— Это как же?
      Чемпосов откинулся на задок саней.
      — Поближе, поближе садись. И брось сюда своё ружьё — держишь, как божью свечку. Никого не будет в этих местах…
      Томмот засунул карабин под санную подстилку и, подстраиваясь так и эдак, улёгся наконец на бок рядом с Чемпосовым. Побои в штабе давали о себе знать на каждой кочке.
      — В реальном я сильно увлёкся историей различных народов, — начал рассказывать Чемпосов. — Роясь в книгах, я узнал, что процветание какой-либо нации не всегда зависит от количества народа. Решающую роль тут играют физическая выдержка, моральная стойкость народа, его способность противостоять испытаниям, воля, мужество и стремление к прогрессу. Поэтому в истории имеется тьма примеров, когда даже многомиллионные нации теряли свободу, становились рабами других и исчезали с лица земли, а некоторые народы, даже небольшие числом, умудрялись достичь высот культуры и славы. Не так ли?
      — Да, это так…
      — Чего-чего, а на муки для якутского племени господь не поскупился. На его долю выпало немало тяжких испытаний, а всё же мы выдержали их и дожили до сегодняшнего дня. Выносливости, терпения и упорства нам не занимать. Не меньше должно быть и стремления к культуре. И я стал думать: почему обойдённому судьбой якуту не зажить по-человечески, не распоряжаться самому своей судьбой? Безмерно я был рад, когда Февральская революция скинула царя с трона. Рад был не только я, ликовали все, вот, думали, настали времена для свободного развития! Затем ещё одна революция, власть захватывают большевики, вспыхивает междоусобица, начинается кавардак. Те самые народы, которые, как ожидалось, должны были дружно двинуться к высотам прогресса, начинают воевать между собой, разделившись на красных и белых. Я вначале не понимал, кто из них прав, а кто не прав. Спустя немного красные вдруг начинают расправляться с людьми, кто побогаче да пообразованней. Попутно в эту кутерьму попадает и моя семья — мы лишаемся всего. С тех пор я и отстранился от красных. Прислушиваюсь к белым — вроде бы неплохи. Кричат, что борются за счастье и процветание народа, за его судьбу. Примыкаю к белым — к прошлогодним и позапрошлогодним. Начинаю приглядываться и вижу, что ни о каком благе народа они и не думают, все преследуют лишь корыстные цели — мстят, сводят старые счёты, рвутся к власти и богатству. Настоящие разбойники с большой дороги. Я и от них в бега ударился. Запутавшись так, сидел схоронясь, и слышу: якуты пригласили вот этого Пепеляева. Достал его призывы, листовки: точь-в-точь мои заветные помыслы! Я вне всяких партий, мне лично ничего не надо, воюю лишь за свободу и счастье народа. Как только захвачу власть, сразу передам самому народу в руки, чтобы он установил самоуправление. Поверил я. Поехал в Нелькан и присоединился к дружине. Вот почему говорю, что и белые не все одинаковы. Прежних-то и белыми называть неохота, — настоящие чёрные бандиты.
      — Прежние беляки разве не говорили, что только они одни борются за народ? — спросил Чычахов.
      — Ого! Во весь голос! Враньё всегда крикливо…
      — А эти… не могут ли и они наврать? — то ли рассуждая, то ли спрашивая, вполголоса произнёс Томмот.
      — Нет! — решительно возразил Чемпосов. — Неужели?.. Нет, не может быть!
      — Я просто так… Подумал…
      — О целях своей борьбы Пепеляев даже стихи пишет.
      — Да ну! — искренне удивился Томмот.
      — Сам читал… Там, например, есть такие строки… Подожди-ка… Ага, вспомнил… — Чемпосов провёл рукавицей по заиндевелым усам:
 
Донеслись до нас стоны народные
И сердца разбудили свободные.
Бросив труд, бросив семьи родные,
Собрались мы в ряды боевые.
Не на радость, на подвиг тяжёлый мы шли,
От людей мы не ждали награды.
На пути, разрушая преграды,
Крёстный путь мы свершили одни…
 
      Томмот усмехнулся: смотри-ка, генерал идёт спасать народ.
      — Такие стихи может сочинить каждый, если вдоволь наестся.
      — Да ты подумай… «Стоны народные… Сердца разбудили свободные…» Или думаешь, что генерал врёт в стихах?
