытие для настоящей атаки. Лютеране-шотландцы с этим согласны, а также те дворяне, что живут за счет английских денег. Религия и алчность на вашей стороне. А мешает вам то, что вы не понимаете результатов деятельности последнего короля, которую сейчас продолжает Сомерсет. Вы не хотите видеть разрушенных аббатств, сотен сожженных деревень, уничтожения знати — того, наконец, что за какие-то тридцать лет самая цветущая страна в Европе ввергнута в нищету. Это вызвало ненависть — фактор, который тоже следует учитывать.

— Если ненависть можно изучать, то о ней можно и забыть, — парировал Гидеон. — Я знаю о шахматах все: я предпочел бы искреннее чувство, даже ненависть. Император давит на нас, чтобы мы помогли его фламандским подданным выкачать из вас деньги, которые вы им должны. Чем будете беднее вы, тем легче проиграете нам — и тем хуже для Франции. Чувства здесь ни при чем. Шотландское правительство при малейшей угрозе заводит разговоры о пресловутом брачном союзе, а вдовствующая королева изощряет свои планы ввести французов в Шотландию и одновременно улещает Аррана обещаниями выдать маленькую королеву замуж за его сына.

Он выпрямился на стуле.

— Что, если она преуспеет? Где будет тогда ваша независимость? Вы станете французской провинцией под властью неумолимого короля-католика, с французами на ключевых постах в правительстве и во главе гарнизонов. Я знаю, что король Генрих претендовал на шотландский престол. Я все знаю о нарушенных обещаниях с обеих сторон, о репрессиях, о кровавых рейдах в приграничье. Но будет ли вам лучше под французским ярмом? А вы под него попадете. Мария де Гиз сделает все возможное, чтобы выдать дочь замуж за французского короля. А что Франция сделала для Шотландии? Вспомните Флодден.

— Взгляните лучше на Хаддингтон, — возразил Лаймонд. — Полюбуйтесь на ваших крокодилов. У Франции слишком много других забот, она не может выделить достаточно войск, чтобы управлять Шотландией. Боже мой, если Англии это не под силу, то уж Франции тем более. Шотландией будет управлять регент в отсутствие королевы — я, черт возьми, на месте шотландского правительства, отослал бы ее очень скоро, прямо сейчас. Хуже не станет. А в будущем можно предполагать, что королевские дети будут раздельно властвовать над Шотландией и Францией. Возможно, появится новая династия, и две страны безболезненно отделятся друг от друга. Вот линия французов. Альтернативой же является насилие англичан: репрессии, рейды и нарушенные клятвы, о которых вы говорили. Конечно, вы должны попытаться сохранить союз. Вы могли бы добиться этого в предыдущее царствование, но король Генрих разрушил ваши усилия. Именно он вызвал бурю искреннего негодования, и последствия этой ошибки вы пожинаете до сих пор.

Он прервался, невольно потирая раненое плечо.

— Шахматы, уверяю вас, могут быть и грубыми. Вы знаете о приграничных рейдах в прошлом году с одной и с другой стороны: ах, ты сжег мой дом, так я тебя изрублю в куски. Например, тот, который шотландцы предприняли в марте. Лорд Уортон составил два отчета о нем — один для лорда-протектора, а другой, с преувеличенными размерами ущерба, — для короля Франции, чтобы оправдать ваше вторжение в сентябре. Вы были в битве при Пинки?

— Нет.

— Я был. Вот вам взрыв того искреннего чувства, о котором вы говорили. И не последний. Я сказал, что религия на вашей стороне, а это — самое ужасное из чувств. Если начнется религиозная война, то помилуй нас Господь.

Гидеон, чрезвычайно заинтересованный, обратил внимание, что Лаймонд полностью отрешился от собственных дел и раздражающая цветистость почти совсем исчезла из его речи. Гидеон потер подбородок:

— Каково выше решение? Почему бы не дать детям пожениться?

Лаймонд ответил неторопливо:

— У меня нет готового решения. Но могу, если хотите, объяснить вам, почему я против. Королеве пять лет, а королю девять. Если девочка будет воспитываться в Лондоне, как требует Сомерсет, то она либо потеряет интерес к Шотландии задолго до того, как сможет выйти замуж, либо ее в этом обвинят. А такого слабого повода будет достаточно, чтобы развязать религиозную и гражданскую войну, что сведет усилия лорда-протектора к нулю. Какой-нибудь идиот провозгласит себя королем, и весь процесс увещеваний и карательных рейдов начнется сызнова.

— Но если она отправится во Францию, — возразил Гидеон, — разве не произойдет то же самое?

— Не совсем. Будет меньше религиозных трений. А Мария де Гиз какое-то время еще будет удерживать власть и сохранит трон тепленьким, так сказать.

— Компромисс, я полагаю, — мирно держать принцессу при дворе до достижения ею брачного возраста, а потом…

— Выдать замуж за Эдуарда как награду за хорошее поведение той и другой стороны. Вот мудрое, бесстрастное решение. Но Франция никогда не согласится. Равно как и Дугласы. И разве Сомерсет согласен ждать так долго?

Гидеон покачал головой:

— Бессмысленно спорить по этому поводу. Положение его милости чертовски неустойчиво. Ему нужны действия… успех. А тут еще принцесса Мария. Он просто должен сделать попытку захватить вашу королеву.

— Пат.

Гидеон внимательно разглядывал Лаймонда.

— Почему вы не в Эдинбурге с вашими единомышленниками?

— Он вышвырнули меня вон, — спокойно объяснил Лаймонд.

— Почему?

— Юность, женщины, дурная компания. Впрочем, дело не в чувствах. Даже не женщины. Одна женщина.

Гидеон перебил:

— Могу я высказать предположение? Кто-то, связанный с Сэмюэлом Харви и свитой принцессы Марии? Скажем, Маргарет Леннокс?

— Можно и так сказать, — улыбнулся Лаймонд, но ничего не добавил.

Сомервилл встал, прошелся взад и вперед, чувствуя, что национальная рознь вновь отдалила их друг от друга.

— Относительно Харви.

Лаймонд закинул ногу на ногу.

— Вы ничего не обязаны больше делать. Равно как и я нахожусь в полном вашем распоряжении, даже если встреча не состоялась. Таков был уговор.

— Я немного подумал об этом, — ответил Гидеон, вертя в холеных руках перо. — Отряд, который направлялся в Хаддингтон, вернется через одну-две недели. Может быть, удастся повторно договориться с господином Харви о встрече. К сожалению…

— Я знал это, — ровно произнес Лаймонд. — Разбиты радости, обмануты желанья, любовь ушла, и тщетны упованья. К сожалению…

— К сожалению, — продолжил Сомервилл, -я должен отправляться в путь, чтобы встретиться с лордом Греем по его возвращению в Берик. Я могу вам гарантировать определенную степень безопасности в моем присутствии, но без меня, боюсь, вы прямиком окажетесь в Карлайле.

— Наверное, было бы надежнее вам самому свезти меня в Карлайл.

— Что вы! — вскричал Гидеон. — Такого голосистого петуха и в суп? Я надеюсь вернуться раньше, чем Харви уедет. А до сей поры отвезу-ка я вас в Флоу-Вэллис.

Воцарилось молчание.

— К себе домой? Понимаю… А ваша жена будет выступать в роли пророка Магомета, чьи заповеди я буду обязан неукоснительно соблюдать?

Гидеон поднялся:

— Вам не слишком понравится пребывание там. Вы будете заперты на ключ, и надзор будет таким строгим, какой моя жена сочтет нужным установить. Я вернусь за вами как только смогу.

Лаймонд в смятении подошел к дверям:

— Я дорого бы дал, чтобы узнать, почему…

Но Гидеон Сомервилл и сам не знал ответа на этот вопрос.

До среды следующей недели Сибилла ничего не знала о бегстве ее сына из Трива.

Прибыв в замок со своими женщинами, ратниками и сундуками, Сибилла узнала о происшедшем от Уилла Скотта, чей рассказ был сдержан, и от Агнес, которая и не думала скрывать своей радости, из чего вдовствующая леди сделала надлежащие выводы.

Сибиллу рассказ поразил не так сильно, как ожидала Агнес, она лишь спросила:

— Его искали?

Скотт ответил с вызовом, что люди его отца с субботы прочесывают окрестности с собаками, но не обнаружили следов. После неловкой паузы он не нашел ничего лучше, как спросить:

— Как поживает Мариотта?

Сибилла, одетая со свойственным ей блеском, была, однако, менее, чем обычно, прихотлива в своих поступках и четко знала, чего хочет.

— Очень хорошо. Кристиан сообщила нам, что Фрэнсиса поймали, но она не знала, естественно, что он бежал. Вы слышали о набеге на Далкейт? — добавила она резко.

Скотт, который понятия не имел, что думает Сибилла о происшедших событиях, переспросил с изумлением:

— На Далкейт? Что вы говорите!

— Да, в ночь на воскресенье. — Сибилла уселась поудобнее. — Лорд Грей послал отряд из Хаддингтона. Они сожгли деревни вокруг Эдинбурга, а часть их атаковала Далкейт. Джордж Дуглас бежал, но его жена и челядь вынуждены были сдаться в плен.

— А я думал, что лорд Грей и сэр Джордж -добрые друзья, — удивился Скотт.

— Правда? Агнес, дорогая моя! — воскликнула Сибилла. — У Бонни есть новый атлас для тебя, если ты сумеешь разыскать сундук. Он очень подойдет к твоей бирюзе. Скотт и я прекрасно поболтаем здесь.

Скотт с тоской проводил Агнес взглядом и остался наедине с Сибиллой.

— Я думаю, вы знаете, что отец не совсем мной доволен. Не понимаю, чего он ожидал. После того, что случилось с Мариоттой, никто бы не смог спокойно стоять и…

— Вздор, — отрезала Сибилла. — Мариотта — глупая девчонка, которая заслуживала того, чтобы ей преподали урок, хотя и не такой жестокий. Во всяком случае, ты не рассказал отцу об Уарке.

Скотт покраснел:

— Не думаю, чтобы Лаймонд отправился туда. Он слишком опоздал.

Сибилла разгладила платье:

— Ты знаешь, зачем ему туда было нужно?

— Нет. — Скотт съежился под проницательным взглядом Сибиллы. — Точно не знаю.

— Он не говорил тебе — даже потом, в подвале, когда вас заперли вместе? В камере?

— Он рассчитывал на какие-то сведения, — хмуро ответил Скотт. — Полагая, что это поможет ему оправдаться перед властями. Но я не вижу, какая теперь от этого польза — после всего, что он натворил.

Сибилла молчала, и Скотт почувствовал, что в груди у него закипает гнев.

— Вы сожалеете, что я его выдал? Могу вас заверить, что его брат думает иначе.

— Сожалею? Да. А ты разве нет? — мягко отозвалась Сибилла.

Скотт честно посмотрел ей в глаза:

— Я не знаю. Я не знаю, чему верить. В любом случае — что я могу теперь поделать?

— Ты можешь попытаться найти его, поскольку знаешь, где искать. Ты можешь также попытаться найти Харви. И тогда наконец мы узнаем всю правду, не так ли?

— Правду? — взорвался Скотт. — Что хорошего в такой правде? Что хорошего в этой правде для Кристиан Стюарт? Единственное, что ей может помочь теперь, — это добротная, ладно сработанная ложь.

Он вспомнил о данном обещании:

— Я обещал сделать кое-что для нее… Полагаю, она вернулась в Богхолл?

— Нет. Она серьезно относится к дружбе. Последний раз, когда я ее видела, она направлялась в Далкейт к сэру Джорджу Дугласу, чтобы попытаться как-то сгладить последствия твоих усилий здесь.

Скотт вскочил:

— В Далкейт!

— Да, — мягко подтвердила Сибилла. — В то самое место, куда англичане совершили набег в воскресенье. Она, пожалуй, выбрала не самое удачное время.

Чтобы доставить Лаймонда во Флоу-Вэллис и самому возвратиться в Берик, Гидеону Сомервиллу пришлось дать крюк около ста сорока миль. Он пошел на это без колебаний и, двигаясь с максимально возможной скоростью, приехал в Флоу-Вэллис в понедельник сразу после полудня.

Неизбежная перепалка с женой началась, когда он переодевался.

— И где ты собираешься его держать? — язвительно осведомилась Кейт Сомервилл, поглядывая на супруга удивленными карими глазами.

Гидеон в предвкушении ссоры весь напрягся.

— В спальне в конце коридора на верхнем этаже. Под замком, разумеется…

— Ничего себе! — воскликнула Кейт. — О чем ты только думаешь! Там нет шелковых простыней! Нет пуховых перин! И чтобы добраться до скота, ему придется спуститься по двум лестницам и перейти через грязный задний двор — разве что он начнет с мышей.

— Кейт…

— А как насчет еды? Он привередлив? Мы можем предложить пару лягушек, хвост ящерицы, немного волчьих ягод с поганками!

— Кейт!!!

— Я думаю, что ты выжил из ума, Гидеон! — заявила Кейт, слегка успокоившись. — Ты сказал Филиппе?

Гидеон кивнул:

— Я сказал, что привез его сюда, чтобы наказать.

— О, тогда она уже точно пошла в спальню в конце коридора на верхнем этаже, прихватив длинный хлыст. Или дверь заперта?

Гидеон вынул ключ:

— Я поем и сразу поеду, дорогая. Мои люди останутся, будут охранять его и носить еду…

— А мне придется ждать, как преданной Пенелопе, очевидно, до старости. Ты не собираешься подать в отставку? О первой твоей отставке все, похоже, забыли. Нет? Хорошо, я пригляжу за твоим мерзким приятелем, но не вини меня, если после своего отсутствия ты найдешь совсем другого человека.

Она не теряла времени даром. Отослав Филиппу и оставив Гидеона обедать, Кейт направилась прямо к спальне в конце коридора на верхнем этаже и, воинственно выпятив грудь, вошла в нее.

Комната казалась пустой. Никого у окна или на стуле рядом, никого в кровати, никого у пустого очага. Оставалось только фамильное кресло, унаследованное Гидеоном, высокое, украшенное довольно неумелой резьбой, изображавшей разных зверей.

Ощерив зубы и выпустив когти, кресло стояло у окна, спинкой к двери. Обогнув его, Кейт обнаружила то, что искала.

Среди пузатых бегемотов, свесив руки и откинув голову, Лаймонд спал, и сон его был на редкость крепок. Одним пальцем Кейт приподняла испачканную кожаную куртку, но не стала будить спящего. Она узнала все, что хотела.

Внизу она накинулась на супруга:

— Зачем, Гидеон?

Он не сообразил.

— Что зачем?

— Будить во мне материнский инстинкт именно сейчас. Я вряд ли смогу теперь испытывать к нему враждебные чувства.

Гидеон вытер рот:

— Ты же сама хотела бичевания. Для этого он и здесь.

— Для чего он здесь, я не знаю, но он истекает кровью в твоем фамильном кресле.

В глазах Гидеона мелькнуло подобие улыбки.

— Не я нанес ему рану, однако же признаюсь: мы все утро скакали галопом. Он не жаловался.

— Тогда позволь мне сделать это за него, — вступилась Кейт. — В воздухе носится привычный аромат ужасных тайн. Ладно, пусть: инстинкт остается инстинктом. В конце концов, все тащат ко мне старые сломанные вещи, чтобы я их починила — в этом нет ничего нового. Когда ты вернешься?

— Скоро, я надеюсь.

Гидеон встал, попрощался с женой и бегом спустился во внутренний двор. Кейт смотрела ему вслед, терзаясь дурными предчувствиями и не разделяя добродушной уверенности своего мягкого супруга.

Спустя некоторое время по коридору верхнего этажа прошествовала процессия, достойная изумления: куча кастрюлек, предвещавшая Лукуллов пир, правда, с известными ограничениями для больного, а также кувшины, тазики, бинты, одежда, полотенца, мази и небольшая деревянная ванна, отделанная латунью. Выступавшая впереди процессии Кейт отперла дверь, на этот раз безо всяких церемоний.

Но Лаймонд уже не позволил застать себя врасплох. Сидя на подоконнике, он со слабым интересом обозревал ее свиту.

— Не хватает только угля для камина — впрочем, день выдался теплый. Это вы заходили сюда только что?

— Да, — мрачно подтвердила Кейт. — И я вас хорошенько разглядела, так что можете не вставать.

Синие глаза Лаймонда остались холодными.

— Вы что, сами собираетесь меня мыть?

— Придержите язык, — отмахнулась Кейт. — Это сделает Чарльз. А затем, хотя и без всякого удовольствия, я сама перевяжу ваше плечо. Кстати, кто взял на себя благородную миссию его продырявить?

— О… один ускользнувший червяк. Рыбка, сорвавшаяся с крючка. Дичь, не желавшая попасть на вертел. Я вполне способен сам помыться и позаботиться о себе, если ваши люди соблаговолят выйти.

Не слушая его, Кейт разложила подручный материал и впустила слугу Гидеона.

— Чарльз, я вернусь через полчаса.

Шум потасовки заставил ее возвратиться раньше. Она обнаружила, что Чарльз, облитый мыльной водою, дубасит в дверь пленника, которая словно в насмешку была заперта изнутри. Кейт оттолкнула его и подергала ручку.

— Что это еще за новости? Впустите меня!

Сквозь толстую дверь глухо донесся дерзкий голос Лаймонда:

— Госпожа Сомервилл! Помните о приличиях!

Как они ни колотили, ни стучали и ни угрожали, в этот день она не добились ничего.

Через неделю лорд Грей пересек границу Англии и прибыл в замок Берик, оставив заново укрепленный Хаддингтон на попечение коменданта. По приезде лорду Грею, который немало натерпелся за истекший месяц, доложили, что его ждет графиня Леннокс.

Он высказал свое возмущение Гидеону:

— Маргарет Леннокс! Что ей еще нужно? Она попала в хорошую переделку в феврале, а ее отец плевать на нее хотел и перешел на сторону шотландцев. Ну хорошо! Я преподал урок этой семейке!

— Я слышал о налете на Далкейт, — заметил Гидеон. — Как он прошел?

— Превосходно, превосходно. Надеюсь, все о нем слышали. Надеюсь, что союзники, друзья и приспешники Дугласа извлекли из него урок. Боуэс и Гамбоа спалили все вокруг Эдинбурга, а Уилфорд и Уиндам осадили Далкейт. Мы сделали подкоп в центр замка, и они вывесили белые простыни в окнах, прежде чем мы произвели хотя бы выстрел. Взяли в плен весь гарнизон крепости, жену Дугласа, его младшего сына, с дюжину прочих Дугласов и дворню и еще возы утвари, — рассказывал лорд Грей, раскрасневшись от воспоминаний. — Мы вернулись, разбогатев на три тысячи фунтов, не считая двух тысяч голов скота, трех тысяч овец и выкупа, который заплатят за пленников.

— Но сэру Джорджу удалось скрыться?

Радостное оживление покинуло лорда Грея.

— Проклятый трус! Ускользнул через потайной ход и ускакал в Эдинбург, бросив жену на произвол судьбы. Но он еще получит по заслугам. Я не удивлюсь, если он на коленях приползет сюда к концу недели. Его жена тоже так думает. Я послал ее к нему.

— Послали леди Дуглас обратно?

— Да. Она полагает, что сможет его наконец убедить вести с нами честную игру. Но это не имеет значения, — продолжал лорд Грей взахлеб. — У нас в плену добрая половина его родни, включая двух сыновей. И своеобразная девушка — прелестная, хотя и слепая, — по фамилии Стюарт. Она под опекой Флемингов, пользуется милостью при дворе. За нее много дадут. Вы сейчас ее увидите — я послал за ней.

Он тяжело нагнулся поправить туфли.

— Я перенес шесть месяцев походной жизни. Я потерял счет этим проклятым обозам, приходящим в Хаддингтон и уходящим из него. Три раза в неделю — мешки, аркебузы, железо, боеприпасы, косы, серпы, кирки, все, что угодно. Лошадей совсем заездили. А тут еще французский флот.

Гидеон, который слушал невнимательно, насторожился:

— Вы уверены?

— Сами посмотрите, — мрачно кивнул лорд Грей. — Они стоят на рейде у Данбара. Сто двадцать судов, насколько я знаю. Чертовски большая эскадра.

— А где же наш флот?

Лорд Грей усмехнулся:

— Где он? Занят оснасткой на юге. Его должны были оснастить при постройке, его должны были оснастить к Рождеству, и я не удивлюсь…

Он все еще говорил, когда ввели Кристиан Стюарт. За ней вошел секретарь лорда Грея Майлс.

Пока их представляли друг другу, Гидеон с любопытством ее разглядывал. Кристиан оказалась несколько плотного, на его взгляд, сложения, блестящие темно-рыжие волосы обрамляли на удивление спокойное лицо с правильными чертами. Пока Майлс отвлек внимание лорда Грея, Гидеон заговорил:

— Мы раньше не встречались? Мне кажется, вам знакомо мое имя.

Она улыбнулась:

— Я слышала о вас от одного моего друга.

Гидеон ответил равнодушно:

— Ничего плохого, я надеюсь.

Девушка вновь улыбнулась:

— Совсем наоборот. Он… мы сначала подозревали вас в неблаговидных поступках в прошлом, но теперь мы иного мнения.

— Хорошо, — машинально ответил Гидеон. «Но теперь мы иного мнения… « Неужели ее друг?..

Он взглянул на внимательное лицо Кристиан и решил рискнуть:

— Возможно, вы не столь… лестного мнения о господине Харви?

Последовало минутное замешательство. Затем кровь прилила к щекам Кристиан.

— Вы его знаете? — прошептала она.

— Кого? Харви? — неискренне удивился Гидеон.

— Нет.

Лаймонд — вот кто ее друг. Хорошо, хорошо. Вслух он из осторожности громко произнес:

— Я встречался с ним.

Кристиан, очевидно, была в нем не уверена и к тому же боялась, что их услышат.

— Как с врагом?

Гидеон задумался:

— Сначала — да, но потом наши отношения немного переменились. Вы знаете его хорошо?

— Кого? Харви? — вмешался лорд Грей. — Девушка, наверное, встречала его в Хаддингтоне. — Он сурово взглянул на Гидеона. — Вы уже спрашивали. Я же вам сказал. Его ранили в ногу, и он не сможет скоро возвратиться в Берик, может быть, потребуются недели. Ужасно неловко. Я включил его в этот отряд, только чтобы привезти сюда, а теперь его здесь нет, и этот ваш Лаймонд ускользнул от нас.

Ни Гидеон, ни Кристиан не произнесли ни слова.

— В любом случае, — припомнил лорд Грей, — у меня есть для вас, Гидеон, дело, которое оторвет вас от нашей славной компании. — Он прикусил губу и одобрительно взглянул на Кристиан. — Я должен найти вам компаньонку. Хорошо бы моя жена была здесь. Боже! — воскликнул он — блестящая мысль пришла ему в голову…

Лицо Кристиан осталось безмятежным. Гидеон невольно воскликнул:

— Но… Уилли, я не думаю, что это уместно.

— Почему бы и нет?

Гидеон не мог ничего придумать и многозначительно повторил:

— Я не думаю, что у леди Кристиан и Мег Дуглас есть что-нибудь общее. Леди Леннокс обошлась с некоторыми своими соотечественниками не лучшим образом.

Девушка повернулась к нему и неуверенно спросила:

— Вы полагаете, графиня может попытаться навредить моим друзьям через меня?

Гидеон почувствовал, что, хотя лорд Грей и счел всю эту болтовню чепухой, девушка поняла намек.

Он дружески с ней попрощался немного спустя и вышел в приподнятом настроении, сам не зная почему.

Беседа лорда Грея с Маргарет оказалась именно такой, как он и опасался.

Начала разговор Маргарет, холодно заявив:

— Я боюсь, что мне придется довести до вашего сведения, лорд Грей, что лорд-протектор вами недоволен.

И она задала несколько нелицеприятных вопросов.

— Мне также поручено узнать: неужели во всей английской армии не нашлось другого офицера, кроме Харви, способного повести отряд в Хаддингтон?

— Харви, — с усилием выговорил лорд Грей, — очень способный человек. Раз вы так им интересуетесь, сожалею, что вам не удастся встретиться с ним. Легкое ранение вынудило его остаться в Хаддингтоне.

Черные глаза Маргарет засверкали.

— Да, он меня интересует, представьте себе. Именно меня направили удостовериться, что господин Харви вернется прямо в Лондон. Полагаю, господин Палмер покидает вас сегодня?

Лорд Грей подтвердил, что кузен Харви сегодня отправляется в Лондон.

— Тогда я надеюсь, он сможет заверить его величество, что Харви выедет, как только поправится?

Лорд Грей согласился, хотя и неохотно.

— Рада слышать. Я останусь и прослежу за этим, — заявила леди Леннокс и тут же безжалостно нанесла последний удар: — Вы слышали, наверное, что ваш друг Лаймонд пойман?

— Пойман! Уортоном?

— Нет. Шотландцами. Когда, — язвительно осведомилась Маргарет, — когда, вы полагаете, господин Харви сможет ехать?

Лорд-лейтенант остановил на ней отсутствующий взгляд.

— Что? Не имею представления. Я спрошу девушку.

Маргарет Леннокс прекратила разглаживать платье.

— Какую девушку?

— Девушку из числа пленников, которых мы захватили у Дугласа, она проявляла к нему интерес, пока мы оставались в Хаддингтоне.

— Проявляла интерес к Харви! — вскричала графиня. — Кто она?

Лорд Грей сообщил все, что знал, и ему стало легче на душе.

— Она, кажется, дружна с Лаймондом, — заключил он и, порывшись в столе, достал письмо.

— Мы получили это от леди Дуглас прежде, чем освободить ее. Это письмо сэру Джорджу от Кристиан Стюарт, написанное за нее слугой. Она слепая, знаете ли. Посмотрите, о чем оно.

— Слепая! — Изумленная Маргарет Леннокс дважды внимательно прочла письмо. — Подписано: Кристиан Стюарт.

Она взглянула на лорда Грея.

— Из этого следует, что Лаймонд свяжется с сэром Джорджем Дугласом… или кто-то другой по его поручению сделает это. Ему следует передать, что все уладилось, ему более нет нужды преследовать свою цель, потому что она сделала все необходимое. Что это значит?

Лорд Грей покачал головой:

— Я сегодня спрашивал девушку об этом, но она ничего не сказала.

— Леди Дуглас знала, о чем письмо? Нет? Тогда я хотела бы увидеться с девушкой, — безапелляционно заявила леди Леннокс.

После потрясения и физических страданий, которые она испытала при захвате Далкейта, Кристиан Стюарт была доставлена в Хаддингтон, а затем отправлена в Берик в состоянии оцепенения, смешанного с облегчением и беспокойством.

Чудом ключ к разрешению всех этих запутанных проблем оказался у нее в руках. Но чтобы использовать его, она должна быть свободна. Бежал ли Фрэнсис Кроуфорд или же он все еще в тюрьме, Кристиан должна помешать ему появиться в суде или вновь рисковать свободой, прежде чем они встретятся.

Ее письмо к сэру Джорджу Дугласу — безнадежная попытка добиться этого — было перехвачено. Ей не представилось другой возможности послать весточку. Она пыталась добиться освобождения Сима, но ей отказали. Она подумала, не обратиться ли к Гидеону Сомервиллу, который был, казалось, настроен дружелюбно, — ему, пожалуй, стоило довериться. Но он покинул замок, как ей сказали.

Что же делать? Целый день ходить взад и вперед, вспоминая Богхолл, Инчмэхом, Стерлинг, Эдинбург.

«Если бы я сказал вам, что убил свою сестру, вы бы испытали ненависть и отвращение. Я не пытался сегодня убить человека, даю вам слово», и как вспышка: «Стрелы, которые меня пронзают, вынуты из моего колчана».

Кристиан сжимала кулаки в приступе бессильной ярости. Только бы вырваться отсюда! Как можно скорее.

Перед графиней Леннокс, посетившей королевскую тюрьму, Кристиан стояла неколебимо, как скала.

Имя вскоре было упомянуто. Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда.

— Я не думаю, что вы знаете его. Такие знакомства — не для верных подданных короны, — уныло протянула Кристиан. — Но когда-то мы очень дружили.

Маргарет охотно подхватила:

— Правда? Он все такой же? Где он сейчас?

— Он в тюрьме, — просто произнесла девушка. — И, думаю, все такой же. Любит поговорить.

— В тюрьме? — В голосе Маргарет звучало даже чрезмерное волнение. — В Шотландии? Но это значит, что его повесят! Это правда?

— Думаю, да.

Леди Леннокс добавила взволнованно:

— Нельзя ли что-нибудь сделать? Кто-то ведь ему помогает?

— Кто может ему помочь?

— Вы его друг, я уверена. Если вас освободят, вы могли бы ему помочь?

Если бы ее освободили…

— Не понимаю, чем именно. Я оказала ему маленькую услугу: раздобыла адрес человека, с которым он хотел встретиться по какой-то причине. Но теперь ему от этого, естественно, никакой пользы.

Такое простое объяснение. Удовлетворенная Маргарет вздохнула:

— Так печально. Все талантливые люди сами губят себя, как бы друзья ни пытались им помочь. — Она радостно добавила: — Я могу что-нибудь принести?

После ее ухода Кристиан долго сидела, замкнувшись в своем черном мире, и пыталась подавить гнев, который разбудил в ней этот визит. Затем, с трудом перестав думать о пережитом, она мысленно возблагодарила благие намерения предупредившего ее Гидеона Сомервилла и вновь принялась ходить из угла в угол.

Гидеон по поручению лорда Грея съездил в Норем, где был вынужден переночевать. Вернувшись, он с небрежным видом навел справки и узнал, что пленников, захваченных в Далкейте, в тот же день перевезли к архиепископу Йоркскому и что перед отъездом слепая девушка о нем пару раз спрашивала.

Если бы он был предоставлен самому себе, то мог бы последовать за ними, но у лорда Грея имелись другие соображения на этот счет. Когда его лучшие офицеры разлетелись, подобно семенам одуванчика, по всей стране от Роксбурга до Браути, ему требовался кто-нибудь порасторопнее под рукой.

Гидеон смирился: его желание вернуться домой сдерживалось тем обстоятельством, что Маргарет Леннокс осталась в Берике и не собиралась покидать его, пока Харви не окрепнет достаточно, чтобы пуститься в путь. Если графиня заняла выжидательную позицию, то почему бы и ему не последовать ее примеру, подумал Гидеон и с удивлением обнаружил, что игра его увлекла так, будто задевала его личные интересы.

В следующий понедельник его отослали в Ньюкасл, чтобы обсудить финансовые проблемы с казначеем.

— Когда вы там закончите, я сам, вероятно, буду в Ньюкасле, — заметил лорд Грей. — Там мы и встретимся, наверное. Вы должны выехать утром. О да — вы ведь интересовались Сэмом Харви?

— Да, — насторожился Гидеон.

— Девчонка Стюарт говорила, будто он легко ранен, но это не так. У него пуля застряла в бедре, что весьма опасно. Он может и умереть.

— Когда вы узнали? — Гидеон напрягся.

— Только что. Бедняга. Я чувствую себя немного виноватым. Не стоило его вообще тащить сюда, если б знать, что Лаймонд вне игры, — проворчал он.

— Да, бедняга, — согласился Гидеон. — Уилли, ничего, если я выеду сейчас, а не завтра утром? Я мог бы заехать к Кейт по дороге.

— По дороге? — произнес лорд Грей снисходительно. — Крюк в двадцать миль, как я полагаю. Но не беспокойтесь. Таковы все мужья — я сам был такой. Все нормально. Передайте ей от меня привет.

— Конечно, передам, — пробормотал Гидеон и бросился вниз по лестнице, сзывая своих людей.

Менее чем через полчаса он был уже в пути, а на следующий день, во вторник девятнадцатого июня — дома в Флоу-Вэллис.

Глава 2

ПОСЛЕДНИЙ ШАХ

Лаймонд оправлялся от раны с характерной для него быстротой: с самого начала он вел себя так, как будто ее и не существовало, и Кейт это вполне устраивало.

Устойчивый дух старомодной учтивости безраздельно царил во Флоу-Вэллис. Ни одно помещение не запиралось от гостя — его постоянно кто-нибудь сопровождал, но ему не возбранялось ходить куда вздумается. По ее приглашению он разделял с Кейт трапезу и спускался к ней в гостиную. Его подспудное сопротивление ситуации, в которой он оказался, приводило Кейт в восторг; ей нравилось и то, как он это сопротивление выказывал.

В первое же утро после инцидента с Чарльзом он недвусмысленно задал тон всему их последующему общению. Он отпер дверь, принес подобающие извинения и принял как должное господствующую в доме атмосферу холодной вежливости.

Кейт тем временем готовилась к битве. После четырех дней пристального изучения в пятницу за ужином она открыла огонь.

— Я заметила, — начала она, передавая соль, — что вы сегодня выходили. Вы виделись с Филиппой?

Лаймонд принял из рук Кейт соль, но не принял вызова.

— Мы перемолвились несколькими словами, — ответил он. — Она… удивительная девочка.

Кейт подхватила:

— Мы тоже так считаем. Что она вам сказала?

— Ее ответы отличались краткостью, но и их непросто было добиться.

Кейт знала, что он не преувеличивал.

— Я боялась, что она вовсе не станет отвечать. Мы пытались внушить ей сочувствие к вам. Ненависть в детях неуместна.

На этот раз через мгновение он ответил на ее выпад:

— Возможно, нам с Филиппой стоило бы сблизиться. Она бы ко мне привязалась, если бы узнала получше.

Кейт бросилась в атаку, не обратив внимания на то, что глаза Лаймонда вспыхнули.

— Это пробудило бы в ней сочувствие к вам?

— Может быть. Подопытное животное всегда вызывает сочувствие, не так ли?

— Но не змеи, — возразила Кейт несколько непоследовательно. — Я ненавижу змей.

— Однако многие пользуются змеиной кожей, а змеям не оставляют права даже защищаться.

— Беззащитность — что-то новое в характере змей. Как бы то ни было, я не позволю им ползать по моему дому, сворачиваясь колечком где придется. Это действует на нервы.

— Конечно, особенно если заставлять их снова развернуться. Вы знаете, у меня нет желания упражняться в риторике.

Кейт уставилась на него с подозрением:

— С какой стати я должна отказывать себе в развлечении по вашей милости?

— Милость тут ни при чем; я восхищаюсь вами и трепещу одновременно: за четыре дня проделать такой путь.

— Со змеями спасает только проворство. Иначе они успевают сменить кожу. Что же касается вас, то вам неведомо само слово «милость», — парировала Кейт, собирая тарелки.

Он опустил глаза:

— Не могу же я извиняться без конца. Это покажется однообразным.

Кейт, вынув блюдо из буфета, остановилась рядом с ним.

— Я ничего не требую от вас, кроме маленького невинного развлечения. Почему вы не отвечаете на колкости?

— Хотя бы потому, — сказал Лаймонд, внезапно подняв на нее взгляд, — что я привык огрызаться, а вы нет.

— Это меня не смущает, — задумчиво промолвила Кейт. — Так вы покажете зубы?

— Как акула. Это вошло у меня в привычку. А привычка — придуманная дьяволом замена благих начинаний. Привычка сводит на нет честолюбие, инициативу, воображение. Привычка — проклятие брака и преддверие смерти.

— В качестве защитника хаоса вы выглядите убедительно. Существует такое понятие, вы знаете, как привычный беспорядок, что, конечно, вам знакомо: немногие способны вынести ваш беспорядочный образ жизни. Что, если бы вам представилась возможность вести нормальное существование? — Она проницательно взглянула ему в лицо.

— Не будем касаться моих темных дел, ладно? Мы потеряли нить разговор. Имеется некоторая разница между беспочвенным возбуждением и тягой к смене впечатлений.

— Если нельзя затрагивать вас лично, то я не желаю спорить, — категорически отрезала Кейт. — Я, может быть, и не прислушиваюсь к вашим высказываниям, но и вы мои пропускаете мимо ушей.

— С вашей стороны это не высказывания, а зондирование почвы. Не знаю, почему я должен раскрывать перед вами тайники моей души.

— Зато я знаю. Потому что Гидеон помог бы поджарить родного отца, если бы каннибал стал читать ему стихи.

— А я не только испил из Кастальского ключа 13), но и омылся в нем.

— Насколько я помню, вы искупали в нем беднягу Чарльза, — саркастически заметила Кейт. — Вы цените свой внутренний мир. Приношу извинения за то, что пытаюсь вторгнуться столь недостойным образом. Не обращайте внимания: сверчок знает свой шесток.

Его тонкие, длинные пальцы потянулись к солонке.

— Прекратите это, а? — мягко попросил Лаймонд.

Кейт выпрямилась и перешла в открытую атаку:

— А почему я должна прекратить? Я хочу…

Он прервал ее, толкнув тяжелую серебряную солонку так, что та остановилась ровно на середине стола.

— То, чего вы хотите, очевидно. Вы хотите моей откровенности. Если вы ее добьетесь, то по крайней мере станете строить предположения с моего молчаливого согласия. Если и это не удастся, то вы прибегнете к моральному давлению. Я полностью сознаю, что поступил дурно по отношению к членам вашей семьи, и готов загладить вину. Но не таким образом.

Ее щеки зарделись.

— Господин Кроуфорд, я сильно сомневаюсь, что у вас есть выбор.

Он устремил на Кейт беспокойный, безжалостный взгляд.

— Нет нужды напоминать мне об этом. Вы вольны казнить или миловать. Тут ничего не поделаешь.

— Если право на молчание вам дороже жизни, тогда тут действительно ничего не поделаешь.

— Право на молчание? Нет, — живо возразил он. — Но я ставлю свободу духа выше свободы тела. Я требую права совершать ошибки и не разглагольствовать о них. Вы, естественно, вольны защищать вашего супруга. Моя жизнь в полном вашем распоряжении — но не мои мысли.

— О Господи, — рассмеялась Кейт, вставая. — Я сомневаюсь, что я бы пережила близкое знакомство с вашими мыслями. Я хотела выяснить только один существенный вопрос: едите ли вы гусиные яйца. Гусыни беспрестанно несутся — дурацкая привычка, но не разбивать же яйца.

Кейт никогда не упорствовала в безнадежном деле. Он улыбнулся, ловко вскочил и открыл перед ней дверь; в уголках его глаз притаился смех.

— Я не думал, что весь разговор затеян из-за яичной скорлупы. Ни за что на свете не лишу вас удовольствия последней укусить противника.

— Конечно, если речь идет о змеях. Но если вы имеете в виду акул…

— Пифия, — парировал Лаймонд и неожиданно улыбнулся.

Кейт признала свое поражение.

В последующие дни она не предпринимала дальнейших попыток. Осознав, что, во-первых, эти стычки не затрагивают его истинных интересов, а во-вторых, его ум был слишком острым, Кейт могла утомить своего гостя, могла разозлить. Четырехдневный опыт научил ее, что она может и поколебать его самообладание, и сам он бывал обескуражен и удручен тем, что воля его слабеет. Но ей никогда не удавалось взять верх — и Кейт прекратила попытки.

Ей было известно, что он пробовал найти общий язык с Филиппой, но безуспешно. В последний раз он зашел в музыкальную комнату, постоял, как он это часто делал, у окна и лениво подобрал лютню Филиппы, лежавшую на подоконнике.

Он, очевидно, забыл, что комната Кейт была смежной с музыкальной. Кейт отдыхала, и, хотя десять дней, проведенные в его обществе, показали ей, насколько этот человек воспитан и непритязателен, она не вышла, чтобы не оказаться в неловком положении самой и не смутить Лаймонда. Таким образом, до нее донеслись сладкие звуки лютни, а потом она услышала, как Филиппа ворвалась в музыкальную комнату. Девочка остановилась на пороге, и ее мать предусмотрительно приоткрыла дверь, чтобы все видеть.

— Она моя! — выкрикнула Филиппа. — Эта лютня, на которой вы играете!

Лаймонд мягко отложил инструмент и подошел к клавикордам Гидеона.

— Лютня и клавикорды? Ты очень ученая девочка.

Филиппа откинула назад длинные волосы. Они растрепались, гребень потерялся, а край ее платьица, как с неудовольствием заметила Кейт, был серым от пыли. Девочка воинственно заявила:

— Я могу играть еще на ребеке 14).

— О!

— И на флейте!

«Филиппа, Филиппа!» — подумала про себя Кейт, улыбаясь.

Лаймонд вернулся к клавикордам:

— Тогда ты именно тот человек, с которым я хочу поговорить. На чем ты любишь играть больше всего?

— На лютне, — тоном собственницы.

— Тогда, — Лаймонд приподнял крышку, дабы приступить к игре, — может быть, ты скажешь мне, как заканчивается эта вещица? Я никогда не мог выяснить.

Это оказалась всего-навсего песенка «Воин», которую Филиппа слышала еще в колыбели и каждую ноту знала наизусть. Она запрыгала по комнате:

— Это «Воин»!

— Правда, но что там дальше?

Она бочком отступила:

— Не знаю.

Звуки клавикордов набирали силу.

— Попробуй вспомнить.

Кейт видела, как ее дочь впитывает каждый звук: игра Лаймонда обладала воистину магическим обаянием. Но вот Филиппа резко вытянула руку, схватила лютню с проворством паука, поймавшего долгожданную муху, и понеслась к дверям во весь дух.

— Это клавикорды моего папы! — завопила она. — Вы не смеете к ним прикасаться! Оставьте папу с мамой в покое! Вы здесь никому не нужны!

Кейт испугалась за нее. Ее рука сжала ручку двери, но музыка не прекратилась, хотя и стала очень тихой.

Голос Лаймонда еле слышно произнес:

— Ты не хочешь, чтобы я играл? Да воцарится радость — гласят клавикорды. Да будут мирными наши встречи.

Карие, как у Кейт, глаза Филиппы уставились на него.

— Нет! — крикнула девочка. — Я вас ненавижу!

И, вцепившись в лютню, бросилась вон из комнаты.

Музыка прекратилась, наступила полная тишина. Немного подождав, Кейт вышла из своего укрытия.

Он был все еще здесь и смотрел невидящим взглядом вниз, подперев подбородок рукой.

Потом он заметил Кейт:

— Видите! Я давно не играл, знаю, но эффект оказался хуже, чем я полагал.

Она села:

— Кто учил вас?

— Сначала мать. Отец считал, что музыка не только сводит людей с ума, но и занимаются ею одни сумасшедшие.

— Тогда от него вы, очевидно, унаследовали воинскую доблесть? — лениво поинтересовалась Кейт. — Немногие музыканты способны прогреметь на военном смотре.

— Некоторые — да: посмотрите хотя бы на барабанщика Джеми, который повалил английского силача. Мне никогда не удавалось совершить ничего подобного, да я и не стремился к этому. — Он положил руку на клавиатуру. — Вот мой брат — атлет.

— Он лучник?

— Шпага, меч, лук — он всем владеет блестяще.

Итак, у него есть брат.

— Значит, он прирожденный воин, что тоже Божий дар, — заметила Кейт. — То, что вы такие разные, должно служить залогом мира в семье.

Он любезно с ней согласился и снова заиграл. Наблюдая за ним, Кейт поймала себя на том, что обдумывает слова, сказанные Гидеоном после его краткого пребывания в Кроуфордмуире: «Там все держится не только на словах и приказаниях. Он стреляет лучше их всех, борется лучше их всех, наконец, может их всех перехитрить. Его власть — это власть льва в царстве зверей».

Она тихонько вздохнула. Через мгновение Лаймонд заметил, не прерывая игры:

— Разносторонняя одаренность — одна из немногих человеческих черт, которые вызывают всеобщую неприязнь. Вы можете знать греческий и хорошо рисовать, и вы популярны. Вы можете знать греческий и быть атлетом, и вы дико популярны. Но попробуйте совместить все вместе, и вас сочтут шарлатаном. Никто не вызывает такого подозрения, как человек, от природы наделенный всеми талантами.

Кейт задумалась.

— Нужен еще один талант — находить общий язык с людьми, но его можно развить. Он необходим, потому что талантливая личность вне контактов с окружающим миром совершает смертный грех по отношению к человечеству. Скажите вашим совершенным личностям, что такой талант необходим — и им, пожалуй, не составит труда преодолеть лишь одно это препятствие.

— Такой поворот дела требует благожелательности и от противоположной стороны, — размышлял Лаймонд. — Нет, совершенный человек должен, как Парис, выбирать из трех возможностей — быть совершенным, но не нравиться никому; быть совершенным, но страдать от зависти; прятаться даже от наиболее ретивых последователей и слыть безвредным чудаком.

— Что вы и делаете, — проницательно подметила Кейт, — совершая смертный грех.

— Нет, — покачал головой Фрэнсис Кроуфорд, глядя на свои пальцы, скользящие по клавишам. — Смертный грех — причинить зло брату своему. Мой же, при моей образованности, разносторонности, самомнении и известных самоограничениях, был против сестры… Бога ради, — вдруг прошептал он, — не говорите ничего.

В наступившей тишине Кейт сидела молча, как он попросил. Лаймонд громко выругался, и она удивленно на него воззрилась, ободренная таким проявлением искреннего гнева.

Стоя у окна, Лаймонд ответил ей затравленным взглядом.

— Ваша вина — это ведь как раз то, что вам хотелось узнать? Вы перестали давить, и я сам начал рассказывать… Я, как правило, не выплескиваю на людей тяжелые воспоминания. Прошу меня простить. Виною всему то, что целых пять лет я молчал — обычно мне лучше удается сдерживаться.

Она тоже встала:

— Вы высоко цените свое самообладание, не правда ли?

— Ценил, когда оно у меня было. Нельзя же властвовать над людьми, если не умеешь…

— А вы хотите властвовать над людьми?

Он усмехнулся:

— Я понял ваш намек. Мне не над кем сейчас властвовать. Но все же…

— Вы бы добивались этого в обыденной жизни. — И тут Кейт решилась задать опасный вопрос. — Смогли бы вы когда-нибудь вести обыденную жизнь?

Лаймонд слегка улыбнулся, направляясь к двери.

— Это зависит от Сэмюэла Харви. Есть, конечно, еще кое-что. Я мог бы оправдаться перед судом. Но как только я появлюсь на людях, мой брат убьет меня и его повесят… Мы, шотландцы, чертовски сложные натуры.

Кейт проводила его до двери и тихо спросила:

— Сколько еще вы можете выдержать?

— Не беспокойтесь. — Он неправильно истолковал ее волнение. — Если я и сломаюсь, то не здесь.

Гидеон прибыл на следующий день и пригласил Кроуфорда пройти в гостиную, куда уже спустилась Кейт. Поприветствовав пленника, он без обиняков приступил к делу:

— Харви в Хаддингтоне, он серьезно ранен и, возможно, умрет. Я приехал, чтобы сообщить вам.

— Ох, — вздохнул Лаймонд. — Это, похоже, снимает проблему.

Гидеон все успел обсудить с женой.

— Я не могу помочь вам проникнуть в Хаддингтон.

— Понимаю.

— Но если вы видите реальную возможность пробраться туда и выбраться обратно живым, то я одолжу вам коня.

Молчание. Лаймонд глубоко вздохнул:

— Догадываюсь, что вы имеете в виду. Не буду надоедать вам изъявлениями благодарности. Это очень много для меня значит.

— Знаю. Что вы собираетесь делать?

— Поеду к Джорджу Дугласу, — медленно ответил Лаймонд. — Надеюсь, что смогу на него повлиять… И попытаться вытащить Харви. Если затея провалится, полезу туда сам.

— Но как же! — невольно воскликнула Кейт, и взгляд Лаймонда обратился к ней.

— У меня действительно нет выбора.

Кейт не знала, что сказать.

Гидеон распахнул дверь.

— Поезжайте! Я торопился изо всех сил, но неизвестно, сколько он протянет. Поспешите! Кейт…

Она уже стояла на пороге.

— Я соберу все, что потребуется.

Вскоре Лаймонд вскочил на коня, и супруги смотрели, как он промчался к воротам и махнул на прощанье рукой.

— Идиоты! — пробормотал Гидеон. — Проклятые шотландские кретины в Эдинбурге! Потерять такого человека!

Они вернулись в дом и занялись привычными делами, в то время как жеребец Гидеона, взмыленный, несся вперед, закусив удила, меж зеленых холмов по узким долинам, ведущим в Шотландию.

Пока Лаймонд находился в Нортумберленде, Уилл Скотт сбился с ног, разыскивая его на севере Англии. Он долго наблюдал за замком Уарк, пока не убедился, что Лаймонд вряд ли появится на месте знаменательной встречи. Он посетил ферму, где его приняли в банду, и все потайные места, которые успел основательно изучить за девять месяцев.

Только дважды он натолкнулся на других членов шайки, с которыми немало времени провел бок о бок. Лэнг Клег, гнавший перед собой целый табун изможденных кляч, радостно его поприветствовал и вкрадчиво спросил, правда ли, что он не поделил с Лаймондом деньги и проломил тому голову. Скотт промычал что-то невнятное и постарался уехать как можно быстрее. В другой раз в него чуть не угодила выпущенная кем-то украдкой стрела, пока он осматривал одно из укромных местечек, где разбойники имели обыкновение прятать фураж. Уиллу не удалось узнать, кто это был, да он и не особо старался.

Через две недели после нелицеприятной встречи с Сибиллой в замке Трив Скотт с пустыми руками и исполненный мрачных предчувствий вернулся в Бранксхолм, где на него наткнулся лорд Калтер, заехавший по делам к Бокклю.

— Уилл Скотт!

Юноша поднял глаза. Мощная, массивная фигура, пронзительные серые глаза, прямые волосы — все это казалось фантасмагорическим наваждением, памятью о блистательной минувшей зиме — бегство, лес по дороге в Аннан и крик Лаймонда: «Ричард! Ты бросил вызов!»

Скотт не спеша поднялся, а Ричард внезапно с силой вцепился ему в плечо и больно сжал.

— Паршивый щенок, где он?

Скотт сделал то, чему его учили, ловким рывком вывернулся из ручищ Ричарда и отскочил на безопасное расстояние.

— Я вернулся домой не для того, чтобы меня лапали руками, — ухмыльнулся Скотт. — Полагаю, отец в отъезде.

— Твои гнусные манеры вполне приличествуют мерзкому подонку, в которого ты превратился стараниями моего братца. Ты привез с собой твоего хозяина?

— Что, снова? — нагло удивился Скотт. — Я уже привозил его в Трив в начале месяца — разве вам не говорили? Как часто мне предстоит это повторять?

Лорд Калтер, оставаясь внешне таким же бесстрастным, поинтересовался:

— Так где же он?

Скотт пожал плечами:

— Кто знает? Линлитгоу? Лондон? Мидкалтер? Он сбежал.

— Из Трива! — вскричал Ричард.

— Ага, из Трива, — хрипло прозвучал новый голос.

Бокклю, обливаясь потом, в одной сорочке ввалился в комнату, чихнул и крикнул, чтобы подали что-нибудь выпить.

— Открыл задвижку и смылся. Подумать только, замок Трив оказался дырявым, как решето. Видите, Уилл вернулся. Именно Уилл спас вашу жену от Лаймонда.

Это он добавил совершенно напрасно.

— Настоящий подвиг Геракла, я уверен, — саркастически улыбнулся лорд Калтер.

Сэр Уот слишком поздно сообразил, что бесполезно стараться расположить его милость в пользу человека, который видел вместе его жену и брата. Он прекратил попытки и осведомился:

— Вы приехали ко мне? Садитесь, садитесь. Я в полном вашем распоряжении. Я собирался отвезти этого дуралея в Эдинбург, чтобы испросить для него официальное помилование. Что-нибудь случилось?

Ответ был краток:

— Решено в понедельник напасть на английский гарнизон в Хаддингтоне.

Сэр Уот отставил кружку с элем, его лицо, покрытое шрамами, встревоженно напряглось, вокруг глаз собрались морщины.

— Подождите минутку. Французы согласны атаковать?

— На определенных условиях. Вы услышите о них завтра. Они хотят основные крепости, конечно, Данбар, Эдинбург, Стерлинг. Они уже получили Думбартон.

— С высочайшего соизволения ее французского величества. Хо-хо! Ладно, они могут забирать себе Данбар, но будь я проклят, если они переступят порог двух остальных. Что еще им угодно?

— То, чего они всегда требовали, — понизил голос лорд Калтер. — Но мы обсудим это в другом месте.

Бокклю так увлекся расчетами, что не обратил внимания на последние слова. Но Скотт вскочил:

— Естественно, каждый, кто связан с Лаймондом, на подозрении. Я пойду.

Дверь хлопнула, когда Бокклю, очнувшись, взревел:

— В этом нет никакой необходимости! Черт, вы что, спятили! Именно этот парень сдал нам Лаймонда!

Выражение лица Ричарда не изменилось.

