ДЖ.П.ДОНЛИВИ
      Самый сумрачный сезон Сэмюэла С.
      
      Он жил на серой тенистой улице в Вене, на втором этаже, за четырьмя заляпанными грязью, вечно закрытыми окнами. Он лениво пробуждался по утрам и, шлепая босыми ногами, плелся по коридору в затхлую сырость ванной. Иногда задерживался, чтобы поглядеть на тонкую цепочку красных муравьев, исчезающую под плинтусом. Он достиг того возраста, когда тело начинает жить независимо, а душа изо всех сил старается вернуть утраченную власть.
      Он усердно заботился о своем здоровье: не ел жареного и никогда не позволял религии покушаться на его аппетит и чувство юмора. Впереди была еще целая жизнь в этом странном городе-форпосте, куда просачивались лишь отголоски цивилизованного мира, и нужно было настроить ухо, чтобы уловить их. Пять лет назад он решил взять себя в руки, и вот теперь, много тысяч долларов спустя, он все еще регулярно ходил дважды в неделю, как на работу, к маленькому круглому доктору, который, склонив голову набок, сидел в полумраке и спокойно выслушивал его, лишь изредка посмеиваясь. Наконец он сделал одно открытие. Когда стоишь на месте - старишься быстрее.
      Сэмюэл С. нашел для себя подходящий ритм жизни и постоянную струйку дохода: реализовывал скромные планы, которые могли обеспечить его если и не на всю жизнь, то хотя бы на полтора месяца вперед. Он заделался специалистом по американскому гостеприимству и набрал трех клиенток - эксцентричных представительниц венского старого света, которые во что бы то ни стало хотели угнаться за новым. Однако во время их второго интимного заседания с кукурузными лепешками и пародией на чаепитие у президента Гарварда вдруг разом пришел конец его радушию и временной профессии - он закинул ногу на ногу и сбил при этом поднос с мейсенским фарфором. На платьях двух из его клиенток выступили подозрительные пятна. Третья клиентка довершила скандальный разгром его званого вечера и собственных дружеских отношений: она упала со стула и, корчась от смеха, стала кататься по полу. Эта особа, вдовствующая графиня, явилась и на третий урок: как зажечь спичку о подошву ботинка. Она сочла это роскошным трюком, но Сэмюэл С. подозревал, что в душе она смеялась над ним, хотя так же внимательно, как и его психиатр, только с большим изяществом напрягая ухо, выслушивала его мысли и разражалась смехом, когда назревал поцелуй.
      Графиня, светловолосая, гибкая и сухощавая, считала чудовищным, что такой утонченный, остроумный и эрудированный человек, как Сэмюэл С., вынужден пропадать ни за грош в этом мире. В таких случаях Сэмюэл С. повторял:
      - Ах, Графиня, главное, что вы меня цените.
      - Ах, это так, герр С., и я польщена, что вы так считаете.
      Итак, Сэмюэл С. скользил, как на лыжах, вниз по духовным склонам, приближаясь к майским почкам и европейскому лету. Время от времени увязая концом своей лыжной палки в глубокой депрессии. Но все же он продолжал посещать Оперу, вечера Моцарта и Верди: Графиня брала его под руку, они медленно поднимались в фойе, и в мерцающем свете канделябров она рассказывала ему, кто есть кто на самом деле и кто кем себя воображает. Дважды, когда он провожал ее домой, возникало некоторое напряжение. Раз она сказала ему:
      - Между нами семь лет разницы, герр С., - я ведь не скрываю своего возраста, хотя, может быть, и стоило бы, раз внешность позволяет, - и ушла.
      Он остался стоять на темной, благоухающей сандаловым деревом лестничной площадке - дверь медленно закрылась перед его носом. Во второй раз она пригласила его:
      - Входите, входите.
      Она поставила пластинку с реквиемом Форе, налила ему Viertel шампанского в высокий бокал, и Сэмюэл С. подумал: "Вот оно, пошло. Я сорвал шелуху условностей и скоро окажусь в ее спальне". Но она вдруг громко и отчетливо сказала:
      - Наша беда, герр С., заключается в том, что мы живем в каком-то придуманном мире. Ведь никого не волнует, что мы ходим в Оперу, и нет никакого прока в том, что мы - сливки этого захолустья, которое когда-то было городом. - И блеснула бледной улыбкой: - Ах, герр С., было бы так мило, если бы вернулись дни моей юности - мы могли бы проводить время где-нибудь на берегу реки, зная, что впереди еще целая жизнь.
      Сэмюэл С. решил оставить эти странные рассуждения для герра Доктора и напрямую спросил его:
      - Герр Доктор, вам не кажется, что Графиня водит меня за нос. Ведь ей же тоже должно хотеться.
      Герр Доктор слегка почесал под глазом аккуратным пальцем и протянул свою дежурную фразу:
      - Продолжайте, пожалуйста. - Холодный ответ во время не менее холодной австрийской зимы: крыши неделями были одеты в белое, днем тепло труб растапливало снег, а за ночь намерзала ледяная корка, по утрам блестевшая на солнце.
      А потом, правда известив загодя, деньги у него кончились. И Сэмюэл С. тихо пошел ко дну. С лыжами, палками и всем остальным. Все глубже и глубже. Именно в тот момент, когда листики уже высовывали нос из набухших почек, - в самой середине апреля.
      Ему приходилось заводить какие-то глупые знакомства ради очередной горсти монет. До тех пор, пока холод не подобрался под коленки и он уже еле таскал ноги. Однажды днем, в конце мая, на трех улочках, расходившихся лучами от крохотной пустынной площади, ему явились три призрака. Первый сказал: "Я - бедность, я приношу муки одиночества", второй промолчал и лишь загадочно выпустил ветры, и, наконец, последний призрак, студентка из Радклифа, сказала, что хотя она еще и носит коротенькие красно-синие полосатые носочки, но заведение это уже окончила. Сэмюэл С. остановился, его охватила дрожь. Он с трудом добрался до ближайшего почтового отделения, взял чистый бланк и отчаянно возопил к богатым друзьям из Амстердама, чтобы они выслали денег, кругленькую сумму, - поддержать его на плаву, потому что он тонет, тонет, тонет...
      И Сэмюэл С. утонул. Деньги прибыли. Но к тому времени он уже задолжал за квартиру - явилась полиция и отобрала у него паспорт. В день, когда он хлопнул пачкой банкнот перед наморщенным носом хозяина и забрал свой паспорт, его выселили. Он стоял на улице в ожидании такси, его бывший хозяин, облегченно крестясь, запирал за ним дверь. На Южном вокзале он сдал свое имущество, готовое ехать вместе с ним на юг - в Венецию, Триест или Стамбул, куда угодно, - и позвонил Графине. Но она сказала:
      - Не уезжайте, перезвоните мне минут через десять. Одна моя приятельница, тоже вдова, нуждается в деньгах - у нее пустуют три комнаты.
      Через двадцать минут у него была новая хозяйка. Он явился к ней прямо с вокзала. Вдова, аристократка, длинный нос, давно уже не живет в лучшей части города. Он поклонился, она улыбнулась. У нее были волосы, грудь, ноги - все как полагается. Так что они прекрасно устроили друг друга как хозяйка и жилец. Тогда же начался краткий период конных свиданий с Графиней: прогулки верхом в Пратере. Как-то раз она остановила свою лошадь под деревом - ее белокурые волосы развевались на ветру - и сказала:
      - Герр С., у вас есть одна поразительная черта: вы никогда не кичитесь своими манерами.
      На три недели и два дня он получил короткую передышку и стал постепенно вытаскивать себя из глубоководной зоны. Каждый день он проходил быстрым шагом по кафельным плитам лестничной площадки - желтый шейный платок, шпоры звенят, сапоги начищены до блеска, - пощелкивая ивовым прутиком по ноге. В парке, в тени ветвей они скакали легким галопом. Вдыхая густой зеленый аромат деревьев. И тут бац! На четвертой неделе Графиня вдруг круто осадила лошадь под тем же так полюбившимся ей деревом и прервала на полуслове его радостный щебет, всадив короткий удар под дых.
      - Герр С., вы блестяще ездите верхом. Но мне кажется, что хорошего понемногу, правда.
      Возвращаясь домой, в свои апартаменты, Сэмюэл С. старался сохранять невозмутимый вид. Плюхнулся в пыльное кресло, скрестил ноги. Так. Он замучил свою лошадь - рвал ей поводьями губы. Графиня хотела уничтожить его - именно таким способом женщины мстили ему, когда он обходил их в кулинарном искусстве, светской беседе, верховой езде: крыть им уже было нечем. Теперь придется отправить в нафталин принадлежности для верховой езды, а вместе с ними и курсы по американскому гостеприимству, фонетике, классической живописи, семантике и желание продолжать борьбу. Послышались крадущиеся шаги. Его хозяйка - ухом к двери. Он осторожно приподнялся с кресла и тоже припал к двери ухом, а потом глазом - к замочной скважине. Глаз к глазу, и только, но этого оказалось достаточно, чтобы несколько недель спустя в 10.30 утра она решилась постучать.
      - Герр С.
      - Was ist.
      - Герр С., может, вы простите меня сегодня утром.
      - Я простил вас еще вчера утром.
      - И все-таки, простите меня сегодня утром.
      Эти маневры были прелюдией к их коротеньким встречам, которые завершились неистовой гонкой вокруг обеденного стола. Она была в хорошей форме и неуловима. Наконец, когда он уже был на грани апоплексического удара, разгоряченная и запыхавшаяся, она согласилась на компромисс.
      - Герр С., я буду стоять с этой стороны стола при условии, что вы останетесь с той стороны.
      Сэм С. остановился. Она прищурилась и улыбнулась. Двумя передними вставными зубами. Они стояли друг против друга, голые по пояс (она сверху, он - снизу), и как бы между прочим вели нелепый разговор через объедки на столе. Внизу, на улице, по забрызганным гравием рельсам проскрежетали стальные колеса трамвая, в окнах задребезжали двойные стекла. Вся эта канитель тянулась, пока он не придумал ей прозвище. И сказал через стол:
      - Гневная Агнесса.
      - Герр Сэм, не называйте меня так.
      - Скажите, почему у нас не может быть нормальных сексуальных отношений.
      - Вы меня пугаете, герр С.
      - Надо же. Я ее пугаю. Да это вы меня пугаете, Агнесса. Но если именно это послано мне Господом Богом для восстановления сил, я не стану противиться и просить о замене.
      Хозяйке всегда требовалось время, чтобы переварить его реплики. Растянув губы в улыбку, она пыталась заглянуть в темное нутро этого получеловека, полуживотного плюс на две трети джентльмена (сумма не поддавалась вычислению), который, распустив брюхо, стоял с противоположной стороны стола из красного дерева. В ее голосе послышалось теплое дружелюбие - она уже начала втираться в его жизнь.
      - Герр Сэм, вы слишком много размышляете.
      - В настоящий момент я размышляю о том, почему вы не ложитесь со мной в поcтель. В вашем возрасте это уже отклонение.
      - Герр Сэм, а чем вы занимаетесь, когда по три дня не выходите из своих комнат.
      - Я думаю.
      - О чем же вы думаете.
      - А как вы думаете.
      - Думаю, что это у вас заскоки.
      - Продолжайте, пожалуйста, Гневная Агнесса.
      - Почему вы живете в Вене.
      - Чтобы, когда придет время покончить с собой, я бы мог без зазрения совести завещать жителям Вены прибрать мои останки.
      - Как вам не стыдно.
      - Но это сделает им честь на века. Венцы ведь не то что швейцарцы.
      - Хоть я и не имею привычки говорить Gesundheit, но для вас сделаю исключение: Gesundheit, герр С., это вы верно подметили, что мы - не швейцарцы.
      Эти взаимные выпады отвлекали от неурядиц в собственном внутреннем хозяйстве. И от странных пульсаций где-то в паху, которые по ночам уносили в мир грез, таких же безнадежных, как и попытки ухватить Агнессу за зад, который заносило на поворотах во время гонок вокруг стола. А потом - минуты, полные отчаяния. Остался ни с чем - она ускользнула на свою половину. Он сидел, сложив веснушчатые руки; перед глазами стоял великолепный десерт. Откуда-то из-за горизонта долетал шепот: "Эй. Когда же ты наконец исцелишься, исцелишься, исцелишься". Тогда медленно к окну послушать протяжный и печальный звон колокола собора Св. Стефана и посмотреть, пробилось ли солнце. Почему-то очень захотелось отплыть в старость на океанском лайнере, забитом золотыми слитками.
      Сэмюэл С. всегда носил пиджак. Идеальный узел галстука, белый воротничок, рубашка в тонкую полоску. Он плотно закупоривал окна в своей комнате, чтобы с улицы не проникали пыль и грохот трамваев. Невозмутимо вышагивал по тротуару - айсберг, скрывающий свое одиночество под водой. Ни матери, ни окружающему миру не было до него дела. В детстве, играя, он как-то услышал от приятеля: "Если я скажу маме, что не верю в Бога, она упадет замертво". Сэмюэл С. бросился домой - его мать гладила на кухне и заявил: "Слушай, ма, а я не верю в Бога". На что она ответила: "Правда. Подай-ка мне брызгалку". Его первый урок. Люди слишком заняты, чтобы верить.