      — Кто его знает…
      Томмот замолчал, вспоминая стихи, которые недавно прочитал в газете. Их строчки врезались в его память.
 
Народ разутый, народ раздетый,
Народ голодный, народ холодный
Стонал веками в тяжком ярме;
Борцы за свободу томились в тюрьме,
Кормили вшей по чумным этапам;
Раздолье было царским сатрапам,
То бишь опричникам и палачам;
Была им работа по тёмным ночам!
Сколько братьев наших замучено,
Сколько с детьми матерей разлучено,
Сколько позора,
Сколько разора…
 
      Массив глухого леса стал перемежаться полянками. Всё больше появлялось признаков человеческого жилья. Ехали, каждый погрузясь в свои думы.
      Наконец Чемпосов сказал:
      — Нам надо бы познакомиться по-настоящему, а то получится по пословице: познакомились на другое утро… Меня зовут Василием Сидоровичем. А тебя?
      — Томмот, по отцу — Иванович.
      — Если не возражаешь, я буду звать тебя просто Томмотом, а ты меня Василием, а лучше — Басылай. Что ты скажешь на собрании?
      — И сам не знаю. Как перешёл к белым…
      — Ладно, сойдёт. В заключение призовёшь людей вступать к нам добровольцами.
      — Не сумею, наверное, никогда в жизни не ораторствовал. Напрасно на меня понадеялись…
      — Тогда первым выступлю я. Лэкес, поторопи коня!
      Выехали на просторный алас, на противоположной опушке зачернело около десятка домов.
      Остановились вскоре посреди небольшого посёлка, во дворе большого дома. Дом оказался изнутри не перегороженным, в одну просторную комнату. Пять-шесть пожилых мужчин курили, собравшись вокруг камелька. Старик с жиденьким клочком бороды из-под ладоней внимательно пригляделся, как раздеваются у правого орона зашедшие с мороза люди, и, хромая, подошёл к ним поближе.
      — Не вы ли приехали провести собрание?
      — Да, мы, — ответил Чемпосов, потирая озябшие руки.
      — Братья?
      — Да, братья… — без особой охоты откликнулся Чемпосов и, избегая дальнейших расспросов, отошёл.
      — У нас народу немного. Помоложе да поздоровее все подались к красным… — Спохватившись, что сказал лишнее, хромой старик обернулся к остальным: — Эй, парень, поди созови всех!
      Семилетний на вид мальчишка, шмыгнув мокрым носом, проворно выскользнул за дверь. Вскоре в доме набралось человек двадцать.
      — Все, кто может, уже здесь, — сообщил хромой старик.
      Чемпосов с Томмотом сели за стол.
      — Разве не найдётся никого, чтобы вести собрание? — немного подождав, обратился к молчащим людям Чемпосов.
      — Как же, был такой, да сейчас его нет!.. — зашумели собравшиеся. — Мэхясь…
      — Не князёк ли?
      — Наш ревком. Ушёл с красными.
      — Я спрашиваю не про ревкомовцев!
      — А-а, он спрашивал о других…
      — Все наши, , давно уже улепетнули в сторону слободы.
      — Здесь одна беднота…
      — Выберите председателя собрания! — остановил поднявшийся гомон Чемпосов.
      — А зачем нам выбирать там кого-то? — просипел старик со старой ситцевой повязкой на голове. — Вернётся Мэхясь, ну и будет по-прежнему главенствовать…
      — Я говорю: выберите человека, чтобы вёл собрание!
      — Если только на сегодня, то пусть распоряжается старик Никус-скороход. Пусть он будет хозяином сугулана.
      — Вот и ладно! — смеясь, зашумели люди.
      Никус-скороход, хромоногий старик, не только не вёл за всю жизнь ни одного собрания, но, пожалуй, и был-то на них два-три раза. Не разобрав, в шутку или всерьёз его выбрали руководить собранием, он стал затравленно озираться.
      — Иди, чего крутишься! — поторопил его Чемпосов.
      Никус-скороход, привыкший идти куда велят, захромал к столу. Подражая когда-то увиденному им человеку, ведшему собрание, он встал возле стола, упираясь о него большим и указательным пальцами левой руки, вздёрнул повыше жидкую бородёнку и помотал головой.
      — Ти-и-хо! — крикнул он вдруг не своим голосом.
      Люди сначала испуганно примолкли, а затем весело зашумели.