— Я не хотел оскорбить вас, Уот. Но секрет такого свойства, что им нельзя рисковать! Для Шотландии настал момент удовлетворить основное требование французов, то есть…

— Отправить принцессу во Францию.

— Да. Дабы она получила воспитание при французском дворе и сочеталась браком надлежащим образом, как ее мать и французский король сочтут нужным. Если мы и парламент дадим согласие. В противном случае французский флот поднимет якорь и отправится домой, не дав сражения.

Ричард внимательно изучал насупленные брови, орлиный нос и упрямый подбородок своего собеседника.

— Вы согласитесь, Уот? Вы на чьей стороне?

Бокклю вскинулся, нетерпеливо постукивая по столу:

— На той же, что и вы: какой здесь может быть выбор? Протектор кажет свою гнусную рожу у Кэнонгейта, а Франция с досады заигрывает с императором. Нас затравили, как лису в норе… и нам пора свыкнуться с этим. Вы где-то остановились в городе?

— Я снял дом на Хай-стрит.

— А Сибилла? — поинтересовался сэр Уот, продемонстрировав блистательное отсутствие такта.

— Я не имею никакого представления о том, что делает моя мать, — сухо ответил Ричард. — Мы с ней не виделись некоторое время.

— Она отвезла вашу жену обратно в Мидкалтер, — продолжал Бокклю, наморщив нос и причмокнув так, что борода его встала дыбом. — Вам не приходило в голову, что ваш брат намеренно вбивает клин между вами и вашим семейством? Если так, то вы играете ему на руку.

— Я спрошу у него, когда разыщу, — усмехнулся Ричард.

— Черт! — засмеялся Бокклю. — Рад слышать, что он протянет достаточно долго, чтобы поговорить с вами.

— О… он протянет, — процедил Ричард. — Еще долго после того, как его поймают. Я не спешу. Вовсе нет.

— Бедняга, — небрежно кинул Бокклю и допил эль.

На следующий день в Эдинбурге за закрытыми дверями было решено, что юная королева Мария отправится во Францию как можно быстрее при соблюдении максимальной осторожности.

План был гениален в своей простоте. Через восемь дней четыре галеры, стоящие у крепости Форт, снимутся с якоря и поплывут не на юг, а вокруг северного побережья Шотландии. Пристанут они у Думбартона на западе, где королева поднимется на борт. Итак, пока лорд Грей и английский флот будут сторожить пустую мышеловку, французские галеры спокойно отплывут восвояси.

Совещание закончилось мирно. Лорд Калтер, покидавший Холируд вместе с Бокклю, столкнулся с Томом Эрскином и ласково положил руку на плечо.

— Какие-нибудь новости о Кристиан?

Том перевел глаза с лорда Калтера на Бокклю и обратно.

— Она в Берике.

— Да, тебе повезло, — бодро пошутил сэр Уот. — Придется раскошелиться, чтобы выкупить ее, но ты, наверное, получишь ее обратно прежде, чем иссохнешь вконец.

Ответной улыбки не последовало. Том произнес устало:

— Мы только что получили послание лорда Грея. Им не нужен выкуп, они предпочитают обмен.

— Что? — возмущенно переспросил сэр Уот. — Обмен? Но на кого? На кого? Мы не брали пленных со времени их последнего нашествия.

— Они полагают, что у нас кое-кто есть, — сухо пояснил Эрскин. — Они хотят Лаймонда.

Сэр Джордж Дуглас обосновался в Лонмаркете. Он вернулся из Холируда в приятном расположении духа. Его казна пополнилась значительной суммой французских денег: д'Эссе заплатил их за его и лорда Ангуса неустанный интерес к шотландским делам. В его сумке имелось сопроводительное письмо для гонца, позволяющее тому свободный проезд в Англию, дабы выразить графу Ленноксу и племяннице сэра Джорджа, графине, его горячую просьбу о мягком обращении с его младшим сыном и о его скорейшем возвращении.

Он заехал домой — и обнаружил там Хозяина Калтера.

Лаймонд был измучен, что явственно проступало в выражении его лица и в том, что обычно мягкий голос звучал жестко. Он требовал доставить Сэмюэла Харви. Он четко дал понять, что это шантаж и что он не собирается ничего предлагать взамен, кроме молчания.

Сэр Джордж напряженно размышлял. Он подошел к буфету и, как когда-то в Танталлоне, наполнил два бокала вином и поставил на стол.

— У вас такой вид, как будто вы проделали изрядный путь, и, следует заметить, совершенно зря. Боюсь, что никто на этом свете не удостоится чести беседовать с Сэмюэлом Харви, господин Кроуфорд. Харви мертв.

Лаймонд не прикоснулся к вину, но его необыкновенное самообладание не покинуло его в эту минуту. Спустя мгновение он твердой рукой поднял бокал и спросил:

— Вы можете это доказать?

Так получилось, что Дуглас мог, и доказательство выглядело убедительно, потому что — редкий случай для насквозь лживой натуры Дугласа — то, что он сказал, было чистой правдой.

Когда слуги зажгли свечи и удалились, сэр Джордж обратился к Лаймонду, погруженному в глубокую задумчивость:

— Что вы теперь будете делать?

Тот безразлично отозвался:

— Есть, спать и тратить деньги, как все.

Наступила долгая тишина. Затем Дуглас, вертя в пальцах бокал так, чтобы в нем заиграл свет, мягко проговорил:

— Вы знаете, что Грей предложил обменять жизнь Кристиан Стюарт на вашу?

На этот раз реакция была мгновенной. Лаймонд резко повернулся и поставил пустой бокал на стол.

— Нет, я не слышал. — Он стоял, не спуская с сэра Джорджа широко открытых глаз.

Дуглас, взглянув на него, предпочел развить свежую тему в присущей ему мягкой, изысканно вежливой манере.

— …По-своему забавно, господин Кроуфорд. Если бы вы не проявили свой незаурядный ум в Хериоте, Далкейт никогда бы не атаковали.

Лаймонд слушал его не прерывая. Сэр Джордж, злорадно наслаждаясь своим превосходством, заключил:

— Возможно, пожизненное заточение в Англии — это лучшее, что могло с ней произойти… Я подразумеваю, что вам не следует поддаваться благородному порыву и ехать в Холируд, чтобы вас могли обменять на нее.

Лицо Лаймонда оставалось бесстрастным.

— Если мне так заблагорассудится, я предстану перед судом, хотя и поставлю тем самым вас в неловкое положение.

— И сделаете вашего брата убийцей? Обречете вашу благодетельницу на пожизненное заключение? Плохо продумано. Посмотрим на дело с практической точки зрения. Вы согласились бы сдаться лорду Грею?

— Почему вы спрашиваете? Хотите, чтобы вам принадлежала честь меня выдать?

Едва ли не впервые в жизни сэр Джордж был совершенно искренен.

— Да. Я нуждаюсь в благосклонности лорда Грея и с легкостью могу все устроить именно сейчас. На заре в Берик отправится гонец с письмами к моей племяннице и ее мужу. Вы можете присоединиться, потому что в охранной грамоте сказано, что гонца сопровождает один солдат.

Сэр Джордж, хорошо изучив Лаймонда, знал, что тот не удержится от подобного жеста, и все же смутился, уловив в его глазах отблеск насмешливого презрения.

— Старую заезженную клячу сдают на живодерню. Что бы я мог возразить?

Сэр Джордж облегченно вздохнул:

— Так вы поедете? Поедете с моим человеком в Берик, чтобы обменять себя на эту девушку?

— Именно так я и сделаю, слово в слово: тушите свечи, звоните в колокола. Конечно, поеду. Для чего же еще я появился на свет? — произнес Лаймонд с горькой решимостью.

На следующее утро Лаймонд, безоружный, покинул эдинбургский Бристо-Порт с курьером, который вез письма сэра Джорджа и его охранную грамоту.

Утро выдалось по-летнему теплым: булыжники мостовой блестели от влаги, крыши домов мирно окутал туман. На улицах еще не было ни одного ворчливого старого вояки из тех, кто готовился начать летнюю кампанию.

Когда первые лучи солнца проглянули сквозь пелену тумана, в домах наметилось оживление. Дымок закурился над трубами, и водовоз на скрипучей телеге мерно протрусил вдоль Хай-стрит, оставляя сияющие, как серебряные шиллинги, капли воды на мостовой. Он вынужден был посторониться, когда мимо него пронеслось несколько всадников, одетых в цвета Эрскинов. Всадники остановились у дома лорда Калтера. Том Эрскин, спешившись, колотил в дверь, пока ее не открыли.

Он оставался внутри менее десяти минут. Ричард, еще лежавший в разворошенной постели, едва поняв, о чем идет речь, вскочил и бросился одеваться.

Во дворце был обнаружен шпион, тщательно замаскированный, и он не только подслушал заседание королевского совета, но был в курсе последующих распоряжений о бегстве королевы во Францию. Его разоблачили, гнались за ним, потеряли из виду, затем наконец схватили, перебудив половину города.

Расхаживая, Эрскин торопливо излагал суть дел:

— Хуже всего, черт возьми, что он успел передать донесение. Это известно. Теперь у него выпытывают, кому он передал сведения.

— А если информация уже просочилась за пределы Эдинбурга? — Вскочив, Ричард надел сапоги и закрепил шпагу на перевязи.

— Наша задача — выследить возможного гонца. Причем незамедлительно. — И в сопровождении лорда Калтера Том Эрскин поспешил на улицу.

В замке тем временем энергичными методами велось дознание. Когда появились лорд Калтер и Том Эрскин, шпион уже во всем признался.

Все планы, намеченные прошлой ночью, были тщательно записаны и отправлены лорду Грею этим утром со специальным курьером, который направлялся в Англию с охранной грамотой и письмами от сэра Джорджа Дугласа.

— Дуглас! — вскричал при этих словах Калтер и поймал на себе раздраженный взгляд правителя, который стоял тут же, серый от бессонной ночи, в измятой одежде.

— Чистая случайность, как мне сказали. Что ж, посмотрим! Эрскин, Калтер: вы должны поймать этого человека. У него час форы, он уехал из Бристо-Порта. Вы понимаете, что произойдет, если бумаги попадут к лорду Грею.

— Не попадут, — отрезал Том Эрскин.

Адам Ачесон, который во весь опор скакал на поджарой, стройной кобыле в сторону Берика с письмами сэра Джорджа в кармане, был человеком, не имеющим ни крыши над головой, ни семьи. Но у него были дружки-собутыльники в каждой пивной между Абердином и Гулем, и он обеспечивал выпивкой их и себя благодаря своей сноровке, готовности безостановочно скакать двенадцать часов, если потребуется, а при допросах молчать, как рыба.

Если он и был удивлен, когда ему в последний момент навязали спутника, то не имел повода возражать. Ачесон произнес, когда они тронулись в путь:

— Я получил приказ доставить пакет лорду Грею лично и как можно быстрее. Если лорда нет в Берике, будем искать его, пока не найдем. Надеюсь, вы готовы к трудной дороге.

Его спутник не спорил.

— Скачите так быстро, как считаете нужным: я всюду следую за вами.

И бок о бок под палящим солнцем Адам Ачесон и Лаймонд молча понеслись вперед.

Те же горячие лучи нагревали стальные кольчуги воинов из отряда Эрскина — жара нагнетала и без того напряженную атмосферу этого беспокойного утра. Лорд Калтер и Том Эрскин без стягов и штандартов, всего лишь с дюжиной воинов галопом скакали на юг.

В ходе расспросов в Бристо-Порте впервые проскользнуло, что они гонятся за двумя людьми: «чернявым, коренастым парнем на гнедой кобыле и стройным светловолосым на кауром жеребце». Первый соответствовал имевшемуся у них описанию человека, который вез бумаги.

В Линтон-Бриг они снова остановились: им посчастливилось найти пастуха, который рано поднялся, чтобы выгнать стадо.

— Да, сэр, видел, и довольно давно: они пронеслись, как две стрелы…

В Данбаре они позавтракали, не слезая с коней, заново наполнили фляги. Какой-то коробейник добавил еще одну деталь к портрету:

— Мне прямо в голову ударило, сэр, такие они разные: черный крепыш и этот красавчик блондин — ни дать ни взять ворон и голубок на одной ветке.

Ричард вскочил в седло и пришпорил коня. Эрскин посмотрел на него внимательно, но молча последовал за ним.

В Иннервике описание подтвердилось, в Кокбернспате они узнали новые подробности. Том Эрскин, бросив взгляд на лицо спутника, отвел глаза. Залитое холодным потом лицо лорда Калтера стало мертвенно-бледным, а в его глазах и сжатых губах проступило выражение дикого, мрачного торжества. Улыбаясь, он поднял правую руку и резко хлестнул коня по крупу.

— Я так и думал, — проговорил он. — Человек на кауром жеребце — мой брат.

В то время как эти двое мчались к югу, преследуемые по пятам, еще один небольшой отряд выехал из Берика: неспешно движущаяся кавалькада, богато разукрашенная флагами. Маргарет Леннокс отправилась на юг и повезла с собой Кристиан Стюарт.

Накануне в ходе бурного объяснения с лордом Греем леди Леннокс узнала, что Харви скончался. Более того: Кристиан Стюарт, возвратившаяся в Берик в ожидании выкупа, непозволительно долго оставалась наедине с раненым. Вследствие этого разговора лорд Грей неохотно дал согласие на то, чтобы Маргарет Леннокс отвезла Кристиан Стюарт в замок к себе домой в Темпл-Ньюсам.

Таким образом, пока Лаймонд и его брат приближались к границе, Кристиан Стюарт, удаляясь от них, прибыла в замок Уаркуорт, который был первым этапом в ее длительном путешествии на юг. Здесь, высоко над изогнутой сияющей бухтой, она лежала под пыльным пологом, слушая, как покачиваются у причала лодки, вдыхая свежий запах моря, и спрашивала себя, не выдала ли она что-нибудь в течение безостановочного допроса, длившегося целый день.

Она рассказала о том, как приняла Лаймонда в Богхолле, чтобы хоть как-то объяснить, почему ей понадобился адрес Харви. Она всего лишь слегка опечалилась, когда ей поведали о беспутном поведении ее протеже. Ей, приложив немало усилий, удалось скрыть ярость и страх, когда Маргарет сообщила, что именно жизнь Фрэнсиса Кроуфорда сочли достаточной ценой за ее свободу.

Бежал ли он из Трива? Если да, то окружавшие ее люди ничего об этом не знали. Если нет, то королева-мать, подстрекаемая Эрскином и леди Флеминг, конечно, согласится обменять Лаймонда, и он бесславно погибнет.

Хуже всего, если он бежал, и, узнав о том, что ее взяли в плен, добровольно сдастся. Она вполне сознавала, что в соответствии с его кодексом чести Лаймонд так и поступит: он сделал бы то же самое для Уилла Скотта, Джонни Булло, любого из тех, кто, помогая ему, попал бы в трудное положение.

На следующий день после полудня они прибыли в Ньюкасл, и первый голос, который она услышала в этой новой тюрьме, принадлежал Гидеону Сомервиллу.

Этим вечером в Берикшире охотники уже почти схватили вожделенную добычу, когда след внезапно затерялся, и, наводя справки, Том Эрскин и лорд Калтер обнаружили, что многочисленный отряд всадников только что направился на север.

Именно Ричард проследил путь этого отряда, а наткнувшись на первого попавшегося бродягу, заставил его разговориться. Когда в сумерках он присоединился к Тому Эрскину, его лицо казалось совсем измученным.

— Этот отряд движется в Хаддингтон, их дозорные схватили тех, кого мы ищем, Уилстроп ознакомился с охранной грамотой и приказал отпустить их, но они направились не в Берик.

— Не в Берик!

— Нет. Лорд Грей в Ньюкасле и собирается в Гексем, чтобы получить подкрепление от лорда Уортона. Наши двое гонцов поскачут прямиком в Гексем, а это меняет дело.

— Что? — переспросил Том Эрскин, окончательно осознав сказанное. Они должны были схватить эту парочку прежде, чем те достигнут Берикшира. Теперь им придется повернуть к Ламмермуру и длина пути сразу удваивается.

— Эти люди знают, что за ними погоня. Авангард Уилстропа заметил нас, но решил не смешиваться.

Эрскин покачал головой:

— Что из того? Они предполагают, что мы поедем в Берик, а не в Гексем.

Лорд Калтер яростно возразил:

— Вы не знаете моего брата. Он не дурак. Во всей Британии лорд Грей не смог бы найти лучшего помощника.

Прибыв в Ньюкасл в ту же пятницу, Гидеон Сомервилл обнаружил, что лорд Грей уехал в Гексем и там ожидает его. В то же время он выяснил, что графиня Леннокс находится в городе с Кристиан Стюарт в своей свите. Гидеон, который мысленно дал зарок избегать ее милости, изменил решение.

Только пять минут он оставался с Кристиан Стюарт наедине, но этого хватило, чтобы узнать о сделке, где на карту была поставлена ее жизнь.

Кристиан доверяла ему, и Гидеон не мог не ответить ей тем же.

— Лаймонд свободен, — рассказал Гидеон. — Он направился к Джорджу Дугласу, чтобы попытаться получить доступ к Харви.

Она едва совладала с собою.

— Но Харви скончался. Он умер еще во вторник.

Он понял причину охватившего девушку страха.

— Кроуфорд выехал к Дугласу во вторник. Я полагаю, что сэр Джордж не преминет сообщить ему о требовании лорда Грея. Это ужасно… но либо вы погибнете, либо он.

— Думаете, они осмелятся ко мне прикоснуться? — презрительно рассмеялась Кристиан. — А если и посмеют, что это меняет? Его надо остановить. Но как?

«Но как?» — оставалось неясным и на следующий день, когда Гидеон со смешанным чувством узнал, что ему тоже надлежит ехать в Гексем. Встреча лорда Грея с Уортоном должна была быть украшена присутствием графа Леннокса, и графиня, узнав, что только двадцать миль отделяют ее от супруга, решила к нему присоединиться, вместо того чтобы ехать прямо домой. Леди Кристиан, ее служанки и охрана — а вместе со всеми и Гидеон — последовали за ней.

Не возлагая на эти меры радужных надежд, Сомервилл провел часть ночи, претворяя в жизнь маленький план. Он послал своего человека на север от Ньюкасла на случай, если Лаймонд попытается догнать девушку, и еще небольшой отряд из числа его челяди прочесывал соседние дороги, ведущие из Шотландии к Гексему в безнадежной попытке хоть здесь задержать Лаймонда.

Это был жест отчаяния. Скорее всего Лаймонд направится прямо в Берик, и там его схватят так или иначе. Пока его подручные рыскали по лугам вдоль реки Тайн, Гидеон, погруженный в думы, трусил в арьергарде, оставив Маргарет Леннокс и Кристиан Стюарт вдвоем, — один маленький просчет, которого он так и не смог себе простить.

Ночью накануне отъезда леди Леннокс и ее эскорта из Ньюкасла две группки измученных людей заночевали в Редсдейлских холмах ближе друг к другу, чем они могли предположить, а на заре самый выносливый из них всех проснулся и приподнялся на локте.

Ачесон безумно сожалел, что взялся за это поручение. Он не рассчитывал на то, что придется уходить от погони по бездорожью. Кроме того, он был вынужден тратить массу времени, чтобы замести следы, кружа по проклятым холмам, и поэтому письмо, которое следовало доставить в четверг, все еще лежало у него в кармане. Это навело гонца на мысль сделать то, о чем он размышлял весь предыдущий день. Убедившись, что его спутник спит, Ачесон вытащил третье письмо, которое он должен был передать только лично в руки лорду Грею, и взломал печать.

Вскоре он разбудил своего спутника и, взгромоздившись на измученных лошадей, они начали последний этап путешествия. Была суббота, двадцать третье июня, и день выдался замечательный.

Менее чем через полчаса одиссея мистера Ачесона закончилась удивительным образом. Им преградили дорогу.

Ачесон успел наполовину обнажить меч, чтобы сразиться с незнакомцами, когда его молчаливый попутчик остановил его, рассмотрев герб нападавших.

— Подождите! — крикнул Лаймонд. — Вы искали меня?

Это были люди Сомервилла.

Ачесон позволил им переговорить. Вряд ли Лаймонд был важной персоной, однако же в сложных обстоятельствах он проявил недюжинную смекалку. Вдобавок они проделали большой путь за утро и Ачесона мучила жажда. Он спешился и уселся, обмахиваясь сорванной веткой и вовсе не ожидая резкого тона повернувшегося к нему человека.

— Какая жалость! Мне все же придется вас покинуть. Я решил не ехать дальше, — заявил Лаймонд.

Ачесон быстро выхватил меч. Это было не его дело, но он привык держать сторону своих хозяев.

— А как же обмен?

— Позже, — безмятежно ответил Лаймонд. — Для начала мы заедем ненадолго к одному моему другу.

— Тогда наши пути расходятся, — рассудительно заметил Ачесон. — Я поеду дальше один.

— И расскажете, что я брожу здесь неподалеку? Боюсь, мы никак не сможем на это согласиться, — любезно улыбнулся Лаймонд и подошел поближе. Ачесон зарычал и кинулся вперед, но два быстрых удара — один по костяшкам пальцев, другой по голове — остудили его задор, если не уничтожили гнев.

Ему завязали глаза, разоружили, посадили на лошадь и крупной рысью помчали по болотам в Флоу-Вэллис.

Кристиан подметила, что Симон Богл стал необыкновенно мрачен, когда они направились в Гексем. Симон ехал молча, держа ее длинные поводья, и не отозвался на приветствие, хотя Кристиан дважды повторила его. Сдержанность мальчика с лихвой окупалась сладкими речами Маргарет Леннокс, которая без умолку болтала, пока отряд безмятежно проезжал одну узкую долину за другой.

После полудня проступили острые углы, напряжение усилилось. Разговор неожиданным образом перекинулся на жениха Кристиан.

— Конечно, такая разница во внешности: бедный Том. Не стану вас разочаровывать, — разглагольствовала леди Леннокс. — В конце концов вы с ним помолвлены. Хотя и питаете слабость к нашему общему другу, учитывая то, что вы сделали для него в Хаддингтоне.

— Я думаю, что сделала бы то же самое для любого, попавшего в беду.

Маргарет расхохоталась:

— Вы необыкновенная девушка! Проводить целые дни у постели умирающего, только чтобы узнать его адрес.

Кристиан безмолвствовала.

— Или дело не в адресе? — Глаза леди Леннокс вспыхнули. — Сим рассказывал совсем другое прошлой ночью. Мне нравится ваш юный страж, дорогая, но он совсем не умеет пить.

— Сим, — простонала Кристиан. — Боже мой…

Сим завопил:

— Я был пьян. Я не знал, что говорю.

— Он, конечно, был пьян, — холодно подтвердила Маргарет.

Кристиан жалобно повторила:

— Сим… — и осеклась.

Он пробормотал:

— Что тут поделаешь? Мне не сдержаться, когда выпью эля.

Кристиан овладела собой:

— Это не имеет значения. Леди Леннокс, я во многом завишу от Сима. Ничто, конечно, не может помешать вам шушукаться с моими слугами, если вам угодно, но я предпочла бы, чтобы вы не спаивали самых молоденьких из них в своих целях.

Беспомощная, жалкая попытка. Маргарет вкрадчиво осведомилась:

— Я вас побеспокоила? Прошу прощения. Нет ничего зазорного в том, чтобы выслушать исповедь умирающего даже в том, чтобы записать ее, заверить подписью священника и припрятать в надежном месте. Кстати, куда вы ее спрятали? Не волнуйтесь. У нас хватит времени, чтобы вас обыскать, дорогая, в Гексеме.

Они помолчали. Потом слепая девушка произнесла с расстановкой:

— Мне нечего опасаться. Харви признался во множестве грехов, но меня это не касается. Если он что-то и подписал, то, наверное, отправил своим родственникам на юг. Зачем бы мне понадобились эти бумаги? Если вы мне не верите, то я настаиваю, чтобы меня обыскали.

— Весьма благоразумно с вашей стороны, — радостно подхватила Маргарет Леннокс. — Я вам не верю, разумеется: вы, конечно, очень изобретательны, но я прикажу обыскать вас самым серьезным образом.

Сим, очнувшись от своих печалей, внезапно вмешался:

— Обыскать! Только попробуй тронь ее, шлюха! Попытайся дотронуться до кого-нибудь из нас!

— Вы неправильно меня поняли, — засмеялась леди Леннокс. — Я не собираюсь сама пачкать руки о вас или вашу маленькую хозяйку.

Сим закричал:

— Что я наделал? Она мучает вас, что я наделал? Я не хотел — это все эль, — она спросила меня…

— Не расстраивайся, Сим! Боюсь, что ты совершил ошибку. Она вовсе не друг нам и… нашим друзьям.

Он застонал и прошептал:

— Хозяину Калтера? Она хочет навредить вам и ему?

— Да.

— Ей это не удастся! — выпалил Сим и перескочил на лошадь Кристиан.

Тяжесть его тела пригнула девушку вперед; ей стало трудно дышать. Она почувствовала, как Сим ухватил поводья покрепче и натянул их, крепко держа ее одной рукой за талию. Лошадь встала на дыбы, затрепетала и, понукаемая Симом, рванула и понеслась, как стрела, через весь отряд.

Ошеломленные, потеряв дар речи, всадники леди Леннокс застыли, затем беспорядочно ринулись в погоню по лугам и холмам вокруг Тайна, вопя во все горло.

У Кристиан перехватило дыхание. Придавленная к гриве коня, она совсем растерялась от неистовой скачки, волосы растрепались и упали на лицо, юбки хлопали по ветру. Сим перехватил руку, и Кристиан произнесла, тяжело дыша:

— Сим, глупец, возвращайся! Нас вновь захватят, и всем будет только хуже.

Вместо ответа Сим пришпорил лошадь:

— Я заварил эту кашу, мне ее и расхлебывать… Я вас спасу: надо только найти надежное место для бумаг… Вы можете их достать?

Она не могла. Признание Сэмюэла Харви, документ, существование которого она отрицала перед леди Леннокс, был зашит очень тщательно в ее чепрак. А они с Симом скакали на лошади вдвоем, значит, не могли настолько обогнать преследователей, чтобы перепрятать бумаги. Кристиан с усилием крикнула:

— Симон, останови лошадь и поворачивай назад! Ничего хорошего из этого не выйдет!

Он не отвечал. Потом к шуму, крику и топоту копыт прибавился странный свистящий звук. Он внезапно прекратился, раздался глухой удар, и Сим захрипел. Его хватка ослабла. Кристиан воскликнула:

— Симон!

Тело позади ее бессильно повисло, ноги зацепились за стремена, лошадь протащила его некоторое время за собой, и Сим с глухим стуком рухнул на вереск.

Лошадь, обезумев от страха, закусила удила и понеслась вперед.

Безжизненное тело чуть не увлекло Кристиан за собой. Однако, обнаружив, что произошло, девушка инстинктивно сжала лошадь коленями, вцепилась в гриву одной рукой, а другой пыталась нащупать упавшие поводья, но они ускользали. Лошадь скакала во весь опор, едва касаясь копытами земли, — вот она один за другим миновала холмы, взбираясь все выше и выше. Кусты обступали Кристиан со всех сторон, одна ветка царапнула щеку.

Кристиан что было сил держалась за гриву. Куда ее занесло? Не знакомые тропки из Богхолла в Калтер, не Стерлинг, не Думбартон, не Хай-стрит в Эдинбурге — к тому же всюду ее сопровождали Симон или Том, или Дженни Флеминг, мирно болтая, рассказывая обо всем, что попадется на пути.

Чужбина. Враждебная страна, где сама земля таит угрозу, а под деревьями и в кустах скрываются сонмы врагов. И главный враг, неодолимый враг — слепота…

Погоня отстала. Девушку обдувал свежий ветер, вдалеке запели птицы, их трели сливались со свистом ветра: казалось, поет сам воздух. Поющая пыль… Поющие пески… Вернется ли она когда-нибудь в Шотландию? К детям, к Сибилле, к человеку, из-за которого она сейчас несется сломя голову на неуправляемой лошади?

Позади нее раздался, постепенно замирая в воздухе, испуганный крик. Эхо многократно повторило его, пока он не затих окончательно.

Преследователям, в отличие от нее, были видны надвигающиеся развалины римской стены. Разросшиеся за пятнадцать веков запустения кусты дрока скрывали вырытый прямо за стеной ров глубиной в двадцать футов. Прежде чем затих крик ужаса, лошадь ринулась прямо на обманчивую преграду из кустов, прорвалась сквозь нее и рухнула в пропасть, скатилась по склону, несколько раз перевернулась и забилась в агонии на дне. Сверкнули темно-рыжие пряди, взметнулись белые руки и пропыленное платье — Кристиан вместе с лошадью стремглав падала вниз.

Маргарет Дуглас стояла и равнодушно наблюдала, как Гидеон бережно поднял искалеченную Кристиан, чьи рыжие волосы прилипли к лицу. Затем леди Леннокс в свою очередь склонилась у трупа лошади с острым ножом в руках и бесцеремонно обыскала сначала сумку Кристиан, а затем и конское снаряжение.

Маргарет сразу же наткнулась на пачку бумаг в чепраке, просмотрела их и так расхохоталась, что Гидеон строго взглянул на нее. Она сложила бумаги и запихала их обратно. Аккуратно это проделав, леди Леннокс вытерла испачканные руки.

Один из слуг Гидеона помог ему положить неподвижное тело Кристиан на его лошадь — пульс почти не прощупывался. Маргарет с любопытством взглянула на безжизненное лицо:

— Есть здесь поблизости дом, куда ее можно было бы отвезти?

— Мой дом неподалеку, — произнес Гидеон таким тоном, что даже Кейт вряд ли узнала бы его голос. — Пусть она хотя бы умрет среди друзей.

Маргарет была потрясена.

— Едва ли это моя вина, что один из лучников помешал пленнице бежать: за это я ему плачу. — Она протянула седло и чепрак Кристиан. — Заберите: возможно, ее семья захочет взять их.

— Это все, что вы можете сказать?

— Она была слепой: лучше уж ей умереть, чем мучиться! — яростно воскликнула Маргарет и вскочила в седло.

— Разве слепота — смертный грех? Я начинаю думать, что вина ее состояла в чем-то совсем ином, — задумчиво произнес Гидеон, глядя вслед отъезжающей свите.

Когда Лаймонд в третий раз переступил порог Флоу-Вэллис, Гидеон медленно спустился, чтобы поприветствовать гостя, и был поражен его живостью и энергией. Гидеон помрачнел еще больше.

— Простите, — извинился Лаймонд при виде хозяина. — Я прилип к вам и надоел ужасно. Qu'on lui ferme la porte au nez, il reviendra les fenetres [6]. Спасибо за послание: ваше имя недаром занесено в святцы, а слепая фортуна обессмертит его. Я попросил вашу прислугу запереть одного чересчур прыткого джентльмена, который сопровождал меня к лорду Грею. Где она? Можем ли мы ее освободить? И Бога ради, удалось ей добиться признания от Харви?

Положение оказалось хуже, чем Гидеон ожидал: Лаймонд ни о чем не догадывался. После затянувшейся паузы Лаймонд побледнел, и Гидеону ничего не оставалось, как выложить всю правду.

— Она попыталась спастись. Ничего нельзя поделать. Господи, лучше бы вы не встретили моих людей. — И, овладев собой, он добавил: — Произошел несчастный случай.

Как он и думал, выдержка не изменила Лаймонду, только черты его лица застыли и приобрели сходство с маской.

— Где она? — глухо спросил Лаймонд.

— Кейт с ней наверху. Кристиан умирает. Я проведу вас к ней.

— Спасибо, — машинально ответил Лаймонд и также машинально поднялся по лестнице за Гидеоном.

Гидеон рассказывал ему о случившемся, внимательно наблюдая за выражением лица молодого человека. Щеки Лаймонда слегка порозовели — впрочем, было жарко, но внутренние переживания никак не отражались на этой маске сфинкса.

Они миновали залитую солнечным светом музыкальную комнату, где в безмолвном ожидании застыли клавикорды, лютня и скрипка, и вошли в соседнюю спальню.

Кейт уже знала, как это случилось, и старалась помочь изо всех сил своей пылкой души, в надежде хотя бы облегчить страдания раненой.

Она оказала девушке необходимую помощь, переполненная сочувствием к мукам умирающей, мысленно восхищаясь проявленным той мужеством. Если в душе Кейт и зародилось какое-то подозрение, то оно вскоре исчезло, уступив место страстному желанию помочь, — Кейт села рядом с постелью Кристиан и принялась спокойно записывать последние распоряжения, которые та произносила ясно и четко, без малейших следов тревоги.

Совесть Кристиан была чиста. Самую жестокую боль ей причиняла гибель Симона. Кроме этого, ей не в чем было раскаиваться, не о чем сожалеть: высказав все необходимое, она в задумчивости помедлила минуту:

— Знаете, когда ты слепа, жизнь полна всяких забавных неожиданностей, но я не думала, что придется умереть вдали от родных и близких, на чужой стороне. — Ей даже удалось улыбнуться, и она добавила: — В сущности, это не важно. Мы все живем и умираем одинокими, не правда ли? Кто-то вошел?

Кейт не слышала шагов Лаймонда. Он бережно погладил разметавшиеся по подушке пряди темно-рыжих волос и сел в кресло рядом с кроватью.

— Не стоит преувеличивать. Один из близких вам людей рядом.

Девушка не умела так владеть собою, как Лаймонд. Лицо ее исказилось, в глазах появились слезы. Она зажмурилась и произнесла дрожащим голосом:

— Просто колдовство. Вы прислушиваетесь к самым тайным помыслам.

— Нет, я спешу на голос милосердия, которым славится дом во Флоу-Вэллис… Господи, что вы обо мне должны были подумать после той околесицы, которую я вынужден был нести в Триве?

Слабая улыбка мелькнула на ее бледном личике.

— Вы считали, что вас повесят, и не хотели, чтобы на меня показывали пальцем, как на девушку, доверившуюся преступнику. Вы поступили благородно.

— Вовсе нет. Это была часть заранее обдуманного хитрого плана. Подобно алхимику, мне оставалось добавить лишь последнюю каплю.

— Я осушила мою чашу до дна, — возразила Кристиан. — И вы единственный человек, который заставил меня сделать это. Если бы потребовалось, я снова поступила бы так же. Мне никогда не хотелось дожить до старости, пережить моих друзей и стать обузой для родных. Мне, правда, было немного грустно от того, что никто, пролистнув учебник истории, не воскликнет: «Тут течение времен повернулось из-за Кристиан Стюарт». Постарайтесь, чтобы это сбылось, если чувствуете, что вы передо мною в долгу. Обещайте мне не топить тоску в винной бочке: мы с вами оба многого добились, и не стоит сожалеть и казнить себя. Вы предсказали когда-то, что все мои желания сбудутся, помните? И они сбылись.

Его ответ был как удар хлыста.

— Несомненно. Господь сотворил меня для великих дел. Я избран Господом. Да видит он, твоим страданиям душа чужда, и этим пламенем я не сожжен.

Кейт вздрогнула от этих слов, а Кристиан жалобно воскликнула:

— Нет!

— Нет, — послушно согласился он. — Лишь одному Богу известно, почему вы считаете меня достойным ваших усилий, но мне не хватит наглости разрушить созданное вами. Когда я думаю о том, как блестяще разыгрывал безымянность…

Она вновь попыталась улыбнуться.

— Вы слишком благородны и, если бы догадались, что я знаю, кто вы, то исчезли бы навсегда. Поэтому я не позволила вам открыться в Инчмэхоме.

Лаймонд был столь же бледен, как и умирающая девушка, но голос его не дрожал.

— Я так признателен вам… Меня терзают угрызения совести из-за косвенных намеков в тех проклятых письмах. Если Агнес Херрис случайно прочтет написанное между строк, то может начаться гражданская война.

— Эрскин заставил ее уничтожить письмо… Это ваша рука? Она холоднее моей. Ведь я просила вас не принимать все так близко к сердцу,

Кристиан внезапно вздрогнула и приподнялась на подушке.

— Я совсем потеряла рассудок. Послушайте: мне удалось кое-что раздобыть для вас. Бумаги зашиты в мой чепрак. Господин Сомервилл покажет вам. Быстрее!

Ее лицо светилось нежностью матери, у которой наконец есть чем порадовать своего малыша.

Лаймонд взглянул на Кейт, поднялся и пошел к двери. Кейт услышала голос мужа в коридоре, затем удаляющиеся шаги обоих. Через несколько минут Лаймонд вернулся.

Теперь он не отрывал от Кристиан взгляда. Присев у кровати, он вложил ей в руку стопку бумаг, уголок которых был залит кровью, как с ужасом заметила Кейт.

Лицо Кристиан светилось.

— Вы прочли их? Здесь все, что вам нужно?

— Я прочел. Но как… — потрясенно прошептал Лаймонд. — Как, черт возьми, смогли вы это проделать? Записать черным по белому, заверить время и дату… Вы угрожали ему? Отрезали уши и вымочили в уксусе? Пообещали заточить его наедине с лордом Греем на шесть месяцев?

Кристиан издала слабый смешок:

— Совесть мучила его. Он продиктовал все слово в слово и подписал. Священник заверил документ. Это то, на что вы уповали?

Тишина. Потом он воскликнул:

— Больше, чем я мог мечтать. — Лаймонд схватил руку Кристиан и поднес ее к губам, затем бережно сжал.

Кейт заметила у него в глазах странное оцепенелое выражение, как у змей, с которыми она как-то его неудачно сравнила. Охваченная ужасом, она онемела, глядя на то, о чем слепая не догадывалась.

Бумаги, которые Кристиан с таким трудам привезла из Хаддингтона, которые Маргарет Леннокс сочла не заслуживающими ее внимания и которые наконец попали к Лаймонду, оказались совершенно чистыми листами.

Кейт не издала ни звука. Кристиан, казалось, не хотела, чтобы та уходила. Кейт пришлось слушать, как они шептались о людях и вещах, ей не известных, но видела, что бедняжка счастлива, и не прерывала ее, хотя с каждым словом голос Кристиан слабел.

Кристиан, полностью отдавая себе отчет в происходящем, повернулась к Кейт.

— Я никогда не умела ждать. Это, наверное, потому, что я еще так молода. Может быть, музыка поможет скоротать время? Пусть кто-нибудь сыграет… Не вы, — покачала головой она, когда Кейт поднялась. — Мне так приятно, когда вы сидите рядом.

— Я останусь, конечно. Хотите, чтобы господин Кроуфорд сыграл для вас? Музыкальная комната рядом.

Кейт, несомненно, угадала желание Кристиан: та облегченно вздохнула.

— Сыграйте мне песню, которую однажды начали. Вы тогда не доиграли до конца, помните?

— О несчастном лягушонке. Разумеется, помню, — отозвался Лаймонд и выпрямился.

Кейт, взглянув ему в глаза, кивнула, ей почудилось, что он на грани срыва, но на него можно было положиться — он не совершит ошибок, пока Кристиан жива. Он склонился над Кристиан и, нежно взяв ее за руки, поцеловал в лоб.

— Бедный, несчастный лягушонок. На этот раз песня прозвучит в высокой башне и взовьется в небеса…

— Так весело, что радость снидет в сердце, и никто не заподозрит колдовства. Мне будет очень приятно…

Раздались первые звуки, и Кейт была потрясена тем, что они в себе заключали: яростной надеждой и любовью к жизни полнилась эта мелодия, и была она ярче солнца и мощнее морского прилива. Слушая эти аккорды, смелые, благородные, искрящиеся счастьем, было бы святотатством грустить.

Кристиан умерла, пока музыка звучала, умерла с сознанием исполненного долга, и последние смертные ее муки остались неведомыми миру. Кейт опустила светлый полог над кроватью, еле сдерживая рыдания.

Радость вам подарю,

мой друг, — вас благодарю

за дивное упованье:

пока жив, не оставлю вас,

и даже в мой смертный час

не померкнет воспоминанье.

Лаймонд продолжал играть, глаза его неподвижно смотрели вдаль. Кейт взглянула в окно л увидела, что отряд всадников медленно приближается к воротам. Лица их были подняты к окнам, а слух заворожен чудесной песней, как у спутников Улисса, околдованных сиренами. Кейт вытерла щеки, прошла немного вперед, и Лаймонд, заметив ее отражение в оконном стекле, поднял руки от клавиш.

Первый всадник согнулся, разговаривая с человеком очень маленького роста либо с ребенком. Мелькнуло бледное личико, голая рука указала на дом. Кейт стало страшно за неподвижно сидящего у клавикордов Лаймонда. Сложив, как для молитвы, руки, она облокотилась на клавикорды.

— Кристиан почила с миром.

— Правда? — переспросил Лаймонд.

— Думаю, она не кривила душой, говоря о радости.

Между тем группа воинов направилась к дому. После минутного замешательства двери распахнулись и они ворвались внутрь.

Лаймонд ничего не слышал. Он безвольно опустил руки и взял несколько аккордов.

—Лягушонок на кромку колодца залез — хамбл-дам, хамбл-дам, хамбл-дам.

— Вы так и не доиграли ей эту вещь, — грустно улыбнулась Кейт.

Дом наполнился шумом. Лаймонд молчал и не двигался, и в конце концов Кейт набралась решимости задать ему вопрос:

— Кто они? Чего они хотят?

Лаймонд давно видел, как всадники скачут по болотам: отдаваясь на волю гордых и страстных мелодий, он ощущал, как музыка поет на ветру, указывая охотникам след. Он обещал Кристиан поддержать ее песней родины в последнюю минуту и не нарушил слова.

— Что это? — взволнованно повторила Кейт.

— Что это? — переспросил Лаймонд. — Конец песни. Цапля съела лягушонка.

С этими словами исчезло, развеялось очарование музыки. Послышался грохот приближающихся шагов, скрип половиц, стоны распахиваемых дверей — и вот наконец настежь раскрылась дверь в музыкальную комнату.

— Ричард, мой брат, — представил вошедшего Лаймонд.

Да, лорд Калтер настиг свою жертву.

Широкоплечий, массивный, как бы вырубленный из цельного куска дерева, он казался героем древних саг, носителем первозданной ужасной силы. Он стоял неподвижно, устремив пристальный взгляд на мужчину и женщину у окна. В глазах Ричарда разгоралась тяжелая злоба, лицо светилось мрачным торжеством, вид долгожданной добычи привел его в восторг. Он не смог удержать радостного восклицания.

На мгновение Кейт показалось, что Лаймонд немедленно нанесет удар. Другая женщина на ее месте не выдержала бы и закричала, но чуткая Кейт догадалась, что крик будет последней каплей, которая вызовет всплеск ярости, столь явственно, физически ощущалась в воздухе жажда мести. Она затаила дыхание, оказывая Лаймонду молчаливую поддержку, пытаясь таким образом предотвратить надвигающуюся бурю, грозящую уничтожить их всех.

Ей это удалось. Лаймонд, невзирая на откровенную ненависть и неминуемую трагедию, сдержался и, быстро поднявшись, обратился к брату и остальным вошедшим:

— Знаю наперед, что вы скажете. «Ага, ого, наконец-то» — и все прочие злобные выкрики. Вам не терпится взяться за меня немедленно. В свою очередь, я могу сказать, что нахожу ваш приезд оскорбительным, а ваше присутствие здесь считаю святотатством, так что давайте на этом закончим обмен любезностями и поскорей уберемся отсюда. Если у вас есть что добавить, то лучше сделать это по дороге домой.

Слова канули в пустоту. Ричард не двинулся с места — его серые глаза влажно блестели, а на виске и на шее вздулись тяжелые вены.

— Спешишь поскорее убраться? Мы в любовном гнездышке, бьюсь об заклад. Кто эта шлюха?

— Это леди — хозяйка дома, — произнес Лаймонд до обидного спокойным голосом. — Эрскин, заставьте его спуститься. Кое-что произошло.

Ричард ядовито усмехнулся:

— В этом никто не сомневался.

— Позже, Ричард. У тебя будет время позабавиться. Эрскин…

Эрскин отозвался:

— Пойдемте, Ричард. Мы поймали его, нет смысла терять время.

Лорд Калтер не обратил на них внимания. Он прохаживался по комнате, потирая руки и улыбаясь. Кейт проскользнула мимо него и закрыла дверь в спальню.

— Здесь.

— Успокойтесь! — любезно отозвался Ричард. — И ты, мой маленький братец! Как тебе нравятся, Том, подвиги, которые он совершил за пять ужасных лет? Где кровать, интересно? Там, за дверью, куда нельзя заглядывать? В ней лежит другая шлюха, наверное?

С неожиданным проворством он ринулся к двери. Лаймонд рванулся, чтобы преградить Ричарду путь, — тот его оттолкнул, но не удержался и сам потерял равновесие. Остальные бросились на подмогу, и Лаймонда повалили на пол.

Его подняли на ноги, а Ричард, тоже встав, столкнулся лицом к лицу с молодой женщиной, которая захлопнула дверь в спальню у него перед носом.

— Не смейте входить и выслушайте меня сначала, неотесанный болван!

Ричард сбил ее с ног, впервые в жизни ударив женщину, и откинул желтый полог под кроватью.

Лаймонд, увидев его лицо, молча встал у двери. Кейт поднялась и подошла к креслу, прикрывая рукой разбитое лицо. Том Эрскин, пораженный тишиной, направился в спальню. Лаймонд вцепился в него своими длинными пальцами.

— Случилось несчастье. Мы пытались рассказать вам. Это Кристиан.

Эрскин без звука высвободился и встал на колени у постели.

Лорд Калтер отошел, оставив Тома. Вернувшись в музыкальную комнату, где его молча ждали смущенные шотландцы, Ричард кивком подозвал одного из них:

— Пошлите за тем человеком, как его, Сомервилл? Живо!

Затем он с каменным лицом повернулся к брату:

— Я не собираюсь пачкать тюремную камеру и оскорблять правосудие твоим видом. Ты не предстанешь перед судом. Смотри на солнце в последний раз: сейчас ты умрешь.

— Нет! — воскликнула Кейт и отняла руки от лица. — Вы не правы, С девушкой произошел несчастный случай, когда англичане везли ее под конвоем в Гексем. Когда приехал господин Кроуфорд, она умирала. Он сделал для нее все, что мог.

— Даже сыграл джигу у ее смертного одра. Мы же слышали, черт побери!

— То, что говорит моя жена, — чистая правда. — Гидеон шагнул в музыкальную комнату.

Ричард не повернул головы.

— Он обрек ее на публичный позор в Триве. Он обманул ее, скрыв свое имя. Сделал слепую девушку соучастницей предателя и убийцы, совратил ее…

Лаймонд резко перебил брата:

— Не заходи слишком далеко, Калтер. Ты прекрасно знаешь, что не можешь убить меня на месте, если только я не окажу сопротивления: иначе стоит кому-то шепнуть словечко в парламенте и ты сам предстанешь перед судом. Пускай толпа в Эдинбурге повеселится: я спокойно поеду с вами туда. В Гексеме половина английской армии. Я бы не хотел встретиться с лордом Греем, даже если тебя и прельщает подобная перспектива. И Бога ради, для начала уведи Эрскина из той комнаты.

Лорд Калтер его не слушал. Он спокойно отдавал ясные краткие приказы своим людям и Сомервиллу, который слушал, не разжимая губ. Закончив, Ричард повернулся к Лаймонду:

— Я никого не собираюсь убивать. Я предлагаю честный поединок. По всем правилам. Ты можешь предположить, будто у тебя есть шанс убить меня. Если так случится, то ты свободен, конечно.

Гидеон переглянулся с женой и произнес:

— Отвезите его в Эдинбург, как он просит. Он абсолютно прав — лорд Грей и лорд Уортон сейчас в Гексеме. Если кто-нибудь донесет, что вы здесь, вам не спастись. И, — резко добавил Гидеон, — вы не видели, как он владеет шпагой.

К Лаймонду вернулась его обычная дерзость:

— Ладно, ребята, не ссорьтесь! Я не буду драться.

— Я так и знал, что ты это скажешь, — заявил Ричард спокойно. Сомервилл, поколебавшись немного, вышел из комнаты, подталкиваемый двумя солдатами. — Предпочитаешь, чтобы тебя зарезали, как овцу?

— Предпочитаю спокойное, приятное путешествие в Эдинбург, где я предстану перед судом. Подумайте, насколько это продлит удовольствие.

Серые глаза Ричарда неподвижно смотрели на Лаймонда.

— Ты будешь драться, — сказал он бесстрастно, кивнул головой и вышел из комнаты, пропустив вперед Лаймонда и своих людей.

Кейт с застывшим лицом посмотрела им вслед, затем вернулась в спальню. Она взглянула на мужчину, стоявшего на коленях перед кроватью, нагнулась и тронула его за плечо.

— Господин Эрскин, пожалуйста, уходите.

Несколько мгновений он не шевелился. Затем поднял резко осунувшееся лицо, самые черты которого, казалось, изменило горе.

— Со мной все в порядке, — сказал он хрипло. — Как это произошло?

Кейт подвинула Эрскину стул, на который тот обессиленно рухнул, и приступила к печальному рассказу. Когда она закончила, Том помолчал, а затем с трудом произнес:

— Я не понимаю… До сих пор не понимаю — зачем она поступила так?

— Она бы пришла на помощь любому, правда? — осторожно ответила Кейт. — И ведь вы все единодушно заклеймили его, как негодяя… да?

— А кто же он, по-вашему?

— Ну ладно, — вздохнула Кейт. — Мне никогда не доставляло наслаждения прорываться сквозь тернии к звездам, и я не искала приключений на свою голову. Я прежде не видела девушку и ничего не знаю о том, какие отношения их связывали в прошлом. Но я могу смело утверждать, что он всегда говорил о леди Кристиан с уважением. Девушка пожелала, чтобы я оставалась с ними вплоть до ее кончины. Скажу вам: постыдной показалась бы сама мысль о том, что в их словах можно было бы сыскать следы вины и греха. Более того: вам должна я была передать все, что томило ее душу перед смертью, — вам и только вам принадлежали ее любовь и нежность.

Том медленно поднялся: казалось, он что-то понял. Но вымолвил только:

— Благодарю вас. Я рад, что вы были с ней. — И вышел не оборачиваясь.

Кейт разгладила смятые простыни и задумчиво произнесла:

— Этот, пожалуй, был почти достоин тебя. — И, отпустив полог, удалилась.

Смолоду Гидеон Сомервилл привык довольствоваться ролью наблюдателя. Другие менее разумные, более мелочные натуры вступали в изнурительную борьбу, завязывали споры, кичились физической силой. Но душе Гидеона, полной сомнений, его отточенному интеллекту претило вмешательство в судьбы себе подобных. Ему суждено было не раз испытать боль от собственной нерешительности.

Сегодня, столкнувшись с игрой чужих страстей, он как бы взвесил их в душе и молча отступил. Этот клубок ни он, ни кто-либо другой не был в состоянии распутать. Флоу-Вэллис — тюрьма. Слуги могли бы вмешаться по приказу Гидеона, можно было бы послать за подмогой в Гексем, но у него не было ни малейшего желания вступать в борьбу. Он спокойно попросил, чтобы жене позволили не присутствовать при бое, удостоверился, что за Филиппой присмотрят и ничто не испугает ее, а затем принес лорду Калтеру две шпаги равной длины и два кинжала.

Когда появилось оружие, Том Эрскин вернулся в зал и принял бразды правления.

Его присутствие всех отрезвило. За год он привык командовать: его отец, в конце концов, входил в круг наиболее близких к трону людей, его дед был Арчибальд, герцог Арджилл, его бабка и сестра родили сыновей двум королям. Он вошел в зал, и все взоры невольно обратились к нему. Том Эрскин спокойно произнес:

— Ричард, я обязан предупредить тебя. Этот человек — пленник ее королевского величества и должен ответить перед королевским судом за совершенные злодеяния. Чтобы вступить с ним в бой прямо сейчас, ты должен иметь веские основания. У тебя они есть?

— И ты, ты спрашиваешь меня об этом? Разумеется, есть.

— Расправившись с ним здесь, на чужой территории, в частном доме по причине личной неприязни, ты рискуешь предстать перед судом как убийца. Ты сможешь опровергнуть подобное заявление?

— Да, — кивнул Ричард. — И ты прекрасно это знаешь. Он везет с собой бумаги, грозящие погубить весь наш народ и даже, возможно, повлечь смерть королевы, если они попадут в Гексем.

Лаймонд, который безучастно смотрел в окно, барабаня пальцами по подоконнику, внезапно очнулся и повернул голову.

— Ложь!

Эрскин швырнул что-то ему под ноги:

— Это ваша скатка?

— Да.

— А письмо, которое было внутри, ваше?

Ничего не ответив, Лаймонд взял из рук Эрскина бумаги, которые, как было известно Тому и лорду Калтеру, содержали подробный план бегства королевы во Францию.

Он долго читал их, затем отдал обратно и задумался. Эрскин спросил:

— Ну?

— Этот парень со мной — Ачесон. Вы допросили его по поводу письма? Он заперт внизу.

