— Если только у Петруши занять, — усмехнулась она, кивнув через плечо на громоздящийся на стрелке памятник Петру Первому.

— Вы не огрызайтесь, а выполняйте, что велено, — пресек прения Бурлюк.

— Да где ж я в самом деле?!.. — девушка беспомощно посмотрела на Коломнина.

— Несите что есть, — разрешил тот, остановив новый всплеск возмущения соседа. — Ничего, «Невское» хорошее пиво. К тому же в отечестве надо пить отечественное.

Бурлюк смолчал. Но строгим взглядом занес эту уступку официантке в большой минус.

— А есть что будете? — девушка приготовила блокнотик — Было бы что есть, — Бурлюк неприязненно отбросил меню. — Значит, так. Мне овощной салатик. Только чтоб без всякого масла, сыру положить немножко. Мацареллы. Да вы записывайте.

— Я запомню.

— Нет, запишите. Все говорят: «Запомню», — а потом жрать невозможно! Значит, перчику красного ломтиками, луку репчатого, крупным кружком. Да, маслин ни в коем случае, только оливки. Теперь насчет рыбы. Передайте повару, как нужно отварить…

Он еще долго, обстоятельно шелушил свой заказ, а официантка, поджав губы, хмуро записывала, умиляясь собственной кротости.

Заказ Коломнина оказался предельно краток: селедка с картошкой и шашлык.

— Набирают кого ни попадя. Лишь бы ляжками дрыгала. Никакого представления о сервисе, — посетовал Бурлюк, даже не дождавшись, пока официантка отойдет от стола.

А Коломнин и без того уже понял, что нынешний разговор выйдет очень непростым.

Буквально через минуту официантка с лицом, сведенным в приветливую улыбку, поставила две кружки пива и порхнула было дальше. Но тут же была остановлена возмущенным Бурлюком:

— Это что?

— Пиво.

Логичный ответ почему-то заново вывел Бурлюка из себя.

— Это — ледяное пиво! — уточнил он, будто в преступлении уличил. — У нас на дворе весна. Еще май не наступил. А вы подаете лед.

— Так что вы хотите? — девушка растерялась.

— Подогрейте. Есть у вас микроволновка?

— Как скажете, — официантка, убрав злые глаза, потянула на себя кружку. — До какой прикажете температуры?

— Да это любая обслуга в Мюнхене знает. До комнатной! Не выше. Подогреть надо чуть-чуть. Слышите?! Лишний градус и все испортите! — крикнул он в спину удаляющейся поспешно девушки.

Пока не принесли пиво, Бурлюк постукивал по столику, непрерывно что-то бурча: кажется, он был всерьез расстроен нерасторопностью обслуги. Коломнин отмалчивался: в Мюнхене бывать ему до сих пор не доводилось. Но официантов за границей повидал всяких. А потому мысленно был на стороне девочки, которой сегодня крепко не повезло с первыми посетителями.

Вскоре подогретое пиво вернулось на стол.

— Надеюсь, на этот раз угодила? Градусника, извините, под рукой не оказалось.

Бурлюк кончиком языка проткнул пену и медленно коснулася напитка.

— Ну, это чуть лучше, — барским движением кисти отпустил обслугу. — Ты чего думаешь, я привередничаю? Почечная кома была, — пожаловался неожиданно он. Очевидно, неприязнь Коломнина проявилась вовне. — Так что приходится все дозировать. Врачи говорят, иначе — тут же каюк.

Он шутливо оттопырил нижнюю губу. Но шутка не получилась. Больные, с желтушечными белками глаза против воли хозяина наполнились тоской.

— Так что, за наше зарождающееся сотрудничество? — он потянулся к кружке Коломнина. И хоть тост со стороны человека, с которым они собирались судиться и даже снимать его с должности, показался Коломнину несколько сомнительным, он в свою очередь приподнял кружку.

— Напрасно колеблетесь, — нерешительность его Бурлюк подметил. — Я потому и встречи искал, что хочу договориться об условиях дружбы.

— Так условие простое. Давайте рассчитаемся с долгами и начнем крепко дружить. «Нафта» вот-вот на промышленные объемы выйдет. И свой трейдер за рубежом нам не помешает.

