Евгений Даниленко
      Дикополь
      Роман
      Даниленко Евгений Анатольевич родился в 1959 году. Служил в армии, учился во ВГИКе (мастерская М.М. Хуциева). Работал водителем, охранником, горняком. Автор книг: "Меченосец", "Осенний каннибализм", "Место под солнцем", "Бой быков" и др., вышедших в издательствах "Мангазея", "Медиа-Рум". Рассказы печатались в альманахе "Иртыш".
      Е. Даниленко живет в Омске. В "Знамени" печатается впервые.
      Мы были из детских домов. В этом все дело. Из Казахстана, Сибири, Приморья, Камчатки. Крепкие, жилистые, как на подбор, парни, уже со всего размаха ударившиеся о жизнь. Отборные сироты. Пальчики оближешь, глядя на этих ребят, выросших вдали от столиц, на казенных харчах советской глубинки! Именно из таких получаются лучшие из лучших убийцы...
      Взвод специального назначения. Учебка в каком-нибудь десятке километров от Москвы.
      На занятии по психологической подготовке наш лейтенант сунул руку в принесенный с собой картонный ящик из-под телевизора "Рубин" и под смешки аудитории вытащил оттуда за шкирку кролика.
      Белый кролик с черными исподами лап... Лейтенант посадил его на стол. Обвел нас ставшими веселыми, как у пьяного, глазами.
      - Значит, так, - придерживая тревожно прядающего ушами зверька, произнес он и кашлянул, прочищая горло. - Специальное упражнение номер один...
      В его руке, словно из воздуха, появилась малая саперная лопатка. Замахнувшись, лейтенант рубанул ею по пушистому, ползающему по столу комку...
      - Ма-ма!!! - вскрикнул кто-то из курсантов.
      Но никакой мамы рядом, разумеется, не было.
      Сашка Петров, оставленный вместе со мной после занятий прибирать класс, подозрительно шмыгая носом, повторял, возя тряпкой по полу:
      - Ну, я этому лейтенанту сделаю... Ну, я ему припомню...
      Мне было известно: в своем детдоме Петров заведовал "живым уголком", в котором жили хомячки, морские свинки, кролики...
      Забеливая известью испещренную красными пятнышками стену, я вполне разделял его чувства. Я еще не знал, куда попал. Мне вспоминалась Екатерина Александровна, заведующая нашим детдомом, преподававшая литературу и русский язык. В строгом синем костюме, с седыми гладко зачесанными волосами, она читала нам наизусть:
      О Русь моя! Жена моя! До боли
      Нам ясен долгий путь!
      Наш путь - стрелой татарской древней воли
      Пронзил нам грудь.
      "Что бы сказала Екатерина Александровна, - мелькнуло у меня в голове, если б узнала, чем я тут занимаюсь..."
      - Специальное упражнение номер два, - объявил лейтенант на очередном занятии по психологической подготовке.
      Наш взвод погрузился в бортовой ЗИЛ-131, и мы поехали, тут, недалеко, в армейский госпиталь.
      Прозвучала команда:
      - К машине!
      Как взбесившиеся марионетки (сказывалось многократное повторение), мы выскакивали из кузова...
      - Строиться!
      Мы мгновенно построились.
      Прохаживаясь перед шеренгой, лейтенант Лазарев доводил до личного состава:
      - Сейчас спустимся в морг и осмотрим, - он выразился именно так, как экскурсовод из музея, - трупы. Если кому-нибудь станет плохо, будет отжиматься тысячу раз... На-ле-во! Бегом... ма-арш!
      И мы ринулись к железной, гостеприимно распахнутой двери. Наполнив грохотом ведущую вниз лестницу, скатились в просторный, освещенный ярчайшим электрическим светом подвал, окружили каменный стол, на котором, под простынею, проштемпелеванной черной пятиконечной звездой, лежало все приготовленное к осмотру...
      Лейтенанту Сашка так ничего и не "сделал"... Года через полтора, в горах, которых не отыщешь ни на какой карте, снайпер Петров подорвался на мине. Это были обычные, положенные одна на другую сковородки со взрывчаткой внутри. Петров наступил на одну из таких самоделок и получил половину сковородки в живот. Мы хотели подойти к нашему снайперу, но Лазарев крикнул:
      - Всем застыть! Тут могут быть еще мины...
      Стараясь ступать в собственные следы, он приблизился к лежавшему на спине Сашке, склонился над ним. Они о чем-то заговорили...
      Метрах в трехстах раздались выстрелы. Стреляли в воздух. Так повстанцы, преследовавшие нас, выражали свое ликование, ибо грохот взрыва сообщил им о местонахождении ненавистных русских собак... Лейтенант выстрелил Сашке в висок и, прихватив его СВД, затрусил к нам.
      - Взвод, - последовала негромкая команда, - бегом ма-арш...
      Мы продолжили кросс по пересеченке.
      Мы были Взвод, а не Петровы, Ивановы, Сидоровы (такие, без долгих размышлений, присваивали фамилии найденышам в детдомах). Правда, встречались фамилии довольно необычные. Например, Скорбященский. Или Живолуп. Был также у нас парень по фамилии Костанжогло. Его, весящего за центнер громилу, вечно жующего на ходу, впоследствии зарезал столетний дед...
      Костанжогло, выбив дверь, ворвался в комнату, где дед засел вместе со своим внуком, и, расстреляв этого самого внука, палившего из ПК в белый свет как в копеечку, пристроился за пулеметом сам, посчитав долгожителя безобидным... Но не был безобиден старик! Вытащив из-под подушки кинжал, он поковылял к Костанжогло и перерезал ему горло.
      Со Скорбященским и Живолупом приключилась другая история. Они отправились на БРДМ в село, чтоб продать партию "левых" гранат, и попали в засаду. Их БРДМ подожгли, а на Живолупа со Скорбященским и еще троих наших мы наткнулись в степи. Они лежали в ряд, раздетые и, конечно, с выколотыми глазами.
      Но покуда все парни живы и составляют Взвод! Взвод этот повсюду передвигается только бегом. У Взвода забот масса... Изучение взрывного дела и методов форсированного допроса пленных. Химическая подготовка. Рукопашный бой. Прыжки с парашютом. Стрельба на звук. Радиодело. И многое другое. С утра до вечера Взвод мечется как угорелый...
      На обычном стареньком "пазике" приезжаем в поселок, где на площади перед зданием районной администрации собралась толпа. Все это для нас впервые. Но от вида обгорелых валяющихся на тротуаре трупов никого из бойцов уже не тошнит... Наши автоматы, пистолеты, ножи оставлены в самолете, доставившем Взвод из Москвы. Толпа состоит примерно из трехсот человек. Нас - двадцать пять. Наш лейтенант считает, что силы примерно равны.
      - Взво-од... К машине!
      Мы выскакиваем из искореженного, с разбитыми окнами ПАЗа и видим кричащих, бегущих на нас с мотыгами, кирками, ломами людей...
      Костанжогло, вырвав из рук какого-то дехканина штыковую лопату, размахивается ею и, по всем правилам, с выдохом, наносит удар сверху вниз.
      ...Свита, сопровождавшая парочку большезвездных генералов, на черных "Волгах" прикативших осмотреть место побоища, остановилась перед трупом мужчины, разрубленным наискось, от левого плеча к пояснице.
      - Кто его так? - задал вопрос один из генералов.
      - Кто?.. - обернулся полковник к майору.
      - Кто его так?! - гаркнул майор.
      - Это из лазаревского... лазаревского взвода, - вытянувшись перед майором, дрожа всем телом, пролепетал капитан.
      - Давай его сюда, - прохрипел майор, протягивая к капитанскому горлу крючковатые пальцы. - Давай...
      - Лазарев! - завопил капитан. - Где он?!
      - Тарищ капитан, - доложил наш командир, представ перед командованием, - лейтенант Лазарев по вашприказанью...
      - Да не мне... не мне докладывай, - отмахиваясь от лейтенанта обеими руками, прошипел капитан. - Иди... к генералу... ступай...
      - Какой рубака так постарался? - кивая на убитого, повторил вопрос первый генерал.
      - Боец Костанжогло!
      - Да он у тебя буденновец, - хмыкнул второй генерал.
      С той поры Костанжогло никто не называл иначе.
      Затем этого "буденновца" пришил другой, оказавшийся настоящим, подлинным героем Гражданской войны... Судьба затейливо раскладывает свои пасьянсы.
      Следующее упражнение было сложней. Взвод погрузили на самолет. Пока он летел, мы успели как следует выспаться. Наконец приземленье...
      - К машине!
      Сороконожка прогрохотала по металлическому трапу и... Вот синее утреннее небо над головой, раскачивающиеся в нем кроны пальм. Откуда пальмы? Чье это небо? Никто ничего нам не объяснял, а спрашивать мы, как всегда, постеснялись...
      Откуда ни возьмись к нам подвалили два узкоглазых, похожих друг на друга хмыря. Не знаю почему, они мне сразу не понравились. Одетые в военную форму, не виданную мною никогда ни до, ни после, они снизу вверх с блаженными улыбочками таращились на нас...
      - Столько много не нужно, - вдруг сказал один из них на почти правильном русском. - Девять человек хватит!
      Лейтенант выбрал девятерых, меня в том числе. В масках, с оружием, мы направились в джунгли, благо они начинались сразу от взлетно-посадочной полосы...
      Сперва нас вел Лазарев, сверяясь по компасу и карте. Мы шли без отдыха по русской парной бане, заросшей красивыми, как на картинках, пальмами, лианами, бамбуком...
      У маленького водопада сидел на корточках человек с длинными, намазанными навозом волосами. Абсолютно голый. Мы подошли и окружили его. Но, похоже, голыш нас не заметил. Лазарев, наблюдая за незнакомцем, хранил молчание. Помалкивали и мы, следуя примеру командира. В непролазных дебрях тропического леса, у чертика на куличках, десять рослых, истекающих потом парней пялились на дикаря, потрошившего крысу...
      - Это Хынг, - вдруг произносит лейтенант.
      "Хынг? - думаю я, от усталости едва держась на ногах, но, как и мои товарищи, не смея присесть, ибо не присел еще командир. - Вот он, значит, какой..."
      Никто из нас не догадывался ни о существовании Хынга, ни о том, что прилетим в этакую даль, а тем более - для чего прилетим. Секреты, секреты...
      Разведя костер, Хынг дождался, когда дрова прогорят, и почти с нежностью уложил ободранную крысиную тушку на горячие угли. Так что в путь мы тронулись не раньше, чем Хынг съел крысу...
      Все так же, не обращая на нас внимания, он поднялся и пошагал вперед. Лазарев - за ним. Мы - за командиром.
      И шли мы без отдыха еще шесть часов, в полнейшей прострации, когда кажется, что каждый следующий шаг - последний...
      Плотно пообедавший Хынг вывел нас к каким-то ничем не отличающимся от всех прочих вокруг зарослям. Ткнув в них копьем, показал Лазареву пять растопыренных пальцев...
