Набросив поводья на крюк седельной луки, Чычахов дал волю коню. Близился рассвет. Пластал густой, мягкий, как пух, снег.
      Этот медленный, торжественный снегопад напомнил Томмоту детство: радуясь снегу, носились взапуски вокруг двора, падали — «куча мала!» — вповалку друг на друга, зарывались в сугробы…
      Впереди него, весь с конём вместе запорошенный снегом, ехал Валерий Аргылов. Он тоже, как видно, испытывал чувство раскованности и светлого умиротворения. Валерий то и дело взмахивал кнутом, но конь, понимая настроение хозяина, лишь на короткое время переходил на хлынь и тут же опять сбивался на шаг.
        — запел Валерий.
      А снег всё валил. Ах, отрада души — снегопад! А для беглецов он ещё и укрытие: не остаётся следов позади, звуки все тонут, как в вате, за десять сажен тебя не разглядеть. Чуя благодушие седока, конь под Валерием шёл-шёл неторопким шагом — да вовсе стал. Подъехал Томмот.
      — Ты чего? — спросил он.
      Вместо ответа Валерий широко раскинул руки и показал вокруг. А вокруг умиротворённо дремали лиственницы, отороченные белым пухом. Стояла такая тишь, что, казалось, слышно было шуршание падающего снега. Томмот, как в детстве бывало, подставил ладонь: не тайте, звёздочки-снежинки, блесните мне на счастье… Хоть и наивное это поверье, но оттого-то, может быть, и милосердцу: если счастье в будущем тебя обойдёт, то снежинки гаснут на ладони, а коли счастлив будешь — они сверкают. Так сверкните же, сверкните, на счастье!
      А Валерий опять запел:
 
Моя девчоночка,
Моя красавица,
Кругло личико твоё
Снежно-белое…
 
      Ликующая радость переполняла его существо: он, уже распрощавшийся с жизнью, опять жив и невредим! Много ли найдётся людей, которые испытали счастье родиться на свет вторично и во всей первозданной прелести увидеть красоту мира, и вдыхать, и впитывать в себя эту дивную красоту!
      Томмот хорошо понимал его. Ведь не далее как вчера с Валерием случилось такое, что можно было бы назвать сломом, он боялся даже, что Валерий уже не оправится…
 
      Вчера вечером после короткой передышки на взлобье горы они долго скакали, пока кони не выбились из сил. Они остановились в глухой чащобе, уже порядочно удалившись от места остановки.
      — Вырвались! Им теперь вот это… Нате-ка вот! — сложив три пальца в кукиш и плюнув, Валерий принялся тыкать кулаком куда-то назад, на запад. — Собаки, плюю я на ваш трибунал! Вы хотели убить Аргылова, так вот кукиш с золой! Ну, как, вкусно? А-а, псы! Что, руки не достают? Так, да? Ха-ха-ха!
      Валерия начали мучить приступы истерического смеха. Его будто бы ломало и выкручивало. Томмот, насторожась, присел на пенёк. Он слыхал, что люди, избежавшие смерти, ведут себя по-разному, но поведение Аргылова его и удивило и обеспокоило. Валерий весь вспотел, отбросил шапку, веки его враз набрякли, лицо свело в судорожной гримасе, но приступы смеха следовали один за другим. «Что с ним? Неужели спятил?»
      Томмот надел на него шапку, подвёл коня, подсадил Валерия в седло и, привязав его оброть к своему седлу, съехал с большой дороги: по большой дороге с таким попутчиком далеко не уедешь, нарвёшься.
      На рассвете им встретилась избушка охотника. Хозяин избушки, ещё крепкий старик, промышляющий в одиночку, встретил их настороженно.
      — Не бойся нас, дедушка, мы красные, едем в разведку, — представился Томмот. — Появляются ли тут белые? Наши когда-нибудь заворачивали?