      Последний день июля, воскресенье, десять часов утра. За окном пронзительно кричит всполошенный скворец, по ветке липы крадется кошка, водяная пыль дождя. Сэмюэл С. сидит, обхватив голову руками, уставившись в одну точку. Мысли прикованы к задаче по сферической геометрии, - маленькое ухищрение, чтобы запустить мозговой механизм и заглушить душу. Едва различимый телефонный звонок под кучей грязного белья. Все это напоминает восхождение на гору. Он вытянул черный аппарат и услышал голос Графини. Все это время она думала. Не зайдет ли он к ней на чашечку кофе.
      Сэмюэл С. бодро прогарцевал через весь город. Трамвай, потом пешком, мимо фасадов дворцов, по дорожкам парков, между колоннами серого каменного здания, цокая каблуками по черно-белым мраморным квадратам вестибюля. Мельком оглядел себя в зеркале. Небрежно бросил последний шиллинг лифтеру. Маленький штраф за маленькую роскошь. Старинные двери лифта закрылись. Подъем на третий этаж. Ее площадка, огромная резная дверь. Улыбки сельского вида прислуги до самой гостиной. Он слегка коснулся губами руки Графини - ритуал, описанный в книгах; он считал нужным соблюдать его. Графиня закинула ногу на ногу. Самая соблазнительная часть ноги, чуть выше колена, слегка расплылась. Сэмюэл С. стоял, не понимая, что все это значит. Как в детстве, когда он пришел в гости к своему другу, пообедал вместе с его семьей, вытер рот салфеткой и уже хотел было встать из-за стола, но его спросили: "Куда это ты собрался". Сэмюэл С. оглядел комнату и ответил: "Домой, а что. Разве еще не все".
      - Вам, наверно, интересно знать, зачем я вас позвала, герр С.
      - Нет.
      - В столь ранний час... Не может быть.
      - Вы правы, я соврал. Мне интересно.
      - Вы мне нравитесь.
      - Надо же.
      - Почему "надо же".
      - Видите ли, Графиня, ваш вопрос лишен смысла. В этом мире люди всегда говорят одно, а подразумевают другое. Я хочу сказать, что подобные сообщения сбивают меня с толку.
      - Перейдем к главному. Я решила назначить вам определенный пенсион. Пожизненно.
      - Вот так так, разбогател бедняк.
      - Я ожидала другую реакцию.
      - Черт.
      - И это все, что вы можете мне сказать.
      - На своем жизненном опыте, Графиня, я убедился, что всегда говорю не то, что требуется. Особенно в тех случаях, когда угадывают мои желания.
      - Но есть некоторые условия.
      - Ну-ну.
      - Я не шучу, герр С.
      - Скоро начнете.
      - Я вас не совсем понимаю.
      - Вы хотите меня купить. Чтобы всякий раз, когда у вас будет меняться настроение, преспокойно давать мне пинка.
      - Насколько я понимаю, вы предпочитаете откусывать понемногу от руки дающего. Вероятно, таким способом вы собираетесь избежать голодной смерти.
      - Думайте что хотите. Но я не глуп и уже давно понял, что глумление над чужой бедой - одна из тех величайших добродетелей, которыми набиты жители этого города.
      - Вы считаете мое предложение глумлением.
      - Не само предложение, а те условия, которые вынуждают меня отклонить его.
      - Да-а. Но ведь вы еще не знаете условий.
      - Зато я знаю человеческую натуру. У некоторых людей припасены ключи для любого замка. У меня же есть единственный ключ, да и подходит он только к одному замку. В общем, я прошу вас, пожалуйста, не играйте в теннис моим сердцем или, что еще хуже, моим полупустым кошельком.
      - Вы абсолютно неблагодарный человек.
      - Может быть.
      - К тому же еще и трус.
      - Возможно, вы и правы. Но вам меня не купить. Хотя можно угостить еще одной чашечкой кофе. Кстати, каковы же ваши условия.
      Сэмюэл С. попытался вспомнить, каким образом он снова очутился на улице, - он звонко царапал брусчатку Бальгассе. Почему-то все это смахивало на курение сигареты во время Великого оледенения. Нога попирает Северный полюс, кольца дыма обхватывают луну. Душа ноет, как избитое тело. На протяжении всей этой длинной череды неудач. Еще со школьных лет - он тогда разглядывал профиль девочки, которая ему нравилась. Она сидела в противоположном углу класса, по диагонали от него. После уроков - тайное провожание ее до дома: выяснение адреса, занятий отца и сколько он платит за электричество; сумма казалась мистически прекрасной. Однажды его чуть было не поймали прямо под окнами, на посыпанной гравием подъездной аллее, - он выведывал, что там едят. Изучение номеров автомобилей и рода занятий гостивших у них родственников. На одного дядьку была потрачена целая суббота - пришлось проехать шестьдесят пять километров на автобусе, чтобы только полюбоваться, как тот поливает свою лужайку. Потом, по прошествии года, когда девочка уже была изучена досконально, наконец-то решился поздороваться с ней. Она посмотрела сквозь меня, как сквозь кусок стекла.
      Сэмюэл С. останавливается возле киоска, заглядывает в бездонные рыбьи глаза женщины.
      - Zwanzig "Lucky strike", bitte.
      Сует двадцатишиллинговую бумажку. Протягивает руку за сигаретами и сдачей. Бросает взгляд на медяки. Семидесяти пяти грошей не хватает. Он снова наклоняется к дыре.
      - Вы меня обсчитали. Но если вам от этого станет легче...
      Сказав "Guten Tag", Сэмюэл С. пожал плечами и, опустив голову, побрел по кривым и серым средневековым улочкам. Что за опрометчивое решение отказаться от пожизненного пенсиона. Нравственно-этическая струна натянута до отказа: одно неловкое движение - петля оторвет мне голову. Собирался все утро, вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами: в них было ледяное спокойствие. Подобрал носки под цвет галстука, намазал туфли и с военной выправкой шагнул в кошмар, залитый светом прожекторов. Абстрактное алгебраическое уравнение: П - похоть, Ф - финансы, помноженные на ряд переменных величин, С - смех, У - ужас, и все это равняется Д - ты в дерьме.
      Сэмюэл С. пересек Зингерштрассе, сразу - за угол, а там - в прохладную тенистую аллею. Порой можно оставаться в живых, просто запечатлев свой образ в мозгу знакомых. Например, Графини, алчный, неблагодарный скот. Долго слонялся по Вене, этому огромному перекрестку кровей. Все очень хорошо перемешаны. Нет только ирландской. Зашел взглянуть на "Сердца Габсбургов". Мое при этом даже не дрогнуло. Распрямив плечи, двинулся дальше. Пока не сдали нервы - я заплакал. По гречишным блинчикам, густо облитым кленовым сиропом, копченой грудинке и сливочному маслу. Осеннему утру, безоблачному синему небу, сморщенным листьям каштанов на лужайках, хранящих безмолвный благоухающий воздух тех далеких ушедших лет.
      Сэмюэл С. нырнул в дыру в стене, прямо под выцветшей старомодной вывеской. Он был словно ходячий уголок мира: почки - канализационные трубы и города, легкие - лесные массивы, печень - озера. Кажется, пришло время пощеголять в легких серых туфлях с сетчатым верхом для проветривания. Человеческая слабость непредсказуема. И женщины должны выслушивать любую ахинею, которую им преподносит мужчина. Графиня подсовывает мне свою не первую свежесть с еженедельной предоплатой. А я, как дурак, отказываюсь. Хотя красная цена мне - чашка кофе и рогалик.
      Устроился в полутемном кафе. Руки сжимают чашку с блюдцем. Длинный поникший нос втягивает пьянящие пары черного кофе. Разламывает рогалик и начинает жевать. В ожидании августа, который наступит завтра. Все симптомы ностальгии. Прислушивается: две девушки за соседним столиком пытаются объясниться с официантом на ломаном немецком, потом переходят на английский, показывают пальцем на его чашку кофе и рогалик и говорят, что хотят то же самое. Сэмюэл С. ворвался со своим венским, чтобы объяснить смущенному официанту, что они хотят. Шатенка повернулась к нему и заговорила:
      - Вы, кажется, знаете английский.
      - Да.
      - Спасибо, вы нас выручили.
      - Не за что.
      Сэмюэл С. оглядел ее загар, чистые руки, обгрызенные ногти, золотое колечко - жемчужина в бирюзе. Свежий сладкий аромат ладного загорелого тела. Соседнее - слишком толстое. В этом полумраке нахлынул прежний мир. Гарвард и все, что его там окружало: шейкер для коктейлей, пара распорок для обуви, карманные часы, огромные, как луна. И вот сейчас - мурашки по спине от этого американского говора и шелеста карты над их чашками.
      - Простите, вы не могли бы нам помочь, мы, кажется, заблудились.
      Сэмюэл С. медленно поворачивается, снимает кепку и кивает головой. Нервное подергивание небольшого бугорка плоти между большим и указательным пальцами.
      - Ну разумеется.
      - Мы хотели посмотреть "Сердца Габсбургов".
      - Выйдете из кафе, повернете налево. Потом - направо. Опять налево, еще раз направо, второй поворот налево - и прямо перед вами будет церковь. Там и хранятся "Сердца Габсбургов".
      - Вы - американец.
      - Верно.
      - О господи.
      - А что.
      - Не может быть. Неужели вы...
      - Что.
      - Сэмюэл С.
      - Вы знаете меня.
      - Так это вы. Надо же. Я никогда не видела вашей фотографии, но была уверена, что обязательно вас узнаю. Вам интересно, откуда я знаю про вас. Друг моего дяди - профессор Нью-Йоркского университета - вас знает. Когда мы собирались в эту поездку, он сказал, что вы - одна из достопримечательностей Европы.
      - Аллегория отчаяния.
      - Надо же. Он и впрямь предупреждал, ха-ха, что примерно так вы и ответите. Ну ты подумай, Кэтрин, это ведь в самом деле правда. У меня даже ваш адрес есть.
      - Меня оттуда выселили.
      - Надо же, какая жалость. Кстати, я - Абигайль, а это - Кэтрин.
      Следующие четыре дня Сэмюэл С., обливаясь потом, вел стоическую нервную борьбу. Тигренок выскочил из кровати, через всю комнату бросился к раковине и подставил под сильную ледяную струю свою мордочку, чтобы продрать склеенные сном глазенки. Одна иконоборческая выходка: впервые за пять лет он не явился на встречу с герром Доктором. У Абигайль были длинные волосы и ослепительно чистые белки глаз, отороченные шелком длинных ресниц.
      В первый день он повел обеих смотреть "Сердца Габсбургов". А на третий он намекнул, что толстой Кэтрин не мешало бы растрясти жир - покататься верхом в Пратере. Абигайль сказала, что он слишком много себе позволяет и какой же он после этого американец.
      - А какие бывают.
      - Понятия не имею. Но вы не похожи на тех американцев, которых я знаю.
      - Почему же.
      - Ну ладно. Вам нравится сыпать оскорблениями, что ж, я это тоже умею делать. В общем, спасибо за экскурсию, но, знаете, вы несколько староваты, вроде столько и не живут. И туфли у вас не лучше. И галстук. Да вы и сами-то не такой уж худой. А воротничок этот ваш совсем не подходит к рубашке: наряжаетесь под английского денди, а на самом деле у них в таком зачуханные чиновники ходят.
      - Вы знаете, в чем ходят английские чиновники.
      - Да уж, так случилось. Это особая категория: они считают, что яйца у них не простые, а золотые.
      Чтобы избежать дальнейших откровенностей, Сэмюэл С. предложил выпить чаю, надеясь, что консультации ювелира не потребуется. Толстую Кэтрин необходимо куда-нибудь сплавить. Или взорвать динамитом. Поток взаимной преданности несет двух подруг до тех пор, пока им не понадобится один и тот же мужчина. И тогда бац! Ни капли сожаления под севшим на мель суденышком дружбы. Надеясь на понимание, он шепнул Абигайль:
      - Я хочу заниматься с тобой неприличными вещами.
      В ответ - только взгляд. Враждебность и никакой надежды. Они в молчании вышли на тихую средневековую площадь Хайлигенкрейцерхоф. Она остановилась у садовой ограды на Прелатентракт и залепила в него из обоих стволов.
      - Мы не так глупы, как вам кажется. Может, вы и опытнее, но я тоже не вчера родилась. Мы приехали в Европу, чтобы расширить свои познания в человековедении. Ну и конечно, чтобы кого-нибудь подцепить. Я знаю, что не такая уж красивая, поэтому мне и приходится иметь дело с чудаками вроде вас. Вы мне в отцы годитесь. Или в дядья - как раз дядин друг и говорил мне о вас. Но я не настолько слепа, чтобы не заметить, что вы все-таки мужчина. Знаете, вы ошиблись насчет меня. Я - не динамистка. А вот вы - беспросветный сноб. То вы всех презираете, то кому-нибудь зад лижете. Сами знаете, кто вы. Ничтожество.
      Следующие несколько секунд Сэмюэл С., задрав голову, взирал на закрытые ставнями окна и крону дерева, чувствуя на лице слабое тепло солнечных лучей. Впервые за пять лет ему в голову пришло следующее. Австрийцы отмечены печатью духовности. А вот он - животное, которое пока еще не значится в зоологических справочниках.
