Не в этот ли?.. Напротив через стол сидел, бездумно глядя в чёрное окно, полковник Суров, известный палач в Томской губернии; служа у Колчака, он расстреливал и вырезал без остатка целые деревни. В те же времена и за те же дела получили свои чины и полковник Шнапперман, и полковник Иванов, и полковник Варгасов. На углу стола сгорбился полковник Топорков, начальник контрразведки. Дела у него обстояли худо, он проклинал эту дикую страну, где невозможно сколотить даже простейшую агентуру, и озабочен был лишь тем, чтобы не попасться на глаза командующему. А в полутёмном углу, далеко на отшибе, сидел Пётр Александрович Куликовский, управляющий Якутской областью. Его, управляющего, даже не сочли нужным пригласить на этот совет, он вынужден был явиться сюда сам да ещё терпеть унижения со стороны начальника штаба Леонова, этого холёного гусака. Вместо того чтобы усадить управляющего областью между собой и командующим, тот, наглец, указал ему на стул в углу. Ну ничего, всё это зачтётся!
— Полковник Леонов! — после долгого молчания произнёс наконец Пепеляев.
— Слушаюсь! — Леонов живо встал и одёрнул на себе японский френч.
— Доложите сведения о петропавловском отряде красных.
— Брат генерал, я уже докладывал, что сводный отряд Строда идёт сюда. На пути его должен подстеречь в засаде Артемьев.
— Надёжна ли операция? Это жизненно важно для нас. Какие есть гарантии?
— Артемьев местный человек, брат генерал. Он грамотен, умён, решителен. Он уверяет, что мимо него не прошмыгнёт незамеченной даже мышь. Я склонен верить ему…
— Полковник Топорков, что нового вы можете сообщить об оперативных планах красных в Якутске?
Не нашедший желанного покоя за чужими спинами, Топорков вскочил, взвинченный, как на допросе.
— Якутск объявлен на осадном положении. Об этом я уже докладывал.
— Я не о вчерашнем спрашиваю…
— Ждём поступления новых агентурных сведений к утру.
— Разведка вяло работает, полковник… Смотрите, как бы это не обернулось бедой.
Все подавленно молчали, сознавая справедливость упрёка командующего: топорковская контрразведка ни к чёрту была не годна. Пепеляев обозначил на карте жирной стрелой направление на Якутск, несколькими стрелами помельче — отряды боевого охранения, затем, бросив со стуком карандаш на стол, он застегнул верхнюю пуговицу своего чёрного френча и встал из-за стола. Все вскочили и вытянулись.
— Братья офицеры, нынче мы собрались в крупном стратегическом пункте, отбитом нами у врага. Отсюда начинается наш рейд по Сибири. В течение зимы нам предстоит пройти по всей Лене и весной, к распутице, овладеть Иркутском.
— Ур-р-а! — выкрикнул Топорков и осёкся.
Пепеляев, выжидая, недовольно опустил взгляд и повертел в руках карандаш.
— В пути ни дня промедления! Я знаю: дружина устала. Знаю также, что сбор транспорта и продовольствия идёт плохо. И всё же ни дня промедления! Если здесь, в Амге, мы задержимся… Думаю, что кадровым офицерам незачем объяснять, что может произойти… А посему: в несколько дней обеспечить полную готовность дружины к походу на Якутск! Август Яковлевич, буду рад поздравить вас, если и на этот раз честь первому ступить в Якутск достанется вашему батальону.
— Спасибо за доверие, брат генерал! — Рейнгардт привычно стукнул каблуком о каблук, хотя были на нём не сапоги со шпорами, а мягкие камусные курумы.
— Полковник, приказ!
Начальник штаба вынул из сафьяновой папки и подал генералу лист бумаги, исписанный отменно чётким стоячим почерком. Пепеляев внимательно прочёл его.
— Какой нынче день? — спросил он.
— Одиннадцатое февраля, брат генерал! — прежде других отозвался услужливый Топорков.
— Уже двенадцатое, — поправил его полковник Леонов, глянув на свои карманные часы. — За полночь.