      - Ясно, - проворчал командир.
      Не удостоив его взглядом, Хынг повернулся и по нашим следам засеменил прочь, и пропал в опускающемся на джунгли сумраке.
      ...Передохнув с полчаса, попив воды из каски, куда лейтенант высыпал пригоршню обеззараживающих таблеток, мы построились.
      - Слушай боевую задачу, - тихо, но чрезвычайно веско заговорил лейтенант...
      Помню, у меня мурашки пробежали по коже. Я невольно выпрямился, сжав в руках АКС. Вспомнились Родина, Партия и все такое...
      В окнах двухэтажной, из дикого камня виллы, к которой мы подползли, горел свет. Было тихо, и этой тишины не потревожили выстрелы из бесшумных пистолетов, уложившие пятерых охранников, слонявших слоны во дворе...
      Перемахнув через забор, мы окружили виллу, взяв под прицел окна и двери. Обождали чуток. Но никто не появлялся с хлебом и солью.
      Лейтенант тронул меня за плечо, сделав пригласительный жест. Вдвоем с командиром, двигаясь спина к спине, мы пересекли широкий, ярко освещенный электрическим светом холл, поднялись по лестнице, застеленной ковровой дорожкой...
      Был коридор, слева и справа от него - по три двери. Лейтенант мягкими бесшумными рывками отворял двери с правой стороны, а я с левой...
      За средней из распахнутых мною дверей, нахохлившись, сидел на широченной кровати перед теликом, глядя мультики, какой-то мужик - родной брат хмырей с аэродрома... Его словно заплаканные глаза на секунду зафиксировались на мне. Затем мужик навел на меня пульт дистанционного управления и несколько раз нажал кнопку. Должно быть, телезрителю-одиночке показалось странным, что я не исчез. На лице его выразилось недоумение, он поднес пульт к глазам...
      В этот момент в комнату вошел Лазарев и пустил в дело крупнокалиберный автомат. Незнакомца смело с кровати и приколотило к стене, украшенной громадным звездно-полосатым флагом...
      Подойдя к трупику, лежавшему раскинув ручки, лейтенант вынул из нагрудного кармана своей десантной куртки фотку, кинул взгляд на нее, затем склонился к убитому.
      - Черт их разберет, - наконец проворчал он. - Похож вроде...
      Я уже заметил, что наши командиры не тратили слишком много слов.
      Порвав фотку на мелкие клочки, лейтенант сделал вдох, как пригоршню семечек, забросил обрывки в рот, поискав глазами, нашел стоявшую на столике прозрачную вазу с розовыми крупными цветами, взял ее, выкинул цветы на пол и, выпив воду из вазы до дна, произвел выдох...
      Облезов, Шорохов, Ангельский, Милвзоров, Чумаченко, Скорбященский, Живолуп...
      Как видно, в детдомах, придумывая фамилии найденышам, резвились вовсю.
      Костанжогло...
      Все эти мертвые были еще живы, когда сумасшедшая сковородка взорвалась под ногами Петрова. Это случилось в Афгане. Мы прошли его от звонка до звонка, и за это время убитыми потеряли одного человека. Сашку, которому наш лейтенант выстрелил в висок.
      Потом мы бежали среди гор, высоких, пустынных. Мы бежали трусцой, в затылок друг другу, стараясь попадать след в след. Толчок ногой, и, пока тело находится в воздухе, можно расслабиться, отдохнуть... Три толчка вдох, три толчка - выдох, как учили.
      На самом деле никакой выносливости на свете нет, есть - только усталость. Громадная, непомерная, раздавливающая тебя... И - надо нести ее. Стиснув зубы, высунув язык, улыбаясь или плача, хрюкая, подвывая, поскуливая или яростно матерясь... Усталости до фени, как ты будешь нести ее. А выносливость придумали те, кто ничего не смыслит в том, для чего нам даны ноги, легкие, сердце. Даны же они нам для того, чтоб, сделав дело, несуетливо и молча бежать прочь от места, где дымятся развалины, валяются мертвяки, бежать, бежать, без мыслей и чувств, бесконечно, отныне навеки...
      На вершине голой, царящей над местностью сопки мы залегли. По привычке, въевшейся в кожу, заняли круговую оборону. Шестнадцать кафиров в маскараде отросших бород, засаленных тюрбанов, рваных халатов...
      Наш лейтенант вдруг привстал, всматриваясь в расстилающееся под нами плато... Я ясно увидел горца с винтовкой за спиной.
      - Ну-ка, - ни к кому в частности не обращаясь, сказал лейтенант, вальните мне его, - и так, как будто находился в ложе театра, поднес к глазам бинокль.
      Короткие автоматные очереди... Фонтанчики пыли забили у горца из-под ног. Но, не обращая на них внимания, не замедлив и не убыстрив шаг, он продолжал горделиво нести себя вперед.
      - Ни фига себе бурость, - буркнул Лазарев, за ремень подтянув к себе СВД.
      Он целился недолго. Облачко пыли поднялось за мишенью. Отрикошетив от камней, пуля со злобным "ти-у-у" ушла в небеса.
      - Черт... Далековато, - пробормотал лейтенант и, не оборачиваясь, сунул винтовку мне. - А ну, Иванов, попробуй...
      Так СВД, приклад которой Сашка, ливший слезы над обезглавленным кроликом, успел украсить тридцатью четырьмя кружочками от раскаленной гильзы калибра 7,62, перешла ко мне. Я почтительно принял от командира этот поджарый, удобный, зловещий на вид инструмент и нашел глазами человека на плато... Почти тотчас некая невидимая, но чрезвычайно прочная нить натягивается между нами. Я почувствовал, что нужно лечь. Поместив фигурку с королевской осанкой в оптический прицел, я навел крестик его чуть выше войлочной шапки...
      Бонапартов и Перчик, не поленившиеся прошвырнуться с километр туда и обратно, притащили трофей - узелок, с которым горец шествовал под огнем.
      В узелке оказались острый овечий сыр да пара дынь, называемых у нас "колхозницами". Поделив между собой эти продукты и подкрепившись, мы продолжили бег.
      ...Толчок ногой, и, пока тело находится в воздухе, отдыхаешь... Три толчка - вдох, три толчка - выдох. Как учили отцы-командиры - заскорузлые, острупелые дядьки, с великолепным бесстыдством выговаривающие:
      - Честь, Родина, Долг, Совесть! - и бормочущие в темном углу: - Ежели кто еще не усек, пусть зарубит себе на носу: НЕ БЫЛО НИ ДЖУНГЛЕЙ, НИ ХЫНГА, НИ ВИЛЛЫ, НИЧЕГО... И вас - вас тоже никогда не было! Ясно?
      Ответом тишина. То, чего нет, отвечать не может...
      Бабахнув пару раз из "Рапиры", артиллеристы уселись завтракать на ящиках из-под снарядов в тени тутовника.
      В гидрокостюмах, облепленных тиной, я, Бонапартов и Перчик вышли из тростников...
      - Стой, - слишком поздно заметив нас, завопил как резаный часовой в тельняшке, - кто идет?!
      Мы, след в след, продвигались вперед.
      - Стой!!! Стрелять буду!..
      Часовой передернул затвор автомата, на штык-ноже которого сверкало солнце отечественных субтропиков - солнце, раскалившее наши гидрокостюмы и, казалось, вскипятившее воду в болотах окрест...
      - Куда прете?!
      Часовой беспомощно оглянулся на повскакавших с мест артиллеристов.
      - Там мины!..
      Дальнейшее расстояние примерно в пятьдесят метров мы прошагали в полной, можно сказать молитвенной, тишине.
      - Вы, - попросил часовой, когда мы проходили мимо него, - хоть пароль скажите.
      Старший группы, Перчик, остановившись, спросил:
      - Боец, ты почему в нас не стрелял?
      - Ну... так вы ведь свои... вроде...
      - Дур-рак! На тебя по минному полю трое прут... Требований не выполняют. Пароль не говорят. Какими должны быть твои действия?!
      Солдат смешался.
      - Ладно, пацан, - усмехнулся Бонапартов. - Вдохни-выдохни. Может, мы и свои, да только на лбу у нас это не написано. В следующий раз - хватай автомат и коси всех веером от пуза...
      Мимо позиции ошалело взирающих на нас артиллеристов мы направились к большой брезентовой палатке, натянутой у кромки пляжа, над которым на фоне моря взлетал волейбольный мяч.
      Перед входом в палатку стоял еще один часовой. Сколько часовых в этом мире...
      - Эй, - поворачивая в нашу сторону потное лицо и ствол "калашникова", пробасил он, - кто вы? Стой... Стой! А то... это самое... Стрелять буду!
      Отведя направленный ему в грудь штык-нож, Перчик не приказал, попросил:
      - Командира зови, чудо...
      И первым, откинув полог, проскользнул в палатку. Мы с Бонапартовым - за ним.
      ...Внутри палатки было чрезвычайно уютно. Стояли диван, пара кресел. Даже трюмо здесь было! Землю застилал большущий ковер. На круглом столе светилась лампочками радиоаппаратура, в живописном беспорядке лежали карты, линейки, бинокли.
      Перчик распахнул дверцу холодильника. Там оказалось пиво в запотевших, приятно ледяных на ощупь бутылках.
      Мы сидели на диване, потягивали пивко. Сквозь брезентовый потолок струился жар. Шлепки по кожаному мячу стихли... Отчетливее стал слышен вкрадчивый шепот моря, накатывающего на песок... И вдруг пронзительно вскрикнула чайка.
      - Я им говорил, тарищ половник... говорил, - послышался голос часового, - стрелять буду! А они... Они, тарищ половник... приказали вас позвать...
      - Приказа-али? - достиг нашего слуха другой голос, начальственный и резкий. - Олух! Тебе имеет право приказывать лишь один человек - я... Я! Надо было их задержать! Почему ты не задержал?! Кирпатый, к тебе обращаюсь!..
      - Так ведь, это самое, тарищ половник... Я задерживал! А они...
      - Я покажу тебе! Р-растяпа... Кстати, а где эти люди?.. Кирпатый! Где?!
      - Были тут, тарищ...
      Полог отдернулся, и внутрь шагнул здешний, как мы поняли, царь и бог. Покуда мы там бродили по колено в крови, этот мощный загорелый мужик с аккуратно подстриженными седыми висками играл тут в плавочках в волейбольчик... Судя по всему, мы отвлекли его. Судя по всему, он очень был этим недоволен. Буквально испепелив нас взглядом, волейболист гневно вскричал:
      - Эт-то еще что т-такое?! Что за маскарад?.. Кто такие?! Встать!..
      - Ну, ты, - с бутылкой пива в руке развалясь на диване, одобрительно отозвался Перчик, - полковник, даешь... Ей-богу, напугал до усеру. Я смотрю, неплохо устроился тут! Диваны-холодильники, понимаешь... Коллекционируешь боевые трофеи?
      - Да я... прикажу вас арестовать! Кирпатый!..