      Четвертый день преподнес аромат липы в полном цвету и вязкий гравий в парке. Хозяйка предложила исполнить увертюру. А опера могла бы быть в постели. Сэмюэл С. переспросил, неужели это правда, Агнесса, неужели это действительно правда. Так-так, то есть вы имеете в виду, что мы сбросим всю одежду, вы будете тискать меня, а я - вас и наши тела переплетутся. Лицо Агнессы сморщилось: герру С. не следует так кричать - их ведь могут услышать.
      - А что здесь такого. Пусть хоть весь мир узнает. Итак, начинаю петь арию.
      И вот сегодня, в день женского изобилия, Сэмюэл С. лениво выбрался из дома с письмом в руках и вскочил в трамвай. Насвистывал - ко всему прочему пришел очередной чек из Амстердама. Щелкнул каблуками, явившись на место свидания. Они взобрались на левый склон Каленберга полюбоваться панорамой Вены. Он поправлял некоторые погрешности в ее речи, она перебила его:
      - Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы думаете, что я - дура.
      - Я этого не говорил.
      - Зато вы с таким видом отвернулись, будто вам все про меня стало ясно. Между прочим, я перечитала всю классику. И считаю все эти книжки барахлом.
      - Продолжайте, пожалуйста.
      - А еще я прослушала курс по теории человеческих отношений. И на этот счет могу вам сказать кое-что новенькое. Все это тоже дерьмо. Только я не стала бы глумиться над этим, как вы. И все эти знаменитые французские соборы, которые вы считаете такими замечательными, полная дрянь. Я лучше полюбуюсь обычной бензоколонкой и получу от этого больший кайф, чем от ваших паршивых витражей.
      - Продолжайте, пожалуйста.
      - Да хватит корчить из себя умника с этим своим дурацким "продолжайте, пожалуйста".
      - Но я серьезно. Во французских соборах ведь заключена истинная красота. Или вы просто дразните меня.
      - Очень мне надо вас дразнить.
      - Хорошо, тогда я делаю официальное заявление. На самом деле вы обычная стопроцентная американочка, которой не терпится поскорей стать взрослой и не такой, как мама с папой. Но годы вас научат - в жизни все получится не так, как вы ожидаете.
      - Знаем мы эту отеческую мудрость. Но вы-то сами так и не распростились со студенческой общагой, правда. На что вы живете. На подачки. Вы и не скрываете этого. Таскаетесь по библиотекам - проводите колоссальные исследования. Вы из тех, кому уютно и спокойно только в цитаделях образования. Ну и почему же вы не возвращаетесь домой, в Штаты. Сами знаете почему. Потому что вы не выдержите конкуренции. Вас выставят за дверь с такой скоростью, приятель, что вы и пикнуть не успеете.
      Сэмюэл С. не смог сдержать слезы - они, как валуны, покатились из обоих глаз. И даже поднять руку, чтобы утереть их рукавом. Ее голос был где-то далеко - таким кажется едва различимый приглушенный рокот прибоя, когда лежишь на берегу: ветер стих и море совсем рядом. Как ее губы, ласково шепчущие:
      - Ой, простите меня. Надо же, я не хотела вас обидеть. Я просто пошутила.
      Веснушчатый нос Абигайль. Маленькие карие глаза. Большой рот, открывающийся во всей своей зубастой красе. Когда она вставала, хотелось рассмотреть и все остальное. Сейчас она сидела. А Сэмюэл С. стоял.
      - Вы победили.
      - Да бросьте вы.
      - Да, ваша взяла. Я сам напросился. Что ж, я пойду.
      - Не уходите.
      Сэмюэл С. рывком нахлобучил кепку. Махнул официанту - тот, покачивая гигантским черным брюхом, поспешил смахнуть в черный бумажник купюру, брошенную Сэмюэлом С. на стол со словами "сдачи не надо". Официант грозовая туча - скупо улыбнулся и, поклонившись, удалился. Сэм С. медленно стянул свитер со спинки стула и взглянул на Абигайль.
      - Вы не хотите, чтобы я ушел.
      - Я не хочу, чтобы вы ушли.
      - Ни у одного человека еще не хватало духу сказать мне все это. И все-таки я ухожу. До свидания.
      Коричневый свитер волочился по земле - огибая столики, Сэмюэл С. уходил с залитой солнцем террасы. Вверх по ступенькам, на улицу, мимо старой церкви, в тесный раскаленный автобус, который, шумно трясясь, покатил вниз по петляющему шоссе в тенистый и сонный городок Гринцинг. Потом через дорогу, под навесом ждал трамвая, чтобы вернуться в Вену. Обхватив руками колени, Сэмюэл С. сидел на жесткой, повторяющей форму зада скамейке и силился не обращать внимания на тупую боль в "тылу". Как же пережить эти двадцать четыре часа до встречи с герром Доктором завтра в пять. Ничтожество. Пустозвон. Размякший и заплывший жиром не от успехов, а от неудач. Одиноко торчащий посредине громадного нуля.
      Конечная остановка, сверкающий подземный торговый центр. Сэмюэл С. пересек площадку - она почему-то напомнила ему Америку. Застыл на мраморных плитах пола, среди суматошной толпы вышедших на обед венцев, лязга и скрипа прибывающих и отъезжающих трамваев. Испустил протяжный стон - боль перебралась в почки. Пальцы вцепились в бумажник и кошелек с мелочью. На него уставились, стали расступаться - по вожделенной дорожке он устремился в мужскую уборную. Сумасшедший пульс - невозможно сосчитать. Плеснул в лицо водой, судорожно глотнул ртом воздух. Справился с паникой: облегченно вздохнул, выпрямил спину, потащился назад по мрамору пола и навалился на поручни эскалатора. На улице он плюхнулся в такси и прошептал свой адрес. Дикобраз, растерявший все свои иглы.
      За четырьмя плотно занавешенными окнами Сэмюэл С. пустил воду в ванной и смерил температуру. Хотя и не профессиональные, обширные познания в медицине: все его болезни развиваются слишком быстро. Трудно определить, какая из них убьет первой. Трясущейся рукой вытащил термометр красная ниточка вытянулась до 102 . Выронил его из рук - термометр разбился о носок туфли. Хватит ли времени, чтобы успеть добраться до вешалки в прихожей и повиснуть на руках. Проходит две минуты. Три. Вот и дверной проем. Черная дыра. Всегда открыта. Шагнуть туда, во тьму, и уже никогда не возвращаться назад. Кинуться вниз, не касаясь ступеней. Начинаешь падать, летишь назад, в свое прошлое, выкрикиваешь что-то на улицах - зовешь тех, с кем начинал свою жизнь. У них были волосы и руки, они ласкали, садились вокруг, просто садились вокруг тебя, маленького мальчика. Эх, если бы сейчас они опять погладили бы тебя, приговаривая: "Ну-ну, малыш, не бойся, успокойся, маленький".
      Истошный вопль с лестничной площадки. Сэмюэл С. оцепенел на своей "дыбе", стал биться в заветную дверь. Страдальческий голос Гневной Агнессы.
      - Герр С., герр С., что вы там делаете. Вы затопили все здание, вода уже льет по лестнице.
      - Я умираю. Умираю.
      - Сначала закройте кран.
      Вода низвергалась через край ванны равномерным водопадом. Сэмюэл С. ошеломленно взирал на движение потока - настоящая река бежала по коридору и из-под двери вытекала наружу. Собственный микро-Дунай. Несущий свои воды вниз по ступеням, струящийся к парадному сводчатому входу, выбегающий на тротуар - там уже собралась небольшая толпа зевак. Их это забавляло: нескрываемое Schadenfreude, улыбки, чуть ли не похлопывание друг друга по спинам. Сэмюэл С. выскочил на улицу со шваброй в руке в сопровождении Гневной Агнессы - она размахивала другой шваброй над его головой. Толпа загоготала. И он был исцелен. Именно в этот самый миг, в этот самый день.
      В среду, из-за этого комического дневного спектакля, Сэмюэл С. засыпал, терзаемый мыслью, что его могут выселить; эта мысль загоняла его в узкие дымоходы - болтающиеся ноги сдирали пласты сажи. Воскрес сегодня утром, в четверг, и, преодолевая минуту за минутой, дотянул до пяти часов. Пять минут ходьбы по кривой тенистой улочке. Сердце колотится, температура неизвестна. Мимо серой каменной церкви, где холодно даже летом. Лучи солнца пробиваются сквозь легкий прохладный туман. Прошествовал через громадные дубовые двери парадного подъезда и мощеный внутренний дворик. Миновал фонтан и клубы пара, вырывающиеся из открытой двери прачечной. Полутемный мрачный сводчатый вход, статуя Девы Марии. Свеча, горящая перед ее кротким лицом, крошечным красным ртом, голубым покрывалом. Сэмюэл С. отсчитал сорок шесть каменных ступеней, на каждой опираясь рукой о колено. На третьей площадке - массивная дверь. Громко стукнув, ступил в широкую прохладную прихожую и кинул кепку на вешалку. Поворот стеклянной шаровидной ручки. Следующая дверь, за рабочим столом сидит герр Доктор. Кивнул головой. В одной руке - свежезаточенный карандаш, другая покоится на желтом листе бумаги. Два высоких сверкающих окна смотрят в тенистый зеленый сад: под деревьями - белокаменные статуи, окруженные живой изгородью кустов самшита, два жирных сизых голубя, усевшись на сирень, клюют листья. Здесь часто играла маленькая тихая девочка в белоснежных перчатках.
      - Добрый день, герр С.
      - Ух, Док. У меня что-то головка пошаливает.
      - Присаживайтесь, пожалуйста.
      - Заклинило продолговатый мозг.
      Сэмюэл С. приземлился и раскинулся в коричневом мягком кожаном кресле, добела истертом локтями, спинами и седалищами пациентов. В паузах между репликами - громкое тиканье огромных золотых настольных часов, отсчитывающих оплаченные минуты. В застекленном шкафу - семь толковых словарей и один технический: Сэмюэл С. частенько вынуждал герра Доктора туда заглядывать. На стене - дипломы из Вены, Гейдельберга, Берлина, Кембриджа. Горькое напоминание о горстке пепла, оставшейся от собственной ученой степени. Решительно скомканной однажды вечером и сожженной на глазах у спокойно улыбавшегося друга. Запах дыма, латыни, пергамента. Ты не ожидал, что все останется по-прежнему, что это всего лишь ярлык, залепляющий глаза: натыкаешься на стены, стоишь, неспособный ощутить вкус персика или заорать во время оргазма.
      - Итак, герр С.
      - Вчера я был полностью уничтожен. Прямо-таки раскатан в лепешку. Я отступил от своего правила: не возноси себя, принижая других. Я познакомился с одной девушкой. Чисто случайно. Она слышала обо мне. Даже о том, что я был самой колоритной и экстравагантной фигурой в Европе. Я решил, что это обстоятельство дает мне зеленый свет. Но она проскочила под носом и лягнула меня прямо в душу. И я подумал, Док, когда же я наконец соберусь жениться и завести детей - мне не хочется стать развратным стариком.
      - У развратного старика, герр С., может быть жена и десяток детей.
      - Ага, Док, вот вы и подключились - я все-таки вынудил вас высказать свое мнение.
      - Продолжайте, пожалуйста, герр С.
      Сэмюэл С. поджал губы. Герр Доктор разжал свои и потянулся длинными плоскими пальцами за маленьким белым мундштуком. В тисках взгляда Сэмюэла С. его рука примерзла к пластмассе. В затемненной комнате на стене качаются тени от залитых летним светом листьев. Герр Доктор осунулся. Сидит, посасывая пустой белый мундштук. В принципе, можно сделать разные выводы. Даже в грудном возрасте каждый человек хотя бы пару раз сталкивается с отсутствием взаимопонимания. Одна надежда, что у герра Доктора была полногрудая мамаша. За эти пять лет я, наверно, свел его с ума. Стоит мне войти, как он весь сжимается, готовясь к защите. И натягивает маску невозмутимости, когда я выдыхаюсь от серии собственных ударов, напичканных довольно дикими домыслами. Я сказал ему:
      - Док, весь мир должен был полюбить меня с самого младенчества, а вместо этого коварно выскочил из густой зеленой чащи и выпихнул меня на поляну.
      Герр Доктор медленно встает. Обходит меня сзади. Я смолкаю. Он просит продолжать говорить, пожалуйста. Спрашиваю зачем. Говорит, что ему просто захотелось размяться. Я понял, что довел его до улыбки - он прошел в угол к своему креслу и захихикал. Вероятно, герр Доктор все-таки выстоит.
      - Я действительно разрыдался, герр Доктор. Значит ли это, что я окончательно свихнулся.
      - Нет, герр пациент.
      - Что мне было делать. Я решил: подожду минуту с опровержением. И на сей раз воздержусь от схватки. Она меня раскусила. Потом я поразмыслил. Что ж, хорошо. Она меня раскусила - значит, мы вполне можем узнать друг друга поближе. И я смогу пробраться сквозь заросли в самую глубь ее джунглей. Но, Док, меня беспокоит то, что я ищу все более молоденьких. Вот в чем дело.
      - Продолжайте, пожалуйста.
