Лаймонд, напевая «Les Dames de Dieppe font Confrairies qui belles sont» [15], сновал по судну, и ветер шевелил его аккуратно подстриженные волосы. Вероятно, он отлично знал, что ему предстоит. Никакого насилия — разоблачение д'Обиньи все расставит по своим местам. Маски будут сорваны, позолота облезет — весь французский двор узнает в элегантном герольде старого знакомого, пьянчужку Тади Боя.

Он мог бы, себе в оправдание, перечислить все, что сделал для поимки Стюарта и разоблачения д'Обиньи. Пустая трата слов. Смущение, ярость, оскорбленное самолюбие его покровителей и возлюбленных камня на камне не оставят от его прибежища: будут сорваны мишурные блестки и обнажится гнилая сердцевина, с воодушевлением размышлял О'Лайам-Роу.

По пути от Портсмута до Дьепа О'Лайам-Роу и его бывший оллав ни разу не поговорили откровенно. В городе лип принц Барроу и Пайдар Доули наняли лошадей до Луары, на берегах которой им предстояло наслаждаться гостеприимством шотландских королев и короля Франции до тех пор, пока не прибудет Робин Стюарт.

Фрэнсис Кроуфорд не поехал вместе с ними. у Лаймонда, как оказалось, было какое-то дело в Дьепе. Он не сразу, но все же объяснил, что его дело зовется Мартиной.

— Неугомонный мой, — сказал Филим О'Лайам-Роу, и в его голосе прозвучала жестокая насмешка над первыми неделями их знакомства. — Не интригуй слишком усердно, иначе очарование твое разладится и струны его станут дребезжать.

Они сухо простились на причале, и к полудню О'Лайам-Роу уже был на пути к югу.

La Belle Veuve [16], которая по-другому прозывалась Мартиной, открыла рот так, что образовались глубокие впадины на щеках, глубоко вздохнула и чуть не захлопнула дверь при виде стоящей на пороге фигуры, затянутой в темно-синий дорогой шелк.

— Погодите-ка, сударь. Могу ли я помнить вас?

— Давай поглядим, — с готовностью ответил Лаймонд. Она забыла, насколько быстро он способен передвигаться. Демонстрация была краткой, бурной и весьма эффективной. — Вспомнила теперь? Странствующий весельчак.

Вырвавшись из его объятий и приведя себя в порядок, но со все еще блестящими глазами, она отвела гостя в салон и сказала:

— Что ж, Дионис 8), ты снова стал самим собой.

— Искупался на ночь в парном молоке, — сдержанно ответил он. — Не думай, что я здесь для того, чтобы ты меня утешала. У меня только дело на уме.

— У меня тоже, — безмятежно изрекла прекрасная вдовушка. Это была стройная, уже не первой молодости женщина, наделенная изрядным умом: некогда, в дни правления старого короля, она получала жалованье как gouvernante filles publiques [17], а тогда было не просто совладать с армией молодых проституток высшего разряда, вечно находящейся на марше. — Но тем не менее, пожалуйста, садись. Мы думали, что тебя изжарили заживо.

— Нет, лишь немного подпалили, — признался Лаймонд. — Но ты должна была видеть Друида… Он пришел?

— На неделю раньше срока.

Ему не понадобилось объяснений. Французский галеас, наскочивший в сентябре на «Ла Сове», отремонтированный в своем родном порту, а затем отправленный за границу, вот уже много месяцев находился под наблюдением Мартины. Именно Мартина вытянула у одного матроса, списанного с корабля, все, что они до сих пор знали об этом деле. Выслушав весьма заковыристое ругательство Лаймонда, она спросила:

— Разве это сейчас так важно?

Раздражение его улеглось, он засмеялся и принялся рассматривать красивые кольца на ее руке.

— Видела ли ты фарс «Три королевы и три мертвеца»? Увидишь, если наш план не сработает. Матиас приходил к тебе?

Матиас был капитаном «Гуден Рооса», которому несколько месяцев назад приказали потопить О'Лайам-Роу. Прекрасная вдовушка взглянула на Лаймонда из-под длинных ресниц.

— Я сама ходила к нему, — сказала женщина. Это было больше, чем Лаймонд мог бы ожидать, но он предпочел промолчать. Она добавила: — «Роос» был зафрахтован Антониусом Беком из Руана.