      - Я, тарищ половник! - раздалось из-за брезентовой стенки.
      - Ко мне!..
      - Есть!
      Полог шевельнулся, в палатку робко заглянул часовой.
      - Чего стоишь?!
      - А что делать-то?..
      - Прикажи: руки вверх! Да автомат, автомат возьми как следует! Е-мое, Кирпатый...
      Солдат вошел в палатку, взял автомат "как следует" и, глядя на полковника, пробурчал:
      - Руки вверх.
      - Ты кому это говоришь?..
      - ???
      - Ты это МНЕ говоришь! А надо не мне, не мне говорить, а - им... Им! Ты понял, Кирпатый?..
      - Так точно, тарищ...
      - Ну, ладно, - осушив бутылку до дна и непринужденно зашвырнув ее под стол, вмешался Перчик, - посмешил и хватит. Я - "Ракета". Зови, полковник, радиста, пускай передает... Ну, чего уши развесил? - оборвав себя, обернулся Перчик к солдату. - На пост - шагом марш! Да смотри в оба... Враг не дремлет, враг ходит рядом на неслышных ногах...
      Кирпатый взглянул на безмолвствующего начальника и, потоптавшись, вышел.
      - Итак, сообщение для "Всемогущего"...
      Полковник, встрепенувшись, встал по стойке смирно.
      ...Через несколько минут он был одет по полной форме. За столом перед радиостанцией сидела блондиночка лет двадцати пяти в юбочке цвета хаки, такой же рубашке, черных туфлях на каблуках. Держа перед пухлыми, жестоко искусанными губами дрожащий от напряжения микрофон, она нежным контральто вещала:
      - "Ракета" вызывает "Всемогущего"... "Ракета"... "Всемогущего"... восемь дробь пять... Шестнадцать тире четыре... Тройка, тройка, пять, семь, семь...
      Минут через двадцать (вообще та война характеризовалась тем, что была компактна, как спальный вагон: вот здесь мы, а в соседнем купе уже они, туалет, разумеется, занят, в тамбуре трупы, в купе проводников справляют именины, а в коридоре, застеленном малиновою дорожкой, в белой тенниске, генеральских брюках с лампасами стоит, куря у окна, сам Господь Бог) над пляжем завис Ми-8. И сразу стало неуютно на пляже... Забилась, заходила ходуном натянутая между двумя столбиками сетка. Подскакивая в воздух, улетел и упал в море волейбольный мяч. Из приземлившегося вертолета, придерживая большие, как сомбреро, фуражки, вылезали и, увязая по щиколотку в песке, брели через пляж большезвездные генералы...
      Войдя в палатку, я сказал негромко:
      - "Всемогущий" прибыл...
      Полковник, коротавший время, протирая носовым платочком бинокль, встрепенулся и, чуть не строевым, отправился встречать гостей. Перчик, полулежащий в кресле, не открывая глаз, пробормотал:
      - Слышу... Однако тридцать секунд у нас есть.
      Бонапартов, растянувшийся на диване, томно улыбнулся:
      - Тридцать секунд... Да за это время можно выспаться вдоль и поперек...
      Когда "Всемогущий" вошел, мы стояли, построившись небольшой, но очень ровной шеренгой, перед диваном.
      - Лейтенант Иванов, - представился я, вытянувшись под взглядом гостя.
      - Лейтенант Иванов, - представился вслед за мной, видать, не совсем проснувшийся Бонапартов, но... подумал мгновенье и исправлять ошибку не стал.
      - Старший группы, - сделав шаг вперед, отрапортовал наш командир, капитан Перчик!
      - Ну, что, что, что тут у вас?..
      Перчик отвел самого старого и наиболее большезвездного генерала в сторону, шепнул ему на ушко. Отшатнувшись от капитана и изменившись в лице в гораздо худшую, хотя, казалось, дальше уже было некуда, сторону, генерал выдавил из себя голосом человека, которому горло передавила балалаечная струна:
      - Не... не может... Кого? Вы?..
      Обернувшись к обслуживающему персоналу, прибывшему вместе с ним, генерал проревел:
      - Выйти всем! Смотреть, чтоб никто, ни одна мышь сюда... Никого не пускать. Жив-ва!..
      И, разорвав галстук волосатой ручищей, "Всемогущий" повалился в кресло.
      - Николай Демьяныч, - сунулся к нему оставшийся в палатке генерал-майор, красивый, как все они, чисто выбритый, молодой, - вам плохо? Может... водички? - справился он, почему-то понизив голос до шепота.
      - Ах, оставьте, Бумаков, - так же интимно отвечал ему "Всемогущий". Тут не до водички! Тут...
      Горестно вздохнув, он обернулся к Перчику:
      - Ну, капитан, не томи душу...
      Под взглядами присутствующих наш командир сдвинул в сторону бинокли, карты и, водрузив на стол солдатский вещмешок, начал развязывать его тесемки.
      - Толик, - шепотом обратился Николай Демьяныч к своему подручному, дай-ка мне, пожалуй, водички...
      Деликатно отвернувшись, Толик извлек из портфеля бутылку водки, граненый стакан.
      Выпив, Николай Демьяныч крякнул, и его лицо приняло менее зверское выражение.
      Капитан, как при игре в русское лото, сунул в вещмешок руку и вытащил чрезвычайно грязный предмет.
      - Бугаев! - вскрикнул, делая шаг назад, генерал-майор. - Или... не он?
      Толик вопросительно взглянул на шефа.
      У полковника, неизвестно для чего оставшегося в палатке, лицо начало покрываться синюшной бледностью. Вдруг он надул щеки...
      Взяв стоявший на столе графин, Перчик зубами вытащил из него пробку и, выплюнув ее на ковер, водой стал кропить мертвую голову. Из-под корки засохшей грязи и крови начали проявляться всем знакомые по многочисленным фотоснимкам в газетах черты.
      - Бугаев... - потрясенно повторил генерал-майор.
      - Да вижу, вижу, - буркнул "Всемогущий". - Натворили дел, нечего сказать...
      Наш командир, оставив зловещий предмет на столе, выпрямился.
      Мы с Бонапартовым переглянулись.
      Откровенно говоря, добыв голову того, из-за кого разгорелся весь этот сыр-бор под российским субтропическим небом, мы полагали, что на нас, нет, конечно, не прольется золотой дождь, но, по крайней мере, "Всемогущий" кое-как сморщит губы в улыбочке и процедит сквозь свои стальные клыки:
      - Ну, вижу, вижу, постарались! Вот вам на кино и мороженое...
      Однако случилось так, что, пока мы разгуливали по болотам, приказ на уничтожение устарел, и на свет появился другой, прямо противоположный. Видите ли, спецслужбы сделали свою игру - и враг превратился в друга...
      Воцарилось неловкое молчание. За просвеченными солнцем брезентовыми стенами маячили тени часовых, покачивались сонные листья пальм.
      Голова с открытыми глазами, маленькими продольными складочками в углах носа и рта, придающими лицу волевое и какое-то симпатичное выражение, лежала на боку среди карт и биноклей...
      Положение спас полковник. Он вновь надул щеки и... Отрикошетив от трофейного ковра, брызги его завтрака достигли генеральских штиблет.
      - О-о, полковник, - горестно разглядывая свою обувь, покачал головою вышестоящий начальник, - ведь ты давно служишь, неужели еще не привык?
      - Так мы, - пропищал хозяин палатки, - тарищ генерал... эти самые... боги войны... Мы, артиллеристы, поражаем врага за четырнадцать киломе...
      Полковника снова вывернуло. Генерал, стряхивая с колен лепестки роз, порекомендовал:
      - Ты вот что, артиллерист, ступай-ка вон.
      Когда полковник испарился, "Всемогущий", еще раз сокрушенно оглядев брюки, пробормотал:
      - Катерина убьет меня за такие художества... Скажет: опять нализался, черт, вырвало тебя на работе! Ну, как ей объяснишь, что это стошнило на меня подчиненного?.. Эх!.. Ладно, - помолчав, проворчал начальник, уставившись хронически свирепым взглядом в пространство, - докладывай, что да как...
      Перчик начал докладывать:
      - Все следующим образом произошло. Находясь в глубоком тылу противника и занимаясь сбором разведывательной информации, проще говоря, сидя по горло в жидкой грязи, пялясь на заросли тростника, за которыми ходил и разговаривал неприятель, мы заметили молодого, можно сказать, юного повстанца: соорудив из камышинки, ниточки и булавки удочку, юноша забрасывал свою снасть в небольшое зеркало относительно чистой воды, блестевшее между камышами. Наконец, рыба клюнула... С радостным восклицанием рыбак подсек и... вытащил из-под воды лейтенанта Иванова-Бонапартова - нашего лучшего ныряльщика...
      На укромном островке посреди болота захваченный пленный во время форсированного допроса, когда, ну, вы знаете, генерал, от растянутого между четырех вбитых в землю колышков субъекта отрезаются небольшие, граммов на сто, кусочки, во рту же у него деревянный кляп, так что громко кричать он не может, только стонет, хрипит, и вот, строгая партизана перочинным ножом, разведчики задают ему всякие вопросы...
      - Не желаю слушать, - перебил генерал, - про ваши методы. Ближе к делу!
      Генерал не желал слышать про наши методы, и Перчик принужден был перейти на сухой официальный язык...
      - Пленный показал, что. На участке, находящемся под наблюдением группы. Находится. Ставка Главнокомандующего. (Разумеется - Главнокомандующего ихнего...) После этого захваченный уничтожен.
      Капитан выдержал короткую паузу и продолжил:
      - Произведя разведывательные мероприятия. Обнаружена лесная дача. При даче - туалет типа "дачный". Лейтенант Бонапартов-Иванов - лучший ныряльщик. Заняв позицию. С дыхательной трубкой, в дерьме. На пороге лесной дачи показывается Бугаев. В окружении пятидесяти любимых отборных мюридов спешит в туалет. Внутрь заходит, естественно, один. Любимые мюриды, с автоматами наизготовку, окружив туалет тройным кольцом. Главнокомандующий повстанцев, спустив (до колен) натовские десантные шаровары, присаживается (на корточки). Лейтенант Бонапартов выныривает и заготовленным загодя ивовым колом - протыкает Главнокомандующего до горла...
      - Ай-я-яй, - не выдержав, издает восклицание и вдобавок хлопает себя по коленям "Всемогущий". - Взяли проткнули!.. А такой хороший, - немножко, видать, забывшись, пробормотал он, - Главнокомандующий был... Почему же вы, Перчик, обнаружив ставку, не связались по рации со мной? Я бы непременно запретил вам ивовый кол!
      - Утонула, - вяло, уже видя, куда клонится дело, отрапортовал капитан.
      - То есть... как утонула? Ведь это - ра-ци-я... Казенная вещь! А... ежели я вас нырять за ней отправлю?! Ведь ежели у нас так дело пойдет, то мы никаких раций не напасемся! У тебя - рация, у кого-то - танк... Так и останемся без материальной части! Посмотри на него, Бумаков, утопил казенную рацию и так спокоен!..
