Глава 7

Трудное счастье

— Гаспадын Забэлин! — Адвокат Полакис Саррис, подчеркивая торжественность момента, выбрался из кресла, грузно отдышался — в Лимассоле крепко зашкалило за тридцать градусов, и, несмотря на кондиционер, старый адвокат изнемогал от духоты. — Йа имэю передавать вас… вам. — Он смешался и живо продолжил по-английски.

— Господин Саррис поздравляет вас с регистрацией вашей офшорной компании, — сидящая подле Юля вернулась к роли переводчика. — Он выражает надежду на длительное сотрудничество и сожалеет, что не может пригласить на обед, — через три часа у него начинается процесс в Никосии.

— Ноу проблем. — Забелин, который, по правде, тоже притомился от жаркого обмена любезностями, охотно поднялся. — В следующий раз. Скажи ему, что я благодарю и прочая, прочая…

Они спустились на улицу, где на самом солнцепеке вот уж более часа, равнодушный к жаре, дремал привезший их из аэропорта кипрский таксист.

— Ну-с, довольны вы своим приобретением?

— Приобретением? — Забелин пристально всмотрелся в ее легонькое платьице, делая вид, что не понял вопроса и испытывая томительное удовольствие при виде ее нарастающей растерянности.

— Я имею в виду компанию.

— Ах, только компанию?

— Душно. — Юля насупилась.

— Да, скверный городишко. — Лимассол, низкорослый, покрытый, будто коростой, парящим вспученным асфальтом, Забелин не любил. — Хотя есть одно место. Ты купальник захватила?

Он незаметно перешел на «ты». За несколько тысяч километров от Москвы к нему пришло наконец легкое, дурашливое настроение.

— Конечно. Я же не в тундру летела.

— А… то есть не в тундру.

Они забрались на заднее сиденье. Водитель при этом не сделал ни малейшего движения. Только один глаз его раскрылся и выжидающе смотрел на пассажиров через салонное зеркало.

В него развеселившийся Забелин и подмигнул.

— Тогда скажи этому аборигену, пусть гонит в аквапарк.

— В аквапарк?! Но мы еще даже не разместились.

— Ты что, была в аквапарке?

Она чуть мотнула головой.

— Вот видишь. А споришь!

Посреди изнуряющего асфальтового зноя змеевиком переплелись витые разноцветные трубы — здесь разместился аквапарк, наполненный свежестью, плеском воды и беззаботными людскими криками оазис.

В ожидании ушедшей переодеться Юли Забелин подтащил к бассейну два шезлонга и стал озираться, с самодовольством предвкушая ее удивление при виде его мускулистого, не расплывшегося пока тела. Но появившаяся наконец из кабинки щупленькая фигурка привела его в уныние. «Забелин, Забелин, старый ты Забелин! Куда тебя понесло? — уговаривал он себя, глядя, как по привычке, выработавшейся на подмосковных пляжах, высоко поднимает она белые, будто лишенные пигмента, ноги, осторожно, не отрывая глаз от песка, опуская ступни. — Ну, мозги на жаре расплавились, но чувство вкуса-то?» — Что-то не так? — чутко угадала она, неловко остановившись перед ним с одеждой, стеснительно прижатой к маленькой грудке.

— Еще как так.

В лице ее проявились такая беззащитность и ожидание обиды, что что-то дрогнуло в нем, как тогда, у церкви. Решительно отобрав одежду, он повлек ее к ближайшему аттракциону.

— Расслабьтесь, сударыня. Мы на отдыхе, и нас ждут великие дела.

— Но я боюсь, — беспомощно пролепетала она.

Они остановились перед двумя широкими жерлами, откуда то и дело с воплями вылетали на кругах и с брызгами погружались в бассейн люди.

— Боюсь, — убежденно повторила Юля.

— Но ты же со мной! — Он подхватил освободившийся двухсекционный баллон, поднял его над головой и, увлекая другой рукой упирающуюся девушку, начал подниматься.

Наверху он, сперва приподняв, усадил в круг Юлю, затем уселся сзади.

Их подтолкнули, и круг вошел внутрь черной, наполненной стремительной водой трубы.

— О Боже! — в страхе от темноты вскрикнула девушка. Она изо всех сил вцепилась в веревки. Круг завертело и повлекло вниз, разгоняя. На каком-то повороте их занесло.

— А-а! — в томительном страхе закричала Юля.

— А-аа! — млея от восторга, заорал во всю силу легких Забелин. Крик их, соединенный с криками других, наполнил трубу гулом.

— Я боюсь! Алешенька, родной, боюсь! — послышалось ему среди гула, и в следующую секунду их вынесло на финишную прямую и выплюнуло в бассейн, в который, не переставая кричать, и погрузились они с головой.

