Союзники и добрые товарищи. О'Лайам-Роу сардонически улыбается, и его отросшие усы золотятся на свету; Мишель Эриссон, зажатый в углу, что-то крикнул, но стражники заставили его замолчать; и еще среди сражающихся, среди вымпелов, шатров и доспехов мелькали не замечаемые никем кривая усмешка Абернаси и бесстыдный пристальный взгляд Тоша.

И, без чего обойтись было никак нельзя, сильным, хорошо поставленным голосом герольд провозгласил его непривычный титул — Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, граф де Севиньи. Больше не Хозяин Калтера, как раньше… Что ж, дело уже прошлое. Мария де Гиз тоже услышала. Он согласился принять от Генриха титул, который не принял бы от нее, и сделал это только ради брата, как догадывалась королева. Его верность, если только он обладал ею, принадлежала львам, не короне. Он не поступил бы на службу, как он заявил вежливо, но твердо, не стал бы ничьим приспешником даже ради милой Марии.

Он еще многое сказал в тот день, так же как и она. Она была слишком самоуверенной. Это правда, она полагалась только на его сноровку и силу, боясь за свое положение и за успех своей политики, не позволила ему проявить другие способности.

Тринадцать лет назад здесь, на Луаре, в Шатодене, она вышла замуж по доверенности, через представителя, за шотландского короля, и на тринадцать лет Шотландия стала ее домом. Шатоден не изменился, но, вернувшись назад, давно овдовевшая, жаждущая войск, денег, власти, чтобы установить, удержать, сохранить от посягательств трон для внука, который несомненно когда-нибудь станет править Ирландией, Шотландией и Францией, она обнаружила вдруг, что за тринадцать лет изменилась Франция.

Устремив взгляд на богатства Италии, видя, что закоренелый враг, Англия, ослабел и занят междуусобной борьбой за власть, Франция перестала проявлять нежные чувства к Ирландии, да и к самой Шотландии. Королева пришла к выводу, что, откажись она от добровольного, полного бурь изгнания и останься с дочерью, Францию бы это вполне устроило: в Эдинбурге на ее месте будет управлять француз; французы же задешево оставят гарнизоны в лучших крепостях страны, и не потребуется расточать золото и обещания, дабы купить преданность шотландской знати.

Ее братья воспротивились этому, но их влияние, хоть и огромное, все же не было безграничным. Король упрям, бывали дни, когда ни герцог, ни коннетабль, ни даже сама Диана не могли переубедить его. Что бы там ни вышло из этого, а она правильно поступила, когда втайне приняла собственные меры для охраны Марии: здесь, в ее родной стране, не было никого, кому она могла бы полностью доверять.

И очень мало верных людей в Шотландии. Эрскины — простые, честные, нетребовательные: нет надобности повторять, чем она обязана главе Тайного совета и чрезвычайному послу. Десять дней назад в церкви города Норема в Англии ее горячо любимый Томас Эрскин вместе с лордом Максвеллом, епископом Оркни и французским эмиссаром Лансаком заключили мирный договор между Шотландией и Англией с епископом Нориджа и сэром Робертом Боуэсом. По нему Англия принимала на себя обязательство отказаться от южных крепостей и права рыбной ловли на реке Туид в пределах Шотландии, признавала, что спорные земли в Западных Марках должны оставаться, как и прежде, ничейными, и соглашалась освободить без выкупа заложников, находившихся в английских тюрьмах со времен роковой битвы при Солуэй-Мосс, произошедшей почти десять лет назад. Эрскин насмешливо процитировал английскую преамбулу к договору: «Хотя Англия по праву одержанной победы могла бы законно требовать увеличения своих территорий, король согласен дружески и беспристрастно признать старые подлинные границы, а они должны быть такими же, как перед последними войнами». Так Англия впервые за четыре года съежилась.

Но в то же самое время Англия стала прибежищем новой религии и величайшим соблазном для ее собственных неустроенных дворян — для таких интриганов, как Балнейвс, давно заключенный в Руане, как Кирколди из Грейджа, находившийся, по ее сведениям, во Франции, где получал плату от англичан. Ей принадлежала преданность Дугласа, пусть на какое-то время Максвелл, хотя и обиженный, тоже был на ее стороне. Лорд-канцлер Хантли, стойкий католик, оказывал надежную поддержку, но обладал непомерным честолюбием. Правителя удалось прельстить титулом герцога и должностью во Франции для его наследника, но она знала, что Аррана нелегко будет убедить передать ей бразды правления.