      - Товарищ генерал...
      - Я - уже второй год генерал-полковник, - поправил Перчика "Всемогущий".
      - Все равно... Вы - дурогон!
      ...Услыхав, о, самый легкий, стон Главнокомандующего, один, вероятно, из наиболее любимых мюридов, почтительно приблизившись к двери туалета, поинтересовался:
      - Все ли в порядке, господин?
      Ответа, увы, не последовало.
      Подождав несколько минут, чутко прислушиваясь, мюрид протянул к двери дрожащую от волнения руку... Из-за двери, точно ждав этого, с кровавой пеной на губах вывалился эмир.
      - Вай-уляй! - закричал мюрид. - Горе мне! Господин умер!..
      Вокруг продырявленного трупа столпились остальные мюриды. Их личики выражали изумление, недоверие, гнев, страх и злобу...
      - Как... умер?! - кричали они. - Отчего умер?! - и: - Не может быть!..
      В этот момент неподалеку в лесу рванула мина. Потом еще одна...
      - Вах! Вах! Русские собаки узнали, где мы! Русские собаки наступают! Убьем русских собак!..
      Стреляя во все стороны, сыны гор устремились к лесу. Но человек пять, вероятно, наиболее преданных эмиру, остались сторожить возле трупа.
      Перчик слева, я справа накрыли их так называемым перекрестным огнем из пистолетов с глушителями...
      Бонапартов, осыпанный лепестками ромашек, появляется из туалета...
      Перчик вынимает кривую саблю из руки любимейшего бугаевского мюрида, отрубив голову главнокомандующего, ногой откатывает ее в сторону, ждет, пока немного стечет кровь.
      Слышится приближающаяся стрельба, бешеные взвизги и крики. Вокруг начинают свистеть пули. Противник, смекнув, что его обманули, возвращается назад...
      Закинув за плечи вещмешок с головой, наш командир ныряет в болото. Я и Бонапартов - за ним.
      Люди в военной форме, с бородами, усами, некоторые в папахах, бегая по берегу, поливают болото огнем из автоматов, подствольных гранатометов, бросают в него Ф-1. Некоторые, продолжая вести огонь, забредают в болотную жижу по пояс и, размазывая по лицу слезы, почти умоляют:
      - Умрите, русские собаки!.. Умрите!!!
      Но мы не умрем. Мы выберемся на сухое место. Доберемся до своих. Пройдем по такому же опасному для нас, как картофельное, минному полю, мимо огородного пугала, назначенного часовым, и в шатровой палатке, набитой краденым из окрестных гостиниц барахлом, командир нашей группы получит отставку.
      Петров был уже мертв. Костанжогло мертв. И Взвод потерял капитана Перчика...
      Во время весенней кампании, когда повстанцы подверглись очередному окружению в горах (из которого вскоре вновь благополучно вышли), в окуляре оптического прицела СВД я опять заметил своего знакомца. Тот же пробор в прическе на отрубленной Перчиком голове, те же маленькие волевые складки в уголках губ... Повесив на ствол бука круглое зеркальце, Главнокомандующий, живой и невредимый, скоблил свое личико бритвой.
      Я передал СВД лежавшему рядом со мной Бонапартову. Насмотревшись в прицел, он возвратил винтовку мне, буркнув:
      - Давай, Серега, пужанем его. А то как бы кто из наших сдуру эту куколку не прихлопнул...
      Мне вспомнились шатер на берегу синего моря, наволочка со штемпелем "Гостиница "Мечта", напевный речитатив Николая Демьяныча:
      - Бумаков, Бумаков, сей же час прикажи по рации, чтоб самолет с "двухсотыми" задержали на час... Чего так смотришь? Полетишь в Москву! Покажешь там это, - кивок в сторону наволочки, по которой расплывались бурые пятна. - Объяснишь... какая накладка вышла... А вы, - обратил "Всемогущий" свой грозный взор на нашу изнуренную, но стоящую на ногах группу, лейтенанты Ивановы, смотрите у меня! Чтоб - держать язык за зубами... Об этом, - вновь жест в сторону наволочки, - знают только вы, я, Бумаков да этот артиллерист... Так что, не дай бог, произойдет утечка, я буду знать, с кого спросить!
      Машинально козырнув, "Всемогущий" полез из палатки. Бумаков, держа истекающий гноем сверток перед собой на вытянутых руках, посеменил за шефом.
      ...Через три или четыре часа бугаевская голова оказалась в Москве. Понятно. Тамошние спецы, вооружившись иголками и лавсановой нитью, насвистывая "лезгинку", присобачили эту голову - какому-то другому Главнокомандующему...
      Я плавно нажал на спуск. Зеркальце лопнуло. Втянув немножко криво пришитую голову в плечи, Главнокомандующий инстинктивно присел... Но почти тотчас выпрямился и, тщательно артикулируя, произнес, глядя в прицел, чрезвычайно оскорбительное, как он, наверное, думал, ругательство.
      Однако Бугаев, или кто он там, ошибался. Это ругательство не задело никаких моих чувствительных струн... Слово "мать" - для меня было пустое место. Пустое место не раздражается, не оскорбляется, не болит.
      - Пужани, - сказал Бонапартов, - а то как бы кто не прихлопнул, добавив: - Что тогда Николаям Демьянычам делать без такой хорошенькой шелудивой девочки по вызову...
      Мы были одной командой на бескрайнем футбольном поле... Петров, отдав пас, получил пулю. Костанжогло зарезали в штрафной. Перчика судья удалил с поля. Остальные продолжили игру.
      - Пас, Серега!
      - Держи!..
      - Валера, я здесь!..
      - Петруха, мазила, куда бьешь?!
      - Черт, выше ворот...
      - Добивай!
      - На!
      - Го-о-ол!!!
      Во время игровой паузы у Скорбященского, Живолупа, Паутова, Львова и Анохина оказались выколоты глаза...
      Мы нашли команду соперников, сделавших это. Семеро братьев, не имевших никакой профессии, плюс бывший колхозный тракторист, школьный учитель и их предводитель - гаишник, таков был ее состав. Из гранатомета "Муха" одному из братьев посчастливилось произвести удачный выстрел с пятнадцати метров по БРДМ, двигавшейся на скорости шестьдесят километров. Снаряд прожег броню и угодил в ящик с гранатами. От детонации гранаты начали рваться, кромсая наших нападающих возле ворот противника...
      Дождавшись, когда канонада внутри железной коробочки затихла, братья, колхозник, учитель и милиционер извлекли уже непригодных, но еще живых игроков наружу...
      Напрасно судья свистел нам, показывал желтую карточку. Мы вошли в раздевалку соперников и содрали с них кожу.
      В канун Нового года, когда народ толпился на елочных базарах и запасался стеклянными игрушками, к нам в курилку, проходя мимо, заскочил на минутку куратор из ГРУ.
      - Ну, как дела, ребята? Как жизнь?..
      - Ничего, помаленьку, тарищ генерал!
      - А как со здоровьем? Печень, почки ни у кого не пошаливают, или, не дай бог, лор-органы?
      - Смеетесь, уважаемый... Лор-органы! Нет, у нас все в норме.
      - А-га. Ну, тогда слушай боевую задачу...
      Оказалось, что есть на свете город под названием Дикополь. В этом городе Дикополе, совершенно мирном и тихом, ни с того ни с сего появилось множество вооруженных людей... Знаете, таких, бородатых, разодетых в новехонькую, похищенную с наших армейских складов униформу. Что ж вы думаете? Эти люди выбрали себе вожака по фамилии Бугаев... ("Бугаев? подумалось мне. - Где-то я уже эту фамилию слышал".) Вожак, надо сказать, он оказался никудышный. Вместо того чтоб лить воду на нашу мельницу, этот негодник, вообразив о себе невесть что, поднял знамя ислама и хочет отделиться от нас!.. ("Вон оно что", - подумалось мне.) Итак, боевая задача состояла в том, чтоб под видом праздных туристов, приехавших осмотреть единственную достопримечательность Дикополя - новую бензоколонку просочиться к президентскому дворцу...
      - Охрана дворца, - скромно потупив глаза, сообщил куратор, - по сведениям источников, составляет каких-то двести-триста человек. Среди них есть наши агенты. Когда вы начнете штурм, они поддержат вас изнутри. После того как с президентом будет покончено...
      "Это хорошая формулировка, - опять подумалось мне. - "Когда с президентом будет покончено..."
      Итак, после того, как Бугаев, изящно всплеснув руками, грохнется на свой письменный стол с аккуратно простреленной головой, следовало сбегать к ближайшему телефону-автомату.
      - Алло! Дядя Вася?..
      - Да, это я.
      - Сегодня ночью наш шалопай, пытаясь выловить пассатижами холодные пельмени из кастрюли, нечаянно прищемил себе пальчик...
      - Так, так. Хорошо. Ближе к делу.
      - От полученной травмы он скончался, не приходя в сознание, у меня на руках.
      - А-га! Ну, мы сейчас срочно отобьем поздравительную телеграмму... где выскажем соболезнование вдове, родственникам и народу покойного... Адью.
      Короткие гудки.
      Приказ был отдан. Мы отправились на экскурсию. Вернее, полетели на десантном аэробусе... Три часа лету, и приземляемся на одном глухом военном аэродроме. Дело к вечеру. В сумерках белеет развешанное на веревке белье. Бегает и лает черная собака. Где-то далеко прогудел тепловоз. Мы собираем свой походный инвентарь и переходим из самолета к вертолетам, поджидающим нас в стороне. В черных комбинезонах, масках, бронежилетах, с автоматическим оружием лучших в мире систем, у нас как раз вид туристической группы. Ми-8 их три - поднимаются в воздух и в стремительно сгущающихся сумерках несутся над степью, припорошенной снежной крупой.
      ...Мы пересекли невидимую административную границу и начали углубляться в пространство сопредельной, доселе мирно культивировавшей танец "зикр" территории.
      В квадрате, номер которого Лазарев сообщил на ухо (секреты, секреты) пилоту нашего ведущего вертолета, винтокрылые машины, остановившись в воздухе, начали снижаться. Я бросил испытующий взгляд в иллюминатор. Ничего не видно, кроме рожденной вращеньем лопастей метели, бушующей в кромешной тьме. Однако, когда открылись боковые дверцы, стало чуточку светлей...
      - К машине!
      Пилоты, глядя на нас, как больные ревматизмом на сигающих друг за другом в прорубь "моржей", закричали нам вслед:
      - Счастливо! Счастливо!..
      На высадку, как всегда, у нас ушли секунды. И вот уже никаких вертолетов нет. Стоим посреди степи с баулами, под еще продолжающим кружиться и сыпать снежком... В потоках его постепенно проявляется всадник на белом коне.
      - Э-эй, - грозно кричит он нам, - пароль давай?!
      - Пошел в жопу, - откликается Лазарев.