      — Никого тут не бывает. Что делать людям в эдакой глухомани? А вы… — не договорив, старик умолк, в поведении гостей что-то ему не понравилось.
      — Как зовут тебя, дедушка?
      — Люди кличут Хатырыком…
      — Вон товарищ мой заболел, — кивнул Томмот на Валерия. — Ему бы полежать…
      — Пусть лежит, места не жалко, — всё ещё с отчуждением откликнулся старик.
      Томмот вывернул содержимое кисета Валерия на ладонь, отсыпал половину назад, а остальное протянул старику:
      — Не обессудь, дедушка, больше нам поделиться нечем.
      — Тыый, что ты?.. Разве мне от вас что-нибудь нужно? — Старик тем не менее заметно оживился.
      — Сена не найдётся ли?
      — Откуда сену взяться? Разве вот только совсем немного, оставил гостивший у меня сын. Дам, пожалуй.
      — Спасибо.
      Хозяин указал Томмоту, где у него копна, Томмот пошёл задать сена уставшим коням, а старик вернулся и принялся кипятить в старой миске какие-то корни. Когда Томмот вошёл, он разбавил настой холодным чаем и протянул глиняную чашку:
      — Дай-ка попить своему товарищу. Будет легче…
      Приподняв голову Валерия, Томмот дал ему попить. Сделав несколько глотков, Валерий опять уронил голову. Но вскоре ему и вправду стало, как видно, легче, он уснул.
      — Сам-то ты разве не отдохнёшь? — спросил старик.
      — Нет. Подай-ка мне тёплой воды немного.
      Томмот разделся до пояса. Левый окровавленный рукав исподней рубашки возле плеча крепко присох к телу.
      — Да ты ранен, никак? — забеспокоился старик.
      — Пустяки, только царапнуло.
      Томмот осторожно промыл себе рану и перевязал оторванным от рубашки чистым лоскугом. Старик покрутил головой:
      — Где это?
      Томмот неопределённо махнул рукой куда-то на юг.
      — Ох, беда! И как это люди могут ловить себе подобных на мушку ружья?.. Не желаешь ли и ты попить горячего?
      — Не мешало бы…
      Хатырык поставил на стол чайник, принёс варёной зайчатины. Томмот поел и согрелся чаем. Когда старик ушёл осматривать свои самострелы, черканы и петли, Томмот напоил коней, почистил оружие, привёл в порядок своё и Валерия дорожное снаряжение. Валерий спал. Затем уже к вечеру по возвращении Хатырыка Томмот помог старику освежевать разморозившуюся в тепле заячью тушку. Затем у них поспело варево, зайчатину вынули из горшка и оставили остывать. Валерий всё ещё спал. «Пусть хорошенько выспится, авось всё у него пройдёт», — решил про себя Томмот.
      Проснувшись уже на закате солнца, Валерий некоторое время лежал, приходя в себя и оглядывая избёнку. Задержав взгляд на окошке, заставленном куском льдины, он, видимо, только сейчас вспомнил, где он и что с ним. Живо вскочив на ноги, Валерий оправил на себе одежду, пригладил волосы и подошёл к Хатырыку — тот возле печки снимал шкурку с горностая.
      — Добыл? — удивился Валерий.
      — Добыл…
      — Пока я спал? Сколько же я спал?
      — Я обошёл свои снасти, взял двух горностаев, ласку одну. Есть и зайцы.
      — Ты разрешил ему выйти? — округлил глаза Валерий, приблизившись к Томмоту, но, заметив предостерегающий знак Чычахова, он смолк на полуслове. Однако старик понял, в чём упрекнул товарища этот проснувшийся: боится, что старик донесёт на них?
      — Разве это можно? — с обидой отозвался Хатырык. — Пусть я совсем неграмотен, а всё же понимаю, кто за что воюет. Грешно и подумать, чтобы своих…
      — Ну ладно! — Валерий как бы примирительно обернулся к старику, взял у него шкурку, которую тот начал уже натягивать на правило, и бросил её на шесток. — Теперь горностай от тебя не убежит, успеешь потом натянуть. А сейчас свари нам зайца да чего там ещё найдётся поесть! Нам некогда ждать, так что пошевеливайся!
      Набросив на плечи шубу, Валерий вышел. Старик молча проводил его взглядом.
      — Грубоват твой друг! Хотя и «товарищ», — сказал он Томмоту.
      Томмот и сам был удивлён. «Испуг прошёл, потрясение улеглось, и опять он в своей шкуре. Не успел встать, как уже командует. Что-то будет ещё впереди?» Однако стыдясь за Валерия и желая успокоить старика, он сказал:
      — Это болезнь его расстроила… Вообще-то он парень хороший!
      — Может, и так… — нехотя согласился Хатырык.
      Уже собравшись в путь, Валерий оглядел избушку и вдруг потребовал:
      — Старик, давай сюда ружьё. По возвращении верну.
      — Ружья не имею.
      — Как так? Чем же тогда промышляешь зверя?
      — Черканами, самострелами, петлёй…
      — Не ври! Где-нибудь прячешь, должно. Охотник — и без ружья?
      — Не знаю, кто как, но я-то и вправду без ружья. Чтобы купить ружьё…
      Не дослушав, Валерий пошёл на него грудью…
      — Перестань болтать! Не отдашь добром…
      Но тут уже Томмот встал между ними и подтолкнул Валерия к выходу:
      — Перестань! А то ведь я тоже не девица…
      — Ты любишь Кычу? — неожиданно спросил Валерий.
      — Не знаю… — отозвался Томмот, помолчав.
      — Не знал бы, так не ехали бы мы с тобой вот так. — Приняв молчание за согласие, он добавил: — А Кыча как, она тоже тебя любит?
      — Не знаю…
      — Не знаю да не знаю! Ну, а как вот это… в постели…
      Томмот поразился: не о посторонней ведь спрашивает, о своей сестре! Ему стало стыдно. Не найдясь, он отрезал:
      — Нет!
      — Слишком уж вы святые! Если, конечно, не врёшь… Как думаешь, обрадуется она тебе, если вы встретитесь?
      — Сомневаюсь… И встарь, и нынче изменников не любят.
      — Ты считаешь себя изменником?
      — Как-никак красных я всё-таки обманул.
      Валерий придержал коня, чтобы глянуть Томмоту в лицо.
      — Может, в чём провинился?
      — Наоборот, накануне получил поощрение.
      — В чём же тогда причина?
      — Вот так получилось…
      — Вот так получилось! Объяснение… Ничего не случается вдруг, за всем что-нибудь да кроется. — Валерий рассмеялся. — Наивен же ты, брат! Ни вот столечко логики! Но как раз из твоего смешного ответа и видно, что ты не врёшь. Я верю тебе потому, что ты не стараешься сочинять, как повыигрышней.
      Довольно долго они ехали молча.
      — А всё же не думай, что я на это решился ни с того ни с сего. Всё-таки и у меня был свой расчёт, — запоздало и, может, потому обиженно сказал Томмот.
      — Например?
      — Ну, я хочу жить по-человечески. Чтобы не мучила забота о вечернем куске, чтобы достаток во всём… Не помню случая, чтобы хоть разок за всю жизнь наелся вдоволь и всласть, всегда в обрез… Хочу не быть обделённым тем, что люди зовут счастьем.
      — Наесться до отвала, по-твоему, и есть счастье? Довольно куцее твоё представление о счастье!
      — Ты не толкуй мои слова однобоко. Не принимай за дураков всех, кроме себя! Без любви, я считаю, тоже не может быть счастья…
      Аргылов придержал коня, чтобы поравняться с Томмотом.
