Жизнь через сто лет

Все это производилось в названном Колизее. Роль древних гладиаторов-рабов исполняли в борьбе с дикими, пускаемыми на арену зверями нарочно для этой цели привозимые из внутренней Африки жители озера Нианзе и Танганьики. Когда на арене Колизея лилась звериная или людская кровь, парижские дамы пили шампанское и бросали из лож победителям роскошные букеты, которые во время оно бросались Патти и Дженни Линд. Порошин от Колизея переходил к бесчисленным кафешантанам, от последних к пирушкам с молодыми людьми, между которыми приобрел много знакомых. Удивляясь, что он стал способен к этого рода забавам, он нередко входил в споры с простодушными, всем и всегда довольными французами. Узнав, что Порошин русский, парижане были с ним особенно любезны. Он не стеснялся в беседах с ними. - Да полно, какая же у вас республика, когда вы покорены китайским богдыханом и, в его декретах, именуетесь его рабами? Где же ваша свобода? спрашивал Порошин парижан. - О, китайцы... они лучшие и добрые друзья... - Но какие же вам они друзья, когда вы с прочею Европой им платите такую страшную дань и их знамя веет над стенами некогда славного Парижа? - Зато мы избавились от царства адвокатов... Нет более адвокатов, говорили ликующие парижане. - Есть только прокуроры и милующий богдыхан... Порошин узнал, что правосудие в XX веке очень упростилось. Давно замечая, что спиртные напитки и отчасти хлороформ развязывают язык, тогдашние ученые стали делать остроумные опыты и изобрели особую жидкость, из которой добыли газ, названный спиртохлороформом или алколохлоралом. Напуская этот газ в особую комнату, прокуроры силой вводили туда подозреваемых и подсудимых, и последние, надышавшись предательским испарением, теряли главное из чувств силу воли, после чего прямо диктовали стенографам все, что делали и говорили, все, что у них было в сокровенных помышлениях. С тех пор упразднились полицейские дознания, предварительные и судебные следствия, очные ставки, перекрестные допросы, доносы и отделения явных и тайных сыщиков. - Потом, извините, вы всегда кичились свободой и мягкостью ваших нравов,допытывал французов Порошин. - А у вас вон и теперь существует казнь... - Нельзя! - отвечали находчивые парижане.- Каждый народ имеет право принимать меры в ограждение своей безопасности от преступников и злодеев! - Но еще нелепость... Вы кичитесь республикой, равенством, свободой, а у вас, кроме китайского, общего всем вам гнета, есть еще местный, частный гнет... еврейский! Кроме многих прежних династий, вы проходите наконец через династию израильских президентов своей республики, Ротшильдов... Извините, но это-позор! Евреи воссоздают у вас на троне Генриха IV и Людовика XIV, банкиры, биржевики красуются в креслах Робеспьера и Мирабо... Этого не представляла история даже таких торгашей, как англичане; у них тоже были и есть свои Ротшильды, но те у них не шли и не идут дальше банкирских контор и несгораемых сундуков... - Это мы сделали поневоле. - Как поневоле? - Евреи с началом нынешнего, XX века, через свои банкирские конторы, завладели всею металлическою монетою в мире, всем золотом и серебром. Производя давление на бирже, они получили неотразимое влияние и на выборные классы великой, но завоеванной китайцами Франции. Зато при первом же президенте из дома Ротшильдов у нас оказался финансовый рай: полное равновесие прихода с расходом в бюджете, устройство всех общественных отправлений на акционерный лад и окончательное введение удобных бумажных денег, вместо металлических... - Но вы говорите, что Ротшильды взяли верх через захват в свои руки всех металлов в мире? - Да, золото всего мира перешло к ним, они им и доныне владеют, а нам за него предоставили, в виде векселей на себя, очень красиво отпечатанные ассигнации. Это значительно удобнее, их легко носить в кармане. Золото любят у нас носить одни, как вы, иностранцы. - Вы упомянули также об устройстве всех общественных нужд на акционерный лад. - Точно так. - Как это случилось? - За примером не далеко ходить. Со вступлением в управление Ротшильдов исчезли окончательно в домах лампы, печи и графины. - Не понимаю, как это? - спросил Порошин.