      Вздрогнув, всадник взмахнул плетью и, пригнувшись к шее коня, с гулким топотом ускакал в темноту. Надо полагать, пароль его вполне устроил...
      Неподалеку мы наткнулись на новенькие, еще не просохшие от заводской смазки БМП, БТР и армейский ЗИЛ с брезентовым тентом. Горючего во всех машинах было под завязку.
      Моторы у БМП и БТР завелись и заработали как часы. Но движок ЗИЛа после первых же ста метров пути начал кашлять и задыхаться.
      - Никак грязное топливо в бак залили, - досадливо морщась, пробормотал сидевший за рулем Вася Морозов, любивший все, что передвигается на гусеницах и колесах, потребляет солярку и бензин.
      Остановив грузовик, он, подсвечивая фонариком, отвернул кран на топливном баке и убедился, что его предположения, увы, верны.
      - Ну, что тут у вас? - вынырнул из темноты Лазарев.
      - Бензину, видать, из грязных канистр в аппарат набухали...
      - Что думаешь делать?
      - Надо бы отфильтровать, товарищ подполковник...
      - Некогда! Бросайте машину, прокатитесь на "броне"...
      Нас было шестнадцать. Как раз поровну на каждую "броню".
      В двадцати километрах от Дикополя сделали привал. Еще было несколько рановато... Заняв круговую оборону, перекусили домашними бутербродами, кофе, чаем из термосов, курящие покурили, пряча цигарки в рукав.
      ...Стрелки на часах накренились за полночь. Вдали, под сенью горящих рубиновых звезд, поднялась и дала отмашку рука...
      - По машинам!
      Взвод принял пас и в радиомолчании устремился с мячом к воротам противника...
      Небо было ясное, усыпанное крупными звездами. Ветер, холодный, сырой, пробирался под одежду. Наконец впереди показались редкие тусклые огоньки Дикополя.
      Городок в связи с новыми веяниями урезал себя в потреблении электроэнергии, а также газа и горячей воды. Таковы были первые и несомненные достижения бугаевского, как у нас писали, режима...
      У въезда в населенный пункт дорога, по которой мы намеревались проехать, оказалась перекрыта шлагбаумом. Справа от нее, сооруженное из бетонных наваленных вкривь и вкось блоков, виднелось нечто вроде дота. Под столбом с горящим на нем единственным на всю ближайшую округу фонарем стоял у шлагбаума, засунув руки в карманы тулупа, часовой. Как, похоже, все часовые в мире, он спал, глядя широко открытыми глазами на приближающийся к его посту свадебный кортеж...
      - Вот тебе и агентура, - хмыкнул сидевший рядом со мной на "броне" командир. - По сведениям источников, данная дорога должна быть чистой. Разве что за вчерашний день здесь эту крепость отгрохали...
      Затаив дыханье, БМП и БТР подползли к шлагбауму.
      Часовой, очнувшись от сна, вздрогнул и, направив на нас автомат... свалился, получив между глаз пулю.
      Лазарев, не вставая с "брони", нагнулся к задраенному изнутри оконцу дота, постучал в него согнутым пальцем. Секунда, другая... железная ставенка отворилась, мелькнул тусклый свет, вероятно, от керосиновой лампы, наружу выплеснулись взрывы хохота, звуки гортанных голосов. Затем в узкой щели нарисовалась половина сверкнувшего на нас глазом лица...
      Лазарев выстрелил в него из бесшумного пистолета, а я, вырвав зубами чеку, просунул в щель химическую гранату.
      Ставенка захлопнулась, и внутри дота наступила мгновенная тишина. Но вот раздался хлопок, послуживший сигналом к исполнению душераздирающих воплей, подвываний и взвизгов...
      Из щелей самодельного укрепления повалили клубы ядовитого дыма, и хор смолк. Те, кто еще мог, занялись тем, что выбирались наружу через главный, так сказать, выход.
      Там их ждали три Портнова, Юра Трофименко и Саня Стызик - мастера стрельбы из пистолетов с двух рук...
      Это просто удивительно, сколько народа набилось в атакованный нашей группой бетонный муравейник! Не иначе, он стал чем-то вроде местного клуба по интересам.
      Один из повстанцев, в желтом спортивном костюме и офицерском бушлате, чертиком выскочив из-за дверей и схлопотав пулю, упал. Из его руки, фыркнув, разлетелись веером игральные карты...
      Леня Ковтун собрал их и, разглядывая под светом фонаря, глубокомысленно изрек:
      - Очко...
      Я спрыгнул в окоп, отрытый позади дота. С СВД наперевес на всякий случай обошел его. Никто не встретился мне по пути. Я добрался до самого конца окопа и по привычке доводить каждое дело до конца потыкал в темноту перед собой стволом винтовки. Ствол уперся в мягкое.
      - Беги, - шепнул я, разглядев закутанную в пуховую шаль девчонку лет пятнадцати и слегка подтолкнул ее.
      Оглядываясь на меня, дикополька выкарабкалась по стенке траншеи, кинулась прочь...
      У меня над ухом откупоривают бутылку с шампанским. Встав "смирно", девчонка замирает, словно в ожиданье команды "налево-кругом", затем валится на спину.
      - Конечно, - произносит стоящий рядом со мной подполковник, - кролика жалко. Но еще труднее будет себя ломать, когда на территории противника придется ликвидировать мирного жителя, случайно ставшего свидетелем продвижения разведгруппы... Иванов, ты, я вижу, так и не усвоил этот урок. В угол поставлю!
      В городе казалось гораздо темней, чем в степи. Снег здесь таял, улицы, покрытые тенью многоэтажных домов, были черны, как глухое ущелье. Отовсюду несло зловонием. Должно быть, свобода и исправная канализация несовместимы...
      Вася Морозов и Олег Ребров вели боевые машины, надев приборы ночного видения. Медленно, так, поставив стакан с водой на голову, прогуливаются по проволоке акробаты, ехала наша группа по улицам Дикополя.
      - Ну, ладно мы - а они-то почему в молчанку играют? - вертя в руках издающую потрескивание и хрипы портативную рацию, проворчал командир. "Чебурашки", как никто, любят потрепаться в эфире...
      Впереди, на фоне чуть более светлого неба, в створе ущельистой улицы зачернела громада дворца.
      Почти бесшумно подкравшись к площади, Вася Морозов и Олег Ребров давят на газ. Двигатели БМП и БТР, наполненные лошадиными, понесшими вскачь табунами, взревели...
      Вдруг весь окружавший нас непроницаемый мрак выжгло ярчайшей вспышкой. Это практически одновременно включились десятки прожекторов, установленных на крышах окружающих площадь зданий...
      Под шквальным, обрушившимся на нас слева, справа, спереди, сзади, сверху и даже снизу огнем, БМП и БТР проскочили до середины площади. Тут мы попрыгали с машин наземь, потому что было уже не очень комфортно сидеть на полыхавшей броне.
      Покуда в их моторах билось сердце хоть одного скакуна, БМП и БТР, служа нам щитом, подвигались туда, куда правили их поджаривающиеся водители...
      Нас обстреливали из гранатометов с крыш, из окон, из-за углов зданий и даже из канализационных люков. Конечно, около девяноста процентов гранат летели мимо, поскольку Взвод, поставив огневую завесу, не давал прицеливаться стрелкам. Однако плотность огня противника была велика - БМП и БТР то и дело вздрагивали от очередных попаданий.
      Валера Гарин и Сергей Павлов, не покидая башен машин, строчили из автоматических пушек, с кусками асфальта, обломками кирпича выковыривая из канализационных люков живую силу врага.
      Свежеобугленный Олег Ребров спокойно лежал возле своего БТР. Вася Морозов, без ног, голый (одежда сгорела на нем), привалившись спиной к гусенице БМП, стегал дворец длинными очередями. Вдруг его АКС смолк, уткнувшись стволом в красную лужу.
      Мы были одной командой на данном поле. Гарин, Павлов, Ребров и Морозов, заработав одиннадцатиметровый, сгорели дотла.
      - Пас, Серега!!! - выскакивая из-за БМП, воззвал командир.
      - Держи!..
      - Леня, я здесь!
      - Петруха, мазила, куда бьешь?!
      - Вася, смотри, я открыт, пасуй мне!
      - Черт, выше ворот...
      - Добивай! Доби...
      - На!
      - Го-о-ол!!!
      Преодолев проволочные заграждения, бетонные надолбы, барьер из мешков с песком, мы вышибли стальные листы в воротах противника и вкатили в них белый, с черными шашечками, новенький мяч, по которому кто-то из игроков соперничающей команды, в сутолоке и сумятице, образовавшейся в штрафной, успел полоснуть бритвой...
      Итак, через восемнадцать минут после начала матча первый этаж дворца оказался в нашем распоряжении.
      Сделав кое-какую зачистку, в процессе которой кое-кто, видимо, страшно устав от войны, поднимал руки вверх, призывая к миру... и получал его отныне и навеки, мы принялись баррикадировать входы.
      За весь Афган Взвод потерял одного человека. В российских субтропиках, проявив уважение к старости, почил Костанжогло. Гибель Скорбященского, Живолупа, Милвзорова, Львова и Анохина была особой статьей, о которой сказано в поговорке "И на старуху бывает проруха".
      Смерть Гарина, Павлова, Реброва и Морозова, наступившая практически в первые минуты после соприкосновения с противником, свидетельствовала об одном: некий в пошитом на заказ мундире полковник из тех, на которых никогда не подумаешь, накрутил телефонный диск:
      - Алло... Курамагомед? Это Геннадий Васильевич. Вот вы там, я по телевизору видел, все ходите поголовно в красивых солнцезащитных очках и камуфляжных беретах, а тем временем к вам приближается Жареный Петух...
      - Выражайтесь, Геннадий Васильевич, яснее!..
      - А что мне будет за то, если я выражусь яснее?
      - Ничего не будет, кроме десяти тысяч "зеленых"!
      - Десять тысяч?.. Помилуйте. Курамагомед! Маловато... На карту поставлена моя офицерская честь!
      - Честь... Да знаю, знаю. Ну ладно, бери сто тысяч "зеленых", не жалко, их передадут тебе наши верные люди в Москве. Говори...
      - Извольте. Э-э... Тетя Дуся собирается навестить вас, захватив с собой своих любимых племянников...
      И сообщил день и час теткиного приезда, подлец.
      Так что нас ждали. Вот о чем говорила скоротечная гибель Володи, Олега, Сергея, Василия... и этот дурацкий свет, загоревшийся в спальне в тот самый момент, когда, затаив дыхание, вы подступили к своей невесте.
      Мы знали, откуда, как и каким именно способом войдем во дворец. Наш путь был отмерен, просчитан. Мы десятки раз отработали все па, тренируясь в полное свое удовольствие на имитирующем данный дворец полигоне.
      Та-та... Шаг-выстрел... Та-та-та... Поворот головы... Два выстрела вверх... Та-та-та-та... Ку-вы-рочек... Три короткие очереди... Та-та-та-та-ти-и... Вращение вправо... Длинная очередь... И, плавно вальсируя, черные маски проходят сквозь стену в кабинет, расположенный на третьем этаже бывшего здания республиканского правительства, окрещенного ныне дворцом.