— Вам — это кому? Насколько помню, вы — сотрудник банка «Авангард».

— А интересы банка сегодня тесно переплетены с интересами «Нафты». Между нами договор о сотрудничестве. Или вы не знали?

— Я много чего знаю. А вот времени имею мало. Сегодня, например, после нашей встречи должен еще в Минэнергетики успеть — повидаться с Гиляловым.

— Почему именно в Минэнергетики?

Под ироничным взглядом Бурлюка Коломнин как-то смешался.

— Я что, сморозил какую-то бестактность?

— Нет, просто вижу, что с информацией проблемы как раз у вас. Такие ключевые вещи знать надо, молодой человек. Позавчера Леонард Гилялович Гилялов назначен министром энергетики России!

С таким же пафосом Левитан объявлял о разгроме намецко-фашистских войск под Москвой.

— Достойный человек на достойное место, — Бурлюк значительно оглядел собеседника. — И раньше тесно сотрудничали. А теперь-то надо оговорить новые условия с Генеральной нефтяной компанией.

— Так если он стал министром, причем тут сотрудничество с ГНК? — невинно поинтересовался Коломнин. — Это скорее к Четверику.

Всем своим видом невыдержанный Бурлюк изобразил крайнее разочарование: собеседник оказался еще глупее, чем он предполагал.

— Теперь-то как раз самое сотрудничество и начнется. И, насколько в курсе, акции «Руссойла», которыми вы по поручению банка управляете, будут переданы в распоряжение Леонарда Гиляловича.

— Должно быть, так, — Коломнин поймал снисходительный взгляд Бурлюка. — Но не прежде, чем «Руссойл» разойдется с «Нафтой-М». В этом нынче состоит интерес банка. Так что рассчитаться, хоть вам этого и не хочется, придется.

Бурлюк, на кончике языка которого просто-таки плескалась ядовитая реплика, все-таки сдержался, — сглотнул.

— И как же вы, интересно знать, видите этот, с позволения сказать, расчет?

— Во-первых, выплачиваются дивиденды.

— И только-то?

— Это святое. Тут даже обсуждать нечего.

— Не слишком ли вы резвы, юноша?

Проходившие мимо беседки две тинейджерки при слове «юноша» заинтересованно обернулись, но обнаружили лишь двух старперов, один из которых, чуть менее дряхлый, развел руки: «мол, извините, но это я».

— Совсем у дедков крыша пошла, — громко объяснила одна другой, и обе удалились.

— Во-вторых, надо обсудить условия возврата двадцати пяти миллионов, что вы недоплатили компании за нефть, — продолжил Коломнин.

— Вот так просто. Пришел и забрал. Еще в Женеве увидел, какой ты ухарь. А не подумал, где я их откопаю? — Там же, где зарыли.

Бурлюк налился нездоровой краснотой.

Подошедшая официантка водрузила на стол два горячих блюда.

— А где салаты? — внимание Бурлюка переключилось. — Нам до сих пор не подали холодное.

— Не подали, потому что не готовы. Как сделают, так принесу. А чем вы собственно недовольны? Вы же не предупредили, что надо сначала холодное.

На этот раз она, надо признать, удивила и Коломнина.

— А когда ты дома по утрам одеваешься, ты трусы поверх джинсов не натягиваешь? — ехидности Бурлюку природа отпустила полной мерой. — А ну забрать и…

— Куда ж я их дену-то?! Остынет.

— Да хоть… — Бурлюку очень хотелось объяснить бестолковой девахе, куда следует сунуть горячее, чтоб не остыло. — Куда хотите.

Фыркнув возмущенно, она подхватила блюда и отошла.

— Все-таки совок, он всегда совок, — удовлетворенно прошипел Бурлюк. Так, чтобы собеседнику стало ясно: речь идет не только об официантке. — Гляжу, в нашем нефтяном деле ты полный лох. Это надо: явился грозный аника-воин, раскопал несколько миллионов долларов недостачи и — вони поднял.

— Двадцать пять. И не недостачи, а чистой кражи. Извините, конечно, за несущественную поправку.

— А тебе, умник, не приходило в голову поинтересоваться, с чего бы это «Нафта» за столько лет не удосужилась истребовать свои «бабки»?