      — Не стоит обижаться, Томмот, — постарался он скрыть иронию. — За кого угодно мог бы тебя принять, только не за дурака. Ты умный парень, можешь понять многое, заглянуть наперёд. А насчёт женщин не беспокойся! Заведутся в кармане звонкие денежки, длиннокосое племя так и накинется на тебя, как мухи на сахар. Выбирай любую!
      — Мне такие не нужны!
      — Ах да, у тебя ведь имеется Кыча!
      Опять высокомерная насмешка! Но Томмот ничего не ответил.
      Снегопад пошёл на убыль, облака порассеялись, и в просветах между ними стали проглядывать голубые клочки неба.
      — Давай выедем на тракт, — предложил Валерий. — Через три-четыре версты, если свернуть на южную речку, должно быть жильё. Дадим передышку коням, сами малость прикорнём. На этот раз спать будешь ты, а я покараулю.
      — На тракт засветло? — усомнился Томмот.
      — Ты уже до того осторожный, что тоска с тобой!
      Валерий решительно повернул на тракт, и вскоре по хорошо накатанной дороге кони затрусили равномерным, неспешным шагом. Тишина, усталость и эта убаюкивающая равномерность притупляли чувство опасности, всадники задремали в сёдлах, лишь изредка вскидывая и тут же бессильно роняя отяжелевшие головы. Пройдя через лес, дорога вышла на обширную сенокосную елань с несколькими озёрами, когда Валерий вдруг крикнул:
      — Чычахов, люди!
      Томмот вскинулся в седле и протёр глаза: по восточному краю елани прямо на них неслись двое конных. Всадники несомненно были красные — белые ещё не могли проникнуть в эти глухие места.
      При свете дня едут, не скрываясь, да ещё спят в сёдлах! Ох, Чычахов, позор тебе! Надо было давеча заставить съехать с тракта этого заносчивого гордеца. Между тем всадники, скачущие навстречу, заметно прибавили резвости: хотят, как видно, на большую дорогу выехать раньше, размахивают ружьями. Может, принимают за своих? Задний конь заметно хромает, первый всадник то и дело придерживает своего коня и поджидает, пока приблизится товарищ. И всё же к перекрёстку дорог они явно ближе.
      Валерий подвёл коня сбоку вплотную и протянул руку к винтовке.
      — Дай мне…
      Томмот отстранил его руку:
      — Я сам! Скачи вперёд, коня не жалей, на меня не оглядывайся! Дуй! Я, может, стану отстреливаться.
      Но Валерий не мог отвести глаз от винтовки: без оружия он чувствовал себя голым утёнком.
      — Дай! Я не промажу!
      Но Томмот внезапно ударил кнутом коня под Валерием, и тот понёс. За ним, не отставая, ринулся и Томмот. Развилка дороги была уже близко.
      Второй преследователь безнадёжно отстал, первый же, не оборачиваясь уже на него, по-прежнему спешил наперерез, добрый конь под ним так и стелился. Когда он подскакал совсем близко, Валерию показалось: во весь лоб его шишастой будёновки — пятиконечная разлапистая звезда.
      — Стой-те!
      Вот и развилка. Томмот с Валерием проскакали мимо. Всадник в будёновке, приблизившись ещё, вскинул винтовку к плечу:
      — Стойте! Стрелять буду!
      Надежда была только на лес, темнеющий впереди, шагах в пятидесяти.
      Сзади прогремел выстрел, и одновременно над ними тонко пропела пуля.
      — Аргылов, беги! Скорей! Я его задержу!..
      «В следующий раз он выстрелит, уже целясь в нас, — пронеслось в голове Томмота. — Что же делать?» Видя, как преследователь опять вскинул к плечу винтовку, Томмот, опережая его, поймал на мушку широкую грудь летящего в прыжке коня и нажал на спуск.
      Уже вплотную приблизившись к спасительной стене леса, Аргылов обернулся и успел заметить, как на полном скаку конь красноармейца вдруг упал и покатился, а всадник, перевернувшись через голову, далеко вылетел из седла.