Пепеляев переправил несколько слов в приказе и размашисто подписал его.
— Братья офицеры. В восемь часов утра семнадцатого февраля дружина выступает в поход на Якутск. Да благословит всевышний наше святое дело!
«Спать, спать!» — приказал себе Пепеляев, задул свечу и повернулся к стене. Но сон не шёл. Даже привычная с детства и оттого потерявшая изначальный смысл молитва перед сном — и та не шла на ум.
Амга! Амга! Сколько раз очерчивал он на карте маленький кружочек, сколько стрел нацелены были остриями на этот кружочек — затерявшуюся в якутской тайге деревню! А главное — как далёк и нечеловечески труден был путь сюда от побережья Охотского моря! Подчас страх посещает нас не в момент самой беды, а много позже, когда беда уйдёт. Пепеляев мысленно глянул назад и ужаснулся: двести сорок вёрст пешим строем, только полпути до Нелькана по безлюдному краю, без всяких дорог, в свирепый, душу леденящий мороз… Затем голод в пустом Нелькане, обратный путь в Аян к побережью Охотского моря и ещё раз — тот же суровый путь, уже с обозом продовольствия, обмундирования и боеприпасов. И всё это лишь на полпути к Амге. А сколько их было ещё, таких же переходов! Неужели всё это можно вынести человеку? «Герои! Богатыри!» — с искренним восхищением подумал о своих дружинниках генерал, даже о тех, кого не любил и кого сторонился. Что даёт им столько сил? Идея! Только великая идея освобождения Родины от засилья большевиков.
Так хотелось думать генералу, поэтому он сделал усилие остановиться на этой утешительной мысли. Но мысль неуправляемо, как-то сама собой пошла дальше. Вспомнился сегодняшний крайне неприятный доклад Рейнгардта: местное население никак не идёт в дружины и решительно отказывается давать лошадей. Что-то в этом угадывалось грозное. Неужели большевики перетянули людей на свою сторону? Так что же тогда сулил Куликовский и его подголоски? Кто они — слепцы или лгуны? Так и этак взвешивая все «за» и «против», Пепеляев видел только одну надежду — на военный успех: едва только победа, как солдаты сами собой появятся! После взятия Якутска — семь тысяч штыков, в верховьях Лены — семьдесят тысяч, а после этого и до миллиона недалеко! Что же до народа, то он во все времена следует за победителем подобно стаду, которое идёт за
, осилившим соперника.
Утешив себя таким образом, Пепеляев зашептал молитву. Но уснуть в эту ночь ему, как видно, было не суждено. Едва сон коснулся его своим крылом, как в дверь постучали.
— Анатолий Николаевич…
— Войдите, поручик. Что там? — генерал чиркнул спичкой и зажёг свечу.
В комнату вошёл адъютант командующего, молодой, очень подвижный и ловкий в движениях поручик Малышев.
— Под западной горой дозорные задержали сейчас двух конных. Один из них якут из отряда Артемьева, фамилия Аргылов.
— Аргылов… Не тот ли лазутчик, которого мы послали в Якутск, ещё из Нелькана?
— Он. Наши люди его узнали. Говорит, удалось бежать.
— Мда… А второй?
— Тоже якут. Одет в форму красных…
— Пусть Топорков и Андерс строго допросят их!
— Аргылов требует встречи с вами. Будто бы имеет сообщить сведения особой важности.
— У меня нет оснований не доверять ни Топоркову, ни Андерсу. Узнают важное что-либо, пусть доложат мне. Задержанные видели вас?
— Нет.
— Не показывайтесь им на глаза.
— Слушаюсь!
Адъютант вышел, неслышно притворив дверь за собой, а Пепеляев долго ещё лежал, глядя на колеблющееся пламя свечи. Аргылов… Давешний старик, подносивший ему хлеб-соль, это ведь отец этого парня! По логике вещей, парень давно уже должен быть расстрелянным. Побег из тюрьмы? Сомнительно… А если и так, то миновать все кордоны и заставы красных — не слишком ли много счастливых совпадений? Одно загадочно: попутчик его в красноармейской форме. Если обоих подослали из Чека, то почему хотя бы не переодели? А впрочем, не стоит раньше срока мучить себя подозрениями!
Пепеляев задул свечу, натянул на грудь одеяло и вынудил себя думать лишь о том, что приятно: о жене, о детях, о такой желанной в будущем мирной семейной жизни. Тихие волны умиротворения укачали-убаюкали его сердце, и он стал уже засыпать, как опять донёсся до него стук в наружную дверь, а вслед за тем постучали и в его дверь.
— Ну, кто там ещё! — не сдержал раздражения генерал. — Входите.
— Извините, Анатолий Николаевич…
Войдя первым со свечой в руке, адъютант смущённо пожал плечами: что поделаешь, не дают покоя! И кивнул назад, где у него за спиной маячили квадратные плечи полковника Топоркова.
— Брат генерал, — выступил тот вперёд. — Задержанный Аргылов уверяет, что по вашему заданию он разведал основные положения оперативного плана красных. Разговаривать об этом не желает ни с кем, кроме вас.
— Как это так «не желает»? Вы контрразведка или пансион благородных девиц? Если сами не можете развязать ему язык, обратитесь к полковнику Сурову, он вас научит.
— Слушаюсь, брат генерал! — обрадованно рявкнул Топорков. — Обойдёмся без Сурова!
Сидя на кровати, Пепеляев снизу вверх коротко глянул на Топоркова: тупица, солдафон! Заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибёт… От избытка усердия, пожалуй, и вовсе пристрелят этого Аргылова, ничего от него не узнав.
— Кто его попутчик? — спросил Пепеляев, как бы смягчая жестокость приказа.
— Чекист.
— Чекист? — не поверил генерал.
— К тому же ещё комсомолец. Он не скрывает этого. На вопросы отвечает охотно. Фамилия Чычахов.
— Аргылов знает, кто его попутчик?
— Знает. Говорит, что побег удался благодаря ему.
— Что-нибудь знает об оперативном плане этот чекист?
— Говорит, что не знает.
Пепеляев в задумчивости погладил свои бакенбарды.
— Поручик, — обратился он к адъютанту. — Зажгите мою свечу. Можете быть свободны. Действуйте, как приказано.
— Слушаюсь, брат генерал!
Оставшись один, Пепеляев долго сидел на кровати, глядя на медвежью шкуру у себя под ногами. Сделать ли ещё одну попытку уснуть? Светлые мысли о грядущем покое и радостях мирной жизни были теперь уже в прах развеяны тревожным известием об этих двух задержанных якутах: не провокация ли? Нет, с такими мыслями уже не уснёшь. А и уснёшь, так опять привяжется этот дикий кошмар со старухой, которая хватает мёртвой хваткой и душит. В последние дни проклятая старуха стала являться ему во сне всё чаще. Пепеляев решительно встал и принялся одеваться: длинные курумы из белого камуса натянул до самого паха, поверх толстовки надел пыжиковую шубу, терпеливо и обстоятельно завязал все бесчисленные завязки и застегнул крючки.
В смежной комнате он жестом успокоил вскочившего навстречу ему адъютанта.
— Спите, поручик. Я скоро вернусь.
Аспидно-чёрная, кромешная и глухая, как вечность, стояла ночь на дворе, лютый мороз жёг огнём.
— Стой! Кто идёт?
— Это я…
— Брат генерал?
Брякнула винтовка во тьме — это часовой, судя по всему, встал перед генералом во фрунт. Желая взбодриться и отогнать прочь напрасные надежды на сон, Пепеляев молча прошёл мимо часового и направился к единственному различимому предмету в этой чернильной тьме — к высокой сосне. Прислонившись к ней спиной, он остановился и прислушался к ночи. Всеохватная, на тысячи вёрст во все стороны тишина таила в себе непознаваемое, злой ли рок, светлую ли судьбу — поди угадай! Узкий серп месяца на ущербе затерялся во Вселенной среди созвездий и миллиардов отдельных звёзд. И стало генералу легко на душе при виде знакомых звёзд. Как добрые спутники, как ангелы-хранители, они неотступно следовали за ним и в России, и в Сибири, и в Харбине, и даже здесь, на краю земли. А может быть, не звёзды за ним, а он сам неотступно следует за какой-то одной из этих миллиардов, ему одному назначенной звездой? Где она — его звезда? В той ли стороне, где восходит солнце и начинается день, или там, где закат? А может, ещё за горизонтом или уже за горизонтом? На южном склоне неба вдруг сорвалась одна из звёзд и, стремительно прочертив небо, погасла. Суеверный холод волной захлестнул сердце генерала: нет, не может быть! Не надо этого, не надо!
Со стороны штабного дома донёсся истошный крик. Вероятно, это Топорков «развязывал языки» своим пленникам. Свет из окон штаба далеко был виден, и даже без крика этого можно было догадаться, что там происходило какое-то действо. Пепеляев отвернулся, как от позора или непристойности: учишь их, наказываешь, требуешь — всё как вода в песок. Право, солдафоны: всё у них в открытую, не догадаются даже окна зашторить.
Стукнула калитка, послышался разговор с часовым вполголоса, и чёрная тень от штабного дома зашагала прямо сюда, к сосне. Видимо, вышедший из освещённого помещения человек, не оглядевшись во тьме, как и сам Пепеляев недавно, шёл на эту сосну, как на единственный различаемый ориентир. Чтобы избежать конфузного столкновения, Пепеляев вышагнул навстречу из-под ёлки и окликнул идущего:
— Полковник?
— Брат генерал, — подошёл Топорков. — Я, извините, опять к вам. Развязали ему язык!
— Какие сведения?
— Красные намерены встретить дружину, собравшись в Якутске. Всем их гарнизонам отдан приказ идти в Якутск.
— Ну, ну… Чудеса, да и только!
— Из Чурапчи Курашов, из Петропавловского Строд в эти дни со своими отрядами должны прибыть в Якутск.
— А встречные рейды? Засады у нас на пути?
— Говорит, что в плане ничего такого не предусмотрено.
— Трудно поверить…
— Почему, брат генерал?
— Слишком уж бездарно — вот почему!
— Чекист хотя и не подтверждает всё полностью, но говорит, что разговоры об этом краем уха слышал.
— Если это не ложь, то сведения ценные. Когда, вы говорили, поступит сообщение от вашего агента?
— Завтра утром.
— Сразу же доложите мне. Если показания Аргылова подтвердятся, завтра я с ним сам поговорю. Не подтвердятся, тогда…
— Понял, брат генерал.
Глава двадцать третья
— Чычахов! Чычахов! Томмот!
То ли окрик, то ли призыв доносился откуда-то из далёкого далека слабым, много раз отражённым эхом. Лишь изредка, в недолгие минуты просветления вспыхивала и, померцав, пропадала смутная мысль: «Кого это зовут? Чьё это имя?»
— Чычахов! Жив ли ты? Чычахов!
«Это ведь моё имя… Зовут меня?» — безразлично подумал Томмот. Затем в груди у него появились судорожные спазмы, стало трудно дышать, и Томмот забился, силясь сглотнуть комки в горле, в рот ему хлынула тёплая, солёная жидкость. Томмот с трудом поднял руку и протянул её в темноту: «Где это я? Что со мною?» Ничего не нащупав, рука упала, пальцы стукнулись о холодный пол, и тут он вспомнил: «Белые!»
Томмота стошнило. Отплёвываясь, он выплюнул что-то твёрдое, пошевелил языком во рту и догадался: зубы! Два или три зуба оказались выбиты. Томмот окончательно пришёл в себя и вспомнил вчерашнее. Хотя на вопросы он отвечал быстро и полно, били его не переставая. Чувствовалось, ответы мало интересовали его истязателей. Уже в самом начале допроса его свалили ударом, даже не потрудившись дослушать. Томмот знал, что в контрразведке белых бьют и пытают, но одно дело знать понаслышке и совсем другое — испытать этот ужас на себе: трое мужчин в расцвете сил, исходя злобой и потом, истязали его одного. Кулаки их прямо-таки чесались, и не было для них большего наслаждения, чем бить, бить и бить. Несколько раз Томмот терял сознание, его кое-как приводили в чувство, и ужас вновь повторялся. Позже, поняв, что ответами он не избавляет себя, Томмот замолчал. Как видно, выбились из сил и палачи. Куда это бросили они Томмота?
