Глава тринадцатая. ХОРОШАЯ ПОГОДА ПРИ ПЛОХОЙ ИГРЕ

До Фуншала на Мадейре мы добирались целых десять дней, хотя от Плимута до него немногим более тысячи двухсот миль. Ветер, в основном благоприятный, дул слабо, прерывисто и норовил вообще стихнуть. Северо-восточный бриз сменился на ветра западных румбов, так что приходилось почти постоянно лавировать, меняя галсы, а у «Золотой Надежды» на этот счет имелись свои капризы. Правда, она довольно уверенно держалась на курсе, но ее носовые обводы были настолько далеки от классических форм, что при свежем ветре она постоянно задирала корму и глубоко зарывалась носом в волну. К тому же она не ходила круче четырех румбов к ветру, и ее сильно сносило в дрейф. Майкл давно раскусил эти ее особенности и умел выжимать из нее такую скорость при небольшом количестве парусов, о которой любой другой даже при полной парусности не в состоянии был бы и помышлять.

При хорошей погоде баркентина ходко шла на юг, чуть накренившись на левый борт, сверкая надраенной медяшкой и чисто вымытой тиковой палубой. Ветер мелодично звенел в натянутых шкотах и винтах, словно играя на струнах Эоловой арфы, басовито гудел в тугих полотнищах парусов; связки канатов и тросов на колках мерно раскачивались в такт медленным кивкам судна. Порою внезапно налетавший шквал еще круче накренял баркентину, и тогда в подветренных шпигатах закипала белоснежная морская пена, словно вылетая из только что откупоренной бутылки игристого вина. Но потом ветер стихал, и мы снова лениво и бесшумно скользили по спокойной глади моря, едва удерживая ход, необходимый для управления судном. Тогда мы пристально вглядывались в покрытое легкими облачками небо, пытаясь отыскать в нем приметы долгожданного ветра, который мучительно долго играл с нами в прятки, но в конце концов, словно сжалившись, опять подхватывал на свои легкие крылья нашу «Золотую Надежду».

Все это время я посвятил упражнениям в морской практике, почерпнув многое у Черного Майкла. Он был прирожденным моряком. Изучи он теорию кораблевождения, и на свете не было бы лучшего капитана. Но его нетренированный мозг отказывался постигать такие загадки, как среднее солнечное и истинное время и их уравнения, поправочный лунный коэффициент и двойные высоты, наклонения магнитной стрелки и креновая девиация, эклиптические координаты и вычисления угловых погрешностей. Практическую сторону своего дела он знал назубок, а вот математика была для него тем же, что китайская грамота для уличного мальчишки.

— Цифры совсем не держатся у меня в башке, они там точно вода в решете, — сказал он мне однажды, с завистью наблюдая, как я измеряю секстантом полуденную высоту солнца над горизонтом. — Или как монеты в кошельке. И ничем тут не поможешь, потому что я уже пытался много раз. Понимаете ли, в Карибском море, где я знаю каждое течение, каждую отмель, все штучки ветра и волн, там я могу вести судно по одному запаху придонного ила на лоте, как слепой наощупь находит дорогу до собственного дома. Но пустите меня в открытый океан, и я окажусь беспомощным, словно новорожденный младенец, пока не увижу берега, хотя и умею вычислить скорость судна и поправку на боковой дрейф. С вами — другое дело, сэр, поскольку вы по своей природе настоящий ученый!

Мне нравился этот человек. Простой, бесхитростный, подлинный дикарь, следующий минутному влечению и отбрасывающий в сторону всякие рассуждения, пока не добьется желаемого, удовлетворяющий свои примитивные инстинкты при помощи грубой силы. Это был великолепный образчик настоящего мужчины, с орлиным носом на потемневшем от загара лице, с шеей, могучей и мускулистой, как и все его тело, безжалостный, жестокий и тем не менее, в чем я был глубоко убежден, верный до конца тому, кто сумел добиться его расположения. Он благоговейно относился к моему умению определять нашу точку на карте, безошибочно предсказывать, когда при таком-то ветре на горизонте появится земля, и угадывать название этой земли. Впрочем, Джекобс тоже умел это делать, и Майкл изо всех сил старался дополнить мои теоретические знания своими навыками в судовождении, в чем он имел явное преимущество.