- Разве изменился климат, пропала зима, солнце не заходит с той поры и люди не нуждаются в питье? - Вы недостаточно поняли меня,- ответил француз, с улыбкой вглядываясь в Порошина.- Я говорю только, что печи, графины и лампы окончательно исчезли, с мудрым президентством Ротшильдов, не только у нас, но, полагаю, и в других цивилизованных городах. А что эти редкости доброй старины действительно исчезли, это вам, вероятно, известно... и вы их теперь увидите разве только в музеях диковинок прошлых времен... Порошин боялся далее об этом расспрашивать, чтоб не возбудить подозрения на свой счет. Он вскоре лично убедился, что каждый дом и каждая комната в новом Париже получали тепло, свет и воду из общего резервуара этих материалов, устроенного в нескольких километрах за городской стеной. Он взял духовой фиакр, нарочно съездил и осмотрел это замечательное, монументальное здание, доставлявшее особыми проводниками для парижан электрический свет - в их здания и уличные фонари, воду - в кухни, бани, умывальные столы и прямо в прицепленные к столам на гуттаперчевых трубочках стаканы и другие сосуды, и тепло - в каждый дом, в каждый обитаемый уголок. Все ограничивалось кранами: повернешь один - в комнате засветит яркая электрическая луна, повернешь другой - наливается сквозь мягкую трубочку в сосуды вода, повернешь третий - в холодной комнате становится, по желанию, тепло и даже жарко. Проводники этих снадобий управлялись особыми регуляторами, экранами, градусниками и другими измерителями для расчета с акционерным обществом их поставщиков. Это любопытное "центральное водо-, тепло- и светохранилище" Порошину показывал бойкий и говорливый привратник - "портье", хотя француз, но с итальянским профилем лица, одетый в цветное китайское полукафтанье и с длинною, щегольски заплетенною, до пят, косой, по фамилии Бонапарт. - Вы носите громкую фамилию? - спросил, смутившись, Порошин. - Не происходите ли от былых во власти Наполеонидов? Их династия когда-то здесь правила... - О, мосье! Вы правы! - грустно ответил, покуривая особую сигаретку с примесью опиума, портье.- Мало ли что было в старину? Нам, скромным и верным слугам богдыхана, нет дела до прошлого этой счастливой страны... Вы, как иностранец, встретите и гарсонов в отелях из этой же, ныне обедневшей фамилии, и ветошников, и продавцов каштанов и газет. Это все мои дяди и кузены... Благодаря многоженству много у каждого из нас, бедных провинциалов, родных. - Какому многоженству? Разве во Франции мормонизм? - Не знаю, мосье, что вы хотите сказать этим мудреным и мне непонятным словом. Только многоженство даровано Франции в правление предпоследнего из мудрых Ротшильдов, ныне правящих нами во имя пресветлого богдыхана,даровано в награду за допущение этой гениальной банкирской расы ко всем тайнам нашей государственной казны. - Но почему же Ротшильды вас наделили именно этой наградой? - А как же? - ответил с чопорностью ученого знатока самодовольный портье Бонапарт. - У Авраама и прочих праотцев было по нескольку жен. Ну, а введя иудейское исповедание в счастливой, процветающей Франции, наши новые правители рекомендовали и этот обычай. - Так и еврейская вера введена у вас? - Если хотите, у нас нет теперь уж никакой веры,- спокойно улыбнулся привратник.- Китайцы на этот счет особенно покладливы и дали нам полную свободу. Проповеди у нас заменены поучительными воскресными фельетонами министерских газет, а большинство обрядов - нотариальными актами. Прибавилось только нотариусов и их писцов. - Брак, однако же, очевидно сохранился, если у вас введено многоженство? - спросил Порошин.- Какой, скажите, у вас брак, гражданский или тоже... китайский, то есть никакой?.. И на какие сроки? - Брак у нас действительно китайский, то есть примененный, в духе века, к формам юридического поддержания имущества, или найма прислуги, квартир,- на год, на месяц и даже, для желающих, на более короткие сроки... О, мосье, китайцы - первые люди в мире.
      * * *
      ...Порошин не заметил, как шли его минуты, часы и дни. Парижские новые нравы и особенно дамские наряды его повергали в изумление. Парижанки носили неимоверные костюмы или, скорее, ходили почти вовсе без костюмов. На улицах и в гостях Порошин на них видел еще некое подобие легких, широких, в китайском вкусе, бурнусов, сандалий и шляп. Дома же и на театральных сценах они, вместо одежд, как дикари, имели лишь красивые, убранные дорогими, искусственными каменьями пояса, да и на ногах, руках и шеях - золотые, серебряные и алюминиевые браслеты, кольца, запястья и ожерелья. Каждая только и делала - купалась, душилась, заплетала волосы, кушала, посещала театры, звериные травли и влюблялась... Для Порошина, вообще сдержанного и неохотника до пустых развлечений и забав, начался ряд таких эксцентрических похождений, такой душевной и сердечной суеты, что он сам себе не верил, удивляясь, откуда у него берется такая пустота и такой задор. Кутежи с уличными шалопаями, сидение по целым дням перед бычачьими и петушиными боями в Колизее, ужины с убранными в браслеты и кольца красавицами, посещение местных палат и скачек на искусственных, движимых сжатым воздухом лошадях и прочие развлечения до того замотали и вскружили голову Порошину, что он, и без того слабый здоровьем, окончательно выбился из сил. Он особенно потом помнил свой последний день, проведенный в 1968 году. В этот последний, роковой, седьмой день, в последние часы, минуты и секунды, перед условным досадным пробуждением, Порошин, - как он это ясно вспоминал впоследствии,- бешено и злобно хохоча в глаза какому-то французскому академику, раздражительно-едко повторял: - Вы все изобрели и все выдумали! Надо вам отдать честь! Вы испытали и несете на себе иго евреев и китайцев, а летать по воздуху все-таки не сумели и не изобрели... Достигли этого все-таки русские, русские, русские!.. Озадаченный французский академик только на него поглядывал. - Притом... что у вас за нравы, извините, и какой цинизм во всем. Хоть бы эти костюмы у ваших женщин... ха-ха! Одни кольца да запястья, как у дикарей... - Но, позвольте,- вмешался француз,- вы хоть и русский, но разве и у вас не введены такие же моды? Париж и теперь по этой части законодатель. Откуда же вы, что этого не знали и этому удивляетесь? - Я с Крайнего Севера, из Колы,- смешавшись, продолжал Порошин.- Да не в том дело, хоть бы и у нас вы ввели такую же распущенность! Далее... Вы вконец убили девственность и невинность невесты,- уничтожили святую роль матери. Все женщины у вас кокотки, да, кокотки! знаете это... древнее слово? - Не слышал. - У вас во всем невообразимый, разнузданный и дикий произвол страстей, - Мы зато чужды предрассудков,- возразил с достоинством академик. - У нас везде поклонение природе, реальность. - Это, пожалуй, забавно, но дико, дико до невозможности! - горячился и кричал на площади Трона Порошин, где происходил этот обмен его мыслей с ученым.- У вас полное падение искусств, поэзии, живописи, музыки! Ваша живопись заменена китайщиной, безжизненной, сухой, ремесленной, всюду лезущей и все поглощающей фотографией. - Зато дешево, схоже, как дважды два, с природой и избавляет от пестроты красок. - Нет, нет и нет! - кричал Порошин.- Фотография - сколок одного, мелкого и ничтожного момента природы; художественная живопись - могучее зеркало природы, в ее полном и идеальном объеме!.. Потом музыка, - Бог мой! - что у вас за музыка! Вагнеровщина, доведенная до абсурда...слышали про Вагнера! - Это что за имя? в древности были Моцарт, Бетховен, Россини, - о Вагнере никто не знает... - Был такой чудак, делавший с музыкой, как с кроликами, опыты сто лет назад. Вы, теперешние французы, развили его идеи и показали в точности, в какие трущобы нас вел этот и ему подобные борцы за музыку будущего... Мелодия у вас исчезла; ее больше нет и следа! Ни песни, ни былого, задушевного, чудного французского романса, ни единой сносной музыкальной картины... Волны бессмысленных тонов и звуков, без страсти и без выражения,- хаос!.. Наконец, иду далее... куда вы дели драму, высокую комедию? - Это что такое? - удивился