      В кабинете, в окружении четырех самых преданных нукеров (остальные-то нукеры, не выдержав заданного темпа вальса, уже попадали кто где, на ступенях, в коридорах, закоулках дворца), почивает, приняв укольчик, бывший контрадмирал ВМФ СССР, сорока шести лет, рост средний, черты лица мелкие, иногда носит усы, глаза карие, цвет волос темный, особых примет нет, он-то нам и нужен...
      - Адам Бугаев! - должен был воскликнуть наш командир.
      - Чего надо?
      - Пожалуйте на тур вальса!
      - Мерси, но не могу... Нога, знаете ли, болит и все такое.
      - Что ж, получите тогда две пули в грудь и одну в голову...
      Однако после состоявшейся сделки все пошло кувырком. Запроданные, мы уже не могли плавно вращаться и из графика выбились... Вместо отведенных на все про все двадцати минут мы на одной площади проторчали восемнадцать, и эффект внезапности был, конечно, потерян.
      Скорее всего, Бугаева не было в эту ночь во дворце. Вероятно, его давно уже успели спустить из окна третьего этажа на связанных простынях и, прижав к груди, унести и спрятать где-то в недрах данного благоуханного городка...
      В комнате, где на столах сгрудились компьютеры, факсы, принтеры, ксероксы, столь необходимые здесь, в каменном веке, мы уложили на палевый ковер своих убитых.
      Похоже, весь город был на ногах. По площади туда-сюда катался с развевающимся зеленым знаменем над башней танк. Вот он с разгона налетел на нашу догорающую бээмпэшку, ударил ее, поволок в сторону...
      - Подполковник! - вдруг послышался гортанный голос, раздавшийся, казалось, из подпола. - Лазарев!
      Слегка вздрогнув, командир потащил из нагрудного чехла портативную рацию...
      - Подполковник, - не унимался голос оттуда, - я знаю, ты меня слышишь! С тобой говорит Аслан Чечен-Оола, начальник штаба свободной Джейрании... Лазарев, слушай, я сейчас к тебе парламентера пришлю... Скажи своим людям, пусть не стреляют... Парламентер все тебе объяснит... Ты понял меня, Лазарев?..
      Командир положил рацию на стол и, скорее всего, бессознательно, вытер руку о свой набитый рожками с патронами "лифчик".
      Первый этаж дворца тускло освещался аварийными лампами. Забаррикадировав расположенные с торцов входы креслами, диванами, шкафами, мы заняли позицию перед прикрытыми мешками с песком окнами фасада и тыльной стороны здания. Трупы охранников мы не убирали, некогда было. С момента нашего появления здесь прошло чуть более пяти минут. Мы ждали приказов своего командира...
      Кажется, он был слегка озадачен. "Чебурашки" знали день нашего приезда, знали частоту, на которой мы говорим в эфире, им были известны звание нашего командира и его фамилия... Единственное, что пока для них оставалось загадкой, - это блондинки ему нравятся или брюнетки.
      Лазарев подозвал радиста Леню Ковтуна, приказал связаться со штабом.
      Мне, как, впрочем, и всем остальным ребятам, был понятен ход мыслей командира... Обстоятельства сложились таким образом, что замочить порученного нашему попечению президента не представляется возможным. Обстановка следующая: под нашим контролем первый этаж дворца. Дикополь шумит, как потревоженный улей. Подполковник Лазарев ждет от штаба дальнейших инструкций.
      Ковтун, обернувшись к командиру, доложил:
      - Есть связь!
      Лазарев принял от него наушники, надел их, поднес к губам микрофон.
      - "Волга", "Волга", я - "Гром"! Как слышишь? Прием...
      Лицо подполковника, слушающего, что там ему говорили в эфире, не изменилось. Оно было и осталось лицом тридцативосьмилетнего русоволосого, голубоглазого человека с крутым подбородком и слегка свернутым на сторону носом.
      Он медленно стащил наушники, посмотрел на них и обвел нас каким-то недоверчивым взглядом.
      - Им никакой "Гром" неизвестен...
      - Товарищ подполковник, - подчеркнуто четко доложил ведший наблюдение Тур, - к нам гость...
      По площади, в блуждающих лучах прожекторов, шагал человек.
      Раздвинув пару верхних мешков на окне, мы втащили к себе сначала палку с белой тряпкой, а потом и вцепившегося в нее парламентера.
      На вид ему было около тридцати. Невысокий, чернобородый, улыбающийся, в новеньком камуфляже "белая ночь", серой каракулевой папахе.
      - Руки за голову, - скомандовал ему Алик, - ноги врозь...
      Обыскав гостя, Тур доложил:
      - Все чисто, - и подтолкнул улыбчивого "чеха" к командиру.
      - Подполковник Лазарев, - тотчас заговорил гость. - Можете снять маску... Ваши фотографии - ту, где вы запечатлены на первенстве Вооруженных сил по боксу, и другую, где в полном парадном облачении, при всех регалиях, как раз в этот момент показывают по "эм-ти-ви", "эй-би-си" и десятку других западных телеканалов! Кстати, разрешите представиться, Монгуш Умаров, главный редактор республиканского телевидения и командир особого отдельного разведывательного батальона "Волк". Это мои люди, - кивнул он на мертвецов, валяющихся в вестибюле, - пытались вам здесь противостоять. Мы вашу группу недооценили... Подполковник, мне поручено предложить вам сдаться! Поверьте, я знаю, с кем имею дело, и понимаю, что в ваших глазах подобное предложение может выглядеть нелепым, даже смешным... Но - откроем карты! Едва здесь, на площади, прозвучали первые выстрелы, наш президент м-моментально связался по телефону с известным нам обоим Джимом...
      Далее из рассказа недавнего редактора стало известно примерно следующее.
      - Джим, - закричал Бугаев в телефонную трубку, - русские под покровом ночи штурмуют мой президентский дворец! Что это, как не попытка свержения законно избранного народом президента?! И, кажется, это противоречит всем международным правовым нормам и Уставу ООН!!!
      Джим, несмотря на громадную занятость, тотчас перезвонил Адольфу.
      - Адик, - воскликнул он, - тебе известно, что твой друг Кузьмич негативно настроен к Адаму Бугаеву? И в эту самую минуту, когда мы с тобой говорим, отборные русские головорезы уже проникли за стены его поместья, собираясь предать огню и мечу поместье, семью Адама и его скот!
      - Ах, бедняжка, - пробормотал Адольф и начал обрывать телефон своего друга.
      Наконец голос Кузьмича в телефонной трубке раздался:
      - Алло?..
      - Кузьмич, - закричал Адольф, - ты спишь?!
      - Нет, я бодрствую! - возразил Кузьмич.
      - А знаешь ли ты, о чем сообщил мне наш общий друг Джим?!
      - Нет. О чем же он мог тебе сообщить? Прямо теряюсь в догадках...
      - Да вот, видишь ли, в ту самую минуту, как ты бодрствуешь, люди в черном из ГРУ, под предводительством некоего подполковника Лазарева, ведут огонь из автоматического оружия по дому Бугаева!..
      - Из ГРУ?.. Вот непоседы! Вечно их тянет пострелять. Ты... вот что, не беспокойся, желанный друг. И Джима тоже успокой. Скажи... так мол и так, никакого покушения на законно избранного народом Бугаева мы даже в мыслях не держим... И никакого подполковника Лазарева в ГРУ нет! И только черту одному известно, какие это такие люди в черном бесчинствуют в центре столицы одной из кавказских республик!
      Нас - нет, никогда не было и, скорее всего, не будет... Хотелось бы взглянуть на того представителя спецслужб, который на вопрос: "Послушайте, вы часом не занимаетесь устранением политических деятелей, неугодных вашему режиму?" - ответит: "Вы знаете, занимаемся... Для этого у нас даже имеются кое-какие прекрасно обученные специалисты-с!".
      Нас нет и быть не может.
      А что касается того, что с нами отказались выйти на связь, то у начальства свои резоны. "Операция рассекречена врагом, - рассудило оно. Почему бы врагу не знать и тех совершенно секретных частот, на которых осуществляется наша радиосвязь с группой, ее позывные? Хороши же мы будем, могло рассуждать начальство, - ежели в то время как лазаревское фото демонстрируют на всех западных телеканалах, мы выйдем с ним на связь, наговорим кучу любезностей и передадим приветы от друзей, таким образом сорвав с себя пусть корявую, грубую, но с чрезвычайно крепкими чугунными заклепками личину!"
      - Что-то, Серый, на душе тухло, - пробормотал стоявший справа от меня, у своего окна, Женя Иванов.
      - А ты сделай вдох, задержи дыхание и ме-едленно выдохни...
      У соловья, пожаловавшего к нам под белым флагом, несмотря на улыбочку, лицо было бледным, одутловатым и сонным.
      "Героин, - подумал я. - Это в тебе говорит героин, уважаемый..."
      - Раздевайся, - вдруг приказал ему командир.
      Это был как бы ответ на всю бурную парламентерскую речь... И мосье Умаров, умолкнув, застыл, глядя на нашего командира, как набухшая вена на колесо приближающегося электровоза.
      ...Парламентер кое-как выкарабкивается в щель между мешками с песком в своем новеньком камуфляже, ветхозаветной папахе, шкандыбает к своим. Шаг его что-то неверен. Парламентер плетется на подгибающихся ногах, раскачиваясь из стороны в сторону и держась руками за лицо...
      На противоположном краю площади - недоумение. Что случилось со спецом по переговорам?.. Луч прожектора освещает его, и единодушный вопль ярости, гнева вырывается из сотен глоток! Лицо парламентера разбито в кровь.
      Несколько отчаянных смельчаков метнулись было из-за поставленных поперек улицы грузовиков, желая помочь раненому добраться до баррикады, но, пробежав несколько шагов, вернулись - служить мишенью для русских им неохота.
      Танк, сочувственно рыкнув, выбросил из выхлопной облачко дыма и, любовно протягивая парламентеру пушку, двинулся к нему навстречу...
      - Монгуш! Монгуш, - высунувшись из люков, кричали механик, командир танка, стрелок-радист. - Давай к нам быстрее!
      Но раненый не спешил. Как видно, силы оставляли его... Движения специалиста по переговорам становились все более замедленными.
      Наконец танк приближается на достаточное расстояние, и Юра Трофименко, бросив кривляться, с двух рук расстреливает потерявший бдительность экипаж. Затем, подбежав к бронированной махине, дергая, как застрявший в стене гвоздь, пытается вытащить обмякшее тело механика из тесного люка.
      Раздаются визг и вой! Стреляя на бегу, из-за баррикад выскакивают повстанцы.
      Головой вперед Юра ныряет в освободившийся люк...
      Мы отвечаем встречным огнем. Несколько бунтовщиков падают. Остальные, сгоряча пробежав еще с десяток шагов, залегли. Потом, отстреливаясь, начали отползать назад.