— Французский купец фрахтует фламандское торговое судно?

— Матиас наследовал состояние отца. Тот родом из Брюгге, нажил состояние на контрабанде, а еще одно — на пиратстве. Испанские корабли с сокровищами пускаются наутек, лишь завидев наведенную на них пушку. В Руане он обычно останавливается здесь… Почему ты смеешься, Фрэнсис? — спросила Мартина, по-своему незаурядная и даже могущественная женщина. — Ты — сущий Аполлон из преисподней.

— Кетцалькоатль, — возразил Лаймонд и, закрыв глаза, воскликнул: — Моя красавица, моя красавица, ты воздвигла заново стены Рима! — А затем он приложил все усилия, чтобы сделать ей приятное, и больше ничего не стал объяснять.

Из Руана он послал ей маленькую позолоченную шкатулку, в которой лежала нитка жемчужин, каждая в двенадцать каратов, из чего Мартина заключила, что друг ее обнаружил товарные склады господина Антониуса Бека.

Печатные станки молчали, веселой компании не было в помине, когда Лаймонд вошел в дом Эриссона в Руане. Скульптор работал. Резец позвякивал мягко, как цимбалы, под непрекращающийся аккомпанемент хриплых проклятий.

Имя Кроуфорда из Лаймонда ничего Эриссону не говорило. Однако звяканье резца прекратилось, и, стоя за дверью в подвал, посетитель с интересом прислушивался к непристойной перебранке между Мишелем Эриссоном и управляющим, посланным объявить о приходе гостя. Через минуту Лаймонд без приглашения распахнул дверь и спустился по ступеням.

Статуя изображала Тития 9), извивающегося в оковах, с коршуном, сидящим у него на груди. Лаймонд уже видел прежде эту фигуру гиганта, искаженную болью, в то время едва обтесанную и полуобработанную. Приступ подагры, в полном согласии с мифологией, заслуженное возмездие, принудил скульптора прервать работу.

Подагра, как можно было видеть, так и не отпустила его. Но Эриссон работал несмотря на болезнь. Рукава белой бумазейной блузы были закатаны, мощные руки обнажены, старый колпак, защищавший волосы от пыли, стянут у подбородка, широкое побагровевшее лицо покрывали капли пота и тонкая мраморная крошка. Когда он повернулся, вокруг шеи стал виден потускневший лоскут, наполовину засунутый за воротник. Лаймонд узнал в нем некогда изящный, обшитый тесьмой дублет Брайса Хариссона, ныне смятый и пропитанный потом. Он тихо сказал:

— У меня к вам послание от принца Барроу, господин Эриссон. Это не займет много времени.

Выразительные круглые глаза Мишеля Эриссона под кустистыми, как у брата, бровями оглядели посетителя — от тщательно причесанных золотистых волос до темных драгоценных камней и продуманной до мелочей одежды.

— Бог мой, ну и штучка, — без всякого выражения произнес он и движением большого пальца отпустил управляющего.

Взгляд Фрэнсиса Кроуфорда был устремлен на Тития. В заполненной пылью впадине рта, в арках ребер, в выпирающих, тщательно выточенных из камня внутренностях — во всем выражался склад ума Мишеля Эриссона, чей покойный брат столь доблестно послужил своей стране, разоблачив перед французами коварство Робина Стюарта.

— Черт бы тебя побрал, — добродушно ругнулся Лаймонд. — Я весь взмок, как кляча, что тащит вагонетку. Посмотри еще раз.

Массивное, покрытое пылью лицо вытянулось от удивления.

— Иисусе Христе…

Сквозь легкую дымку они долго глядели друг другу в глаза.

— Иисусе Христе, — повторил скульптор с совершенно иной интонацией. — Это же Тади Бой Баллах. — И с возгласом радостного изумления бросился обнимать своего гостя.