Преданность графов Гленкэрна и Друмланрига не внушала доверия, к тому же оба они были недовольны своим пребыванием во Франции. Кассилиса тоже не устраивало вознаграждение, но он, как и Максвелл, Хантли и Дугласы, был слишком занят непрекращающимися домашними распрями. Ливингстон, верный опекун ее дочери, умер во Франции. Лорд Эрскин, другой ее опекун, болен. Незаконные сыновья ее мужа выросли и уже вели себя беспокойно. Если Эдуард Английский умрет, его преемницей станет Мария Тюдор, и шотландские лорды не смогут рассчитывать на благосклонность. С другой стороны, Мария Тюдор пользуется поддержкой своего кузена, императора, и Англия, возможно, окажется вынужденной порвать только что сложившиеся дружеские отношения с Францией, вновь отсекая Шотландию. А Ленноксы, католики королевской крови, потенциальные претенденты на трон, были близкими друзьями Марии Тюдор.

Таким образом Мария де Гиз осознала, что ей необходима помощь.

«Если он приедет во Францию на время моего визита, я останусь довольна, — сказала она о Лаймонде, не делая при этом вида, будто придает значение своим словам. — Через год я хочу видеть его в числе своих людей», — добавила она позже, на этот раз четко зная, что ей нужно. Но в глубине души она воспринимала его всего лишь как яркого незаурядного авантюриста. Именно так он проявлял себя перед нею от начала до конца. Только в Лондоне, после того как пришло послание от О'Лайам-Роу, он с иронией принял и блистательно сыграл роль, которая наконец-то полностью ему подошла. А потом, закончив это, вернулся к своим обязательствам.

Его обязательством было спасти Марию, и он сделал это. Каких секретов он наслушался, любовно приклоняясь к плечу Франции, она не знала, последствий благосклонности коннетабля и королевы страшилась. Какие чувства способны были пробудить в нем лесть ее братьев и возрастающее внимание со стороны короля, могла только догадываться.

Эпизод во время травли кабана она продумала и устроила, преследуя собственные цели: доказать тем, у кого возникло подозрение, что Вервассал не пользуется ее особым расположением, получить предлог умолять о милосердии, если кто-то выдаст его, дать ему возможность блеснуть на арене, что, казалось, доставляет молодому человеку удовольствие, продемонстрировать, какие почести, какое восхищение ждут его, ее фаворита, впоследствии.

А когда она прочла отвращение в его глазах, то поняла, что опять ошиблась. Ошиблась и потеряла его. Он спас Марию и сохранил едва зародившуюся дружбу Англии и Франции. Он подорвал доверие к Ленноксам и привлек внимание французского Тайного совета. Он завоевал восхищение Джорджа Дугласа, чего бы там оно ни стоило; и если бы приехал вовремя, то смог бы повлиять на Дженни Флеминг, в этом королева не сомневалась. О том, какое он имел отношение к делам О'Лайам-Роу и Ирландии, она могла лишь подозревать. Стоило ему постараться, и он смог бы обрести последователей в Шотландии, смог бы завоевать для нее преданность всех шотландцев во Франции.

Во время той странной полуденной аудиенции она ничего этого не сказала. Зато с чувством говорила обо всем, что он сделал: слегка коснулась маскарада и связанного с ним риска, принизив себя настолько, насколько это возможно для королевы и принцессы Лотарингской в силу глупого статуса и требований, налагаемых саном. И все время королева знала, что не ради нее Лаймонд хранил молчание, когда она отрекалась от него, но ради удочерившей ее страны.

Королева говорила о своих планах. Вскоре она вернется домой. Вот только сыну ее нездоровится, и еще она с тревогой ждет, какие новости маршал де Сент-Андре сообщит по поводу сделанного им предложения: женитьба английского короля на ее дочери в обмен на владения англичан во Франции.

Лаймонд знал об этом. Королеву снова поразило то, как много он знал.

— Они никогда не уступят Кале в обмен на такое туманное обещание, — сказал он. — Вам не стоит опасаться.

А затем королева попросила его остаться во Франции.

— Люди не так хороши, как вам бы хотелось, и вы покидаете людей. Корона не делает того, чего вы от нее ждете, — и вы покидаете корону. Вождь без последователей подобен падающей звезде, господин Кроуфорд; путь ее прихотлив, пламя ослепляет и сжигает дотла, но в конце концов она сама исчезает бесследно. Взять слабого человека и сделать его великим — таков ваш дар. Я вручаю вам свое дитя, чтобы вы сделали ее достойной вашей родины.

Она прибавила много больше. Его возведут в рыцарское достоинство. Его поместье в Лаймонде будет увеличено — французские архитекторы перестроят дом, сокровищницы благодарного государства будут открыты для него. В Шотландии, когда он наконец решит вернуться, он сможет воссоздать блеск и красоту Франции.

Даже ее фрейлины не присутствовали при беседе. Она оделась с тщанием, подала ему руку и позволила сесть. И именно она, привыкшая общаться с мужчинами, едва ли осознавшая свой пол, внезапно с раздражением ощутила, что Лаймонд, который сидел неподвижно и коротко, не задумываясь, отвечал, уже давно составил себе мнение о ее уме и способностях и обращался с ней соответственно — как мог бы обращаться и с подобным образом разряженной бабой, подумала она с внезапной вспышкой гнева, если бы той случилось оказаться шотландской королевой-матерью.

— Я вручаю вам свое дитя, — сказала она, а его тон, ровный и учтивый, не изменился:

— Тогда вам придется послать ее в Шотландию, так как именно там я буду.

После длительной паузы она медленно произнесла:

— Кажется, вы не поняли, что я предлагаю.

Он ответил, вставая одновременно с нею, и его глаза были ясными под гладким лбом, несущим печать молодости, которую Мария де Гиз зажала бы в кулаке, если бы только могла, и, вооруженная ею, разогнала бы стаю диких тварей: Дугласов, Стюартов, Гамильтонов, честолюбивых сыновей и царственных ублюдков, и всех тех юных, юных, юных, которые однажды накинутся на ее освободившийся трон.

Так вот во всей своей завидной молодости он встал перед ней и сказал:

— Я все понял, и я отказываюсь. Если вы хотите, чтобы я кого-то вел за собой — хорошо, я поведу. Я создам в Шотландии отряд, который сможет соперничать с лучшими воинами в мире, и мы — я и мой отряд — двенадцать месяцев пробудем в Шотландии. Если я вам понадоблюсь, пришлите… Но я могу и не прийти.

— Даже ради Марии? — спросила она.

— Даже ради Марии.

И на мгновение глаза его вспыхнули огнем, о существовании которого королева догадывалась, но ничего не знала о его природе.

— Сорок лет назад мы обладали красотой и блеском таким же, как Франция, если не большим. Они померкли при Флоддене и их нельзя приколоть сызнова, как и увядшую розу. Они должны расцвести снова в мире и безопасности. Здесь было весело, — сказал Фрэнсис Кроуфорд, — но время безрассудств прошло.

Теперь он мирно ждал, и к плечу его была приколота маленькая перчатка, а д'Обиньи наблюдал за распорядителем поединков и ждал появления бумаги; вот распорядитель зажал листок в руке и, водрузив очки, без коих, к своему великому сожалению, не мог обойтись, внимательно просмотрел и начал зачитывать.

— На мессира Жана Стюарта, шевалье, сеньора д'Обиньи, ла Верери и ле Кроте пал выбор оружия, которое будет использоваться в этом состязании, и означенное оружие, востребованное вышеупомянутым сеньором, должно быть обеспечено полностью под страхом отмены поединка. — Облизав пересохшие губы, он принялся оглашать список оружия, из которого лорд д'Обиньи пожелал выбрать.

Хитроумный Дуглас не ошибся в своем предположении. Таким коварным приемом иногда пользовались ради забавы, иногда побившись об заклад, но по сути своей он был грубым и недопустимым. Оскорбленная сторона имела право заставить противника обеспечить обычный набор оружия, каким дворяне пользуются в поединках. Но было у нее право, если только оная сторона пожелала бы им воспользоваться, четко обозначить каждый меч, каждую шпагу, каждую деталь доспехов и каждую лошадь, из которых он желал бы выбирать.

Стюарт д'Обиньи так и поступил. По мере того как распорядитель зачитывал, смакуя каждую фразу, в ответ ему с зашевелившихся трибун раздались первые восклицания и взрывы хохота.