Он опять пошарил вокруг рукой — и опять ничего, кроме холодного пола, не обнаружил. Тогда он попробовал приподнять голову: затылок чуть ли не раскололся, рёбра болели так, что не вздохнуть. Полежав немного и вновь набравшись решимости, Томмот двинул ногой — что-то мягкое — и принялся осторожно подгребать к себе. Оказалось, шуба, его шуба! И даже шапка… Малейшее движение отзывалось болью, но Томмоту всё же удалось сесть на полу и кое-как одеться.
— Чычахов! Ты меня слышишь?
Только сейчас Томмот узнал голос Валерия.
Как ни вглядывался он в темноту, различить ничего не удалось. Что легче — превозмогая боль в груди, откликнуться или молчком попытаться приблизиться? Томмот поднялся на четвереньки и ползком двинулся на голос Аргылова. Вскоре он ткнулся головой в какую-то преграду, пощупал рукой — оказалось, стена. Дощатая…
— Где ты? — с трудом выдавил он из себя слабый хрип.
— Рядом, в соседней камере.
Томмот сел на пол и привалился к стене.
— Это подсобный дом купца Корякина. В большом доме, где нас допрашивали, находится у них штаб, а тут тюрьма. Я тебя окликал всю ночь. Чего не отвечал?
Томмот вместо ответа сплюнул накопившуюся кровь:
— Айыы-айа! Всё отшибли… Хвастал — встретят чуть ли не с музыкой…
— Ничего, это ещё не всё. Лишь бы узнал генерал!
— «Генерал, генерал!..»
— А вот посмотрим!
Судя по задору в голосе, Валерию досталось не так тяжко, как Томмоту. «Дёшево отделался байский сынок! — подумал Томмот. — Нюхом чуют, кого в смерть вогнать, а кого пощадить…» Стараясь унять головокружение, он закрыл глаза.
— Эти псы ещё смеют подозревать меня в предательстве, — негодовал за стенкой Валерий. — Собаки… А что у тебя выпытывали?
— Не подослан ли красными…
— Ну, ничего! Подождём, что скажет генерал. Он мне давал задание, и я должен доложить ему, как выполнил…
— Выполнил!.. Лёжа в тюрьме Чека?
— Не мели пустое!
— Мели не мели, они не верят нам.
— Ах, псы проклятые!
«Почему они не верят? — размышлял Томмот. — Есть другие сведения? Или вправду в контрразведке их допрашивали без ведома генерала? Ах, жаль, если не поверят, очень жаль! Погибнуть, так хоть с пользой бы, а так, ни за понюшку табаку… Надежда только на него, на Валерия: учуя конец, он наизнанку вывернется…»
— Чычахов, — после долгой паузы заискивающе шепнул Валерий в щель перегородки. — Что ты рассказал обо мне?
— Как уговорились…
— Томмот, ты отличный парень! И впредь помни об уговоре. Не горюй, утром я опять потребую встречи с генералом.
Чычахов промолчал. Избитое тело его болело всё разом, каждой клеткой. Ещё одного такого допроса он, видимо, не выдержит, но как быть, если обязан выдержать! Он не имел права сейчас умереть, он обязательно должен остаться в живых, и не просто выжить, но выйти отсюда свободным от подозрений, с полным к себе доверием! Ах, насколько же труднее было Томмоту, чем его соседу через стену, чёрт бы его побрал! Его, кажется, и вовсе не били. Вон он вскочил и пошёл кружить, как зверь в клетке. Держись, говорит, и впредь уговора. А сам был бы не прочь, если б меня тут прикончили, тогда бы он избавился от опасного свидетеля…
— Валерий!
— Чего?
— Если останемся живы, то оба.
— Как понять?
— А если умрём, то и умрём оба…
— Это что, угроза?