Мокрый Алексей поймал и развернул к себе Юлю.

— Ты что сказала? Что ты сейчас сказала? — Он обхватил ее плечи. Но девушка, беспрерывно моргая от набегающей на глаза воды и жмурясь на солнце, лишь чему-то улыбалась. — Стало быть, послышалось, — огорчился Забелин и в азарте показал на возвышающийся в стороне высоченный, словно лыжный трамплин, желоб. — А туда слабо?

— О нет! Ну нет же.

— Что хочет женщина, то хочет бог.

Через несколько минут они стояли на высоченной горе перед началом спуска. Далеко внизу среди бассейнов копошились презренные букашки. При виде их Забелин понял трех нерешительно топтавшихся подле и матерящихся по-русски мужиков.

— Давай сойдем, — прижалась к нему подрагивающая Юля.

Может, он бы и сам сошел, если бы не прижалась да и мужики если б не с таким сочувствием глядели. А потому, отстранив девушку, шагнул к желобу.

Смуглый от въевшегося загара киприот что-то сказал.

— Чего ему надо?

— Он говорит, — перевела девушка, — что надо лечь на спину ногами вперед, ноги перекрестить и руки сложить на груди.

— Точно. Чтоб потом в морге не перекладывать, — мрачно прокомментировал один из колеблющихся. И похоже, окончательно себя запугал, потому что решительно сплюнул: — А ну его нахрен, что я вам, Ариэль какой? Пошли отсюда, мужики. Тем более что не допили. Заодно и этого внизу подберем.

Сопровождаемый этой ласковой напутственной речью, Забелин улегся на спину, с нарочитой бодростью помахал пальчиками Юле и, как учили, сложил руки. Его подтолкнули, так что он едва успел скрестить ноги, и тело его с нарастающей скоростью понеслось по желобу. В какой-то момент оно даже оторвалось от него. Забелин замер, пытаясь сохранить остатки самообладания, поспешно сделал глубокий вдох и в следующее мгновение с шумом погрузился под воду.

Гордый и взъерошенный, вылез он из желоба. Высоко наверху стояла малюсенькая фигурка со сложенными на груди руками.

— Воздуха, воздуха набери! — попытался докрикнуть он.

Она вяло махнула и опустилась в желоб. А еще через секунду безмолвно пронеслась вниз и погрузилась под воду. Увидев, как беспомощно она барахтается, в панике потеряв ориентацию, Забелин бросился к желобу и, выхватив, поспешно поставил на ноги.

Рот ее был широко открыт, она хрипела, глаза были полны ужаса.

— Я ж кричал, чтоб не дышала, — прижимая к себе содрогающуюся от непрерывного озноба девушку, бормотал Забелин. Так и стояли они на глазах у сидящих подле посетителей кафе — она, вздрагивающая у него на груди, и он, то и дело неловко поглаживающий ее влажные волосы, бессмысленно повторяя одно и то же: — Ну что ж ты так-то? Это ж всего только аттракцион.

Вот уже несколько часов, не в силах ничем заняться, Наталья крутилась непрестанно в кресле, выкуривала одну за другой сигареты и неприязненно косилась на застывшие усики настенных часов.

Появление Максима — без стука — ее испугало.

— Чему обязана?

— Красоте собственной. Сразу — «чему обязана?» Имей в виду — казенщина красивой женщине идет, как кирза под мини-юбку. Может человек просто зайти поплакаться?

— Ты ничего не перепутал? Местком — это через две двери.

— Да будет тебе, Натка, выеживаться. Вижу ведь, что тоже не в себе. Может, объяснимся? Хочу позволить тебе меня простить.

Ответ напрашивался сам собой, и Наталья не удержалась:

— Позвольте вам этого не позволить.

Но тем самым и поломала дистанцию, на которой старательно удерживала его вот уже несколько дней.

— Пошто своего верного холопа мучишь, боярыня? То вроде приближаешь. Вот-вот оттепель. Я по простоте сразу душу нараспашку. И тут опять — бац морозцем! А у меня, между прочим, бронхит хронический.

— Специально готовился, чтоб покрасивше?

— Ну и готовился. — Максим вспрыгнул на крышку стола, поерзал, поудобней усаживаясь. — Виноват я перед тобой, многажды уже каялся. Так сам себя за все эти годы потерянные и выпорол. Но жизнь-то не кончилась, Натаха. Ну не можем мы друг без друга. Так чего, так и будем кичиться, пока импотенция не одолеет? Знаю, недостоин. Но тогда кто тебя вообще достоин? Через всю эту грязь…

— Господи, опять за свое?.. Да слезь ты со стола, к чертовой матери!