— Следующий пункт. Лошадь. Пара турецких кобыл в сбруе, с подрезанными ушами и хвостами, снабженных военными седлами; пара верховых лошадей в доспехах и пара низкорослых испанских лошадок с кожаными седлами и подрезанными хвостами. Два осла в бархатных попонах и уздечках с медным набором.

Следующий пункт. Два протазана с золотыми насечками. Две алебарды с шелковыми кисточками, два копья. Два итальянских пистолета новой конструкции. Две ручные аркебузы, две абордажные сабли, два кинжала обоюдоострых с изображением святого Губерта на рукоятках и два отточенных с одной стороны с заостренным концом. Две рапиры и две крепкие швейцарские шпаги с гладким эфесом, обоюдоострые.

Следующий пункт. Два костюма из гофрированной кожи с кольчугами поверх них, пара гравированных лат с золотыми и серебряными насечками; два наруча из миланской стали и два из немецкой. Два таких же панциря. Два круглых щита, украшенных серебром, с кожаными ремнями, и два стальных. Две пары латных рукавиц. Два шлема с плюмажем и…

Задолго до того, как закончился список, смех замер. Насмешка казалась не слишком умной, к тому же все рассчитывали посмотреть поединок. При полном молчании распорядитель закончил читать и сложил бумагу. Глаза д'Обиньи, большие, светящиеся жизнью, обратились к Лаймонду, а затем, высоко вскинув голову, улыбаясь, его милость повернулся к королю. Зазвучали трубы.

— Вы готовы предоставить это снаряжение, господин граф? — спросил Лаймонда распорядитель.

— Да, — ответил Фрэнсис Кроуфорд ясно и непринужденно, счастливый, словно жених, берущий за себя принцессу, и установилась такая тишина, что по всем павильонам был слышен треск горящих факелов. Затем из-за барьера стали по двое выходить слуги его небольшой свиты в своих великолепных одеждах, которые, как все вдруг припомнили, были на королевских пажах день или два назад, и им помогали другие слуги. По двое они подходили к столу, покрытому золотой тканью, и клали на него самое дорогое в Европе оружие.

Гамбер изготовил гравированные доспехи, которые Генрих носил в Блуа, позолоченные кирасы были украшены львами, шлемы — бараньими рогами и страусовыми перьями, что крепились бриллиантовыми пряжками. Каждая шпага имела ножны: рубины на бархате, жемчуг на шелке. Пистолеты покоились в кожаных футлярах, аркебузы с ручками в золотых насечках лежали рядом с грудой пуль. Привели лошадей, шарахающихся друг от друга и от внезапно притихшей толпы; их попоны блестели золотом, седла были вощеные.

Члены английского посольства приподнялись, издавая возгласы изумления и восхищения. Французы вокруг короля благоразумно молчали, так как каждый придворный узнал доспехи, лошадей и оружие Генриха, французского короля.

Это был самый большой провал, какой когда-либо выпадал на долю Джона Стюарта д'Обиньи и выпадет когда-либо еще до тех пор, пока он не закончит дни во мраке безвестности посла — незаметной, бесславной службы вдали от двора. И опала была провозглашена публично, словно официальное объявление всем присутствующим здесь французским придворным. Смерть была бы к лорду д'Обиньи более милосердной.

Он стоял, не сводя глаз с короля, только бегло скользнув взглядом по поблескивающему на столе оружию и совсем не глядя на Лаймонда. Затем сказал чуть визгливо:

— Я удовлетворен.

Распорядитель тщетно всматривался в лица короля, коннетабля и самого ответчика, ища хоть каких-нибудь указаний, и наконец с отчаянием спросил:

— Тогда сообщите, каков ваш выбор?

Д'Обиньи был капитаном копейщиков и пытался сохранить остатки гордости. Не обращая внимания на распорядителя, он повернул свое красивое лицо к трибунам, и взгляд, минуя золотую ткань с тиснеными лилиями, устремился к королевскому гербу, тому же самому, какой он когда-то носил на груди и спине. Лорд д'Обиньи, глядя на короля, заявил:

— Я не стану делать выбор. Я прощаю нанесенное мне оскорбление и забираю назад свой вызов.

Лицо Генриха оставалось невозмутимым.

— Пожалуйста, не разочаровывайте нас, — произнес он. — Мы и наши друзья надеялись увидеть хороший бой.

— Вы его увидели, — сказал Джон Стюарт сдавленным голосом и получил от короля соизволение уйти.

Он пошел твердым шагом в окружении своей свиты, с высоко поднятым знаменем, и блистательная процессия, проходя по непотревоженному песку, не встречала на своем пути ни приветствий, ни свиста, пока наконец не потускнела и не растворилась в ночной темноте. Падение придворного фаворита происходит под тихую музыку.

На поле вышел видам: положив руку Лаймонду на плечо и нежно поглаживая его, он пригласил шотландца сразиться; представители английской делегации заерзали на своих сиденьях, стараясь не встречаться друг с другом взглядами. Нортхэмптон снова улыбался.

Они сражались на низкорослых испанских лошадях, исключительно ради публики, и за схваткой приятно было наблюдать. Видам, который не привык ухаживать за кем-либо с кинжалом в руке, все время говорил.

Фрэнсис Кроуфорд сражался искусно, хотя и чисто машинально, ибо мысли его были далеко — и победил. Его целовали, поздравляли, увенчали венком, но в конце концов, все еще поглощенный своими мыслями, он направился мимо обитых тканью бортов туда, где сидел шотландский двор. Придерживая свою маленькую лошадку, он отстегнул залог. Затем поднял голову и взглянул на детское личико: пламя факела позолотило его волосы, высветило высокий лоб, четкие, благородные черты.

Мария вскочила и снова сердито села; прядь рыжих волос свесилась за край борта.

— Но вы не дрались с господином д'Обиньи!

— Нет… Дрался король, — сказал Фрэнсис Кроуфорд.

Ее глаза широко раскрылись.

— Я не видела!

— Он дрался не так, как обычно. Но я сразился с другим кавалером, вы же знаете. Этого недостаточно?

— С господином видамом? — В голосе прозвучало пренебрежение собственности. — Он приносит мне кошек!

— О, неужели? — с интересом спросил Лаймонд. — Это единственное, чего он пока не приносил мне. Как все сложно. Ну, раз он не подходит, боюсь, мне придется оставить у себя перчатку до тех пор, пока не подвернется кто-нибудь подходящий. Как вам такая мысль?

— О, конечно, превосходно. Сохраните ее, господин Кроуфорд. На случай, если встретится кто-нибудь по-настоящему опасный. Как та ирландка, что желала мне зла.

— Нет. Мы оба ошиблись. Та леди — наш друг. — И Лаймонд, безусловно почувствовав обострившийся интерес вдовствующей королевы, переменил тему. — Я должен идти, ваше величество. Ходят слухи, что О'Лайам-Роу собирается показать двору, как играть в ирландский травяной хоккей, и там понадобятся несколько трезвых мужчин, врач и священник. Но если я возьму вашу перчатку, то и мне следует оставить вам что-нибудь на память.

И, приподнявшись на стременах, он положил что-то в протянутую ладошку маленькой королевы.

То был огромный бриллиант. Вдовствующая королева выхватила его у дочери.

— Ma mie, нет! Господин Кроуфорд, она не может принять этого. Это уж слишком.

— Он принадлежит королю, — весело возразил Лаймонд. — Насколько я понял, король не ждет, что я верну его вместе с прочей утварью.

Из-под его латной рукавицы показался кончик повязки. Мария де Гиз поняла его слишком хорошо. Никаких обязанностей, никаких обязательств, никакой ответственности — только перед самим собой. И все же… Он оставил у себя перчатку.

— Загадайте загадку, — попросила королева.

Лошадь начала проявлять нетерпение — она уже застоялась.

— Мы здесь не одни, — сказал он. — Ваш покорный слуга, миледи.

И, улыбаясь, натянул поводья.

— Тогда спойте песенку, — настаивала девочка. Этот человек принадлежал ей. Он завоевал ее залог, и все должны видеть, как приятно им быть вместе. Но он только снова улыбнулся, поклонился и двинулся с места: волна аплодисментов покатилась по трибунам, конюхи сомкнулись за его спиной, а над головой его высоко развевалось знамя.

Мария, слегка раздосадованная, задумчиво смотрела ему вслед, затем стала напевать тихо, еле слышно, сквозь шум и неразбериху, царившие вокруг, — как с благодарностью отметила Маргарет Эрскин.

Потом она запела громче, исполняя обе партии сама, прекрасно подражая знаменитому голосу, голосу, который долгую зиму пел для короля Франции и его придворных и играл с королевами.

Примечания