      И ещё два-три раза хлёстко ударила винтовка Томмота. Где-то далеко позади раздался выстрел второго, отставшего всадника.
      Томмот уже ступил в лес, когда почувствовал, как обожгло правую щеку. «Это мой «крёстник», — подумал он, прижимая к щеке чуть не оторванный пулей наушник шапки. — Метко стреляет, чуть мозги не выпустил».
      — Ты чего стоишь! — возмутился Томмот, увидев Валерия, поджидающего его за поворотом дороги. — Или хочешь, чтоб они нас нагнали?
      — Попали? — не обиделся на окрик Валерий, увидев, что Томмот закрывает лицо рукой.
      — Не знаю… Потом!
      Успокоились они, только ускакав от места перестрелки почти на кёс. Остановили коней возле остатков стога и подбросили им сена.
      — А ну покажи! Везёт тебе, Чычахов! На обух ножа правее — и лежать бы тебе там. Ты, Чычахов, определённо доживёшь до ста лет.
      — Пусть устами твоими вещает бог… А ты? Ты-то и вовсе цел?
      Валерий молча достал кисет и стал набивать трубку.
      Молчал и Томмот. «Такого доброго коня угробил! — с сожалением думал он. — А что оставалось делать? Ладно, что парень, кажется, не пострадал. Успел-таки взять на мушку, чуть башку не раздробил, чёрт этакий».
      Докурив трубку, Валерий выбил пепел в ладонь, положил трубку в карман и повернулся к Томмоту: лицо его стало сурово, глаза потемнели.
      — Выслушай меня. Ты меня дважды спас от смерти. Я тебе верю, как самому себе, иногда даже больше. В какие бы передряги ты ни попал, всегда помни: Валерий Аргылов в беде тебя не оставит. Смерть гналась за нами, но мы остались живы…
      — Да, это так.
      — Дай руку! И чтобы ещё вот так: друзья навсегда!
      — Идёт!
      — Ты храбрый парень, Томмот, и верный…
      — Ладно-ладно! Не расхваливай, а то возгоржусь!
      Лесная дорога была извилистая, как утиные кишки.
      Обходя болота, взбегая на взлобья, минуя провалы, она вилась бесконечно и, казалось, то и дело пересекала сама себя. Парни пустили коней спорой рысью, рассчитывая остановиться на передышку вёрст через пять. А Валерий и молча продолжал свой необычный разговор с Томмотом, продолжал размышлять о случившемся. По его мнению, храбрецами могли быть только люди благородного сословия — так убедили его издавна, в том же убедил и он себя, хотя уже и до того теорию «благородной крови» сильно поколебала сама жизнь. В реальном училище дети бедняков хорошо успевали. Из бедняцких сыновей, смотри-ка, выросли даже главари коммунистов — Максим Аммосов, Платон Слепцов, Исидор Барахов… А где сейчас отпрыски богачей, обещавшие направить жизнь на истинный путь? Устрашённые жизненной непогодой, одни укрылись в своих родовых гнёздах, другие, как сказал старик Титтяхов, «толкутся в бандитах», а иные даже сотрудничают с красными. Да, что-то уходило из-под ног — день ото дня, день ото дня… Трудно, ох, трудно было признать Аргылову, что кровь богачей Аргыловых, в течение поколений безраздельно правивших улусом, может оказаться той же, что в жилах нищих кумаланов Чычаховых, выросших в глубине вонючего хотона среди навоза и, как сам он признался, ни разу за всю жизнь досыта не наевшихся. А между тем спроси у него, кого бы он взял с собой на опасное дело, он выбрал бы Чычахова, потому что, сколь ни умствуй, боец он настоящий. Давеча, увлёкшись, Валерий едва удержался, чтобы не сказать, что Кыча, дескать, любит тебя, она будет твоего, стоит молвить ей веское слово. Хорошо, что вовремя прикусил язык…