О его отношении ко мне как к человеку я мог только догадываться, но мне во что бы то ни стало необходимо было добиться его повиновения. Чрезвычайно рискованно отправляться на поиски скрытого сокровища, имея на борту дюжину отчаянных сорвиголов, чья прежняя жизнь целиком состояла из поисков легкой наживы и бесшабашного проматывания награбленных богатств. Но Черный Майкл и его люди — для которых он являлся непререкаемым авторитетом — умели и подчиняться. Таков был обычай буканьеров: беспрекословно выполнять приказы при весьма либеральном отношении к дисциплине. И этим обычаем следовало воспользоваться так, чтобы он служил нашим целям.

Тут я, конечно, не мог рассчитывать на Фрэнка Маддена с его мальчишечьими фантазиями; к тому же у меня начали возникать сомнения относительно сэра Ричарда. Стоянку у Мадейры мы сделали по его настоятельному требованию, хотя и не испытывали недостатка в пресной воде. Мы действительно должны были наполнить здесь бочонки, но только не водой, а местным вином.

Я давно замечал склонность сэра Ричарда к крепким напиткам; она проявлялась как в его внешности — в синеватых прожилках вен на его слегка одутловатом, покрытом нездоровым румянцем лице, — так и в его привычках. С тех пор как мы вышли в море и у него оказалось больше времени для досуга — поскольку его не интересовало ни управление судном, ни руководство командой, чем, по его мнению, должны были заниматься мы с капитаном Джекобсом, — он частенько уединялся после обеда с бутылкой вина и постоянно распространял вокруг себя хмельные запахи.

Однажды вечером нетвердая походка сэра Ричарда и его склонность к развязным речам выдали, что он выпил больше, чем того допускал здравый смысл. Юный Мадден с нескрываемым презрением посмотрел на него и затем, когда сэр Ричард спустился вниз, с усмешкой обернулся ко мне.

— Мой дядюшка-хранитель напился до чертиков, — сказал он.

— Ну не думаю, чтобы так уж сильно!

— Чем дольше продлится наше путешествие, тем лучше ты научишься распознавать его состояние, — пожал плечами хромой мальчик, причем горб на его спине печально выпятился, как у нахохлившегося воробья.

В те дни многие джентльмены пили весьма изрядно. Коллекционировать редкие вина и хвастать ими перед друзьями считалось признаком аристократизма. Я далеко не святоша и, надеюсь, не педант, но я никогда не считал, что вторая бутылка стоит головной боли на следующее утро, и всегда предпочитал трезвость мукам похмелья, — хотя бывали случаи, да и сейчас еще наблюдаются, когда я доказываю незыблемость этого моего правила с помощью исключений из него.

Сэр Ричард выше всего превозносил вина Мадейры. Несравненная мадера, изготавливаемая из смеси черного и белого винограда, Тинта и Вердельо, Буал, Серчиал и Мальмсей, — нет, он и слушать не хотел о том, чтобы уходить отсюда, не имея в трюме бочонка-другого каждого из этих сортов. Не в моем положении было слишком настойчиво указывать ему на недопустимость задержки. Но кто я такой? Всего лишь служащий на жалованье; но тем более странным казалось то, что и юный Мадден тоже почему-то не выражал протеста против такой потери времени.

С тех пор как я нашел в нактоузе обломок ножа, признаков предательства или заговора на борту не наблюдалось. Раскол между людьми Черного Майкла и остальной командой увеличивался, и Джекобс начал проявлять склонность становиться на сторону своих в разных мелких ссорах и стычках. К тому же, как мне казалось, он избегал ставить дополнительные паруса, когда погода это позволяла, хоть и отлично знал, что мы торопимся как можно скорее достичь цели нашего путешествия; впрочем, вопрос этот касался практических сторон судовождения, и тут я был бессилен что-либо возразить. Во время моих собственных вахт я старался поставить столько парусов, сколько выдерживали мачты, но, как только Джекобс появлялся на палубе, верхние паруса тут же убирались, а на остальных брались рифы. Все это вызывало трения, и вскоре, я не сомневался, должны были посыпаться искры…

Итак, на рассвете десятого дня, осматривая горизонт в подзорную трубу, я увидел слева по носу маленькое лиловое облачко, поднявшееся над водой. Облачко висело неподвижно, и вскоре мне удалось распознать в нем туманные пики далекого острова. Это была Мадейра.

Мы встали на якорь на Фуншальском рейде в двухстах саженях от берега у южной стороны острова. Над нами нависала высокая, поросшая густой зеленью гора Торринхас, от подножья которой до самой бухты разбегались, утопая в тенистой листве, белые домики Фуншала. Сэр Ричард приготовился не медля ни секунды отправиться на берег. У него были письма к некоторым виноторговцам, с которыми он намеревался заключить сделки по продаже вина. Фрэнк Мадден собрался ехать вместе с ним, горя желанием впервые посмотреть на чужую страну. Я тоже не прочь был повидать кое-что на этом чудесном гористом острове и собирался последовать за ними немного позже, после того, как закончу необходимые приготовления по приемке на борт закупленной провизии и вина.

Казалось странным, что именно мне, имеющему самый маленький процент в доходах от всего предприятия, приходится настойчивей всех выступать против всяческих задержек и проволочек. Золотой блеск, который я наблюдал в глазах сэра Ричарда, когда мы в первый раз услыхали о сокровищах, изменил мало-помалу свой оттенок, превратившись в янтарные блики, усиливающиеся при соседстве с бокалом вина. Хромого же мальчика сильнее всего привлекали новые впечатления и открытия, оттеснившие на второй план более далекие перспективы.

Что касается капитана Джекобса, то для него, как он заявил, Фуншал не представлял собой ничего нового и ему там нечего было делать.

«Золотая Надежда» имела приподнятый квартердек, доходивший до грот-мачты. Сразу за штурвалом располагалась кормовая надстройка, разделенная на четыре каюты. Первая, главная, служила кают-компанией и освещалась с трех сторон двумя окнами по правому и левому бортам и еще двумя, выходящими на палубу по бокам от входной двери. В задней, четвертой, стене кают-компании находились три двери, которые вели в кормовые каюты. Среднюю, самую большую, занимал сэр Ричард с племянником, левую, поменьше, я и такую же справа — капитан Джекобс. Каждая каюта имела по одному окну, зарешеченному прочной дубовой рамой со свинцовыми стеклами. Под квартердеком мы устроили крюйт-камеру, где хранился запас пороха и пуль. Холодное оружие было развешано на стенах и лежало на полках в кают-компании, а огнестрельное находилось в каюте сэра Ричарда.

Немедленно после прибытия «Золотую Надежду» окружила целая флотилия туземных лодок, доверху нагруженных тропическими фруктами, апельсинами, лимонами, манго, фигами, бананами, ананасами и связками сахарного тростника. Пестрота и краски всего этого изобилия радовали глаз, а одуряющие экзотические ароматы непривычно дразнили обоняние. Матросы охотно покупали предлагаемый товар, оживленно переговариваясь с португальскими лодочниками. Увольнение на берег было запрещено из опасения в очередной раз лишиться части команды, да к тому же ожидалось, что стоянка здесь продлится недолго. Я стоял у фальшборта, с интересом наблюдая за орущими, жестикулирующими, хохочущими белозубыми торговцами, когда ко мне подошел Черный Майкл.

— На два слова, мистер Пенрит, — сказал он. — По секрету…

Неожиданно он шагнул в сторону и резко приказал проходившему мимо матросу убрать распустившийся конец троса. Я обернулся и увидел за собой капитана Джекобса, который неслышно приблизился сзади своей мягкой кошачьей походкой. На нем был парадный камзол, парик и широкополая шляпа.

— Я еду на берег, мистер Пенрит, — заявил он. — Вернусь после полуденной вахты. Сомневаюсь, чтобы наш груз прибыл раньше. Мы снимаемся с якоря с вечерним приливом, за час до захода солнца. Прикажите подать шлюпку!