      - Я вот что скажу, герр Доктор. Вы думаете, раз я тяну руки к этой крошке, значит, я пытаюсь соскрести чуточку ее дрожжей, чтобы поддержать собственный процесс брожения. Слушайте, что она могла найти во мне. Нет денег, раз. Странный, только и всего, плюс с головкой не того. Сколько еще пройдет времени, прежде чем я исцелюсь. И смогу предложить кому-нибудь выйти за меня замуж и завести детей. Я даже расстался со всеми своими псевдомодернистскими взглядами. Позволяю здоровым предрассудкам вновь закрасться в мою жизнь. Разве это плохо, Док. Их должно быть полным-полно. По крайней мере, перед смертью я все же намерен получить удовольствие. И даже был бы не прочь, чтобы за упокой моей души отслужили обедню, если бы она стоила чуть подешевле.
      - Понимаю, герр С. Будьте добры, продолжайте, пожалуйста.
      - Что ж. Я родился в Потакете, Род-Айленд, США, в довольно холодный октябрьский день. Моя мать застонала от удивления, обнаружив, что чрево преподнесло ей этот орущий четырехкилограммовый подарочек. Который, сам того не подозревая, вырос на задворках жизни. И всегда разбивал нос о забор, когда старался дотянуться до яств за этим забором.
      - Не надо иронизировать, пожалуйста.
      - Можете ничего не говорить мне. Я просто пересматриваю свое прошлое, чтобы понять, где именно я сел не на тот поезд. Который повез меня в Холостяцк. Док, вот уже пять лет я исправно хожу сюда дважды в неделю. Утром, лежа в постели, я занимался подсчетами. Вышло, что столько же стоит шикарный автомобиль. Такой дорогой вещи у меня не было ни разу в жизни. Знаете, я мог бы дважды в неделю по пятьдесят минут тереть его тряпочкой. И еще: за меня хотят выйти замуж да еще приплачивают мне, а я удираю. От самого обильного яства из всех, что меня когда-либо манили. Я хочу исцелиться. А вчерашний день показал, что я не исцеляюсь.
      - Пожалуйста, не кричите, герр С.
      - Боитесь, что соседи услышат.
      - Пожалуйста, продолжайте.
      - Нет, вы ответьте мне. Вы боитесь, что соседи услышат.
      - Нет, герр С., я не боюсь, что соседи услышат. Пожалуйста, продолжайте. И позвольте мне предупредить вас: все признаки выздоровления у вас налицо.
      - Док, не надо говорить этого. Я так одинок. На самом деле, очень одинок. Как же мне заполучить эту крошку.
      - Здесь нет готовых рецептов.
      Сэмюэл С. подтянул плотные коричневые носки, вздохнул. Тихое жужжание вентилятора. Тиканье часов. За окном заливается свистулька той самой маленькой голубоглазой девочки с длинными каштановыми волосами и в белоснежных перчатках; ей разрешили издавать подобные звуки, когда приходит домой ее папа. Ежедневный маленький праздник ровно в пять пятнадцать. Которого она с нетерпением дожидалась, катая по гравийным дорожкам игрушечную коляску и мысленно разговаривая с куклой.
      - Кажется, на сегодня хватит, Док. Но я хотел бы посидеть здесь до скончания отведенного мне часа.
      - Этот час - ваш, герр С.
      - Я знаю, что этот час - мой. И знаю, что это вас раздражает. Я просто хочу посидеть здесь и помолчать. Мое говорение ни к чему не приводит. Дело в том, Док, что мне не дают найти хорошую работу, хорошую женщину. Возьмите, например, здешнее крупное международное агентство. Это же настоящая большая грудь. И хочется к ней припасть. Но когда замечают, что я разглядываю ее и уже подбираюсь поближе, меня останавливают: "Пошел вон. Мы сами тут сосем, давай-давай, проваливай". Они урвали все лучшее на пиршестве жизни. А меня отпихнули локтем - ползаю под столом и подбираю крошки. Увертываясь от их каблуков - они, ради смеха, давят мои растопыренные пальцы.
      Сэмюэл С. стоял у закрытых дубовых дверей подъезда герра Доктора. Кепка плотно сидит на голове этим августовским вечером, без пяти шесть, в четверг, в Вене. Можно спуститься по Гольдеггассе, чувствуя, что тебя только что отделали. Именно здесь, к востоку от Мюнхена, Парижа и Галифакса (Новая Шотландия). Спокойным, размашистым шагом - по улочкам, прилегающим к Св.Стефану: его большой колокол как раз бьет шесть. На углах по всей Кернтнерштрассе ранние "уличные пташки" уже занимают свои позиции. Бледно-голубые и розовые хлопчатобумажные платья, на плечи наброшены свитера - вечером работать прохладно. Сэмюэл С. сворачивает в узкий серый переулок, заходит в какое-то подобие мавзолея, отделанного дымчато-желтым мрамором. Уселся в отдельную кабинку, положил руки на столик, уткнулся лбом в запястье. Официантка наклоняется к его унылой фигуре.
      - Добрый вечер, герр С. Вам плохо.
      - Я собираюсь спустить свои синапсы в сливовицу. В противном случае все кончится тем, что я, в голубых парусиновых туфлях, буду играть на электропианино на берегу студеного моря.
      Большой колокол пробил восемь. Сэмюэл С., стоя на столике, раскланивался после исполнения замысловатого танца под названием "глупейший гавот" - разнообразные ужимки и вихляние отдельными частями тела. Хозяин остолбенел - Сэмюэл С. стал обучать американскому футболу. Урок третий: введение мяча в игру; вместо мяча - рюмка со сливовицей. Потом задавал вопросы восхищенным зрителям, слизывающим со своих лиц сливовую влагу: "Каждого ли из вас любят. О каждом ли нежно заботятся". За вопросами последовала песенка:
      Окропи меня Пыльцой, Осыпь мне лютиком Макушку, Высади-ка На лужок После всей Петрушки.
      На стол полетели шиллинги и приветственные крики. Присутствующие венцы ограничились сдержанными аплодисментами. Зато заулыбались во весь рот, когда Сэмюэл С. скинул пиджак, намотал на шею желтые подтяжки, взял сигару и, раскинув крестом руки, исполнил в этом гвалте четыре умиротворяющие арии из Моцарта. Собрав даже случайных прохожих - они столпились в дверях и на тротуаре, чтобы разглядеть в облаке дыма Сэмюэла С., поднимающего флаг на большом пальце ноги и складывающего из складок своего живота детскую попку. Дикая история. Менее стойкие стыдливо отворачивались и закрывали лицо руками, подсматривая сквозь пальцы. Сэмюэл С. возвестил на английском языке, что он оказался в глубокой жопе - без респиратора, без фонарика, без компаса: помашите мне на прощанье.
      Пятница. Раннее утро. После весьма бурного четверга Сэмюэл С., распластанный, в беспамятстве лежит под столом, подтяжки так и висят на шее. В левой руке зажата монахиня - маленькая черная куколка. С воплем "боже правый" зашвыривает ее в дальний угол. Все вокруг желтого цвета. Боли в ахилловом сухожилии, липкая проспиртованная слюна во рту. Ночь прогулок по канату над бездной, курс на Одессу (Техас), через заледеневшие просторы, с богатым выбором расчесок для продажи. А теперь - утро. Солнце медленно ползет по стене, тоненький луч заглядывает в щель между занавесками. Сэмюэл С. с трудом встает на колени. Выползает по хлюпающему мокрому ковру в коридор сделать пи-пи. Мир дожидается, когда же печень выдавит по капле весь яд. Теперь назад, на скрипучий волосяной матрац. Подбирается к маленькой монахине - под ее белый воротничок подсунута записка:
      Вам необходимо обследовать свои мозги
      Искренне Ваша,
      гражданка Австрии
      Сэмюэл С. повалился на кровать. Перед глазами заляпанные темными пятнами брюки из кавалерийской саржи, ободранные носы стоптанных туфель, обвисшие подтяжки - сломанные золотые крылья. Уставился в потолок. Треснутый гипсовый медальон - впишешься в него, когда придет время отправляться на небеса. Прямо так, лежа на спине. Отсюда - в никуда. И никакого риска, да-да. В любом случае все уже потеряно. Мозги вареные, а не обследованные. Глаза смотрят внутрь, а не наружу. Уши едва улавливают внешний мир. Гневная Агнесса прокралась мимо двери. Пытается выяснить, стою ли я хоть одного содрогания. Пронзительный визг трамваев удаляется. Погружение в сон. Снится разъяренный бык, вырывающий маргаритки и ревущий: "Я - царь зверей". Естественно, приближаюсь к нему, чтобы вступить в переговоры, - животное нападает. Несется за мной через двор, загоняет в сарай - я стою, дрожа от страха, на тюках сладко пахнущего прессованного сена. Шепчу ему оттуда - животное выпускает из ноздрей клубы дыма. "Слушай, бычок, может, мы договоримся. Я свожу тебя на травку". Рога просвистели прямо под носом. Очередное пробуждение. Капельки пота на лбу. Пора пи-пи. Исключительное напряжение всех сил - скатился на пол. Поднялся с колен и, тряхнув головой, покачиваясь, побрел в ванную.
      Сэмюэл С. осторожно пролавировал между вечно занятыми маленькими муравьями по их заболоченному миру ворсистого ковра. Выполз из одежды, будто из старой кожи. Наполнил ванну до краев кипятком. Закрыл кран. Скомкал туалетную бумагу и обложил дверной звонок. Закопал телефон в гигантской куче грязного белья. Сколол булавками занавески, везде включил свет. Разложил на кресле простыню, полотенце. Сгреб книги в стопку так, чтобы дотянуться до них рукой. Один том прихватил с собой в ванну.
      Сэмюэл С. медленно погрузился в горячую воду. Один муравей, отбившийся от стада, полз по его ноге. Взобрался на колено и заметался по кругу - этот островок безопасности постепенно уходил под воду. Муравей поплыл: судорожно барахтаясь, пытался добраться до берега. Он был в отчаянии. Усики отчаянно шевелились. Сэмюэл С. великодушно подставил ему палец. Поборов инстинктивное желание убить его. Муравей остановился у самой большой на руке веснушки, двигая челюстями. Легким щелчком Сэмюэл С. отправил его в безопасное место. В ту же секунду раздались два отчетливых удара во входную дверь.
      Сэмюэл С. похолодел в горячей воде. Хозяйка. Или полиция - если тебя и не арестуют, будут выяснять, какой зубной пастой ты пользуешься. Еще три удара.
      Это не местный. Обычно венцы, пользуясь твоим отсутствием, расспрашивают о тебе соседей и, если те знают достаточно, уходят вполне удовлетворенные. Еще четыре удара. Полиция. Выследили меня без всяких церемоний. И хотят заставить оплатить все мои пьяные проделки. На которые я спустил все деньги, полученные из Амстердама.
      - Отзовитесь.
      Слишком уж жарко в ванной, чтобы оставаться хладнокровным. Услышав голос Абигайль. Есть ли какой-нибудь смысл или нужда усугублять мучения. Человек чувствует себя виноватым в том, что отверг тебя, и потом является, чтобы сообщить тебе об этом в подробностях.
      - Отзовитесь. Я знаю, что вы здесь. У вас горит свет. Это я, Абигайль.
      Сэмюэл С. с усилием вылез из ванны, роняя капли, прошлепал по коридору. Завернулся в простыню и полотенце, разложенные на кресле, и двинулся к входной двери, чтобы прервать крики, проникающие сквозь тонкие, как картон, стены.
      - Чего вы хотите.
      - Я хочу поговорить.
      - А я нет. Я не одет.
      - Я только хочу вам кое-что сказать.
      - Что именно вы хотите сказать.
      - Еще не знаю. Но я хочу поговорить.
      - Не хочу повторять все сначала. Вы победили. С меня хватит.
      - Что за тупое упрямство. Почему вы не посмотрите на вещи трезво.
      - На что смотреть трезво.
      - Я хочу узнать вас поближе.
      - Придумайте для меня хоть один повод узнать вас поближе.
      - Вы могли бы положить свою голову мне на плечо.
      Чтобы найти ответ на это, на Шпицбергене потребуется шесть месяцев совещаний с группой бомбейских дантистов на дрейфующей льдине. И двадцать секунд в Вене.
      - Сколько вам лет.
      - Достаточно.
      - Я почти вдвое вас старше.
      - Тогда не ведите себя как ребенок. Откройте дверь. Давайте дружить.
      - Это самые чреватые отношения в мире.
      - В чем дело. Вы что, трус.
      - Да. А вы кто.
      - Я - еврейка. На три четверти.
      - А я - антисемит. На четыре четверти.
      - Отлично. Я избавлю вас от расовых предрассудков.
      Придерживая простыню зубами, Сэмюэл С. отомкнул дверные запоры. Его первая посетительница. Во всем коричневом: узорчатая шелковая блузка, кожаная юбка. Большая переметная сума через плечо. На ногах - замшевые ботинки. Остановилась на пороге затхлой полутемной гостиной и пронзительно присвистнула.
      - Елки-палки.
      - Вы же хотели войти.
      - Я читала о европейской нищете, но это прямо для романа. У вас в прихожей мокро. Вы похожи на привидение.
      - Если вам что-то не нравится - вон дверь.
      - Что вы такой обидчивый.
      - Я никого не зазываю к себе в гости. Если сами приходят, я не несу ответственности за те ощущения, которые здесь испытывают.
      - Вы шарлатан, самый натуральный шарлатан.