      «Не идиот ли этот чёртов старик? — с раскаянием подумал Чемпосов. — Не надо было мне тянуть эту волынку с избранием председателя».
      А старик Никус тем временем, не зная, что делать дальше, затоптался на месте.
      — Скажи, что слово предоставляется мне! — шепнул ему Чемпосов.
      — Сейчас этот товарищ… Эй, как его… брат… Он говорит, что слово предоставляется мне.
      Опять послышались смешки.
      — Прекратите смех! Надвинулись времена нешуточные. — Краем глаза увидев, что старик Никус продолжает по-прежнему торчать истуканом, Чемпосов цыкнул на него: — Садись! Якутская земля охвачена пламенем, залита кровью. Злодеи, называя себя то коммунистами, то ревкомовцами, истребили цвет нашего общества, именитых и знатных, подорвали благоденствие народа.
      Вынув трубку изо рта и подавшись широким, дочерна загорелым лицом вперёд, человек, сидевший заложив ногу за ногу, плюнул сквозь зубы на шесток печи.
      — Что до меня, то опасаться нечего — гол как сокол…
      — …Но белу свету шествуют беды да несчастья, — пропустив мимо ушей недоброжелательную реплику, продолжал Чемпосов.
      — Правильно говорит! В беду нас ввергли проходимцы и разбойники, вроде Коробейниковых да Артемьевых. И Пепеляев этот…
      Звонкоголосого крикуна, видимо, кто-то подтолкнул в бок, и он осёкся на полуслове.
      — Якутский народ, доведённый до отчаяния, вынужден был обратиться с призывом о помощи и спасении к генералу Пепеляеву. Вняв этому, благородный генерал созвал свою дружину. И вот, пройдя через испытания похода, он появился сейчас в вашей Амге.
      — Я вот себя считаю якутом, но почему-то не помню, чтобы обращался за помощью к генералу. — Сиплый старик с повязкой на голове уставился в потолок, словно что-то припоминая.
      — А мне-то и подавно не сметь кого-либо звать… Помню за всю свою жизнь один такой случай: в позапрошлом году обращался к ревкомовцам, чтобы выделили мне земельный надел…
      — Будете слушать или нет?! — повысил голос Чемпосов.
      — Хе, не нравится, когда мы говорим…
      Стало тихо, и в этой уже ничем не нарушаемой тишине Чемпосов продолжал. Он говорил о том, что цель Пепеляева — избавить народ от гнёта, о том, что Пепеляев вскоре овладеет Якутском и пойдёт походом дальше на юг, и о необходимости обеспечить дружину подводами, продовольствием и одеждой, а сверх того — каждому записаться добровольцем. Правда, получилось у него это поспешно и как-то неубедительно. Люди молчали, пряча глаза, и невозможно было понять, слушают они или не слушают.
      Закончив речь, Чемпосов, не обращая внимания на председателя, передал слово Томмоту.
      — Вижу, некоторые из вас не совсем мне поверили. Выслушайте сейчас вот брата Чычахова. Он бывший комсомолец, да ещё сотрудник Чека. Несколько дней назад он перебежал к нам из Якутска. Он вам расскажет, кто такие есть красные и почему он перебежал к Пепеляеву.
      Томмот встал и привычно заправил гимнастёрку. Среди студентов техникума он слыл заправским оратором, в политических спорах он был бойцом. В те времена нужные слова приходили на ум сами, нетрудное это было дело — говорить о том, к чему лежит сердце. А теперь, не зная, с чего начать, Томмот замешкался.
      — Друзья…
      — Смотри-ка, парень отыскал-таки друзей!
      — Братья…
      — А теперь — братьев! Оказывается, он нам родственник…
      — Братья, — повторил ещё раз Томмот. — До недавних пор находился я среди красных, а теперь присоединился к Пепеляеву. Вы должны знать старика Аргылова. Так вот, я бежал к белым с его сыном Валерием…
      — Как, тот злодей… — опять на полуслове осёкся тот же звонкий голос.
      — Не расстрелян разве — ты хочешь спросить? — обратился Томмот на этот голос. — Нет, не расстрелян. Когда его, как врага трудового народа, чекисты вывели на расстрел, я помог ему бежать.
      — Теперь ясно, какой ты «молодец»… — просипел старик с повязкой.
      — Не отвлекайся, расскажи, почему перешёл на сторону Пепеляева, — Чемпосов заёрзал на стуле.