Томмот опять промолчал: говорить для него было страданием.
Видимо, утро уже наступило, снаружи стали слышны голоса. Чычахов с трудом встал, держась за стену, и сделал шаг, потом ещё и еше, оказалось, он способен ходить, сломанных костей вроде бы нет. Превозмогая боль, Томмот принялся двигать руками-ногами, сначала медленно, затем всё быстрее.
— Вставай! Двигайся, ходи! — заметно взбодрившись, приказал он соседу.
За стеной послышался скрип половиц: Валерий послушно встал.
— Я тебе говорил: поедем сначала к твоим, переночуем, а сюда заявимся утром.
— При чём тут утро — не утро? Нас задержали дозорные! А их и днём и ночью хватает! — Половицы под Аргыловым сердито заскрипели.
— Умён, так понял бы суть! Пепеляев изо всех сил тщится показать себя милостивым. Если бы люди нас тут увидели утром, разве с нами обошлись бы так зверски? А ночь всё прикрывает! Ты жив ещё там? Запомни: благодаря мне жив!
— Ладно, ладно, Чычахов, не будем сердиться друг на друга. Ведь под одним богом ходим.
Томмот не ответил.
Громыхнула дверь за перегородкой, и к Валерию кто-то вошёл.
— Поручик Малышев, это вы? — снизил тон Валерий.
— Валерий Дмитрич…
— Поручик, идите к командующему! Я прошу вас, поручик… Скажите ему…
— Не волнуйтесь! Всё скажете ему сами, — поручик усмехнулся. — Когда приехали?
— Ещё вчера…
— Мы этого не знали. О вашем приезде генерал-лейтенант узнал только что. Захотел увидеть вас, пожалуйста, идёмте. Как тут холодно! Б-р-р! Вас заставили здесь ночевать?
— Я готов!
Уже открывалась наружная дверь, когда Томмот закашлял, давая знать о себе, да пожалел, от шальной радости Валерий вряд ли на это обратил внимание.
Не заявит ли он сейчас своим: попутчика моего надо расстрелять, поскольку я его использовал из крайней необходимости, чтобы он помог мне доставить добытые сведения. Худшее в том, что ему поверят, а мне — нет. Но если он будет уверен, что тень на него не падёт, обязательно постарается от меня избавиться! Хотя всё-таки он трус… Так думал Томмот, прислонившись плечом к дощатой перегородке, по одну сторону которой была удача, а по другую — крах.
Прошли прихожую. Поручик без стука распахнул дверь в смежную комнату:
— Пожалуйста!
За столом, низко склонившись, сидел над бумагами человек в чёрном вязаном свитере. Заробевший Валерий бросил руки по швам: Пепеляев!
— Брат генерал! По вашему заданию…
— А-а, Аргылов! С возвращением! — Пепеляев, выйдя из-за стола, пошёл ему навстречу. — Господь милосердный внял нашим молитвам. Пожалуйста, проходите.
Генерал взял Валерия под руку и, подведя к столу, усадил.
— Только что узнал… Приехали прошлой ночью? Следует поругать кое-кого: герой прибывает к своим, а мне не докладывают!
Валерий открыл было рот, чтобы пожаловаться генералу на Топоркова, но вовремя спохватился: неловко было бы, возвратясь из стана врага к своим, начинать свой доклад с жалобы. Потом… Потом пожалуется.
— Брат генерал!
— Рассказывайте, я слушаю.
Странно осевшим голосом Валерий начал рассказывать, как на пути к Якутску нарвался на красных и после перестрелки едва ушёл от погони, с кем в городе установил связь, как был схвачен по доносу штабс-капитана Соболева чекистами, как уговорил Чычахова и убежал с ним, будучи уже выведен на расстрел. Дальше он рассказал, как с великими трудностями перед арестом добыл копию оперативного плана действия красных войск и что этот документ он при задержании чекистами сумел уничтожить, но главное успел вызубрить наизусть. И без запинки, как стихи, отбарабанил сочинённый им текст.
Генерал с него не сводил глаз, но особенного воодушевления не проявлял.