      - Я уже сказал - вон дверь.
      - Да я бы сама не прочь свалить отсюда. Но не сделаю этого только по одной причине. Это самое грязное жилище из всех, что я видела. Здесь правда очень грязно. И нужно что-то сделать. Зачем вы везде электрический свет включили. А дневной загородили занавесками. Сейчас три часа дня.
      - Для меня сейчас полночь.
      - Можно я присяду.
      - Садитесь.
      Сэмюэл С. вразвалку прошел в ванную. Смочил голову холодной водой, продрал расческой спутанные волосы, прочертил неровный пробор по левому склону черепа. Жизнь сделала новый поворот. Прямо в маленький оазис. Нафаршированный фальшивыми фигами, которые тают в воздухе, как только протянешь к ним руку. И в довершение всего - хозяйка, разводящая в подвале улиток в стеклянном садке. Те с хрустом жуют виноградные листья. Графиня сообщила, что с наступлением темноты с ней произошло что-то странное: она в ярости билась над своей escargot - а утром, кажется, опять пришла в себя.
      Сэмюэл С. вышел из ванной - подбородок вздернут, плечи расправлены, глаза сияют, как солнце. Белый накрахмаленный воротничок, рубашка в голубую полоску. Абигайль сидит нога на ногу. Листает справочник по банковскому делу. Поднимает карие глаза; при электрическом освещении ее губы кажутся пунцовыми.
      - Простите за то, что я сказала тогда, на Каленберге. Я познакомилась с вашими друзьями, и они объяснили мне, что вы проходите курс лечения. Если бы я знала это, я никогда не сказала бы то, что сказала.
      - Люди говорят то, что хотят сказать. И говорят всерьез. А поступают совсем наоборот.
      - Черт, мне стыдно. Даже и не знаю, что ответить. Может быть, откроем окно.
      - Окна заклеены.
      - Не могу привыкнуть к этим европейским запахам.
      - Такой воздух здесь уже четыре месяца. И я не вижу причин его менять. Мне дурно от свежего воздуха.
      - Неужели вам нравится это пещерное существование.
      - Нет.
      - Почему же вы так живете.
      - Потому что нет средств жить по-другому. И потом, никто не станет наводить здесь порядок.
      - Вы сами должны навести здесь порядок.
      - У меня нет желания наводить здесь порядок.
      - Извините, что вмешиваюсь не в свое дело.
      Сэмюэл С. с неприступным видом застыл у импровизированного письменного стола, заваленного кипами бумаг. Подожми все форпосты жизни, честолюбивые замыслы, далекие проекты. Чтобы какой-нибудь случайный налетчик, размахивающий кривым ятаганом, не поотрубал их все. Подойди к финишу живым - это единственное, что имеет значение. Тщательно прощупывай свой путь, пока все зубы на месте. Остерегись протягивать руку к тому маленькому цветочку: он врос корнями в подземный электрический кабель и шарахнет тебя так, что отлетишь в другой конец лужайки. Я протягиваю руку.
      - Зачем вы пришли сюда.
      - Переспать с тобой.
      Сэмюэл С. отослал кровь вниз, в пальцы ног, но кровь снова подпрыгнула вверх. В половине четвертого дня. Мечтаю, чтобы она замялась. Мечтаю, чтобы она размякла. А сам малодушно медлю и мямлю.
      - Послушай, как ты можешь такое говорить.
      - Уже сказала, Сэм.
      - Дай-ка я присяду на минутку. Сложившуюся ситуацию надо обмыслить.
      - Ничего, если я встану.
      - Да, вставай, подожди, я расчищу тебе место.
      - Все нормально. Я стою.
      - Нет-нет, минуточку, тебе нужно место. Отодвинь это кресло.
      - Да все нормально.
      - Только сброшу полотенце и простыню.
      - Не надо утруждаться.
      - Я не утруждаюсь.
      Сэмюэл С. стоит на задних лапках. В отличие от тех многих случаев, когда он прижимал женщин к ногтю, предварительно накрыв их остальными частями тела. Отыскать собственное место, открыть свою собственную дверь. Пахнуло студенческими годами: тщательно обдуманные процедуры, чистый, промытый вид, штанишки благоухают, как новогодняя елка.
      - Можно я буду называть тебя Сэм.
      - Называй как хочешь.
      - Я слышала, что ты хотел заняться любовью, Сэм.
      - Давай пока займемся чем-нибудь другим.
      - Слушай, что за странный разговор. Если хочешь, я заберу назад свое предложение.
      - Не надо.
      - Ладно, но вроде как неприлично предлагать себя еще раз.
      Абигайль стоит, втянув живот, выставив грудь. Маленький изящный мускул подрагивает на ее смуглом локте. Сэмюэл С. снова откидывается в свое кресло. Подносит руку к сочащемуся влагой лбу. В комнате цвета морской волны. Сразу после войны ее снимал изготовитель глазных протезов. Возле окна у него стоял специальный верстак; за ним он споро работал все дни напролет: выдувал маленькие, изящные стеклянные пузыри; заказчик сидел рядом и сверкал при дневном свете здоровым глазом. Мастер тем временем наносил легкие мазки, подлаживая мертвый глаз под живой. Хозяйка говорила, что он сделал и ей.
      - Ты будешь что-нибудь говорить, Сэм.
      - Съешь кекс. Он уже засох, но еще не заплесневел. Я весь в холодном поту.
      - Ты раскрываешь все свои карты.
      - Потому что хочу жить со всеми в ладу.
      - Слушай, Сэм, тогда я сяду. Подожду, пока мы поладим. И ты рассчитываешь, что все будут этого дожидаться и никто не даст тебе в челюсть. Для твоего же собственного блага, чтобы не слишком долго раздумывал.
      - У меня есть свои собственные методы ведения боя.
      - Только на тот случай, если ты уверен, что можешь победить противника.
      - Понятно.
      - О господи, прости за то, что я сказала.
      - Затем я и торчу здесь все эти пять лет. Чтобы выправиться. Так что я могу принять к сведению эти замечания.
      - Надо же, пять лет.
      - Мог бы и еще пять лет.
      - Ты можешь себе это позволить.
      - Я не позволяю себе этого. Я на мели. Живу на подачки богатых друзей - им больно мне отказывать.
      Молчание. Ее карие глаза и мои голубые. Хрупкие суставы пальцев обтянуты нежной кожей. Берет рукой кекс, купленный на обед в момент слабости и малодушия, и запивает прохладной прозрачной венской водой.
      - Сэм, ты честный человек. Угощаешь меня кексом, хотя он и черствый. Думаю, я смогла бы привыкнуть. Знаешь, главной целью моего приезда в Европу было расширение границ жизненного опыта. Ну мы его и набрались. Прямо уже в Гавре. То есть через час после высадки, по дороге в Париж один француз, водитель грузовика, пытался уломать нас с Кэтрин. Так, говорит, вы изучите Европу. Я сказала ему, что у него воняет изо рта. Тогда он сделал наглое предложение. Меня это даже развеселило, ну а Кэтрин заехала ему по физиономии. Он-то не ожидал, что мы так хорошо знаем французский. Тогда он выкинул нас из своего грузовика. Я считаю европейцев грязными и неотесанными. Ты европеизировался. Это неправильно.
      - А что.
      - Европейцам следует повзрослеть. Они считают, что у них есть духовные ценности. Им бы надо стать мудрее.
      - Ты так думаешь.
      - Свои проблемы надо решать. Куча людей с поврежденной психикой решают их через какое-то время. Возьми меня.
      - Мы возьмем тебя.
      - Из меня пытались сделать фортепьянного вундеркинда. Мои родители богатые. Я выросла в тепличных условиях. Моя мать старалась высосать из моего отца все соки. Но не успела - на арене появилась другая куколка, тоже заинтересованная в его соках; пока они воевали, отец получил короткую передышку.
      - Продолжай, пожалуйста.
      - Не высокомерничай.
      - Я просто слушаю, продолжай.
      - Так что у меня тоже были свои проблемы. Моя мать устроена как опухоль. Ну, может, не совсем так, но иногда казалось, что, поглощая отцовские соки, она расцветает. Омерзительный образ. А отец говорил, что любит меня по-настоящему, то есть как мужчина женщину, представляешь. Ну, я сказала, что это отклонение. Вообще-то мой отец неплохой мужик: смеется, острит и все такое. У него отличное чувство юмора. Так что мы могли и пошутить. Его беда в том, что он еврей только наполовину.
      Августовская пятница. Вдалеке пять раз мерно прогудел колокол. Сэмюэл С. вглядывается через стол в эти темные глаза. Изготовителю глазных протезов понадобилась бы крупинка черного стекла на крупной капле коричневого. Ее американская попка при ходьбе готова лопнуть от спелости. Одна ее нога смуглее и тоньше другой. Крошка, вынырнувшая из самой глубины и гущи венского туристического сезона. Эта хрупкая фигурка. Эти узкие плечи. Все будет погребено под моим жиром. Тонкие пальцы, темно-розовые ногти. Первобытная чистота деревяшек, прибитых осенью к песчаному океаническому побережью в Мэне. Улыбки умирают на ее губах и вновь возвращаются к жизни, как только загрустишь об их исчезновении. О, крошка. Крошка.
      - Знаешь, Сэм, я из Балтимора. Не знаю, может, и не верится, но мой отец вырос на задворках кафе-мороженого, а его родители не знали английского; и если бы мои подружки познакомились с моими дедом и бабкой, то перестали бы водиться со мной. Я ходила в престижный университет, и знаешь, если бы у меня не было денег, те девицы отшили бы меня. Америка набита снобами. Ты ведь давно там не был. Ты не знаешь.
      - Знаю.
      - Это тебе так кажется. Тебе надо съездить и посмотреть, как там все переменилось. Подчиняется общественному мнению. В смысле, массам. Я даже и не знаю, как это у меня глаза открылись. Их выпускают из колледжей пачками. Ты ведь не представляешь. Дядин приятель сказал, что ты изолировался. Только представь себе все эти мозги, отягощенные образованием. Я просто испугалась. И вытряхнула свои знания. Потеряла девственность. Тебя это шокирует.
      - Если тебе так хочется.
      - Слушай, с тобой трудно говорить, но меня прорвало. Дядин друг единственный мужик, чье мнение меня интересовало, - сказал, что ты один из самых загадочных объектов в Европе. И что за жизнь ты ведешь в Вене. И что, если тебе недодают сдачи, ты тихо и вежливо говоришь: "Вы меня обманули", раскланиваешься и идешь дальше. Это произвело на меня впечатление. А потом... Хочешь знать правду.
      - Говори, если хочешь.
      - Так вот, потом, когда я увидела тебя, я была разочарована. Прежде всего, было странно познакомиться с тобой таким образом. Потом, когда ты клеился, я вот что подумала. Ну что за старомодный мужик. Мой отец мог бы составить ему компанию. Видишь, я говорю тебе все без утайки.
      - Вижу.
      - Потом, когда я влепила тебе парочку замечаний и ты раскис прямо на наших глазах, я подумала: или он не в себе, или он и впрямь какой-то особенный. Когда распускает нюни американский мужик - это сопровождается словами. Но ты как бы и не плакал. Крупные слезы катились сами по себе. Вот почему мне хочется узнать тебя поближе. Мне кажется, что ты самый интересный человек из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, что я смогу у тебя чему-то научиться.
      - Это все.
      - Да, все. Ты какой-то неиспорченный. Я хочу сказать, я не знаю, что я хочу сказать. Но, о господи. Я - женщина. А ты - мужчина. Слушай, мы же в Европе, и мы одни. Разве все это тебя не волнует.
      - Я взволнован.
      - Послушай, Сэм.
      - Послушать что.
      - Послушай, я же сказала тебе, зачем я здесь. Мне как-то неловко. Неужели я должна говорить это еще раз. Я повторяю, что ты можешь дать мне кое-какие знания. Я могу дать тебе себя.
      - Это все.
      - На этот раз все. А что еще. Чего ты ожидал.
      - Я хочу жениться.
      - Елки-палки. Ты что, спятил.
      - И завести детей.
      - Слушай, может, мы сменим тему. Я имею в виду женитьбу. Черт возьми. Надеюсь, ты не делаешь мне предложение. Я говорила только насчет переспать.
      - Я не хочу переспать.
      - Не надо орать. Я не глухая. Может быть, ты хочешь, чтобы я ушла. Я уйду.
      - Я не стану тебя удерживать.
      - Значит, ты не стал бы меня удерживать. Слушай-ка, лучше бы тебе трезво взглянуть на факты в этой жизненной лотерее. И взять то, что выпало. Тебе больше не подвернется случай с такой молоденькой девушкой. Ты уже седой, значит, твои возможности на исходе. Тебе даже нечем козырнуть.
      Сэмюэл С. смотрит в эти два горящих карих глаза. Сердце прыгает у него в груди. Колени ее скрещенных ног - кожа натянута, получились два белых пятна. Ярко-голубая вена на лодыжке. Что такое крошка. Проспрягай по-латыни. Проспрягай по жизни. Крошка - это такая маленькая, тощая, загорелая штучка. С мозгами, которые отключились, словно свет, когда уложил ее в постель. Избавляется от груза знаний, когда ищет наслаждений. А когда начинает размышлять, обнаруживает много горя.