В бунтарской натуре Эриссона таилась большая жизненная сила. Он узнал о цели пребывания Лаймонда во Франции, посмеялся до слез над его шальными выходками и безумным вдохновенным маскарадом, но ответа на вопрос, ради кого или чего тот все это проделал, скульптор отнюдь не требовал. Игра стоила свеч. Этика Мишеля Эриссона принадлежала только ему и основывалась на страстных убеждениях, которые он всегда горячо отстаивал. Он затравил бы до смерти любого, кто намеревается убить ребенка, уничтожил бы за низменность побуждений. Но что касается Робина Стюарта и его поспешных, бестолковых и беспринципных деяний, он испытывал к лучнику всего лишь искреннее презрение, прекрасно понимая его суть. Фигура поверженного гиганта, печень которого терзает коршун, — вот все, что мог сказать скульптор по поводу удара мечом, оборвавшего жизнь его брата.

До Мишеля Эриссона дошли слухи, облетевшие всю Францию: лучник находится на пути ко двору. Посланцы из Лондона, привезшие печальную весть и доставившие пожитки Брайса, сообщили ему кое-какие подробности этой истории. Теперь же он впервые услышал об участии лорда д'Обиньи в деле, и причиненная ему лично обида обратилась в ярость, направленную против подлеца, нанявшего Робина Стюарта. Лаймонд постарался накалить страсти и ненавязчиво упомянул имя Антониуса Бека.

— Ах этот чертов недоумок, поганая кочерыжка! — зло воскликнул на местном диалекте Мишель Эриссон. — Поставлял его милости ворованное серебро за полцены, откупался и от меня тоже, пока я не обнаружил, каков он фрукт. Клянусь Богом, я мог бы порассказать такое…

— Расскажи, — потребовал Лаймонд, а в конце язвительного повествования поведал то, что знал сам. — Я хочу получить от него подтверждение, Мишель, что это по заказу д'Обиньи он наскочил на «Ла Сове» в прошлом году.

Скульптор положил свои опухшие ноги на сундук, исподлобья посмотрев на собеседника.

— Стюарт расскажет все, что знает о д'Обиньи, разве не так? Думаешь, его милость сможет вывернуться?

— Да, — безмятежно отозвался Лаймонд.

Круглые глаза скульптора по-прежнему смотрели пристально.

— Понятно. Ты видел Бека?

— Его нет дома. Я занимался его поисками целых три дня. Но дольше задерживаться здесь не могу.

— У тебя есть еще какие-нибудь доказательства?

— Одно. На самый крайний случай.

— В этакой проклятой неразберихе не угадать, когда наступит крайний случай, — проворчал Мишель Эриссон. — Если доказательство весомое, используй его, а я найду Бека. Мне о нем достаточно известно, чтобы с него живого содрать кожу и изрезать на ленточки. Он признается… Стоит мне только сыскать его. Но на твоем месте, парень, я бы постарался обработать того свидетеля.

— Чертовски длинным резцом, — усмехнулся Лаймонд.

Скульптор поднял на него глаза.

— Это женщина, да? Ну так что же! Стоит ли деликатничать. Состав иной, но коготки-то те же.

— В составе я не разбираюсь, — шутливо заметил Лаймонд, — а коготки успел испытать на себе. Да, гадюка выползла из невысоких зарослей вереска и ужалила рыцаря в ногу. Твое дело вырвать истинную правду у неуловимого господина Бека.

— Боже, с наслаждением. — Эриссон встал. — Давай пойдем поедим. Парень, я не узнал бы тебя. Ты…

— …Согрешил против природы своей. Полагаю, правители Франции обманутся так же легко. В Орлеане меня ждет брат с придворными новостями. О'Лайам-Роу должен был это устроить.

— Думаешь, тебе удастся одурачить их всех во второй раз? — Мишель Эриссон с сомнением посмотрел на Лаймонда, прихрамывая, подошел к нему и оперся о его плечо. — Боже, не завидую я твоему брату. Если выплывет, что ты — Тади Бой, а д'Обиньи все еще будет в фаворе, тогда…

— …Тогда мы будем очень счастливы, — тихо перебил его Лаймонд, — если нам удастся добыть признание господина Бека.

А в Орлеане Ричард, лорд Калтер, которому Мишель Эриссон не завидовал, ждал своего брата на постоялом дворе под названием «Маленький бог любви». Выбрал его Лаймонд, и эта остроумная выходка несколько успокаивала. Сюда же на постоялый двор была доставлена значительная часть багажа герольда Вервассала, здесь его ожидали паж, камердинер, трубач, три оруженосца и грум, предоставленные вдовствующей королевой.