Коломнин насторожился: именно эта мысль его чрезвычайно занимала, и ответа на нее не нашел до сих пор.

— Так я тебе скажу: никогда не считай себя умней других. Нет там давно никаких двадцати пяти. Ты что, всерьез полагаешь, что если кто-то дает крупный кредит?…

— Беспроцентный.

— Тем более — беспроцентный. И делает это за здорово живешь?

— Не за здорово живешь, а за имя господина Фархадова.

— Положим, если б не имя, кредита бы и вовсе не было. Но — не за просто же так!

На стол были поставлены закуски.

— Теперь, надеюсь, все в порядке? — съехидничала официантка.

— Несвежее. Вишь как заветрено, — Бурлюк приподнял листик салата, оглядел с подозрением и брезгливо опустил на тарелку. — Не отравиться бы. Официантку как сдуло.

— Короче, чтоб знал, — десять миллионов долларов из этого кредита еще в девяносто восьмом году раздербанили на три части.

— Треть вам, — подсказал Коломнин.

— Может быть. Но это как раз не важно.

— Треть — угадаю — организатору кредита от «Паркойла». А им тогда был — позвольте припомнить — господин Гилялов!

— Не будем всуе поминать громкие имена, — Бурлюк оглянулся беспокойно. — Тем паче, ничего подобного я не подтверждал. Впрочем, и это не важно. Принципиально, кому ушла последняя треть.

— Вы хотите сказать, что…Салман Курбадовичу?!

— Нет. Этого я утверждать не могу. Старикан досканально знает, как и куда пробуриться, чтобы зафантанировало. А как и через какие скважины фонтанируют деньги, — это не к нему. Все вопросы были решены с фактическим руководителем — сыном его Тимуром.

И, будто сказал вещь самую обыденную, взял кончиками пальцев дольку красного перца и, поморщившись, опустил в рот.

Коломнин почувствовал себя оглушенным. Тем более увидел — Бурлюк не врет.

— Но Тимур…Он же все силы клал на это месторождение.

— Как же, как же. Премного наслышан про стахановские его усилия. Но и о себе, как видишь, не забывал. Тем более как раз в августе девяносто восьмого после обвала так все зашаталось, что неизвестно было, чем закончится. А деньги в кармане, они всегда греют.

— И — Салман Курбадович… что, знал?

— Не думаю. Все было в руках Тимура. К чему старика посвящать? Тем паче — Салман всегда, между нами, был чуток от другого мира. Он больше по части о геополитике порассуждать. Мог не понять.

— То есть Тимур, по-вашему, получается элементарный вор, который обокрал и собственного отца, и собственную компанию.

— Почему «по-моему»? Так и было. Только не надо спешить о людях думать хуже, чем они есть. Тем более о Тимуре. Видел он, что у отца деньги не задерживаются. Вот и подумал за обоих. Да и о компании побольше нашего с вами радел. Просто, в отличие от папаши, считать умел и анализировать, как другие состояния делают: не умыкнешь, не проживешь. Трубу можно было довести оставшейся пятнашкой. А уж потом, как хлынуло бы потоком, — все разом перекрылось.

— Так что ж оставшуюся пятнашку после его смерти не вернули? — Коломнин с трудом переваривал услышанное.

— А потому что самого Тимура вскорости убили.

— Вы?! — вырвалось у Коломнина.

— Что я? «Заказал» его, что ли? — Бурлюк так поразился предположению, что даже не обиделся. — Мне-то он зачем мертвым?

— А хотя бы, чтоб «трешку» эту самую не платить.

— Лох ты все-таки. «Трешку» свою он честно получил. На все документальные подтверждения имею. Да и по поставкам «левого» конденсата у нас с ним полный консенсус наметился. А «пятнашку» зажал, потому что не дурак. Тимур убит. Фархадов вовсе от дел отошел: в прострацию старческую впал. «Железку» перекрыли. Конденсат через подставные фирмы пустили. Я хоть и за рубежом сижу, но людишки-то свои повсюду сохранились. Не тупой — сразу увидел: сдувают компанию. А раз так, какого рожна каким-то аферюгам пятнадцать лимонов отдавать? Чтоб они их по карманам распихали? У меня у самого карманы имеются.