      - По всем мировым канонам я - неудачник. Но я живу здесь. Я занимаюсь своим делом. Я не принимаю посетителей. Ты находишься здесь только по одной причине: молодые интеллектуалы не проявляют к тебе интереса. Не то чтобы ты некрасивая, но и никто не скажет, что от подбородка и выше ты победительница конкурса красоты. И, хотя я спятил настолько, что считаю тебя чертовски хорошенькой, я знаю, как на это смотрят ребята твоего возраста. Нахальство тебе не идет. Это неприятно, жестоко и невоспитанно.
      - Погоди, Сэм.
      - Это ты погоди.
      - Но, Сэм, именно такого разговора я и ожидала. Я рада, что пришла. Я знаю, что это было неприлично говорить насчет переспать и всего остального. Мне было неловко просто взять и прийти сюда. Я могла застать тебя с кем-то или за чем-то. Хоть мне и говорили, что ты поступаешь так: ложишься на дно, как подводная лодка, и не подаешь признаков жизни по нескольку дней. Я не считаю тебя неудачником. Правда.
      - Кто же я.
      - Отвечу тебе так же, как ты мне. Люди твоего возраста могут смотреть на тебя свысока. Но на мой взгляд, у тебя есть та зрелость, которой нет даже у моего собственного отца.
      - Если бы ты просто увидела меня за столиком в кафе такого, какой я есть, ты бы не обратила на меня внимания.
      - Ты упрям как осел, черт тебя побери.
      - Правильно.
      - Разве мужики не стараются отвертеться от женитьбы. Ты вот ищешь жену и хочешь детей, чтобы в старости не быть одному. А я, слушай, я хочу пожить и словить удовольствие, прежде чем надеть ярмо.
      Абигайль сидит, положив локти на стол. Торопится в будущее. Перевязав прошлое маленькими симпатичными бантиками. А я благополучно прибавил к своей жизни еще три мучительных дня. В молодости, с трепещущим, как колибри, сердцем, не понимаешь, где скрыт нектар. Полно препон в виде мелких, незначительных условностей, которым подчиняешься, чтобы нравиться людям. Но вот наконец нектар. Очень долго добирался, глядя себе под ноги. Вытягиваю вперед руки, обхожу все преграды. Наталкиваюсь на нектар.
      - Слушай, Сэм, это что, семинар. Есть у тебя кофе. Я приготовлю. В чем дело, я что-нибудь не так сказала.
      - Нет.
      - У тебя такой смешной вид. Есть у тебя кофе.
      - Ты нарушаешь заповеди американской женственности.
      - О чем ты. О том, что я сказала, что приготовлю кофе. Скажи, за кого ты принимаешь американских женщин. Знаешь, мы ведь не калеки. Я даже приберусь у тебя. Ты не убирал свое жилище по меньшей мере месяц.
      - Три месяца и восемнадцать дней.
      - Ничего себе, ты даже подсчитывал.
      Эта пятница катится к закату. Укорачивая чью-то жизнь. Рассыпаются в прах пыльные воспоминания об университетском общежитии и былых вечерах. Солнце валится за Альпы. Сэмюэл С. сказал, что он сходит за угол и купит кофе в зернах. Не могла бы она одолжить ему денег. Ее брови сдвинулись, она полезла в кожаную сумочку и протянула через стол пятидесятишиллинговую купюру, улыбнувшись уголком губ. Когда он уходил, она поинтересовалась, где веник.
      Кровь стучит в висках Сэмюэла С. На лестнице, на полпути вниз, он останавливается и подносит руку ко лбу. Иногда бывает нужно с сочувствием, по-медвежьи крепко, обнять самого себя. Если больше никто по-матерински нежно не обовьет тебя руками. И не прижмет к себе, не убережет от невзгод. Которые сейчас совсем рядом. Брошусь ли я к ней на грудь, задыхаясь и покрываясь испариной, со словами: выходи за меня, стирай мне носки, мели мне кофе, придавай моим гренкам нежнейший золотистый оттенок.
      Звякнул звонкий колокольчик - Сэмюэл С. вошел в магазин "Кофе". Хозяйки, две седые полные сестры преклонного возраста, уже почти перестали его обжуливать. Теперь они обходились с ним, как с директором почтенной психбольницы. К которому они могли бы обратиться в один злополучный день и порадоваться, что герр директор самолично займется их болезнями. Они кланяются, насыпав ему в руку сдачу. Danke, Herr Professor, danke.
      Сэмюэл С. останавливается на хорошо знакомой улице. Свежесть, прощальная летняя дымка, запах венской зимы, появляющийся с наступлением сумерек. Ветер становится порывистым. Изготовитель люстр в белом переднике у окна медленно превращается в призрак Абигайль, ее маленького ладного тела. Американской девушки, которая собралась позаниматься домоводством. И как она называла его: Сэм. Наверно, он сильно отстал от жизни со своими убеждениями, что все жены корячатся на кухне над кастрюльками, а их муженьки, вытянув ноги в теплых носках, почитывают газеты. Жены его американских друзей продемонстрировали ему, что будет, когда он попросит яичницу и кофе с гренками. Он получит яичницу. Брызжущую маслом и ловко скинутую со сковородки прямо ему на колени. И кофе. Конечно же, щедро вылитый ему на руку. Так погибла мечта стать королем, в одиночестве восседающим за столом; в соседней комнате возится дюжина ребятишек, а перед ним появляются чай, бекон, может быть, даже и яичница, и жена, как всегда, говорит: "Ах, ваша милость, по вкусу ли вам трапеза, не изволите ли еще горячего чаю или кусочек бекона". Неужели он, карабкающийся сейчас домой по этим ступеням, станет когда-нибудь королем. И скажет: "Еще бекона". Станет мужем и обзаведется женой. Станет отцом и обзаведется сыном.
      На темной лестничной площадке, тускло освещенной слабым светом снизу, Сэмюэл С. остановился перед своей дверью: весь низ разукрашен вмятинами от ударов, краска изборождена царапинами. За дверью - подарок от Бога, который на последнем заседании совета министров сказал: сегодня будут испытаны жизненные принципы Сэмюэла С. При содействии одной миленькой крошки. Которая предложит Сэму свое тело, не обставив это обычными условностями. Предварив чашечкой доброго венского кофе. Если он не соблазнится ее телом и откажется от удовольствия, крошка уберет его квартиру и вымоет посуду. Если он и после этого останется непреклонным, ей придется собрать грязное белье, постирать его, накрахмалить и все перегладить, потом подать ему яичницу из двух яиц и вареную Gutsratwurst на дымящейся тарелке с шипящей тушеной капустой. По мнению наших диетологов, его желудок несомненно выдержит эту смесь; если он даже после этого не набросится на крошку, мы направим к нему ангела в качестве наставника для начального обучения, после чего он будет избран младшим помощником старшего помощника казначея нашей организации и награжден титулом Святого Строптивца Сэма Сомкнутых Уст и Безумного Безбрачия.
      Сэмюэл С. поднимает руку. Чтобы вставить ключ в дверь. Поворачивает его, вваливается. В облако пыли. Абигайль стоит посреди комнаты, облизывая губы. Сэмюэл С. кладет кофе на стол в гостиной. Она поворачивается и улыбается.
      - Так ведь лучше, Сэм. Я только подобрала бумаги и все остальное. Надо же, здесь так тихо и одиноко, что мне становится грустно. Пойду умою лицо, а то я вся в пыли.
      Сэм С. провожает глазами до ванной ее маленький огнедышащий зад, который, виляя, расправляет под своей кожей крылья для полета. Два красивых крепких сухожилия над гладкими икрами ног. Но вот она возвращается в комнату - волосы причесаны, лицо умыто и блестит на свету.
      - Сэм, у тебя в квартире никакой звукоизоляции. Я слышала соседнюю квартиру. Наверно, ты слышал, как я писала.
      - Слышал. Эту музыку.
      - Знаешь, я не из тех дамочек, что спускают воду в толчке, когда писают, чтобы не было слышно, как они писают. Человеку нужно писать, и все это делают, так что же из того, что это услышат. Конечно, другое дело, если бы я шумно какала, - тогда бы я немного смутилась от этих звуков. Тебя это волнует.
      - Мои волнения утихли.
      - Ну а мои - встрепенулись. Меня воспитывали так, что я пукала, когда хотела. Но рыгаю я, по-моему, не так часто. Меня всегда интересовало, кто из моих подружек хоть раз пукал во время свидания. Ни одна не созналась. А я из-за этого дела потеряла четырех кавалеров, трое из них были очень перспективными. Можешь просто по-человечески себе представить: один маленький невинный пук и...
      - И.
      - И все.
      - Возьми свою сдачу.
      - Ой, да что ты, зачем.
      - Возьми сдачу.
      - Надо же, щепетильный какой.
      - Есть определенные условия, при которых я беру деньги, и условия, при которых не беру.
      - Ты меня поражаешь. Правда-правда.
      Абигайль, опершись руками о край стола, рассеянно глядит в глаза Сэмюэла С. Ее неподвижная нижняя губа резко выделяется на лице. Вздернутый нос примостился между глаз, таких нежно-карих: она думает, что они заставят мои дрогнуть и я отведу взор. Дружелюбие в уголках ее губ. А глаза вспыхивают и опускаются.
      - Ты смутил меня, Сэм. Раньше ни одному парню это не удавалось.
      - Вот как.
      - Ничего, если я попрошу тебя обращаться ко мне по имени. Ты ни разу не назвал меня Абигайль.
      - Абигайль.
      - Не просто так, а когда ты что-то говоришь. Черт. Вечно я попадаю в самые скверные ситуации.
      Влага в глазах Абигайль. Она неуклюже делает два шага вперед. Поднимает руки к горлу. Пальцы расстегивают верхнюю пуговицу блузки. И следующую.
      - Сэм, ты сказал, что я не гожусь в победительницы конкурса красоты от подбородка и выше. А как насчет от подбородка и ниже.
      - Черт возьми.
      - А вот здесь.
      - У тебя все в порядке.
      - А здесь, пониже. А повыше.
      - В порядке.
      - А теперь, как тебе все в комплексе. Ценная бандероль без упаковочки.
      - Дай-ка я сяду.
      - Сэм, мы все-таки этим займемся.
      - Нет. Подожди. Ты забыла, что я говорил насчет женитьбы.
      - Мы не должны сейчас об этом думать. Посмотри на меня от подбородка и ниже. Ну правда, как я тебе.
      - Нечто.
      - Правда.
      - Чтобы вспоминать. В глубокой старости. И позже, на том свете.
      - Вот уж никогда не ожидала, что у самого Сэма такое чувство юмора.
      - С твоей стороны это тоже юмор. Так думать.
      - Раздевайся, Сэм.
      - И танцевать.
      - А как же.
      Тихие звуки нового мира, отгороженного ветхими малиновыми занавесками в этой комнате цвета морской волны. А над Веной нависает ночь. Между громадными одинокими призрачными тенями зданий улицы какого-то мягкого бежевато-серого цвета. Самое время прогуляться - ты укрыт от посторонних глаз. Фигуры исчезают с тротуаров, устремившись к своему супу, Bratwurst и ломтю хлеба. Продолжаешь идти, прислушиваясь к цоканью каблуков: остановишься - и можешь погибнуть прямо на месте. Без ритуальных услуг и оплакиваний. Тебя упакуют и отправят на хранение в глинистую почву Центрального кладбища с эпитафией:
      Вообще-то
      он был
      неплохим парнем
      Сэмюэл С. разделся. Сопровождая его в постель, Абигайль сообщила, что он совсем не волосатый. Он обхватил руками ее миниатюрное тело и стиснул. Она сказала: "Ты сильнее, чем я думала". Волосяной матрац заскрипел, когда Сэмюэл С. взгромоздился на нее: потом заскрипел вторично, когда она переместилась на него. И заглянула ему в глаза.
      - Ты ничего не собираешься делать.
      - Нет.
      Абигайль медленно отодвигается от этого моржа. Вытягивается на спине, уставившись в потолок.
      - Ты самый мерзкий вредитель на свете. Ты не знаешь, как это может подействовать на девушку.
      - Знаю.
      Абигайль отворачивается, полуприкрыв веками мерцающую черноту расширившихся зрачков. Чуть вздрагивают губы.
      - Не можешь знать.
      - Ты не знаешь, чем может для меня обернуться траханье без всяких перспектив на будущее.
      Абигайль приподнимается на локтях. Ее глаза широко раскрыты. Едва заметно тряхнула головой, бледные груди закачались над смуглым животом.
      - Я не могу выйти за тебя. Что будет делать такая девушка, как я, лет, скажем, через тридцать или сорок после твоей смерти. Но я могла бы пожить с тобой целых два месяца. И я не прочь варить кофе и делать все остальное. Елки-палки. Зачем я тебе все это говорю. Что ты о себе воображаешь. Как будто умеешь пернуть в си-бемоле или еще что-нибудь.
      - Ты угадала.
      Уши Абигайль навостряются. Сэмюэл С. приподнимает локтем одеяло и испускает виртуозную шестнадцатую.
      - Ничего себе. Ты прямо камертон. Без дураков, это действительно был си-бемоль, Сэм. Ты, наверно, думаешь, что это шуточки, а на самом деле это потрясающе.
      - Выходи за меня, и я дам тебе органный концерт.