Ричард, с которым королева-мать лишь недавно начала откровенничать, львиную долю сведений получил от О'Лайам-Роу и понял, что Фрэнсис не испытывает ни тени раскаяния и не понес заслуженной кары. Правда, рассказывая о похождениях Лаймонда, тот не счел возможным даже упомянуть об Уне О'Дуайер.

Поэтому Ричард с легким любопытством, и не более того, отметил появление еще одного ирландца, привезенного Джорджем Пэрисом к гостеприимному французскому двору. То был очень высокий плотный мужчина, чернобровый, смуглый, с шелковистыми черными волосами, подстриженными в кружок. После первого приема при дворе Кормак О'Коннор поселился в Неви с ирландкой, которую Ричард уже встречал. То, что мятежный вождь удалился от двора, было весьма мудро, ибо он проявлял неистребимую склонность к дракам, присущую и вечно всем недовольным шотландцам вдовствующей королевы.

Королеве нравился Кормак О'Коннор, принцу Барроу — нет. Ричард с удовольствием вспоминал тот, насколько ему было известно, единственный случай, когда О'Лайам-Роу и Кормак О'Коннор встретились лицом к лицу. О'Коннор, загорелый, обветренный, с высоты своего роста сощурил глаза на холеного, чистого вымытого человечка, стоящего перед ним, и сказал:

— Клянусь честью, нелегко же было в Слив-Блуме вырастить такого принца. Надеюсь, тебя хорошо кормили в Лондоне?

— Почти так же хорошо, — сдержанно ответил О'Лайам-Роу, — как и в Слив-Блуме, пока какой-нибудь обормот, строящий из себя героя, не приводил туда раз в шесть лет своих бравых парней.

— Тебе ясная погода по душе, — сказал верзила, сдерживая смех. — Видно, привлекает рабство на сытый желудок. Ты уж прости, если Кормак О'Коннор с тобой не согласится.

— Какой же ты глупый, парень, — ответил О'Лайам-Роу, широко раскрывая светлые глаза; отросшие волосы шелковистой волной падали на лоб. — На черта мне сдался Кормак О'Коннор, все добро Кормака О'Коннора, все амбиции Кормака О'Коннора, которые, как он думает, у него есть, а на самом деле, может, их и нет? Может, всего, что, по его мнению, есть у него, а на деле и Нет?

В ответ на это здоровяк занес для удара крепкую, загорелую руку, но тут Ричард шагнул вперед, Кормак развернулся и, не проронив ни слова, ушел.

— А, этот из Кроуфордов, — сказал принц Барроу, и странное напряженное выражение появилось на его нежном лице. — Все, как один, рыцари без страха и упрека. Если вы встретите девушку по имени Мартина, можете сказать ей, чтоб она поторопилась: здесь становится так горячо, что, того и гляди, пойдет пар.

Затем точно в назначенный срок прибыл Фрэнсис. В отдельной комнате, которую тот снял, лорд Калтер, не поинтересовавшись здоровьем брата, невозмутимо сказал:

— Ты обещал покинуть страну к Великому посту.

— Всегда может произойти damnum fatale [18]. Вот и со мной он произошел, — сказал Лаймонд, одетый в роскошный дублет, мягкий, как перчатка. — Как-нибудь я свезу тебя в Севиньи. Этим моим имением управляет Ник Эпплгарт — он потерял ногу в одной из наших общих битв. А как Робин Стюарт, этот скрытный путаник?

— Насколько мне известно, направляется в Анжер, — ответил Ричард. — Направо и налево разбрасывает признания, словно горящие головешки. Говорят, самое полное было сделано в Кале. Его копия сейчас на пути к королю.

Лаймонд глядел как-то уж слишком пристально, что немного обескураживало его брата.

— Так что показания О'Лайам-Роу не понадобятся, — заявил Фрэнсис Кроуфорд. — А где ж, кстати, теперь принц Барроу, из каких наук извлекает ядрышко?

— Он тоже направляется в Анжер. Приняли его неофициально, но довольно дружелюбно, — пояснил Ричард. — Они с Доули поселились на частной квартире, но нередко бывают при дворе. — И он рассказал историю великого противостояния.