      Я внимательно следил за баррикадой в оптический прицел СВД и, едва над кромкой кузова, из-за колеса, капота, показывался фрагмент человека, целящегося из короткой, не слишком толстой трубы, сжигал его выстрелом.
      В это время настоящий Монгуш, невредимый, в майке и трусах, привязанный к офисному креслицу, сидел в царстве компьютеров, уставившись на экран телика, стоявшего перед ним.
      Транслировалось, разумеется, "Поле чудес"...
      Положение наше было следующим. На первом этаже нелепо огромной бетонной коробки, напичканной кабелями, мебелью, оргтехникой, коврами, санфаянсом и прочей чепухой, были мы. На остальных семи обретались не слишком дружелюбно настроенные к нам представители местного населения. Буфет не работал. Канализационные, вентиляционные трубопроводы, тоннели и докеры были, как мы успели выяснить, заминированы. Так что незаметно смыться отсюда, оставив свое пальто в раздевалке, не представлялось возможным.
      Протиснувшись между надолбами, танк сгреб в кучу сваренные из обрезков рельсов "ежи" и, снеся будку импровизированного КПП перед воротами, прибыл к ступеням дворцового крылечка, привезя следом шлейф сгоревшей солярки, рои пуль и яркий луч, приклеившийся к башне.
      Я спустил курок... Метрах в четырехстах от меня беззвучно разлетелось стекло в прожекторе, осыпав осколками стоящих рядом с ним людей.
      ...Саня Стызик и три Портнова, вооружившись найденными в коридорах "эсвэдэшками", ориентируясь по вспышкам в темноте, методично расстреливали пулеметчиков противника по фронту.
      В это время Петя Тихонов, Женя Иванов, Андрей Бондаренко при помощи ПК с ночными прицелами короткими очередями гасили любое шевеление за баррикадами на флангах. Так что повстанцы, хотя и не прекращали огня, были вынуждены палить, вслепую высовывая оружие из-за укрытий.
      ...Ковтун, Тур, Филимонов и Убийвовк ремнями привязывали наших убитых к танку...
      Наконец все было готово.
      Т-80, новехонький, виденный лично мной только на фотографии, утробно рыкнул и, выпалив из пушки, тронулся вперед. Юра Трофименко вел машину, Алик Тур стрелял из орудия, Володя Филимонов из пулемета.
      Проехав так около трети площади, ребята начали по очереди оставлять машину... Первым из люка в полу выбрался, ремнем прикрутив педаль газа к рычагу поворотов, Трофименко. Расстреляв боекомплект, выскользнул Алик. За ним - Володя...
      Танк с нашими убитыми, силуэтами вырисовывающимися над башней, пошел на врага один.
      На несколько секунд по фронту установилось затишье. Потрепанная огнем танковой пушки и пулемета живая сила противника приходила в себя.
      Наши ребята поползли прочь от удаляющегося от них танка. Вдруг он встал.
      - Черт, - процедил сквозь зубы Юра, - кажется, ремень лопнул...
      И - пополз обратно.
      ...Дернувшись, отчего враз качнули головами наши убитые, Т-80 ринулся на баррикаду... Его встретила бешеная пальба...
      - Впе-еред, - одними губами сказал командир, но нам показалось, что от этой команды раскололось небо.
      Без выстрела, пригнувшись, мы выскользнули из дворца и, буквально на цыпочках, полетели к левому, ближайшему к нам, флангу сепаратистов, увлеченных стрельбой.
      Около тысячи лет мы неслись по покрытой выбоинами, битым кирпичом площади те сто метров, что отделяли нас от баррикады.
      Мы слегка запыхались.
      - Джигит лар, - негромко, но радостно закричал командир, первым подбегая к куче наваленного поперек улицы хлама, - пулемет лар билян!
      Над баррикадой показалось смутно белеющее в темноте лицо...
      - Э-э, - послышался начальственный голос, - вы откуда?.. Вас Осман послал?
      - Осман, Осман, - не повышая голоса, но ускоряя шаг, подтвердил Лазарев и, подскочив к протянувшему ему руку высокому бородачу, ударил его ножом.
      Мы были уже на баррикаде...
      Автоматная очередь. У бегущего передо мной Жени - головы нет. Я метнул "Осу". Человек с автоматом, расстрелявший в упор Иванова, падает.
      Выхватив кишкопоры из ножен на голенях, спрыгиваю с бетонных блоков вниз, падаю на колени, пропуская над головой мелькнувший приклад, вонзаю лезвия в парня, вопящего:
      - Аллах акбар!!!
      Еще несколько спонтанных автоматных очередей, озаривших вспышками тьму, криков ярости, боли, и все кончено.
      Я вытираю ножи о знамя, древко которого воткнуто между мешками с песком.
      Вдруг справа раздается стрельба.
      Мы приникаем к бойницам, мы смотрим, мы видим, как в лучах воскресших прожекторов, к вертящемуся на одной гусенице танку (другая гусеница расстегнутым браслетом часов валяется в стороне) подбегают люди с короткими трубами. Эти трубы, взрываясь, посылают мириады разъяренных стальных шершней в звенящий, как колокол, Т-80...
      Так гибнет Юра Трофименко.
      ...Оскальзываясь на окровавленных камнях, покидаем баррикаду. Нужно успеть как можно дальше уйти, пока тигр на площади, забавляясь утыканным гвоздями шаром, с рычаньем прыгает на него и ранит лапы.
      Командир, замыкающий шествие, оборачивается, вытянув руку. На пульте дистанционного управления, который он держит, загорается красная птичка. Из Т-80, слева и справа, вырываются конусообразные лавины огня, сметая окруживших танк человечков.
      Так мы похоронили своих убитых.
      Тур и Филимонов - падают на левой стороне улицы.
      Мы успеваем переместиться на правую и продолжаем мерно бежать по ней. А по левой, жадно обнюхав простреленные головы наших друзей, ластясь и виляя хвостом, семенит за нами костлявая...
      Город продолжал методично охотиться на чужаков при помощи своих засевших невесть где снайперов. Взмахнули невидимые, но чрезвычайно острые когти... и Леня Ковтун уселся на землю, удивленно сказав:
      - Все. ОН УБИЛ МЕНЯ.
      Бондаренко, внезапно согнувшись, по инерции пробегает еще несколько шагов, но, ударившись об афишную тумбу, валится на тротуар...
      По улицам молчаливым, пустынным мы бежали друг за другом, по привычке стараясь попадать след в след. Толчок ногой, и, пока тело находится в воздухе, можно расслабиться, отдохнуть. "Поле чудес", седой, улыбчивый, смертельно усталый, прожженный крупье... Вращающаяся рулетка...
      - Буква?! Назовите букву! Или вам желательно назвать целиком все слово?..
      - Желательно - все слово целиком.
      - Внимание! Наш игрок назовет слово... Тишина в студии! Итак?..
      О, какая тишина в студии.
      - Ваше слово?
      Он выруливает из-за угла дома, этот автомобиль. Светя фарами, наполненный разодетыми в камуфляж людьми, спешит к площади, туда, где обложили русских собак.
      - Ля илляха иль алла! - распевали пассажиры старенького, раскрашенного в цвета пачки из-под сигарет "Мальборо" "Москвича", постреливая из окон в воздух.
      Максим, приподнявшись с тротуара, взмахнул рукой. Перед "Москвичом" грохнуло, блеснув нестерпимой яркости огоньком. Ослепленный, "Москвич" вильнул вправо, влево, отчаянно заскрипел тормозами и застыл... перед Портновыми в темных очках, разом вскинувших пистолеты. Раздались хлопки, и спешащие на войну мужики, визжа и охая, попытались заползти под сиденья, протиснуться под обшивку и коврики по-праздничному освещенного авто...
      Кое-кому, в последний момент, это удалось.
      Мы вытаскиваем убитых из по-клоунски размалеванной легковушки. Петя Тихонов усаживается за руль, ждет, покуда все отъезжающие втиснутся в жалобно скрипящий рыдван, и трогает под напевный мугам, льющийся из магнитофона.
      Развернувшись, мы поехали в обратном направлении.
      - Выдвигаемся, - ставил нам командир задачу, - с северной стороны. Останавливаемся за барханами, от аэродрома примерно метрах в двухстах... Дальше - ползком. Иванов убирает часового на караульной вышке...
      Вдруг впереди послышалась канонада... Затем - тишина, и несколько взрывов, от которых прошла волна под колесами нашего авто.
      В отдаленье рокочет весенний гром... Стремительно приблизившись, он лупит, словно кувалдой, по крыше "Москвича" и замирает. В полнеба, алым знаменем колышется тихое зарево.
      ...Задрав капот, наш автомобиль с натужным, почти человеческим стоном протиснулся между барханами с северной стороны аэродрома... Убирать часовых уже не стоило. Как коврики с перил балкона, они свисали с изрубленных гигантскими топорами вышек.
      И кто-то, вспахавший летное поле шестидесятилемеховым плугом, позаботился о том, чтоб, чиркнув спичкой, поджечь нашинкованные части крылатых машин, догорающие в пьяных глубоченных бороздах.
      "Поле чудес", крупье, вращающаяся рулетка...
      - Буква?! Назовите букву! Или вам угодно назвать все слово целиком?.. Внимание!!! Игрок называет СЛОВО... СЛОВО из одиннадцати букв!
      - ПРОСТИТУЦИЯ...
      Мы были элита. Вскормленные с ножа. Убийцы без страха и упрека. И что же?.. Как выяснилось, никто и не думал беречь подобную драгоценность.
      Мы, Взвод с отгрызенной (чтоб можно было вырваться из капкана) лапой, насилу отыскали среди полыхающего железного хлама маленький белый вертолет. "Пчела", покосившись набок, стояла на вздыбленном бетонном пятачке в стороне от летного поля, это ее и спасло.
      Выкинув наполнявшие вертолетик посылки, мешки с корреспонденцией, откатив "Пчелу" на более-менее ровное место, мы начали втискиваться в нее.
      Командир поднял почти игрушечную машину в воздух. "Пчела" вела себя превосходно. Дрожала от натуги, но продолжала карабкаться вверх и четко слушалась руля. Набрав высоту около пятидесяти метров, мы уже совсем было приготовились лететь туда, где нас, впрочем, никто не ждал... в этот момент на крышу погруженного в темноту аэровокзала из чердачного окна выбрался, держа на плече обрубок толстого бревнышка, какой-то двуногий.
      Никто его не увидел, лишь я. Вот что: чтоб поразить цель, снайперу требуется около двух с половиной секунд - это время, необходимое, чтобы взять оружие наизготовку, прицелиться и спустить курок.
      Однако не только целиться, но и брать СВД наизготовку было уже поздно, и неведомый человек, в позе лучника раскорячившийся на фоне заснеженной крыши (слегка подсвеченной снизу дымным пожаром), будет сниться мне до конца дней. Из бревна его, сзади, вырвался огненный шлейф...