      - Не сомневаюсь, что ты это сможешь. Я верю тебе. Но почему же ты не можешь довольствоваться тем, что имеешь. Тем, что я предлагаю. Много ли ты видел тел красивее моего. Пока ты ходил за кофе, я сняла нижнее белье и смогла продемонстрировать все разом. Разве у меня не обалденное тело.
      - Я балдею.
      - Слушай, не думай, что я собираюсь остаться.
      - Не думаю.
      - Не останусь, не бойся.
      - Для тебя это всего лишь туристический маршрут. Для меня - полный земли ковш парового экскаватора, который высыпается на мой гроб.
      Абигайль садится на кровати, поджав ноги, опираясь на ладони. Каштановые волосы падают ей на щеки. Грудь с маленькими твердыми сосками тихо покачивается. Стоит одному из них слегка задеть твой глаз, как вся решимость улетучится.
      - Сэм, послушай. Я буду откровенна. От меня требуют подписать контракт с неудачником, а ведь у меня в запасе есть еще три-четыре года, чтобы найти парня или мужика побогаче меня или такого, кто преуспевал бы не хуже моего папаши. Кроме того, мне нравится спать с разными. Правда, я не шучу. Может быть, они и не умеют использовать задний проход вместо тромбона, но мне очень любопытно встретиться и с другими инструментами. У некоторых мужчин они изогнуты вправо, у других - влево. Прямо удивительно: никогда не бывает двух одинаковых. А их конец всегда напоминает разные фрукты: у кого-то яблоко, у кого-то грушу, у тебя вот, например, вишню. Ничего себе вишенка. Я не шучу. Сами-то мужики этого не знают. Они думают, что унижают меня. Что ж, я их разочарую. У меня чисто научный, биологический интерес. Я могла бы им кое-что порассказать. Ну, слушай. Еще один семинар. Итак, твой смотрит строго по центру. Впервые такой вижу. Никогда не определишь кривизну и истинный размер, пока он не встал. Не пропадать же ему теперь даром. Ну как. Ха. Может, я поиграю на этой дудочке. Подую в ее маленькую дырочку.
      - Нельзя отрицать, что ты можешь заставить его встать и запеть.
      - Сэм, я проделала весь этот путь в Европу, чтобы хорошенько потрахаться.
      - Я проделал весь этот путь в Европу, чтобы исцелиться.
      - Разве я не могу исцелить тебя, Сэм.
      - Я уже вывел из строя трех докторов, пытавшихся исцелить меня.
      - А разве у меня не большая аппетитная грудь.
      - И мой нынешний доктор готов хоть сейчас уплыть по Дунаю в Венгрию.
      - Иди ты к черту. Я буду спать. Спокойной ночи.
      Сэмюэл С. приподнялся на локте, и ему показалось, что он услышал, как на простыню шлепаются слезы. Протянул руку, чтобы схватить ее за зад, она оттолкнула его. Пережить те часы, которые отбивает далекий печальный колокол. Переспать с ней означает потерять ее навсегда. Ее голова на подушке, нос уткнут между пальцами, гибкими, как янтарные четки, - каждый имеет свою собственную форму и кривизну. Каштановые волосы рассыпались по спине. Гладкая кожа под глазами. Губы раскрыты. Изо рта пахнет тушеной капустой. Она не знает, что именно женская застенчивость толкает мужчину на удивительные поступки. Включая и траханье.
      Сэмюэл С. погружался в сон. Это напоминало движение автомобиля: шум мотора слышен задолго до его появления на пустынной мощеной улице и еще долго после его исчезновения из виду. Во сне он ступает на цыпочках по белым пушистым облакам высоко над синим бушующим морем: стремится к проволочной ограде, - гигантский бобовый стебель вплелся в стальную сетку. Пытается вскарабкаться на нее и наверху цепляется за проволоку. Срывается вниз - проволока выдирает из бедра большой кусок мяса.
      С воплем проснувшись и откинув одеяло, Сэмюэл С. хватается за ногу и натыкается на копну волос, резко отталкивает ее от боли. На теле две кровоточащие дуги - глубокие отметины от зубов.
      - Черт, что ты делаешь.
      - Кусаю тебя.
      - Ты спятила.
      - Да.
      - У меня вся нога в крови.
      - Не волнуйся, это не смертельно.
      - Черт, ты опасная.
      Сэмюэл С. сползает с кровати. Обернувшись, бросает взгляд на эту волчицу и вампиршу - ее глаза горят из-под капюшона простынь. При попытке встать - дрожь в коленях и ноги вдруг подкашиваются. Ручеек крови до самой лодыжки. Доктору придется справиться об этом случае в своей таинственной энциклопедии. А у меня тем временем разовьется гидрофобия и, корчась в судорогах, я взлечу на небеса. Внезапная догадка вспыхнет прямо в жемчужных вратах. Откажешься переспать с женщиной - она сжует твою ногу.
      Четыре сорок шесть утра. Внизу за окном, по промерзшей просыпающейся улице грузовики с овощами, грохоча, несутся на Нашмаркт. Скрежет, звон и голубая вспышка въезжающего на стрелку первого трамвая. До рассвета еще полчаса. Завернувшись в простыню, Сэмюэл С. сидит в кресле. Смотрит на окрасившуюся в желтый цвет комнату. Выключает свет. Слышит шорох миниатюрного тела Абигайль, переворачивающегося на бок.
      - Ну ладно. Укусила я тебя. А разве у тебя никогда не было желания укусить. Может, ты слишком культурный. А я - примитивная. Может, мне нравится вкус крови. Просто надо было заняться со мной любовью.
      - С траханьем ради траханья я завязал.
      - Очень остроумно. Чего же ты тогда раздевался. У тебя извращенное сознание.
      - Ты права.
      - Что ж, я так и думала. О Господи. О Иисусе. О Иеровоам. О Сид. О Джо. Хорошие совестливые парни с университетским образованием, перед которыми я задирала нос. Надеешься подцепить зрелости, а тут... Ты что-то там говорил насчет внезапных озарений. По твоей милости и на меня снизошло одно. Я предпочитаю иметь дело с мужиком, у которого он не встает, чем с тем, кто им вообще не хочет пользоваться. У меня голова разболелась. Хорошо бы аспирину.
      - Я принесу.
      - Ничего страшного. Не утруждайся.
      Большие карманные часы Сэмюэла С. громко тикают на столе. Серый свет расползается по зданиям. Скрежещут трамваи. Вена спешит на работу. За плечами - маленькие ранцы. Выныривают из подъездов, толпой несутся по улицам, на углах собираются в кучу, ждут. Молитва за всех маленьких тихих детей, покончивших с собой в Австрии. Аплодисменты почтенным венским матронам с ребятишками. Гудок в си-бемоле для меня. И крошки. Которая всегда будет взрослее меня.
      Скрип волосяного матраца. Маленькое лицо Абигайль - белый овал в обрамлении темных волос - поворачивается к Сэмюэлу С. Поджав ноги, она сворачивается калачиком под одеялом.
      - Сэм, что с тобой происходит. Ты не мог бы мне объяснить. Я уж и не знаю, что еще сказать - от тебя все отскакивает, как камешки от айсберга. Я вовсе не самонадеянна. И хотя это звучит дико, ты мне нравишься. Скажи, ты действительно веришь во все, что ты выдумал. Это ведь женщины так мыслят. Черт. Я хочу сказать, что же я мыслю. Именно сейчас, в шесть часов утра. Кэтрин торчит в гостинице, и ей не терпится выведать все подробности. Мне кажется, ты ведь, наверно, догадываешься: раз я с тобой так откровенна, значит, и о тебе разболтаю по всему свету. Вот что ты думаешь.
      - Нет.
      Зевнула.
      - Скажи мне, ты когда-нибудь гадил в самолете.
      - Нет.
      - В самолете, который несется на высоте около шести тысяч метров, и ты думаешь: "Если бы это долетело до земли, не хотелось бы, чтоб оно шлепнулось на меня, когда я слушаю тихое урчание музыки". Я спятила. Елки-палки. Как твоя рана. Кровь проступила на простыне. Мне так стыдно. Я не думала, что укушу так сильно. Может, чем-нибудь перевязать. Я не чистила зубы со вчерашнего завтрака, это плохо.
      Абигайль медленно вылезает из-под одеяла. Нерешительно ступает на пол. Направляется к завернувшемуся в простыню Сэмюэлу С. - левой рукой этот стоик прижимает к бедру тонкую окровавленную хлопчатобумажную ткань. Абигайль осторожно откидывает простыню с его бледной веснушчатой ноги.
      - Дай-ка я посмотрю. Вот что делают мои зубки.
      - Вот что наделали твои зубки.
      - Боже, прости меня. Пожалуйста, разреши мне хоть полечить тебя.
      Абигайль осматривает рану. Склонившись, хватается за голову, на ее узкой спине проступает длинная цепочка белых выпуклых позвонков. Протяжный стон, на лице - страдание. В Сэмюэле С. это отдается дрожью. Абигайль бухнулась на колени. Маленькая фигурка скомкалась, стала еще меньше.
      - Сэм, ты можешь мне помочь. Мне нужна помощь. Впервые у меня это случилось с моей собакой. Я делала это со своей собакой. И была укушена. Ты должен знать, обречена ли я из-за этого.
      Ледяные пальцы вцепляются в Сэмюэла С., терзают нити ткани. Огромная студенистая медуза в океане страхов, которыми мир обволакивает тебя, когда ты погружаешься все глубже и глубже. Но ты должен вырваться и побежать. Изо всех сил. Прочь по лестничной площадке, вниз по ступеням, вдоль по Strasse. Выпей залпом два литра кислого молока, чтобы улучшить работу кишечника, попрощайся с хозяйкиными улитками, попрощайся с Графиней. Прощайте, прощайте, ненормальные. Кто же доктор, а кто пациент. Где же страхи. Вот они. Страхи повсюду.
      Откройся Страхи твои внутри Пусть выйдут Ворота за ними запри А соберутся Назад вернуться Беги Беги
      - Сэм, ты не собираешься разговаривать. Ты, наверно, шокирован, да. Прости, что я смеюсь, но слушай, я кусала и других мужчин. Странно, но иногда выходила такая потеха, что я хохотала до упаду. Ты встревожен.
      - Я встревожен.
      - А мне, по-твоему, надо тревожиться.
      - Не знаю.
      - Я не чувствую себя больной, но, наверно, больна.
      Шаги на лестничной площадке. Шарканье мимо двери. Герр Профессор с верхнего этажа. Утренний поход за кубиками льда. Как-то раз Сэмюэл С. столкнулся с ним в подъезде - он сообщил, что ставит опыты. Ищет лед, который бы никогда не таял. Вроде спички, которая горела бы вечно. Разбирается ли герр С. в науке. Hausfrau говорила, что он обучался в Гарварде. Герр Профессор объяснил, что кубики обычного льда служат в его опытах контрольными экземплярами. Понимает ли его герр С. Герр С. понял. Профессор удаляется, шаги все тише и тише, вверх, на чердак; он давно погрузился в старческое слабоумие, но до сих пор блестяще говорит по-древнегречески. Один или два раза они подробно обсуждали на этом языке что-то возвышенное, прямо на лестничной площадке. Hausfrau не могла понять ни единого слова и шипела: "Тише" - из-за своей двери.
      - Я писала своему отцу письма из университета, раздевшись догола, и сообщала ему, в каком виде пишу. В голом виде. Не знаю, чувствую ли я себя абсолютно нормальной. А ты, Сэм.
      - Не знаю.
      - Чего ты так закутался. Боишься, что я тебе его откушу.
      - Может, у меня нет желания выступать основным блюдом после твоих закусок.
      - Ты рассуждаешь как ребенок, знаешь.
      - Знаю.
      - И ты доволен этим.
      - Доволен.
      - Я думаю, что ты к тому же и вуайер.
      - Вполне может быть.
      - Быть ребенком и извращенцем в твои годы не пристало. Не знаю, зачем это я трачу время на чтение тебе нотаций. А впрочем, если уж у наших отношений нет никакой перспективы, мы могли бы хоть дать друг другу совет.
      - Яд.
      - Обязательно. Ну и в каком смысле яд.
      - Это то, что ты изрыгаешь на меня.
      - Елки-палки. Давай сменим тему. Жаль, что я не знала, под каким углом ты смотришь на жизнь.
      Сэмюэл С. тянется к своему бедру, чтобы смахнуть каплю крови. Ту же окровавленную костяшку пальца подносит к носу и утирает бусинки холодного пота. Застывает. Сфинкс, верховный псих, окаменевший любовник. Доверенное лицо выдумщиц: богатых белокурых графинь и обнаженных крошек, проводящих семинары. Распухший от гордости, к прискорбию, подкрепленной принципами. Разросшийся до августейшего неудачника мирового масштаба. Чтобы принять командование парадом ничтожеств: по Альпам, через Мюнхен, минуя Париж; отплыть на плоту из Бреста, высадиться на побережье в Нью-Джерси, чуть левее Стейтен Айленда и воздвигнуть на ближайшем болоте Пантеон Бесславия, заросший камышом. Часовню, куда могли бы стекаться друзья со всего мира, чтобы посидеть у его пьедестала и попросить прощения за их земные богатства и процветание.
      - О чем ты все время думаешь, странный Сэм.
      - Я представляю себя президентом банка с капиталом в миллиард долларов.
      - А что, если бы я пришла за кредитом.