— Уже. Ну что ты глазищи свои немыслимые округлила? Любишь ведь. А меня знаешь как при виде тебя прихватывает? Я ведь по утрам специально пораньше приезжаю, просто чтобы увидеть, как ты над асфальтом летишь.

— У-у! — завыла Наталья. — Эва куда тебя! Очнись же. Не летаю я уже давно. Кончилось топливо! Ты мне бесконечно рассказываешь, как жил. Но я-то эти годы тоже жила. Выживала. Почему не спросишь как, — она сделала усилие, — с кем! Так вот, будешь премного удивлен…

— Не надо, — поспешно попросил сникший Максим. — Не надо меня удивлять. Думаешь, сам не понимаю, что не могла такая, извини, телка столько лет одна? И с кем, нашептали. Но только ничего это не меняет. И хочу, чтоб ты это знала. Я, собственно, зачем зашел? На день рождения пригласить.

— День?.. — Наталья изумленно перевела взгляд на висящий календарь, на котором сегодняшнее число выделялось, разрисованное пастой, будто проволокой обмотанное. — Ой, Максик! Прости…

— Ничего, старик Макс привык к невниманью. Я тебя вечером в шесть часов у себя жду. И не делай такую ужасную нюню.

— Увы, не судьба. Поверь, мне правда жаль, но у меня встреча на семь назначена. Чисто деловая.

— А я с шести ждать буду. Поставлю «Абрау-Дюрсо», торт, цветы, свечу потолще зажгу…

— Не могу обещать…

— А я жду. Учти, кстати, свеча церковная, на сутки рассчитана.

И, не давая ей ответить, Максим быстро выбежал в коридор, откуда тотчас послышался его распекающий кого-то голос.

Решившись, Наталья подняла трубку.

— Алло, охрана? Я на восемнадцать тридцать заказывала три пропуска: Подлесный Вячеслав Иванович и с ним еще двое… Да. Аннулируйте, и не пропускать. Спасибо.

И решительно вышла из кабинета.

Как и всегда, все в коридоре с облупленными стенами и скрипучим полом дышало деловитостью — вокруг сновали озабоченные люди в потертых синих халатах. Она бы, пожалуй, не решилась на пари утверждать, что именно с оживленной озабоченностью обсуждают сейчас в каждой из бесчисленных курящих группок. Зато безошибочно могла определить, о чем не говорят, — о работе. Тех немногих, кто, собственно, и двигал эту пресловутую науку, в коридорах увидишь нечасто.

На лифте Наталья поднялась на десятый этаж и будто во времени переместилась, оказавшись в том коридоре, но покрытом ковром, сияющим свежестью и оптимизмом, с множеством дубовых дверей с кодовыми замками и витиеватыми вывесками. В холлах для приглашенных гостей среди кожаной мебели стояли вазоны с цветами и импортные телевизоры. В дальнем углу перед витой лесенкой наверх висела табличка — «PRIVATE», вход в Зимний сад".

— Что-то ищем? — возле Власовой возник секьюрити в сшитой по фигуре форме.

— Да, Александра Борисовича, — и, не дожидаясь реакции, толкнула знакомую дверь — финансовый директор имел запасную резиденцию на этаже арендаторов.

При виде входящей на хмуром, скрытом огромными очками узком, испещренном морщинками лице Петракова появилась радостная и вместе с тем озадаченная улыбка.

— Наташенька моя пришла! А я тут, понимаешь, последние бумаженции разбираю. Не чаял. Мы вроде договорились на семь у тебя с договорами. Или… передумала?

— Передумала. Надо поговорить, Саша.

Забелин стоял в лоджии, раздраженно вслушиваясь в ночной плеск моря и пытаясь разобраться в новых для себя ощущениях.

После аквапарка, разместившись, они спустились в вечерний ресторан. Лицо Юли, с интересом всматривающейся в бокал сухого, светилось от несходящей задумчивой улыбки.

— Юлочка. — Они только что вернулись после очередного танца. — Как же мне хорошо с тобой.

— У? — Она отвлеклась от бокала. — Это не со мной. Это местный воздух.

— Чепуха. Полная чепуха. Хоть в эскимосском чуме, но — ты!

— Но я не хочу в чум. — Она хихикнула. — Хорошее вино. Я, вообще-то, не пью. Но это хорошее.

От дневного страха не осталось и следа. Забелин сидел напротив, глядел на чудное ее лицо и утопал в нежности.

— А ты помнишь, что сказала мне там, в трубе?

— В трубе? Разве там можно было еще и говорить?

— Значит, послышалось? Жаль. Это было так здорово.

— В самом деле? Тогда, может, не послышалось.

— Но тогда… Должен ли я понять…

— Очень может быть. Ты только не торопи, ладно?

— Ладно, — охотно согласился он. — Десять минут молчу как партизан. А потом поднимаемся ко мне.