— Да, — подтвердил Эрскин, — Мы его обыскали. Он везет два письма Джорджа Дугласа, касающиеся безопасности его сыновей. Ему вручили только их, об остальном он ничего не знает.

— Понятно, — покачал головой Лаймонд. — Этого следовало ожидать. Классическая уловка в такой ситуации — обвинить другого. Вы собираетесь прихватить его с собой обратно в целях безопасности? Настойчиво советую не упускать его из виду.

— Он подсунул тебе бумаги? — сочувственно осведомился Ричард.

— Что-то вроде того. Но дело обстоит еще хуже. Он знает содержание письма. Ради Бога, не позволяйте этому человеку присутствовать на ваших совещаниях только из-за того, что ему выпала честь очернить меня.

— А это так? — поинтересовался Эрскин и, неправильно истолковав молчание Лаймонда, повторил: — Так как же?

— Пусть все остается как есть, — бесстрастно ответил Лаймонд. — Виновен я в этом преступлении или нет. Ричарда уже ничто не удержит.

Это было расценено как признание, послышался возмущенный шепот, кто-то презрительно сплюнул.

Эрскин повернулся к Ричарду:

— Таким образом, у вас есть законный повод судить этого человека здесь и сейчас. Есть ли у вас личные причины учинить расправу на месте?

— Да.

— Каковы же они?

Ричард молчал, упрямо стиснув зубы.

— Заявите о них открыто, — резко приказал Эрскин. — Если мы должны будем устроить Божий суд, обвиняемый вправе узнать о них.

Лорд Калтер пробормотал, задыхаясь от ярости:

— Он опозорил нашу семью… стал вором, учинил поджог, напал на гостей под крышей моего дома. Он неоднократно покушался на мою жизнь.

Лаймонд сделал непроизвольное движение, и Ричард, посмотрев на него, закончил более уверенно:

— Он обесчестил мою жену и убил единственного сына.

Все молчали. Солнечный луч скользнул по лицам мужчин, переместился на пол и угас. Гидеон прикусил губу.

— Что вы можете ответить? — спросил Эрскин.

Лаймонд оставался спокоен.

— Вам предстоит выбор — убить меня здесь или казнить в Эдинбурге. Я не буду драться.

— Значит, вы признаете, что… — Эрскин умолк.

Тут вмешался Ричард:

— Подождите. Давайте проясним дело. Если один из нас отказывается драться, тем самым он признает, что обладает честью, которую надлежит защищать в бою?

— Обычно отказ расценивают именно так.

— Другими словами, он признает справедливость всех предъявленных обвинений? Ты со спокойной душой признаешься в предательстве, братец? В убийстве и в изнасиловании? В попытках убить брата?

— Я все отрицаю.

— Ты же не собираешься драться. Ты признаешься, что был… в связи с моей женой?

— Нет.

— Но ты же не собираешься драться. Ты признаешься, что соблазнил эту мертвую теперь девушку и превратил ее в слепую, покорную любовницу, а затем убил, когда она тебе надоела?

Эрскин поднял голову, но Лаймонд опередил его:

— Ты опасный маньяк, Ричард, и слишком много берешь на себя!

— Мы вынуждены признать это правдой, если ты в бою не докажешь обратное.

— Единственное, что ты можешь признать, — вскричал Лаймонд, выведенный наконец из терпения, — то, что я с трудом удерживаюсь от искушения перерезать тебе глотку!

— Ты думаешь, — голос Ричарда дрожал от возбуждения и робкой надежды, — что сможешь вступить со мной в бой и уцелеть?

— Не удивлюсь, если ты упадешь замертво, братец, от радости, что я попал в твои лапы. Я не имею никакого отношения к смерти Кристиан Стюарт и ни разу не прикоснулся к ней, пока она была жива. Я буду отстаивать это, будь ты проклят, даже против всего мира. Прекрати изображать ангела-мстителя и попытайся доказать обратное, если сможешь.

Ричард, разминая пальцы правой руки, кивнул Тому Эрскину на Лаймонда:

— Вы слышали? Он согласен драться.

Прямо под музыкальной комнатой находился большой зал Флоу-Вэллис: с одной стороны располагались анфилады высоких окон, откуда лился свет, массивные двери напротив служили единственным входом. Зал освободили от мебели, и зрители сгрудились перед натянутым канатом: Гидеон и шестеро его слуг справа, а люди Эрскина и Калтера слева. Лаймонд стоял и ждал у окна. Эрскин и Калтер пока отсутствовали.

Люди невольно разговаривали вполголоса. Гидеон спрашивал себя, чем сейчас занимается его жена. Он вспомнил музыку, которую слышал пополудни, припомнил свои беседы с Лаймондом и то, как шотландец сказал Кейт: «Если я и сломаюсь, то не здесь».

Посередине комнаты поставили стол. На нем Гидеон разглядел четыре клинка, холодно блеснувших на свету, и массивную книгу — старинную Библию в переплете с потемневшим золотым тиснением, принадлежавшую еще матери Кейт. Калтер вышел и встал у стола, затем явился Эрскин, и двери закрыли.

Эрскин остановился прямо перед столом. Лицо его оставалось по-прежнему мертвенно-бледным, но выглядел он сосредоточенным и уверенным в себе. Он осмотрел всех присутствующих, бросил взгляд на стоявшего у окна Лаймонда и на Ричарда, застывшего у стола, и спокойно произнес:

— Вы знаете, почему мы здесь собрались. Мы собираемся свершить Божий суд между этими двумя людьми, и я обязан проследить, чтобы они принесли клятвы в соответствии с правилами, принятыми в Шотландии, и вступили в поединок. Вы оба согласны с этим?

Дождавшись их согласия, он серьезным, ясным голосом начал произносить клятву:

— Вы, Ричард, третий барон Кроуфорд из Калтера, положив правую руку на Библию, должны подтвердить истинность своего обвинения по всем пунктам, с первого до последнего, и ваше право восстановить справедливость, и да поможет вам Господь.

— Да поможет мне Господь.

Голос Калтера был тверд. Эрскин вновь указал на Библию:

— Ричард Кроуфорд, третий барон Калтер, положите правую руку на Библию еще раз и поклянитесь, что вы подчинитесь во всем мне и только мне. Поклянитесь, что, кроме шпаги и кинжала, у вас нет другого оружия, ни большого, ни малого, ни заговоренного камня, ни волшебной травы, ни какого талисмана, способного приумножить ваши силы в грядущем поединке. Поклянитесь, что вы верите лишь в Господа всемогущего, силу ваших мышц и правоту ваших помыслов, и да поможет вам Господь.

Голос Ричарда, произносившего слова клятвы, и его шаги, когда он отступил назад, закончив говорить, гулко отдались в зале.

Фигура у окна слабо пошевелилась, и спокойный голос Тома Эрскина зазвучал как будто резче:

— Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, Хозяин Калтера…

После минутного замешательства Лаймонд приблизился к нему.

— Положите правую руку на Библию…

Эрскин взглянул ему прямо в глаза. На этот раз слова клятвы звучали как вызов. Когда он произнес: «И да поможет мне Господь!», в зале раздался глухой ропот. Эрскин не обратил на это внимания.

— Лорд Калтер, подойдите ко мне.

Ричард медленно выступил вперед и встал рядом с братом.

Эрскин пристально посмотрел на него.

— Протяните друг другу правую руку, положив левую на Библию…

— Он не подаст руки и, черт возьми, будет прав, — прошептал кто-то рядом с Гидеоном.

Ричард ухмыльнулся:

— У меня нет правой руки, господин Эрскин…

Тот и не подумал повторить просьбу или вступить в спор, а просто заметил:

— Я могу и взаправду лишить вас руки, как вы знаете. Повернитесь лицом к противнику и возьмите его за правую руку.

Лаймонд первый протянул руку. Ричард прикоснулся к ней кончиками пальцев, положив левую ладонь на Библию, так что их руки образовали символ креста, как и требовалось, но глаза Калтера оставались непримиримыми.

— Я требую… — начал Эрскин торжественно. — Я требую, чтобы перед лицом Господа, взяв противника за правую руку, вы поклялись приложить все усилия, дабы одержать победу в поединке, повергнув насмерть врага своего или заставив его сдаться на вашу милость, и до той поры вы не покинете этой комнаты. Да поможет вам Господь!

Они принесли клятву и взяли оружие со стола: две тонкие шпаги из закаленной стали с заостренными кончиками и обоюдоострые двенадцатидюймовые кинжалы. Ричард взял в правую руку шпагу, в левую — кинжал, Лаймонд тоже. Убрали Библию, унесли стол. Эрскин осмотрел всех присутствующих: и шотландцев, и англичан, затем обратился к ним со следующей речью:

— Я требую и приказываю под угрозой смерти или увечья, чтобы никто не смел приближаться к сражающимся, ничего не сообщал им ни словом, ни жестом, дабы ни один из противников не обрел преимущества над другим.

Он умолк и посмотрел в окно на любимые каштаны Кейт. Гуси невозмутимо прогуливались по двору. Внутри зала луч солнца скользнул по полу, осветил двух противников в белых рубашках, блеснул на стали клинков.

— День почти завершен, — промолвил Эрскин, произнося обычное воззвание герольда. — Позволь же им начать, Господи, и да исполнят они свой долг.

Дабы исполнить свой долг, Лаймонд застыл посредине зала в Флоу-Вэллис, стройный, собранный, ловкий, с широко открытыми пристальными глазами, со смертельным оружием в каждой из покрытых мозолями рук. Он смотрел, как Ричард наступает.

— Быстрее же, Ричард. От нас ждут неистовой схватки. — Насмешка послышалась в его тоне.

Стоя лицом к лицу с Лаймондом, Ричард ровно ответил:

— Спешка нам ни к чему.

Он сделал мгновенный выпад, сталь зазвенела о сталь. Лаймонд ловко парировал и ушел в сторону от удара кинжалом. Ричард выжидал: ему и впрямь было некуда спешить.

— Раз уж мы здесь, — любезно заговорил Лаймонд, — почему не сказать что-нибудь приличествующее моменту? К примеру; «Eh bien, dansez maintenent» [7] или «Нас породило одно чрево, может, нас и похоронят в одной яме?». Также уместно вспомнить историю бедняжки Авеля… Ну ответь же мне, — молил Лаймонд игривым, насмешливым тоном. — Пусть наш поединок будет отменно вежлив, почему бы не подсластить пилюлю…

Он быстро отклонился от удара.

— О, нет, нет… Только природе дано добиваться своего кратчайшими путями. Неужели тебе не терпится выпустить мне кишки, Ричард?

Луч солнца упал ему на лицо.

— Еще как, — ухмыльнулся Ричард. — Но я не спешу.

На этот раз он сделал прямой выпад, вынудив Лаймонда отступить из полосы солнечного света.

Лаймонд отпрыгнул, Ричард, слабо улыбаясь, выбросил вперед левую руку и остановился: клинок брата, отразивший солнечный свет, ослепил его.

— Лучше двигаться по прямой, — ехидно прокомментировал Лаймонд. — Полезная штука — солнечный свет. Ну же, прославленный мастер фехтования! Что ж ты копошишься, как улитка?

Намерение Лаймонда было очевидным. Гидеону вовсе не было весело, но кое-кто из слуг был не прочь и посмеяться. Очевидно, лорда Калтера это раздражало. Замысел Лаймонда был ясен: он охотно выставлял себя на посмешище ради того, чтобы держаться подальше от брата. Лорд Калтер, не собиравшийся пока начинать игру всерьез, испытывал силу Лаймонда. Тот кружил по комнате, без конца разговаривая.

Ричард намеревался постепенно дать почувствовать свое превосходство, но ему пришлось отказаться от этой затеи. Если он не хотел стать объектом насмешек окружающих, следовало заставить Лаймонда драться — и, как заметили и Лаймонд, и Эрскин, и Гидеон, лицо его внезапно приобрело сосредоточенное выражение. Но Лаймонд нанес удар первым.

— Жаждешь крови, Ричард? — воскликнул он. — Учись владеть собой, вспомни о верной жене, оставшейся дома. И с легким сердцем шел он в бой, подумав о…

Лаймонду не удалось закончить цитату. Ричард зарычал, некоторые из зрителей вскрикнули от неожиданности, и схватка началась всерьез.

Они метались по всему залу. Зрители затаили дыхание. Длинные шпаги скрещивались, звенела сталь, противники, прерывисто дыша, то нападали, то отступали, то сближались на длину клинка, то расходились по разные стороны зала. Солнечные зайчики метались по стенам и потолку.

Лорд Калтер был мастером, и на него стоило посмотреть даже сейчас, когда его ослеплял гнев. Мозг его работал четко, ноги, руки, плечи безукоризненно подчинялись, результатом же являлись точные, мощные удары, высочайший класс фехтования. Однажды Лаймонд, задыхаясь, произнес:

— Он вдвое сильней простых людей, могучи мышцы его…

Но и этот насмешник замолчал. Кинжалы плясали в их левых руках, извиваясь, как змеи.

Через три минуты Ричарду удалось коснуться острием плеча брата. Гидеон вскрикнул, но затем улыбнулся. На плече еще оставалась повязка после удара Скотта. Лаймонд, прищурив глаза, отступил.

— Тут уже до тебя поработали. Попытайся с другой стороны в следующий раз.

Но следующего раза не было. Не переставая биться, противники приблизились к веревкам, отделявшим их от зрителей, так, что те прижались к стене, затем вернулись на середину зала. Лорд Калтер атаковал быстро и жестко, а его брат один за другим использовал все известные ему приемы защиты.

Лаймонд защищался ловко, но Ричард гонял его взад и вперед по залу, и его правая рука неустанно парировала град ударов. Лаймонд на удивление мастерски владел кинжалом, и Ричард вынужден был признать это: короткое острие снова и снова отражало все его обманные выпады.

Между тем усталость сражавшихся неуклонно нарастала, во много раз усиленная длительной погоней и словесной перепалкой наверху. После первой неистовой атаки скорость, с которой Ричард наступал, падала, но он продолжал действовать, как автомат, безостановочно нанося удары. Лаймонд, чья рубашка насквозь промокла от пота, все время пятился назад.

Через десять минут они все еще продолжали борьбу. Стоявший рядом с Гидеоном Том Эрскин внезапно повернулся к нему:

— Должен заметить, что никому прежде не удавалось так долго противостоять Калтеру.

В глазах Гидеона мелькнуло сожаление.

— Я ведь предупреждал.

— Если один из них не дерется в полную силу, я должен прекратить поединок, — прошептал Эрскин.

— Думаю, в этом нет необходимости, — спокойно возразил Гидеон. — Лорд Калтер уже догадался.

Что ж, так оно и было. Сражаясь с противником, который был так слаб, что вовсе не наносил ответных ударов и не пытался атаковать, Ричард тем не менее до сих пор не смог прорвать его защиту. С редкостным самообладанием Ричард решился проверить свое чудовищное предположение. Сделав выпад вперед, он неожиданно опустил левую руку, подставив себя Лаймонду для удара справа.

Лаймонд парировал и отскочил совершенно безучастно.

Лорд Калтер вышел из боя. Он возмущенно отвел руку назад и швырнул шпагу на пол со злобным воплем:

— Будь ты проклят. Ты не сражаешься!

Внезапно откуда-то снизу донесся крик:

— Сбежал!

Лаймонд, часто дыша, молча стоял посредине комнаты.

— Ты, как всегда, издеваешься надо мной…

Крик приближался:

— Господин Эрскин, он украл лошадь и сбежал!

Не обращая внимания, Ричард продолжил:

— Ты, мерзкий маленький вампир, тебя ничем не проймешь!

— Ну, не стоит терять надежду, Ричард… — коротко ответил Лаймонд. — Эрскин, если Ачесон освободился, то он направится прямиком в Гексем. Вы знаете это?

— Не беспокойтесь, — угрюмо заметил Эрскин. — Мы поймаем его раньше, чем он доберется туда. Ричард…

— Делайте, что вам угодно. Мне надо кое-что закончить здесь, — заявил лорд Калтер.

— О, ради Бога, Ричард, — застонал Лаймонд. — Эрскин, я могу проводить вас прямо туда, куда он направляется. Как, черт побери, вы собираетесь его поймать, не зная дороги? Дайте мне лошадь и любое число стражей, но поторапливайтесь. Мне наплевать, что вы думаете о том, кто вез письмо, но Ачесону известно его содержание.

Ричард поднял с пола свою шпагу и встал между братом и дверью.

— Тебе не удастся ускользнуть.

— Ричард…

— Не будьте идиотом. Он проводит вас прямо к лорду Грею.

— Мы должны рискнуть, — жестко ответил Эрскин. — Он прав. Пропустите его, Калтер.

— Не пропущу, пока не кончим боя.

Эрскин из последних сил сдерживался:

— Послушайте. Если письмо попадет…

Ричард резко развернулся к нему:

— И вы полагаетесь на Лаймонда, чтобы перехватить письма? Ну и простофиля же вы. Поезжайте, если считаете нужным, я вас не держу. Но не пытайтесь взять его с собой. Я убью всякого, кто приблизится к нему.

С бледным лицом и сверкающими глазами Ричард повернулся к брату.

— Ты считаешь ниже своего достоинства нападать? Так вот теперь, черт возьми, тебе придется это сделать. — Смертоносная шпага сверкала в руке Ричарда, зловеще блестел короткий клинок. — Ты хочешь выйти, братец? В дверях стою я. Пробейся, если сможешь.

Наступила тишина. Эрскин резко приказал:

— Джеми, возьми лошадей и ступай по следам беглеца. Мы поскачем за тобой, как только освободимся.

Лаймонд шевельнулся. Никто из присутствующих никогда не видел его таким: собранный, холодный, как сталь собственного клинка, он медленно произнес голосом, столь знакомым шестидесяти разбойникам.

— Ладно, ты получишь, что хочешь, Ричард.

И стремительно бросился в атаку.

В сравнении с тем, что было прежде, бой выглядел так, будто спала пелена, и фигуры предстали в четкой красоте очертаний, как на искусной гравюре, блестящей безукоризненной изысканностью линий.

Оба брата были прирожденными фехтовальщиками. Броски, выпады, удары острых клинков, винтообразные движения сменялись перед глазами зрителей с возрастающей скоростью, и ничто не напоминало об осторожном ровном фехтовании, свидетелями которого они были мгновением раньше. И тот, и другой выказывали классическое мастерство, отточенностью напоминавшее драгоценный камень искусной огранки, каждое движение бесконечно восхищало зрителей, и изящество этих движений было тем более впечатляющим, что таило в себе смерть.

Все знали Ричарда как непревзойденного мастера. Теперь им представился случай наблюдать, как Лаймонд меняется на глазах, как сдерживаемая энергия прорывается наконец сквозь элегантное спокойствие, с которым он прежде противостоял всей мощи атак Ричарда, как отныне каждый мускул, сильный, упругий, подчиняется одному стремлению — победить.

Для каждого из двоих жизнь сосредоточилась на острие клинка, зажатого в умелой руке противника: лишь колючий блеск глаз выдавал огромное внутреннее напряжение. Зрители затаили дыхание, слышался только звон стали и скрежет сцепляющихся клинков. Казалось, оба уже превзошли всякий мыслимый предел совершенства, но ни одному не удалось прорвать защиту другого.

Лаймонд боролся с несгибаемым упорством, орудуя шпагой с фантастической быстротой и энергично атакуя кинжалом. Эрскин с замиранием сердца следил, как Лаймонд неуклонно теснит Ричарда, ударом отвечая на удар, отклоняя самые неожиданные выпады брата.

Удары следовали один за другим, затем рука Ричарда дрогнула, и Лаймонд немедленно сделал выпад справа, клинки соприкоснулись, и острие скользнуло вниз, постепенно приближаясь к Ричарду, пока тот не собрал все силы и не освободил свою шпагу, одновременно парируя удар кинжала. И тут Ричард рванулся вперед.

Он был одержим лишь одним желанием: смыть оскорбление, нанесенное предыдущими двадцатью минутами боя. По этой причине ему удалось обрести второе дыхание, и хотя силы его начинали иссякать, он умело отражал невероятные выпады брата. А Лаймонд впервые в жизни был утомлен до предела: он задыхался, и с каждой минутой ему становилось все труднее сосредоточиться.

Вскоре после Ричарда и Лаймонд допустил ошибку. Он только что сделал выпад и держал шпагу почти Горизонтально в напрягшейся правой руке. Калтер плашмя прижал его клинок своим и резко опустил руку.

Раздался скрежет стали, клинок повернулся в ослабевшей руке Лаймонда, и синие глаза его сузились. Хозяин Калтера отчетливо сознавал, что его пытаются обезоружить. Одно короткое мгновение он полностью сосредоточился на том, чтобы высвободиться из опасного захвата, и Ричард не преминул воспользоваться представившимся шансом.

Внезапно отводя назад правую руку, он резко выбросил вперед левую, а затем, зажав кинжал Лаймонда между своих двух клинков, выдернул оружие у него из руки и бросил на пол.

Лаймонд выскользнул, как змея, избегая ближнего боя. Пот струился по его лицу, по ямке под ключицей: теперь он должен был противостоять ничуть не поколебленной мощи Ричарда, имея в распоряжении одну лишь шпагу.

Новая атака заставила Хозяина Калтера метаться по всей комнате, ибо он вынужден был соблюдать дистанцию, избегая левой руки Ричарда с занесенным кинжалом. Ближний бой был для него теперь смерти подобен.

Ричард прекрасно понимал это и бился, торжествуя, в полную силу: клинки в его руках двигались словно серпы Хроноса 15) — неумолимо. Он теснил и теснил Лаймонда, загоняя его в угол огороженного веревками пространства.

Все в комнате затаили дыхание. Сомервилл, инстинктивно отведя глаза, почувствовал, что У него вспотели ладони. Лаймонд, прижатый вплотную к веревкам, бросил на хозяина дома мимолетный взгляд. Когда Ричард нанес решающий мастерски точный удар, Лаймонд вдруг рухнул как подкошенный, рассчитанным движением выбросив в рывке левую руку. Пока Ричард, который, потеряв равновесие, споткнулся, сообразил, что к чему, Лаймонд вскочил на ноги, сжимая в левой руке вновь обретенный кинжал.

Лорда Калтера била дрожь. Как и Лаймонд, он тяжело, прерывисто дышал, волосы слиплись от пота, а руки онемели от непрестанных ударов. Выпады обоих постепенно становились все небрежнее: сказывалось утомление. Зрители невольно вздохнули с облегчением, и Ричард краем глаза заметил всеобщее замешательство. Взоры присутствующих были прикованы к нему. Он поднял голову, было видно, как напряглись мышцы под тонкой тканью сорочки, и твердой рукой принялся разить своего утонченного брата.

Лаймонд же практически исчерпал все свои ресурсы. Он устал, и это накладывало отпечаток на его блестящую технику, но отчаянно сопротивлялся, когда Ричард попытался вновь заставить его метаться по залу. Сомервилл заметил, что Лаймонд старается не приближаться к веревкам, которые угрожали ему со спины. Но ему следовало также опасаться окон, ряда скамеек под ними и раскрытой скатки, из которой Эрскин извлек злополучную депешу, которая предавала королеву в руки врагов.

Ричард тоже уловил, чего недостаточно опасается его любезный братец. Долгих пять минут эта мысль преследовала его — и наконец Калтер забыл о приличиях и о честной игре. Как вихрь налетел он на Лаймонда, оттеснил его от веревок, прогнал через всю комнату к самым окнам, к мягкой, притаившейся в тени скатке.

Лаймонд попался в ловушку. Он запутался в одеялах, оступился — и Ричард размахнулся изо всей силы, готовясь снести с плеч непутевую голову.

Раздался скрежет стали.

Лаймонд прекрасно отдавал отчет в своих действиях. Он поскользнулся намеренно и точным движением вскинул вверх оба свои клинка, сверкнувшие на солнце, зажал шпагу Ричарда меж двух скрещенных эфесов и вырвал ее у него из рук. Неуловимый, точный поворот — и, вывихнув Ричарду левое запястье, Лаймонд заставил его выпустить и кинжал.

За долю секунды лорд Калтер, не успев сообразить, что с ним произошло, оказался впервые в жизни обезоружен.

Таково было напряжение, что, остановившись, противники едва не лишились чувств. Они стояли рядом лицом к лицу, тяжело дыша. В руках Лаймонда сверкали шпага и кинжал.

Он легонько потряс ими, его запавшие от усталости глаза сияли.

— Моя победа, милый Ричард. Мой шанс. И выбор за мной: вонзить ли этот клинок, или этот, или оба сразу в тучное тело дорогого брата.

Длинные пальцы, сжимавшие обе рукоятки, побелели.

— Раз, два, три, четыре, пять, выходи меня искать… Ричард, в какой руке?

Все молчали. Во взгляде лорда Калтера в этот решающий миг не чувствовалось ни слабости, ни страха.

Лаймонд расхохотался. Смеясь, он швырнул шпагу на пол и вскочил на скамейку у окна, прихватив скатку одной рукой. Мгновение он помедлил, собранный, элегантный, насмешливый, как всегда.

— Если ты не можешь водить, Ричард, то следуй за мной!

С этими словами он бросил скатку в окно со всего размаху, выбил стекло и прыгнул вниз. Они услышали звук падения, затишье, затем шорох шагов по мягкой траве. Внизу, все знали, стояли лошади.

Шотландцам ничего не оставалось, как последовать за Лаймондом.

Гидеон нашел жену в музыкальной комнате: Кейт глядела из окна на дорогу, ведущую к югу. Он положил руки ей на плечи.

— Ты верно служишь его величеству английскому королю? — насмешливо поинтересовался он.

— Боюсь, что нет, — грустно заметила Кейт. — Это Филиппа показала им дорогу сюда.

— Знаю.

Последовало молчание.

— Они сражались?

— Блестяще.

И, взяв жену за руку, Гидеон отвел ее вниз, где легкий ветерок задувал в разбитое окно, а брошенная шпага Лаймонда, знак победы, которой тот пренебрег, сверкала среди осколков.

Они скакали в клубах пыли под палящим солнцем. Впереди несся Лаймонд.

Где-то вдали, возможно, скакал во весь опор Ачесон, Там, вне всяких сомнений, была английская армия. Чуть далее на дороге Эрскин обнаружил тех двоих, которых послал вперед. Все это время проплутав по пустошам, они так ничего и не узнали: на спекшейся от зноя земле не обнаружилось никаких следов. Очевидно, их единственной надеждой, в которой, возможно, таилась и огромная опасность, была быстро удаляющаяся фигура Лаймонда.

Лаймонд летел как стрела, и они изо всех сил старались не упустить его из виду, преодолевая канавы, торфяники, овраги с притаившимися на дне ручьями, которые приходилось пересекать вброд, разбрызгивая грязь. И снова пыльное бездорожье, жухлая трава, земля, измученная засухой последних дней. Солнце и тяжелая дорога давали о себе знать: даже самые выносливые лошади покрылись пеной, а златоволосый всадник все скакал и скакал впереди.

Калтер пока твердо держался в седле. Заметив, что тот отстает, Эрскин понял, что силы Ричарда истощены, и только воля заставляет его двигаться точно так же, как и всадника, скачущего впереди. Внезапно Эрскина озарило, что сегодняшнее столкновение как никогда выявило удивительное сходство между братьями. Он догадался также, что если им и удастся догнать Лаймонда, то Ричард неминуемо попытается взять реванш. Это следовало предотвратить. Он отозвал в сторону Стокса, самого верного из слуг, и на всем скаку поспешил отдать приказания так, чтобы не слышал Ричард:

— Если мы настигнем Лаймонда до въезда в Гексем, то я один последую за ним, одному легче проникнуть в город. Остальные пусть подождут. Скажем, час или два, а затем все отправляйтесь домой… и, Стокс…

— Да, сэр?

— Остановите лорда Калтера, если он попытается последовать за мной.

Стокс заглянул ему в глаза, а затем решительно кивнул:

— Да, сэр.

Они поднимались вверх по холму, небольшой пестрый отряд, напоминавший охотников, преследующих золотистую лису. Их добыча благополучно добралась до вершины холма и скрылась по ту сторону. Эрскин также взлетел на вершину и на секунду остановил лошадь. На запад насколько хватало взгляда уходила длинная горная гряда. У подножия холма по ровным лугам пролегала дорога, ведущая к плоским, широким отмелям Тайна, через который был перекинут горбатый мостик, за ним дорога сужалась, а потом резко поднималась вверх, в стоящий на склоне Гексем.

Город угрюмо возвышался на своем холме. Том мог различить башню аббатства, тюрьму, церкви и массивные городские ворота на середине склона. Улицы, казалось, были запружены людьми. Эрскин опустил глаза и увидел драму, развертывающуюся гораздо ближе. Какой-то человек, безжалостно пришпоривая лошадь, уже почти достиг моста с северной стороны. Одновременно к мосту несся галопом другой всадник, выкрикивая что-то; солнце сверкнуло на светлых волосах, и Эрскин затаил дыхание.

Незнакомец огляделся, заколебался, но затем помахал рукой и пустился вскачь по мосту. Лаймонд тоже двинулся вперед, но их разделяло не менее двухсот ярдов, и расстояние не сокращалось. Эрскин тихо выругался.

Его отряд также въехал на вершину холма, где Эрскин резко остановил их. Калтер доскакал одним из последних. Он подъехал к Тому. Глаза Ричарда слезились от пыли и от усталости, но он внезапно встрепенулся.

— Так вот же они!

— Да, я поеду следом, — бросил Том. — Стокс!

— Но и я… — попробовал вмешаться Ричард.

— Вы остаетесь! — отрезал Эрскин. — И все прочие тоже. Стокс, я видел по дороге какое-то заброшенное здание. Посмотрите, нельзя ли там спрятаться и укрыть лошадей. Ждите не более двух часов.

И Том стал спускаться с холма. Последнее, что он увидел, оглянувшись, был Стокс, схвативший лошадь Ричарда за поводья, и Ричард, который боролся с тремя шотландцами, старающимися его удержать. Внезапно Том сообразил, что круглое, почерневшее здание, которое ему бросилось в глаза по дороге, было, по всей видимости, голубятней.

Адам Ачесон, наконец добравшись до своей цели, обнаружил, что, похоже, весь Гексем высыпал на улицу — особое столпотворение наблюдалось на рынке: бойкая торговля немало способствовала тому, чтобы люди Уортона оставляли здесь все свои деньги.

Не желая рисковать в пустынной местности, Ачесон тем не менее не имел никаких оснований не доверять своему спутнику здесь. Наоборот, отношения Лаймонда с соотечественниками и с англичанами полностью устраивали Ачесона. Лишь попытка шотландца его остановить кровно обидела гонца, но и это он готов был простить, раз уж странный попутчик, оставив свои чудачества, явился-таки в Гексем.

Поэтому, когда стражник у ворот, просматривая его охранную грамоту, спросил: «А телохранитель?» — Ачесон кивнул на дорогу: дескать, отстал.

Затем, не вдаваясь в подробности, он молча ждал, пока ему предоставят эскорт, чтобы проводить в аббатство. Ачесон был склонен благодарить судьбу за появление Лаймонда, оно служило лишним подтверждением его, Ачесона, честности и доброй воли. Да и вскрытое письмо по-прежнему оставалось в вещах шотландца. Гонец не хотел рисковать собой, но сдать этого парня с рук на руки англичанам было бы великой заслугой.

Лаймонд, казалось, не таил в душе ни малейшего злого умысла. Он подъехал, когда Ачесон уже спешился и небрежно болтал с тремя сопровождавшими его стражниками. Во взгляде Лаймонда читалось какое-то напряжение, но в целом он выглядел вполне безобидно.

Лаймонд беспрепятственно въехал в ворота и, улыбаясь, направился прямо к Ачесону.

Только один из четырех мужчин, стоявших поблизости, заметил двенадцатидюймовый кинжал в руке Лаймонда, но он вскрикнул слишком поздно. Ачесон был поражен кинжалом в грудь и чуть не упал, настолько силен был удар. Изумление на его лице сменилось безумной злобой. Он выпрямился. Кинжал, порвав одежду, обнажил металл тонкой кольчуги. Ачесон был даже не ранен, а пятеро стражников уже навалились на Лаймонда.

У того оставался всего один шанс. Он заставил лошадь подняться на дыбы, Ачесон оказался прямо под копытами и, получив жестокий Удар в висок, вскрикнул и упал, обливаясь кровью.

Лаймонд успел насладиться зрелищем, прежде чем его побороли.

Эрскин узнал об этой истории пятью минутами позже, когда, в свою очередь, подъехал к воротам. Стража пребывала в состоянии некоторого смятения, однако стоило Тому показать конверт от депеши Ачесона, и его немедленно пропустили и направили к лорду Грею.

Расспросив стражу настолько подробно, насколько это можно было себе позволить в таком положении, Эрскин колебался. Обоих — Ачесона и человека, напавшего на него, отвезли в аббатство, где английские полководцы держали военный совет. Никто не знал, насколько серьезно Ачесон ранен. Но если двое обладателей тайны находились в аббатстве, Эрскину следовало тоже попасть именно туда.

Он пролагал путь сквозь толпу вверх по крутому склону. Его шансы когда-либо проследовать назад были таковы, что сам он не поставил бы на это и пенни. И решающим являлось следующее обстоятельство: предстоит ли ему убить одного человека или двух.

Веками предки Тома Эрскина, неоднократно прельщаясь тучными коровами, знаменитой серебряной посудой и прочими благами, пытались завоевать славный город Гексем, и многие сложили голову в неравном бою. Тому удалось въехать в град обетованный почти незамеченным, и дорога в аббатство стоила ему лишь нескольких царапин и синяков. Впрочем, Том испытал изрядное облегчение, увидев, что в крыле церкви, куда он попал, царят мрак и тишина.

Он вошел в западный неф. Пробираясь вглубь, Эрскин не мог не отдать должное редкостной красоте и соразмерности здания. Где-то ярдах в тридцати впереди светились огни и доносился еле слышный гул голосов: в одном из приделов происходило, наверное, заседание или военный совет. Когда его глаза привыкли к темноте, Том огляделся.

Справа ряд ступеней, вырубленных в стене, вел, по-видимому, в западное крыло монастыря, но сейчас это его не занимало. Но прямо над головой ряд стрельчатых арок шел вдоль южной стены нефа, основанием опираясь на карниз шириной не менее ярда.

Туда, пожалуй, можно было забраться. Эрскин потихоньку подошел к лестнице, начал подниматься и вскоре оказался перед дверью, ведущей на темный высокий карниз. Осторожно пробираясь между колоннами, Эрскин проскользнул в самый центр церкви, все больше и больше вжимаясь в стену по мере того, как свет становился ярче.

Том увидел еще одну дверь и обнаружил, что за ней проход поворачивает направо. Карниз продолжался, но наружная сторона была теперь чем-то закрыта. Перед Эрскином простирался длинный, узкий туннель, совершенно темный, в конце которого мерцал огонек. Тут он понял, что карниз поворачивает и переходит на западную стену южного придела, а пространство между колоннами завешено гобеленами.

Том медленно продвигался вперед, ощущая холод камня справа, а кончиками пальцев левой руки касаясь ткани. Неясный свет в конце туннеля привел его к винтовой лестнице, ведущей как вниз, так и вверх. Немного поразмыслив, он спустился и оказался в углу довольно-таки широкой галереи, которая замыкала поперечный неф. Широкие ступени вели с галереи вниз, в саму церковь. Он вернулся наверх и прошел немного по своему карнизу.

Пожалуй, это было вполне надежное укрытие, дающее почти полный обзор всего придела. Прикинув в уме расстояние, Том остановился и осторожно раздвинул гобелены. Свет упал на кончики пальцев, и отдаленный рокот голосов превратился в отчетливый, громкий разговор.

Затем знакомый голос, без сомнения принадлежавший Лаймонду, заканчивая какой-то риторический период, произнес удивительную вещь:

— Меня могут назвать как угодно, но только не рогоносцем, как вас, лорд Леннокс!

Для державших совет в аббатстве эта желанная, совершенно неожиданная добыча была подобна лучу света в мрачной атмосфере всеобщего недоверия.

Лорд Уортон, измученный необходимостью быть любезным с лордом Греем, раздраженный поведением лорда Леннокса и удрученный тем, что придется расстаться с великолепным кавалерийским полком, и, по-видимому, навсегда, сидел на конце длинного стола в глубокой тоске и печали.

Лорд Леннокс, умиравший от скуки на этом заседании и более чем раздосадованный холодным приемом со стороны жены, вертел в руках счета и описи имущества и вдобавок умудрился так вытянуть свои длиннющие ноги под столом, что ни Маргарет, ни лорд Грей никак не могли удобно устроиться.

Лорду Грею не хватало Гидеона, и он, крайне обеспокоенный историей, которую поведала собравшимся Маргарет Дуглас, потихоньку разбирался в докладе об убытках казны. Леди Леннокс, необычайно бледная, сидела очень прямо на неудобном стуле, мрачно уставившись в пол невидящим взором.

Затем вошел Майлс и что-то взволнованно пролопотал, за ним последовал начальник стражи с докладом, потом стражники внесли бесчувственное тело достойного господина Ачесона и поместили его на подходящую гробницу, в то время как два других дюжих молодца вошли и затворили за собой дверь. Под их надежной охраной и был введен Лаймонд. Таким образом, рыбка все-таки попалась в сети.

Он был без сапог и в одной рубашке. Волосы спутались, и весь он выглядел усталым и потрепанным. Но в то же время лицо его было преисполнено некоей возвышенной отрешенности, словно у языческого божества, что с неудовольствием отметил лорд Грей.

— Ваших рук дело? — спросил он, брезгливо указывая на безжизненно простертое тело Ачесона.

Лаймонд повернул голову:

— Воды Иппокрены 16) струятся изо всех гор. Нет. Винить во всем следует чалого. Джентльмен вез два письма Ленноксам, я же ехал с ним, дабы обменять себя на Кристиан Стюарт. Если тебя интересует, Маргарет, знаю ли я, что теперь обмен не состоится, то да, знаю, и знаю почему. Господин Ачесон любезно рассказал мне обо всем прямо в воротах.

В глазах Мег Дуглас блеснуло злорадное торжество. Она не спросила, откуда это известно Ачесону.

— Твоя маленькая рыжая подружка была глупа и упряма; Она забыла, что на войне, как и в любви, есть свои правила… Убей его, Мэтью!

— И ты исходишь из того, что эти правила одинаковы, не так ли? Убивать великодушных за то, что они слепы. Мэтью не может убить меня, милая Маргарет, даже из высоких соображений, пока лорд Грей не отдаст приказ, а до этого я сам смогу порассказать немало.

— Да неужели? Сомневаюсь, чтобы вам дали слово, — отозвался лорд Грей. — Полагаю, любой из присутствующих был бы счастлив собственноручно перерезать…

— Лично я — с удовольствием! — воскликнул лорд Уортон. — Происшедшее в Аннане еще слишком свежо в моей памяти, равно как и перехват моей курьерской почты и прочие ваши изобретательные деяния в то время, когда вы служили под моим началом.

— Как я заметил, — продолжил лорд Грей, — этот жалкий несносный негодяй изрядно досадил всем нам. Я не забыл Хьюм и Хериот, да и Леннокс, думаю, помнит о Думбартоне. Теперь, надеюсь, мы положим конец этой печальной истории, не тратя времени на пустые препирательства, какой смерти предать этого подлеца. Нам некогда. Идет война, господа, а это ничтожество — всего лишь мусор на поле боя. Пусть стражники отведут его на рыночную площадь, где и повесят, как шотландца предателя.

Все четверо принялись было возражать, но звонкий голос Лаймонда перекрыл все остальные:

— Хоть раз в жизни вспомните о единстве английской нации, иначе нам грозит погибель. Подумайте хорошенько: не тот это случай, чтобы предавать великие принципы. Кто вы? Великий христианский народ, живущий в корпоративном государстве: один мозг, одно сердце, тысячи жизней, не отделимых друг от друга. Нация благонравных агнцев под присмотром добродетельного пастушка, выводок цыплят, весело бегущих за благоразумной наседкой прямо в пушечное жерло. Общность, взаимопомощь, братство. Боже мой, братство!

Лорд Грей со стуком захлопнул лежащий перед ним гроссбух:

— По крайней мере это нация, которая может гордиться своей религией, правительством, статусом в мире, политикой. А не какой-то Ноев ковчег, где цыплята, там ягнята, а кое-где и парочка волков притаилась. Я полагаю, вы гордитесь вашей французской королевой, которая играет вами, как пешками, дабы упрочить положение своих родимых французов? А этот дурень Арран, падающий ниц перед всяким, у кого мошна потуже? А ваши Дугласы и ваши…

— Ленноксы? — с готовностью подсказал Лаймонд, стремясь выиграть время. — Они вам послужили исправно, не так ли? Леннокс, которым руководят из Лондона, а не из Парижа, безусловно, большая находка. Только он тоже предпочитает есть из рук тех, кто побогаче. Верность, преданность и Дугласы — понятия несовместимые.

— Я считаю, — завопил граф Леннокс, побелевший от гнева, — что я и моя жена достаточно наслушались оскорблений. Можно обойтись и без доклада о наших национальных свойствах. Врежьте ему! Вздерните его!

Лаймонд резко обернулся:

— Наших? Чьих? Кто вы? Воспитанный во франции, вскормленный в Шотландии, едва ли не жених Марии де Гиз, чуть не ставший королем, умелый заговорщик, исполненный тяги к земным соблазнам, готовый кормить подачками всех прихлебателей и прихвостней, ползущих за вами по пятам… Так кто же вы? Гражданин Европы или просто трусливая мразь; вор, предатель, лжец — как вы еще обзывали меня? Меня могут назвать как угодно, но только не рогоносцем, как вас, лорд Леннокс!

Граф Леннокс медленно поднялся. Когда Лаймонд выкрикнул последние слова, Леннокс завопил пронзительным фальцетом:

— На этот раз вы не остановите меня, Уортон! Ну уж нет! Все с дороги!

Но добраться до Лаймонда ему не удалось.

— Какого черта! — истерично завизжал Леннокс. — Прочь с дороги!

Генри, сын лорда Уортона, вошел, закрыл за собой дверь и с недоумением уставился на перекошенное от ярости лицо лорда Леннокса. Он бросил удивленный взгляд на своего отца, затем перевел глаза на Лаймонда, узнал его и вскрикнул:

— Это он!

Не обращая больше внимания на лорда Леннокса, Генри Уортон отбросил лук, колчан, шлем, сумку и воздел руки к небу:

— Лаймонд! Вы схватили его!

Лаймонд сам ему ответил в наставительном тоне:

— Не люблю, когда обо мне говорят в третьем лице в моем присутствии. И никто меня не «схватил» — я ведь не болячка какая-нибудь!

— А ты-то сам откуда явился такой взъерошенный — то ли из преисподней, то ли от брадобрея?

Перед ошеломленным лордом Греем снова начала разворачиваться сцена, превратившаяся в навязчивый кошмар. Теперь пришлось сдерживать молодого человека, рвущегося к Лаймонду. Лорд Грей пихнул юного Генри в сторону отца и отрывисто произнес:

— Вы отвечаете за него. Что его так воспламенило?

Уортон ответил коротко:

— В феврале в Дьюрисдире выставил себя полным идиотом. Попался как кур в ощип.

— То есть?

Лаймонда было не остановить.

— Видите ли, у него была чудная, просто прелестная бородка. В ней сквозило что-то патриархальное, что-то от христианских пророков. Вопрос только в том, уместна ли такая бородка на лице столь незрелого юноши? Персиковая кожа должна предстать в первозданной чистоте не только на лице, но, пожалуй, и на черепе тоже…

— И что, — неторопливо воскликнул лорд Грей, — он сделал с Генри?

— Выбрил и подстриг наголо его же собственным кинжалом, — коротко пояснил лорд Уортон, и хмурые лица собравшихся вокруг стола невольно расплылись в улыбках — один лишь Генри готов был лопнуть от злости.

— Однако, — усмехнулся Лаймонд, — вы неприлично ведете себя в храме Божьем. Кроме того, лорд Леннокс хочет что-то сказать.

Он вел себя смело, хотя и опрометчиво. Том Эрскин, вцепившись в гобелен, спрашивал себя, заметил ли Лаймонд, что злополучный гонец, лежащий на мраморном надгробии, чуть шелохнулся.

Эрскин принял решение. Осторожно ступая, он пробрался по узкому карнизу винтовой лестницы, скользнул вниз и занял место на широком каменном балконе, нависавшем над южным приделом как раз там, где стоял Лаймонд. Согнувшись в три погибели, Эрскин подполз к краю, улегся под каменной балюстрадой, осторожно приподнял голову и стал разглядывать происходящее.

Из своего укрытия он легко разглядел златоволосую голову внизу. Он немного приподнялся. В этот момент Лаймонд отступил на два шага от лорда Леннокса, который продолжал браниться, и таким образом оказался между балконом и гробницей, где лежал Ачесон.

Очевидно, он не выпускал гонца из виду. Через мгновение, повернувшись к графине Леннокс, Лаймонд как бы невзначай бросил рассеянный взгляд на стрельчатые арки, розетки и галерею над своей головой. Эрскин мог поспорить, что Лаймонд заметил его.

Кто-то воскликнул в бешенстве:

— Это ложь!

Лаймонд ответил невозмутимо:

— Да не будьте же столь наивны! Вы не знаете, что Маргарет провела дни своего заточения у меня?

Женщина удивленно подняла брови.

— Может быть, хватит? Когда меня взяли в плен, то отвезли в Ланарк. Мэтью знает об этом. Предложение об обмене пленными пришло из Ланарка, не от тебя.

— Я действительно разработал для моего связного хорошую легенду, но боюсь, что прибыл он вовсе не из Ланарка. Нехорошо, Маргарет, обманывать супруга. Помню, я написал предложение об обмене пленными на обратной стороне письма лорда Леннокса жене, которое само по себе было восхитительным. Вот, например…

Лорд Леннокс побледнел и внимательно взглянул на супругу.

— Довольно нести вздор!

— Как же, как же: я помню много забавных вещей — впрочем, не волнуйтесь: я не стану угрожать трону. Разве вы не знали, что она использовала войну как мутную водичку, в которой ловила одну только рыбку — меня? И я бы попался, ей-богу, если бы, как бобер, не прибегнул к неназываемым мерам. Вы находите это предосудительным? Достойным сожаления? Может быть, даже смешным? Интерес ее милости к моей персоне был столь исключительного свойства, что подвигнул ее даже на убийство!

Маргарет вскочила. Ее очи пылали. Леннокс побледнел; все сидящие за столом почувствовали себя не в своей тарелке, но как завороженные следили за этой невыносимой сценой.

Ачесон опять пошевелился.

— Убийство? — переспросил лорд Грей. — Ах да! Малышка Стюарт! Она разбилась, упав с лошади!

— Она разбилась, упав с лошади, несущейся под градом стрел. Ей угрожали, ее преследовали, мальчика-поводыря убили и обрекли ее на смерть такую же неизбежную, как если бы стрела пронзила ей сердце. Если бы вам сейчас выжгли глаза, вы бы чувствовали себя такими же потерянными, испуганными и затравленными, как и она, а вы — мужчины и находитесь не в чужой враждебной стране, не во власти жестокой, злобной женщины. И вас не понесла перепуганная лошадь по незнакомым полям, а сзади вас не волочится труп, и до вас не доносятся звуки погони. Это было не просто убийство: это было убийство, совершенное с особой жестокостью, есть имя и для тех, кто послужил виновниками его…

Ни нотки обычной беспечности не слышалось в этом восхитительном голосе, в манерах Лаймонда не осталось и следа так знакомой всем насмешливой любезности. Он продолжал:

— У меня не сохранилось приятных воспоминаний о нашей встрече в Кроуфордмуире. Я выставил себя на торги и в обмен затребовал правду. Ваша жена, лорд Леннокс, была не прочь от покупки, но монеты оказались фальшивыми. Она заявила, что одно обстоятельство невозможно прояснить — а я знал, что вполне возможно; она сказала, что одного человека убили — а я знал, что он жив, что я расторгнул сделку. Но знай я, что это спасет Кристиан Стюарт, я бы согласился на все.

Ярость Маргарет Дуглас достигла апогея.

— Прекрати свою грязную болтовню! Мерзкий, подлый лгун!

— Но ведь Кристиан Стюарт умерла! Как она умерла?

Леди Леннокс вскочила, дрожа от гнева.

— Она умерла, потому что разбилась, упав с лошади. Это не моя вина. Лучше ей было умереть, чем быть твоей любовницей! Только ты способен из мести очернить меня перед всеми!

Ответ оказался непримиримо жестоким.

— Взгляни на твоего мужа или лорда Грея! Очернить тебя! Или ты полагаешь, что у тебя репутация святой отшельницы?

Она взвыла, обращаясь к лорду Грею:

— Уберите его отсюда! Неужели вы не можете это прекратить?

— О верность обетам, о нежное сердце… — произнес звонкий, насмешливый голос.

Лорд Грей откашлялся. Лорд Уортон задумчиво рассматривал потолок, его сын стоял рядом с лордом Греем, прикусив губу. Граф Леннокс мрачно смотрел на жену, его глаза как будто выцвели от гнева и превратились в две маленькие льдинки. Лаймонд заговорил с ним, лишь бы никто не обращал внимания на распростертого неподалеку Ачесона, который начал шевелиться.

— Вас не обманули, по сути дела. Теперь вы один из Черных Дугласов и родственник Тюдоров-королей, но к тому же вы породнились со всеми, на кого вашей супруге угодно было положить глаз. Из любого сословия. Рыба гниет с головы. Теперь она плачет от ярости, но в каждой из этих слезинок больше честолюбия, чем во всей вашей карьере захолустного царедворца. Она безостановочно станет проталкивать вас, и вы не будете иметь ни минуты покоя, а если подведете ее, она вас уничтожит.

Ачесон застонал.

С отвращением лорд Грей приказал страже:

— Увести!

Но в этот момент Маргарет прорвалась к своему мучителю и со всего размаху залепила ему пощечину. Эрскин стиснул зубы, так как заметил, что Лаймонд весь подобрался.

Он схватил Маргарет за руку и притянул к себе. Затем, прикрываясь ею, как щитом, сделал шаг в сторону и нагнулся. Подобрав свободной рукой лук и колчан молодого Уортона, он попятился к лестнице, таща за собой упиравшуюся Маргарет.

Лаймонд крепко держал ее одной рукой, пока не достиг подножия лестницы, потом отшвырнул пленницу от себя в тот самый момент, когда она сама почти уже освободилась, и ринулся вверх по широким ступеням.

Эрскин был начеку. Когда Лаймонд, задыхаясь, ввалился в его укрытие, Том выхватил шпагу, готовый совершить отчаянную вылазку, но Хозяин Калтера уже вскочил с луком в руках. В колчане оказалась только одна стрела. Лаймонд прошипел чуть слышно:

— Пригнитесь, черт возьми!

Эрскин стал на колени, а Лаймонд прицелился.

Уортон и его сын, преодолевшие уже половину лестницы, остановились.

— Отойдите! — приказал Лаймонд.

Наступила тишина. У подножия лестницы лорд Леннокс склонился над женой. Лорд Грей, по-прежнему сидевший во главе стола, даже не пошевелился, стражники стояли подле него, не зная, что делать.

Против лука — а Лаймонд славился меткостью стрельбы — их шпаги казались жалкими игрушками. Уортоны отступили вниз по лестнице, и Лаймонд ниже нагнул свой лук. Галерея теперь была свободна, а за ней спальни монахов, лестницы, крытые аркады, кладовые, то есть куча мест, где можно было спрятаться и откуда потом нетрудно оказалось бы выбраться наружу.

Все было в их руках — и жизнь, и смерть. Но сначала следовало уничтожить Ачесона.

С луком в руках Лаймонд стоял неподвижно. Эрскин, изнывая от нетерпения, собрался ему что-то сказать, когда заметил движение у себя над головой. На узком карнизе справа, напротив которого раньше прятался сам Эрскин, стоял человек с аркебузой.

С того карниза было невозможно спуститься на галерею, но аркебузир легко мог попасть и с такого расстояния. Эрскин резко повернулся к Лаймонду, досадуя на промедление, и тут понял, почему тот выжидает.

Ачесон зашевелился, сел, опираясь на мраморную плиту, и сделал робкие попытки встать. Но пока он не поднялся на ноги, его полностью закрывал парапет. А в колчане оставалась всего одна стрела.

Зарядить аркебузу — дело непростое. Прячась за низкими перилами, Эрскин с ужасом наблюдал за движением умелых пальцев стрелка, и, судя по тому, как напряглись руки Лаймонда, держащие лук, он тоже заметил зловещий блеск металла.

Но Хозяина Калтера это не смутило. Он заговорил обычным своим чистым звонким голосом, обращаясь к находившимся внизу. Окровавленный Ачесон приподнялся, потер голову и что-то пробормотал.

— Говорите тише, — приказал Лаймонд. — Не двигайтесь. И не вздумайте звать на помощь, иначе я застрелю любого из вас.

Взгляд его был спокоен и тверд — ничто не выдавало усталости, накопившейся за этот полный потрясений день. Разглагольствуя, он плавно двигался по балкону, стараясь прицелиться в Ачесона.

Аркебузир второпях что-то со стуком уронил и поспешно поднял.

— Пора преподать вам урок с высоты амвона, так сказать, — продолжал Лаймонд. — Вы чувствуете себя одураченными, но в сущности это не так. Уортон — мастер своего дела, а в этом деле нельзя полагаться на кого-то другого — вот он и поплатился за это. О, он прекрасно знает, что карательные рейды и вооруженное давление — отнюдь не лучшие методы ведения войны: они делают ее затяжной и отвратительной.

Лаймонд сделал паузу, бросил взгляд на находящуюся в тени фигуру Ачесона и снова посмотрел в поднятые к галерее злобные лица.

— В каждой войне найдется человек на балконе, человек на дереве или человек в дверях. Он может навредить, может напугать, может лишить вас самообладания, но обычно в конце его ловят. Гоняйтесь за ним, лорд Грей, забывая о делах, но не вкладывайте в это слишком много пыла.

В его глазах, прикрытых тяжелыми веками, блеснул какой-то огонек.

— Сегодня, — заключил Лаймонд, — подобная ошибка стоила вам победы.

— Лорд Грей? — послышался дрожащий голос Ачесона. — Отведите меня к лорду Грею. У меня депеша о… королеве Шотландии…

Лорд Грей вскрикнул:

— Что?

Его крик прозвучал подобно раскату грома в напряженной тишине. Черное отверстие ствола аркебузы медленно развернулось в сторону жертвы и замерло, неотвратимое, как смерть. Эрскин простонал:

— О Боже!

Адам Ачесон слабеющим голосом повторил:

— О королеве…

И вышел к столу.

Тонкий лук в руках Лаймонда взметнулся, словно ловчая птица, кончик стрелы блеснул, костяшки пальцев лучника побелели. Напротив, на темном карнизе, стрелок поднял руку. Лаймонд улыбнулся удивленной, блаженной улыбкой и выпустил меткую смертоносную стрелу прямо в сердце Ачесона.

В грохоте выстрелившей аркебузы потонул крик Маргарет. Прицелиться в Лаймонда не составляло большого труда, поскольку его рубашка отчетливо белела в темноте, и стрелок не промахнулся. Получилось даже лучше, чем он предполагал, поскольку от выстрела посыпались камешки из кладки бетона, которые тоже поразили цель.

Лаймонд вскинул голову и повернулся. Лук упал. Одну-две секунды он еще цеплялся за развороченные перила, не желая подчиняться смерти и грядущей тьме.

Внизу, заметил Эрскин, все сгрудились вокруг тела Ачесона.

Но поврежденная плоть и порванные сосуды дали о себе знать: кровь проступила на рубашке Лаймонда, алое пятно становилось все шире и шире. Лаймонд нелепо взмахнул руками, взглянул на Тома глазами, потемневшими от боли, потом, из последних сил смеясь над собою, произнес:

— И умер, замученный, весь в липкой крови.

С этими словами он упал прямо на руки Тому Эрскину.

Глава 3

ОТВЕТНЫЙ ХОД КОНЕМ

Колокол аббатства в Гексеме пробудился среди ночи, словно пытаясь молитвой обратить в христианскую веру язычницу луну, Его звуки разносились далеко за рекой, и шотландцы, ждущие на другом берегу в почерневшей, заброшенной голубятне, услышали его. Почти одновременно донесся приближающийся топот копыт.

Кто-то — настоятель, землевладелец или приор — держал здесь пятьсот откормленных голубей и устроил четырнадцать рядов дыр и карнизов для гнезд, а также вырубил ванну, заполнявшуюся дождевой водой, поставил каменный стол и высокий деревянный круг, при вращении которого человек мог дотянуться до гнезд.

Теперь, когда дверь была сорвана, сюда получили доступ крысы. Но уцелевшие голуби исхитрились и стали селиться лишь в безопасных, наиболее высоко расположенных гнездах. Когда люди Эрскина вошли внутрь голубятни, птицы дружно поднялись в воздух, шум бьющихся крыльев напоминал хлопанье слабо натянутого паруса на ветру. Пока шотландцы ждали Тома, за ними неотрывно наблюдали глаза голубей, ошеломленных их появлением и затаившихся наверху.

Вынужденное бездействие было особенно мучительно для Ричарда, которого лишили и добычи, и права пробежать до конца этот ужасный марафон. Он мог уже сотню раз доехать до ворот Гексема, если бы Стокс отпустил его. Если Эрскину удалось проникнуть внутрь, то почему бы и ему не попытаться? А если Эрскина постигла неудача, разве не Ричарду надлежит помочь? И наконец, кто дал им право вмешиваться в его отношения с Лаймондом?

К счастью, Стокс обладал недюжинным запасом терпения. Уже смеркалось, а он все убеждал Ричарда, приводя разумные, приличные доводы, но не касаясь того факта, что если бы не лорд Калтер, они уже несколько часов назад могли бы благополучно выехать в Эдинбург. В конце концов Ричарду надоело, и он с неудовольствием замолчал, продолжая метаться по голубятне, как раненый зверь в клетке.

Постепенно приближавшийся топот копыт слился с ударами колокола. Стокс, дав сигнал всем замолчать, подошел к крошечной двери, выглянул и повернулся — на лице его, побагровевшем от пламени разведенного на полу костерка, играла довольная улыбка. Том Эрскин возвращался.

Не успел он войти, как Ричард вцепился в него мертвой хваткой.

— Ну что же, ну?

Эрскин легко высвободился и, бросив на Ричарда странный взгляд, ответил:

— Сообщение не было передано: мы это предотвратили. Ачесон знал депешу наизусть.

— А Лаймонд?

Никто и ничто его больше не волновало. Эрскин посмотрел на Ричарда совсем по-другому, чуть ли не с откровенной неприязнью, и этот взгляд подействовал, как удар хлыста.

— Они ненавидели Лаймонда и боялись его. Если вы до сих пор считаете, что он был английским шпионом, то ошибаетесь. Именно он и убил Ачесона.

Но глаза Ричарда по-прежнему горели безумным блеском.

— Где он?

Кто-то тем временем снял тюк с лошади Эрскина.

Тяжелый сверток положили около костра. Склонившись, Эрскин бережно развернул попону.

Равнодушный к интригам и злобе, безмолвный и беззащитный, брат Ричарда без сознания лежал на полу. Эрскин встал на колени над бесчувственным телом. Одежда Лаймонда насквозь пропиталась кровью. Том прикоснулся к его руке.

— Он мертв?

Шотландцы глядели как завороженные.

Эрскин коротко отдал приказ:

— Стокс, седлайте лошадей и готовьтесь в путь. Дело сделано. Нам незачем больше подвергать себя риску.

Все засуетились, лишь Ричард остался стоять неподвижно. Он спросил еще раз чуть слышным голосом:

— Он мертв?

Эрскин стал мрачнее тучи.

— Он и часу не протянет на лошади. Придется оставить его здесь.

Ричард мрачно выругался:

— Черт возьми, как мы можем себе это позволить? Ведь ему известно все, что знал Ачесон.

— Он успеет поведать эту тайну только голубям, — жестко сказал Эрскин, шире раскрывая попоны. — Сколько, по-вашему, он еще протянет?

— Его могут найти.

— Хорошо. Его могут найти. Вот и разбирайтесь сами: это же ваш брат. Только поэтому я и привез его сюда, У меня рука не поднялась сделать то, о чем вы думаете. Я видел, как он рисковал жизнью, чтобы убить гонца.

Лицо Ричарда не смягчилось.

— Ему пришлось выбирать между вами и лордом Греем, и он предпочел наименьшее из зол… и оказался прав: вы же вытащили его, не так ли?

Пальцы Ричарда нервно теребили рукоять шпаги. Все молчали; Ричард наконец отдернул руку:

— Нет, будь я проклят. Я хочу, чтобы его казнили у всех на виду, в законном порядке, чтобы он умер в мучениях и прочувствовал все до конца. Забирайте ваших людей и выходите на дорогу. Я останусь и довезу его домой потом.

Том и Ричард остались вдвоем, снаружи слышались ржание лошадей и возня слуг. Эрскин устало спросил:

— Вы уже дрались с ним сегодня, неужели этого мало?

Отблеск пламени придал глазам Ричарда зловещее выражение.

— Вы считаете, что он невиновен? Я хочу спасти ему жизнь — что в этом плохого? И если он невиновен, ему представится возможность доказать это — чего уж справедливее?

Кто-то позвал снаружи. Эрскин вышел и вернулся, неся дорожный плащ и скатку.

— Вам это понадобится. — Затем он внезапно добавил: — Поедем с нами, Ричард! Оставьте его. Если он выживет, вам с ним не совладать.

Ричард молчал.

Оглянувшись в дверях, Эрскин увидел, как Ричард присел на корточки около брата и внимательно осматривает его кровоточащие раны:

Спустя несколько часов Ричард сам стоял в дверях, глядя в ночную тьму. Затем, двигаясь почти бесшумно, он взял собранный хворост и втащил его внутрь.

Было поздно. Пламя заново разведенного костра освещало лицо брата, разгладившееся во сне и выглядевшее таким же безгрешным, как в детстве.

Но это было глубокое забытье, предшествующее агонии. Опытный воин, лорд Калтер не раз сталкивался с кровотечениями, изуродованной плотью и переломанными костями, поэтому он твердой рукой тщательно промыл, очистил и перебинтовал раны. Он увидел изуродованные галерами руки, шрамы от ударов бича на спине, каторжное клеймо.

Теперь оставалось только ждать. Завесив дверь попоной, он улегся у костра, подложив седло под голову. Так он лежал бок о бок с безмолвным братом, от чьего острого языка ему не раз приходилось страдать. Голуби мирно ворковали наверху, устроившись на ночь на своих насестах. Наконец и они уснули. Наступила тишина, безмолвие теплой июньской ночи нарушало лишь слабое, прерывистое дыхание Лаймонда.

В глухой ночи сон сморил и Ричарда, хотя он упорно пытался бодрствовать, невзирая на усталость. Ричард проснулся оглушенный, не понимая, где он.

Пробившийся сквозь полуразрушенные стены свет зари осветил многочисленные насесты на почерневших стенах, деревянный круг. Рядом тихо догорал костерок. И тут Ричард увидел широко раскрытые, бездонные глаза брата, смотревшие прямо на него.

Никто из них не нарушил тягостной тишины. Ричард поднялся, подошел к костру и не спеша подбросил хворосту. Блики пламени заиграли на светлых волосах, побелевшие скулы и бескровные губы порозовели — брат, казалось, возвращался к жизни. В самой крайности не оставив своей иронии, Лаймонд заговорил еле слышно:

— Ты по-прежнему храпишь, как лошадь. Это Том Эрскин вытащил меня?

— Кто же еще? Он привез тебя и отправился домой вместе с остальными. Мы совсем рядом с Гексемом.

Они помолчали. Потом Лаймонд очнулся и звонко произнес:

— Если ты выжидаешь, чтобы прочесть надо мной отходную молитву, Ричард, то можешь не тянуть.

Издевка снова ожесточила Ричарда.

— Не к спеху, — отозвался он с мрачным торжеством.

Тихий смешок был ему ответом.

— Мне тоже. Только вот продырявили меня во многих местах.

Ричард поставил котелок с водой на костер и приготовил свежие бинты.

— Ничего страшного — лишь бы нашелся хороший хирург.

— Две главы классической анатомии, и он уже вообразил себя Авиценной. Не беспокойся. Мне некуда увиливать и не в чем каяться.

— Ты удивлен? — Ричард попробовал воду своим широким пальцем. — Ты ожидал, что я с проклятиями добью тебя и сброшу труп в реку?

— Пожалуй. Объясни мне, почему этого не произошло. Лично мне ничего в голову не приходит. Изъявления благодарности с моей стороны будут выглядеть чертовски глупыми, пока я не пойму, в чем дело… Я не могу больше пить.

Ричард забрал фляжку.

— Сам сказал: тебе не в чем каяться.

— Да, но я должен объясниться.

— Объяснишься позже, — спокойно заявил Ричард. — У тебя будет масса времени.

Он наклонился, и Лаймонд закрыл глаза.

Ему предстояло нелегкое дело — ужасное отвратительное даже для более опытного хирурга, у которого были бы необходимые инструменты. Вода покраснела от крови, самодельные тампоны промокли насквозь.

Объяснения. Можно ли объяснить убийство ребенка? Позор жены? Вот они, эти руки, которые ласкали Мариотту, эти губы, это отмеченное клеймом тело…

Лаймонд долго не приходил в себя после того, как Ричард его перебинтовал. Наконец он открыл глаза и еле слышно произнес:

— Ладно, я сам живодер хоть куда. Но если такой котище будет забавляться с мышкой слишком долго, то она может и сдохнуть. Твой ход.

— Не сейчас. Я хочу, чтобы ты как следует пришел в себя, прежде чем мы объяснимся.

В этот день лорд Калтер провел немало часов в поисках нового приюта для своего пациента, такого, чтобы там можно было укрыться и чтобы находился он на безопасном расстоянии от дороги и домов.

Уже ближе к вечеру одна из его вылазок увенчалась успехом: он нашел идеальное место, а вдобавок набрал достаточно мха, который собирался использовать при перевязках. Маленький ручеек протекал по дну небольшого ущелья, а по обоим его берегам на ширину ярдов в двадцать простирался зеленый лужок. Здесь было где держать лошадь, а главное, имелось местечко, где стены сужались, нависали над берегами и образовывали уютную пещерку. Здесь можно было развести огонь, не опасаясь быть замеченным, и здесь имелось укрытие на случай дурной погоды.

Ричард внимательно все осмотрел и вернулся назад несколько позднее обычного.

Лаймонд с интересом наблюдал, как Ричард собирает вещи.

— Эй, братец, мы переезжаем? И далеко?

— Нужно чуть-чуть проехать верхом. Я привяжу тебя к Бриони.

Оба замолчали. Потом Лаймонд заметил независимым тоном:

— Ричард, не можешь же ты вообразить, что я, дырявый, как решето, смогу скакать на лошади. Времени у нас в обрез. Хватит тешиться, играя со мной, как кот с мышью. Скажи мне то, что ты должен сказать.

— Недолго ж мы ждали, — заметил Ричард. — Вот ты уж и начал увиливать.

— Дело не в этом: просто я пытаюсь проникнуть в твой мирок и понять, что важно для тебя. Прежде чем один из нас утомит другого до смерти, я хочу поговорить с тобой о Мариотте.

Лорд Калтер выпрямился:

— Со мной? Ни за что.

— Да, с тобой, Ричард, здесь и сейчас. После чего ты сможешь осознать, в каком дерьме ты очутился, и сесть, посыпая себе голову пеплом, как древние иудеи. Мариотта.

— Ты не умираешь. Прибереги свои жалкие признания для кого-нибудь другого.

— А чьи же это кишки лезут наружу, позволь тебя спросить? — хмыкнул Лаймонд. Пот выступил у него на висках, и он сжал кулаки, чтобы сдержать приступ надвигающейся дурноты. — Я собираюсь рассказать тебе, что произошло, брат мой. Ты можешь прикончить меня, бросить здесь или выслушать.

— Или вырвать тебе язык.

— Повезло же цикадам, которые, как говорят, общаются при помощи задних лапок. Ну давай вырывай. Но в таком случае ты никогда не узнаешь правды.

— Я знаю все, что мне нужно знать.

— Что же ты знаешь? Ты знаешь, как найти себе пару, но не знаешь, как вести супружескую жизнь. Ты смог выбрать, но не смог стать хорошим мужем. Большую любовь надо заслужить, Ричард. Это трудное благородное искусство. Ты идиот… Ты почти потерял ее. Но не из-за меня.

Калтер схватился за шпагу. Гнев застлал ему глаза: лицо брата, сумрачные стены голубятни померкли перед ним. Из последних сил сдерживаясь, Ричард выбежал наружу.

«Качай сыночка в нежных объятиях», — казалось, пели голуби. И другие голоса гулко раздавались в ушах. Здесь, над зелеными долинами Англии, перед ним заново ожили все нанесенные ему Лаймондом смертельные обиды и оскорбления. «Неужели вы для вашей безопасности отправили ваших дам в Стерлинг?» Стрела, вонзившаяся в плечо на потеху глумящейся толпе. Пьяный перчаточник и скачка морозным утром. Тюрьма в Думбартоне и то, как ему в грязной одежде пришлось пройти через большую залу. Поражение в Хериоте, надувательство с мальчиком Скоттом — и самое ужасное, гнусное, отвратительное: Мариотта, перебирающая драгоценности.

— Думай, если хочешь, что это ребенок Лаймонда… Он сейчас с Мариоттой… Это был мальчик…

Трава под ногами, голубое небо, короткие лиловые тени деревьев вновь приобрели ясность очертаний. Он отстегнул кинжал и вместе со шпагой оставил у входа. Медленно вернулся назад и присел на край каменного стола.

— Ну давай, рассказывай. У нас есть пять минут. Поделись своим умением пленять сердца. Я постараюсь что-нибудь перенять для Мариотты.

— Я воздвиг себе памятник при жизни, — ухмыльнулся Лаймонд, — но отнюдь не на костях Мариотты. Я заигрывал с ней в Мидкалтере, да простит меня Бог, поскольку напился до чертиков, но больше никогда.

— Ты не пытался встретиться с ней, а она — с тобой?

— Мой многоуважаемый осел, я бежал быстрее лани. Ты можешь, конечно, задавать вопросы, пока у тебя не помутился разум. К сожалению, утомившись от жизни дома, она бежала тоже. Ее схватили англичане. Я ее освободил, как дурак, и мои бедные недотепы не нашли ничего лучше, как отвезти ее ко мне, так как ей стало плохо прямо на дороге, и она была куда ближе к райским вратам, нежели к Мидкалтеру.

— Надеюсь, она поблагодарила тебя за безделушки, раз уж представилась такая возможность.

— Конечно. Мне было немного неловко, — слабо улыбнулся Лаймонд, — потому что я не посылал их.

— А кто же посылал? Бокклю?

Ричард внезапно нагнулся и схватил Лаймонда за руку, не сводя с него глаз. Тот продолжал упавшим голосом:

— Почему я должен портить кому-то удовольствие… Его и так, должно быть, чертовски раздосадовало то, что мне приписали чужие заслуги. Если тебе интересно знать, попробуй спросить у матушки.

Ричард отпустил изуродованную шрамами руку.

— Я не собираюсь требовать удовлетворения у всех любовников моей жены. Меня волнуют только те, что состоят со мною в родстве. Хотя тебя, наверное, порадует, что Сибилла до сих пор обожает тебя.

Взгляд Лаймонда стал неожиданно серьезным, и морщина пролегла между бровей.

— Этого нельзя сказать о Мариотте. Она совершенно ясно дала мне понять перед исчезновением, что находит мое присутствие, да и само существование, нежелательным, и третий барон Калтер — ее единственная опора. Что ты там натворил, когда она вернулась, одному Богу известно, но, судя по нелицеприятным слухам, которые до меня доходили, будет воистину чудом, если она согласится все-таки остаться с тобой: чудом смирения перед лицом ослиного упрямства.

Распростертый на попоне, он лежал, с интересом наблюдая за выражением явного недоверия на лице Ричарда.

— Что, не слишком убедительно?

— Нет.

— Да, я так и думал. Я должен был представить тебе греческую трагедию — и ты поверил бы, но правда, как я однажды уже говорил кое-кому…

— Что — правда?

— С правдой опасно иметь дело, — быстро заключил Лаймонд. — Нам пора ехать? Найди мне достойную усыпальницу, Ричард; Можешь даже обратить мое тело в пепел, голуби разнесут меня по полям, и я прорасту дивными цветами… Так проходит слава мирская… Нам пора ехать? Голова слона на теле крысы — эмблема благоразумия. Ричард, ты слушаешь меня?

Ричард уже нагнулся над ним и ловко подхватил на руки, как будто стремясь влить свои силы в угасающую жизнь брата.

— Ты не умрешь, пока я не разберусь с тобой до конца.

— Не глупи, Ричард. — Сознание на секунду вернулось к нему, затуманившиеся глаза блеснули. — Господи, я и забыл: ты не любишь перчаточников.

Ричард боролся за жизнь Лаймонда два дня: методично, упорно, старательно, как умелый воин готовит оружие к решающей битве. Он страстно желал, чтобы брат, который метался в жару, понял бы, как много он, Ричард, для него делает, как преданно ухаживает за ним.

Ночью он сидел в их новом прибежище, вслушиваясь в ласковое бормотание шумящего рядом ручейка, вдыхая ароматы земли, травы, цветов, высушенного мха, и с наслаждением предвкушал вожделенный миг.

Лаймонду полегчало: пульс стал ровнее, дыхание спокойнее. Очевидно, он выживет. Выздоровление — дело двух или трех недель, а потом можно двинуться на север…

Вот человек, который кичился самообладанием. Вот разрушительный ум, не оставлявший камня на камне от обыденной жизни. Трех недель — а может, и двух — будет достаточно…

Братских чувств преисполнен он

Или безумием ослеплен?

Лаймонд лежал один, и вопрос был скорее риторическим. Через мгновение он отвел глаза от сияющего поднебесья и опять закрыл их.

Два дня лихорадки — два дня детской беспомощности. Ручеек, клочок травы, попона, самодельная подушка и неподвижность под лучами палящего солнца. Он с усилием попытался пошевелиться, ибо сквозь сомкнутые веки пробивался свет, но остался лежать тихо и неподвижно.

Рядом упал камешек.

Ричард направлялся к нему, наловив рыбы, с улыбкой наблюдая за реакцией брата. Лаймонд, моментально открыв глаза, не улыбнулся в ответ, когда Ричард подошел вплотную.

Кожа Ричарда, смуглая от природы, покрылась темным загаром, волосы выгорели на солнце. После пяти дней жизни под открытым небом его рубашка и рейтузы уже не выглядели особенно презентабельно, легкие туфли, которые он достал из багажа, превратились в опорки, а единственная сменная сорочка была надета на брата.

Эти неудобства, казалось, ничего не значили для Ричарда. Он помахал рыбой и подмигнул Лаймонду:

— Ну как тебе, удобно?

— На редкость.

— Вид у тебя такой, будто тебе неудобно, — заметил Ричард, остановившись.

— Как глупо с моей стороны. Рыбешки выглядят свежее. Где ты наловил?

Последовала неловкая пауза.

— Стараюсь как могу, — мягко ответил Ричард. — У меня нет твоего таланта стрелять в птиц.

Он обошел Лаймонда и, взявшись за самодельное ложе, перетащил его в тень.

— Как ты думаешь, Пэти Лиддела раньше секли публично?

Тень принесла Лаймонду заметное облегчение, и он открыл глаза.

— Он делает, что ему приказывают. Я подумал, что тебе понравится съездить в Перт. Развивает обоняние.

— Золото Кроуфордмуира и Лиддел. Как глупо, что мы сразу же не заметили связь.

— Да, некоторые из вас не заметили. Как вкусно пахнет. Ты лечишь, ты готовишь. Может быть, ты умеешь шить?

— Я умею жить. А кто оказался исключением? Матушка?

— Она соображает быстрее, — съехидничал Лаймонд. — Стране должно не хватать тебя, Ричард, во время твоих частых отлучек. Как долго ты был в тюрьме, братец?

Ричард вытер ладони о подстилку и продемонстрировал их Лаймонду: чистые, ровные, без единой отметины.

— Мне повезло. Никто никогда не догадается по ним, где я был.

— Очко в твою пользу, мой дорогой братец. Но ведь ты — такой же лоботряс, как и я. Ты нагрубил Аррану, не явился в Думбартон, бросил жену и мать, устроил вместе с Дженет Битон прелестный маленький заговор за спиной ее мужа и выставил себя редкостным дураком в тех исключительных случаях, когда твоя нога ступала на поле битвы. Если бы ты ухитрился чуть быстрее остудить пыл юного Гарри в Дьюрисдире, то мог бы посадить за решетку и лорда Уортона, и лорда Леннокса.

— И помешать тебе на них наживаться? — поинтересовался Ричард, положив вычищенную рыбу на раскаленный камень. — Когда у тебя был на счету каждый пенни, чтобы умаслить твою шайку и заставить головорезов повиноваться? Или ты ублажал их опиумом и женщинами?

— Хватает и твердости характера. Дурацкий способ готовить рыбу.

— Не хуже прочих. Знаешь ли, — продолжил Ричард, вытирая пальцы о пучок травы, — если принять во внимание, кто ты такой, то твои инвективы кажутся более чем странными. Тебе здесь удобно?

— В таком климате я необыкновенно вынослив. Можешь испытать меня, если хочешь.

— Спасибо, не стоит. Я просто думал, что любезная светская беседа поможет скоротать время. Пока ты не сможешь ехать.

— Ладно, — помолчав, отозвался Лаймонд. — Отлично сыграно. Я и вправду уже начал волноваться относительно своей участи. И что дальше?

— Догадайся, — любезно посоветовал Ричард.

— Испытывай терпение кого-нибудь другого. О, не будь таким ребенком, Ричард! — Глаза Лаймонда потемнели от усталости. Ричард подметил это, как подмечал в нем все, старательно, неустанно, словно врач, наблюдая за братом.

— Не вижу ничего ребяческого в уважении к закону, — жизнерадостно пояснил Ричард. — Как только ты окрепнешь и сможешь сесть в седло, Эдинбург к твоим услугам. Тюрьма, цепи и ряд неприятных допросов. Ты предстанешь перед судом парламента, мой дорогой брат.

Лаймонд не дрогнул, но собрался с силами и весь напрягся, как тетива лука.

— Нет ничего по-детски незрелого и в том, чтобы заботиться о чести семьи. Ты ведь знаешь, какое впечатление это произведет.

— Прекрасное. Тебе понравится. Ты же любишь экстравагантность. Попробуй-ка рыбки.

Лаймонд не обратил внимания на протянутую руку.

— Послушай: прекрати на минуту строить из себя столп правосудия. Ты можешь чистым выйти из игры, даже если она и была нечестной. Ты ничем не рискуешь: никто не рассчитывает, что я жив. Скандал, разразившийся пять лет тому назад, — ничто по сравнению с тем кошмаром, в который превратится открытый суд. Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что меня признают виновным: никто не питает ни малейших иллюзий на этот счет. Но тебе придется провести с таким пятном всю оставшуюся жизнь. Это касается и матери, и Мариотты. Ты хочешь, чтобы твои дети жили под тяжестью тошнотворных обвинений в мой адрес?

— Не переживай так. Зная Мариотту, я никогда не смогу полностью быть уверен, что это будут действительно мои дети.

— То-то и оно, — устало продолжал Лаймонд. — Твой мирок рухнул, а ты все не хочешь взглянуть фактам в лицо. Я сочувствовал тебе — немного, — когда ты так глупо гонялся за мной: меня ославили подзаборной шавкой, и я не мог не тявкать. Не по твоей вине. Но какого черта ты сейчас не в Эдинбурге? Что заставило тебя лишить Эрскина поддержки, на которую он мог рассчитывать во Флоу-Вэллис? Какой пример ты подаешь остальным на протяжении последних шести месяцев? А теперь люди умные и рассудительные должны выйти на арену цирка, лишь бы тебе не отказываться от твоих предрассудков и не снимать с глаз шор. Долгое, изощренное унижение — лишь для того, чтобы примирить тебя с самим собой, успокоить твои взбудораженные чувства. Не то, Ричард, это не пройдет.

Лорд Калтер изобразил изумление:

— Я полагаю, что услышал самый красноречивый протест против законного правосудия. Я же сказал тебе: я сам не притронусь к тебе и пальцем.

С легкой улыбкой Ричард заметил, что Лаймонд вновь ослабел: сила воли отступила перед недугом. Глаза в изнеможении закрылись. Ричард бросил камешек в воду.

Лаймонд с трудом разлепил тяжелые веки.

С наигранной любезностью Ричард осведомился:

— Хочешь рыбки?

Дух Лаймонда, однако, не был сломлен. Прошло два дня. Ричард, не спускавший с брата глаз и неустанно насмехавшийся над ним, почувствовал, что собственные его нервы сдают и с каждым словом Лаймонд обретает былую силу.

Это была трагическая и изматывающая борьба, в которой два отточенных интеллекта противостояли друг другу, но удары задевали не столько разум, сколько израненные души.

Временами страстное желание убить настолько овладевало Ричардом, что ему приходилось спасаться бегством от назойливого голоса брата, дабы не запятнать руки кровью. Он великолепно знал, что Лаймонд не случайно пытается вывести его из себя, и догадывался о причинах. Само отчаянное неистовство этих атак было единственным, что вселяло в Ричарда уверенность.

На шестой день он потерял бдительность.

Всю неделю стояла хорошая погода. Ручеек обмелел, и показались камни, по которым разгуливали трясогузки. В траве копошились неоперившиеся птенцы, буйно цвели травы.

В субботу с утра в небе появились облачка, чуть-чуть посвежело. Ближе к вечеру Ричард обнаружил в силках кролика и как раз разделывал тушку, когда отчетливо услышал вдали топот копыт. Он не приближался и казался безопасным, но все же Ричард проскользнул к пасшейся неподалеку кобыле и заткнул ей ладонью ноздри. Та недовольно дернулась, прянула ушами, насторожилась, но стояла тихо, пока звук не замер. Ричард похлопал Бриони по спине, проверил, хорошо ли она привязана, и отправился в обратный путь.

Лаймонд не валялся на попоне, где брат его оставил, а удобно устроился на валуне на полпути от своего ложа до импровизированной кухни Ричарда. На ярком свету отчетливо виднелись спутанные светлые волосы, следы, оставленные болезнью на лице, нездоровый блеск в усталых глазах. Он выглядел измученным и напряженным, как натянутая струна.

Ричард с любопытством посмотрел на брата, затем бросил взгляд на камень, где разделывал кролика. Нож исчез.

Лорд Калтер не стал дознаваться, куда тот пропал. Вместо этого, усевшись по соседству, заметил:

— Прекрасная погода для прогулки. Что, блохи заели?

— Нет, просто мне надоело спать целыми днями. Я ведь не грудное дитя.

— Приятно слышать. Редкая живость твоего ума сослужила тебе дурную службу, братец, так ведь? Будь ты поглупей, тебе хватило бы упоительной смеси спиртного, опиума и развратных бабенок…

— Тебе хочется развить эту тему? Не думаю, что меня бросит в дрожь от твоих нотаций, впрочем, как и от их отсутствия.

— Любопытно было бы знать, — беспечно продолжал Ричард, — от недостатка чего именно ты страдаешь больше всего. У тебя нет денег — а ты всегда их любил. Ты потерял и иллюзию власти. Муравей, правящий тлями. Какая величественная, возбуждающая картина: мужланы, пропащий сброд повинуются мановению твоей руки. Как легко, как приятно добиться абсолютной власти над ними, играть в эдакого Робин Гуда наоборот и пьянеть от мысли, что бросаешь вызов целым народам… О, тебе удалось привлечь внимание…

У Лаймонда, изнывающего от боли, не было сил доковылять обратно до постели. Мысли его путались. Чувствуя, что Ричард перешел в последнюю безжалостную атаку, он, задыхаясь, прошептал:

— Нет, братец, я не стану плясать под твою дудку.

Ричард тем не менее продолжал мягким голосом:

— А любовь незрелых мальчишек — этого тебе, конечно, тоже недостает. Тебе нужен кто-то, с кем можно позабавиться довольно-таки элегантным образом, забивая бедняге голову извращенной, туманной, но чрезвычайно обаятельной для молодого ума чепухой, привораживая его и сбивая с толку дикой, восхитительной изменчивостью твоей натуры. Да, ты, наверное, скучаешь по Уиллу Скотту. И по твоим женщинам.

— Может быть, мы оставим в покое женщин, — отозвался Лаймонд, не опуская глаз.

— Кристиан Стюарт, например?

— Может быть, мы оставим в покое Кристин Стюарт и все, что с ней связано? — Он произнес это так тихо, что Ричард с трудом расслышал.

— Тебе бы хотелось, чтобы она была сейчас с нами? Добрая девушка, Кристиан: она бы охотно пришла. Она принялась бы тебе помогать, не задавая лишних вопросов. Она привыкла к этому, такая преданная, такая доверчивая — хотя кому, Господи помилуй, мы можем доверять в этом мире?

Ричард неотрывно смотрел на Лаймонда. Взгляд его был неумолимым, безжалостным, уничтожающим, острым, как скальпель. Лицо брата изменилось, произошел какой-то надлом: первая победа.

Ричард возликовал, душа его пела: «Боже мой, Боже мой, неужели началось?»

— Да. — Он встал и прошелся. — Приятно, когда тобой восхищаются. Помнишь парня, который завещал тебе все свое золото, — Терки как там его? Он тоже пытался помочь тебе и погиб, бедняга. Обвиняя во всем Уилла Скотта, как мне сказали. Тебе бы не помешала его поддержка сейчас? Боюсь, тебе никогда не придется побывать в его домике в Аппине…

Сила обвинений была подобна урагану, сметающему все на своем пути.

Лаймонд вскрикнул:

— Остановись, Ричард! — И, шатаясь от слабости, как тростинка на ветру, заставил себя подняться.

Калтер наслаждался невиданным зрелищем: беспомощный Лаймонд вслепую шарил руками позади себя в поисках опоры. Ричард увидел, как все наносное, тщательно выпестованное, исчезает, уступая место первобытной боли. Тогда он заговорил снова, приблизившись вплотную, — массивная, словно вырубленная из камня фигура грозного судии:

— А наша сестра Элоис, если бы ты не убил ее, утешила бы тебя?

Лаймонд не произнес ни звука.

— Единственная дочь, самая красивая из всех. Самая живая, самая ласковая, самая умная. Теперь она нашла бы свою любовь, родила бы детей. Однажды, поздней ночью, когда ты был далеко, она призналась мне…

— Нет, — застонал Лаймонд. — Будь ты проклят, нет!

— Нет? Ты хотел, чтобы она сгорела заживо, и она сгорела, — продолжил Ричард с ужасающим спокойствием. — Почему же ты съежился от страха?

Самозащита Лаймонда рухнула, и глазам Ричарда представилось то лицо, которое он мечтал увидеть. Никогда больше ему не придется гадать, что скрывается за этой улыбкой, за этой отточенной, злой насмешкой. Страдание, как бы написанное на обнаженном, лишенном прикрас лице Лаймонда, так поразило воображение Ричарда, что он потерял дар речи.

Закрыв лицо руками и отвернувшись к скале, Лаймонд наконец заговорил:

— Почему? Я совершил одну-единственную ошибку. Кто не совершает их? Но я презираю людей, слепо покоряющихся судьбе. Я ковал свою десятки раз и перековывал собственными руками. Конечно, это искорежило меня, исказило мои черты, сделало опасным. Но куда, Господи помилуй, подевалось милосердие?.. Я преследую личную выгоду, как и большинство людей, но не всегда, не до самого предела. Я чаще испытываю сострадание. Я предан тем, кто предан мне, я служу правому делу окольными путями, но не жалея сил, я не преследую своих должников — порою они даже не подозревают, чем обязаны мне. Неужели ты не можешь поверить?

— Ты сам отрезал пути назад, — резко возразил Ричард.

Теперь, когда вожделенный момент настал, он и сам был не рад этому. Откровенность Лаймонда его испугала, он боялся еще раз взглянуть в это измученное лицо надломленного, исстрадавшегося человека.

— Почему ты так думаешь? Почему ты считаешь, что вылеплен из другого теста? Мы одной крови и одинаково воспитывались. Что крепче роднит людей? Мы разделяем предрассудки нашего отца, мы переняли мастерство нашего учителя фехтования, в нас живы склонности и интересы нашей матери, а в речи проскальзывают словечки нашей няни. Мы — ненаписанные книги наших учителей, навыки нашего грума, норов первого коня. Я разделяю все это с тобой. Пять лет — даже таких — не смогли вытравить из меня нашей крови до последней капли.

Ошеломленный, Ричард откинулся назад и ответил на удар не менее ужасным ударом.

— А кто же сделал тебя убийцей?

Собравшись с последними силами, Лаймонд заговорил:

— Прочь руки, Ричард. Убирайся, ведь ты свободен. Мне есть за что отвечать. Я отрезал себе пути назад, но и ты захлопнул для себя все двери.

— Неужели ты полагаешь, что опозоренный, презренный негодяй вроде тебя вправе судить мою жизнь?

Лаймонд помолчал, затем задумчиво произнес:

— А зачем, по-твоему, я раскрылся перед тобой?

— Потому что, — промолвил Ричард жестоко, — ты боишься виселицы. Потому что я — единственная твоя жертва, которую не удалось приворожить. Потому что ты извиваешься в моих руках, как прежде заставлял извиваться других, потому что твой мир рассыпался на тысячу осколков, тогда как прежде ты разбивал чужое счастье. Ты надломлен, беспомощен, ты ощущаешь, как содеянное зло давит тебе на плечи, и тебе некого разжалобить, нет никого, кто выслушал бы тебя и захотел помочь, поэтому ты пал ниц и ползаешь на брюхе, пресмыкаясь передо мной.

Поскольку Ричард не сводил глаз с Лаймонда, то сразу же заметил блеск стали и прыгнул прежде, чем тот выхватил украденный нож. Он схватил Лаймонда за локоть и запястье:

— Нет уж, проклятый лицемерный ублюдок! — И Ричард застыл, со всей силы сжимая руку брата.

Лаймонд не бросил нож. Вместо этого он наклонился вперед, черпая мужество в необходимости: опершись о камень, он выдержал толчок Ричарда, обрел равновесие и молча, с нечеловеческим усилием, направил клинок вниз.

В этом было что-то сверхъестественно жуткое. Лорд Калтер похолодел от ужаса: рука брата, сжимавшая обоюдоострый клинок, сопротивляясь всей силе Ричарда, медленно опускалась все ниже и ниже…

Ричард проклинал себя за то, что сразу не отобрал оружие, он проклинал это упругое тело, склоненную голову, несгибаемую волю, направляющую смертоносный кинжал. Ричард навалился на Лаймонда изо всех сил. Лаймонд что-то сказал, задыхаясь, склонился ниже, давя всем телом: нож медленно продвигался по предназначенному ему пути. И тут Ричарда осенило.

В это самое мгновение Лаймонд взглянул вверх, и в синих глазах брата Ричард прочел такую силу воли и такую решимость, с которыми никому не под силу было бы справиться. Гнев оставил его. Он беззвучно прошептал: «Нет!» — и увидел ответ во взгляде Лаймонда. Тогда Ричард извернулся и со всего размаху ударил брата коленом прямо по окровавленным бинтам. Нож выпал. Лаймонд крикнул от смертной муки — потом еще и еще.

Крик затих вдали, многократно повторенный и искаженный эхом. Ричард, белый как снег, подобрал нож и отступил.

Лаймонд ладонями зажал себе рот, чтобы подавить крик. Длинные, изуродованные пальцы скрывали лицо, сам он скорчился от боли, часто дыша и всхлипывая, кровь проступала сквозь бинты и капала на притоптанную траву.

— Фрэнсис! — Потрясенный хриплыми, судорожными звуками, Ричард произнес: — Я не позволю тебе покончить с собой.

Кровь теперь была повсюду. Боль и горе прорвались наконец. Лаймонд отнял руки от лица.

— Должен ли я умолять? — Он прервался, содрогаясь от боли, но превозмог себя. — Ты считаешь, что вправе вершить правосудие… Но разве у меня нет такого права? Неужели ты думаешь, что ожидающие меня темница и пытки страшнее того, что я уже перенес? Бремя мое тяжелей, чем все цепи Трива… Ты не можешь освободить меня или помочь мне… Остается одно.

У Ричарда комок стоял в горле.

Лаймонд с усилием приподнял голову:

— Умоляю тебя.

Я притащу его к тебе, и он на коленях, в слезах будет молить о смерти.

Ричард выпрямился, повернулся и пошел прочь по лугам не оглядываясь. Неподалеку ждала Бриони. Она обрадовалась появлению хозяина, и Ричард, выжидая, ласково поглаживал холку кобылы.

Когда он вернулся, логово было пустым. Теперь это было уже не убежище, а мрачное преддверие одинокой, страстно желаемой смерти.

Под синим летним небом в толчее городов и больших дорог, в крепостях, где, шипя, кипела смола и плавилось железо, в монастырях, в замках, на берегах, где лежал выброшенный прибоем просоленный морской водою лес и топтали песок быки, запряженные в повозки с углем, канатами, пушками и бочками с порохом, в амбарах, где слышалось мерное стрекотание молотилок, и в палатках, где солдаты чистили оружие и полировали латные нагрудники — словом, везде на небольшом расстоянии от Берика до Форта, на этом клочке земли, к которому было приковано неусыпное внимание трех величайших европейских наций, никому на протяжении всего этого напряженного месяца и в голову не приходило, что их руками вершится история.

И сэр Джеймс Уилфорд, капитан удерживаемого англичанами Хаддингтона, не думал не гадал, что через двадцать пять лет его оборону назовут величайшей обороной века. Его волновало лишь, что в семнадцати милях от крепости находится Эдинбург, а в его распоряжении только небольшой гарнизон и две дороги, по которым он может связаться с приграничными районами Англии. Его не менее тревожило, что ему надлежит содержать в добром здравии и, если удастся, в полном подчинении не только англичан, но и испанцев, немцев, итальянцев и с ними противостоять угрожающему блеску прославленного французского оружия и неуклюжим, но опасным вылазкам соседей-шотландцев.

И лорд Грей не размышлял о ходе колеса истории, когда неустанно мотался из города в город, инспектируя драгоценные войска: лошадей, пики, порох, пехоту, пыжи, кремни, ядра, также и провизию: масло, муку, а главное — деньги и людей — людей, людей и еще раз людей, двуногий скот, трудившийся не покладая рук в горячем чреве Форта. Не делал этого и лорд Уортон, раздраженный необходимостью оторвать от себя солдат, которых послал к лорду Грею, оставшись на страже беззащитного города и с неудовольствием следя за двусмысленными перемещениями западных шотландцев.

Для французов, которые, как иней, покрыли холмы вокруг Хаддингтона, это была незначительная, четко спланированная кампания, имевшая целью выказать теплые чувства шотландской королеве и одновременно утереть нос лорду-протектору.

Для немцев, швейцарцев, итальянцев и испанцев, которым платили французскими экю, эта кампания означала пьяную поножовщину, рыбалку в быстрых ручьях, вшивость от походной жизни, а главное — деньги, которые можно было отвезти домой или проиграть, потратить на девок, а может, и на более серьезные вещи. На войне не грех было и похвастаться за кружкой эля.

Для шотландцев война являлась предметом гордости и страха, а в основе лежало стремление поставить на место английского короля и выкурить этих паршивцев англичан из Хаддингтона, как лису из норы. За это они были готовы заплатить любую цену.

Цена за победу была названа французами, и королева тоже была готова уплатить ее. Мария де Гиз предприняла первые решительные шаги в день, когда Том Эрскин, опустошенный и измученный, вернулся в Эдинбург из Гексема. Курьеров незаметно послали во все концы, посол выехал во Францию, и однажды вечером в сумерках четыре французские галеры подняли якоря и плавно заскользили к Фирт-Форт. Как и предполагалось, возникла паника на восточном берегу Англии, ялики с донесениями срочно отправились к английскому флоту, который немедленно был приведен в полную боевую готовность.

Пустые хлопоты. Четыре галеры так и не появились. Они подняли паруса и под юго-западным ветром пересекли северное море, затем изменили курс и направились на север. Обогнув Шотландию, повернули снова на юг к западному ее берегу и триумфально проследовали к Думбартону, где королева, буде такова ее воля, могла благополучно взойти на борт.

Королева благосклонно выразила свое согласие. Последнее слово оставалось за народом — и в солнечное, ветреное июльское утро, в субботу, шотландский парламент собрался в аббатстве неподалеку от занятого англичанами Хаддингтона и дал разрешение на брак ее величества королевы шотландской с наследным принцем франции — «дабы всегда король Франции защищал оное королевство, с его законами и свободами, как свое собственное, относился к вассалам оного, как к своим подданным, сохраняя обычаи Шотландии нерушимыми, как это было в давние времена».

Уилл Скотт присутствовал на ассамблее парламента и, когда все разошлись, выбежал во двор аббатства, где заметил Тома Эрскина. Момент был подходящий, и Уилл Скотт спросил:

— Есть новости?

Эрскин, нервно потирая щеку, бросил на него недоуменный взгляд.

— Что?.. О нет. Никаких новостей — ни об одном из них.

Скотт внезапно выпалил:

— Я вчера встретил леди Дуглас, жену Джорджа Дугласа. Она сказала…

Уилл был вынужден прерваться, так как один из пэров в щегольской шляпе хлопнул Тома по плечу:

— Боже мой: опять Неряха Томас переводил — кто бы мог подумать? Если его французский не стал лучше со времен посольства из Рима, мы вполне могли бы проголосовать за то, чтобы возложить корону на Арчи Дугласа… Эй! Что-то не видать твоего дружка Калтера. Что с ним стряслось? Опять вляпался? Похоронил себя вместо своего ловкого братишки?

— Занят личными делами, я полагаю, — холодно ответил Том Эрскин.

— Так что же сказала леди Дуглас? — обратился он к Скотту.

Юноша, посмотрев на шумного собеседника Тома, замкнулся в себе.

— Да так, ерунда. Но думаю, вам следует знать, что мой отец отправляется на их поиски.

— Бокклю? А почему не ты?

Скотт покраснел:

— Я должен оставаться в армии — что-то вроде проверки на благонадежность. Глупость, конечно.

Он внимательно посмотрел в непроницаемое лицо Эрскина:

— Какого черта вы оставили их вдвоем?

Эрскину подали лошадь. Он поправил седло и чепрак, сунул ногу в стремя и вскочил в седло. Взяв в руки поводья, он взглянул на наблюдавшего за ним Скотта:

— Потому что мое имя не Кроуфорд. И твое тоже.

К ночи холодный, пронизывающий ветер, продувавший насквозь маленькое ущелье и все закоулки пещеры, отрезвил наконец лорда Калтера и заставил его рассуждать здраво.

Брызги из ручья попали ему на руки, он отнял ладони от лица и удивился, что вокруг ночь и шумит ветер. Ричард поднялся на колени. Затем встал и машинально принялся собирать пожитки и попоны. Потом он решительно направился к Бриони, проверил ее сбрую и потрепал по холке.

Первая здравая мысль, которая пришла ему в голову после долгих часов бесплодных метаний, — что теперь он с чистой совестью может отправляться домой. Но эта мысль привела за собой бессчетное множество иных. Он обнял за шею кобылу, стал прислушиваться к собственным ощущениям и вспомнил, что подобное бывало с ним в детстве. Итак, факты. Он был воспитан в уважении к ним. Что говорят они?

Развратный, беспутный, необузданный, дерзкий и неподражаемый Лаймонд исчез. Ричард хотел сразить своего брата — и сделал это. Он даже проявил больше милосердия, чем собирался.

Ветер раздул его сорочку. Домой. Сто двадцать миль с двумя сумками за спиной, холодный дом в Эдинбурге, лицо матери. Мидкалтер и ставшая чужой жена. Эрскин с его острым пронзительным взглядом. Откровенный, слишком откровенный Бокклю. Двор, где за ним и без того уже следят.

Лошадь была теплой, пальцы Ричарда ласково трепали ее грубую гриву. Господи, как Фрэнсис кричал!

Что-то потайное и неразгаданное вспыхнуло в глубине души — и Ричард уставился в непроницаемую тьму, пытаясь стряхнуть наваждение. Он выстроил целую череду трезвых, толковых мыслей: и о запасах пищи, и о дороге домой, и об угрожающей нехватке людей в его отряде. Он всерьез принялся обдумывать проблемы водоснабжения в Мидкалтере и начал детально прорабатывать разговор с Гилбертом о новых пиках. Тем временем это непонятное нечто все ворочалось в глубинах подсознания, подбираясь ближе и ближе к рассудку.

Верхушки деревьев затрепетали на ветру. Ветка старого ясеня заскрипела и обломилась, упав рядом с Бриони, которая отпрянула и задрожала, несмотря на успокаивающее поглаживание Ричарда.

Поток чувств, которым он так долго не давал хода, вдруг прорвал все препоны и затопил душу Ричарда. Он успокоил лошадь и уступил наконец тайному импульсу, корни которого уходят в страх человека перед непоправимым, потребность в тепле и участии, детское, красочное восприятие мира. Все доводы рассудка оказались беспомощными перед силой порыва.

Здравый смысл, жажда мести, самодовольство победителя отступили, и Ричард Кроуфорд бросился напролом в темноту сквозь заросли мирта и боярышника, не обращая внимания на валежник, разбросанные по берегу валуны, упавшие деревья и густой подлесок. Он шел за братом.

Инстинкт, руководивший им во время последнего путешествия, привел Лаймонда в чащу, заросшую густым подлеском и диким кустарником.

Цепляясь за деревья и кусты, он ушел дальше, чем можно было предполагать, учитывая его состояние. Ричард вместо факела зажег ветвь от костра, не обращая внимания на то, что его могут заметить, и все-таки после двух неудачных попыток нашел его лежащим в яме под невысокой ивой.

Зрелище нельзя было назвать героическим. Папоротник распростер над ним свои листья и почти скрывал от посторонних глаз, картину довершали заросли дрока и репейника. Под порывами ветра волны пробегали по высокой траве. Сам Лаймонд лежал в пропитанных кровью лохмотьях, грязный, без сознания, казалось, оторванный от всего мира.

Ричард потушил факел, бережно поднял это всеми брошенное существо и на руках отнес его в лагерь.

Как и прежде, он сделал все возможное, чтобы вернуть Лаймонда к жизни, но на этот раз ухаживал за ним бережно, как мать. К утру слабый нитевидный пульс был ему наградой. После полудня он смог себе позволить небольшой отдых. Ричард, расправив усталые плечи, уселся рядом с братом, не спуская с него глаз.

Удивительное лицо. Как море, оно обещало множество чудес и открытий: его можно было возненавидеть за совершенство черт, но навсегда остаться плененным его тайной. Ричард ждал, как настоящего откровения, момента, когда Лаймонд откроет глаза и вернется к жизни.

Он был рядом, когда тот очнулся, но брат не выказал ни удивления, ни облегчения: только ужас застыл в его глазах, осунувшееся лицо его исказилось, стало непроницаемым. Ричард радостно вскрикнул и протянул руку, но Лаймонд содрогнулся, как от удара.

Это продолжалось весь день. Он неподвижно лежал, широко раскрыв потускневшие глаза, не выказывая ни любопытства, ни чувств, ни желаний. Единственной реакцией был страх при появлении Ричарда.

К ночи Ричард понял: все, что осталось в душе Лаймонда, это непреходящий ужас, страх затравленного зверя. Ричард взял на себя роль карающего божества и получил по заслугам. Лаймонд был не готов к взрыву нежности и трогательной заботы, и менее всего со стороны Ричарда.

Лорд Калтер был сильный, честный и упрямый человек. Он сделал свой выбор и теперь старался, уцепившись за тонкую нить, связывающую раненого с жизнью, свить из нее канат и вытащить его из темноты небытия.

Он разговаривал с Лаймондом. Пока брат лежал и в его неподвижных глазах отражалось небо, Ричард сновал над ним, рубя хворост, готовя еду, убирая и ухаживая. Двигаясь и работая, Ричард безостановочно говорил, вспоминал Мидкалтер их детства, школьные уроки, игры, детские книжки, победы в состязаниях, поездки в Эдинбург, Линлитгоу и Стерлинг, свою юность в Париже, их поместье и его обитателей, нянь, учителей, слуг и родственников, которых они оба знали.

У него сложилось впечатление, что с тем же успехом он мог разговаривать с поленом: все его попытки не приносили ни малейшего отклика. Лаймонд молча отвергал его заботы, отстранялся от него, но Ричард был настойчив. В ненависти Лаймонда чувствовалась жизнь, стыд и униженность тоже были проявлениями жизни.

А Ричард Кроуфорд был очень упрямым человеком.

Он пошел спать в этот вечер, охрипнув от разговоров, но решив не сдаваться, но то же самое повторилось и на следующий день. Ричарда встретили те же неподвижные глаза, исполненные ужаса, отвергающие его слова. Ничто не менялось и в дальнейшем, временами ему уже хотелось все бросить.

Он не умел вести долгие беседы, его душа сопротивлялась откровенности, поток тем иссякал. Ричард запретил себе касаться недавних событий: взрослой жизни Фрэнсиса, политики и войн. Таким образом, ему оставалось довольствоваться только полузабытыми, невинными воспоминаниями детства и юности. Он копался в этих запечатанных тайниках памяти, извлекая дни и недели, давно забытые и канувшие в небытие.

Он совершенно случайно упомянул отца. Несколько лет прошло со дня смерти второго барона Калтера, и с тех пор Ричард почти не вспоминал о нем. И теперь страшно удивился, задумавшись о роли, которую отец сыграл в их детстве.

— Вряд ли можно предположить, — размышлял вслух Ричард, — что он вообще интересовался семьей и детьми. Но он хотел, чтобы мы служили живым подтверждением его физического совершенства — в охоте, езде верхом, стрельбе, фехтовании, плавании и всем остальном. Боже мой, мне приходилось не раз преувеличивать мои достижения, как рыбаку из знаменитой басни — улов. В этом, — Ричард умолк, рассеянно обхватив колени руками, но внезапно ему в голову пришла новая мысль, — тоже было мало хорошего. Круг его интересов был весьма узок, и он нетерпимо относился к чужим увлечениям. Помню, мать как-то получила ящик новых книг от издателя, а он их сжег.

Нет. Этот инцидент лучше было не вспоминать. Он явственно услышал, как брат и отец кричат друг на друга или скорее отец кричит на брата, а тот огрызается, как всегда, звонким и мелодичным голосом — таким же точно, вдруг пришло ему в голову, каким Лаймонд издевался над ним в темном лесу близ Аннана.

Потревоженная память услужливо подсовывала другие картины. Прирожденному атлету, легко побеждавшему в любом виде спорта, Ричарду льстило восхищение отца. Только в юности он заподозрил, что брат вовсе не был таким уж неженкой, каким его считал отец: Фрэнсис учился со страстью, что верно, то верно, но вдобавок обладал ловкостью акробата. Он был красноречив, обаятелен, погружен в музыку, книги, а Сибилла поощряла его. Почему?

Ответ лежал на поверхности. Плоть от плоти грубияна-отца, Ричард словно был предназначен для такой же роли: некая геральдическая фигура, выставляемая напоказ, благосклонно принимающая покорность и подобострастие подданных. А Фрэнсис пользовался всеми благами, но в то же время был совсем другим, жил в другом, более широком мире.

Для Ричарда это было откровением, ибо прежде он никогда не задумывался над такими вопросами. Ему никогда не приходило на ум, что его рано развившийся брат мог смотреть на отца другими глазами и преднамеренно, со злорадным удовольствием, отстраняться от всего, чем мог заслужить отцовское одобрение. Сибилла, блистательная слава их деда — вот что помогало ему, ничего не опасаясь, следовать собственным путем, оставив Ричарду его немудреные заботы.

Так ли это было на самом деле?

Он испытующе разглядывал нервное, подвижное лицо Лаймонда. Ричард напрасно искал ответа на свой невысказанный вопрос, но тем не менее в состоянии брата произошли явные перемены: в глазах уже не отражалось небо, они были полуприкрыты ресницами, как будто затаили какую-то мысль. Ричард приготовил свежие бинты и, наклонившись, стал осторожно снимать старые. Лаймонд прикусил губу, но не отпрянул.

Постепенно дело пошло на лад. Вслед за инстинктами вернулись сознание и воля: Лаймонд стал видеть окружающее, он начал слушать. Ричард, продолжая говорить как заведенный, знал, что теперь его слова не падают в пустоту, но Лаймонд упорно не желал поддерживать связь с внешним миром. Он отказывался бороться за жизнь. Тогда Ричард решил рискнуть. Он нагнулся, положил брату руки на плечи и легонько потряс его, как щенка:

— Ладно! Послушай же! Меня тошнит от стирки бинтов. Мне надоело готовить, я устал охотиться, мне осточертело мыть тебе уши и чесать волосы, словно я какая-нибудь больничная сиделка. Может, ты сам теперь приложишь хоть немножко усилий?

Он получил ответ. В запавших глазах Лаймонда блеснул неистовый гнев, и он с трудом, но четко произнес:

— Ты не можешь заставить меня жить.

— Нет, но я могу заставить тебя думать.

— Нет.

— Ты бился за честное имя Кристиан Стюарт. Почему ты не хочешь постараться и для себя?

Лаймонд ответил со злобной иронией:

— Мое честное имя?

— Или Мариотты, в конце концов.

Гнев угас. Лаймонд беспомощно прошептал:

— Нет! Ты не повезешь меня в Эдинбург, даже для этого… Я не поеду, я не могу… О Господи! Я не могу сейчас…

Удивляясь самому себе, Ричард завопил:

— Эдинбург! Кто говорит об Эдинбурге! Если мне и здесь надоело изображать из себя доктора-всезнайку, то уж тем более в городе я не собираюсь носиться с горячими полотенцами.

Лаймонд что-то неразборчиво пробормотал: Ричард разобрал только одно слово — «суд». Лорд Калтер, прибавив к этому слову три энергичных эпитета, заявил напрямик:

— Ты не поедешь на суд, а отправишься в Лит и покинешь страну. Все, что от тебя требуется, — это побыстрее поправляться, чтобы ты мог хоть как-то держаться в седле.

Это было слишком неожиданно для измученного и надломленного духа. Лаймонд не понял. Ричард наклонился, осторожно взял в руки юное недоверчивое лицо брата и отчетливо повторил:

— Послушай. Ни в какой Эдинбург ты не поедешь. Тюрьма и виселица тебе не грозят. Я здесь, чтобы помочь тебе. Ты будешь свободен.

Второй раз за эти несколько дней лорд Калтер принял жизненно важное решение, повинуясь мгновенному импульсу. Ричард чувствовал себя не в своей тарелке: им, думал он, играют какие-то темные, неразумные силы. Но Ричард не спал всю ночь, внимательно обдумал происшедшее и пришел к выводу, что жалеть ему не о чем.

Странно, что Лаймонд сразу безоговорочно ему поверил. На следующий день, еще чудовищно слабый, он отвечал медленно и рассудительно на все необходимые вопросы. Пытаясь вообразить, как может сказаться на брате переход от страстного желания смерти и забвения к такой полной незащищенности и откровенности, Ричард обращался с ним, как с хрупким драгоценным сосудом.

Дни шли своей чередой, и Ричард утратил ощущение времени. Лаймонд, хоть и обессиленный, всячески старался щадить брата и вел себя непринужденно, без претензий. Избегая касаться только недавнего прошлого, братья беседовали на самые разные темы. Ричард был потрясен осведомленностью Лаймонда. Тот был в курсе всей современной политики — не на уровне посольской кухни и придворных сплетен, но обладая сведениями, которые можно было почерпнуть лишь из личного опыта, добытого на поле сражений или из донесений осведомителей с доброй половины Европы.

Он, не смущаясь, но довольно-таки осмотрительно рассказывал о подобных эпизодах своей жизни. Однажды, когда Ричард к чему-то прицепился и начал с не свойственным ему возбуждением спорить, Лаймонд ушел от ответа, рассказав анекдот, такой безыскусно забавный и в то же время такой неприличный, что Ричард невольно расхохотался и забыл о предмете спора.

Позже, глядя в ночное небо, Ричард задумчиво проговорил:

— Если бы только ты, оставив Леннокса, вернулся к нам вместо того, чтобы…

Вместо того, чтобы погрязнуть в жалости к самому себе. Ричард так и не смог выдавить это…

Лаймонд вспыхнул:

— Вместо того, чтобы выть белугой и пугать честной народ? Дожить до такого позора…

Это было напоминание о другой, недавней ночи; Ричард собрался было возразить, но Лаймонд продолжил:

— Но я возвращался. К моим родным, которых я искренне почитаю, умоляя помочь в беде… Я думал, ты знаешь. Я приехал в Мидкалтер из Думбартона в сорок четвертом — ни дать ни взять блудный сын, полный раскаяния, которое буквально распирало меня…

В беспечном голосе проскользнула тень былой насмешки.

— И что же? — спросил Ричард торопливо.

— Наш достопочтенный батюшка указал мне на дверь. Он попытался усилить впечатление с помощью кнута.

Последовала пауза. Потом Калтер прошептал:

— Наверное, он никому не сказал. Я бы и пальцем не тронул тебя, ты знаешь, до… до происшествия в Мидкалтере.

— Я знаю, дурак несчастный, — мягко улыбнулся Лаймонд. — Поэтому мне и пришлось напасть на Мидкалтер.

Лорд Калтер сел, провел рукою по гладким каштановым волосам, крякнул и спросил:

— А как насчет поджога?

— Зеленые ветки. Боже милостивый, Ричард, я к тому времени уже поднаторел в искусстве сжигать жилища дотла.

— А серебро?

На этот раз Лаймонд замялся:

— Ты, наверное, обидишься. Думаю, она не сказала тебе, зная, какой ты никудышный актер. Мать получила все серебро обратно на следующий день.

Ричард пришел в замешательство, взгляд его сделался напряженным.

— А Дженет Битон?

— Ах это, — промолвил Лаймонд с горечью. — Это произошло потому, что я пил всю ночь напролет, чтобы набраться наглости и захватить замок. Еще одна выходка с ее стороны — и кто-нибудь из моих красавчиков перерезал бы леди горло. И я предпринял первый шаг. К сожалению, я был слишком пьян, чтобы проделать это надлежащим способом. Получилось как с Мариоттой: какое-то безумное затмение, удел высоких душ в грубой реальности… Приди ко мне, подруга, мой брат сейчас войдет — тебе принес я в жертву кровь мою… С той маленькой разницей, что пролилась кровь Дженет Битон.

— Но в Гексеме пролилась твоя кровь, — мягко добавил Ричард.

— Венец целой серии подспудных, своекорыстных стычек, — вновь покраснел Лаймонд. — Не надо высоких слов. Эрскин втемяшил себе в голову, что вывез едва ли не Спасителя, снятого с креста, а это оказался всего-навсего я. Господи, я изливался перед тобой не менее десяти минут. За эдакое краснобайство я достоин быть похороненным в соловьиной роще.

Лаймонд понемногу окреп, и Ричард говорил с ним чаще и все более откровенно. Однажды, вследствие какого-то странного сцепления идей, он вдруг спросил:

— Фрэнсис, ты когда-нибудь говорил Уиллу Скотту, сколько тебе на самом деле лет?

— Нет. А зачем? — Лаймонд был немного ошарашен.

Ричард ухмыльнулся:

— Конечно нет. Ты в его глазах непостижим и безмерен, словно Бог или Дьявол.

— Год с Уиллом Скоттом и мотылька превратит в Еноха 17), — заметил Лаймонд. — Кстати, на чьей он сейчас стороне?

— На твоей, несмотря ни на что, — сухо ответил Ричард. — Бокклю добился, чтобы его снова приняли при дворе, и Уилл трубит повсюду о твоих непревзойденных талантах.

— Не обманывайся, — посоветовал Лаймонд столь же сухо. — Это всего лишь угрызения совести: он ударил меня исподтишка, а я не ответил тем же. Со временем он превратится в тихого добропорядочного Бокклю.

Если Ричард и полагал, что вряд ли подобное произойдет после года, проведенного с Лаймондом, то промолчал, не замечая, что брат пристально смотрит на него.

— Ричард, — промолвил Лаймонд ровным голосом, — не пытайся взвалить на себя непосильную тяжесть. Тебе не обязательно выполнять обещание. Мне не нужна жизнь ценой попрания чьих-то принципов. Ценность ее весьма относительна: ты пожалел меня и спас, но можешь не настаивать.

Ему, разумеется, не нужны были пустые уверения, и он правильно понял Ричарда. Тому меньше всего хотелось узнать всю правду о жизни брата, поскольку, пообещав освободить Лаймонда, он не хотел терзаться в дальнейшем из-за своего необдуманного благородства.

— Принципы у меня довольно гибкие, — сказал Ричард наконец.

— Хорошо, но помни: хоть ты и приобрел право на мою вечную признательность, я ведь не всегда буду валяться здесь, как стреноженная овца.

— Думаешь, когда ты встанешь на ноги, я от тебя отрекусь?

— Ну, совсем-то не отречешься — где ты найдешь такого благодарного слушателя?

Калтер расхохотался, на том и закончился этот достопамятный спор.

Ричард забыл о нем, но Лаймонд, очевидно, нет. На следующий день он решил на практике проверить свое предположение — бесстрастно и с той холодной решимостью, что до сих пор изумляла его брата. Осмотрев ловушки, Ричард вернулся и увидел, что стоянка пуста, лошадь исчезла и вместе с нею одна седельная сумка.

Все догадки одну за другой пришлось отбросить. Никто не захватил Лаймонда: вокруг не обнаружилось следов борьбы, мягкая трава была примята лишь их ногами и копытами Бриони. Это не мог быть и благородный жест, милостиво освобождавший Ричарда от необходимости выполнять обещание: без лошади у него не было шансов добраться до Шотландии живым.

Он снова внимательно осмотрел следы. Они были свежими, и по всему было видно, что всадник не спешил. Разумеется, Лаймонд после ранения и не мог ехать быстро. Внезапно исполнившись решимости, Ричард подхватил лук и колчан со стрелами и направился по следам кобылы. Они вели по берегу реки и вверх по пологому склону на открытый луг. Ричард описал широкий круг и увидел, что след обрывается. Он прилежно обследовал и равнину впереди себя, и поросшие лесом холмы. Следов Бриони не было там. Подавляя бешенство, Ричард еще пристальнее стал вглядываться в землю.

Следы копыт, описав круг, привели его обратно на его собственную стоянку. Поняв, что произошло, Ричард остановился, переводя дыхание, приглаживая взмокшие от пота волосы. Поборов себя, он двинулся дальше.

Лаймонд лежал ничком рядом с мирно пасущейся Бриони. Услышав шаги брата, он повернул голову и слабо, примиряюще улыбнулся. Ричард вышел из себя:

— Что за идиотская страсть играть на чувствах ни в чем неповинных людей! Ты сумасшедший! Если бы я перехватил тебя по дороге, то прибил бы на месте.

— Я решил, — заметил Лаймонд миролюбиво, — что пора потихоньку привыкать к седлу. Надо двигаться на север.

— Ну да. Но решил ты не только это. — Ричард привязал кобылу и, набрав кружку воды, поставил ее рядом с братом. — Ты хочешь быть уверенным во мне — законное желание. Но никто другой не проверяет своих ближних ценою собственной жизни. Если я сам не могу пока разобраться в своих чувствах, то как-нибудь обойдусь без твоего вмешательства.

Приподнявшись на локте, Лаймонд взял кружку, расплескал воду и поставил кружку на место, так и не пригубив.

— Я могу держаться в седле. А значит, мы отправляемся на север, лучше всего прямо сегодня вечером. И поскольку, едва мы пересечем границу Шотландии, мое общество станет для тебя небезопасным, следует заранее все прояснить.

Тут он прервался. Ричард промолчал, и брат его продолжил сурово:

— Ты помиловал меня, зная лишь половину… Ты спросил о Мариотте, и я сказал тебе правду. Но ты не спрашивал об Элоис.

Ричард сел и подобрал упавшую кружку.

— Послушай, я не разделяю твоей страсти вечно приносить себя в жертву. Я не желаю ничего слушать об Элоис и считаю, что прояснять больше нечего. Что бы там ни было на твоей совести, я собираюсь дотащить тебя до Шотландии и погрузить на корабль. Если ты готов ехать — в дорогу!

— Боже мой! — воскликнул Фрэнсис с дружелюбной насмешкой. — Какую же цену нынче дают за домашних ларов? 18)

На следующий день Лаймонд сел в седло, Ричард пошел рядом. Путешествие на север началось.

В доме лорда Грея обед подавали в два часа, на этот раз его милость пригласил гостей: сэра Томаса Палмера, лондонского инженера, прославленного строителя крепостей, и Гидеона Сомервилла с молодой супругой Кейт.

Кейт, свежая, как персик, в простом, элегантном сером шелковом платье, откровенно скучала за столом. Ни сама крепость Берик, ни лорд Грей не произвели на нее впечатления. Задумчивый взгляд ее карих глаз был прикован к солонке, которая перемещалась по столу.

— Вы, Боуэс, Бренд и Палмер с кавалерией выезжаете сегодня вечером на Колдингем.

Мимо носа Кейт проплыл кувшин с элем, наполнили кубки.

— Холкрофт с пехотой выходит на рассвете и присоединится к вашей кавалерии в Пиз-Берн.

Мимо Кейт опять скользнула солонка.

— В понедельник с утра Палмер свяжется с Хаддингтоном, они прикроют вас, чтобы вы целыми и невредимыми провели в крепость подкрепление и вернулись назад.

Соль просыпалась на стол. Кейт швырнула щепотку через левое плечо и заметила:

— Как просто все это звучит по-английски! Сэр Джеймс легко чертит планы, и послушные марионетки движутся кто куда. А вам не кажется, что им бы не помешал краткий курс латыни?

— При чем здесь латынь? — живо поинтересовался Палмер.

— Если не латынь, то какой-нибудь другой всем понятный язык, — парировала Кейт. — Две тысячи немцев движутся морем, одиннадцать тысяч англичан из всех графств, где говорят по-английски так, что я сама едва понимаю, наступают под предводительством лорда Шрусбери, а еще швейцарцы, и испанцы, и несколько итальянских инженеров на развод… маленькое вавилонское столпотворение.

Лорд Грей помрачнел:

— Посмотрите на шотландцев: то же самое, победа любой ценой. Если Генрих пришлет еще сорок тысяч французов, да вмешается Дания…

— Тем более понадобятся знатоки языков. Работа школярам. Вы были в Хаддингтоне, сэр Томас? — с невинным видом продолжала Кейт, обращаясь к Палмеру.

— Да, мы проникли туда, пока шотландцы собирали парламент, и пополнили запасы пороха. Боуэс взял молодого Уортона к себе под крылышко и правильно сделал. Мальчишка вроде бы рассорился и с лордом Греем, и с собственным отцом.

— Никчемный сопляк, — проговорил лорд Грей рассеянно. — Кстати, приношу вам свои извинения из-за этой сбежавшей девчонки, которую Гидеону пришлось притащить домой. Нехорошо вышло, но ничего не поделаешь — тут даже леди Леннокс оказалась бессильна.

— А ее приятеля вам так и не удалось поймать? — спросила Кейт. — Того, кто убил курьера в Гексеме?

Лорд Грей недовольно уставился на Палмера.

— Все из-за проклятого дурака Уортона. Папаша еще похлеще сынка. Через пять минут после выстрела посылает людей за телом, а тела нет и в помине. У парня оказался сообщник. Да и не один: не удивлюсь, если их было пруд пруди, учитывая, как милорд Уортон организовал охрану аббатства.

— Да, парень не промах, — жизнерадостно подхватил Палмер. — Вспомните, как он утер нос Неду Дадли в Хьюме.

Воцарившаяся тягостная тишина дала ему понять, что его воспоминания неуместны.

— Вы можете искать его сколько вашей душе угодно, — не унимался Палмер. — Авось случайно и наткнетесь, мотаясь взад-вперед по стране, где царит полная неразбериха.

— С удовольствием предоставил бы эту честь вам, — резко ответил лорд Грей. — Но сейчас ваша задача — завтра доставить людей в Хаддингтон. Завтра, в понедельник — какого числа? Шестнадцатого, кажется? Вот наши прямые обязанности.

Поставленный таким образом на место, Палмер прикусил губу, взялся за голубя и не произнес ни слова до конца обеда.

После трапезы Гидеон с Кейт поднялись на крепостной вал и оттуда любовались Туидом, бегущим по долине, той самой долине, по которой Палмеру предстояло вести отряд на север.

— Будь осторожнее, Кейт, — задумчиво произнес Гидеон. — Не стоит касаться этого предмета. Нам, похоже, никогда не узнать, что же произошло на самом деле.

— В конце концов, какая разница, — задумчиво протянула Кейт, любуясь цветущими лугами на другом берегу реки, принадлежащими Англии. — Просто мне отвратительна эта война. — Она резко повернулась к Гидеону. — Я не люблю хладнокровные планы в начале, бойню в конце, амбиции, склоки и интриги в середине. Не люблю, когда забывают о красоте и изяществе, ненавижу корысть, мне невыносимо видеть, как гибнут лучшие люди и самые прекрасные вещи. Думаю, опасности закаляют человека, но не верю, что ему необходима война.

В глазах ее стояли слезы. Гидеону еще не приходилось видеть, как его жена плачет, и он смутился, тщетно пытаясь угадать причину и придумать достойный ответ. Наконец он сказал, обняв Кейт за плечи:

— С Филиппой все будет хорошо. Она поймет. Мы постараемся ей все объяснить.

Кейт резко обернулась и взяла его за руки.

— Не обращай на меня внимания. Я бы хотела в одну ночь уничтожить несовершенства мира, а требуются для этого сутки. Но думаю, у нас троих терпения хватит.

— С лихвой, — сказал Гидеон. Он выглядел усталым, подумала Кейт, но все же улыбнулся ей. — Верь мне, пожалуйста.

Ночью погода испортилась, облака, накануне багровевшие на горизонте, обложили небосклон, с утра начал моросить дождь, подул холодный порывистый ветер.

Палмер, чье хорошее настроение не могли испортить такие мелочи, как дождь, разумеется, не счел перемену погоды за дурной знак. В превосходно вычищенном шлеме, в стальной кольчуге на широченных плечах, он ехал, не обращая ни на что внимания. С пехотой Боуэса он встретился в понедельник утром, как и было задумано, и все вместе они направились к Хаддингтону. Добравшись до Линтон-Бридж, он послал гонца к коменданту Хаддингтона с известием, что прибыло свежее подкрепление, готовое сейчас же сменить измученный английский гарнизон.

Отряд из сорока испанских кавалеристов привез ответ. Комендант писал, что сейчас очень опасно производить какие-либо маневры под носом у французов. Хотя у него ощущается острая нехватка людей, он не доверяет видимому затишью и настоятельно советует не приближаться в данный момент к Хаддингтону.

Палмер прочел письмо, беспечно выругался и, прихватив с собой испанцев, отправился взглянуть поближе на французско-шотландский лагерь. Все было спокойно, пока они не доехали до холмов к северу от Хаддингтона. Здесь, на открытой местности, под непрекращающимся дождем, Боуэс вдруг заметил какое-то движение. Французские лилии, трепещущие на ветру, устремились к ним с холма, а следом скакали полторы сотни до зубов вооруженных всадников.

Мирной тишине мгновенно пришел конец. Гамбоа выстроил своих аркебузиров, чтобы отразить первый натиск французов. Под их прикрытием сгруппировали кавалерию и пехоту Палмер и Боуэс. Внезапно до них донесся звук трубы, и дальнозоркий Палмер увидел отряд, одетый в мундиры другого цвета, на этот раз со стороны Хаддингтона. Лицо его побагровело от восторга.

— Эллеркар, слава Богу! Человек пятьсот легкой кавалерии с ним! Вот это да! Ну сейчас мы им покажем!

У Эллеркара не было приказа атаковать. Но и французы не имели ни малейшего желания вступать в бой с большим отрядом кавалерии и, рассыпав строй, исчезли из поля зрения. Англичане и испанцы поприветствовали друг друга, перестроились и под предводительством Боуэса и Палмера с торжеством повернули к Хаддингтону.

Но им не суждено было добраться до крепости. Французы просто притаились за ближайшим холмом, дождались, когда мимо пополз арьергард англичан, и стремительно атаковали. Они нанесли несколько чувствительных ударов по отряду Эллеркара и торопливо, но подозрительно организованно отступили, преследуемые по пятам всеми английскими силами. Палмер, совершенно взбешенный понесенными потерями, не заметил подвоха и уже почти нагнал их, когда наконец увидел, в какую ловушку их заманили.

За холмом, куда англичан завели французы, был выстроен полукругом свежий, большой отряд пехоты и аркебузиров, нетерпеливо поджидавший, когда же добыча попадется в сети. Разгоряченные погоней, Палмер и Боуэс не смогли остановиться и со всего маху врезались в сомкнутые ряды французов. Подоспевшие испанцы вынуждены были тоже вступить в схватку. Пехоту Холкрофта просто растоптали на месте, а через полчаса с отрядом Палмера также было покончено.

Помощи ждать было неоткуда. Преследуемые по пятам опьяненными победой французами, англичане и испанцы метались по берегам Тайна, а французы весь день травили их, как зайцев. Таким образом, английская армия потеряла восемьсот человек убитыми и пленными, а также большую часть лошадей; Хаддингтон не только не получил обещанного подкрепления, но и утратил часть своего гарнизона, высланного на подмогу Палмеру: Эллеркара, Гамбоа и кавалерию.

После вышеописанных событий лорд-протектор получил следующее донесение:

Хотя победа была уже почти в наших руках, прискорбная случайность коварно изменила ход событий. Мы потеряли большую часть кавалерии и авангард пехоты, запасы пороха пропали. А посему полагаем, что нет смысла пытаться в дальнейшем проникнуть в Хаддингтон посуху, лишь королевская армия смогла бы снять с города осаду.

Королевская армия не замедлила появиться. Как и Палмер, солдаты были исполнены энтузиазма и рвались в бой, но, в отличие от Палмера, им удалось уцелеть. Но не удалось одержать победу.

Сэр Томас Палмер с несколькими людьми из своего отряда и испанцами скакал во весь опор, и ему почти удалось доехать до моста у Ист-Линтона. Казалось, еще немного и они оторвутся от погони, но вот откуда ни возьмись перед ними вырос небольшой вооруженный отряд.

Увы, это были шотландцы. Он не узнал вымпела, но очевидно, что сопротивление было бесполезно. Пятеро англичан позволили окружить себя и молча ждали, пока командир отряда шотландцев не выехал вперед: пожилой мужчина с густыми седыми бакенбардами на воинственном, залитом потом лице.

— Хе-хе! — радостно воскликнул он. — Можете не представляться. Даю голову на отсечение, Палмер! Вы Палмер!

— Вы правы, сэр, — любезно отозвался тот.

Седые бакенбарды заколыхались.

— Ага! Вам везет как утопленнику, вечно влипаете! Вас ведь уже один раз схватили во Франции?

Палмер покраснел.

— И вы заплатили изрядный выкуп?

Палмер молча кивнул.

— Я Уот Скотт из Бокклю, — вежливо представился шотландец. — Вам и вашим дружкам не мешает узнать, куда они попадут. Эй, ребята, вам понравится Эдинбург. Это славный городишко, а тюрьма там какая, загляденье!

Бокклю отрядил половину людей, чтобы сопровождать пленников в Эдинбург, а сам, посвистывая, направился дальше.

Сэр Уот пребывал в благодушном настроении, настолько благодушном, что не замечал суматохи вокруг себя, хотя и желал удачи французам и шотландцам, сновавшим взад-вперед по долине в поисках англичан. Наконец всадники стали встречаться все реже и реже, и дюжина его людей продолжали путь в одиночестве: перед ними простирались открытые пустоши, продуваемые холодным ветром.

Впереди справа затрещала сорока, и через мгновение показались два всадника, медленно трусивших на север. Бокклю остановился и пригляделся.

Фигуру одного из всадников в плаще с опущенным капюшоном он так и не опознал. Второй всадник, массивный, в одной рубашке, был, без сомнения, Ричард Кроуфорд из Калтера.

Бокклю с опаской поглядел по сторонам, развернулся и, не сказав ни слова, оставил свой отряд позади и направился прямо к Калтеру, в задумчивости ероша седые усы. Калтер, бросив своего спутника, поехал навстречу. Лицо его было черным от загара, грязная рубашка превратилась в лохмотья. Ричард заговорил сразу же, как только его можно было расслышать.

— Старина Уот! Как всегда оказался в подходящем месте в неурочный час!

Это прозвучало благожелательно, но опытный взгляд сэра Уота подметил, что правая рука Ричарда опустилась на рукоятку меча. Бокклю откашлялся:

— Рад видеть тебя, мой мальчик. Чертовски хорошее дельце все вы провернули в Гексеме. Арран снова благоволит к тебе: может, весточка эта тебя порадует. Этого болвана сделают герцогом, слыхал?

— Нет. Эрскин, значит, вернулся?

— Еще бы. Он сказал, что ты задержался и решил добираться сам по себе. Мы уж думали, тебя схватили. Похоже, все обошлось — вот и хорошо.

Бокклю замолчал.

Вторая лошадь мирно пощипывала травку, а всадник, склонив голову, еле держался в седле.

Калтер не шевелился, и сэр Уот сам отважился спросить:

— Так ты в Эдинбург?

Ричард покачал головой.

— А! — Бокклю удивленно почесал нос, высморкался и заметил: — Ужасно холодный ветер для июля. Не скажу, что ты не прав. Этот мой сынок — придурок, но сейчас он тебе, пожалуй, пригодился бы.

Он внимательно заглянул в глаза Ричарду, и тот не отвел взгляд.

— Хорошо. Я еду дальше на юг. Надеюсь, ты сумеешь спокойно добраться. Сегодня здесь дым коромыслом: с утра носятся туда-сюда как угорелые. Видно, там дальше к северу случилась битва.

— Спасибо, Уот, — ответил Ричард и неуверенно произнес: — А ваши люди?

— Не их это дело. Черт, Сибилла будет ужасно рада тебя видеть.

— Скажите ей… — начал было Ричард, но внезапно его непроницаемое лицо исказилось от гнева и тревоги. Бокклю схватился за эфес, но не вытащил клинка и со всех сил завопил Калтеру, бешено размахивая руками:

— Уезжай, Ричард, уезжай!

С вершины холма прямо к ним скакал отряд шотландцев. Они уже заметили Калтера и окликали его по имени. Ричард, натянув поводья, разглядел вымпелы и выругался, повернувшись к Бокклю:

— Кокберны из Скирлинга, черт бы их побрал. Уот, вы сможете их задержать, пока мы не скроемся?

Но те подошли слишком близко. Бокклю со всей ясностью осознавал, какой выбор стоит перед Ричардом: либо сдать шотландцам своего спутника, либо, предприняв безнадежную попытку к бегству, показать себя его сообщником.

Как уже было однажды, Бокклю заревел во всю мощь своих легких.

Прежде чем Ричард приблизился к Лаймонду, тот повернулся и мгновенно сообразил, что происходит. Он выпрямился, откинул с лица капюшон — блеснули спутанные золотистые пряди. Лаймонд подобрал поводья и направил лошадь во весь опор прямо по бездорожью, не обращая внимания на звуки приближавшейся погони. Отряд Кокберна догнал его, окружил и преспокойно взял в плен. Он не оказал сопротивления.

Бокклю, подъехавший вслед за Калтером, сразу же стал мишенью для всяких шуточек и насмешек. Что, дескать, он, по-видимому, хотел наказать пленника, позволив ему сбежать в этих гиблых местах. Ричард угрюмо молчал, и сэр Уот взял разъяснения на себя, не признавая, но и не отрицая того, что сочувствует Лаймонду, и через какое-то время назойливые расспросы прекратились, и кокбернцы предложили проводить Бокклю и Ричарда в Эдинбург. После того как к нему присоединились его люди, Бокклю попросил позволения взглянуть на пленника: его послали в конец отряда. Лаймонд был накрепко привязан к волокуше, в которую впрягли лошадь. Он не подавал признаков жизни. Сэр Уот внимательно оглядел его и вернулся к братьям Кокбернам, покачивая головой.

— И что теперь?

— О, он ведь в розыске, не так ли? Проведет в замке неделю-другую, потом — расчудесный недолгий суд и виселица, будьте уверены.

Так Ричарду все же пришлось отвезти младшего брата в Эдинбург.

Ох, азартная игра

Губит дни и вечера:

Кролики и каплуны

В жертву ей принесены.

Сибилла так давно не пела, Мариотта и обе гостьи были поражены. Дженет усмехнулась, а Агнес, которая слегка задремала, зевнула и наивно поинтересовалась:

— Что, уже пора?

— Не совсем, — загадочно ответила Сибилла.

Легкий румянец играл на ее щеках, и лишь он мог служить признаком скрытого внутреннего возбуждения. Сибилла была великолепно одета и довольно собранна в отличие от Мариотты, на которой сказывались три недели отсутствия новостей после возвращения Тома Эрскина из Гексема.

В полночь Джонни Булло обещал превратить кусок свинца в золото в их присутствии. Из четырех дам экспериментами Сибиллы по-настоящему интересовалась только Дженет Бокклю. Уютно расположившись и удобно вытянув ноги в зеленых бархатных башмачках, она колко осведомилась:

— Наверное, цыган вытянул у вас, дорогая, немало золота на свои затеи? Надеюсь, вы были благоразумны.

Вдовствующая леди бросила поверх очков простодушный взгляд.

— Разумеется, милочка. Но он получил золото только за десять минут до нашего прихода, — заметила Сибилла, поглядывая на огромные немецкой работы часы. — Идем же!

Мариотта потормошила снова задремавшую было Агнес. Открыв глаза, леди Херрис вздрогнула, встала и робко последовала за остальными, но в дверях схватила Мариотту за руку:

— А что, если он вызовет дьявола?

Мариотта рассмеялась, высвободила руку и приобняла бедняжку за плечи.

— Что из того? Сибилла мило с ним поболтает о том о сем, обменяется парочкой рецептов серных притираний и бросит кость, заготовленную для собаки. Пойдем…

Во дворе было холодно и очень темно. Ничего не было видно, лишь оконце лаборатории Джонни Булло светилось зловещим кровавым светом. Сибилла постучала в окошко, дверь в лабораторию со скрипом распахнулась.

Лица их обдало жаром. Над очагом было воздвигнуто странное, раскаленное докрасна сооружение.

От пола до потолка громоздились реторты, бутыли, кувшинчики, стеклянные трубки, колбы с длинным горлом, алембики, шары, змеевики, ступки, возгонные сосуды, воронки и мензурки. На стенах, где словно бы сплелись чудовищно раздутые змеи, плясали отблески пламени, сверкали бесчисленные багровые очи.

На широкой деревянной скамье валялись щипцы, громоздились металлические опилки, грязные тарелки и ножи, кучки стружек и тонкого песка; разнообразные горшочки, выщербленные и закопченные, выстроились на полу; двое мехов разного размера висели на гвоздях, вбитых в стену, которая вся была покрыта какими-то нанесенными мелом знаками, в основном треугольниками. На каменном полу лежал ветхий ковер, а на нем стояли две деревянные табуретки, рядом с которыми расположился Джонни.

В глазах его тоже играли багровые блики. Смуглое, раскрасневшееся от жара лицо покрылось потом. Темный абрис небольшой, жилистой фигуры словно бы нависал над бутылочками и ножами, то проявляясь, то исчезая в красноватых отблесках пламени. Он молча поклонился и указал на табуреты. Вдовствующая леди тотчас же села. Дженет заняла место рядом с нею, а молодые женщины встали позади. Когда все устроились, Джонни скользнул к двери и задвинул засов. Пламя в печи забушевало с новой силой.

— Приступим, — возгласил Джонни, преклоняя колена перед скамьею. Взгляд его блестящих карих глаз, обрамленных длинными ресницами, сделался торжественным.

— Сегодня мы последуем путем, который лишь немногие сумели пройти до конца. Сегодня мы взываем к тем, кто позволил нам проникнуть в великую тайну. Мы воздаем хвалу Йеберу-Абу-Муссе-Джафару-аль-Суфи, Мастеру из Мастеров; Зосиме и Синезиусу; трижды великому Трисмегисту, Олимпиодору, Философу Соли, армянскому владыке; Нагарджуне, который открыл дистилляцию, и самому слепому Абу-Бакру-Мухаммеду-ибн-Захарии-аль-Рази 19).

Мы молим их придать силы нашему камню, дабы несовершенный металл, грубое вещество Сатурна, подверглось разложению и в пламени трансмутации порождало бы ртутную влагу и серные пары до тех пор, пока облагороженное, очищенное, совершенное вещество в нашем тигле не утратит качества, пороки, слабости свинца и не преобразится в чистое золото.

Джонни слегка коснулся стоявшего у его ног пузатого горшка, укутанного в тряпки и наглухо закрытого железным зажимом.

— Золото — здесь: цепи и монеты, которые дала мне леди Калтер, уже расплавленные и готовые вступить в реакцию, знаменующую начало преображения. А это, — тут Джонни взял со стола какой-то серый кирпич, — фунт свинца. Желаете удостовериться?

Дженет приняла кирпич из его рук и тщательно исследовала. Потом он пошел по кругу и вернулся к Булло, который еще раз показал свинец дамам и положил в реторту.

— Вот так. А теперь — камень.

На мгновение он нагнулся над скамейкой, затем выпрямился. В его загрубелой смуглой ладони лежала чудесная серебряная шкатулка с арабской вязью на крышке и маленьким зеркальцем на дне. Джонни открыл ее и показал собравшимся. Там на белой бархатной подушечке лежал грязно-серый камень неровной формы, слоистый и мягкий.

— Вот он, камень Мудрецов, Магистерий, Эссенция Вселенной.

Джонни открыл другую чистую шкатулку, стоявшую на столе, бережно вынул камень и слегка поскреб по его мягкой поверхности. Беловатая пыль засверкала в багровом свете, высыпаясь в пустую шкатулку. Булло положил камень на место, а шкатулочку с пылью зажал в руке.

— Сударыни, то, что мы собираемся делать, не вполне безопасно — для меня. Вам ничто не грозит. Но я попросил бы вас не говорить и не двигаться, пока не завершится мистерия.

Я же вверяю жизнь свою алхимикам и философам, которые смотрят на нас, и повторяю слова из Изумрудной скрижали: 20) «Истинно то, без фальши: самое истинное из того, что есть. То, что наверху, подобно тому, что внизу, а то, что внизу, подобно тому, что наверху, чтобы сотворить чудо с одной вещью. И поскольку все вещи ты можешь созерцать в одной, так и во всех вещах возникнет эта одна путем единственного акта усыновления. Отец того есть Солнце, мать — Луна. Ветер приносит то в ее утробу. Земля является источником того. То — отец всех чудесных превращений в мире. Сила того совершенна. Посему ты сможешь обладать всем светом мира, а весь мрак улетит далеко прочь… «

Обеими руками он крепко схватил большой сосуд и поместил его на огонь. Затем снял зажим и легонько потряс шкатулку: порошок просыпался в горлышко тигля, где плавился металл.

На одно короткое мгновение в хижине воцарилась тишина.

Затем раздался оглушительный рев, и струйки голубоватого дыма, пышные, словно взбитые сливки, показались из горлышка реторты, изгибаясь в воздухе, расползаясь по углам. Вот дым сделался гуще, протянул свои щупальца по полу, добрался до потолка и наконец стал совсем непроницаемым, черным, удушливым. Запахло серой, в комнате ничего нельзя было различить, а дым все лез и лез из реторты, словно рождалось некое чудовище, и самые тонкие слои отливали желтизной и багрянцем.

Агнес завизжала. Мариотта вскрикнула от страха всего один раз, крепко вцепилась в девушку и замерла. Дженет схватилась за табурет и глядела на Сибиллу, пока лицо вдовствующей леди не скрылось в клубах дыма. Он висел сплошной пеленою, горячий, зловонный, черный как уголь, пугающий — и вдруг процвел, нежный, как тополиный пух: живое, яркое золотое свечение зародилось у его корней и поглотило черноту. Темная пелена сделалась ярко-желтой, как солнышко на Пасху.

Эта завеса, чистая, драгоценная, держалась секунд десять, затем распалась на волокна, растаяла, растворилась, рассеялась и мало-помалу исчезла. За ней появился Джонни Булло: сначала тень, затем карандашный набросок, затем плоское, но уже цветное изображение масляными красками и, наконец, живой человек, стоящий около печи. Щипцами он снимал с огня тяжелый закопченный сосуд.

На полу перед вдовствующей леди стояла железная подставка. Туда Булло водрузил тигель; жар, исходящий от него, заставил женщин отпрянуть. Они молча смотрели, как Джонни приближается с железным прутом в руке. Прут просвистел в воздухе — и горлышко реторты разбилось у самого основания.

Джонни молча протянул вдовствующей леди щипцы. Та склонилась над тиглем и принялась шарить в нем. Наконец она зацепила что-то, вытащила из реторты и положила на пол. Это был маленький, тусклый брусок металла — без всякого сомнения золота. Больше в сосуде не было ничего.

Их радость, их торжество не умещались в слова. Бутылки и банки зазвенели и задребезжали, со щек от волнения закапали слезы. Слиток свинца превратился в слиток золота: камень и в самом деле обладал силой.

Когда шум немного утих, Сибилла, раскрасневшаяся от удовольствия, вскричала в нетерпении:

— Можно взглянуть на него? Можно еще раз взглянуть на камень? Теперь мы знаем, что он настоящий.

Это было не слишком тактично, и Джонни поначалу отнекивался, но Мариотта и Агнес присоединились к просьбе, и в конце концов ему пришлось извлечь серебряную шкатулку. Сибилла бережно открыла ее.

— Выньте камень, — попросила Дженет. — Он тяжелый?

Вдовствующая леди взяла его двумя тонкими пальчиками.

— Не очень. Такой маленький — и такая сила! Если порошок совершает чудеса, то чего же ждать от целого камня?

Цыган свернул белыми зубами и проговорил с королевской беспечностью:

— Он загорится как солнце в вашей ладони… он будет пылать, моя госпожа. Но вы, верно, пожелаете расходовать камень понемногу: тогда его надолго хватит.

— Не обязательно, — заявила Сибилла. С минуту она держала бесценный предмет на ладони, как бы примериваясь, сощурив синие глаза, а потом швырнула со всего размаху в самое жерло печи.

Все дружно закричали, и Джонни громче всех.

Пламя заклокотало, столб дыма вырвался из печи и прикрыл их всех, как черное лоно предвечного Хаоса, ревущее, брызжущее невиданным ядом. Стало темно — гораздо темнее, чем в первый раз. Очи их смерклись и стали подобны очам умерших и нерожденных, чувства притупились, онемели под облаком серы, кожа покрылась копотью. Пламя в печи бушевало. Последнее, что видела Дженет, была голова Сибиллы, нежный эдельвейс на фоне черного горного озера. Она вскочила со своего места, мертвой хваткой вцепилась в длинные рукава вдовствующей леди и застыла так. Потом все окончательно смерклось.

Желтое сияние не появилось. Слепой, безвидный кошмар поглотил их: проходили секунды, затем минуты, а ядовитые, синевато-серые клубы все продолжали толчками выбрасываться из печи. Свет возвращался мало-помалу, словно нехотя, разгонял темноту мутными кругами: так проточная вода вымывает из лотка частички пустой породы.

Сначала появился пол, потом — табуретки, потом — ножки скамьи и, наконец, пять человек, собравшихся в лаборатории, — трое из них находились уже не там, где застало их извержение. Джонни Булло, отбежав от печи, привалился к двери, искоса поглядывая на Сибиллу. Сибилла снова уселась на свое место, а Дженет, стоя за ее спиной, пристально вглядывалась во что-то. Вдовствующая леди между тем энергично шарила в пузатом тигле, как две капли воды похожем на тот, что стоял разбитым на железной подставке.

— Полезная вещь — дым, — заметила Сибилла. — Ну, что тут у нас? Так я и думала. — Она вытащила что-то из кувшина и предъявила присутствующим. — Фунт свинца, в целости и сохранности. Вынут из первого тигля и украдкой спрятан под скамью. Отсюда перейдем ко второму тиглю, разбитому, в котором, как я догадываюсь, лежит слиток свинца, покрытый тонким слоем золота. Отсюда перейдем к моим цепям и монетам, которым полагалось быть в первом тигле, но которые, как я догадываюсь, находятся в ящике под скамьей. Да, вот они.

Боже мой. Всучив мне эту позолоченную дрянь да еще булыжник в придачу, господин Булло, полагаю я, собирался присвоить золото, предназначенное для опыта, и время от времени просить еще, якобы для закрепления успеха. Это немного чересчур после того, как я давала ему кров, стол и деньги практически всю зиму… Милый мой, не стоит пытаться. Дверь не открывается по очень простой причине: половина моей прислуги сбежалась во двор с древками от копий. Разве ты не знал, что наша Дженет тоже занималась алхимией? Советы ее пришлись очень кстати.

Прислонившись к двери, Джонни Булло снова сверкнул зубами: в улыбке его оставалась еще какая-то тайна, хотя он был безоружен и весь в грязи, как, впрочем, и остальные; курчавые волосы его стояли дыбом.

— Сами сказали: хоть на зиму я нашел себе приют, — нагло заявил он, не сморгнув глазом. — Я в чем-то ошибся? Мне все время казалось, что вы платите мне за услуги.

Сибилла окинула его ангельски невинным взором:

— Услуги твои обошлись мне слишком дорого.

Джонни пожал плечами:

— Я сделал все, что смог, разве только время не повернул вспять. Значит, вы полагаете, — он кивнул на дверь, — что больше я вам не понадоблюсь?

— Напротив, — возразила Сибилла и, бережно подобрав испачканные юбки, уселась на почерневшую от копоти табуретку. — Напротив: я только хотела внушить тебе, что ты нуждаешься в моих услугах гораздо больше, чем я — в твоих. Если мои люди отведут тебя к шерифу и дадут показания, ты кончишь дни на виселице.

Цыгане, не привыкшие исповедоваться и каяться в грехах, предпочитают сразу перейти к сути. Джонни Булло оставил дверь, приблизился к скамье, повернулся и покорно, с некоторой опаской заглянул в лицо вдовствующей леди.

— Ладно. Что я должен сделать? — спросил он.

В этот же самый вечер, когда несильный порывистый ветерок сдувал стебельки вереска с поленниц, соломинки с крыш и морщил грязные лужи на Хай-стрит, лорд Калтер выехал из Эдинбурга и направился домой.

Пять месяцев он не был в Мидкалтере, пять месяцев не осматривал имение, не наблюдал за рыбной ловлей, за охотничьими угодьями, за торфяниками. Он видел свой скот на рынке за городскими стенами; встретился с Гилбертом и обсудил с ним погрузку на корабли шерсти и кож, управление фермами, дела всех своих вассалов: ремесленников и каменщиков, портных и оружейников, сокольничих и плотников, кузнецов и садовников — тех, кто поставлял ему овес, пшеницу и ячмень, пас свиней, овец и коров, растил горох и бобы, варил пиво и объезжал лошадей — словом, всех, кто пекся о его благосостоянии на дальних и ближних полях.

Он пропустил ягнение, постройку новых амбаров и служб, стрижку овец и весенний сев, который столь тщательно продумал. Пять месяцев он не выпускал из руки меча, пять месяцев им владели другие, нечистые помыслы.

Теперь он ехал домой. На фоне красного вечернего неба обрисовался знакомый до мельчайших подробностей силуэт Пентлендских холмов, помаячил справа и исчез позади. Дорога, что вела в Ланаркшир, становилась все круче, показались болота, ветер посвежел. Небо над головой из бирюзового сделалось темно-синим; опустилась ночная мгла. На западе еще блестела полоска цвета зеленых яблок, но и она мало-помалу блекла, уходя вослед поверженному светилу.

— Я буду в Мидкалтере еще до утра, — сказал он Бокклю и Денди Хантеру, которые провожали его; Бокклю стукнул Ричарда по плечу со всего размаху и ответил:

— Хороший ты парень. Надеюсь, у тебя все уладится. Женщины — сосуд скудельный, но жить без них мужику — только горе мыкать.

«Сосуд скудельный, сосуд скудельный», — слышалось в стуке копыт. Ох, уладится ли? Бог ведает, подумал Ричард и крепче сжал своими стальными ногами бока кобылы Бриони.

Как пропитанные водою, распухшие утопленники на поверхности пруда, из ночной темноты возникли фигуры. Раздался резкий окрик, зашелестели шаги, зазвенели клинки, показываясь из ножен. Бриони рванулась вперед, но цепкие, влажные пальцы зажали ей ноздри, схватили за узду, а потом потянулись и к Ричарду.

Ноги Калтера, обутые в сапоги со шпорами, застряли в стременах, он кое-как высвободил правую руку и взялся за меч, вполголоса проклиная себя. Дорога эта пользовалась дурной славой, и если уж ты решился пуститься в путь в одиночку, следовало ехать быстро и быть настороже, а Ричард пренебрег и тем, и другим. Дьявол. Они крепко держали Бриони. Их было двое — нет, трое. Ричард вовремя заметил занесенную дубинку, пригнулся, рубанул мечом, услышал крик, увернулся и снова нанес удар.

Проворные руки опять заскользили по его телу, расстегнули ремень, вцепились в краги. Накренилось седло — Ричард понял, что подпругу перерезали. Меч свистнул, направленный в смутно белеющие лица, но клинок рассек пустоту, и крепкие пальцы впились в его правую руку. Седло скатилось, Ричард упал. Люди, невидимые в темноте, хрипло ругались: кто-то выхватил у него из руки меч; все трое набросились разом и после яростной борьбы прижали его к дороге.

Сверкнула сталь; наступил неповторимый, мучительный миг, который каждый переживает в одиночку. Ричард затаил дыхание, насмешка судьбы попросту ошеломила его. Но тут темные головы, склоненные над ним, медленно повернулись, как лепестки подсолнуха навстречу солнцу. Словно гром с ясного неба, появилась маленькая гнедая лошадка, потемневшая от пота: всадник плевался, размахивал руками и вопил как оглашенный.

Люди, напавшие на лорда Калтера, замерли. Вновь прибывший яростно ругался на каком-то непонятном языке. Главарь убийц огрызнулся на том же наречии — и в ответ раздалась новая леденящая кровь тирада. Двое других тоже попытались заговорить, но поток оскорблений заставил их умолкнуть. Под эту нескончаемую брань все трое хмуро двинулись с места, сели на коней и, не сказав ни слова, исчезли в темноте столь же стремительно, как и появились.

Хозяин гнедой лошадки снова сел в седло. Ричард помотал головой, повернулся, нашарил свой меч и встал.

— Надеюсь, — спросил всадник на чистом, хотя немного гортанном английском, — вы не ранены?

Насколько позволял судить сгустившийся мрак, лицо его выражало скорее смирение, нежели торжество.

Ричард перевел дух:

— Нет. Я был бы благодарен, если бы не догадывался, что напали на меня ваши люди.

— Вы понимаете цыганскую речь? — удивился его спаситель, в полумраке блеснули белые зубы. — Хоть немного? Тогда вы должны были понять, что напали на вас не по моему приказу. Мы, цыгане, вольные птицы, милорд.

Ричард расправил плечи, в задумчивости изучая неподвижную, худощавую фигуру. Со всею ясностью в памяти всплыла картина: комната в Стерлинге, озаренная пламенем очага, а на столе — стрелы, испачканные в крови. Он вытащил из куртки шнурок с металлическими наконечниками и подвязал перерезанную подпругу.

— Думаю, я мог бы привлечь тебя к ответу. Я знаю, кто ты такой.

Белые зубы блеснули вновь.

— Надеюсь, вы этого не сделаете. Когда я возвращаюсь домой, мои люди докладывают мне о разных маленьких делишках, которые им поручают. Я редко вмешиваюсь. И если бы только я не оказался во власти самого умного из ваших родичей…

Ричард внезапно выпрямился:

— Моего брата?

Цыган уже направил лошадку в сторону Эдинбурга — он рассмеялся на всем скаку и покачал головой.

— Нет, нет. Вовсе нет. Черт побери, как бы не так.

Копыта мерно застучали по мягкой земле, отзвук их становился все глуше — издали доносились лишь раскаты издевательского смеха.

Ричард не спеша подобрал поводья Бриони и левой рукой потрепал кобылу по шее. На губах его появилась лукавая полуулыбка, и на какой-то миг он сделался поразительно похож на Лаймонда.

— Матушка! Что на этот раз? — произнес он, вскочил в седло и галопом поскакал по дороге в Мидкалтер.

Много позже полуночи Патрик отпер ворота лорду Калтеру, бормоча сбивчивые приветствия. Ричард отослал постельничего спать, не стал будить слуг, а взял свечу, поднялся по главной лестнице и направился по тускло освещенному коридору к комнате жены.

Перед дверью он помедлил. Все следы ночного приключения Ричард постарался уничтожить: ему не улыбалась мысль явиться перед Мариоттой в образе отважного, но потерпевшего поражение воина. Но будет ли честно застать ее врасплох? Может, не следовало отправлять Патрика? Он разбудил бы горничную Мариотты, и девушка могла бы пойти и спросить, примет ли Ричарда жена… А если бы та отказалась? Хороший спектакль для прислуги.

Ричард взял себя в руки. Если Мариотта не хочет его видеть, будет лучше, если она скажет ему об этом прямо в лицо. Он помедлил еще мгновение, потом поднял руку и постучал.

Сквозь марево вещих снов Мариотта услышала легкий стук. Через минуту стук повторился, она села, пытаясь побороть наваждение, и спросила:

— Да? Кто там?

Когда прозвучал ответ, у нее перехватило дыхание. На замок вновь опустилась тишина. Мариотта чувствовала, как сердце замирает у нее в груди. Слова застревали в горле; женщина сидела тихо, стараясь справиться с собою.

— Мариотта? — тихо позвал Ричард. — Можно мне войти?

Ей даже не пришло в голову, что можно его не пустить. Мариотта надела халат поверх смятой ночной рубашки, сделала отчаянную попытку прибрать волосы и ответила ровно:

— Входи, если хочешь.

Перемена в муже поразила ее: Мариотте казалось, что время должно было остановиться для него, как для нее самой. Он посмуглел, волосы выгорели на солнце, в уголках глаз появились белые полоски. Еще похудел, стал тверже: в самом его спокойствии сквозила какая-то новая невозмутимая мощь.

Не доходя до постели, Ричард остановился и сказал:

— Извини, что разбудил тебя. Мне было никак не выехать до вечера, и я подумал, что лучше нам поговорить сейчас, без свидетелей.

Ничего не изменилось во взгляде фиалковых глаз Мариотты, ровно блестевших в свете свечи.

— Разве нам есть о чем говорить?

Маги считают, будто у дьявола в глазах все отражается в перевернутом виде. Но в глазах мужа, тоже озаренных пламенем свечи, она могла видеть свое обычное отражение, притом дважды. Внезапно он опустился на низкий сундучок у кровати и стал теребить бахрому покрывала, не поднимая глаз. Наконец Ричард заговорил:

— Меня учили не доверяться болтунам. Это было глупо и повредило, естественно, только мне. Меня учили судить о людях по их делам: я так и поступал и не совершал ошибок — кроме тех случаев, когда для меня это значило больше всего. Может, я и немногому научился, но зато теперь я знаю, что люди не всегда говорят то, что думают, из добрых ли побуждений или из худых.

— Люди не всегда говорят то, что думают без всяких на то причин, — беспечно возразила Мариотта. — Особенно женщины. — Почувствовав, что Ричарда смутила насмешка, она уставилась на мужа, положив подбородок на поднятые колени. Затем продолжила тем же язвительным тоном: — Но ты обвинил меня в том, что я любовница Лаймонда прежде, чем я сказала тебе об этом.

Смятение в его взгляде усилилось; Мариотта, сама не подозревая, приступила к наиболее трудному из того, что им предстояло обсудить. Ричард намотал на палец многострадальную бахрому и приготовился слушать.

— Судя по всему, ты теперь знаешь, что между нами ничего не было. Но полагаю, не лишне рассказать мне, откуда ты это узнал. Мне ты не поверил. Кого же ты счел более достойным доверия?

Это было жестоко. Но Мариотта не собиралась его щадить. Теперь она наблюдала, как мучительно ищет Ричард ясных, правдивых слов, всеми силами пытаясь ублажить ее, помириться, не упоминая о пяти последних месяцах и особенно о трех последних неделях. Ничего из этого не выйдет, и Мариотта ясно дала понять, что не следует и пытаться.

— Ричард? Что ты сделал?

Ричард не поднял глаз, не назвал брата по имени.

— Ничего. Он жив. Я не каяться сюда пришел.

— Он рассказал тебе о том, что произошло между нами?

Ричард закрыл руками лицо:

— Кое-что рассказал.

— Он сказал тебе, что не притронулся ко мне даже пальцем?

— Да.

— И ты поверил ему?

— Да. Сам не знаю. Не сразу. Но позже… У меня было время обо всем подумать.

— А зачем же он увез меня в Кроуфордмуир?

— Это получилось случайно: он собирался отправить тебя прямо домой. Он сделал для тебя все, что мог. Я знаю.

— Тогда, значит, мы с Уиллом Скоттом лжецы, — мягко вставила Мариотта. — Потому что Лаймонд прямо в лицо заявил мне, что все время намеревался выманить меня в Кроуфордмуир — затем, чтобы лишить меня чести, а тебя — наследника. Я сбежала, спасая свою жизнь и твою честь. — Ричард отнял руки от лица, и жена напрямик спросила его: — Так к чьим же словам прислушаешься ты на этот раз? К его или моим?

Оба долго молчали. Потом Ричард медленно поднялся с сундучка. Выглядел он очень усталым.

— Ты уверена, что?..

— Но ведь он говорил совершенно откровенно. И Уилл Скотт может подтвердить.

Ричард отошел к окну. Во дворе порыв ветра отворил дверь в старую пекарню, вспыхнули угольки Джонни Булло, потом дверь захлопнулась и мерцание исчезло.

— Ну так что? — спросила Мариотта, и он повернулся, в отчаянии разводя руками.

— Три недели я жил с ним бок о бок. Он измучен, изломан, в нем не осталось жалости, с ним опасно иметь дело, но…

Пламя свечи озарило серебряным блеском ее волосы, черные как смоль и мягкий пуховый платок на плечах. Но лицо, прижатое к коленям, оставалось в тени.

— Но ты ему веришь. Очередной тупик, да, Ричард?

— Нет, черт побери! — внезапно вскричал лорд Калтер и подошел ближе. — Дорогая моя, послушай. Мы с тобой женаты меньше года. По воле обстоятельств, из-за моего безрассудства, моих ошибок и изъянов половину этого срока мы жили в разлуке. Каждый из нас прошел через адские муки, и мы потеряли много… На ошибке можно построить дальнейшую жизнь: из песчинки, попавшей в раковину, возникает жемчужина, из трещины в скале начинает бить гейзер, но безумием было бы совершать одну и ту же ошибку дважды. Ценою многих размышлений, жертв, даже страданий встретились мы сегодня ночью. И наш высокий долг — не отрекаться друг от друга.

— А Лаймонд?

Ричард проговорил твердо:

— У тебя нет права задавать мне этот вопрос, и ты не должна рассчитывать, что я стану выбирать между вами.

— Знаю, что не станешь, — согласилась она. — Если бы ты сделал выбор, хотя бы в мыслях, не на сливах, Лаймонда уже бы не было в живых. Я только хотела…

— Напугать меня ради моего же блага, — продолжил Ричард и вдруг улыбнулся. — Фрэнсис обожает это делать. Видишь ли, с Уиллом Скоттом я уже говорил. Но поверишь ли ты мне? Пугали меня уже достаточно. — Он подошел совсем близко и глядел на нее сверху вниз. — Может, ты вышла замуж не за того брата. В таком случае очень жаль. Ибо Фрэнсис живет в безвоздушном пространстве, не ведая страстей, и любит лишь отвлеченные вещи. И потом — я не отпущу тебя.

Так желала Мариотта услышать это, что онемела от счастья, но, увидев ее лицо, Ричард произнес в неистовом порыве:

— Я люблю тебя. Ты властна в жизни моей и в смерти. Я только хочу, чтобы ты позволила мне доказать это. Не гони меня, но и… — Тут Мариотта протянула руки, и Ричард закончил, не сводя с нее глаз: — Не принимай из жалости.

Ее протянутые руки не дрогнули, а на лице, озаренном свечою, отразилось такое чувство, какого Ричард не ожидал в самых смелых мечтаниях. Он опустился перед женой на колени.

— Из жалости? — повторила Мариотта. — Милый мой дурачок: зачем, по-твоему, я бьюсь с тобою, и отвергаю тебя, и мучаю? Все потому, что я так боюсь за тебя и за себя; все потому, что я слишком люблю тебя, чтобы жить с тобой в мире и согласии…

— Хорошо, милая, все хорошо. Я здесь, я люблю тебя, я тебя не покину. Теперь ничто не отнимет этого у нас.

Ричард придвинулся ближе к постели, одной рукой комкая шелк покрывала, а другую протягивая к жене, словно к надежде на вечное блаженство. Мариотта крепко обняла его и поцеловала.

Ранним утром старая Тайбет, вся в слезах, разбудила Сибиллу, и та приняла сына у себя в комнате.

Она встала и накинула широкий парчовый халат. Вся в складках плотной узорчатой ткани, она сидела в высоком кресле, словно Деметра, готовая поглотить Пелопса 21), повернувшись спиною к окнам, в которые просачивался бледный свет. Ричард наклонился и поцеловал ее.

Она вглядывалась в сына, молча отмечая про себя приятную, спокойную уверенность в его повадке и плотный шерстяной халат, который он накинул на плечи. Ричард сел на низкую табуретку у ее ног, обхватив руками колени, и мать, смягчившись, потрепала его по щеке.

— Значит, вы помирились. Что за странные у меня дети! Я так рада, — сказала она.

— Как ты считаешь, позволят мне пожить дома? — спросил Ричард. — Страшно подумать, что творится на фермах. Засолили всю баранину, распродали свиней, дозволили браконьерам выловить лососей… Я его не убил.

— Знаю. Иначе бы ты не стал целовать меня, разве не так? — холодно заметила Сибилла.

Ричард вспыхнул:

— Он… Фрэнсис в Эдинбурге. В Англии его тяжело ранили — Том, наверное, рассказал тебе. Потом его схватили, то есть он сдался сам, когда мы направлялись на север. Я собирался нанять судно и помочь ему уехать.

На нежное лицо Сибиллы вернулось какое-то подобие естественного румянца. Она погладила сына по щеке и сказала:

— Ты все сделал очень хорошо — и не важно, получилось у тебя или нет. Ты не пожалеешь об этом. Что будет теперь?

— Вышел приказ прекратить розыск. Это значит, что он сможет предстать перед судом парламента недели через две. — Ричард вгляделся в ее лицо. — Надежды, знаешь ли, мало. Но, говоря по правде, думаю, что ему все равно.

Впервые он заметил, как в глазах у матери блеснул страх.

— Почему? Из-за Кристиан?

— Не только… — Он помолчал. — Ты поедешь его навестить? Как скоро?

— Нет, не поеду: сейчас это ослабит его, — отрезала Сибилла. — К тому же мне нужно совершить одно маленькое путешествие и вернуться вовремя.

— Путешествие? — Никогда в жизни не мог Ричард понять, что у матери на уме.

— Да, дорогой мой, — подтвердила Сибилла. — И прежде чем я вернусь назад, кто-то готов будет меня сожрать со всеми потрохами, как сказал бы Бокклю.

Глава 4

ФИГУРЫ С ДОСКИ

В этом году, как и в другие годы, не смерть более всего страшила человека, не она являлась главным источником душевной тревоги. Смерть приходила легко и быстро, была неразборчива и часто желанна. В один день ты мог умереть от чумы. В один миг тебя могла унести уличная драка. Тысячи детей рождались мертвыми или же умирали сразу после рождения. Погибнуть можно было на поле битвы, к смерти мог присудить закон — за плутовство, воровство, сокрытие злодеяния. Смерть часто предпочитали пытке, увечью, уродству; голоду, ждавшему в изгнании; неосязаемым тенетам колдовства и чародейства. Люди умирали внезапно, каждую неделю и каждый месяц: они исчезали навсегда, и с этим следовало смириться. Смерть приходила легко и быстро.

Во времена осады и чужеземного вторжения смертный приговор предателю мог бы остаться незамеченным. Но многие жители Эдинбурга потеряли отцов и братьев у Солуэй-Мосс и слышали шесть лет назад, как помощник герольда у перекрестка дорог обвинял предателя и вызывал его в суд.

Дважды выкликали отсутствующего Лаймонда, и дважды в протоколе было отмечено: «Означенное лицо не явилось». За подобное пренебрежение своими обязанностями перед короной и за неподчинение законам страны он по приговору суда был объявлен беглым мятежником и изгоем.

И вот шесть лет спустя правосудие восторжествовало. Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, Хозяин Калтера, заключенный под стражу в замке ее величества в Эдинбурге, вызывался в суд восьмого дня месяца августа года 1548 от Рождества Христова по обвинению в предательстве, в передаче нашим исконным врагам англичанам секретов короны; в тайных сношениях и в предоставлении помощи и содействия вышеозначенным врагам; в убийстве, насилии, похищении и грабеже, а также в иных преступлениях против государства и церкви, перечисленных в обвинительном акте.

Уилл Скотт услышал эти новости, пока болтался без дела в Эдинбурге. В замок, куда он пытался проникнуть, его не пустили. Бокклю, который уже знал об аресте Лаймонда, оставил сына и вернулся в армию, осаждавшую Хаддингтон. Ричард, у которого в Мидкалтере было дел невпроворот, оставался там вместе с женою и не торопясь готовился до восьмого числа прибыть в столицу. Сибилла, покончив с неотложными делами, собрала небольшую, но хорошо вооруженную свиту и уехала в неизвестном направлении.

Вдовствующая леди явилась в Баллахан первого августа — дата эта жгла ей грудь, словно раскаленные уголья.

Сопровождаемая блуждающими взорами алебастровых и базальтовых фигур, она прошла внутрь, где ее приветствовал хозяин. Ступая по маленьким, но таким дорогим турецким коврам, Денди Хантер по просьбе Сибиллы провел ее в кабинет, усадил и налил вина, ничего не спрашивая о сыновьях. Сибилла ласково улыбнулась ему, вынула из сумки маленькую коробочку и положила на стол.

— Я приехала вернуть тебе это, — сказала она.

Он поднял коробочку, недоуменно улыбаясь. Рукава его были подвязаны расшитой тесьмою, а колет из ткани столь же тонкой, что и платье изящной дамы, был оторочен золотым шитьем. Он не торопясь раскрыл коробочку и все с той же улыбкой, застывшей на губах, извлек оттуда содержимое.

То была брошь из черного дерева в форме сердечка, усыпанная бриллиантами, с ониксовыми головками ангелов.

Воцарилось молчание. Потом сэр Эндрю пошевелился и поднял глаза.

— Но это не мое.

— Неужели? — отозвалась Сибилла. — Однако же Пэти Лиддел переделывал для тебя эту вещицу: я сама видела в лавке. Может быть, твоя мать вспомнит.

Лицо Хантера прояснилось.

— Ах, ну да! Конечно же — я купил брошь для матушки, но в тот же день брошь и пропала. — Он горестно улыбнулся. — Как ни прискорбно говорить об этом, но унес ее ваш сын. Брошка лежала у постели, когда он ворвался к нам в дом, а когда ушел, то и вещица исчезла. А я, боюсь, был так разъярен, так беспокоился за матушку, что совсем запамятовал… Совсем вылетело из головы. Где же вы ее нашли?

— Но, — возразила Сибилла, — ты отдал ее Пэти после того, как Фрэнсис посетил тебя.

— Пэти, должно быть, ошибся.

— Зато не ошибаюсь я. — Сибилла спокойно гнула свое. — Я тогда подслушала ваш разговор. — Она помолчала, потом продолжила: — А взяла я ее у Агнес Херрис. Тебе это не кажется странным? До того брошь принадлежала Мариотте. Остальные побрякушки у нее отобрали в Аннане. Твой замысел едва не воплотился в жизнь.

Хантер, все еще улыбаясь, пригладил волосы и откинулся на спинку кресла.

— Погодите, какой такой мой замысел? Простите, но разве Мариотта не объяснила вам? Это Лаймонд присылал ей драгоценности. Можете винить меня в том, что я не рассказал Ричарду, но ваша бедная невестка поставила меня в ужасное положение. Клянусь: я всячески убеждал ее все рассказать мужу.

— Охотно верю, — мягко проговорила Сибилла. — Она так и сделала, и все мы знаем, к чему это привело. Разумеется, Мариотта думала, что побрякушки присылает Фрэнсис: она без конца грезила им и совсем потеряла голову. Поначалу ты был озадачен: Мариотта не догадалась сразу же, что подарки от тебя, а значит, не могла и ответить на твои заигрывания. Тогда ты изменил свой план, и он сработал. Мариотта продолжала думать, будто Лаймонд ухаживает за ней, и это разбило ее семью и едва не привело бедняжку к гибели.

Тонкое, с орлиным носом лицо Денди зарделось от волнения. Он забормотал торопливо:

— Леди Калтер, вы сами не знаете, что говорите, Мариотта, молодая и неопытная, попала в беду и обратилась ко мне. Я не мог отказать ей в помощи. — Он внезапно вскочил, полный тревоги. — Это она так объяснила Ричарду? Чтобы обелить Лаймонда и взвалить всю вину на меня?

Сибилла, укутанная в кисею и кружево, оставалась спокойной перед лицом урагана. Она протянула свою тонкую руку, забрала брошь и коробочку и положила обратно в сумку.

— Мариотта до сих пор полагает, что драгоценности присылал Лаймонд, — заметила она, устремив невинные васильковые глаза на смущенного Хантера. — Но, думаю, пора бы ей узнать, что ты четыре раза пытался убить ее мужа.

Сэр Эндрю судорожно вздохнул.

— Боже мой, леди Калтер, — пробормотал он и мешком повалился в кресло. — Какая ерунда. Уж не собираетесь ли вы приписать мне… — Он уставился на Сибиллу, тяжело дыша, потом резко хлопнул ладонью по столу. — Ну уж нет! Будь я проклят, если соглашусь быть козлом отпущения! Я, леди Калтер, питаю слабость ко всей вашей семье, в особенности к Мариотте, но не могу позволить вам подтасовывать и извращать факты, чтобы спасти любимого сынка от виселицы. Подумайте хотя бы о моей матери… Ричарда пытался убить не кто иной, как его родной брат.

— Факты? — отозвалась Сибилла. — На состязаниях Фрэнсис выстрелил дважды: первая стрела перерезала бечеву, вторая — убила птицу влет. Затем он бросил лук, колчан и перчатку. Ты первым добежал до места, а до этого безуспешно пытался ускользнуть от Мариотты и Агнес.

Сэр Эндрю весь вспыхнул, затем побледнел.

— Вы все равно говорите чепуху, — твердо вымолвил он. — Вы знаете, что я никудышный стрелок из лука. Это известно всем.

— По высокой цели ты стреляешь скверно, — согласилась Сибилла, — но по мишени бьешь без промаха. И это тоже известно всем.

— И все равно: здесь слово Лаймонда против моего. Неужели вы на мгновение можете предположить…

— Ну конечно, конечно: доказательств нет, — продолжала Сибилла. — Ничего нельзя доказать и в том случае, когда ты завел Ричарда и Агнес Херрис в реку Нит, в ту именно ее часть, где, как все знают, полно подводных ям. К счастью, Ричард прекрасный пловец. И свидетелей, полагаю я, было слишком много.

— Да ведь я сам же и вытащил его! — вскричал сэр Эндрю. — Леди Калтер…

— Но в третий раз и в четвертый, — заключила Сибилла, — ты оставил улики.

Он перестал возмущаться и покорно взмахнул рукой.

— Выкладывайте все.

— Будто ты сам не знаешь? Я исследовала те травы, которые ты принес для Ричарда якобы от своей матери. И убедилась, что если бы мой сын выпил отвар, то Мариотта вскоре стала бы богатой вдовушкой, на которой вполне можно жениться.

— Продолжайте, — спокойно сказал Хантер. — Что было в четвертый раз?

И тут впервые Сибилла утратила самообладание.

— Видишь ли, если бы четвертое покушение удалось, ты бы теперь держал ответ не передо мной, а перед теми самыми цыганами. Ричард ехал к Мариотте, когда на него напали… Но ты, разумеется, это знаешь. На первый взгляд, все складывалось очень просто: цыгане подчиняются только своему королю. Но, к твоему несчастью, в настоящий момент этот самый король подчиняется мне. Он узнал о том, что ты задумал, и вовремя остановил своих людей. Ричард жив, сэр Эндрю, и три человека готовы подтвердить под присягой, что вы заплатили им за убийство лорда Калтера.

Хантер не шелохнулся; только в его глазах, странно заблестевших, появилось какое-то отрешенное выражение. Он сказал, тщательно выбирая слова:

— Вы готовы подкупить кого угодно, лишь бы спасти сына. Простите, но если вы станете продолжать, мне придется прибегнуть к закону, дабы защитить себя.

На этот раз Сибилла встала и отошла от стола, шелестя юбками. Дойдя до окна, она бросила через плечо:

— Я не собираюсь продолжать — пока не собираюсь. Но не обольщайся. То, что я здесь, ничего не значит: нет никаких сомнений, никакой надежды для тебя. Ты погиб. Я говорю с тобой лишь потому, что мне жаль твою мать.

— Мою мать! — вполголоса повторил Хантер за ее спиной.

Наступило короткое молчание, и Сибилла с ее быстрым умом мгновенно сообразила, что творится у него на душе. Она резко повернулась: сэр Эндрю уже поднял свой меч, и неясные блики мерцали на обнаженном клинке.

Сибилла быстро произнесла:

— Может быть, я кажусь простоватой, но еще не выжила из ума. Если я не вернусь домой, мой милый, ты даже не доживешь до суда.

Но Эндрю все наступал. Он шел словно во сне, а поднятый меч будто ненароком был направлен прямо в сердце почтенной леди. Она судорожно вздохнула и остановилась, слегка приоткрыв рот, раскинув руки и наклонив голову. Сэр Эндрю подошел так близко, что был вынужден заглянуть ей в глаза, но решимость его не ослабла, и меч продолжал подниматься.

И все же его смутила твердость взгляда, изумило неожиданное, неколебимое спокойствие; он медлил, и Сибилла заявила, воспользовавшись этой краткой передышкой:

— Сундуки с твоими бумагами у меня в Мидкалтере.

На миг Сибилле показалось, что она совершила ошибку. Острие меча вздрогнуло и придвинулось ближе, и в глазах горела та же воля к убийству. Затем глаза ожили, удивление и недоверие появились во взгляде, меч опустился, и сэр Эндрю с усилием проговорил:

— Это неправда. Мой сундук здесь, в кладовке. Никто…

— В той же самой кладовке твоя мать хранит рецепты, помнишь? А я привлекла на свою сторону очень одаренного цыгана… Вы, сэр Эндрю, довольно долгое время заключаете с англичанами сделки, так или нет? Ваши поездки в Острич не грозят вам ничем — вас и без того прекрасно знают в Карлайле. Как иначе могли вы выяснить, что Джонатан Крауч — пленник Джорджа Дугласа? Зачем бы стал сэр Джордж возиться с вами, если бы не предполагал — и не без оснований, — что вы занимаетесь теми же темными делами, что и он?

Сэр Эндрю застыл, словно громом пораженный. Сибилла повернулась к нему спиной, снова подошла к окну и стала глядеть на пыльные кроны деревьев, желтоватые, серо-голубые, поникшие от жары.

— Делишки твои были жалкими, и проворачивал ты их с оглядкой, урывками: торговал тайными сведениями, передавал слухи и сплетни, устраивал обмен пленными. И платили тебе скудно. Понимали, возможно, что ты не приближен ко двору и можешь поделиться лишь крупицами того, чем уже снабдили англичан Гленкэрны, Дугласы, Брантоны, Ормистоны, Кокберны и все прочие… Тогда ты обратил свой взор на мою семью. Богатство, красивая наследница, фамильная распря — кто бы удивился ужасному, роковому концу? Вдовица же в положенный срок ответила бы на чувства великодушного друга. В худшем случае Уортон дал бы тысячу крон за Фрэнсиса…

— Ни к чему стараться, — оборвал ее Хантер. — Я это знаю без вас. Так, значит, бумаги из сундука…

— Пока нет. — Сибилла взглянула в его побелевшее лицо. — Сундук откроют, если я не вернусь домой.

Хантера била дрожь. Как подкошенный он рухнул в кресло, не сводя с Сибиллы остановившихся глаз.

— Что вы собираетесь предпринять? — Увидев выражение ее лица, сэр Эндрю рассмеялся и закусил губу, стараясь унять неистовое волнение. — Как вы полагаете, что мой изумительный брат сделал бы на моем месте?

Он был так безнадежно самовлюблен и испорчен, что Сибилла даже не испытывала жалости. И она сказала резко:

— Твоя мать виновата во многом, но, хотя у тебя и заячье сердце, ты бы мог постараться и жить как мужчина. Думаю, ей это тоже было бы приятно.

Сохранив еще остатки гордости, он не собирался просить прощения.

— Мать ничего не знает. Это убьет ее. Что… что вы собираетесь предпринять?

Сибилла холодно оглядела его всего, задержав взгляд на дрожащих руках, и проговорила медленно:

— Твоя мать — старая больная женщина, к тому же несчастная. Я не завидую тебе, но и ей не следовало доводить себя до подобного состояния. Не волнуйся ни о чем. Ей придется нелегко, хотя заслуживает она гораздо большего. Я бы хотела видеть, как тебя повесят. Из-за тебя я чуть было не лишилась обоих сыновей и потеряла внука. Но это было бы несправедливо по отношению к тем птицам высокого полета, что живут среди нас открыто, ни от кого не таясь. Ты торговал сведениями, добытыми из вторых и третьих рук, подстегиваемый жесточайшей нуждою. Без нужды ты не станешь убивать. Зачем тебе жить — это уже твоя забота.

Она подошла к столу и положила перед Хантером лист бумаги и перо.

— Мне нужно только одно, — сказала Сибилла. — Твое признание, которое сняло бы с Фрэнсиса вину за то, что совершил ты. — Хантер заколебался, и она прикрикнула в гневе: — Ну же, пиши! Среди всего того, что ты натворил, какое это имеет значение?

Хантер тупо взглянул на нее, потом склонился и взял перо. Сибилла прочла написанное, запечатала бумагу и прибрала ее.

— Вот так. Это не спасет его, как ты догадываешься… но, наверное, хоть немножко поможет. А теперь тебе лучше уехать. Я переговорю с твоей матерью и отправлюсь домой. Сундук будет открыт и его содержимое обнародовано через два дня. К тому времени, — заключила Сибилла, — тебе лучше быть подальше отсюда.

Он робко поднял голову, все еще не понимая:

— Я могу ехать?

— Да. Счастливого пути, — подтвердила она — глаза ее были холодными и блестящими, жесткими, как сапфиры.

Услышав, как копыта цокают по булыжнику, Сибилла спокойно поднялась с кресла и направилась в верхний этаж, в комнату матери сэра Эндрю.

Еще весной терьер подох от ожирения и духоты. С тех пор даму Катерину ничто не могло развлечь: сын едва бывал дома, а книги, картины и драгоценные вещицы из слоновой кости и яшмы успели надоесть. Она жаждала общества, но всякого приходящего встречала ядом, накопившимся за долгие месяцы добровольного затворничества. Сибилла тихо присела у кровати, застеленной тафтою, рядом с мягкими, тщательно взбитыми подушками, и долго слушала яростные нападки Катерины Хантер на сына, на слуг, на соседей, на болезнь и, наконец, когда ледяной поток гнева выплеснулся с невиданной силой, даже на самого Создателя.

Мягкий голос вдовствующей леди пресек эти излияния:

— Почему ты не велишь слугам отнести тебя вниз?

Черные глаза блеснули насмешкой.

— Это было бы чудесно, — проговорила старуха. — К сожалению, как ты знаешь, я частично парализована.

— Ничего удивительного, — ласково отозвалась Сибилла. — И если ты не попытаешься хоть как-то помочь себе, то скоро будешь парализована полностью, и это тебе не понравится. Я привезла для тебя носилки. Через полчаса двое моих людей снесут тебя вниз.

В черных глазах мелькнула тревога, но на сморщенном, поблекшем лице можно было прочесть одно лишь презрение.

— Деньги избаловали тебя, Сибилла, но я бы предпочла все же, чтобы этот царственный тон ты приберегла для Мидкалтера. Слыхала я, будто твой сын оставил жену.

— Нет, не оставил, и грубости не помогут тебе увильнуть, — ответила почтенная леди. — Внизу хорошо натоплено, есть удобная кушетка. Тебе там понравится.

— Сибилла, я не ребенок и не идиотка. Терпеть не могу, когда меня пытаются ублажить, и не выношу, когда мною командуют. Немощи мои не дают мне возможности выйти за пределы этой комнаты. Не думаешь ли ты, что ради твоего каприза я стану подрывать свое здоровье, вернее, то малое, что от него осталось?

— Тебе нечего бояться, — холодно возразила Сибилла. — Твой лекарь разрешил.

Черные глаза вспыхнули злобой.

— Младенец умер, мне говорили.

— Да.

— Это твой младшенький убил его или мать сама избавилась от ребенка?

— Ни то, ни другое. Не глупи, Катерина, ведь ты же не хочешь, чтобы я ушла.

— Я и не говорила, что хочу, ты, Сибилла, больно уж умничаешь.

Вдовствующая леди прибавила:

— В смерти ребенка никто не виноват, если тебе действительно интересно это знать. Мариотта с Ричардом помирились и очень счастливы. Фрэнсис под стражей в Эдинбурге. Через неделю он предстанет перед судом парламента, и мы все надеемся, что его оправдают.

В маленьком сморщенном личике, застывшем на подушках, изобразилась жалость.

— Оправдают! Милая моя, даже у Калтеров на это не хватит денег.

— Тогда его оправдают ради наших красивых глаз, — безмятежно продолжала Сибилла. — Что, если мне поговорить по душам со всеми лордами — членами парламента? Или ты думаешь, что недели на это не хватит?

В черных глазах мелькнуло что-то новое. Дамы немного помолчали, затем леди Хантер заметила своим пронзительным голосом:

— На это даже у тебя, Сибилла, не хватит наглости. Что-то стряслось, не иначе. Никто не навещает меня просто так.

Вдовствующая леди не стала кривить душой:

— Да, стряслось. Это касается Денди.

Тонкие губы сжались.

— Ну еще бы. Какую глупость совершил он на этот раз?

— Какую бы… глупость он ни совершил, — пояснила Сибилла, — он это сделал ради тебя. Тебе, Катерина, не так-то легко угождать.

— Парень нуждается в твердой руке, — заявила старуха, тяжело дыша. — Его следует держать в ежовых рукавицах. Другие управляют имением так, что оно приносит доход… добиваются почестей при дворе… становятся знаменитыми… женятся на богатых наследницах. Мой старший сын…

— Денди делал для тебя все, что мог, — прервала ее Сибилла. — И я должна сказать вот что. Он почувствовал, что никогда не сможет преуспеть на… праведном пути, и свернул на тропку, которая завела его далеко. Слишком далеко.

— Ему грозит беда?

— Да, грозит. Если его схватят.

— И ты приехала предупредить?

— Да.

Обе долго молчали. Затем больная старуха с усилием села в постели и заговорила своим обычным голосом:

— Ну что ж, полагаю, ему лучше покинуть страну. Пусть придет. Я дам ему денег. А после пусть носа сюда не кажет, пока все не уляжется. — Катерина даже не спросила, что сделал ее сын.

Сибилла протянула свои тонкие, красивые руки и взяла в них маленькую, слабую, пухлую ладошку.

— Деньги у него есть. Он уже уехал. У него не было времени повидаться с тобой. Он просил передать, что любит тебя.

Маленькая ладошка лежала неподвижно, и в черных глазах не было видно никакого волнения.

— Ничтожество! — воскликнула дама Катерина. — Никогда ничего не умел устраивать. С глаз долой — из сердца вон. Теперь я смогу нанять управляющего, который наведет порядок в имении.

Сибилла отпустила ее руку и встала.

— Сможешь, конечно. И с удовольствием этим займешься. Ну вот и носилки — и твоя горничная пришла помочь. Тебя снесут не спеша, бережно, и это пойдет тебе на пользу.

Леди Хантер не возражала больше, и ее завернули в мягкие одеяла, осторожно перенесли с кровати на носилки и подложили под голову подушки. Двое слуг подняли носилки, зашагали по голубым изразцам — и впервые за долгие годы калека покинула спальню. Солнечный луч коснулся белоснежного чепца, сверкнул на драгоценностях, отразился в горящих черных глазах — и на единый миг, перед тем как дверь на лестницу затворилась, в глубоких морщинах блеснули безмолвные слезы.

В Мидкалтере Мариотта и Ричард молча выслушали всю историю. Когда Сибилла кончила рассказывать, ее сын глубоко вздохнул и промолвил:

— Этот сундук с бумагами — он действительно у нас?

— Да, — подтвердила вдовствующая леди. Под глазами у нее появились темные круги, а спина, прямая, как всегда, болела от усталости. — Джонни Булло выкрал его для меня. Там все документы, касающиеся сношений сэра Эндрю с Карлайлом.

Ричард посмотрел матери в глаза:

— Что ты собираешься с ними делать?

— Решать Мариотте и тебе. Ты больше всех пострадал от Хантера. Будет только справедливо, если ты захочешь возмездия.

— Я не желаю мстить, — отрезал Ричард. — Я только хочу поскорей забыть все это.

— Так ты не обнародуешь документы?

— Нет. Только те, что касаются Фрэнсиса.

— А ты, Мариотта?

Молодая женщина не сводила с Ричарда глаз.

— Я? О, нет. Нет. Я сама виновата не меньше, чем Денди.

— Девочка моя, какая чушь, — возразила Сибилла. — Но я все равно рада. Он того не стоит. А бумаги мы сохраним как гарантию того, что Хантер за границей будет вести себя достойно, и я надеюсь, что больше мы о нем не услышим.

Ричард внезапно опустился рядом с матерью и погладил ее по щеке.

— Думаю, ты не все рассказала нам. Ты не имела права втайне от всех предпринимать такую попытку.

— Попытку! — возмущенно воскликнула Сибилла. — Да это был настоящий бой.

Оба улыбнулись, но тут леди Сибилла изменилась в лице.

— Осталось всего пять дней! — сказала она. — Как могла я обидеть бедную женщину?

Да, оставалось пять дней. Уилл Скотт мрачно сидел в пустом отцовском доме и не знал, что делать. Как мог бы он вызволить Лаймонда, даже если бы тот и был здоров? Даже если б и вызволил — как он мог принудить его снова вести эту жизнь, похожую на смерть?

Осталось четыре дня. Сибилла, Мариотта и Ричард перебрались в Эдинбург, и много, поразительно много друзей навестили их, на все лады повторяя жестокую сентенцию леди Хантер: «С глаз долой — из сердца вон».

Осталось три дня, и председатель Высшей судебной палаты издал приказ, прозвучавший как гром среди ясного неба. Выполняя королевскую волю, он распорядился, чтобы узник, буде позволит его пошатнувшееся здоровье, предстал для дознания перед судебной палатой парламента за день до объявленного суда.

Уже забыв о том, как протекала их предыдущая встреча, юный Скотт вломился с этой новостью к лорду Калтеру. Его яркие рыжие волосы стояли дыбом.

— Это незаконно! — вопил Скотт. — Они не могут проводить суд без присяжных из всех трех сословий. Они не могут приговорить его, минуя обычную судебную процедуру, — не могут, и все тут!

— Они и не вынесут приговора, — коротко пояснил Ричард. — Нет, приговора они не вынесут, но разберут дело, примут решение, а на следующий день проведут его через парламент. Ты бы и сам мог догадаться почему — Лаймонд слишком много знает. При публичном слушании он не оставит от парламента камня на камне.

Скотт весь загорелся:

— Нужно на это бить. Или его отпустят, или… — Взглянув Калтеру в лицо, он осекся. — Нет, не то.

— Конечно, не то, — подтвердил Ричард. — Самый верный путь подписать ему смертный приговор… Да и какое все это имеет значение? Они не смогут спокойно спать, пока не приговорят его.

Слухи о том, что дознание назначено на день раньше суда, распространились по городу около полудня, и к двум часам весь Нижний рынок от Баттер-Трон до Сент-Джайлса был запружен толпой.

Чуть позднее народ прослышал, что узника вывели из замка через потайную дверь и уже доставили в Толбот. Толпа заревела — кто-то, из побуждений отнюдь не благочестивых, затянул 109-й псалом: суровые слова, бесчестящие предателя, звенели на ветру и поднимались к озаренной солнцем кровле Сент-Джайлса.

— Deus laudem meam ne tacueris [8].

Сибилла, сидевшая у окна в своем доме на Хай-стрит, услышала их и торопливо продолжила разговор с Дженет Бокклю.

В Толботе солнце пробивалось сквозь цветные стекла. Члены судебной палаты собрались в узкой комнате, расположенной над залом, где назавтра будет заседать парламент. Двенадцать советников, избранных из всех трех сословий, включая председателя и половину судебной палаты, расселись по трем сторонам длинного стола, что стоял в дальнем конце комнаты. Посередине восседал благородный и могущественный лорд Арчибальд, граф Арджилл, верховный судья; на спинке его кресла красовался герб Кемпбеллов, а над его головою — королевский герб.

Солнце испещряло красными, синими и зелеными пятнами бумаги, лежащие перед секретарями: коротышкой Кроуфордом, большим Фулисом и Лаудером из Сен-Жермена, генеральным прокурором ее королевского величества и членом совета Аррана; у Лаудера был длинный синеватый подбородок, острый взгляд, а его несоразмерно длинные ноги подгибались под неудобным креслом, словно у подстреленной косули.

Перед началом заседания генеральный прокурор побился об заклад с Джейми Фулисом: рассорится ли Арджилл с председателем. Он выиграл и теперь следил за золотым луидором, который Джейми бросил ему: блестящая монета поднялась к темным стропилам, но тут председатель суда прочистил горло. Лаудер взглянул на него, и монета закатилась куда-то в солому, которой был устлан пол.

Лаудер поймал блаженную улыбку секретаря-протоколиста, сидевшего в другом конце комнаты, громко фыркнул, но тут же сделал серьезное лицо. Он, хотя в это и верилось с трудом, был одним из самых искусных юристов Шотландии.

— …собрание. — Арджилл скороговоркой, невнятно произносил установленные слова. — По настоянию парламента… воздвигнуты тяжелые, порочащие честь обвинения… заключить под стражу и разобраться в деле путем тщательного и бесстрастного дознания до заседания суда… Доложить лордам-уполномоченным парламента о результатах следствия по обвинительному акту, который прилагается…

Генри Лаудер почесал голову и окинул взглядом пышно разряженных советников. Арджилл. Гленкэрн и Джордж Дуглас, оба по уши завязли в сделках с англичанами. Бокклю, Херрис, или Джон Максвелл, как он всегда именовался. Гледстейнс, судья, и Кейт, лорд-маршал, из той же клики, что и Дуглас с Гленкэрном. Пара Эбботов, Метвен, престарелый вдовец королевы Маргариты. Марджорибэнкс. Хьюго Риг и председатель сессии суда епископ Рид из Оркни, глухой на одно ухо.

Интересно, подумал Лаудер, рассказал ли кто-нибудь узнику об этом ухе. По его милости совершилось больше казней и бичеваний, было вырвано больше языков, чем владелец его мог себе представить. Младшие секретари, распорядитель, приставы и свидетели заполнили комнату: скоро станет нечем дышать.

Лаудер предусмотрительно надел под мантию самый тонкий колет.

Лорд Калтер… мальчишка Скотт… Хозяин Эрскина, однако же без отца. Это будет очень интересно; это уже интересно. Пара незнакомых лиц; какие-то люди у дверей, которых никак не рассмотреть. Он провел костлявым пальцем по подбородку и в очередной раз с огорчением отметил, что волосы, редеющие на макушке, буйно и весело разрастаются на лице.

Публика загомонила, зашаркала ногами: предварительная процедура подошла к концу. Посередине комнаты поставили кресло для подсудимого: Лаудер слышал где-то, что парня подстрелили. Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда. Хозяин Калтера. Его вызывают. Имя глухо разносится по залу, отдается от балок потолка: Лаймонд… Лаймонд… Хозяин… Мальчишка Скотт вскочил, и брат, Калтер, тоже пошевелился. Остальные сидели спокойно.

Все взоры устремились на дверь. Появились двое стражников; светловолосый человек, смутно знакомый, твердым шагом прошел мимо скамей, остановился посередине комнаты, не сев в кресло, и обратил лицо к судьям.

Все удивились: не того они ожидали. Красивая, без претензий, одежда, тонкие руки, блестящие, ухоженные волосы, длинные, твердо сжатые губы и синие большие, широко расставленные глаза под тяжелыми веками. Да, он еще не оправился от раны, это можно заметить, но выражение лица спокойное и сосредоточенное.

Стражники удалились. Оркни приложил ладонь к левому уху и тут же отнял ее. Узник отвечал на вопросы Арджилла хорошо поставленным голосом: звучный, приятный, он разносился по всем концам помещения.

Генри Лаудер, королевский прокурор, хранящий законы и следящий за их неукоснительным исполнением во имя спокойствия и блага народа, откинулся на спинку кресла и зажмурился от удовольствия. Он предчувствовал уже, что этот день сулит немало услад.

— Это не суд как таковой, — объявил Арджилл. — Это предварительное дознание, проводимое по нашему поручению господином Лаудером и имеющее целью облегчить задачу завтрашнему заседанию Большого парламента. Вам будут предложены вопросы, и ваши ответы будут записаны. Вам будет предоставлена возможность изложить вашу точку зрения; отчет об этом заседании будет изучен парламентом…

Иными словами, парламент занят более важными делами, нежели измена. Будь осторожен: тебя именно станут судить.

— …Итак, в свете представленных доказательств, — говорил генеральный прокурор, слегка раскачиваясь в кресле, — нижеследующие обвинения снимаются с подсудимого. Королевский суд не обвиняет вас в покушении на жизнь вашего брата, Ричарда, лорда Калтера, в предумышленном и злонамеренном поджоге, грабеже и покушении на жизнь гостей в вашем собственном доме в Мидкалтере, в… — Лаудер ткнул костистым пальцем в бумагу, лежащую перед ним, — в увозе жены вашего брата и в убийстве ее ребенка. Эти обвинения, как я уже сказал, не подтвердились.

Генри Лаудер прервался, снял очки с переносицы и обратился к обвиняемому:

— Я что-то не вижу, чтобы вы радовались по этому поводу. Вникли ли вы в смысл моих слов?

— Я размышлял о том, какие последствия они возымеют, — отозвался Кроуфорд из Лаймонда, не поднимая глаз.

Генеральный прокурор уловил ухмылку на лице Фулиса и едва не улыбнулся сам. Он, конечно, мог и не зачитывать бумагу, коль скоро обвинения сняты, но не ожидал, что ему так прямо и недвусмысленно на это укажут.

Лаудер исподлобья взглянул на узника:

— Рад, что вы следите за тем, что здесь происходит. Вижу, здоровье ваше пошатнулось со времени… недоразумения, случившегося в июле. Мы не желаем подвергать вас излишним испытаниям. Вы признаете себя невиновным перед лицом столь многочисленных и чудовищных обвинений — для нашего времени случай невероятный! — Он поднял глаза, но не получил ответа.

Арджилл заметил:

— Уже пробило два, Лаудер. Давайте сначала разберемся со свежими обвинениями. Сношения с Уортоном. — Он обратился непосредственно к узнику: — Вы обвиняетесь в том, что постоянно оказывали помощь и продавали информацию лорду Уортону, английскому командующему. В особенности… Когда, Лаудер?

Лаудер ответил самым любезным тоном:

— Нам известно, что вы служили под началом лорда Уортона в 1545 году и по его приказу участвовали в налетах и других военных операциях, наносящих непосредственный ущерб Шотландии. У вас есть возражения?

Узник ответил четким и твердым голосом:

— Да, но нет доказательств. Я предоставлял свои услуги лорду Уортону четыре месяца и завоевал его доверие, приняв участие в трех небольших налетах. Во время четвертого набега, более значительного, я указал неправильный путь, так что английской армии был нанесен серьезный урон. В ту же ночь я покинул его.

— Мудро с вашей стороны. Для вас, опытного воина, поднаторевшего в тактике, такой обман — пусть и предумышленный — был, наверное, нелегким испытанием.

— Вовсе нет, — кратко заметил узник. — До того случая я никогда не командовал войском.

— Ах так! — сказал Гарри Лаудер, который все это прекрасно знал.

— Просто я изучал географию и умею играть в шахматы.

— В самом деле? — В рядах публики послышались смешки. — И то и другое замечательно, но…

Лаймонд мягко добавил:

— География учит вас, куда идти, а шахматы — что делать там, куда вы придете. Человек, знающий то и другое, был бы незаменим в шотландской армии, а?

— Поскольку, как вы сами говорите, доказательств у вас нет, — заключил Лаудер, — пусть парламент решит, насколько ваш обман был предумышленным и сколь бескорыстными были ваши мотивы. В последнее трудно поверить, имея в виду ваш характер и поступки. Далее вы обвиняетесь, — вкрадчиво продолжил Лаудер, — в заговоре с целью передачи ложной информации о намерениях английской армии во время вторжения на наши западные территории в сентябре прошлого года; в нападении на шотландский отряд под водительством лорда Калтера и Хозяина Эрскина, во время которого вы вырвали у них из рук английского гонца, везшего важное донесение. — Тут он поднял голову к потолку и блаженно улыбнулся. — Несомненно, что… недоразумение, случившееся в 1545 году между вами и лордом Уортоном, к тому времени разъяснилось, раз вы с таким рвением старались помочь ему, господин Кроуфорд?

— До настоящего мгновения, милорд, никто и никогда не считал недоразумением то, что случилось в 1545 году. Лорд Уортон назначил за мою голову цену в тысячу крон.

— И все же, по слухам, вы достаточно свободно проникали в Англию и выбирались оттуда. Вы предложили ему сбор секретных данных в обмен на видимость преследования с его стороны?

— Нет.

— Какую плату получили вы от него за оказанные услуги?

— После 1545 года лорд Уортон по своей доброй воле ничего не платил мне.

Епископ, склонившийся вперед, не дослышал. Он постучал пальцем по копии обвинения, лежащей перед ним.

— Это неправда, господин Кроуфорд. Несколько свидетелей подтвердили, будто вы согласились с вашим братом в том, что лорд Уортон платит вам.

— Прошу прощения, ваша честь. Тогда я выразился точнее: я сказал, что беру деньги у лорда Уортона, — холодно пояснил Хозяин Калтера. — Так оно и было. Как раз перед тем я силой отобрал у него значительную сумму. Господин Скотт мог бы подтвердить это, если вы позволите.

Скотт уже вскочил на ноги, но Лаудер и без того признал себя побежденным.

— Ну хорошо. Я готов согласиться с тем, что личная вражда установилась между вами и лордом Уортоном по причинам, в которые мы не будем вникать. Но не станете же вы утверждать, что освободили гонца из чистого человеколюбия?

— Нет, полагаю, что нет. Это был такой придурок, — задумчиво проговорил Лаймонд. — Я подумал, что англичанам он будет меньше действовать на нервы, чем мне.

— И по этой весомой причине вы коварно напали на отряд вашего брата, которого спасло лишь появление господина Эрскина?

Лаймонд впервые помолчал, прежде чем ответить.

— Я тогда был не в ладах с моим братом. Настолько не в ладах, что он не поверил бы ни единому моему слову.

— Знакомое ощущение, — мягко заметил Лаудер. — Продолжайте.

Ровным голосом Лаймонд начал рассказывать:

— Я еще раньше наткнулся на этого гонца, прочел донесение и указал ему верную дорогу к лорду Уортону. Когда мои люди обнаружили его в расположении отряда лорда Калтера, гонец уже уничтожил депешу, и мой брат, естественно, не желал, чтобы донесение было передано на словах.

— Но вы полагали, что это необходимо?

— Да. Разве непонятно? В этой депеше лорда Грея содержался приказ Ленноксу и Уортону немедленно отступить.

Поднявшийся шум дал Лаудеру время полнее ощутить свою досаду. Гледстейнс спросил:

— И они отступили? Кто-нибудь может это сказать?

Раздался чей-то голос:

— Ну да, Джок: мой парень был там. Он рассказывал, что в ту же ночь англичане убрались из Аннана, хотя еще вечером казалось, будто они там навеки пустили корни.

— В таком случае, — осведомился генеральный прокурор, любовно потирая свой синий подбородок, — почему господин Кроуфорд сообщил брату, что англичане направляются на север?

— Потому что я знал: он придет к прямо противоположному заключению и поведет своих людей на юг, — с готовностью ответил Лаймонд. — Что он и сделал. Думаю, его отряд всю ночь гнал Уортона на юг от Аннана.

Председатель суда крикнул, перекрывая поднявшийся гам.

— Если мы даже и согласимся, что с Уортоном вы враждовали, а я вижу, что тому есть свидетели, обвинение далее гласит, что вы служили англичанам в Западной Марке — Уортону, Ленноксу или кому-то еще, — преследуя собственные корыстные цели. Есть свидетели, которые утверждают, что во время вторжения, имевшего место шесть месяцев тому назад, вы присвоили часть скота, который использовался в качестве заслона, и открыли лорду Ленноксу путь к отступлению.

Лицо подсудимого оставалось невозмутимым.

— К тому времени большинство англичан, которые могли передвигаться, уже удрали. И скот я не присвоил, а вернул владельцам, английской семье, которой и я, и другие шотландцы обязаны многим. О моей роли в этом набеге барон Херрис расскажет лучше меня.

На этот раз шум долго не утихал. Когда наконец наступила тишина, Джон Максвелл откинулся на спинку резного кресла и, к удивлению присутствующих, произнес раздельно и звучно, не сводя с подсудимого своих желтых глаз:

— План налета под прикрытием угнанного скота принадлежал господину Кроуфорду и был изложен мне во время случайной встречи. Я тогда не знал имени своего собеседника. Сам я почти не принимал в налете активного участия. Но он и его банда угнали всю живность по ту сторону границы и успешно доставили стадо в нужное место к заранее оговоренному сроку, невзирая на крайне тяжелые условия: замечательно задуманная и прекрасно осуществленная операция. Оба Уортона ненавидят его. Младший два месяца назад в Дьюрисдире тщетно пытался покончить с ним.

Он замолчал столь же внезапно, как и заговорил, и поудобнее устроился в кресле, не замечая всеобщего смятения. Невероятно, но подсудимый снова одержал победу.

Воспользовавшись длительной суматохой, Лаймонд пошевелился, сделал шаг назад и уселся в кресло, приготовленное для него. Лорд Калтер заметил это и внезапно вздрогнул, а генеральный прокурор, от которого не укрывалось ничто, быстро пробежал глазами оставшиеся обвинения и привлек внимание Арджилла.

Председатель постучал по столу.

— Тихо, господа! Нам еще во многом предстоит разобраться… Господин Кроуфорд, до сих пор ваши объяснения звучали правдоподобно, хотя и не всегда, в чем вы и сами должны сознаться, подкреплялись неопровержимыми доказательствами. Теперь же мы желаем рассмотреть ваши отношения с лордом Греем из Уилтона, командующим английской армией на севере. Во время вторжения лорда Грея в Шотландию двадцать первого апреля этого года вы отправили послание, исходящее якобы от одного из членов вашей банды, в результате которого лорд Бокклю и лорд Калтер во главе своих отрядов оказались в опасной близости от английской армии. Так ли это?

— Они оказались, — коротко заметил Лаймонд, — в близости от того места, где без труда могли захватить самого лорда Грея. Приближение английской армии было несчастной случайностью, которой никто не мог предусмотреть.

— Вы утверждаете, — осведомился генеральный прокурор, — что сделали это лишь затем, чтобы позволить вашему брату, с которым вы были не в ладах, и сэру Уолтеру Скотту, чьего сына вы развратили…

— Придержи язык, ты, чернильная душа, судейский крючок…

— …чьего сына вы увлекли прочь от семейного очага… затем лишь, чтобы позволить этим двум людям захватить в плен английского командующего?

— Вовсе нет. Мне нужен был один человек, об обмене которого я договорился. И я надеялся попросту увезти его в последующей суматохе.

— Вы договаривались с лордом Греем?

— Настолько, насколько то могла позволить неприязнь, которую он ко мне питает. Я хотел переговорить с одним английским офицером по личному делу. И заставил лорда Грея устроить встречу, пообещав ему Уилла Скотта.

— Таким образом, вы ловко заманили в западню сэра Уолтера, лорда Калтера и господина Скотта, предварительно вступив в сговор с лордом Греем? — вопросил Лаудер. — Тогда, разумеется, вы рассчитывали, что все они окажутся в самой непосредственной близости от главнокомандующего.

Краем глаза Лаудер взглянул на лордов и увидел, что те заерзали. Но голос прокурора оставался таким же ровным, как и у подсудимого. Лаймонд — хороший актер, но и Генри Лаудер не хуже.

Кроуфорд из Лаймонда объяснял:

— Господин Скотт был приглашен таким образом, что никак не мог бы прибыть вовремя и подвергнуться опасности. А послание сэру Уолтеру и моему брату было отправлено без ведома лорда Грея.

За столом произошло какое-то движение, и Лаудер тотчас же обернулся:

— Да, сэр Уот?

Колеблясь, Бокклю взглянул на сына, сидящего среди свидетелей.

— Похоже, это правда, — произнес он наконец. — Во всяком случае, англичане, завидев нас, тут же бросились наутек.

— И вы, как я понял, погнались за ними прямо в расположение английской армии?

— Что вы хотите доказать? — рявкнул Бокклю. — Не думаете ли вы, что после представления в Хьюм-Касле Грей позволил бы этому парню пригласить в Хериот половину шотландской армии? Черт подери, я вполне уверен: Грей и не догадывался, что мы с Калтером должны подъехать.

Генеральный прокурор вытянул ноги.