      - Я дал бы тебе.
      - Дал бы. Ой, чем все это кончится, Сэм.
      - Чем-нибудь кончится.
      - У меня в голове каша. Можешь дать мне какой-нибудь совет, а.
      - Что ты хочешь услышать.
      - Ну, например, что у меня не так.
      - То, что я говорю, не имеет никакого значения.
      Абигайль поднимается на ноги. Руки стиснуты в кулаки, вытянуты по швам. Шелковистые завитки темно-коричневых волос в низу живота - маленькая подушечка, на которую можно положить голову.
      - Хрен ты хвастливый. И не вздумай кому-нибудь рассказывать то, что я тебе сказала.
      - Ты считаешь, что об этом стоит рассказывать.
      - Просто никогда и никому не говори, вот и все. Я знаю, что подобную чушь любят выслушивать психиатры. Они упиваются этим. У них грязные мысли.
      - Ты так думаешь.
      - Я так думаю.
      - Минуту назад ты просила о помощи.
      - Правильно. Но ты же не можешь мне ее оказать. Ты берешь, но ты не можешь давать. Я пугаю тебя, разве нет. Слушай, хочешь услышать новость. Ты тоже начинаешь пугать меня. Пускай я чокнутая, но ты, ты - чудовище. Ты ничего обо мне не знаешь. Вообще ничего. Пойми это. Ты понял.
      - Понял.
      - Хорошо, если понял. И ты считаешь, что между нами с отцом что-то было.
      - Я ничего не говорил. Я понял. Я ничего о тебе не знаю.
      - Правильно, не знаешь. А мы с отцом любим друг друга. Боже мой, Сэм, боже мой. У тебя есть что-нибудь выпить. Я очень прошу.
      Сэмюэл С., в простыне, направляется в ванную. Перешагивает через четырех маленьких муравьев, обследующих кусочек Bratwurst, недожеванный шестнадцать не столь веселых дней назад, во время полоскания в ванне. Дружно навалившись, муравьи волокут его к себе - запасаются продовольствием на зиму. Я полез под умывальник, представляя, что, пока рука тянется в отверстие чугунного пьедестала, оттуда ужалит змея.
      Абигайль протягивает руку за выпивкой, касается его руки. Подносит стакан к губам, выпивает залпом. Возвращает стакан за второй порцией виски. Сэмюэл С. берет бутылку за горлышко, льет. Она запрокидывает голову. Стакан пуст. Утренний свет искрится в ее слезах.
      Сэмюэл С. сидит- штук сорок шишек на один большой живот. Абигайль, качнув грудью, подается вперед, чтобы поставить пустой стакан на стол. Густые темные брови приподняты, губы плотно сжаты, машинально накручивает на палец прядь волос. Сдвинув ноги, она встает с постели. Достает из переметной сумы свое нижнее белье. Встряхивает легким черным шелком. Оглядывается на Сэмюэла С.
      - Не смотри, как я буду одеваться.
      Воет сирена на соседней фабрике. Семь часов: странный, ароматно-удушливый запах просачивается сквозь закупоренные окна. Топки в котельной загружены, и дымовые трубы пробуждаются к жизни. Абигайль, в замшевых ботинках, стоит перед щербатым зеркалом и водит по волосам расческой. Поднимает свою сумку, перекидывает ремень через плечо - рядом с ней в луче солнечного света вскипает столб пыли, - застывает в дверном проеме.
      - Прощай. Прости за увечье.
      - Ты знаешь, что нужно сказать в трамвае.
      - Знаю. Einmal zur Oper, bitte.
      - Sehr gut.
      - Хотелось бы, чтобы в наших отношениях было побольше солнечного света. Я пришлю тебе открытку. Знаешь. А, ладно. Прощай.
      На кухне Сэмюэл С. сварил себе кофе. Оперся локтями на деревянную разделочную доску около плиты. Мечтает. Порубить бы тут лук и чеснок и нашпиговать ими конину для нежности. Именно так нашпиговал он своими принципами полное фиаско. Выпустил то, что особенно хочется удержать. Как всегда, опаздывает сказать: останься. Ее сердце просто бы с треском захлопнулось перед моим носом. А в былые времена имелись друзья: было кого навещать по субботам - отогреваться от холодного мира.
      Вместо того Чтоб плясать одному Одетому В пояс из кобры И муфту Из шерсти верблюда
      Понедельник, прохлада, чистое небо, сияние солнца. Воспоминание о том, как он прижимается к ее маленькому крепкому заду. Сэмюэл С. принимал ванну: теплые воды омывали грудь, лизали мочки ушей. После того как рана была тщательно промыта и обработана, он взял курс на восток. Сделал три мили вниз по течению реки Вена - едва различимая, она бежала по бетонному руслу и исчезала под Нашмаркт. Проследовал мимо Оперы, по запруженной толпой Кернтнерштрассе. Заказал чашку кофе и рогалик в том самом кафе, где он познакомился с Абигайль.
      В три часа он позвонил Графине. Она сообщила, что слишком измучена и издергана для очной ставки. Сэмюэл С. сказал, что он может перезвонить в это же самое время. В будущем году. Церковный колокол пробил четыре, он сел в 71-й трамвай, который закружил по улицам, названным в честь философов. За
      подстриженные кусты, окаймляющие опрятные зеленые газоны. Надо было заронить свое семя в Абигайль.
      В этот вторник, девятого августа, Сэмюэл С. вошел во внутренний дворик дома герра Доктора. Моросит мелкий дождь, начавшийся еще вчера днем, когда Сэмюэл С. бродил по Центральному кладбищу. Мрачный был день: все время перед глазами - далекий купол крематория. Прогуливался по пустынным дорожкам еврейской части кладбища, мимо разрушенной церкви, стен с оспинами от пуль, отполированных гранитных надгробий с выбоинами от осколков снарядов. Шел дождь. Он наблюдал за двумя женщинами, которые возводили стену: они перемешивали цементный раствор, клали кирпичи, слизывали стекавшие с носа капли дождя. Закатанные рукава открывали их сильные загорелые руки. Такая жена могла бы сдвинуть гору. И свернуть тебе шею. А потом, в День поминовения усопших, купить цветы в цепочке ларьков у массивных кладбищенских ворот и возложить их на твою могилу. В конце концов обретешь покой на этом квадратном километре смерти: все могилы заросли кустами, маленькие деревянные кресты сгнили - осталось пустое место. И как это только приходит в голову снимать с неприятелей белье и перепродавать им же по нитке.
      Сэмюэл С. дотронулся до кепки и прошел мимо Hausbesorger герра Доктора, выглядывающей из своего крохотного оконца, - она держала на руках кошку и водила пальцем по ее приплюснутому носу, между огромных желтых глаз.
      На нижней площадке лестницы, возле статуи Святой Девы Марии он произнес Gesundheit и еще раз коснулся кепки; тут уже послышалось осуждающее цоканье языком - чье-то лицо высунулось во двор из двери прачечной. Вена была построена из камней с прослойкой из глаз.
      На мгновение задержаться у двери герра Доктора. Так бережно нес сюда одну мечту - и вот огонек с шипением побежал по ее запалу. Взрыв. Озарение. Платформа Северного вокзала такое же подходящее местечко для мечтаний, как и любое другое. Передай герру Доктору, который стоит у окна и смотрит в сад за домом, свои кошмары.
      - Что случилось, Док. Почему вы стоите. Обычно вы сидите за своим письменным столом. Кто-то следит за вами оттуда, из сада. Я слышал, в Вене - великая чистка среди докторов, тех, что запрашивают за работу слишком много.
      - Вы садитесь, герр С.
      - Обязательно, Док. Сегодня у меня определенно есть для вас несколько интересных новостей. Которые с самой субботы витали вокруг варолиева моста, а теперь столпились прямо над девятым и пятым нервами, теми, что вы демонстрировали на черепе налима, помните. Итак. Это случилось. И я отверг первую бесплатную бабу. Она предлагала себя без дополнительных условий и соблазняла меня всю ночь напролет. Вы слушаете, Док. Я еще собирался рассказать вам об одной грандиозной мечте. Эй, вы чем-то встревожены. Вам следует выкурить сигару. На ваши гонорары это можно себе позволить.
      - Герр С.
      - Was ist, Док.
      - Я бы предпочел, чтобы вы не говорили со мной по-немецки. Герр пациент.
      - Стоп. Что-то не так, Док.
      - Да, герр пациент.
      - Может быть, вы услышали, что я создаю союз "Пациенты за снижение гонораров врачей". Так-так.
      - Я собираюсь вам кое-что сообщить, герр пациент, и я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Вы в высшей степени умный человек, и я уверен, что вы поймете.
      - Я слушаю, герр Доктор. Что у вас за проблема.
      - Герр С., вы сводите меня с ума.
      - Приехали.
      - Это признак того, что вы в полном порядке и действительно исцелились.
      - Подождите, Док.
      - Пожалуйста. Подождите вы, если можно. Этот час бесплатный, за мой счет. Именно поэтому мне хотелось бы продолжить.
      - Как вы собираетесь распорядиться полученными от меня деньгами.
      - Герр С., вы прекрасно знаете, что за эти пять лет мои расценки повысились, а ваша плата - нет.
      - Верно, Док. Но все-таки, что вы делаете с моими деньгами.
      - Герр пациент, могу я напомнить, что это мое личное дело.
      - Послушайте, это только подогревает мой интерес. Я весь нетерпение и успокоюсь, только когда узнаю.
      - Я их вкладываю.
      - Во что.
      - Пожалуйста, герр С., я ответил на ваш вопрос.
      - Нет, не ответили.
      - Какое имеет значение, во что я их вкладываю.
      - Ну если это не имеет значения, то почему бы не сказать мне.
      - Я вкладываю их в производство.
      - Производство чего.
      - Химических препаратов.
      - Каких химических препаратов.
      - Мне кажется, наша встреча окончена, герр С.
      - Нет. Я хочу выяснить, во что вы вложили мои деньги. И я буду сидеть здесь, пока не узнаю.
      - Ну что ж, герр С. Я вкладываю их в противозачаточные таблетки и боеприпасы.
      - Прекрасно.
      - Я ответил на ваш вопрос.
      - Ага.
      - Рад это слышать.
      - Что ж, Док, вы действительно решили избавить себя от моей бестолковой болтовни. Это умно с вашей стороны - вышвырнуть меня в равнодушный мир. Еще три месяца со мной, и вы бы обратились в соляной столб.
      - Возможно, герр С.
      Сэмюэл С. - в кресле; раскинул руки на кожаных подлокотниках. Пока он здесь, он здесь навечно. Нависшая тишина слушает тиканье часов герра Доктора, отсчитывающих абсолютно бесплатные минуты. Уснуть бы. Пока герр Доктор все еще сидит по другую сторону стола. Боксерская груша. Соляной столб. Для разбивания моих кулаков. Последний час после сотен. И на сей раз бесплатный. Как стакан пива там, в Штатах. За счет заведения, приятель. Самый вкусный стакан. Чуть ли не из всех предыдущих. Эта последняя встреча подарила мне самое величайшее озарение: если я даже исцелюсь, я никогда не узнаю об этом.
      - До свидания, Док.
      - Прощайте, герр С.
      Сэмюэл С. поднимается. Герр Доктор стоит. За его спиной - окно; внизу, на дворе маленькая девочка свистит в свистульку. Герр Доктор разминает большой палец. Это означает, что он хочет пожать мне руку. Вопреки моим принципам. Оскорблены лучшие чувства. Начинать дела с пожатия рук, когда знаешь, что несколько мгновений спустя они поползут вверх, чтобы вцепиться тебе в горло.
      - Док, последний вопрос, прежде чем я в последний раз закрою за собой эту дверь. Неужели вы думаете, что вы когда-нибудь исцелитесь.
      - Нет, герр С.
      - Док, можете мне не верить, но вы - классный малый. Как бы то ни было, спасибо за все, что вы пытались для меня сделать.
      - Герр С., и я, добровольно, выскажу свое мнение. Вы странный человек. И очень жаль, что вы собирались превратить меня в соляной столб, потому что я готов был слушать вас и дальше.
      На улице вся бравада гаснет в холоде капель летнего дождя, падающих прямо в сердце. Пульсация в отметине от зубов на бедре. Слезы наворачиваются на глаза Сэмюэла С. Медленно поплелся прочь. Отсчитал сорок ступеней, дух рванулся куда-то, и он рухнул. Руки сложены, как крылья, ладони сжимают лицо - он лежит на площадке, наискосок от дверей подъезда. Нерассказанная мечта. Провожает Абигайль и Кэтрин на вокзал. Помогает разместить в купе их багаж. Как и подобает джентльмену. А потом хватает Кэтрин. За ее обширные телеса. Загоняет ей до самого горизонта. Оборачивается. И видит, как заходят на вокзал. Две фигуры. Темная и светлая. Графиня и герр Доктор. Когда они проходили мимо - носильщики тащили их элегантные белые чемоданы, - Сэмюэл С. был раздавлен колесами поезда. А потом он умирал и думал: не хочется, чтобы твои друзья узнали, что ты умирал, визжа от боли; хочется, чтобы они думали, что ты храбро встретил смерть - сомкнув уста и не проронив ни звука.
      Как летняя мушка,
      Что выпорхнула в зиму
      И замертво рухнула наземь.