      — Если же рассказать, почему я перешёл к Пепеляеву, то так. Я родился в бедной семье, отец умер, рос в холоде и голоде, в постоянной нужде, но посчастливилось мне учиться. Если бы я закончил учёбу и стал учителем, то жил бы в достатке. Ещё в детстве завидовал я ухоженным и упитанным учителям, живущим в чистых, по-русски построенных домах. Мечтал я быть похожим на них, но исполнению этой мечты помешали мне вот эти большевики. Если установится их власть, я опять окажусь ровней неимущему народу и даже хуже того: каждый бедняк будет цениться выше меня. Для большевиков ведь самый хороший человек тот, кто беднее всех, а хуже всех — богач. Одним словом, при красных — прощай моя привольная жизнь, прощай достаток и почёт. Никак я не мог согласиться с таким исходом для себя. Поразмыслив, прикинув так и сяк, я решился на побег. Брат Пепеляев, я верю, расправится с большевистской властью и вернёт прежнюю жизнь. И тогда, как уже говорил, я смогу достигнуть всего, к чему стремлюсь.
      — Учился ты, чтобы богатым стать?
      — Да, это так.
      Удивлённый Чемпосов снизу вверх взглянул на Томмота.
      — Власть коммунистов мне не подходит, — продолжал Томмот. — Уже несколько лет, как утвердилась эта власть по всей России. Может, вы думаете, что в России живут одни русские? Это не так. Там живут несколько десятков разных национальностей. И везде верховодят коммунисты, а во главе у них Ленин, он живёт в Москве… Ленин и партия коммунистов ведут такую политику: угнетения одной национальности другой, как это бывало при царской власти, не должно быть. Каждая нация должна получить самоуправление или собственную государственность. Все вместе вольются по доброй воле в состав Советского Союза. Якуты тоже получили самоуправление, то есть автономию. Прежде Якутией управлял царский губернатор, а теперь, говорят, станут управлять люди, которых якутский народ выберет сам. Недавно в Якутске прошёл съезд Советов, на котором были выбраны высшие руководящие органы управления всей якутской земли. Так кто, вы думаете, там заседал и кого избрали? И заседали, и оказались выбранными одни лишь красные партизаны, сами коммунисты, голая беднота да батраки, не разбирающие, где восток, а где запад. Было там немного из старой интеллигенции, так и те стали подголосками коммунистов. Главарями новой власти выбрали они Аммосова, Ойунского, Барахова там и прочих, сплошь одних атаманов тех же коммунистов. И смысл всех их докладов, постановлений разных сводится к одному: всех, кто жил в холе и богатстве, — к ногтю, а беднякам и хамначчитам дать приволье. После этого мне ещё понятнее стало — не по пути мне с ними. И вот — я тут.
      Томмот опасливо глянул в сторону Чемпосова. Тот молча ковырял пальцем в столешнице дырку от выпавшего сучка.
      — Можно задать вопрос? — из-за голов сидящих впереди высунулась неимоверно большая, с лопату, ладонь, а вслед за тем появился и её обладатель, небольшого роста, очень худой старик.
      — Не обессудьте за вопрос. Как говорится, коровы знакомятся через мычание, люди же — через разговор. Что сделают с кабальными долгами? Ревкомовцы говорили, что долги эти все уничтожены. Теперь же, по слухам, их станут взыскивать опять. Мы из поколения в поколение не вылезаем из кабалы, поэтому хотим знать…
      Рассчитывая на то, что Чемпосов ответит сам, Томмот молчал, но тот подтолкнул его локтем.
      — Спрашивают же тебя!
      — Не знаю, как распорядится Пепеляев, — поднялся опять Томмот, — но на съезде Советов было сказано, что кабала уничтожается. А те, кто будет вынуждать к кабале, будут отвечать перед законом и судом.
      — Вот это правильно!
      — Какие указания были там насчёт хамначчитов?
      — Хамначчитов? — Томмот с опаской взглянул на Чемпосова: разговор клонился куда-то «не туда». — О хамначчитах я уже говорил… Словом, говорят, что человек человека не должен угнетать.
      — Вот так!
      Опустившись на стул с видом усталого человека, Томмот вытер лоб и шёпотом бросил Чемпосову:
      — Хватит с меня!
      — А как с разделом земли? — просипел старик с повязкой.
      Томмот опять взглянул на своего спутника: тот сидел как каменный.