— Да… Вы доставили сведения большой ценности. — Генерал поднёс ко рту кулак, как заметил Валерий, чтобы скрыть зевок. — Спасибо.
Этот зевок озадачил Валерия, и он заметно сник. Не знал он, что равнодушие генерала вызвано тем, что сообщение Валерия — не новость для генерала. В действительности Пепеляев был немало обрадован: агентурное сообщение, поступившее час назад, подтверждало сведения, добытые Аргыловым. Судя по всему, красные действительно решили стянуть войска к Якутску в надежде на длительную оборону. Эту на редкость благоприятную ситуацию красные прямо-таки преподносили Пепеляеву, как хлеб-соль. К дальнейшему походу можно было подготовиться без спешки, основательно. Что же касается плана красных превратить Якутск в «мощный боевой кулак», то это не более как благое желание.
Если отряд Строда подстережёт в засаде и уничтожит Артемьев, а дорогу из Чурапчи в Якутск, по которой движется отряд Курашова, перережет генерал Ракитин, то из чего составят красные свой «мощный кулак»? Всё-таки что оно такое — этот план красных? Ограниченность стратегического мышления? Трусливое прятание в нору? Но пусть то, пусть другое, а ещё лучше — то и другое вместе, в любом случае это подарок судьбы! Пепеляев встал.
— Брат Аргылов, за отличное выполнение задания от лица командования дружины объявляю вам благодарность. Родина не забудет вас.
— Спасибо, брат генерал!
В знак окончания разговора генерал наклонил голову, но Аргылов всё ещё стоял, разочарованный таким исходом. Сколько раз в мечтах своих рисовал он себе эту встречу! Нет, не такой была эта встреча в мечтах! Под гром оркестра… Пусть оркестра и не будет, пожалуй, но под восторженные крики всей дружины — это уж обязательно — он строевым шагом подходил к генералу и докладывал: задание выполнено. А генерал при всех говорил, держа его за руку: «Подлинный герой! Вручаю в ваши руки судьбу якутской земли!»
В действительности сложилось наоборот: началось с побоев… И хотя всё пришло к благополучному концу, Валерий не мог да и не хотел, пожалуй, скрыть своё разочарование: в штабе, как на грех, кроме адъютанта, о его встрече с генералом никто, пожалуй, и знать не будет. Ах, в каком разительном несоответствии с действительностью обнаружили себя его мечты! С тяжкой повседневностью эти мечты до жестокости оказались не в ладах. Валерий стоял растерянный, словно человек, наблюдающий, как долгожданное вкусное варево нечаянно опрокидывается на шесток камелька. Мстительно вспомнив о Топоркове, Валерий, сам того не заметив, перенёс это чувство на генерала: не может быть, чтобы ему не доложили о задержанных прошлой ночью! Врёт генерал… От этой неожиданной мысли у Валерия исчезло желание жаловаться на Топоркова. Да ещё пришла на память скрытая угроза Чычахова: «Останемся живы, так вместе. А умрём, так и умрём вместе». Расстреляют ли Чычахова как шпиона Чека, или он расстанется с жизнью по-другому, всё равно подозрение упадёт и на него, на Валерия.
— Брат генерал…
— Да? — поднял глаза уже обратившийся к своим делам Пепеляев.
— Имею одну просьбу. Там, — Валерий кивнул вглубь двора, — содержится мой попутчик, о котором я сейчас рассказал. Комсомолец, несколько дней проработал в Чека. Но душой парень наш. Он спас меня от расстрела, по дороге сюда подстрелил несколько красных… Прошу его освободить и дать под моё начало. Я ручаюсь за него.
Пепеляев помолчал, поглаживая бакенбарды и опустив взгляд.
— Для чекистов мы не признаём пощады. Разве только под вашу ответственность… Поручик!
В дверях показался адъютант.
— Приведите того, — махнул в сторону окна генерал и опять повернулся к Валерию. — А вы подождите в той комнате. Как его фамилия?
— Чычахов.
— Если не ошибаюсь, ваши родные находятся здесь, в Амге?
— Н-не знаю… — удивился новости Валерий.