— Вы уверены, сэр Уот? А по-моему, так все указывает на то, что лорд Грей самым удивительным образом полагался на преданность Хозяина Калтера. Нам сообщили, будто он согласился назначить встречу в крайне уединенном месте, в самом сердце вражеской страны, и явился туда лишь с небольшой вооруженной свитой. Ваше упоминание о Хыом-Касле для меня непонятно.

Лорд-маршал пошевелился:

— Уот имеет в виду нападение на Хьюм в октябре прошлого года, которым руководил какой-то испанец. Был захвачен почти весь обоз и взорвана половина укреплений. Господин Кроуфорд утверждает, будто это он организовал операцию.

— Да ну? Боже мой, кажется, господин Скотт опять жаждет высказаться, — заметил Лаудер.

Рыжеволосый юноша в ярости вскочил и заговорил торопливо:

— Я могу показать…

Но королевский прокурор ласково улыбнулся ему.

— Позже, господин Скотт. Видите ли, это не меняет сути дела. Гнев лорда Грея, как господин Кроуфорд сам сказал, был в основном направлен на вас, а не на Хозяина Калтера. Мы уже доказали, что главнокомандующий достаточно доверял ему — или был достаточно убежден в его преданности, — чтобы заранее дать ему знать о своих перемещениях.

Скотт и не думал садиться: он завопил в ярости, перебивая Тома Эрскина, который тоже хотел что-то сказать:

— Грей даже не выполнил условий сделки! Он даже не привез человека, с которым Хозяин Калтера хотел встретиться!

— Значит, сделка все же была, — любезным тоном заключил Лаудер. — Вы хотели что-то сказать, господин Эрскин?

Том спокойно пояснил:

— О чувствах лорда Грея по отношению к Хозяину Калтера я могу судить по тому, что произошло в Гексеме. Могу засвидетельствовать, что и с Уортоном, и с Греем он пребывает в самых натянутых отношениях.

На Лаудера, казалось, это не произвело впечатления.

— Мы уже доказали с достаточной очевидностью, что перед нами человек, который продает свои услуги тому, кто больше заплатит. Если лорд Грей отказался выдать ему оговоренную плату за предательство в Хериоте, подобный человек неизбежно укусит руку, которая не протянула ему кусок. И во всяком случае, остается непреложным тот факт, что послание, приглашающее сэра Уота и лорда Калтера в Хериот, было отправлено до того, как обвиняемый встретился с лордом Греем и узнал, что тот не выполнил условий сделки. Вспомните также, — добавил генеральный прокурор самым любезным тоном, — что и лорд Калтер, и сэр Уот в то время всячески стремились схватить господина Кроуфорда. И мы должны поверить, что Кроуфорд сначала пошел бы наперекор лорду Грею, не выдав ему Уилла Скотта, а затем столкнулся бы лицом к лицу со своим братом и Бокклю, которые не замедлили бы взять его в плен. Мне это не представляется убедительным: я замечаю, что и самому господину Кроуфорду по этому поводу нечего сказать.

— Я сожалею, — сказал Лаймонд.

«Бесстрастный черт, — подумал Лаудер. — Ни о чем ты не сожалеешь. Но ведь не сожалею и я. Я стараюсь потуже затянуть петлю на его шее, а он старается сберечь силы, чтобы заседание отложили не сейчас, а в тот момент, в какой будет удобно ему».

— Меня увлек причудливый блеск ваших рассуждений. Кажется, бедный главнокомандующий имеет какие-то тайные, зловещие причины мстить всему семейству Бокклю. Я думал, что вы вот-вот откроете заговор с целью захватить также и его жену, и прочих многочисленных домочадцев.

Королевский прокурор ответил, не поднимая глаз:

— Но вы ведь убедили нас, что господин Скотт никак не мог бы явиться вовремя и ни в коем случае не пострадал бы. Да простит меня милый юноша, но он скорее всего был всего лишь приманкой для своего отца.

— Non minime ex parte [9], господин Лаудер. Захватить мальчишку было бы в десять раз проще и безопаснее, да и выгоднее. Если мы отделим зерна от плевел, то получим следующее.

Во-первых: и до этого случая, в Хьюме, как я мог бы с легкостью доказать, и после, в Гексеме, как то уже доказал господин Эрскин, мы с лордом Греем были врагами. Во-вторых, не выполнив условий сделки в Хериоте, лорд Грей не мог в дальнейшем рассчитывать на мое сотрудничество. В-третьих, некоторые из англичан, ныне находящихся у вас в плену, чьи имена я вам предоставлю, могут подтвердить, что английская армия не получала приказа поддержать лорда Грея и находиться в засаде: им велели выступить лишь потому, что мое поведение показалось подозрительным.

В-четвертых, как сэр Уот уже изложил, люди, сопровождавшие лорда Грея, не сделали попытки захватить его или моего брата, а обратились в бегство. В-пятых, вместо того чтобы оказаться меж двух огней, я надеялся, что обещанная встреча поможет мне оправдаться перед братом и его друзьями — и в таком случае мне нечего будет опасаться с их стороны. И наконец, сэр Джордж Дуглас, который как раз в тот момент был задержан лордом Греем во время одного из своих посольств в Англии и тоже находился в Хериоте, может при желании засвидетельствовать, что единственной приманкой в расставленных сетях был я.

Генри Лаудер провел рукой по редеющим волосам. Так-то вот: на всякий роток не накинешь платок. Он задумался на мгновение, какую власть имел этот человек над сэром Джорджем, если осмелился вызвать его в свидетели, но, будучи прожженным циником, восхитился тактикой. Все знали, что Дуглас ведет двойную игру. Лаймонд ничем не запятнал его — и сэр Джордж мог теперь с легкостью ему помочь.

Так он и сделал. Почти незамедлительно сэр Джордж, зардевшись как мак, откинулся в кресле и заявил:

— Все это соответствует действительности. На самом деле господин Кроуфорд был связан по рукам и ногам во все время разговора с лордом Греем. Боуэс, руководивший засадой, был искренне удивлен появлением Бокклю: его взяли бы в плен, если бы не явились основные силы англичан. — Он помолчал и мягко добавил: — Я могу также свидетельствовать и о нападении на Хьюм. Господин Кроуфорд бегло говорит по-испански, и лорд Грей в моем присутствии опознал его как предводителя отряда, осуществившего налет.

Продолжать было рискованно. Королевский прокурор в очередной раз смирился со своим поражением. Досады он не испытывал: помериться умом с достойным противником было для него величайшим наслаждением. Он сказал:

— Ну что ж, господин Кроуфорд, мы вынуждены признать, что у вас на все найдется ответ. Приятно будет послушать, как опровергнете вы более серьезные обвинения, к которым мы в свое время перейдем. А пока мне хотелось бы выяснить обстоятельства дела, касающегося графа Леннокса.

На этот раз обвинение было несложно сформулировать. В 1544 году, до того как граф переметнулся к англичанам, Хозяин Калтера находился с ним в самых дружеских отношениях, жил в его доме в Думбартоне и тем самым, как гласил обвинительный акт, принимал участие в предательских действиях. Что скажет на это господин Кроуфорд?

Драгоценное время шло. Жара и духота вкупе с напряжением мешали ясно соображать. Лаймонд сидел, чуть нагнувшись вперед, положив руки на подлокотники кресла, сцепив пальцы и склонив голову. Ричард видел, как он устал, и удивлялся, что голос брата остается чистым и звонким. Лаудер смотрел на него пристально, с недобрым прищуром.

Ясным, ровным голосом, таким, как всегда, Лаймонд пояснил:

— В 1542 году меня захватили в плен во Франции, и около двух лет я отбывал каторгу на французских галерах. В марте 1543 года я находился в числе гребцов на судне, которое доставило графа Леннокса из Франции в Шотландию, и он узнал меня. В сентябре того же года я вновь оказался на галере, которая везла золото и оружие, посланные Францией вдовствующей королеве. Я совершил побег и обратился за помощью к Ленноксу: у меня были основания предполагать, что он собирается изменить шотландцам, а значит, не прочь будет принять меня. Как вы знаете, он продался Генриху Английскому за брак с Маргарет Дуглас и выехал из Шотландии в Англию в мае следующего года, присвоив французское золото, вверенное его попечению.

В этот период, с сентября по май, я служил у него секретарем и переписчиком и покинул его довольно внезапно, с большим количеством тайной информации и львиной долей золота. Часть его я окольными путями вернул в Эдинбург, остальное использовал как мог в интересах королевы. В частности, нанял и вооружил отряд и содержал его, пока, прославившись на полях сражений по всей Европе, он не стал более чем окупать себя… Сознаю, конечно, что у меня нет доказательств: лишь в некоторых случаях я мог бы уточнить, куда и как было возвращено французское золото.

Бокклю весь зашелся от восторга:

— Стащить деньги у Леннокса! Бог мой, да ведь он всегда трясся над каждым пенни. Хотел бы я видеть его физиономию в тот момент, когда…

Генеральный прокурор возвысил голос:

— По поводу вооруженного отряда, о котором вы упомянули: как его командир, вы обвиняетесь в грабеже, вымогательстве…

— Это было вооруженное покровительство, — поправил его Лаймонд. — В наши беззаконные времена всякий человек, обладающий силой, должен помогать государству защищать его граждан.

— Сила не всегда права, — сухо возразил Лаудер, — но это так, к слову. Значит, мы должны предположить, что мотивы ваших отношений с лордом Ленноксом были опять же совершенно бескорыстными?

В усталых глазах мелькнуло слабое подобие улыбки.

— До определенных, по-человечески весьма понятных пределов. Если бы я не поддерживал отношений с лордом Ленноксом, то до сих пор бороздил бы Ирландское море, вместо того чтобы наслаждаться здесь вашим обществом.

— Понятно, — произнес Генри Лаудер. — И кстати: когда вы собирались выдать лорду Грею важную государственную тайну, касающуюся маршрута наших кораблей, вы тоже пытались просто снискать его расположение?

Он смотрел на Лаймонда так пристально, что не заметил судорожного движения Джорджа Дугласа. Исподтишка прокурор подобрался к одному из самых животрепещущих вопросов, и его оппонент прекрасно отдавал себе в этом отчет. «Ну же, мой мальчик! — сказал себе господин Лаудер, охваченный радостным волнением. — Давай дерись!»

И драка началась. Речь шла уже не о сомнительных происшествиях четырехлетней давности, а о только что совершенном предательстве, о котором еще не успели забыть. Эпизод в Гексеме был исследован во всех деталях.

— …Депешу лорду Грею вез курьер по имени Ачесон. Я ничего о ней не знал, пока мне ее не показали по дороге в Гексем.

— Господин Эрскин, можете ли вы это подтвердить? Пожалуйста. Знал ли господин Кроуфорд о существовании депеши?

— Он…

— Говорите громче.

— Он вначале отрицал это, но когда ему показали бумагу…

— Показали бумагу? А где же вы ее нашли?

— В его скатке.

— Он и тогда отрицал свою причастность?.. Мы слушаем.

— Нет.

— Он признался?

— Маловероятно, чтобы он знал содержание депеши. Он предотвратил передачу сообщения, рискуя собственной жизнью.

— О да, — сказал Генри Лаудер и потянулся, словно длинный облезлый кот. — Все мы весьма наслышаны о гексемской драме. Как наш друг избежал трепки, которую хотел задать ему брат, как он нагнал своего сообщника Ачесона, как, к несчастью, его отвергли англичане, с которыми он страстно жаждал примириться. Прикрываясь женщиной — знакомая песня, не правда ли? — он решил из двух зол избрать меньшее: совершить поступок, который позволил бы ему примкнуть хотя бы к шотландской стороне. Он застрелил гонца на глазах у господина Эрскина и рассчитывал на то, что этот человек, известный своей редкостной добротой, спасет его. К несчастью, и сам он оказался под прицелом — несомненно, это не входило в замысел.

Эрскин проговорил убежденно:

— Когда он стрелял, то уже видел, что спасения нет.

— Но ведь если бы он и не выстрелил, спасения для него не было бы все равно, — добродушно заметил генеральный прокурор.

На короткий миг все притихли. Епископ Рид спросил:

— Ну что, господин Кроуфорд?

Ладно, стоит попытаться. Лаймонд заговорил:

— Если бы я не прикрывался той английской леди, о которой— господин Лаудер любезно упомянул, тайна отправления кораблей перестала бы быть тайной. У меня нет доказательств того, что я не знал о послании Ачесона. Я только могу выстроить перед вами ряд предположений.

— Начинайте! — резко прикрикнул Арджилл.

Лаймонд поднял глаза:

— Кому бы пришло в голову избрать меня гонцом? Любому шотландцу, подкупленному англичанами, известна моя закоренелая вражда с лордом Греем, лордом Уортоном и графом Ленноксом. То, что мой брат преследует меня, тоже являлось тогда… притчей во языцех. А если бы даже ко мне обратились — стал бы я рисковать, имея в виду мои отношения с названными персонами?

Но Ачесон как раз был профессиональным гонцом, к тому же неразборчивым. Из слов господина Эрскина вы могли заключить, что Ачесон знал содержание депеши: он знал, что везет нечто большее, чем два совершенно невинных письма сэра Джорджа.

Откуда он знал? Первоначально Ачесон предполагал ехать в одиночку. Сам сэр Джордж внес дополнение в охранную грамоту, вписав туда меня, дабы способствовать обмену пленными. Обвинять сэра Джорджа в сообщничестве немыслимо, следовательно, вы должны предположить, что я, заручившись верным средством беспрепятственно добраться до Англии, вдруг доверил мой страшный секрет совершенно постороннему человеку; или же что Ачесон, когда я присоединился к нему, уже вез депешу — а в таком случае маловероятно, чтобы он стал говорить об этом со мной.

Снова правдоподобно. Лорды, сидящие вокруг стола, начали удивленно перешептываться. Рид наклонился вперед:

— Зачем же тогда вы направлялись в Англию? Ах, вспомнил: из-за юной Кристиан Стюарт.

Этого-то Лаудер и ждал. Он с силой воткнул перо в дубовую столешницу и выбросил вперед правую руку.

— Ну уж, господин Кроуфорд. Стало быть, вы, странствующий рыцарь, отправились в Англию, чтобы сдаться на милость тех людей, которые, как сами вы столь старательно доказывали нам, не желали ничего иного, как вашей смерти, единственно с целью вернуть свободу леди Кристиан Стюарт?

— Да.

«Ну наконец-то. Теперь, черт возьми, тебе все это начинает не нравиться, — думал Лаудер. — И я буду гвоздить тебя до тех пор, пока ты меня не возненавидишь. Вот тогда-то, мальчик мой, ты потеряешь свое хваленое хладнокровие, и епископу не поздоровится».

— Да, — повторил он вслух. — Слепой девушке, юной, богатой, близкой ко двору, которая по вашему наущению узнавала для вас секретную информацию…

— Это неправда.

— …а вы разыгрывали перед ней тайную, запретную страсть?

— Оба обвинения ложны. Ограничьте ваши нападки моей персоной, господин Лаудер.

Бокклю перебил его:

— Черт возьми, Лаудер, это полная чушь. Девушка не была легкомысленной.

Генеральный прокурор добавил мрачно:

— Если вы дадите мне кончить, сэр Уот, то убедитесь, что я как раз утверждаю обратное. Я хотел сказать, что честная, благородная и добродетельная девушка, молодая и неискушенная, обрученная с прекрасным человеком, попала во власть опытного, неотразимого соблазнителя, который явился к ней под чарующим покровом тайны.

— Девушка знала, кто он такой! — загремел Бокклю. — И я вообще не понимаю, какое это имеет отношение к делу.

— Девушка заявила, будто знает это, когда решила, что таким образом спасет его. Вы назвали свое имя, господин Кроуфорд, когда впервые встретились с ней?

— Нет, — сказал Лаймонд и крепко сжал руки.

— Почему?

Установилось молчание.

— Это бы поставило ее… в слишком затруднительное положение. Я не предполагал в дальнейшем встречаться с ней.

— Какое же тут затруднение для девушки, верной своему долгу? Или вы хотите сказать, что она уже тогда была влюблена в вас?

— Ничего такого я не хотел сказать. В детстве мы жили по соседству, и у нее было… доброе сердце.

— Понятно. И, питая подобные чувства, вы, разумеется, вопреки своему обыкновению, стали избегать дальнейших встреч. Или вы виделись с ней еще? — внезапно спросил Лаудер.

Снова наступило молчание. Потом Лаймонд ответил ровным голосом:

— Да, несколько раз. Оставим нудную игру в вопросы и ответы. После первой и второй встречи дальнейших свиданий можно было избежать. Я принимал от нее помощь в моих личных делах, хотя и знал, что это поставило бы ее честь под сомнение, если бы все вышло наружу. Ее взяли в плен в Далкейте, когда она пыталась помочь мне. Непосредственно по этой причине она попала в руки графини Леннокс. Мои поступки безответственны, им нет оправдания. Никто не может осудить меня строже, чем я уже осудил себя.

Но во все время нашего знакомства леди Кристиан ничем не запятнала себя — это я ввел ее в заблуждение. Даже в ее стараниях помочь мне не было ничего предосудительного, и, вопреки потугам воспаленного воображения господина Лаудера, нас связывала одна только дружба. В подобных обстоятельствах вы, несомненно, сочтете смехотворным то, что я поехал сдаваться лорду Грею, чтобы вернуть ей свободу, но это так.

Генеральный прокурор испытал, возможно, досаду по поводу того, что эффект его речи пропал, но ничем не выдал себя.

— В этой связи возникают некоторые подозрения. Особенно если вспомнить, что леди Кристиан внезапно умерла насильственной смертью сразу после того, как вы объявились в Англии.

— Погодите-ка, — резко прервал его Эрскин. — Леди Кристиан упала с лошади и разбилась насмерть.

— А откуда вы это знаете? — вкрадчиво спросил Лаудер.

Голос Эрскина сделался хриплым от гнева:

— Я знаю Крис лучше, чем кто бы то ни было из вас: она была моей невестой, и, не находись мы перед лицом закона, я вколотил бы вам обратно в глотку порочащие ее слова. Я видел Кроуфорда из Лаймонда сразу же после ее смерти — слышал, что он говорил, наблюдал, как он вел себя. Если бы я хоть на мгновение мог предположить, что это он убил Кристиан, Калтер не имел бы удовольствия сразиться с ним.

Генеральный прокурор выслушал эти слова, полные искренней скорби, и заметил мягко:

— Так в чем же тогда дело? Значит, господин Кроуфорд все же помчался спасать девушку наподобие верного паладина?

Тут, к своему изумлению, он услышал вкрадчивый голос сэра Дугласа:

— Давайте отбросим рыцарские побуждения, раз уж они так раздражают вас, и обратимся к фактам иного толка. Господин Кроуфорд в то время всячески стремился доказать, что он невиновен в более давних преступлениях, которых мы еще не касались. Но попытки его не увенчались успехом: я как раз сообщил ему, что человек, с помощью которого он мог бы доказать свою непричастность, умер. К тому времени он уже распустил свой отряд в надежде на встречу с этим человеком и испытал немалое потрясение от того, что мальчик, которому он покровительствовал, выдал его. В подобных обстоятельствах, побуждаемый отчаянием, он вполне мог решиться на такой шаг.

Генеральный прокурор поклонился без всякой насмешки:

— Тонкое замечание. И оно проливает новый свет на все дело. Стало быть, господин Кроуфорд потерял последнюю надежду обелить себя — какой ценою, это нам неизвестно — и предстать перед нами честным, преданным и стойким слугой отечества.

И что же остается ему, вы можете спросить, как не бежать в Англию, а прежде всего избавиться от этой нелепой девчонки, которая так много знала о его похождениях и, как на грех, тоже оказалась там? С другой стороны, можно надеяться, что секретная информация, которой он располагает, поможет добиться снисхождения от лорда Грея. А если даже и нет — хуже не будет. — Лаудер обвел взглядом потные, раскрасневшиеся от жары и напряжения лица всех двенадцати советников: и хитрые, и безразличные, и проницательные, и настороженные. — Человек, сидящий перед вами, отнюдь не прост. Обвинения, выдвинутые в его адрес, поражают своим разнообразием. Мы разобрали их все, за вычетом самых серьезных, и нужно иметь недюжинную отвагу, чтобы решиться сказать: это белое, а это черное. Он заявляет, будто его прошлые сношения с лордом Уортоном были заранее обдуманными и не нанесли ущерба Шотландии. Доказательств нет, но нельзя и безоговорочно утверждать обратное. Его действия в Аннане могли быть продиктованы добрыми, хотя и не понятными нам намерениями. Это мы тоже никогда не установим в точности.

Из корыстных побуждений или нет, но, кажется, он оказал определенную помощь короне во время знаменитого налета с угоном скота в Западной Марке. Таким же образом он оказал нам всем услугу в Хьюме — на этот раз исключительно ради собственной выгоды. В Хериоте он затеял опасную игру, опять-таки преследуя собственные цели. И его брат, и Бокклю с семейством были пешками в этой игре, хотя и не заметили этого, судя по тому, как великодушно они высказывались в пользу человека, направлявшего их порывы. В его отношениях с графом Ленноксом тоже нельзя ничего доказать, нельзя решить однозначно, виновен он или нет, но корыстные интересы вновь появляются на горизонте и, вероятно, все определяют.

Остается гексемская драма и все обстоятельства, предшествующие ей. На этот раз вырисовывается такая сложная картина, возможности столь многообразны, что установить истину, по моему мнению, можно одним-единственным способом.

Дабы узнать, что было у него на уме, когда он натягивал лук в Гексеме, следует обратиться к его прошлым поступкам, в которых отразились его истинные стремления, его истинное отношение к важнейшим нормам морали и этики — словом, те неуловимые качества, которые и определяют, живет ли человек ради насыщения утробы, либо ради вящей славы и блага отчизны, либо же служит Господу Богу своему.

Подобных качеств мы не обнаружили сегодня и не обнаружим в тех делах, которые разбирали. Чтобы раскрыть всю подоплеку, мы должны углубиться в прошлое, в те ужасные, невыразимые преступления, в которых Фрэнсис Кроуфорд обвинялся шесть лет тому назад и за которые ныне призван держать ответ. К ним я и предлагаю перейти.

Судебный пристав, направленный лордом Калтером, торопливо пересек комнату, склонился над Арджиллом и что-то ему сказал. Председатель возвысил голос.

— Что? О… разумеется. Никто не собирается подвергать опасности… — И, подвернув рукава, граф постучал по столу. — Заседание переносится на час. Отдохните пока, господин Лаудер.

Генеральный прокурор проследил за направлением его взгляда, поклонился и сел. К нему подошел сэр Джеймс Фулис.

— Старый дурень — он что, ослеп? Вот уже с полчаса, как парню нехорошо, — довольно проговорил Лаудер.

Судейские и стража окружили узника плотной стеной — и все же прокурор мог видеть, как Лаймонд опустил голову на скрещенные руки и застыл так, демонстрируя публике прекрасно подстриженный затылок и великолепный кружевной воротник.

Комната звенела от гама. Все — и советники, и свидетели — повскакали с мест, разглаживая и оправляя мантии, с шелестом разворачивая бумаги. Они разбились на группки, все еще завороженные суровыми откровениями дня: никто не хотел уходить, не досмотрев представления до конца.

Минуты через две Лаймонд вцепился в подлокотники кресла и встал на ноги. Минутный упадок сил, догадался Лаудер, был для него страшным унижением: в лице узника до сих пор не было ни кровинки. Тем не менее он отвесил Арджиллу глубокий, безупречный поклон и тут же стремительным шагом удалился.

— Вот это ум, — заметил Лаудер, складывая очки и выбрасывая перо в корзину для бумаг. — Будь я молоденькой девушкой — сам бы влюбился без памяти.

Фулис из Колинтона поймал взгляд Оксенганга и с усмешкой сказал Лаудеру:

— Ну эту маленькую сцену он хорошо рассчитал.

— Он рассчитал? — Генеральный прокурор стянул с себя насквозь промокшую мантию и направился во двор глотнуть свежего воздуха. — Он рассчитал? Не будь дураком, Джейми.

Уилл Скотт долго сидел неподвижно. Когда он стал наконец подниматься, чья-то тяжелая рука стукнула его по затылку. Уилл обернулся и увидел отца.

— Ты что, язык проглотил? — осведомился Бокклю. — До сего момента во всем Эдинбурге только тебя и слышно было!

Уилл ответил с обидой:

— Лаудер дважды заткнул мне рот, но больше у него не выйдет. Я, черт возьми…

— Дьявол, тебе что, особое приглашение требуется? Ори громче, парень, и никто тебе рта не заткнет. — Он улыбнулся, что-то припоминая. — Твой хозяин, однако, стакнулся с Джорджем Дугласом. Доказательств у него нет, но благодаря Дугласу и прокурор не может ничего решить.

— Какая разница? — мрачно проговорил Скотт. — Его потопят первоначальным обвинением. Там-то у них есть доказательство.

Бокклю проворчал, изучая лицо сына:

— Видывал я, как Генри Лаудер имел доказательств сверх головы и все же проигрывал дело. — Слова его звучали неискренне. — Ну ладно: пойду домой перекусить. А ты, если будешь с Калтером, спроси у него насчет кобылки. Если я выручу что-нибудь за этого парня Палмера, то, может быть, все же куплю ее.

Скотт кивнул головой и двинулся было прочь, но вдруг спохватился:

— За Палмера?

Бокклю усмехнулся:

— Да, за высокородного и преславного сэра Томаса Палмера, инженера. Ты что, не знал? Я захватил его в прошлом месяце, во время налета.

— И где же он?

— В замке, вместе с остальными пленными. Их там полно, я слышал. А тебе зачем?

— Просто так, — заявил Скотт и выбежал на улицу столь стремительно, что шпага его застучала о дверные створки.

Большой Томми Палмер, бывший комендант Старикана в Булони, бывший начальник стражи в Кале, бывший смотритель таможни, бывший церемониймейстер, дворянин, приближенный к Генриху VIII, и ранее, во Франции, бывал в плену, но на этот раз, хотя благосостояние его и не пошатнулось, он несколько пал духом и нуждался в утешении.

Палмер попросил, чтобы его и дюжину его людей поместили в одной комнате. Все они занимали видное положение и стоили немало, поэтому комната, хотя и средних размеров, была приятная, с дубовыми панелями, немного выщербленными; окно в мелком переплете выходило прямо на залив, а за низкой прочной дверью стояла вооруженная стража.

Проникнуть туда оказалось труднее, чем ожидал Уилл Скотт. Ему это удалось лишь с помощью Тома Эрскина — и то под предлогом, что отец поручил ему обсудить с Палмером условия выкупа.

Поскольку на самом деле обсуждать было нечего, деловая беседа с сэром Томасом закончилась очень скоро, и Эрскин заторопился уходить. Но Палмер на этот раз скучал в плену, ему хотелось поболтать еще, и Скотт тоже не спешил.

Они вежливо обменялись сплетнями того и другого двора и со взаимным интересом коснулись наименее важных, но бывших на виду деятелей. Несколько товарищей Палмера присоединились к беседе.

Эрскина, который торопился обратно в Толбот, мало занимал разговор, но инженер понравился ему: лет шестидесяти, с седой бородою и светлыми курчавыми волосами. От волос до густых усов лицо его было выдублено солнцем; когда инженер смеялся — а делал он это часто, — крепкие передние зубы сверкали словно форель, выпрыгивающая из омута.

Том так пристально вглядывался в Палмера, что и не заметил, как Скотт открыл свой кошель. Когда принесли маленький столик и поставили его между инженером и Уиллом, Эрскин удивился. Еще более удивился он тому, как Палмер глядел на этот столик: словно мать-слониха на долгожданного детеныша.

На столе лежала колода карт.

— Ну теперь держите меня, — объявил Томми Палмер. — Предлагайте мне китайский трон и Елену Троянскую в придачу — я все равно выберу таро. Ты не передумал?

— Вовсе нет. Рад вам угодить, — вежливо откликнулся Скотт и добавил, к вящему изумлению Эрскина: — Первая сдача моя, если вы не возражаете. — Тут он уселся, а Палмер стал бурно выражать свою радость.

Эрскин похлопал юношу по плечу:

— Время, Скотт. Нам пора идти.

Рыжеволосый парнишка небрежно повернул голову:

— На одну игру времени хватит. Вы, впрочем, можете идти, если хотите. Я догоню.

Уилл уже тасовал карты. Том кинул на него проницательный взгляд, схватил стул и уселся смотреть на игру.

С тех пор как юноша вернулся в Эдинбург, Том не раз уже видел у него эти карты таро. Были они жуткие, в готическом стиле, невыразимо зловещие. Младшие арканы четырех мастей не заключали в себе ничего особенного: всю свою нездоровую фантазию художник приберег для старших фигур. Маг, Хозяйка, Первосвященник, Влюбленные, Смерть и Сила, Повешенный, или Предатель, и, наконец, Страшный Суд — все эти образы были задуманы и исполнены в необузданной гротескной манере.

Тому нравилась эта колода. Он любил и тарокко, но ощущал с беспокойством, что времени на игру совершенно не остается.

— Послушай-ка, Скотт, — повторил он, но карты уже были розданы, и Уилл раздумывал над сдачей; Эрскин отступился и решил подождать.

Скотт сыграл не одну, а две игры. Обе он проиграл, но не вчистую: лишь в самый последний момент умудренному опытом Палмеру удавалось взять верх. Пока они играли, в комнате царило радостное возбуждение; Эрскин понял, что до сих пор мало кто осмеливался тягаться с Палмером, а противостоять ему так долго не мог никто.

Сыграв вторую партию, Палмер откинулся назад и заревел в тоске:

— Черт возьми, я уж и забыл, когда мне удавалось так хорошо поиграть. За каким дьяволом вам нужно уходить? Я хочу играть дальше, и вы хотите — сами карты того хотят.

Скотт с ухмылкой встал на ноги и потянулся.

— На вас и так обрушились все невзгоды. Не хватало еще, чтобы я вас обыграл.

— Обыграл! — хором завопили все присутствующие.

— Эй, мальчик мой, — добавил кто-то, — ты говоришь с лучшим картежником Англии.

— И все же я говорю, что обыграю его, — стоял на своем Скотт.

В глазах Томаса Палмера появился нехороший блеск.

— Это что, вызов?

— Да нет… — протянул Скотт. — Sine lucro friget ludus [10] — наш родовой девиз. Неохота играть просто так.

— Черт, так за чем же дело? — проговорил Палмер.

Вещи пленных были сложены в стенном шкафу; он вытаскивал оттуда узлы и тюки, пока не добрался до нужного. Потом, подумав с минуту, вытащил еще одну скатку и положил к ногам Скотта.

— Здесь смена хорошей одежды, немного денег, серебряный кубок и добротные сапоги. И в этой скатке тоже что-то есть: она принадлежала другому человеку, но теперь перешла ко мне. Хватит этого для начала?

Скотт подбросил в воздух свой тяжелый кошель.

— Пожалуй что, и хватит, но мы, шотландцы, деловой народ. Может, откроете их, а мы посмотрим?

Палмер, ничуть не обидевшись, сверкнул желтоватыми зубами и разрезал обе скатки ножом Уилла. В его собственной находились те самые вещи, которые он описал. Другая скатка была уложена кое-как: одежда вся в пятнах, денег — ни следа. Скотт наклонился и вытащил длинный узкий конверт, запечатанный красным сургучом.

— А это что? Документы на владение?

Палмер, тасуя карты, взглянул на бумаги и пожал плечами.

— У бедняги Сэма не было ни кола ни двора. Может, любовное письмо?

Скотт перевернул конверт. На другой стороне виднелась надпись, и юноша показал ее Эрскину. Четким почерком там было написано: «Хаддингтон, июнь 1548 года. Показания». А ниже, другим почерком, возможно Уилфорда, приписано: «Сэмюэл Харви. Отложить для П. «.

Больше им ничего не удалось узнать: кто-то выхватил конверт из руки Скотта.

— Интересно? — добродушно осведомился Палмер. — Чувствовал я: что-то здесь нечисто. Пожалуй, это я лучше приберегу.

На какой-то миг Эрскин подумал, что Скотт сейчас набросится на здоровяка. Вместо этого юноша отвернулся, раскрыл кошелек и высыпал его содержимое на стол, рядом с картами. Кроны, звеня, покатились, засверкали ясным лунным светом между кошмарных картинок.

— Я бы мог заполучить письмо, просто позвав стражу, — сказал Уилл. — Но я его у вас покупаю.

Палмер усмехнулся:

— Но я не собираюсь продавать.

Веснушки на бледном лице Скотта сделались темными как корица.

— Назовите свою цену.

Сэр Томас встал, сжимая конверт в руках. У очага он остановился и, не сводя с обоих шотландцев добродушного взгляда, сломал печать.

— Наверное, сначала следует посмотреть, из-за чего вы так суетитесь. В конце концов, знаете ли, он приходился мне двоюродным братом.

Зашелестели страницы. Палмер пробежал их все, снова вложил в конверт и, сказав что-то вполголоса, протянул Фрэнку, англичанину, который стоял поблизости. Потом вернулся к столу:

— Вам нужны эти бумаги?

— Да, — заявил Скотт. — Это вопрос жизни и смерти.

— Боже мой. Чьей жизни? Шотландца?

— Да.

Ухмылка на лице Палмера сделалась шире.

— Ну хорошо, хорошо: я не злопамятен. Sine lucre friget ludus, а? Ты говоришь, тебе нужны эти бумаги. Давай сыграем на них.

— Я заплачу любую цену, — сказал Скотт.

— Деньги мне не нужны.

— Ну, так я дам вам большее: вашу свободу. Вас освободят немедленно, сэр Томас, в обмен на эти бумаги.

Палмер все с той же ухмылкой тяжело опустился в кресло:

— Мне нравится Эдинбург. Нравится замок. Нравится компания. Я могу выйти на свободу в любой момент, заплатив небольшую сумму, но какая тоска меня ждет: Уилли Грей зудит под ухом и протектор не дает проходу. Дайте мне человека, который способен потягаться со мной в тарокко и можете оставить себе Берик и всю эту назойливую публику.

Скотт внезапно уселся тоже:

— Ради Бога, я буду играть с вами ночь напролет, коль вы того хотите. Хоть и месяц кряду, глазом не моргнув. Но не на такую ставку. За кого вы принимаете меня?

Здоровяк начал тасовать карты.

— За шотландца, за делового парня. Мне не нужна плохая игра и легкий выигрыш: тем и другим я сыт по горло. Мне не нужно, чтобы со мной играли по обязанности, из чувства долга, из-под палки. Я этого не люблю, и таро тоже не любят. Взгляни-ка на них! — Прищелкнув толстыми пальцами, он разбросал карты по гладкому дереву стола: фигуры корчились, беззвучно вопили, злобно щерились. — Их нельзя обмануть жалкими ставками по три луидора за партию. Им нужна живая плоть — таковы таро.

Скотт и Эрскин стояли плечом к плечу.

— Зовите стражу, — сказал юноша, не поворачивая головы, — живо. Кристиан Стюарт была убита за эти бумаги.

Эрскин не стал звать стражу — он решил действовать на свой страх и риск. Стремительно он бросился к очагу и все же не успел. В тот момент, когда рука его коснулась Фрэнка, листы сворачивались в дыму в каком-нибудь футе над пламенем.

— Позовете стражу или сделаете так еще раз — и Фрэнк бросит все в огонь, — любезно проговорил Палмер и непринужденно раскинулся в кресле. — Боже мой! Я так скучал. Ну давай, паренек, не бойся: времени у меня полно. Я стану играть с тобой в тарокко, мальчик мой, на все деньги и на каждую тряпку, какой владеем мы в этой комнате, — и эти бумаги будут моей последней ставкой.

Наступила тишина. Потом Скотт сказал:

— Дайте взглянуть на бумаги.

— Нет.

Юноша закусил губу, не сводя глаз со светящегося радостью лица Палмера.

— Но это может занять всю ночь.

Снова блеснули зубы.

— Может, и больше. Ты торопишься? — Скотт спорил, умолял, но Палмер продолжал ухмыляться; наконец подобрал карты и зажал их в своих грубых ладонях. — Меня не касается, зачем тебе нужны эти бумаги. Я изложил свои условия. — Он поднял глаза. — И что ты так переживаешь? Может, выиграешь все за час.

Скотт сел. В полном молчании он развязал шнурки своей куртки и снял ее; в полном молчании закатал рукава рубашки и положил руки на стол.

— Хорошо, — промолвил он решительно. — Ради Бога, давайте начнем.

Часовой перерыв удлинился едва ли не вдвое: советники собирались неохотно; и все равно допрос продолжался уже какое-то время, когда Том Эрскин проскользнул наконец на свое место, заметив попутно знакомое лицо — Милна, лекаря королевы. Но Лаймонд сидел в своем кресле совершенно прямо: тело его, может быть, и ослабело, но ум оставался свежим и сильным, невзирая на резкие, непрекращающиеся атаки Лаудера. Генеральный прокурор вступил в решающую схватку: слова его, будто острия стрел, сверкали в тишине, но узник неизменно возвращал удары.

— Что тут творится? — шепотом спросил Эрскин у лорда Калтера, и Ричард ответил, не сводя глаз с высокого стола.

— Он вовлек в драку Оркни, чертов дурак. Чем ближе палата подбирается к Элоис, тем сильней он их лупит. Им это не нравится, да и ему пользы не принесет… Где вы были?

— В замке, — уклончиво ответил Эрскин и тоже стал смотреть на стол. Бокклю повернулся к нему и беззвучно спросил одними губами: «Где Уилл?»

Не желая отвечать, Том несколько раз указал пальцем по направлению к западу, но поскольку сэр Уот продолжал выразительно смотреть на него, также беззвучно проговорил: «Позже» и демонстративно обернулся к подсудимому.

— Вы прибыли в Лондон, — говорил королевский прокурор, — в 1542 году, как и тысяча других шотландцев, взятых в плен при Солуэй-Мосс. В те времена, как мы все знаем, покойный Генрих VIII Английский объявил войну нашему королю, своему племяннику, и силой пытался подкрепить претензии на шотландский престол. В отличие от других пленников вашего звания вам сразу же было предоставлено преимущество: вас разместили в частном английском доме.

— После трех суток в Тауэре. Какое уж тут преимущество.

Лаудер заглянул в свои записи:

— Здесь все сказано достаточно ясно. Кроме вас, по домам разобрали пленников, принадлежавших к высшей знати, а те люди, с которыми, по вашим словам, вы в тот период общались, ныне, к сожалению, держат ответ перед высшим Судией. Граф Гленкэрн умер в прошлом году, лорд Максвелл — два года назад, лорд Флеминг и господин Роберт Эрскин погибли при Пинкиклю.

— Последующие поражения страны на поле боя, — мягко заметил Лаймонд, — мое несчастье, но не моя вина. Сэр Джордж уже сказал вам, что я жил в лондонском доме его брата на общих основаниях.

Епископ Оркни прочистил горло:

— Почему же тогда, господин Кроуфорд, вы не вернулись домой через десять дней, как то сделало большинство пленных, помещенных на частные квартиры? Или ваша светлость не позволяла вам вместе с вашими соотечественниками подписать присягу на верность королю Генриху, даже показывая фигу в кармане? Человек чести, сдается мне, должен быть готов поступиться честью ради блага отчизны. Почему вы не подписали присягу?

— Меня никто не просил, — отозвался Лаймонд с легким сожалением. — Тогда сочли, что только у прелатов и баронов карманы и фиги достаточно велики.

Ричард выругался. Лорд Херрис спас положение, внезапно спросив своим низким голосом:

— Поскольку господин Кроуфорд младший сын, разве имело смысл заставлять его подписывать присягу? Какие услуги мог бы он оказать английскому королю в Шотландии?

Епископ возразил, тяжело дыша:

— Я не согласен. В конце концов он наследовал брату. Да будь он невиновен, он уже как-нибудь исхитрился бы вернуться домой — под любым предлогом.

— Разве вы не замечаете несоответствия? — сказал Лаймонд. — Будь я тайным советником, со стороны англичан, во-первых, было бы крайне опрометчиво брать меня в плен. И будь я тайным соглядатаем, моей первой мыслью было бы вернуться в Шотландию как можно скорее. Если послушать епископа, то моя измена состоит в том, что я не обещал, вернувшись в Шотландию, тайно умышлять против королевы. Если это измена, то давайте тут и покончим. В подобной измене я сознаюсь.

Лаудер оставался невозмутимым.

— Вы не предлагали корою Генриху никаких услуг?

— Нет.

— Может быть, вы до этого оказывали ему услуги?

— Нет, не оказывал.

В лице генерального прокурора мелькнуло легкое сожаление.

— Значит, передача Фрэнсису Кроуфорду, шотландскому дворянину, поместья Гардингтон в Бэкингемшире явилась всего лишь хитроумной уловкой с целью заставить нас поверить в то, что таковые услуги все же были оказаны? Король Генрих, должно быть, счел вас важной птицей, господин Кроуфорд. Вы, я полагаю, приняли и титул, и земли?

— Да, принял.

— И вы не можете объяснить нам, почему вы получили все это, если не в награду за оказанные услуги?

— Христианнейший холостяк Европы не имел со мной ничего общего, — проговорил Лаймонд. — Ему взбрело в голову, что так он заставит меня держать язык за зубами. И обуздает свою племянницу.

— Ах да. Леди Маргарет Дуглас, ныне графиню Леннокс. Должны ли мы понять так, что, плененная вашим обаянием, эта дама попросила Гардингтон в приданое? — Сэр Джордж Дуглас, отметил Лаудер, так и впился глазами в узника.

— Не совсем так. Леди Маргарет — женщина неистовых страстей, но никогда не теряет головы. Ее дважды подвергали заключению за то, что она ставила престолонаследие под угрозу, а один из ее любовников, если вы помните, умер в Тауэре, объевшись шотландской требухой и перепив английского эля. Нет, это не так. Если подумать, она хотела… новых эмоций, сильных ощущений. И заставила дядю придержать меня, объявив, будто я кое-что обнаружил, и добавив, видимо, даже такие вещи, о которых я и слыхом не слыхивал.

Все тактично промолчали, и только Метвен, выживший из ума, спросил:

— И что же вы обнаружили?

Лаймонд не смотрел на сэра Джорджа, но и не избегал его взгляда.

— Какие-то планы, касавшиеся тогдашней политики: чуть позже о них стало известно всем. Я имел доступ в комнаты, которые при обычном положении вещей были бы для меня закрыты, и случайно наткнулся на них.

— В спальне, да? — осведомился королевский прокурор.

Лаймонд поднял глаза:

— Не всякую грамоту оправляют в рамочку и вешают в спальне, милорд.

Заместитель председателя громко расхохотался.

— Ладно, — продолжал Генри Лаудер. — У вас есть поместье, прекрасная леди предлагает вам свою любовь, но ее злобный дядюшка не дает насладиться всем этим. Пожалованные вам земли уже вызвали подозрения у шотландцев, и ваше возвращение домой сделалось окончательно невозможным, когда среди ваших соотечественников пронеслась весть, что вы не только ответственны за поражение у Солуэй-Мосс, но и не первый год уже занимались передачей тайных сведений и плели интриги. Зачем же составлять этот зловещий заговор, господин Кроуфорд? Если король Генрих невзлюбил вас, разве не нашел бы он более простого и верного способа покончить с вами?

Неожиданно вмешался Арджилл:

— Я, пожалуй, мог бы кое-что прояснить. Как раз после того, как пленники прибыли в Лондон, его величество узнал, что наш король умер и Шотландией будет править регент, и немедленно стал заигрывать с самыми влиятельными шотландскими семьями, желая склонить их на свою сторону. Поэтому-то пленников забрали из Тауэра и перевели в лучшие помещения, а самых знатных отпустили, попросив подписать присягу в верности английскому королю. Неподходящий момент для того, чтобы расправиться с военнопленным, пусть даже и не самым значительным.

— И еще, — продолжил Лаймонд, искусно, словно на диспуте, развивая тему, — он, возможно, желал защитить истинного поставщика информации. В Эдинбурге что-то заподозрили — и он поспешил замести следы, сделав из меня козла отпущения. Дома я оказался обесчещен, в Лондоне еще оставались шотландцы пленники, и вот тогда-то он смог распорядиться моей судьбой.

— Но вы все же остались в живых?

— Меня отвезли в Кале и устроили так, что я попал в руки французов. Все очень просто.

— А потом — галеры?

— Да, — произнес Лаймонд ровным голосом без всякого выражения, — потом галеры.

— Ну вот и дождались, — сказал Бокклю и повернулся в кресле всем своим мощным телом. — Уж эти судейские! Взгляните-ка на него: глаза разгорелись, будто у коровы на клеверном поле.

Генеральный прокурор заговорил мягко и ласково, без всякой насмешки:

— Как можем мы отнестись равнодушно к стольким злоключениям? Перед нами человек обманутый и несчастный: лучшие умы королевства обвели его вокруг пальца, распутная дама королевских кровей соблазнила его; его похитили, заклеймили, приковали вместе с голодными язычниками к веслу галеры и ударами бича гнали по морям два ужасных лета.

— Взгляните на него! Он слаб, он ранен бывшими своими друзьями — но это невозможно вынести! Он невинен и чист душою — то, что он, по собственному признанию, предал и соблазнил юную слепую девушку, никак не запятнало его. Забудем на мгновение, как грабили и убивали те люди, которыми он командовал до недавнего времени, и мы найдем его добродетельным. Забудем безжалостные интриги, коварные, своекорыстные планы, о которых мы услышали сегодня, и мы увидим, что он простодушен и раним. Вспомните наконец, как он вел себя сегодня, вспомните эти дерзкие речи, этот на славу подвешенный язык, не пощадивший и нас, лордов, представляющих Верховный суд страны. Кажется ли вам, что этот пропойца, этот изгой, этот негодный сын злополучного семейства и есть герой преподнесенной нам жалостной истории? Или вы полагаете, как и я, что преподнесли нам нагромождение небылиц?

Отголоски его слов стихли. Генеральный прокурор снял очки и продолжил мягко:

— Но требуются доказательства. Есть ли они у нас? Почти все свидетели умерли. При сделках такого рода обычно не ведется протокол, и все, кто мог бы оказать нам содействие, находятся во враждебном стане.

И все же у нас есть письменная улика. Заметки, найденные в Шотландии и приписанные господину Кроуфорду: тот документ, который, как он утверждает, был составлен неведомым английским соглядатаем и который приписали ему, опять-таки утверждает он, дабы окончательно погубить его в наших глазах. Если письмо поддельное, если господин Кроуфорд может доказать, что не имеет к нему никакого отношения, если оно было составлено без его ведома — обвинение лишается тогда своей главной улики. Господин Кроуфорд!

Все как один устремили глаза на обвиняемого. Дуглас, крепко сжав губы, о чем-то, казалось, размышлял; в утонченных манерах Херриса сквозило неподдельное участие; Бокклю вытянул шею вперед. Лорд Калтер на свидетельских скамьях закрыл лицо руками.

Всем теперь было видно, как Лаймонд устал. Тонкая, глубокая морщинка залегла между бровями; он сидел неподвижно, не сводя глаз с Лаудера, зная наперед, что тот скажет, — так опущенный клинок продолжает отражать блики. Их взгляды встретились.

— Господин Кроуфорд, — мягко повторил прокурор. — Документ, лежащий передо мной, был найден в кармане английского солдата после налета, в результате которого был разрушен монастырь в Лаймонде. В числе прочего там написано следующее:

«Монастырь находится в моих землях, в шести милях к востоку от дома, там мы спрятали порох непосредственно перед тем, как нас захватили у Солуэй. Если вы отправитесь туда немедленно, то еще обнаружите склад. Больше никто не знает о его существовании. В подвал, где сложен порох, ведет подземный ход, найти который можно следующим образом. Если вывезти порох тяжело, я советую взорвать монастырь».

Установилось долгое молчание. Лорд Калтер не поднимал глаз, и Эрскин рядом с ним сцепил руки и уставился в пол. Прокурор произнес решительно:

— Господин Кроуфорд! Признаете ли вы, что эти слова написаны вашей рукой и что их написали вы?

Ни гордость, ни сила ума — ничто не могло защитить Лаймонда на этот раз. Взглядом он ответил раньше, чем произнес ужасные слова.

— Да. Я написал это.

— Вы признаете, — попросил судейский, — что на последней странице этого документа стоит ваша подпись?

— Да, это моя подпись.

По лицу генерального прокурора пробежала судорога.

— Ясно. И, — продолжил Генри Лаудер самым серьезным тоном, — поскольку англичане последовали этим указаниям, нашли подземный ход, а когда на них напали, взорвали монастырь, послушавшись вашего совета, поскольку все это произошло, виновны ли вы в смерти четырех монахинь и десяти воспитанниц, среди которых была и Элоис-Анна Кроуфорд, ваша сестра?

Все замерли.

— Да, виновен, — сказал Лаймонд, и лицо его до самых корней выгоревших на солнце волос сделалось серым, как пепел.

Комната в башне Давида была набита битком, духота стояла страшная — не только узники, но и вся стража наблюдали за игрой. Более всех страдал от жары Фрэнк, который сидел у очага и держал признание Сэмюэла Харви у самого пламени.

Но если бы он даже и умер, истекая потом, никто бы этого не заметил. Взгляды стражников и англичан были прикованы к влажным рукам игроков и ухмыляющимся фигурам таро: вот нечестивая Жрица, вот сладострастный Любовник, вот глумящийся Шут. Две скатки все еще лежали на полу, но содержимое их не оставалось прежним: перед креслом Палмера громоздились монеты Скотта, а некоторые мелкие вещи, принадлежавшие инженеру, перешли во владение Уилла. Оба игрока сидели в одних рубашках.

В тусклом вечернем свете было видно, что Уилл бледнее противника. Тот играл уверенно, с нарочитой небрежностью: ходил, бил, сдавал мастерски, и несколько раз ему удалось наголову разбить Скотта. Но и Скотт выигрывал, и достаточно часто, а если и проигрывал, то не безнадежно.

К тому времени он научился уже уважать своего противника, и это пошло ему на пользу. Глядя, как инженер сидит напротив, могучий и крепкий, словно дуб, Уилл угадывал его упорство и начинал бояться, что сам он, сраженный усталостью, перестанет ясно соображать. Словно в подтверждение его мыслей Палмер постучал пальцем по столу:

— И Шут, господин Скотт. Шут и три Фараона: пятнадцать очков, правильно? Да. И я выиграл, полагаю.

Палмер выиграл, ухмылка, которой он обменялся с публикой, ничуть не утешила Скотта.

— Моя партия, ребята! Налейте-ка пива, а я пока выберу, что взять. Отличный у вас пояс, господин Скотт.

Скотт глубоко вздохнул. Игра эта будет длиться, пока у кого-то из них не останется больше вещей, а оба они играют так ровно, что проклятые эти вещи могут переходить от одного к другому неделями — разве что он, Уилл, не выдержит и потеряет все. А условие таково, что бумаги Сэмюэла Харви — последняя ставка Палмера.

При этой мысли он изнемогал от бессильного гнева. После того, что они пережили, после всех страданий леди Сибиллы, после гибели Кристиан, после того, как сам он двадцать раз выставлял себя круглым идиотом, Уилл никому не позволит помахать у себя перед носом такой наградой и отобрать ее, словно игрушку у котенка. Он стасовал карты и с треском швырнул колоду на стол.

— Моя сдача.

Палмер подмигнул:

— Он собирается выиграть на этот раз.

— Я теперь все время собираюсь выигрывать, — заявил Уилл Скотт. — Вы у меня останетесь без сапог, да и без штанов, еще прежде, чем займется заря.

И он начал сдавать.

— Ну наконец-то, — сказал генеральный прокурор, — мы добрались до правды. Не скажу, чтобы я этого ожидал. Признание делает вам честь, господин Кроуфорд. Вижу я: Quum infirmi sumus optimi sumus [11].

Лаудер, несомненно, праздновал победу: крепость пала, и брешь в стене проделало имя сестры Лаймонда.

Итак, он произнес латинскую фразу, и Лаймонд, с трудом возвращаясь к жизни, не остался в долгу:

— Всю честь я с охотой предоставлю вам. Quod purpura non potest, saccus potest [12], господин Лаудер. Я предпочел бы изложить правду простыми словами, минуя полноводный поток сладкозвучной риторики. Эти заметки — мои. Но писал я их для шотландцев, не для англичан. Как бы вы ни толковали мой характер, но ни поместье, ни любовница, ни ключи от всей английской казны не заставили бы меня…

— Обидеть женщину? — любезно подсказал судейский.

Бокклю громко проворчал:

— То, что парень кружил женщинам головы, вовсе не означает, что ему взбрело на ум подорвать четырнадцать девчонок в монастыре!

Лаудер возразил:

— Не думаю, что господин Кроуфорд, устраивая с помощью Кристиан Стюарт свои темные дела, попросту кружил ей голову. И вспомните: она тоже умерла.

Арджилл поддержал его:

— В любом случае, сэр Уолтер, информация по поводу монастыря в этом документе предваряется тремя страницами самых подробных сведений о планах шотландцев; недвусмысленно упоминаются предыдущие донесения английскому Тайному совету. Нелепо было бы предполагать, что это послание было предназначено для шотландцев, а не для англичан.

— Я как раз и пытаюсь объяснить вам. — Лаймонд глубоко вздохнул. — Первые три страницы письма подложные. Они основаны, несомненно, на донесении настоящего шпиона королю Генриху. А сведения о пороховом складе сообщал я. Я спрятал порох в подвале монастыря, где воспитывалась моя сестра, когда он пострадал во время одного из более ранних набегов и был покинут. Человек, который помогал мне, погиб при Солуэй, никто больше не знал о складе, а меня, судя по всему, собирались удерживать в Лондоне еще какое-то время.

Я знал, что правительству нужен порох, и беспокоился, что монахини могут вернуться в монастырь и как-нибудь пострадать. И я, будучи в Лондоне, написал письмо и велел снести его Хозяину Эрскина: его как раз освободили, и он собирался возвращаться в Шотландию. Мне не позволили общаться с другими пленниками.

Бокклю взглянул на Тома Эрскина, и тот сказал:

— Роберт погиб при Пинки.

— Так или иначе, он не получил моего письма, — спокойно продолжил Лаймонд. — Я обнаружил это позже. Письмо было перехвачено, адрес отрезан, а основной текст послужил концовкой для другого донесения, которое переписали, подражая моему почерку. Следующий же карательный отряд, прорвавшийся через границу, нашел монастырь, был застигнут на месте преступления, взорвал пороховой склад, и командир его не преминул оставить письмо, во всем обвиняющее меня.

Сэр Уот заорал вне себя:

— Чертов дурень! Если это все правда, как же ты не следил получше за своим письмом? Мог же ты догадаться, что произойдет, если оно попадет не в те руки, даже если и не знал, что девушки вернулись?

— Эта мысль для меня не нова, — произнес Лаймонд тусклым, безжизненным голосом. — Мне казалось тогда, что я принял все возможные предосторожности.

— Видно, не все.

— Разумеется. Если вы жаждете узнать о моих чувствах по этому поводу, — вдруг вскричал Лаймонд в каком-то диком порыве, — можете судить о них по той неумеренности, которую столь сурово заклеймил господин Лаудер.

— Чертов дурень! — повторил Бокклю. — Погоди-ка, Генри. Если письмо написано двумя людьми, почерк должен различаться, а?

Но прокурор покачал головой, встал и подошел к столу, за которым заседала палата.

— Судите сами.

Бумага шелестела, переходя из рук в руки; солнце, клонящееся к закату, заглядывало в окно, отбрасывая пестрые, геральдические блики. Эрскин прикрыл рукой глаза; Калтер сидел не шевелясь, устремив взгляд на свои ладони.

С противоположной скамьи вдруг поднялся Милн, подошел к узнику, склонился над ним и что-то сказал вполголоса. Лаймонд покачал головой. Лаудер, забрав письмо, уселся и метнул на них быстрый взгляд.

— Ну что, доктор?

Пожилой лекарь выпрямился:

— Если вы хотите, чтобы он дотянул до виселицы, следует быть осмотрительнее.

— Не угодно ли отдохнуть, господин Кроуфорд? Нехорошо, если вы лишитесь чувств.

Бокклю заворчал:

— Да я бы отказался от глотка воды в геенне огненной, если бы мне это так предложили! Лаудер берет верх и знает об этом. Только взгляните на него! Весь сияет, как свинья у корыта.

Он и впрямь улыбался, и улыбка сделалась еще шире, когда Лаймонд ответил насмешливо:

— На самом интересном месте? Нет уж, я как-нибудь потерплю до заключительной части, господин Лаудер.

Лекарь пожал плечами и удалился.

Генеральный прокурор подождал, пока ропот стих, и встал со своего места.

— Полагаю, нет надобности продолжать дознание. Мы выслушали объяснения господина Кроуфорда по поводу того, что произошло в Лондоне и в Лаймонде в 1542 году; мы убедились, что письмо, которое он признает своим лишь частично, написано одним и тем же почерком, и мы все явились свидетелями того, что он признал себя виновным в ужасном, хладнокровно задуманном преступлении.

С одной стороны, у нас есть объяснение происшедшему: оно чудовищно по своей жестокости и открывает невиданные глубины человеческого падения, зато оно простое, правдоподобное и к тому же подтверждено документальным свидетельством и отчасти тем, что нам рассказал сам господин Кроуфорд. С другой стороны, мы выслушали историю, полную невероятных превратностей судьбы, забросившей подсудимого в Лондон и отдавшей беззащитного юношу во власть могущественных враждебных сил.

Нам предлагают поверить в то, что одна из самых высокорожденных дам страны проявила к нему благосклонность, однако же не сделала ничего, чтобы помочь ему; что, будучи горячим сторонником дела Шотландии, он по неосторожности допустил, чтобы опасная тайна попала в руки врагов; что, словно в каком-нибудь романе, существовал некий ужасный английский заговор, в который ему удалось проникнуть. Можно ли все это счесть правдоподобным?

Он сделал эффектную паузу, но Гледстейнс, дотошный и хитрый, вставил свое слово:

— Я бы не мог безоговорочно утверждать, что обе части письма написаны одним почерком. Также и совет взорвать монастырь излишний, если письмо предназначалось для англичан. Это ненужно и предполагает бессердечность, в которую трудно поверить. Особенно если этот человек, будучи тайным соглядатаем, надеялся, что в свое время попадет обратно в Шотландию.

Епископ Рид перебил его:

— Чтобы ответить на это, нужно, как уже сказал Лаудер, изучить характер. Этот человек вел распутную, порочную жизнь, чего сам не отрицает. Вспомните слепую девушку. Вспомните жену брата. Вспомните мальчишку Скотта… — Он осекся: сэр Уолтер вскочил было, но сосед усадил его на место. — Все мы знаем, сколь неуравновешенные, неистовые чувства выказывал этот юноша по отношению к своему новому покровителю. Отвращение — может быть, к самому себе — заставило его вернуться на торную дорогу. Но привязанность, похоже, разгорелась с новой силой. Мы не знаем, что произошло за те месяцы, пока он находился в обществе подсудимого, но признаки крайней, нездоровой чувствительности, постоянных нравственных метаний налицо. Я бы, например, не стал полагаться на его свидетельства в пользу господина Кроуфорда, и мне приятно видеть, что юноша отсутствует, не решаясь, видимо, дать ложные показания.

Долее удерживать Бокклю было выше человеческих сил.

— Ложные показания! — заревел сэр Уот. — Нездоровая чувствительность! Отвращение к себе! Вы хотите сказать, что сына моего растлили?

— Я только показал, что…

— Этот парень, — орал сэр Уот, — был никчемным, беспомощным, вечно колеблющимся дурнем, пока не встретился с Фрэнсисом Кроуфордом. А теперь, Бог мне судья, хоть он раздумывает и передумывает трижды, прежде чем решится на что-то, но я бы предпочел иметь в споре ли, в битве на своей стороне его, а не какого-нибудь расфуфыренного франта, который всю жизнь просидел дома, обручился в соборе Святого Катберта, а все пищит, как желторотая птаха.

— Не отрицаю, — громко сказал епископ, — что сын ваш стал искусным бойцом: достаточно вспомнить, как он вас одолел. Я только пытаюсь доказать, что…

— Сдается мне, что вы пытаетесь доказать дюжину разных вещей, — угрожающе проворчал сэр Уот. — И все они чертовски оскорбительны.

— Так или иначе, — быстро заключил Генри Лаудер, — суть дела ясна. — Мы не виноваты, что самые разные пороки, естественные и противоестественные, так легко связать с личностью господина Кроуфорда. И тут мы должны, как это ни отвратительно, коснуться слухов, которые широко распространились в месяцы после несчастья в Лаймонде. Я вынужден напомнить вам, сэр Уот, что господин Кроуфорд мог иметь причины — крайне веские причины — желать набега на монастырь и даже настаивать на нем.

Лаймонд так резко вскочил, что тяжелое кресло повалилось на пол. Краем глаза он успел заметить, что брат тоже приподнялся, но нельзя было понять, что кроется в его бешеном взгляде. Судьи замерли в ожидании.

Лаудер возблагодарил Бога за эту передышку перед последней схваткой. Бурное проявление чувств могло бы вызвать сочувствие к лорду Калтеру, возбудить далеко не враждебное любопытство таких людей, как Херрис или Бокклю. Но оружие Лаймонда — ум, не сердце: он не сможет растрогать суд. Генри Лаудер вовсе не был циником, просто он прекрасно знал свое дело.

Лаймонд заговорил, обращаясь к палате, а не к королевскому прокурору. Звучный, язвительный голос поначалу был хриплым от холодной ярости, но очень скоро Хозяин Калтера взял себя в руки.

— Вижу, что мысль эта для вас не нова. Иные законники полагают, что грязь имеет силу свидетельства, но господин Лаудер, который жжется, но не дает света, подобно адскому пламени, не таков. Он просто пытается меня спровоцировать и конечно же не щадит при этом чувств ни лорда Бокклю, ни членов моей семьи.

Лаймонд прервался, и голос его, твердый как сталь сделался тише.

— Как и господин Лаудер, я выступал раньше на этих подмостках. Я знаю, что значит головокружение, обморок, вена, набухшая от гнева и боли. Этого господин Лаудер немного боится, но он рассчитывал, что я попытаюсь уязвить ваше самолюбие, как вы уязвили мое, и проиграю дело.

Вот почему вы услышали последнее обвинение, умело соединенное с предшествующим заявлением епископа по поводу Уилла Скотта из Бокклю.

Он снова помедлил.

— Оба предположения безосновательны. Уилл Скотт — нормальный, живой подросток. Он оставил меня потому, что думал, будто я собираюсь выдать его англичанам, имели место и иные недоразумения. Если вы ни во что не ставите опровержение отца, вспомните хотя бы, как сдержанно вел он себя сегодня в суде. Не тот человек сэр Уот, чтобы скрывать свои чувства. Что же до моей сестры… — Тут в голосе его зазвенел гнев. — Кто скажет слово в ее защиту? Может быть, мои родные, но поверите ли вы им? Да и кому понадобилось, чтобы звучали речи в ее защиту, в защиту обоих этих юных существ? Или вам не хватает розог, что вы ломаете саженцы? Или вам не хватает камней, что вы идете на кладбище и оскверняете могильные плиты?

Милорды, милорд прокурор, полагаю, вы узнали достаточно для того, чтобы вынести приговор. Ничего важного не извлечете вы, продолжая допрос, и особенно продолжая его в том направлении, какое задал господин Лаудер. Заклинаю вас вспомнить, что меня, и только меня, собрались вы сегодня судить.

Он сел, и в комнате воцарилась напряженная тишина, словно перед глазами присутствующих бесшумно взорвалась бомба.

— Боже милосердный! — прошептал Эрскин, взглянул в лицо Калтера и вытер вспотевший лоб.

Лаудер встал:

— Вы отказываетесь отвечать на дальнейшие вопросы, господин Кроуфорд?

— Нет, но…

— Но вы хотите, чтобы мы прекратили допрос из снисхождения к вашему недугу, — любезным тоном закончил прокурор, краем глаза заметив, как из зала к судейскому столу быстро передают записку. Бокклю смял бумажку в руке и возгласил:

— Мне тоже не нравится, Лаудер, тот оборот, который приняло дознание, но будь на то соизволение его чести, мы не должны закрывать заседание, не выслушав Уилла. Я так понимаю, что негодный мальчишка где-то застрял, но он должен появиться с минуты на минуту.

Арджилл, посоветовавшись с соседями, склонился вперед.

— Мы готовы, господин Лаудер, закончить на этом предварительное дознание. Не думаю, сэр Уолтер, чтобы ваш сын мог добавить что-либо важное к тому, что мы все и так уже знаем, но если он появится до окончания процедуры, мы, конечно, заслушаем его, хотя и не станем специально дожидаться. Во-первых, мы бы хотели, милорд прокурор, чтобы вы свели воедино те факты, что открылись перед нами, и установили между ними связь. Затем, буде таково его желание, может высказаться узник.

Эрскин вскочил:

— Милорды, заклинаю вас не закрывать заседания до того, как мы заслушаем Уилла Скотта. Он располагает свидетельством первостепенной важности.

— Что? — переспросил Рид раздраженно, приложив ладонь к уху. — Вам не давали слова, господин Эрскин. Сядьте.

Арджилл проявил больше терпения:

— Известно ли вам, что это за свидетельство?

— Я знаю только, что оно может стать решающим.

— Но вы понятия не имеете, что оно может в себе заключать?

Эрскин покраснел:

— Нет, но…

Верховный судья промолвил решительно:

— В таком случае, боюсь, нам придется придерживаться установленной процедуры. Если свидетельство поступит до конца этого заседания, мы примем его во внимание. Господин Лаудер… — Он прервался. — Господин Эрскин, вы можете сесть.

Том проговорил торопливо:

— Я должен был дать показания по поводу действий подсудимого в Гексеме. Могу я сделать это сейчас?

Арджилл, потеряв терпение, склонился вперед:

— Мы знаем, что произошло там, господин Эрскин, и рады, что вы можете это подтвердить. В настоящий момент, я полагаю, нам не требуется знать больше. Итак, господин Лаудер?

Генеральный прокурор сгорал от любопытства — настолько, что сам вступил в игру. Он сказал:

— Милорд, хотелось бы прояснить еще кое-что. Лорд Калтер не высказался ни разу — ни за, ни против своего брата. Как бы это ни было мучительно для него, он, возможно, мог бы пролить свет на злополучное происшествие в монастыре.

— Думаю, мы уже слышали достаточно… — начал было Арджилл, но осекся при виде сурового лица прокурора. Лаудер заявил:

— Лорд Калтер целый год преследовал брата, и в конце концов именно он доставил подсудимого в столицу. Не должны ли мы выяснить, по какой причине он так поступал?

Ошибка была невольной, и Лаудер совершил ее под занавес, так что интересы короны пострадали меньше, чем можно было ожидать. Верховный судья махнул рукой, и лорд Калтер встал, решительный и могучий, как Эбенезер.

— Это верно, что я не один месяц потратил, преследуя брата, — начал он, и Лаудер, уже все поняв по его голосу, выругался про себя. — Я поступал так вследствие печального недоразумения, — спокойно продолжал Ричард. — Я не верю, что он совершил те преступления, в которых его обвиняют, и должен сказать, что когда нас перехватили…

— Не трудись, Ричард, — быстро, язвительно проговорил обвиняемый.

— …когда нас перехватили, я собирался помочь брату покинуть страну.

Все были потрясены. В лице Лаймонда что-то дрогнуло, но он не пошевелился. Верховный судья выпрямился в кресле:

— Вы отдаете себе отчет, лорд Калтер, что, если этого человека признают виновным, вам придется держать ответ как соучастнику?

— Он невиновен, — отрезал Ричард.

Генеральный прокурор строго взглянул на него:

— Вы поразили всех нас, милорд. Я не собираюсь больше говорить о вашей сестре, но должен спросить следующее: имеете ли вы доказательства того, что прочие обвинения, означенные в этом акте, ложные?

Каптер беспокойно пошевелился, но ехидный голос Лаймонда зазвучал прежде, чем брат его успел открыть рот:

— Нет, он не имеет доказательств. Мне жаль, что приходится гасить этот чистый евангельский светоч, но даже Ричард не способен к столь быстрому преображению. Обеляя меня, он хотел, полагаю, защитить доброе имя сестры, вот и все.

Генеральный прокурор ничего не сказал; он откинулся в кресле, опустил на грудь свой синеватый подбородок и задумчиво уставился на Лаймонда, который столь же задумчиво взглянул на него в ответ. Первым заговорил Арджилл:

— Но мы и впрямь должны прояснить этот вопрос. Правильно ли я понял, что лорд Калтер все выдумал? Он не собирался помочь вам скрыться?

— Воображение отступает, — отозвался Лаймонд, — перед таким невероятно счастливым поворотом событий. Нет. Он вез меня на виселицу, а перед этим пытался убить на поединке по всем правилам. Господин Эрскин может подтвердить.

Господин Эрскин подтвердил скрепя сердце, не глядя на Калтера, который вскочил, захлебываясь словами.

— Полагаю, — мягко сказал подсудимый, — что тебе лучше сесть. Видишь ли, это теперь не играет роли.

И через минуту Ричард послушался.

Наступила странная тишина. Было поздно: время ужина давно миновало. Все устали от спора, от жары, от напряжения, от затаенного страха.

Но не были пущены стрелы, не были подведены мины. Ни одна репутация не пострадала. Справедливость восторжествовала, и приличия были соблюдены: глубокий, гибкий голос генерального прокурора зазвучал в тишине, излагая дело Фрэнсиса Кроуфорда.

Ему хватило ума оставить скудные оркнейские пастбища, вскормившие воображение епископа Рида. Он строго держался обвинительного заключения — придерживался и буквы его, и сурового духа, и не обращался более к сердцам: этот момент миновал. Зато всю силу своего ума он употребил на то, чтобы сплести стальную сеть, и дело представало таким прочным, таким непоколебимым, столь основательно подкрепленным, что ни один человек, как бы ни был он красноречив и одарен природой, не смог бы найти в нем лазейку. Из этих блестящих фраз кольцо за кольцом ковались цепи, которым на завтра суждено было сомкнуться. Закончил он очень спокойно.

— Итак, мы видим преступника, перед злодеяниями которого закон, милосердный и беспристрастный, останавливается, не ведая, как поступить. Мы видим человека, толкнувшего соплеменников своих на безвременную гибель, пролившего кровь их и растерзавшего плоть, разлучившего мать с сыном, сгубившего невинных детей ради горстки грязных, запятнанных убийством монет. Человека, вскормленного сим благодатным лоном, который смог восстать на свою мать-отчизну и торговать ею, бесчестить ее и предавать, отрекаться от нее и осквернять ее, словно пустое место, простое имя на карте, чуждое и постылое, служащее лишь источником распутных наслаждений и корысти.

Таков Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, и да не увидит подобного ему эта земля во все века своей многотрудной истории. Говорю вам: не стоит более тратить на него силы, а лучше приговорить его и предать самой страшной смерти.

Прокурор замолчал, и наступила тишина, на которую он рассчитывал: все сидели, словно громом пораженные, трепеща от еле сдерживаемых чувств. Затем за длинным столом пошевелился Арджилл, и двенадцать советников задвигались и перевели дыхание.

Эрскин, ошеломленный, поднял голову и увидел, что Ричард не сводит с брата широко раскрытых глаз. Но Лаймонд ни на кого не смотрел: его до странности яркий васильковый взгляд был устремлен в пространство. Верховный судья прочистил горло и заговорил:

— Мы выслушали вас, господин Лаудер, и приняли к сведению ваши слова: ваши сноровка и умение хорошо послужили нам в этом нелегком мучительном деле. Подсудимый также выслушал вас. Теперь мы предлагаем ему выступить в свою защиту и опровергнуть обвинения, выдвинутые в его адрес. Господин Кроуфорд.

В лице Лаймонда не дрогнул ни один мускул.

— Мне нечего добавить.

В набитой битком комнате все вздрогнули, будто услышав крик.

— Нечего добавить? — воскликнул Арджилл. — Вас обвиняют в измене, сэр, и в прочих тягчайших преступлениях, а свидетельства ваши признаны не внушающими доверия. Вы не хотите оправдаться?

Лаймонд отвел взгляд, из которого исчезла насмешка, от лица верховного судьи, и опустил глаза на свои неподвижные, сцепленные пальцы.

— Так невелик зазор, — произнес он, — между жизнью и небытием, бывшим и выдуманным, изменой и патриотизмом, цивилизацией и дикостью. Если господин Лаудер может видеть его, он счастлив; если вы все убеждены в его существовании, значит, у вас больше прав судить, чем у меня — защищаться. Мне нечего добавить.

— Если вы не видите разницы между верностью и предательством, господин Кроуфорд, — сказал епископ, — тогда вас и вправду безопаснее будет повесить.

Лаймонд смерил его взглядом:

— А вы видите?

— Столь же ясно, — напыщенно возгласил Оркни, — как я вижу разницу между добром и злом.

— Да. Понятия схожи. Патриотизм, — сказал Лаймонд, — как и честность — дорогостоящая роскошь, спрос на которую вскорости исчезнет совсем на духовном рынке.

— Чувство любви к отчизне, — мягко заметил генеральный прокурор, — не предмет для голословных этических диспутов…

Приятный голос подхватил тему и поднял ее к заоблачным высотам:

— Нет. Это, конечно, чувство — и чувство, несомненно, рождается первым. Для ребенка родной дом и обычаи, принятые там, нечто священное, наилучшее, ненарушимое. Проходят годы, появляется уверенность в себе, копится жизненный опыт. И мы учимся относиться терпимо к нашим родственникам и нашим соседям, к жителям нашего города и, может быть, даже ко всем соотечественникам. Но тот, кто живет на дюйм дальше границы, — заклятый враг.

Он сплел свои длинные пальцы и поднял их, глядя на сомкнутые ладони.

— Патриотизм — теплица, где вызревают личинки. Он рождает нетерпимость, он вызывает несостоятельное, обманчивое буйство красок… Человек весьма средних способностей с радостью ощущает святость цели, непреложность обряда, слышит отголоски тайных, давно утраченных, царственных слов, по-детски ликует, отыскивая следы древней доблести в мифах, легендах, балладах. Он стремится к успеху — так чего же проще? Он устает от бесконечной смены дней, месяцев и лет, он жаждет движения, перемен, бурь и тревог; он счастлив видеть, как расцветает скромный дар, который зачах бы в скудных бороздах обыденной жизни. По всем этим причинам люди хотя бы раз в жизни бросаются в битву ради блага отчизны…

Патриотизм, — продолжал Лаймонд, — высокое слово, ключик, открывающий дверь в волшебную страну. Патриотизм, преданность, искреннее убеждение в том, что во всем мире, объятом яростной борьбой, земля твоих отцов благороднее и лучше всех. Состязание перед лицом небес за лучшую породу людей, средство развеять скуку, выказать больше мощи, больше дарований, потратить больше денег; ребяческая, ханжеская нетерпимость, разменная монета на рынке власти…

Мягкий голос Хозяина Калтера звучал в глубокой тишине.

В лице Лаймонда не дрогнул ни один мускул.

— Это не патриоты, а мученики, и они умирают в радости, полные сознания своих заслуг, как первые христиане умирали в уверенности, что достигнут вечного блаженства, и их пример остается, и бродит, как вино, и вселяет новую жизнь в века. Они возглашают на всю Вселенную: «Преславна наша земля под солнцем». Я должен верить в это. говорят мне. Верить в это — признак доблести, к тому же я выжму из мертвого кома глины страсть, и могущество, и силу самоотречения, которые иначе остались бы погребенными во прахе.

Голос его звенел свободно, и все видели уже, куда ведет их эта отточенная, всем понятная и близкая мысль.

— И кто может сказать, что они не правы? — продолжал Лаймонд. — Всегда будут те, кто прилипает к живому лону отчизны, и те, кто, вырвав из земли свои корни, измышляет новые пути ради общего блага. Разве эта страна — исключение? Разве не найдется человек, который возьмет бесценную вещь и скажет «Вот народ, такова его душа, таковы его недостатки и таковы достоинства»? Как можно возродить этот народ к новой жизни, к новой судьбе, высокой и мирной, и кто, сочувствуя ему в мудрости своей, поведет его нужной тропой?

Две, три, четыре секунды продолжалась тишина. Затем Лаудер с блаженным, просветленным лицом испустил глубокий вздох; сам Арджилл перевел дыхание. Эрскин оторвал взгляд от кресла, где сидел подсудимый, и увидел, как Ричард смотрит на брата, и все его чувства ясно читаются на обычно непроницаемом лице.

Арджилл долго глядел на Лаймонда: раздумье, любопытство, невольное уважение отражалось на бледном, породистом лице. Наконец он произнес:

— Вы сказали то, что полагали нужным сказать в этот миг, и я понял так, что вы не собираетесь оспаривать те тяжелые обвинения против вас лично, какие были выдвинуты сегодня. Не думаю, чтобы вы ошибались, но здесь не место и не время отвечать вам, и я не уверен, что я либо кто-то другой в этом зале сможет сделать это… — Он прервался. — Мы сегодня присутствовали при публичном слушании необычного дела: перед нами прошла череда событий, которые направляла и вела к нужному концу личность сильная и незаурядная. Господин Лаудер по-своему истолковал нам характер этого человека. Но, полагаю, он первый согласится, что, преследуя свои цели, не показал нам этот характер в целости и что, какою бы ни была истинная натура господина Кроуфорда, она, конечно, не проста, не поверхностна и уж во всяком случае нельзя ее назвать пошлой.

Мы тщательно разобрали все представленные свидетельства. Большинство обвинений, возведенных на подсудимого с 1542 года, в значительной степени утратили свою силу благодаря услышанному здесь. Но первоначальное обвинение остается, и доводы, приведенные подсудимым в свою защиту, не смогли поколебать уверенность в подлинности имеющейся в нашем распоряжении улики.

Тем не менее мы еще раз обдумаем дело, и завтра наша палата выскажет свое мнение на заседании Большого парламента, перед которым нам надлежит предстать. Его решения вы должны убояться, и предупреждаю вас: укрепите душу свою.

Это уже был приговор, насколько данное заседание судебной палаты имело право его огласить. Лаймонд выслушал стоя и, несомненно, понял все: мучения этого дня наложили на его лицо неизгладимый отпечаток. Он поклонился советникам и, к удивлению присутствующих, повернулся и поклонился скамьям, где сидели Эрскин и его брат; затем в окружении стражи спокойно направился к двери.

Ни Лаудер, ни судьи, ни застывшие в молчании свидетели так и не вспомнили об Уилле Скотте.

Опустилась ночь, обманчиво спокойная.

У берегов Тайна город Хаддингтон был окружен кострами; шаги солдат гулко отдавались на стенах осажденной крепости и шлепали по грязи траншей, окружавших ее, — кирки и лопаты саперов под покровом темноты продолжали свою подрывную работу.

Река, еле видная в сумраке, змеилась к морю; устье ее, усеянное маленькими черными судами, которые казались пуговицами на платье великана, сверкало в лунных лучах и мерно колыхалось под порывами восточного ветра: ветер этот длинными хваткими пальцами отрывал от побережья английский флот.

Эдинбург, мрачный и неприступный, лежал за своими стенами, укрытый зловещей тенью холмов; скала, мост и прилегающие кварталы казались рыбой, плывущей по темным водам Hop-Лоха. В лунном свете на булыжниках мостовой вырисовывались очертания новых, высоких домов: крытые тростником крыши, шпили, мелкая черепица, зубчатые стены и водостоки, сверкающие в темноте, как пестрые, серебристые угри.

В воротах, как всегда, горели огни; светло этой ночью было и в Холируде, и во дворце Марии де Гиз на Замковом холме. Ниже по склону холма в самом высоком окошке Толбота тоже горела свеча: за этим окошком Лаймонд спал, одурманенный снадобьем, и стража за запертой дверью дожидалась, когда пройдет ночь и парламент соберется, чтобы вынести узнику приговор. В своем доме на Хай-стрит его семья тоже дожидалась утра, и свечи горели всю ночь.

Они горели и в замке, где содержались английские пленники: от чада свечей и жара камина в комнате было не продохнуть. Под низким потолком спертый воздух пропитался запахом пота и пролитого пива. Комната была набита битком, воздуху не хватало, но блики свечей падали на плотное соцветье склоненных голов, на шеи, вытянутые жадно, порывисто, словно у зверей на водопое.

Посередине комнаты сидели Уилл Скотт и сэр Томас Палмер, уже без рубашек; их загорелые тела блестели от пота, который ручейками стекал по спине.

Ибо уже с час Палмер не шутил больше, не предавался своим многозначительным воспоминаниям; он уставился в карты напряженным взглядом, тяжело дыша, опустив на грудь тройной подбородок. Рядом с его стулом аккуратно связанная в узел лежала добрая половина вещей Скотта. Рядом со Скоттом валялись затоптанные ногами зрителей все предметы, принадлежавшие Томми Палмеру, — все, кроме одного: показаний его двоюродного брата.

Скотт слишком устал, чтобы думать. Он и до этого часто играл ночь напролет и на заре вставал от стола небритый, с диким взором, голодный, как волк, громогласный и будоражащий всех, точь-в-точь как его отец. Но чтобы справиться с Палмером, недостаточно было иметь природное чутье — требовались выдержка, бдительность, сосредоточенность, умение блефовать и распознавать блеф.

Он не обращал внимания на шуточки разгорячившейся публики, не позволял себе расстраиваться из-за проигранных партий и терпеливо сносил неизменное благодушие Палмера. Он упрямо продолжал игру; рыжий вихор его слипся от пота, а таро начали мелькать в глазах, словно пригласительные билеты в ад. Он отдавал себе отчет в том, что уже темно, что дознание закончено, и Эрскин, который теперь стоял рядом, сообщил ему, что Лаймонд не сумел оправдаться. Но как проходило время, Уилл не замечал.

Палмер подбирал масть. Делал он это медленно, словно само прикосновение к картам доставляло ему наслаждение.

— Мои хорошенькие картинки, — приговаривал инженер и любовался ими, растопырив широкие пальцы по пестрым рубашкам.

Скотт заглянул в свои карты — и полные древней ворожбы глаза глянцевых египетских ликов взглянули на него, нарисованные руки протянулись к теплой, живой плоти. Колесо Фортуны крутилось под его ногами, и тонкие, бумажные фигуры в его руках ожили: Предатель, или Повешенный, Смерть и Шут. Ожили их жадные пальцы, повеяло недоброй тоской по былым временам. Уилл сложил карты и держал их так, пока в голове не прояснилось.

Карта пришла хорошая, но не первоклассная; он подозревал, что у Палмера она лучше. Оставалось полагаться на везение. У него были Мир и Маг. Следовало прощупать Палмера насчет Шута: если Шута у него нет, два старших аркана принесут пять лишних очков, и Уилл почти наверняка выиграет. Выиграть было необходимо. Каждая вещь, отыгранная Палмером, означала лишнюю партию. Если Скотт проиграет эту партию, ему придется сыграть еще как минимум две и обе выиграть. А он сомневался, хватит ли сил хотя бы на одну.

Все притихли. Скотт снова заглянул в карты. Палмер, тяжело дыша, начал улыбаться, и все три его небритых подбородка дрогнули.

— Qui ne l'a? [13] — спросил он, и Палмер, сощурившись, заглянул ему в глаза. — Qui ne l'a? Ну? Есть ли он у вас?

Палмер почесал нос, проворчал что-то, и тишина обрушилась на скучившихся, падающих от усталости людей, словно тяжелый камень.

Палмер долго испытывал выдержку Скотта, затем медленно покачал большой головой:

— Нет, черт подери, у меня его нету.

Уилл очень медленно пошевелил красными, широкими руками, такими же, как у Бокклю. Таро, плоские и вялые, упали на стол; теперь они глядели хмуро, слезливо, мрачно, не желая согласиться с тем, что добыча ускользнула и им предстоит вернуться в безрадостный, тщетно алчущий плоти бумажный мирок. На мгновение все застыли, потом Палмер пошевелился и рассыпал свои карты по всему столу, от края до края.

Карты были неважные.

— Я выиграл, полагаю, — сказал Уилл Скотт.

Все вопили от восторга, хлопали его по спине, угощали выдохшимся пивом, но все это находилось как бы за пределами сознания. Палмер вылил себе на голову пинту эля, разразился громоподобной бранью, которую сменил столь же оглушительный смех, а затем подошел к Уиллу и обнял его как родного, но юноша и тут не очнулся. Скотт сидел как каменный Будда: блаженная улыбка играла на его губах, а в руке был крепко зажат вожделенный конверт. Когда шум поутих, Уилл заговорил:

— Все свои вещи можете забрать назад, если хотите. Мне нужно было только это.

Палмер вскочил, пробился к окну, яростно работая локтями, и встал там, разминая могучие плечи.

— Вот это игра! Боже мой, вот это игра! Я играл во всех графствах Англии, в каждом французском гарнизоне, на каждом корабле королевского флота, но нигде не встречал человека, который смог бы меня раскусить. Я сидел перед тобой как какое-нибудь растение, а ты читал в моих мыслях с такой же легкостью, словно они отпечатывались у меня на лбу. Где ты этому научился?

Скотт натягивал рубашку.

— Меня научил, — пробормотал он неразборчиво, — один…

Палмер с силой дернул за полы:

— Кто?

Голова Скотта появилась из ворота, словно восходящее солнце.

— Меня научил человек по имени Джонатан Крауч.

Сэр Томас горестно всплеснул руками:

— Англичанин?

— Да.

— Жену его зовут Эллен, а языком он болтает так, что мухи дохнут?

— Да.

— Я учил его играть в тарокко! — завопил сэр Томас.

— Да, я знаю, — невозмутимо подтвердил Уилл Скотт.

Час спустя он явился в комнату Лаймонда.

Хозяина было не добудиться. Юноша не переставая теребил его; наконец он потянулся, и тяжелые веки чуть приподнялись. Через мгновение Лаймонд узнал Уилла и голосом, хриплым от дурманного питья, произнес:

— Скотт!

Потом он уловил движение у двери, за спиной юноши, и повернул голову:

— Вижу, и господин Лаудер тоже.

Судейский, весь встрепанный, в измятой одежде, поклонился и захлопнул дверь перед носом у охваченной любопытством стражи. Скотт не взглянул на него. Вместо этого он протянул конверт с показаниями Сэмюэла Харви — в свете свечи ясно читалась надпись.

— Вот признание Сэмюэла Харви, — сказал юноша. — Перед смертью, в Хаддингтоне, он изложил все это в присутствии Кристиан, и слова его записал священник. Исповедь его снимает с вас всякое подозрение в предательстве.

Пальцы Лаймонда коснулись конверта, ощупали взломанную печать, осторожно разгладили бумагу. Скотт, наблюдая, как глаза его бегают по строчкам, представлял себе каждое слово, написанное на этих страницах, которые час тому назад он досконально изучил при свидетелях.

»…был отозван из штата принцессы Марии и призван к королю. Важно было ввести противника в заблуждение по поводу личности тайного соглядатая… Кстати пришлось присутствие в столице шотландца Кроуфорда… Письмо к его друзьям в Шотландию было уже похищено… Поддельную часть присоединили к подлинной и вручили мне, дабы я свез улику на север… «

И последние фразы:

«Впоследствии я узнал, что соглядатай, ради которого предпринимались все эти старания, умер во время своего следующего приезда в Лондон. Касательно других лиц, замешанных в этой истории, я дал слово не разглашать их имена, и не вижу в том надобности, коль скоро это никак не меняет сути дела. Я не стыжусь того, что совершил: я действовал по приказу, осуществляя план, вполне оправданный по отношению к противнику».

Окончив читать последнюю страницу, Лаймонд не сразу поднял глаза. Скотт был рад, когда он наконец заговорил:

— Значит, она все-таки сумела получить доказательства.

— Никто не знает, что произошло, — сказал юноша. — Возможно, чистые листы запечатали и вручили ей по ошибке, а возможно, ее сознательно обманули: Харви пожалел о своей минутной слабости. Священник ничего не знает.

Лаймонд обернулся к нему: блестящие, синие, как море, глаза под пронзительно яркой копной волос глядели пристально.

— А ты как это раздобыл?

— Сэр Томас Палмер — двоюродный брат Харви. Это мне сказала леди Дуглас, когда ее отпустили из Хаддингтона. Она сказала также, что вещи Харви оставили для Палмера, чтобы тот забрал их во время своей следующей поездки на север.

— И что дальше?

— А когда он в следующий раз приехал на север, отец захватил его в плен, — объяснил Скотт, охваченный неожиданным смущением. — Палмер сейчас в замке, там же находится и монах, который записал признание, — это я обнаружил позднее. Конверт вскрывался при свидетелях, и все они могут…

— Ваш юный друг всю ночь играл в тарокко с Палмером, чтобы завладеть этими бумагами, — проговорил генеральный прокурор самым торжественным тоном. Он нашел себе стул и теперь откинулся на его спинку, с блаженной улыбкой глядя в потолок. — Боже мой, хотел бы я с полгода прослужить под вашим началом в этом самом отряде. Всякий, кто может побить в карты брата Баскина…

— Я тут ни при чем: учителя мы взяли по случаю, — ответил Лаймонд серьезно — он то краснел, то бледнел, и глаза его сияли. — Думаю, мы не смогли бы вас ничему научить, господин Лаудер.

Законник опустил взгляд с потолка на изголовье постели.

— Кто же украл ваше письмо, господин Кроуфорд? Полагаю, эта чертова баба Дуглас. — Он помолчал. — Вы сегодня очень мягко обошлись с нашими друзьями.

Мысли Лаймонда были за сотню, за тысячу миль отсюда.

— С какими друзьями?

Лаудер, умудренный опытом, не обратил внимания на грозный взгляд Скотта и продолжал:

— С Дугласами. Думаю, что в то лето граф Ангус обязался доставить Генриху VIII корону Шотландии. Поговаривали и о тайном соглашении, подписанном сэром Джорджем и его братом в Лондоне: оба они обещали английскому королю всяческую поддержку. В то время Генрих конечно же не хотел, чтобы слухи просочились.

— Конечно нет. — Лаймонд все еще держал в руках сложенные листки. Он задумчиво поднял конверт за края, помахал им и продолжал: — Все, что касается Дугласов, теперь не новость для нас. Нелицеприятная правда состоит в том, что это — дальновидная семья, и они всегда примкнут к победившей стороне, необязательно к той, которая им больше заплатит.

— Когда Дуглас едет в Берик делегатом от шотландского двора, когда он возвращается в Эдинбург, поклявшись способствовать браку нашей королевы с английским принцем, и протектор и Арран прекрасно знают, что он поет с чужих слов. Своих собственных слов у него порой и вовсе нет. Дугласы — буревестники: они предвещают штормовую погоду и тем самым полезны нам. Свои делишки они обделывают, прикрываясь законными дипломатическими уловками; воздействовать на Дугласов можно, лишь пристыдив их. Но та сторона, которая, поддавшись искушению, обнажит перед всеми их гнусную подоплеку, потеряет Дугласов и всех их людей, а это немалая сила. Грей понимает это: вот почему он обошелся с сэром Джорджем так мягко, ослушавшись даже протектора и Уортона.

Скотт сказал, как бы оправдываясь:

— Моему отцу тоже позволено вести переговоры с англичанами ради защиты своих интересов.

Генеральный прокурор невольно улыбнулся:

— Бокклю натворил немало, защищая свои интересы, но никто и никогда не спутает его с Дугласами. Господин Кроуфорд прав. Стервятник, клюющий падаль, не представляет для нас настоящей угрозы; развязав скандал, мы отправим его в изгнание, которое не принесет никому никакой пользы. Не следует бояться и стойких патриотов вроде твоего отца, которые окольными, неисповедимыми путями проявляют свою преданность. Опасны те, кто способен завладеть этой страной со всеми ее потрохами и сделать вотчиной для себя и своих детей.

— Иные действуют из лучших побуждений, — заметил Лаймонд.

— Знаю, и все же именно такие люди погубят нас. Боже нас сохрани от честных тупиц и рвущихся к власти фанатиков.

— Если исключить тех и других — кто же остается?

— Калтеры, например?

Скотт сердито покосился на Лаудера:

— Злополучное семейство с негодным сыном?

Судейский улыбнулся:

— Слова, милый юноша, — это ремесло, и лучшие растут, как грибы, на перегное закона. Твой друг тоже не стеснялся в выражениях… Восхищаюсь вашей способностью возбуждать преданность, несмотря на ваш язычок, господин Кроуфорд. Что вы теперь собираетесь делать?

— Я у вас хотел это спросить, — отозвался Лаймонд — было ясно, что он сполна воспользовался передышкой, которую предоставил ему Лаудер.

Генеральный прокурор встал.

— Полагаю, эти показания следует незамедлительно показать некоторым лицам, — сказал он. — Если, конечно, вы мне доверите это.

— Разумеется, — согласился Лаймонд, а Скотт одновременно выкрикнул:

— Нет!

Какое-то мгновение Лаймонд не выпускал бумаги из рук, потом провел по сгибу большим и указательным пальцем и протянул конверт. Лаудер взял его.

— Советую одеться, если вы в состоянии. Господин Скотт, наверное, поможет вам. Возможно, за вами пришлют.

Дверь закрылась. Скотт сделал такое лицо, что длинный рот Лаймонда искривился в улыбке.

— Нужно доверять хоть кому-нибудь, Уилл… несмотря на все советы, какие кто бы то ни было давал тебе.

Скотт пробормотал, избегая его взгляда:

— Вы, наверное, считали меня королем простофиль.

— Если бы это было так, я бы никогда не принял тебя. Твой отец сказал почти то же самое сегодня в суде. — Боже мой, это было вчера — и я готов подписаться под его словами.

— Несмотря на то, что я нагородил, несмотря на все мои ошибки?

— Я думал о сегодняшней ночи. Тут ты не сделал ошибки.

Скотт, покоренный, задал вопрос, на который Лаудер не получил ответа:

— Что вы теперь собираетесь делать?

Лаймонд вытянулся, схватил его за руку и усадил на стул у изголовья.

— Погоди немного. Я еще должен свыкнуться с мыслью, что завтра меня не разрубят на четыре куска. И мне не предстоит встретиться с Аполлионом. Похоже, ты распорядился моей жизнью куда более своенравно, нежели я — твоей.

— Я должен был это сделать для вас, — сказал Скотт прерывающимся голосом.

— Ты ничего мне не должен, — возразил Лаймонд. — Это противный естеству заговор с целью сохранить мне жизнь, вот и все. Уповаю на Бога, что тебе не придется пожалеть об этом. На Бога уповаю, что мне не придется об эхом пожалеть. Как же, черт побери, тебе удалось побить Палмера в карты?

Душа Скотта преисполнилась ликования. Не ожидая от Лаймонда большего, не зная, что он попросту не дерзает продолжать, юный Бокклю начал рассказывать, а Лаймонд стал одеваться.

Дом Калтеров в Брюсовом тупике, под красной крышей, с девизом под каждым окном, был внутри удобным и прекрасно обставленным: он включал в себя две отдельные спальни и залу с широким, светлым окном, выходящим в сад; у этого окна Сибилла обычно занималась шитьем.

В полночь вдовствующая леди велела сыну и невестке идти спать, твердо пообещав, что и сама не станет засиживаться.

Но она застыла у своего окна — неподвижная тень на фоне цветущих роз, — и каждая клеточка ее тела изнывала от боли и страха.

В последние пять дней Сибилла, употребив все свое немалое достояние — ум, обаяние, деньги, — без устали обхаживала сановников, стоящих у власти. Ее друзья и ровесники — церковники, знать, советники судебной палаты, — все ощутили ее смертельный ужас, и многие пытались помочь, ибо речь шла о Сибилле, а любой бы охотно достал для нее луну с неба, стоило вдовствующей леди об этом попросить.

Тщетно. С самого начала знала она: никто не спасет ее сына, не сохранит ему жизнь. Закон признавал только доказательства, а доказательств у Сибиллы не было. Когда Ричард вернулся с дознания, его заставили повторять снова и снова все хитросплетение вопросов и ответов. Они втроем выворачивали дело наизнанку, без конца возвращаясь то к одной, то к другой детали, пока не дошли до полного изнеможения, и тогда Сибилла отправила сына и Мариотту в постель.

Она пошевелилась, и вздрогнули венчики темных роз. Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них — черный. Что с того? Овцы обычно бывают белыми, но разве белый цвет не может измениться, как чистый солнечный свет, проходящий сквозь призму? Откуда вольется в породу свежая кровь, если все оставить без изменений? Как сохранить белизну незапятнанной, не добавляя кобальта?.. Страдание, которое довелось им претерпеть, не прошло даром. За всю свою жизнь не слышала она, чтобы Ричард говорил так, как говорил он этим вечером, охваченный неистовым горем.

Сибилла взглянула в темное окно. На востоке высился Моултри-Хилл и Доу-Крэг, а за ними простирался Гринсайд: там однажды сидела она девять часов и наблюдала, как Дейви Линдсей издевался над парламентом перед лицом парламента и над короной в присутствии короля. В те времена люди были куда терпимее.

Лэнг-Гейт и Гейбриэлс-роуд тонули во мгле, но на Силвер-Миллс, Броутоне, Киркбрехеде и Кэнон-Миллс мерцали одинокие, тусклые огоньки. Под самым окном ее сад спускался к мутным водам залива, а скалы, что ограждали его с обеих сторон, в неверном лунном свете отбрасывали причудливые, зловещие тени.

Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них уродился черным. Одного повесили, второго утопили, третий потерялся, и о нем забыли… Сибилла крепко, до боли, сжала руки.

В этот миг Том Эрскин, куда-то спешащий одинокий всадник, стремительно подлетел к двери.

Минуло полчаса. Комнаты во дворце Марии де Гиз одна за другой озарялись пламенем свечей: вдовствующая королева со своей свитой направлялась в приемную залу, время от времени обращаясь к Ричарду, шедшему справа, и к Лаудеру, который следовал за ней.

Когда она уселась под балдахином, тот и другой встали по обе стороны трона. Лорд-канцлер уже явился, в мятом, нечищенном платье, что, впрочем, можно было сказать и о платье королевы; Арджилл вбежал, поклонился и сел рядом с Хантли, Эрскином и секретарями, которые уже заняли свои места на стульях, расставленных вдоль стен этой маленькой, но пышно убранной залы.

Было очень жарко, свет бил в усталые глаза. Поздний час и постоянные, пагубные чрезвычайные обстоятельства заставляли королеву пренебрегать этикетом. Она поговорила с генеральным прокурором, затем с Арджиллом, а затем кивнула одному из секретарей, который встал и распахнул дверь. Вдовствующая королева глядела на лорда Калтера, а Генри Лаудер глядел на королеву.

Ричард улыбнулся. Кроуфорд из Лаймонда, стоявший в дверном проеме, улыбнулся в ответ, поклонился, но не сдвинулся с места: зрелище новое и впечатляющее для пристальных, оценивающих глаз. Опустив подбородок на цепи, обвивавшие грудь, так, что накрахмаленная кисея наполовину скрыла черты, Мария де Гиз махнула рукой, не сводя взгляда с человека, подходившего к трону. Она произнесла по-английски с сильным акцентом:

— Я сгорала от любопытства.

Лаймонд ответил по-французски, бегло и непринужденно:

— Это я, мадам, сгорал от любопытства, иначе не впутался бы в столь скверную историю.

— Верховный судья не понимает вас, — заметила Мария де Гиз. — Лучше нам говорить по-английски: правда, в таком случае он не будет понимать меня. Господин Кроуфорд, это первый случай, когда мы можем обратиться к человеку, несправедливо осужденному нами. Я считала, что мы достигли уже таких безопасных пределов всеобщей продажности, какие исключают судебную ошибку. То, что я оказалась не права, меня потрясло.

Едкое замечание, слишком проницательное, чтобы на него отвечать. Лаймонд был далеко не так прост: он молча склонил свою светлую голову. Лаудер отметил, что одежда сидит на нем как влитая и с раздражением покосился на собственную сбившуюся рубашку и на неопрятных, полусонных сановников.

Монархиня продолжала свою речь:

— Уилл Скотт из Кинкурда постоянно передавал нам собранную вами информацию о передвижениях врага и о его намерениях. Теперь мы знаем, что все эти годы были обязаны вам и деньгами, и важными тайнами; не ведая о том, использовали ваши дарования и сноровку в Хьюме и Хериоте, в Карлайле и Думбартоне. Вы служили нам, находясь под нашей пятою, под острием карающего меча — служили с доблестью и умом, не кланяясь никому.

Вы поразили меня, господин Кроуфорд. Мой бессильный гнев, который вы видите, возможно, как-то вознаградит вас за ваши терзания. Вступив во владение убогим, разграбленным арсеналом, я отбросила прочь закаленный клинок. Боже мой, Monsieur le maitre [14], вы нанесли нам обиду: вам следовало во весь голос кричать о ваших несчастьях. Какие слова могут возместить ущерб? Наши вежливые извинения и сожаления господина Лаудера?

— Весьма умеренные сожаления, — отозвался генеральный прокурор. — Я люблю господина Кроуфорда как сына, однако ни за что не согласился бы пропустить такое дознание.

— Если вы потеряете ваши записи, — сказал Лаймонд, — то найдете каждое слово запечатленным у меня в печенках. La reine douairiere [15] слишком добра ко мне. Государство ошиблось единожды, я же ошибался бессчетно. Обо всем этом лучше забыть.

— Дорогой мой господин Кроуфорд, — возразила королева, — как же мне забыть обо всем этом, если моя дочь твердит непотребные вирши и до сих пор вспоминает о вас?

Хантли пошевелился. Мария де Гиз сложила руки, не глядя на него, но в голосе ее появилась новая нотка, а взгляд, устремленный на лордов, стал жестким.

— Я прекрасно осознаю, — сказала она, — что для большинства из вас, для большинства из тех, кто сражается за меня или против меня, за протектора или против протектора, королевское дитя — не более чем символ, венец из металла, пешка, заплутавшая на собственной доске, фигура, которой распоряжаются произвольно и безжалостно, которая обладает меньшей свободой, чем самый слабый из ее подданных.

А для меня это — маленькая девочка, теплая и живая; ее ждут еще откровения, и опыт, и много-много счастливых лет. Враг вторгается в наши пределы, люди гибнут и попадают в плен, плетут интриги и предают, а моя малютка плачет потому, что проснулась среди ночи. — Королева опустила взгляд, губы ее дрогнули, но через мгновение крепко сжались.

Да, конечно, в этом году вы приложили все усилия, чтобы сохранить для нас корону Шотландии. Но я помню другое: вы дали мне возможность лишний год провести с моей дочерью. И этот год был, возможно, последним. Благодаря вашей отваге, сэр, тайна была сохранена, и корабли беспрепятственно вышли в море. Вчера задул южный ветер: приходит осень, может быть, самая холодная из тех, что были на нашей памяти. Вчера моя дочь отплыла из Думбартона с лордом Ливингстоном, лордом Эрскином, со своим братом, с Флемингом, Битоном, Сетоном, Ливингстоном и леди Флеминг она направилась во Францию, где будет жить и в должное время сочетается браком с дофином.

…Иные скажут, что лучше было бы нам принять английского короля, злополучного жениха, тогда не пролилась бы кровь и остались бы невредимыми многие жилища. Но я думаю иначе. Уповаю на то, что мы рассудили мудро, не поступившись гордостью: эта тихая гавань, ныне достигнутая, сулит нам долгий и прочный мир.

— А что же Англия? — спросил лорд Калтер.

— Король Франции взял нашу державу под свое неизменное покровительство. Он потребует от Англии мира между нашими странами и прекращения всяческой вражды.

За окном вставал бледный, ветреный рассвет, сверкали поздние, яркие звезды. В желтом свете свечей Лаймонд повернулся к брату:

— Значит, они все-таки проиграли. Вся королевская рать. Лорд Грей и лорд Уортон, Леннокс и Сомерсет, Уилфорд и Дадли, сэр Джордж Дуглас, Ангус и Друмланриг. Столько интриг, столько борьбы, забот и тревог; столько золота потрачено, столько народов пришло в движение по лицу Европы ради того, чтобы помочь нам. Как это грустно: ухаживать с помощью пушек и все же получить отказ.

Мария де Гиз внимательно слушала, не сводя взгляда с его лица.

— Интересно, на моей ли вы стороне?

Лаймонд ответил сдержанно:

— Да… думаю, да. Господь Бог рассудил бы по-иному, но мы люди, и к тому же шотландцы. Мы любим все усложнять.

— И какой же награды хотите вы, — спросила Мария де Гиз торжественно, — за все, что для нас сделали? Кроме явно, безусловно, любви моей дочери?

Лаймонд, знающий все наперед, покорно стоял перед ней: чарующая улыбка озарила его лицо и засветилась в синих глазах.

— Мне нечего больше желать, я не могу вообразить себе лучшей награды.

— Неужто? — удивилась вдовствующая королева. Она встала, взяла Фрэнсиса Кроуфорда за руку и повела его прочь из залы, не обращая внимания на своих сановников, которые в изумлении повскакивали с мест, на Ричарда, который слабо улыбался, и на Лаудера, который сыпал проклятиями. — Вам нечего желать? Аи contraire [16], со временем я надеюсь выяснить, чего вы желаете, а одно ваше желание известно мне и теперь, — прибавила королева решительно и распахнула дверь.

Много в его жизни было пустых комнат — и вот он стоял на пороге еще одной.

Шуршание шелка, полузабытые духи, что-то родное, чуткое, по-доброму насмешливое — и неистовое облегчение охватило усталую, страстную душу.

Сибилла стояла там. Она увидела глаза сына и широко распахнула объятия.