      — Я спрашиваю насчёт земли!.. — Старик с повязкой повысил голос и, подпираясь палкой, с трудом стал подниматься, собираясь подойти к столу.
      — Землю — по количеству душ!.. — упавшим голосом ответил Томмот, не вставая.
      — Э-э… — так и не поднявшись на ноги, старик опустился на место.
      — А налог?
      Тут Чемпосов резко вскочил:
      — Для чего собрались вы: чтобы обсудить постановление съезда коммунистов или воззвание генерала Пепеляева?
      — Зачем же сердиться? — пожалел его старик с повязкой. — Сами рассказывали, вот мы и спрашиваем…
      — Я познакомил вас с воззванием генерала, рассказал, в чём он нуждается. Те, кто хочет вступить в дружину солдатом или желает сделать пожертвование продовольствием, подводой, одеждой, записывайтесь у меня. За этим всем выедут из слободы особо назначенные люди. Кто запишется в дружину солдатом, поедет с нами.
      Чемпосов достал чистый лист бумаги, крупными буквами вывел на нём «Добровольцы», провёл под заголовком жирную черту и покосился на старика Никуса, в важной сосредоточенности сидевшего рядом. Тот принял этот взгляд за понукание и беспокойно завозился на стуле.
      — Давайте, давайте…
      — Торопит нас Никус! — заметил кто-то с издёвкой. — Раз ему не терпится, пусть записывается. До Якутска на одной ноге он быстро доскачет!
      Кое-где сдержанно засмеялись, засмеялся, выставив два, как заячьи резцы, зуба, и сам Никус. Постучав карандашом об стол, Чемпосов спросил:
      — Я рассказывал, за что воюет дружина генерала Пепеляева. Все поняли?
      — Поняли! Очень даже… — ответили ему.
      — Знаете, какая это большая честь — вступить в дружину солдатом?
      — Знаем! Знаем, как же…
      — Кто записывается?
      Люди молчали, сутулясь и опуская головы.
      — Так есть кто-нибудь или нет?
      Чемпосов начал выходить из себя: о необходимости наибольшего числа добровольцев из среды якутов командующий не уставал подчёркивать при каждом удобном случае, поэтому вернуться с пустыми руками было никак нельзя. Сарбалахов вчера ему посоветовал наобещать с три короба, будто бы они добровольцу выдают сколько угодно мануфактуры, табаку, крупчатой муки и другого, но у него язык не поворачивался в один приём высказать столько лжи.
      — Так что же будем делать? Генерала позвали, а когда он появился, показываем ему спину?
      — Что ты, право… — старик с повязкой опять задиристо выставил челюсть вперёд. — Чего ты пристал к нам: «звали». Не звали мы его, сказано тебе! Приставай к тем, кто звал!
      «Чёртов старик! Выискался, въедливый такой, на мою голову!» — про себя выругался Чемпосов.
      — Ну тогда кто может выделить коня? Поясняю вторично: кто сейчас отдаст одного коня, после войны получит двух.
      Опять нависла гнетущая тишина. Обе стороны замолчали, как бы негласно состязаясь в выдержке.
      — Аю-айа!.. Замучила, прямо смерть! — Схватившись за поясницу, встал сиплоголосый старик. — Ты бы, брат, и сам подумал: откуда у нас лишние кони? Лишних не имеется! Эх, занемела окончательно поясница…
      — Так кто выделяет коня? — Чемпосов обвёл взглядом всех, ни к кому в отдельности не адресуясь.
      — Нет таких. Не-ет! Закончим!
      Даже не спросив насчёт пожертвования продовольствия и одежды, Чемпосов скомкал свой чистый лист с единственным словом «Добровольцы» и засунул его в карман. Облегчённо гомоня, все повалили во двор. «Некоторые, должно, приехали на конях. Отобрать!» — подумал раздосадованный Чемпосов.
      — Берите ружья и выходите! — шёпотом сказал он своим.
      Живо выскочив за дверь, тут же увидели, как двое пошли к опушке за сеновал.
      — За ними! — велел Чемпосов.
      Нагнали тех за сеновалом сразу же, возле запряжённого в сани коня.
      — Чей конь?
      — Мой, — робко ответил хозяин коня, худой, болезненного вида, хотя и молодой мужчина, в старом зипуне, туго подпоясанном.