Я выполнил его распоряжение, и он отбыл.

Когда шлюпка отошла на приличное расстояние, я предложил Майклу зайти ко мне в каюту. Указав на кресло, я достал бутылку и пару стаканов. Он медленно выцедил грог и наклонился вперед, скрестив на столе обнаженные до локтей могучие руки, заросшие густой черной шерстью.

— Вот что, мистер Пенрит, — сказал он. — Я не мастер говорить красивые речи. Мои слова простые и грубые, как и я сам, поэтому не подумайте, будто я хочу вас обидеть или лезу не в свои дела…

— Выкладывайте, — предложил я.

— Мне не известна цель нашего путешествия, да меня это и не касается. Но по судну ходят слухи, и люди строят разные догадки. Я не верю сказкам и доверяю только собственным глазам. Этот поющий бездельник, Пайк, что зовет себя Запевалой Сэмом и любит похваляться своими подвигами, все уши прожужжал команде о прелестях пиратской жизни и ходит гоголем под собственное кукареканье. Я повидал кое-что в жизни, да и сам, порой, творил такое, от чего гнилая душонка Пайка затряслась бы, как осиновый лист. Вот эти руки, — он сжал кулаки так, что мышцы вздулись у него под рубахой, — по локоть в крови, пролитою мной в жестоких схватках. Но это все в прошлом. Я и те, кто со мной, — свободные люди, получившие помилование от короля. А остальная команда — дрянь, подонки с мышиным сердцем, способные лишь драить палубу. Они слушают Пайка, развесив уши, как ребенок слушает волшебные сказки. Нанимал их сэр Ричард, но за порядком должен следить капитан…

— Продолжайте, — сказал я, снова наполняя его стакан.

— Судно набито оружием и боеприпасами, как военный корабль… или, может быть, приватир?42 — он бросил на меня испытующий взгляд. — Не зря же вы заставляете нас проводить боевые учения. Если это означает в недалеком будущем большую драку, то тем лучше. А пока что на борту творится чертовщина другого сорта…

— Почему бы вам не сказать об этом сэру Ричарду? — спросил я.

— Пришло время, когда нужно высказать все, мистер Пенрит. Я сам люблю, когда крепкая выпивка щекочет глотку. Порой она мне даже необходима, потому что подстегивает как хлыст скаковую лошадь. Но она затуманивает мозги. Она хороша для тех, кто выполняет приказы, а не для тех, кто их отдает. Бутылка — плохой советчик. Никому еще не удавалось подружиться с ней и сохранить ясную голову…

— Довольно. Я не хочу больше слушать подобные речи! — строго прервал я его.

Он покосился на меня с добродушной терпимостью, как старый пес на молодого задиристого щенка.

— Вы правы, сэр. Сказанного достаточно. У вас есть свои глаза. Только кто-то должен же быть начальником, а капитан Джекобс — плут и негодяй!

Майкл вынул из кармана складной нож в роговой оправе и раскрыл его.

— Где у вас тот кусочек железа, который вы нашли в нактоузе? Провалиться мне, если он не подойдет к этому лезвию!

Примерки не потребовалось: и без того было очевидно, что кончик отломан от ножа, лежащего передо мной.

— Где вы его взяли? — спросил я.

Он хитро подмигнул мне:

— Плох тот вор, кто не может обчистить карманы своего ближнего! Джекобсу следовало бы выбросить его за борт. А теперь, полагаю, потеря ножа немало его тревожит!

— Вы взяли его у самого капитана Джекобса?

— Ну да! Конечно, слово простого матроса ничего не стоит против слова капитана, но факт есть факт! И это еще не все. Я знаком с Фуншальским побережьем, как и с сотней других портов. В последний раз мне пришлось побывать здесь пять лет тому назад. В ту пору я был зеленым сосунком. Я сбривал бороду, чтобы сойти на берег и прижаться к гладким щечкам своей Молли, не подозревая, что она, вопреки всем своим жалобам и сетованиям, предпочитает жесткую колючую щетину. Сегодня утром я видел человека, которого знал в те времена и который мог бы узнать и меня, если бы не борода…