академик-француз. - Вы заменили комедию и драму,- не стану вам объяснять их значения, если их забыли теперешние парижане! - с грустью сказал Порошин. - Вы заменили все это глупейшим, но реальным водевилем с переодеваньями, гнусным сумбуром цинических, будничных, уличных сцен, как заменили былую оперу шансонетными дивертисментами, да притом в такое время, когда и все-то ваши шансонетки сплошь лишены тени мелодии, живого, задушевного мотива, наравне со всею вашею музыкой... - Мы, реалисты, вас, к сожалению, совершенно не понимаем! - отозвались на площади некоторые слушатели этого спора. - Вы, мосье, точно вышли из какого-то допотопного архива, точно явились с того света, из отдаленной прадедовской старины, - Да, вы правы! Я жил и дышал иным веком, иною эпохой! Я вас не понимаю и от души сожалею! - произнес с новою запальчивостью Порошин.- Вы презираете все, что не ведет к практической, обыденной, низменной пользе! Вы пренебрегаете идеями великого философского цикла и дали развитие одному практическим, техническим, не идущим далее земли, наукам и ремеслам. Вы отдали луч солнца за кусок удобрения, песню вольного, поэтического соловья за мычание упитанной для убоя телушки, а Вольтера и Руссо,- вероятно, вы не забыли хоть имен этих светил вашей страны? - променяли на тупицу Либиха и другого тупицу, Вирхова. Надеюсь, этих-то ваших апостолов вы отлично знаете и помните доныне? - Зато мы верны природе! - повторил академик-француз, закуривая у столика ресторана кальян с опиумом, - Зато вас, свободных французов, поколотили и завоевали китайцы и поработили евреи,- с бешенством ответил Порошин...
      ПОСЛЕСЛОВИЕ ПУБЛИКАТОРА
      Кажется невероятным, но рассказ "Жизнь через сто лет" написан во второй половине прошлого столетия знаменитым историческим романистом , автором таких шедевров, как "Княжна Тараканова", "Сожженная Москва", "Мирович"... Пришлась по вкусу нашим прапрабабушкам и прапрадедушкам и приключенческая трилогия об освоении приазовского края, и повествования о малороссийской старине. Г.П.Данилевского (1829 - 1890) много и охотно переводили в Западной Европе, там величали его "русским Фенимором Купером". После появления "Жизни через сто лет" друзья и почитатели Григория Петровича вначале как бы оцепенели: что за немыслимые картины явил он в отдаленном будущем? Кто поверит, что процветающая европейская держава впадет вдруг в рабскую зависимость от азиатских владык? Допустим, в тоннель под Ла-Маншем, соединивший Англию и Францию, уверовать еще можно. Но сражение рабов с дикими зверьми? Но пыточный газ, заставляющий узника признаться в каком угодно преступлении? На все вопросы и возражения Григорий Петрович обычно отмалчивался, и окружающие в конце концов посчитали рассказец причудою знаменитого писателя, безделицей, не более. Однако в наши окаянные, заколдованные телевизионными бесами времена творение Данилевского нежданно-негаданно материализовалось. Разве мы, беспризорники постсоветского пространства, не ощущаем себя рабами западной цивилизации, когда безоглядно отдаем за бесценок нефть, газ, лес хитрющим толстосумам? Разве не истребляли друг друга новые гладиаторы в Карабахе, Приднестровье, Чечне? Что же касается пыточного газа, то в нынешних воровских разборках, при дележе награбленного у народа, есть средства и пострашней. Вот и выходит, что наш исторический романист наделен был еще и даром провидеть будущее. Однако не зря сказано: нет чести пророку - ни в доме своем, ни в отечестве своем. Современники Данилевского от пророчества его отмахнулись, а расплачиваться приходится нам - грешным потомкам. И последнее. "Жизнь через сто лет" значится в 8-ом томе "Библиотеки русской фантастики XI - XX веков", что выходит в издательстве "Русская книга" усилиями автора этих строк. Том назван "Призраки" - по известной фантастической повести Тургенева. Между прочим, в нем нашлось место еще для одного неизвестного шедевра - рассказа "Знамение на кровле" Н.Г.Чернышевского, где, опять-таки во второй половине XIX века, впервые предсказано появление термоядерной бомбы, Да внемлем пророкам своим!
      Юрий М. МЕДВЕДЕВ