      — Коня твоего я забираю для нужд дружины, — заявил Чемпосов. — Иди, Лэкес, привяжи этого коня к своему. Ну, нохо!
      Онемев от неожиданности, мужичонка в зипуне пошёл было следом за Лэкесом, но вдруг повернулся к Чемпосову.
      — Что же это? — выдавил он из себя, в замешательстве топчась на одном месте.
      — Конь хромает на одну ногу, потому и оставлен в прошлых наборах, — подойдя, объяснил другой, немолодой уже мужчина. — У этого человека большая семья. Кормится он только охотой, и без коня ему нельзя. Хворый. Пешком далеко идти, что-нибудь на себе нести — не в состоянии, лишиться коня — погибель…
      — Ничего, что конь хромой, будет в обозе, — не глядя ни на кого, хмуро ответил Чемпосов. — А ты не заступайся! Не заговаривай зубы! Адвокат… Пошевеливайся. Лэкес!
      Видя, что уводят его коня, мужичонка в зипуне тихо простонал: «О, горе!» — и, шагнув вдогонку за конём, опёрся рукой о дерево. Слёзы потекли по глубоким морщинам его исхудалых щёк.
      — Птенчикам моим, знать, суждено с голоду умереть…
      — Стой! Вернись!.. — внезапно обернувшись в сторону Лэкеса, закричал Чемпосов. — Поставь обратно!
      — Коня? — не смея поверить, переспросил Лэкес.
      Не ответив, Чемпосов пошёл к дому. Вид у него был подавленный. А Лэкес охотно повернул коня и привёл на старое место.
      — Пусть тебя не обделит! — сказал он мужичонке и, подпрыгивая, помчался к сугулану.
      Поехали назад не отобедав.
      — Когда я привёл коня и привязал на старое место, хозяин уж был рад — не знаю, как сказать! — улыбаясь до ушей, Лэкес повернулся к спутникам.
      Чемпосов только крякнул, кутаясь в воротник дохи. Довольно долго ехали молча. Кончился алас, дорога ушла в лес.
      — Ты сегодня за кого агитировал: за Пепеляева или за красных? — хмуро спросил наконец Чемпосов.
      — Было велено рассказать, как и почему я перешёл, вот и рассказал.
      Чемпосов обернулся и глянул ему прямо в лицо:
      — Хочешь сказаться дураком? Только, кажется, ты не так уж глуп. Не поймёшь, какая у тебя подкладка…
      — Какая ещё подкладка?
      Чемпосов опять ушёл в воротник дохи. Завечерело, лес становился всё сумрачней.
      — Есть хочется. Давайте куда-нито завернём, — предложил Лэкес.
      Ни слова в ответ.
      У Томмота из головы не шёл испытующий взгляд Чемпосова. Эх, дал он сегодня маху: о некоторых вещах надо было промолчать, о съезде Советов, к примеру, не стоило рассказывать, вдруг этого чёрта угораздит доложить начальству? Хотя, в сущности, что за беда? Меня спросили, я и рассказал. Судя по всему, Чемпосов не двоедушен. У доносчика на лице всегда что-нибудь этакое… Даже в детстве ябеду все безошибочно определяли по лицу. И всё-таки нет уверенности, что не донесёт. Тем более приехали без добровольцев, без подвод и без коней — пустые… Но если он заметил, что я говорю не так, почему тотчас же не одёрнул? Донесёт, могут и к нему придраться…
      — Во время того их съезда ты был в Якутске? — неожиданно обернулся Чемпосов.
      — В Якутске…
      — На заседаниях присутствовал?
      — Не на всех.
      — Народу много было?
      — Ух как много! Со всех улусов…
      — Ну и… как?
      — Чего как?
      — Ну, это… в общем… Ну, съезд-то…
      — В общем? В общем-то было радостно, торжественно, приветствия там, поздравления… Автономия как-никак.
      — Ликуют бедняки — это понятно. Но чему радуется интеллигенция?
      — Как же! Тоже носятся с этой автономией… Говорят, широко распространится якутская письменность, разовьётся национальная культура, будет литературно-художественный журнал на якутском, откроется театр, свои писатели, артисты, музыканты… Да, ещё вот это: в школах обучать детей по-якутски…
      — Похоже на сказку или на олонхо.
      Больше за всю дорогу Чемпосов ни слова не произнёс. Спал он или бодрствовал — понять было трудно.

Глава двадцать пятая