— Про то знаю. Тонкие вы, как погляжу, нефтяные люди. Только мне вот вашей утонченности не хватает. Так что не сочтите за труд — для чего вы мне всю эту сагу рассказали?

— Что ж ты такой непонятливый? У вас ведь все на Фархадове держится. Прежде, в молодости, скандалюга был известный. Многим жизнь попортил, — в словах этих легко угадывалось особое чувство. Похоже, в далекие советские времена нефтяник Фархадов не давал спокойно существовать чиновнику минтопа Бурлюку. — Но теперь опора ваша сильно обветшала. Он ведь памятью сына живет. А ну как дойдет информация, что имя сынка в прессе опорочить могут? Ведь если с Фархадовым что случится, — а сердечко-то не вам говорить! — заметут месторождение со свистом, так что и банку ничего не достанется. Всей стаей бросятся. Охотников на лакомый кусок ого-го! Одно его имя пока и удерживает.

— И что предлагаете? — Коломнину едва удавалось сохранять видимость спокойствия.

— Мир. Историю с кредитом пока херим, — иск из Гамбургского суда отзываете. Очень он нам не ко времени. А деньги через годик начнем, благословясь, помаленьку выплачивать. В свою очередь обещаю дивиденды выплатить полностью. Тоже где-то через годик. Ну, и ваше сотрудничество в этом вопросе — хоть меня и предупреждали, что вы навроде Салмана. Но, если пожелаете, готов оценить соответственно. Миллион мало не покажется?

Воцарилось молчание. Коломнин, наклонив голову, глубоко дышал, стараясь преодолеть подступившую ярость.

— Имею контрпредложение, — в тоне его появилась взвинченная веселость, заставившая Бурлюка насторожиться. — Вы немедленно выплачиваете «Нафте» пять миллионов долларов, которые позволят ей рассчитаться с банком. Выплату остальных пятнадцати миллионов можно растянуть на год — два. Что касается украденных десяти, то — учитывая деликатный характер ситуации, решим после, в узком кругу.

— Чего еще изволите?

— В противном случае все это сделает новое руководство «Руссойла»: «Нафта» как акционер вчера направила официальное требование о срочном созыве собрания для заслушивания отчета дирекции. Так что через месяц…

— Это вряд ли. Собрание, согласно НАШЕМУ уставу, считается действительным, если присутствуют не менее трех акционеров из четырех. А вас будет только двое. Так что, увы, — Бурлюк сочувственно развел руки.

— Ничего, мы тут же назначим повторное, еще через месяц, — с той же нежнейшей гримасой успокоил его Коломнин. — А оно будет действительно даже при двух участниках. В соответствии с НАШИМ уставом.

Взгляды перехлестнулись, и гаденькие улыбочки смылись с лиц.

— А если вы попробуете шантажировать господина Фархадова, — теперь Коломнин, боясь сорваться на крик, говорил свистящим шепотом, — то предупреждаю: мы не просто сменим руководство, но проведем тщательную ревизию. Почему-то мне кажется, что Гамбургской налоговой полиции там будет над чем поурчать.

Бурлюк прикрыл глаза, нашарил салфетку, аккуратненько промокнул полные влаги губы.

— Стало быть, впереди у меня два месяца? — уточнил он.

— И это самое большее.

— Ну-ну. Тогда не буду терять времени, — Бурлюк поднялся, глубоко поклонился. — Честь имею.

— Честь имею, — с той же приятцей приподнялся Коломнин.

Бурлюк шагнул из-за стола и едва не наткнулся на подходящую к столику официантку. В руках у нее были все те же два блюда, очевидно, вынутые из микроволновки.

— Так горячее же, — пролепетала она, поняв, что клиент уходит.

— Вовремя подавать надо. А салат дрянь. И сама ты — дура! — не сдерживаясь больше, рявкнул Бурлюк и, отбросив оказавшуюся на пути скамейку, зашагал прочь.

— И за такие деньги терпеть?! — официантка швырнула блюда на стол. Видно, исчерпав запас выдержки, злобно уставилась на Коломнина. — Да пусть меня лучше выгонят, но скажу. Видала козлов. Но этот твой — всем козлам падла!

— Ваша правда, — охотно согласился Коломнин. Только что он нажил злобного, не привыкшего останавливаться перед препятствиями врага.

На его плечо легла чья-то рука. Над Коломниным стоял коротковолосый посетитель, все это время сосавший пиво из полупустой кружки.

— Думал, драться начнете, — мягко произнес он. — А вы успокойтесь. Генделя любите?

— Кого?!

— Вот и чудненько. Сейчас побалую.

Странный посетитель удалился внутрь павильона. Круглая голова его вытянулась вперед. Отставленные в стороне руки безмятежно болтались на прямых плечах, будто пустые ведра на коромысле.

Через стекло было видно, как опустился он за рояль, сгорбился и неспешно принялся играть какую-то сложную мелодию. Иногда сбивался и тогда принимался бормотать, недовольный собой. Сверялся с нотами, с трудом преодолевал какие-то особо сложные пассажи, и — играл и играл для себя.

И — странное дело: этот втиснутый за счет нескольких лишних столиков рояль, и тяжеленная, не предназначенная для жующей, попивающей пивко публики музыка создали атмосферу какой-то ностальгической доброты, так что скоро Коломнину стал казаться странен не этот несуразный музыкант, а бессвязный, нервный разговор, что произошел у них только что с Бурлюком.

Нереальным показался отсюда мир, где страстно бились за нефть, а больше — за деньги.

Тимур. Солнцеподобный Тимур, память которого обожествляли в Томильске, оказался вором. Да есть ли там вообще кто-то незапятнанный? Должно быть, нет. Как бандиты для уверенности метят нового сообщника кровью, так законы нефтяного сообщества прописаны таким образом, чтобы исключить самую надежду на честное ведение бизнеса. Все должны быть замазаны.

Коломнин поднялся, сплел ладони рук и через стекло помахал таперу, который, не переставая играть, глубоким поклоном головы изъявил, что благодарность заметил и принял.

В банк, куда Коломнин планировал заскочить после встречи с Бурлюком, ехать ему расхотелось, а до начала бракоразводного процесса оставалось еще два часа. Потому появилось желание просто пройтись по весенней Москве. И теперь он брел замоскворецкими переулочками. Обходя асфальтовые лужицы. С удивлением вглядываясь во встречных. Что-то незнакомое и чрезвычайно приятное появилось в них. И через какое-то время осознал: лица прихожих, обычно хмуро-озабоченные, были озарены мягким добрым светом, — нарождающаяся весна на короткое время возвратила замыленным суетой москвичам радость бытия.

Возле цековского, мелкого кирпичика дома на углу Якиманки стоял грузовик, в который суетившиеся вокруг люди грузили добротные кресла, из тех, за которыми писались ночами лет двадцать назад. Чуть в стороне, поджав губы, стоял старик в поношенной пыжиковой шапке. В общих сборах участия он не принимал, а неотрывно, со жгучей ненавистью разглядывал брошенный у соседнего подъезда сияющий никелем джип, — новая элита потихоньку выживала из центра Москвы прежних, обнищавших властителей жизни. Коломнин двинулся к Ленинскому проспекту, Обойдя французское посольство, как-то само собой вышел к зданию МВД. В котором провел столько лет. Само оно не изменилось, — все тот же застекленный куб. Единственно — огородилось металлической решеткой с воротами, перед которыми бдительно несли службу постовые.

Из центрального подъезда бодро вышло несколько сотрудников. И по чрезмерно деловому их виду Коломнин моментально угадал, — смылись с работы. Он все мог угадать о каждом из них. И только самому полковнику милиции Коломнину не было больше места среди этих людей. Подняв голову, вгляделся в пятый этаж, пытаясь найти прежнее свое окно. И растерялся, обнаружив, — забыл. Все забыл.

— Чем интересуетесь? — козырнул бдительный постовой.

— Да вот думаю, как туда лучше ночью забраться. Кондовая шутка, должно быть, оказалась не ко времени, — по стране прошла серия терактов. Во всяком случае постовой насупился и даже принялся вздергивать руку к козырьку, за чем неизбежно должно было последовать: «Ваши документы». Но тут сзади энергично погудели, и сержант отошел, отодвигая руками и Коломнина: из ворот МВД выезжал БМВ с мигалкой.

— Начальник главка? — безразлично поинтересовался Коломнин.

— Поднимай выше. Новый Первый замминистра, — блеснул информированностью сержант. Но тут же, сообразив, что невовремя проговорился, глянул на прохожего с удвоенным вниманием.

— Сережа! Сергей Викторович! — послышался рокочущий бас, — грузнеющий генерал-лейтенант милиции выбрался из тормознувшего БМВ и спешил к нему, радушно улыбаясь. Сопровождаемый выскочившим следом адъютантом.

— Андрей?! Андрей Иванович. Ты? — Коломнин радостно обхватил протянутую издалека руку заместителя министра. С Андреем Ивановичем Тальвинским они сблизились в середине девяностых, когда тот был начальником одного из областных УВД, а Коломнин курировал область по линии управления по борьбе с экономическими преступлениями. Работу свою Тальвинский любил и знал досконально. К тому же прошедший через низовые звенья был лишен чванливости выдвиженцев от власти. Но трудным в девяносто шестом оказалось положение начальника УВД. Администрация президента в предверии предстоящих выборов вела тяжелые позиционные бои за влияние в регионах с набравшей вес компартией. Тесть же Тальвинского — в прошлом секретарь обкома — числился среди непримиримых противников Ельцина. И хоть сам начальник УВД от всех этих политических игр решительно держался в стороне, вопрос о его отставке казался предрешенным. Больше того, через приятеля в кадрах Коломнину стало известно, что приказ о снятии готов и, завизированный, дожидается подписи министра. Немедленно, рискуя «засветиться», прямо из своего кабинета позвонил он в УВД и сообщил Тальвинскому о полученной информации. Тот успел задействовать имевшиеся каналы влияния. И вопрос об отставке сначала отсрочился, а потом, после выборов, и вовсе сделался неактуальным.

После этого отношения Коломнина с Тальвинским переросли в дружеские. Так что, бывая в Москве, Андрей Иванович несколько раз останавливался у него на квартире. Правда, с конца того же года, когда Коломнин уволился из органов, они как-то потеряли друг друга.

И вот теперь Тальвинский, погрузневший, но с прежней открытой, не генеральской улыбкой обхватил и принялся мять старого приятеля.

— Сколько лет! Куда ж ты запропал, Серега? Про то, что уволился, знаю.

— В банке. Возглавлял экономическую безопасность в «Светоче». А теперь вот в «Авангарде».

— Банки! Эк тебя занесло! — неприязненно сморщился Тальвинский. — Деньжат хоть заработал?

— Да так. Кое-что.

— Ну и беги из этой помойки. Пока не сожрали, — было очевидно, что неприязнь к банкам вызвана какими-то личными причинами. — Дело надо делать. Государственную власть в стране заново ставить.

— Товарищ заместитель министра! — застывший чуть сзади подполковник извиняющимся жестом постучал по своим часам. — Прошу прощения. Но там сам Касьянов проводит. Не опоздать бы.

— Да, пора! Увидеться бы хорошо. А вот когда? В полной закрутке. Представляешь, как сюда перешел, минуты нет, — с каким-то мальчишеским восторгом пожаловался Тальвинский, протягивая руку для прощания. Но внезапная мысль удержала его. — Слушай! А вернуться не хочешь?

— Вернуться? — поразился Коломнин.

— А что, славно бы вышло! — идея овладела заместителем министра. -Как раз подбираю команду. Из надежных профессионалов. Сунулся, а их тут осталось раз два и обчелся. А уж тебе-то сам Бог велел. У меня все полномочия. Поставлю на генеральскую должность. Что там еще? Квартиру, если надо, дам. Зарплата, конечно, не банковская. Но зато дело станем делать! Не на дядин карман работать, а на возрождение России. А?

Коломнин виновато развел руки.

— Не, не, ты не спеши отказываться. Подумай как следует, — Тальвинский протянул ему визитку. — А, подумав, обязательно согласись! Такая бы связка получилась душевная.

— Товарищ заместитель министра! — напомнил о себе адъютант. — За десять минут не успеем до Дома правительства. Меня же потом взгреете, что не напомнил!

— Так ты до сих пор не в машине?! — Тальвинский сурово свел брови. — А ну марш! Вечно из-за тебя опаздываем.