— О Боже! — воскликнул Лаймонд. — О'Коннор одной рукой зашвырнет его из Неви прямо в Тир-Тэрнджири. А королева? Д'Обиньи, конечно, не станет пока ничего предпринимать. Он, должно быть, сидит сейчас дома и переживает — донесет на него Робин Стюарт или нет.

Лорд Калтер резко бросил:

— Думаю, уже донес.

— Он намекнул Уорвику. Но, похоже, не намерен идти дальше намека. Лучнику это ничем не поможет: его все равно ждет смерть. А в том, что касается ненаглядного его возлюбленного Джона Стюарта, король, как ты знаешь, ничему не поверит без доказательств, а возможно, и при наличии доказательств — тоже. Я вернулся для того, чтобы найти улики… В конце концов, разные люди работали на д'Обиньи, — заметил брат лорда Калтера, глядя на него ясными глазами. — У меня есть надежда выследить одного из них. Кое-кто в Дьепе нащупал для меня связь между д'Обиньи и владельцем галеаса, чуть не потопившего нас с О'Лайам-Роу. Человека того зовут Антониус Бек, и он, очевидно, немало сделал для д'Обиньи. У меня есть друг в Руане, который, похоже, считает, что легко сможет выследить мастера Бека и заставить его сознаться. И, кроме того, — добавил Лаймонд, во всем любивший обстоятельность, — есть женщина, которая знает не меньше Робина Стюарта. Я сам займусь ею.

Глаза Ричарда насмешливо блеснули.

— Слухи о новом герольде уже долетели из Лондона. Наверное, от супругов де Шемо, — злорадно заметил лорд Калтер. — Постарайся быть на высоте. И, ради Бога, не поминай Coiniud, или Однорогую корову, иначе тебя разорвут на кусочки.

Лаймонд улыбнулся и сказал:

— У меня есть кое-что для тебя: хочу, чтобы ты захватил это с собой. Ты же ведь собираешься домой, правда?

Ричард испытывал все большее удовлетворение. Он уже определил для себя, что с возвращением Фрэнсиса, который явно поправился, вахта его закончится. Он знал, что вдовствующей королеве необходимо его присутствие в Шотландии. Да и ему самому хотелось поскорее вернуться домой.

Думая уже о кораблях и вьючных лошадях, он взял протянутую Лаймондом коробочку. На крышке виднелась надпись «Кевин». Ричард вспомнил, как Маргарет Эрскин поддразнивала его: «Ирландское имя для Кроуфорда! Что говорит на этот счет Сибилла?»

А Сибилла начисто отвергла его первоначальный выбор — ни Фрэнсис, ни Гэвин ее не устраивали.

«Он ведь темнее агата, сынок. Назови его в честь родни Мариотты», — сказала она. Так его наследник стал зваться Кевин Кроуфорд. Ричард склонил голову и открыл коробочку.

Внутри на серебряном стебле шести дюймов в высоту цвела темная, как ночь, полураскрытая роза, вырезанная из черного янтаря. Их герб, голубой с серебром, помещался в основании. Лаймонд заговорил, пока Ричард продолжал разглядывать вещицу:

— Надеюсь, она тебе понравилась. Когда твоему сыну исполнится восемнадцать и ему понадобятся деньги, пришли парня ко мне; я направлю его к ювелиру по имени Голтье, который даст за эту безделушку хорошую цену.

Вечером им предстояло надолго проститься. Ричард решил, что лишней минуты не проведет во Франции. Лаймонд, сменив брата, должен был присоединиться ко двору, который направлялся в Шатобриан, чтобы встретить английское посольство. Лорд Калтер ехал на север.

Час-другой, что братьям оставалось провести вместе, они не стали тратить на разговоры о делах. Лаймонд намеревался по-своему ознаменовать этот день. Так что на постоялый двор «Маленький бог любви», никогда прежде не видевший игры в кости на предметы туалета, чуть не пришлось вызывать стражу. В общих комнатах звучали песни и стихи. А затем Лаймонд, совершенно трезвый и подозрительно беззаботный, собрал свою веселую свиту и удалился, декламируя стихи.

Голос брата еще долго звучал в ушах Ричарда Кроуфорда после того, как закончилась буйная вечеринка. Поглядев на тающие тени и туманную реку, он тихо вошел в дом и сел, держа серебряный стебелек на ладони.