Но потом произошло что-то непонятное. Без видимой причины она сделалась той вялой, ушедшей в себя «плохушкой», какой была при их знакомстве. Поднявшись на этаж, кивнула без выражения и, даже не попрощавшись, быстро заперлась в своем номере.

— Да на кой черт мне все это, — выругался вслед Забелин. И теперь, озлобленный, он поверял равнодушному к нему морю все, что он думал по поводу себя и своего неуклюжего, к тому же неслучившегося романчика.

В дверь постучали. На пороге, переодетая в халат, но с тем же мрачно-углубленным видом, стояла Юля.

— Что случилось? — Он не смог преодолеть неприязнь, и она отшатнулась было, но решилась.

— Можно я у вас побуду? Недолго. Как-то мне одной неуютно. Я бы выпила чего-нибудь, — поежившись, девушка прошла к ближайшему креслу.

— Шампанское всунули теплое. — Забелин все-таки захватил бутылку из ресторана. — Пойду подержу под водой.

Но едва он скрылся в ванной, как из гостиной донесся придушенный вскрик.

Он выскочил стремительно.

Юля, свесившись в кресле, хрипела. Лицо ее, с выпученными глазами и перекошенным ртом, сделалось отталкивающим, из угла губ обильно вытекала слюна. Трясущееся в конвульсиях тело сползало на пол. На долю секунды зрелище это вызвало в нем невольное отвращение, но надо было помочь. Стряхнув оцепенение, он подхватил ее, падающую, и изо всей силы прижал к себе колотящееся тело. Он услышал скрежет перетираемых друг о друга зубов и резким, сильным движением разжал их. Рукав его рубахи стал мокрым от непрерывно льющейся слюны. Она еще продолжала хрипеть и извиваться в его тесных объятиях. Потом постепенно затихла. Открытые глаза ее застыли, с мольбой глядя на него.

— Все хорошо, все хорошо, — произнес он. — Уже хорошо.

Забелин поднялся, перенес маленькое тельце на кровать, пытаясь ее успокоить. А она, неподвижная, все так же умоляюще смотрела на него. И наконец Алексей понял: она его не видит и не слышит. Лишь инстинктивно ручкой уцепилась за рубаху, словно моля о помощи. И тогда на месте появившегося было невольного отвращения к уродству в нем возникла и стала разрастаться волна бесконечной нежности к несчастной девочке и страх при мысли, что она может умереть.

— Так вот оно! — бормотал Алексей, с силой встряхивая ее за плечи и судорожно прикидывая, как, не зная языка, вызвать врача. — Вот оно что!

— Что «оно»? — прозвучал слабый голос.

Лежа на кровати, Юля оглядывалась в сильном беспокойстве:

— Как я здесь?.. Со мной что-то было.

Забелин кивнул.

— Опять! Господи, опять. — По ее лицу потекли слезы. — И как же стыдно. Ты… вы уж простите!

— Ты! Ты! Что еще за «вы»? Только «ты». И все ерунда, все отступит.

Юля благодарно провела по его запястью:

— Я полежу чуть-чуть.

Поспешно кивнув, он вышел в гостиную.

— Дверь! Только не закрывайте дверь!

Он подошел к мини-бару, выгреб миниатюрные бутылочки с коньяком, виски, водкой и, беспрерывно свинчивая головки, влил все во вместительный стакан и одним махом выпил.

Спустя некоторое время тихо вышла и Юля. Удрученная, села в то же кресло.

— Напугала?

— Без проблем… Разве что чуть-чуть.

— Можно выпить? — Давясь, она сделала большой глоток шампанского, закашлялась. — Это эпилепсия, — безысходно объяснила Юля.

Чуть помолчала.

— Хотя я надеялась. Я сделала томограмму, и мне сказали, что очага нет. Как же я обрадовалась.

Забелин вспомнил вспыхнувшее жизнью лицо после того телефонного звонка.

— Наверное, снимок не получился. Это года три назад началось. Сначала во сне. Я-то не помню — муж заметил. Я замужем была.

— Удрал?

— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.

— А что еще говорили врачи?

— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.

— Что надо?

— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.

— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.

— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.

— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.

— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.

— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?

Почувствовал, как притихла она.

— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.

— Но зачем тебе это? Увидел же…

— А не твое дело. Разговорилась больно.

Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.

— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.

— Молчи же!

— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?

— Успокойся. Нашла время.

— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!

— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.

— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.

— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.

Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.

Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.

— Да, — пробормотал он.

— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?

— Ну.

— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?

— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.

— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.

— Пошел к черту.

— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.

— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?

— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.

— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!

— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.

В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.

В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.

Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.

За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.

— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.

— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.

— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…

— Так и клянется.

— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?

— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.

— Веришь?

— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается.