Глава 12

Террариум единомышленников

Второв все еще не хотел верить своим ушам.

— Может, все-таки ошибка? — Он почти искательно посмотрел на начальника службы технического контроля. — Хотя… совпадает.

Повернулся к Чугунову:

— Вызови-ка Снежко и сам заходи. Если Иван Васильевич позвонит, соединить немедленно… А вы пока побудьте в приемной.

Вот уже который день Второв неустанно колесил по Москве, встречаясь все с новыми и с новыми людьми, многие из которых еще месяц назад сами готовы были прибежать к нему по первому зову. А теперь он с трудом пробивался к ним на прием, нещадно подавляя страдающее самолюбие.

И, пробившись, снова и снова, со всей данной ему от природы силой убеждения повторял одно и то же:

— Крах «Светоча» — это удар по всей экономике, которую после августа и без того непрерывно сотрясает. А банк может выстоять! Есть реальные расчеты, люди. Достаточно выделить двести миллионов долларов из резервов Центробанка. То есть всего-навсего часть тех резервов, что создавались именно под «Светоч» и за счет «Светоча». Всего-навсего!

И замолкал, в очередной раз натолкнувшись на заледеневшие в притворном внимании глаза.

Ездил Второв и на переговоры с владельцами других банков, которые вели бесконечные консультации о сращивании. Варианты укрупнений, разукрупнений, поглощений стали любимыми темами журналистов. Редкая программа на телевидении не начиналась с анализа последних банковских новостей, подобного смакованию колонки брачных объявлений в светской хронике. Обсуждалось живо, кто и за кого выходит, кто кому и какое предложил приданое, а кто сватался, ан получил отлуп.

Но за всей этой мишурой скрывалось то, о чем никто не говорил прямо: так называемые системообразующие банки, недавняя гордость страны, при попустительстве правительства, судорожно выискивали быстрые и безопасные способы, чтобы слить на сторону все сколь-нибудь ценное, оставив незадачливых вкладчиков и кредиторов с носом.

Включаться в эти игры Второв избегал. Его банк еще стоял. Стоял, несмотря на пробоины. Продуманная универсальная конструкция, хоть и раскачивалась сильней и сильней под нестихающими финансовыми порывами, но пока держалась.

Правда, удерживать ее с каждым днем стоило все больших усилий.

Средства, необходимые, чтобы хоть как-то поддерживать обескровленный организм, выбивались с боем. Должники или попросту прятались, выжидая, или исподволь скупали обесценивающиеся банковские векселя и всучивали их вместо живых денег.

Усиливались и центробежные тенденции. В нескольких иногородних филиалах были предприняты попытки «лечь» под чужие банки.

Пока это еще удавалось пресекать авторитетом Второва, привычным страхом перед ним. Но надолго ли хватит? Тем более, как выясняется, внутри самого банка пышным цветом расцветает коррупция.

Вот почему с таким нетерпением ждал сегодня Второв возвращения последнего из единомышленников — председателя наблюдательного совета Ивана Васильевича Рублева. Два часа назад Иван Васильевич выехал в Государственную думу к старому своему другу, недавно избранному председателем могущественнейшего думского комитета. Если тот их поддержит перед Центробанком, то деньги будут выданы. И тогда!..

Боясь сглазить, Второв быстро постучал по столу.

— Вызывали, Владимир Викторович? — Эдик Снежко, как всегда улыбчивый, остановился посреди кабинета. На его отглаженном пиджаке красовался прикрученный значок с логотипом банка — недавно введенный знак принадлежности к высшему менеджменту. Следом зашел Чугунов.

— Да. Проходите, Эдуард Анатольевич. Вот в это кресло. Удобно?

— Мне, Владимир Викторович, там удобно, где банку нужнее.

— Достойный ответ, — умилился Второв. — Однако не время для комплиментов. К делу. Как с возвратом долгов?

— Трудно, Владимир Викторович. — Эдик раскрыл приготовленный список, вздохнул. — И с каждым днем все труднее. Большинство выжидает, какую позицию займет Центробанк. Не верят, сволочи, что выплывем.

— А сами верите?

— Я, Владимир Викторович, по должности верить обязан.

— А по чувству?

— А если по чувству, я в вас верю. Все мы в вас верим.

— Это хорошо, — удовлетворенно откинулся Второв. — Но все ли?

— За всех, конечно, не ручаюсь, но в кредитных подразделениях паники нет. — Эдик прямо встретил взгляд шефа.

— А вот у меня появилась информация, что отдельные сотрудники за спиной руководства ведут работу по развалу банка. Что скажете?

— А что тут скажешь? Если такие выявлены, то, как раньше говорили, — выжигать каленым железом надо. Чтоб другим неповадно было. Тут жалость неуместна. Речь идет о судьбе банка.

— Согласен. По моим сведениям, один из кредитников во время переговоров с заемщиками, готовыми платить долги, отговаривает их от этого, уверяя, что банк скоро рухнет.

— Этого не может быть! — Эдик вскочил. — За тех, кто рядом со мной, я ручаюсь! Думаю, и Юрий Павлович поручится.

— Это похвально. — Второв жестом усадил его на место. — Давайте-ка, Эдуард Анатольевич, просто немножко помолчим. Хочется иногда, знаете, помолчать с надежным соратником.

Он кивнул Чугунову.

И тогда послышался чуть искаженный диктофоном голос:

"— Так когда вы готовы платить? И сколько?

— Все сразу не сможем. Но два с половиной миллиона завтра перечислим. Поймите, мы и так вывернулись, чтоб их добыть. А могли бы и не платить, как другие.

— Почему же решили заплатить?

— Обижаете. Банк и нам не чужой. Сколько лет вместе. Да и Второва давно знаем. Вы нас выручали, теперь наш черед.

— Красивый порыв… Но мы вдвоем. Можно прямо? Как старый добрый знакомый старому доброму знакомому?

— Того и хочу.

— Банк обречен. Денег ЦБ не выделит. Больше того — не даст подняться. Сведения, к сожалению, надежные.

— Что делают? Что делают? Ведь это ж сколько людей… А почему вы решили мне это сейчас сказать?

— А не хочу через полгода от вас претензии выслушивать, что знал-де и не намекнул вовремя. Наоборот, друга хочу сохранить. Так что давайте поиграем в игру: мы вас от имени банка будем прессовать запросами, угрожать там, исками трамбовать, — ну, все как положено. Но, если я лично отмашку не дам, вы не платите. Что скажете?

— А что тут скажешь? Раз уж внутри самого банка… И во сколько мне такая дружба обойдется, Эдуард Анатольевич?

— Договоримся. Не чужие, — и говоривший заразительно рассмеялся." Чугунов выключил диктофон, с гадливой ухмылкой подошел вплотную к вжавшемуся в кресло, с распущенными от ужаса губами кредитнику.

— Кому продался? — прохрипел Второв.

— Онлиевский, — выдохнул Эдик, чувствуя с омерзением, как организм непроизвольно выплеснул струю мочи, и в то же время не в силах отвести расширившихся глаз от руки начальника аппарата, унизительно медленно потянувшейся к его пиджаку. Добравшись наконец до значка, Чугунов обхватил его и с силой рванул на себя, выдрав вместе с куском дорогого сукна, — будто орден с опозоренного офицера сорвал.

Размякшего, непрестанно икающего Снежко наконец увели писать объяснительную.

— Что-то еще, Владимир Викторович? — Чугунов медлил уходить.

— Еще? Да вот кресло это подмоченное заберите и выкиньте, чтобы не воняло. Или лучше к Баландину в кабинет. Скажете — от меня за успехи в кадровой работе. От Ивана Васильевича?..

— Звонят непрерывно. Пока телефон отключен.

— Да, все меньше нас, Гена. Иди пока.

Второв подошел к окну, затушеванному осенью. Повертел изъятый значок. Красив, ничего не скажешь. Прежде у них таких не было. Теперь есть значки, но нет прежних. И опять закралась мысль, которую отгонял, — так ли прав был, когда бескомпромиссно избавлялся от строптивых «основателей»? Было в них что-то от старой наполеоновской гвардии: ворчливой, но надежнейшей. А новые, вот они. В успехе подметки рвут, в неудаче сдают. Они так воспитаны, «бизнес — это умение оказаться с тем, кто сильнее». А может, собрать «стариков», поклониться, расставить опять на ключе? И тогда можно хотя бы не оглядываться на тылы. Предлагал же Керзон. Настаивал. Вот и донастаивался. Его последним и шуганул. Ни-ко-го! Да нет, поздно на попятный. Время не ждет. Либо теперь же прорвемся…

О другом «либо» он не позволял себе даже думать.

В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.

— Господи! — тихо пробормотал он. — Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколь людей втянуто! Сделай и — уверую. Не так, как раньше, для других. А по-настоящему, без дураков. А?

И, не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.

— Да где, наконец?! — закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась, и в кабинет прямо в мокром пальто вошел Иван Васильевич Рублев.

— Мечешься? — неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.

— Что?

Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.

— Говори же, Иван Васильевич!

— Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?

— Библию? К чему ты это? — Второв недоуменно скосился на подоконник.

— Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?

И вдруг залепил кулаком по крышке стола:

— Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?

— Нет.

— Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня между прочим фэйсом об тэйбл.

— Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?

— Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?

— В Госдуму, к председателю комитета по…

— Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку еще по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?

— Как это не говорит? Каждый день лицезреем.

— А больше ты его нигде не лицезрел?

— Как будто нет.

— Нет? — Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету. — В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.

— Когда?

— В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?

— А, — Второв насупился, начиная понимать, что допустил ужасный прокол. — Коммунистик тот? Который насчет коттеджа. Так я же не знал.

— А тебе не надо было ничего знать. Ничего! Кроме того, что это я его к тебе послал.

— Другими словами, отказал.

— Не совсем.

— Что значит «не совсем»? — угасшая было надежда вспыхнула слабой искоркой.

— Согласился посодействовать, если будут приняты его условия.

— Не так плохо. Это уже диалог. Какие? — Второв схватил лист бумаги, ручку, приготовившись записывать.

— Да собственно, условие у него на самом деле одно. — Рублев замялся.

— Так какое?

— Тебя убрать.

— И только-то? — Второв раздосадованно положил ручку.

— Да, представь. Если наблюдательный совет отстранит тебя от должности, а на это место назначит человека, рекомендованного их комитетом, то он берется выбить для нас в ЦБ деньги. Вот так-то.

— Ну-ну. И что же ты ответил? — зыркнул исподлобья Второв.

Уловивший это движение Рублев, несмотря на скверное настроение, едва сдержал улыбку.

— Я, дорогой Володя, из старого-старого рода, традиции которого до семнадцатого года возникли. Так вот одна из заповедей, что мне еще отец покойный ремнем вколачивал: «За своих стой до конца». Да и имя твое важно. На слуху оно.

— Спасибо, Иван Васильевич. Другого не ждал. Ну и на меня можешь положиться.

— Надеюсь. Надо бы тебе повстречаться с Гуревичем.

— Но ты-то знаешь, как мы с ним в последний раз разошлись.

— А с кем ты хорошо разошелся? Только за этот месяц с половиной Москвы переругаться успел. А с Гуревичем увидеться придется. Последний шанс это на старых позициях устоять.

— А если не устоим? Сникнешь?

— А если не устоим, тогда есть еще одна старая заповедь: «Занял деньги — все распродай, но верни». И ради цели этой придется нам все распродавать. Продавать и платить. Продавать и платить. Может, год-два. Может, и дольше. Я исподволь подготовку начал. Организуем комитет кредиторов. Союзы предпринимателей, фермеров подключим. Тут важно, чтоб на глазах.

— Что ж нам-то останется?

— Может, и мало что. А может, и вовсе ау. Все равно часть разворуют. Но если что останется, с того заново и стартуем. Хотя, конечно, такой империи, как теперь, нам с тобой больше не поднять. Так что об амбициях твоих имперских можно будет забыть. Ну, каково?

— Веселенькая, нечего сказать, перспективка, — пробурчал Второв.

— Другой не дано. Так что скажешь?

— Что тут скажешь. Пока есть шанс, надо пробовать. Завтра встречусь с Гуревичем.

Борис Семенович Гуревич с любопытством похлопывал дубовые своды «Бурыкинских палат», от которых успел отвыкнуть. Второв, как всегда, опаздывал. Но сегодня это не вызывало у заместителя председателя Центробанка внутреннего протеста. Гуревич и сам радовался случаю оттянуть встречу. Второва со всеми его взбрыками он продолжал любить. Даже несмотря на то, что при последнем визите в Центробанк тот просто подставил его, брякнув в присутствии посторонних, что если берешь, то надо бы и отдавать. После этого Гуревич вынужден был поспешно закрыть все свои счета в «Светоче». К тому же то, как держал удар Второв, не могло не вызывать уважения. Он, единственный, боролся. В своей неуступчивости напоминал не знавшего поражений боксера, которого, вопреки всем правилам, прямо на ринге избивает банда громил. И требуется от него только одно — лечь и признать поражение. И не оставлено ему другого выхода. Но всякий раз, пропустив очередной хук, он снова и снова поднимается. Да и название «Светоч» не стало для Гуревича пустым звуком. Конечно, власть засасывает, но иногда мечталось сойтись опять где-нибудь в девяносто третьем с тем же Второвым, Керзоном, Забелиным, Савиным и окунуться в прежнее братство.

Впрочем, все это неуместная сейчас лирика. Предстоял жесткий неприятный разговор, и Гуревич вновь подобрался.

Сверху послышались гулкие шаркающие звуки — должно быть, спускался поприветствовать гостя старик метрдотель. Интересно, узнает ли? Лицо Гуревича невольно размягчилось, и вслед за тем сердце ухнуло вниз. Перед ним появился ссутулившийся, смертельно уставший человек. И человеком этим оказался Владимир Викторович Второв.

— Что, не узнаешь? — Он пожал протянутую руку. Усмехнулся. — Спасибо хоть, что не отказал.

— Полно тебе, Владимир Викторович. Опять, вижу, немножко приболел. Не почка, часом?

— Другие органы, — пытаясь скрыть усилие, отодвинул тяжелое кресло, медленно осел в него. — Велел своим ждать наверху. Чтобы без свидетелей. Или все-таки пообедать?

— Нет, нет. Я ненадолго. Через три часа должен быть в Минэкономики.

— Да. У всех дела. Слышал, тебя на первого зама выдвигают? Это ты молодец.

— С твоей легкой руки.

— Помнишь еще. А вот многие поспешили забыть. Скажи, поможешь?

— В чем? — под его прямым взглядом Гуревичу стало неуютно.

— Знаешь, в чем. И все знают! Только морды в столы упирают. Но вы же Центробанк. У вас на глазах в одночасье всю систему, что десять лет отстраивали, смели к чертовой матери. Вы сами в колокола бить должны. К президенту прорываться. А я какую неделю валяюсь у ваших ног чуть ли не с челобитной. Да черт с ним, с президентом этим! Вот реальные расчеты. Если сегодня вы мне вернете хотя бы двести миллионов долларов из моих же резервов, то я собью ажиотаж вкладчиков, проведу неотложные платежи и запущу банк. А это тысячи предприятий, миллионы людей. Избирателей, если больше нравится. И тебе нечего сказать?

Гуревич облизнул бледные губы. Помолчал, пытаясь подобрать нужную фразу. Но не нашел:

— То же самое я говорил два часа назад.

— Ты? — заинтересовался Второв. — И кому?

— Сегодня рано утром состоялось экстренное правление «По вопросу оказания поддержки системообразующим банкам».

— И что ж нарешали? — тон его не оставлял Второву надежды.

— Вот копия проекта решения. Специально для тебя захватил.

Второв жадно взял сложенный вчетверо лист бумаги, придвинул к самым глазам.

— Этому?! — с прежней силой взревел он. — Да он же и так все село разворовал. И в эту-то прорву еще триста миллионов долларов? О чем же вы думаете-то?!

Второв требовательно придвинулся к Гуревичу, но тот поспешно поднялся, отошел к столу:

— Я, пожалуй, кофеечку выпью.

— Понятно. Стало быть, очередной откат, — расшифровал молчание зампреда Второв. — Страна сотрясается, а они знай откатывают. Просто ума не хватает объять. Да разве сами-то не на этой же земле живете?!

— Тебе налить?

— Помнишь, может, в детстве фильм такой приключенский прошел на экранах? «Золото…» какое-то. Там герои дорвались до золотых россыпей и набивают карманы. Вдруг землетрясение началось. Скалы содрогнулись. А они — набивают. Уже обрушилось все и спасения нет и сами это видят…

— И все-таки загребают. — Гуревич подошел с чашкой кофе. — Я чиновник, Владимир Викторович. Снизу мои возможности кому-то кажутся безграничными. А на самом деле выделен мне участок, его и окучиваю. И делать это мне дозволят, пока правила игры соблюдаю.

— А правила не ты устанавливаешь, — насмешливо посочувствовал Второв. — От всех одно и то же. Как денег выцыганить, так каждый таким крутым себя выпячивает, а как помочь — сразу мышкой бессильной прикидывается.

Побледневший Гуревич, боясь сорваться, изо всех сил сжал чашку.

— Сегодня после правления, Владимир Викторович, я имел разговор с Самим. Попросил об аудиенции. — Он отставил чашку, медленно вытер губы салфеткой. — Вышел с предложением взять «Светоч» под непосредственный контроль ЦБ. Финансировать под залог пакета акций и использовать отлаженную расчетную систему и разветвленную филиальскую сеть.

— Другими словами, на основе «Светоча» возобновить банковское обращение, — быстро отреагировал Второв. — Очень неплохая мысль! Очень, очень толковая. Потом к нам прицепить другие здоровые банки и — все еще можно поднять! Мы готовы передать контрольный пакет государству.

— Предложение признано нецелесообразным, — холодно оборвал Гуревич.

Он отвернулся, чтобы не видеть сгорбившегося при очередном ударе Второва.

— Так куда же вы меня толкаете? Сливать, как другие, активы?

— Даже это не получится, — печально произнес Гуревич. — Банк приговорен, Владимир Викторович. Подняться ему не дадут. Прости, но есть установка.

Второв припомнил диктофонную запись, горько усмехнулся, — получается, не так уж привирал Снежко.