И устремился за адъютантом, словно собираясь дать ему пендаля. От дверцы обернулся:

— И вообще с любым вопросом!

Заждавшийся регулировщик отточенными бравыми жестами перекрыл движение. БМВ замигал, взвизгнул шинами, заголосил сиреной и метнулся, разгоняясь, по Москве.

Времени у Коломнина оставалось с избытком, и на этот раз до нарсуда он добрался раньше срока. Потому среди прочих отчетливо разглядел подъехавшую «Тойоту-авенсис» с холеным сорокалетним мужчиной за рулем и сидящей подле ухоженной женщиной в белом парике. Машина остановилась, но никто из них не спешил выйти. Переплетя руки и неотрывно глядя друг на друга, они что-то возбужденно обсуждали. Так ведут себя влюбленные перед долгим расставанием. Хотя по всему было видно, что расстаются они совсем ненадолго. Может, и не расстаются вовсе. А просто она выйдет по своим делам, а он останется ее ждать. И все-таки они торопливо говорили и говорили и, будто невзначай, поглаживали один другого. Внешнего мира для этих двоих не существовало. Как не существует его для влюбленных подростков.

Коломнин посматривал на них с легкой завистью, — так прежде они с Ларисой искали каждую секунду, чтобы украдкой дотронуться друг до друга или шепнуть незначащую фразу. Наконец женщина провела лайковой перчаткой по щеке спутника и решительно потянулась выйти.

Коломнин нетерпеливо глянул на дорожку, ведущую от метро, — пора бы появиться Галине. Увы, она явно опаздывала.

Зато со стороны автомобильного ряда торопилась, улыбаясь своим мыслям, пассажирка «Тойоты». Парик чуть растрепался на ветру. Полы распахнутого лайкового пальто похлопывали об осенние сапожки.

«Ведь видно, что немолода. Но как сохранилась! Умеют же другие женщины следить за собой», — Коломнин неприязненно вспомнил о предстоящей встрече со своей вечно зачуханной женой. Тут он встрепенулся и с опаской, только что не исподтишка, присмотрелся к незнакомке. Ошибки не было — к нему подошла Галина.

— Прости, Сереженька, немножко опоздала, — она нагнулась, обдав его ароматом парфюма, чмокнула в щеку. Подметила брошенный на «Тойоту» взгляд.

— Это мой друг, — со скрытой гордостью пояснила она и, не оборачиваясь, успокоительно помахала пальчиками.

— Вижу, у тебя все в порядке.

— Как говорит наш сын, — просто в шокололаде. С работой тоже о, кэй. Я теперь главный юрисконсульт в строительной фирме. Тысяча двести долларов.

— У него?

— А вот это неважно, — он угадал. И это ей не понравилось. Потому что, намекнув на служебный роман, как бы попытался принизить переполняющее ее чувство. Прежняя Галина не замедлила бы окатить недоброжелателя ехидной репликой.

— Мы очень любим друг друга, Сережа, — просто произнесла эта, новая Галина.

— Хотя ты, увы, не знаешь, что это такое, — не удержалась-таки прежняя.

И, дружески подхватив его под локоть, обе нетерпеливо повлекли его к подъезду.

— Боишься, что не успеют развести? — теперь непонятный приступ желчи проступил в Коломнине.

— Надеюсь, успеют. Не хотелось бы оттягивать.

— Неужто собираетесь пожениться?

— Да нет, он женат. Но это неважно.

Конечно, это было важно. И в будущем наверняка станет источником драматических сцен меж ними, и, возможно, разрыва. Но сегодня для впорхнувшей на высокое крыльцо женщины это было и впрямь неважно. Сегодня она жадно впитывала в себя чувство, каким была обделена последние двадцать лет, — любовь. И излучала на окружающих нежность и доброжелательность.

Открывая перед ней тяжелую судейскую дверь, Коломнин поймал себя на легком сожалении, — чего-то недопонял он в этой женщине. Недоразглядел в вечной спешке. А, окажись понаблюдательней, потерпимей, быть может, совсем другими выдались бы эти их двадцать лет.

Через полтора часа Коломнин перешел в иную социальную категорию, — из помещения нарсуда вышел еще один разведенный мужчина.