— Во всяком случае, с батюшкой вашим я встретился. Как местный уроженец, пожалуйста, окажите помощь в обеспечении дружины транспортом, продовольствием и одеждой. Пойдёте в распоряжение полковника Андерса.
— Слушаюсь, брат генерал!
В прихожей Валерий присел у тёплой голландки. «Обо всём знает… — с тревогой подумал он. — И отца, и даже где живёт. Неужели и вправду здесь, в Амге?»
Зайдя снаружи и увидев Валерия растерянным, Томмот принялся гадать, что бы это могло значить. Генерал ему не поверил? Но почему тогда Валерий расхаживает свободно? Конвоя-то нету… Тот робко улыбнулся и чуть подмигнул Томмоту. Что это? То ли «Будь осторожен», то ли «Не бойся, всё хорошо!».
Адъютант распахнул дверь:
— Проходи!
Томмот шагнул.
— Здравствуйте… — замялся он, не зная, как назвать сидящего за столом человека.
— Здравствуйте, «товарищ», — слабо усмехнулся Пепеляев и показал на стул.
Томмот осторожно присел на краешек.
— Ты, кажется, чекист? — против своего обыкновения обратился на «ты» Пепеляев.
— Проработал несколько дней… был мобилизован.
— Участвовал в расстрелах?
— Не-ет… Аргылов был у меня первым.
— У нас к чекисту один приговор — пуля.
— Но я не чекист ведь… — Томмот чуть приподнялся на стуле и сел опять.
— Из Чека и не чекист?
— Несколько дней…
— Всё равно!
Чычахов опустил голову.
— Способ спасти жизнь у тебя лишь один: чистосердечность. Расскажешь правду…
Чычахов поспешно воскликнул:
— Я рассказываю только правду! Всё, что знаю. Одну правду…
Пепеляев, чуть пригнувшись через стол, приблизился к Томмоту:
— В Чека на допросах Аргылова был?
— Был.
— Что он показывал?
— Н-нич-его…
— Как же так? Совсем ничего не говорил?
— Почему, говорил!
— Что же?
— Ругался очень… Ну, там всяко… Кумаланты,
, нищие… Пепеляев с вас, сволочей, спросит… в таком роде.
Пепеляев принялся в упор разглядывать Томмота.
— В Чека откуда был направлен?
— Из педагогического техникума.
— Коммунист?
— Нет.
— Комсомолец?
— Состоял… Сейчас вот никто, у вас нахожусь…
— А почему ты у нас? — тихо и вкрадчиво спросил Пепеляев.
Глянуть со стороны, так не белый генерал допрашивает чекиста, а учитель ведёт беседу с учеником.
Генералу всё больше нравилось, что на всякий вопрос парень отвечал не торопясь, раздумчиво, в нескольких словах, которые он выговаривал с усилием. На допросах многие бывают чересчур угодливы, на любой вопрос у них тут как тут ответ, который выпаливают они без единой запинки, всячески стараясь выгородить себя, показать, что они белее самих белых. Таким веришь с трудом, а поверишь, начинаешь презирать. Этот же, как видно, простодушен до смешного…
— Я спрашиваю о причине твоего перехода к нам…
Томмот вздохнул и опять принялся теребить свою шапку.
— Мы были бедняками, — начал он. — Отец умер рано. Мать решила чего бы ни стоило сделать из меня грамотного человека. Чтобы дать мне учиться, она работала у баев, не зная дня и ночи. В нужде я проучился восемь лет, полтора года осталось до того дня, когда б я стал учителем… — Как бы устыдившись, Томмот кротко взглянул на генерала и замолчал.
— Ну, ну… Рассказывай дальше.
— Отдав столько сил учёбе и уже добившись кое-чего, кажется мне обидным опять оказаться наравне с неграмотными бедняками. Я б хотел жить в достатке, в почёте… Хоть и коротко, но послужил я вот у властей, в чекистах, и что же? Опять я только на побегушках, опять полуголоден. Если даже красные и победят, всё равно навек останусь в том же положении. Да и не победят они — видно по всему…