      Теряя по дороге своих пассажиров, вываливающихся из нее один за другим, "Пчела" с оторванным брюхом кружилась в воздухе...
      Подполковник Лазарев, дергая вожжами, пытался править нашей лошадкой. Он, шпоря ее, что-то кричал. Тщетно.
      Вертолет перевернулся в воздухе и, горючей слезой по щеке Бога, заскользил вниз.
      Вертолет пал на сгрудившиеся на окраине города домишки. Лопасти винта рубанули по крышам. Визг, скрежет металла, снопики искр...
      Местом нашего приземления, по-видимому, стал курятник. Я открываю глаза, и вот размешивающий звездное небо пропеллер - одна лопасть лихо загнута вверх, другая закручена в штопор. Куриные перья кружатся, порхают, как снег...
      Лазарев, привалившись лбом к саманной стене, отдыхает на пилотском сиденье. Руки командира, как положено, покоятся на рычагах, из затылка веером торчат кости, из ушей, пульсируя, течет кровь.
      Я приподнимаюсь с земли, на которую выпал из салона "Роллс-ройса", видимо, в тот самый момент, когда встречный ледокол имени Ленина неловко задел его накрахмаленной своей манишкой, шарю рукой рядом с собой... Из-под слоя куриного помета выдергиваю СВД. Оптический прицел смят. От приклада остались лишь щепки.
      Толкаю дверь сарая плечом... Двор уже полон. Вижу женщин, детей, стариков, мужчин с тяпками, мотыгами, топорами. Пробуя пальцем лезвие своего ножа, пытаюсь припомнить, какая передо мной стоит задача? Кажется... я должен сказать речь этим, с горящими нестерпимой симпатией глазами, мужчинам, а также их женщинам, детям, ну и, разумеется, старикам... Старики - самые благодарные слушатели! Один из таких, помнится, заслушавшись лекцией, пырнул напильником Костанжогло... Пытаюсь сделать выпад вперед. Но нет сил...
      Выпустив нож, под градом ударов, я валюсь на камни кавказского дворика.
      Вначале слышится доносящийся издали рокот вулкана. Потом ко мне возвращается зрение, и я обнаруживаю, что нахожусь в просторном, с низким потолком помещении, скорей всего - подвале. Меня окружают выкрашенные зеленой масляной краской стены, бликующие в свете забранной стеклянным колпаком в металлической сетке лампы.
      Дальнейший осмотр позволяет установить, что я распростерт на нижнем ярусе двухэтажных, сваренных из металлического уголка нар, выкрашенных в тот же приятный глазу цвет, что и стены. Подо мной обычный солдатский черный тюфяк. Парочка таких же, в свернутом виде, лежат на верхнем ярусе нар...
      Ну, и что все это означает? И где, черт побери, извергаются вулканы?!
      Я попытался привстать...
      Кто-то сидящий внутри меня приложил к моему сердцу раскаленную добела кочергу, и вот теперь нужно ждать, пока кочерга остынет...
      Когда она приобретает малиновый цвет, мне... начинает сниться довольно покойный и сладостный сон о девушке с милым лицом и русою челкой. Отдувая с глаз эту челку, незнакомка нестерпимо блестящим пинцетом зондирует рану в моем бедре. Вдруг наши взгляды встречаются.
      - Вот мы и очнулись, - воскликнула девушка. - Давно бы так! Третьи сутки без памяти... Ну, давайте знакомиться. Я - Оля Остащенко, медсестра. А вы?
      "Я, - хочется мне сказать, - рейнджер спецназа Серега Иванов". Но потом я вспоминаю, что сказать этого не могу.
      - Простой мирный житель, собирающий в вашем лесу ананасы... Кстати, где мое сплетенное из ивовых прутьев лукошко? Перочинный ножик? Компас, без которого грибнику заблудиться в лесу как дважды два?..
      - Шутник, - усмехается медсестра и... вдруг выдергивает из меня пинцетом черную извивающуюся гадюку.
      - Ай... Оля, где грохочут вулканы?
      - Это не вулканы, миленький, это ваша армия штурмует наш город...
      - Оля, который сейчас час? Какое сегодня число?
      - Тридцать первое декабря, миленький. Без пяти минут ноль часов... - и, после паузы: - С Новым годом!
      Ко мне приходят какие-то люди. Рассаживаются вокруг принесенных с собой, видать, из соседней комнаты, стульях, но один из гостей остается стоять. В камуфляже, черной вязаной шапочке, с редкой русой бородкой, он выкрикивает юношеским тенорком:
      - Фамилия?!
      - Не помню.
      - Звание?!
      - Не помню.
      - Номер части?!
      - Не знаю.
      - С каким заданием прибыл?!
      - Забыл.
      В это время остальные пришедшие, их трое или четверо, молча сидят, курят.
      - Фамилия?!!
      - Не помню.
      - Звание?!
      - Не помню.
      - Номер части?!
      - Не знаю.
      - С каким заданием прибыл?!
      Посидев, покурив, прислушиваясь к нашему диалогу, неизвестные встают и удаляются, всякий раз забирая с собой стулья. Последним покидает помещение юноша со светлой бородкой. В дверях он оглядывается на меня, делая рукой жест, словно перерезает себе горло.
      Я лежал на черном тюфячке, думая о стране, кажущейся такой далекой... Наутро после Нового года ее, конечно, тошнило, она была улита блевотой, моя страна, усыпана конфетти, китайскими хлопушками и стеклом вдребезги разбитых бутылок из-под шампанского "Вдова Клико".
      - Фамилия?!
      - Чапаев.
      - Звание?!
      - Легендарный начдив.
      - Фамилия?!
      - Отвали.
      - Специальность?!
      - Сапожник...
      - С каким заданием прибыл?!
      - Покорить Кавказ. Отсель грозить мы будем шведу...
      В дверях ведший допрос оборачивается, встречается со мной взглядом и проводит ребром ладони по своему кадыку. Этот юноша, как мне известно от Оли, является сыном Бугаева, зовут его Эльбрус. У него такой вид, будто он плохо кончит...
      Из-за стены, слева, не такие уж они здесь толстые, время от времени доносятся крики снегурочки, веселящейся возле елки. От этих криков меня мороз продирает по коже, и я пытаюсь откусить себе язык. Для чего? Да для того, чтоб вызвать бурное кровотечение с последующим летальным исходом. Но я слишком слаб. Я лежу, прислушиваясь к снегуркиным воплям, слезы катятся у меня по лицу. И вдруг наступает тишина...
      "Нет, - мысленно умоляю я (кого?). - Нет же... Не на..."
      - Я... ОФИЦЕР... РУССКОЙ А-А-АРМИИ!!! - вырывается из-за стенки вопль человека, проснувшегося в могиле. - Я!.. РУССКИЙ!.. ОФИЦЕ-Е-ЕР!!!
      Голос мне совершенно незнаком.
      - Фамилия?!
      - Кропоткин.
      - Звание?!
      - Революционер.
      - С каким заданием прибыл?!
      - С секретным.
      - С ка-ким?!
      - Ходить по городу и плевать в урны...
      Оля делает мне очередную инъекцию.
      - Оленька, ты наркотики колешь мне?
      - Да вы что! Это всего лишь глюкоза...
      И смерив меня неподражаемым взглядом:
      - Это, может, у вас там... А у нас не гестапо.
      - "У нас"... Но ты ведь русская.
      - Я родилась - здесь. Видели бы вы, что они сделали с городом... Как фашистов в Берлине бомбят!
      Вопль снегурки.
      - Так, говоришь, не гестапо?..
      Оля молчит. Потом поднимает глаза. В них такая усталость...
      - А вы?.. Вы - пришли их убивать. Им жалеть вас трудно.
      - Я-А-А!.. РУССКИЙ!.. ОФИЦЕ-Е...
      Я не могу откусить себе язык! Я покрываюсь холодным потом и, полязгивая зубами, дрожу.
      Ах, как я слаб... Я могу лишь тихонько глотать слюну и шепотом отвечать на вопросы.
      - Фамилия?!
      - Гагарин.
      - С каким заданием прибыл?!
      - Запустить... кое-кого... в космос...
      ...Характерный жест, ставший, похоже, тиком.
      - Оля...
      - Что?
      - Оля, яду дай мне.
      - Еще чего! Вам жить да жить...
      - Дай мне яд! Падаль, мразь, подстилка!.. Да-ай!!!
      - Что, что? Говорите громче...
      Но уже входят, расставляют стулья, садятся. Среди знакомых замечаю несколько новых лиц.
      - Фамилия?!
      - Попандопало.
      - Ну, достаточно, - неожиданно говорит один из новоприбывших, с усиками а-ля Бугаев, пожилой, в новеньком, как все они, камуфляже, и продолжает, наклонившись ко мне: - Я - Салман, заместитель начальника шариатской безопасности... А ты - Сергей Сергеевич Иванов, кличка Нож, лейтенант диверсионной группы из ГРУ... Как видишь, нам все известно. Мы только одного не знали - откуда вас ждать. Поэтому пришлось пропустить до дворца группу. Никто не думал, что это будет таких жертв нам стоить. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Лучшие сыны республики в это самое время, как мы тут с тобой говорим, гибнут на улицах города, пытаясь остановить врага. Города мы, скорее всего, не удержим. Придется отступить. Мы уйдем в горы, чтоб продолжить борьбу. Лейтенант, боевая выучка вашей группы не может не вызывать восхищения... Должны признать: подобных специалистов у нас нет. Да, у нас много ребят, прошедших Афганистан, имеющих боевой опыт, но в спецподразделениях вашего уровня никто из них не служил. Кадровая, знаете ли, политика и все такое.
      Тем временем у нас возникла большая нужда в подрывниках, снайперах, бойцах, подготовленных по типу рейнджерских подразделений. Короче, моим командованием поручено сделать тебе следующее предложение...
      И было сделано предложение.
      - Нет.
      - Нет?
      - Так точно.
      - Твой ответ, лейтенант, вызывает у меня как у офицера уважение... Но подумай хорошенько. Ты - профессионал. Убийство - твоя работа. Мы за твою работу платим деньги. Ты работаешь у нас три года. Потом, если захочешь, сможешь остаться, не захочешь, сможешь уехать в Россию, купить там квартиру и жить. Мы дадим тебе настоящие документы. Контракты нам с тобой, сам понимаешь, заключать смешно. Мы даем тебе наше слово. У нас слово значит больше, чем у русских... Хочешь послушать одну запись? Послушай.
      Щелчок клавиши магнитофона.
      ...Длинные телефонные гудки. Щелчок. Мелодичные электронные трели...
      - Алло?
      - Генерал Косяк?
      - Слушаю!
      - Аслан беспокоит...
      - Какой еще Аслан? Э-э... послушай, откуда у тебя номер моего телефона?!
      - Товарищ генерал, я по другому поводу...
      - Ну, ты, Чечен-Оола, даешь... Ф-фу... Аж в жар бросило. Подумать только, начальник бугаевского штаба как ни в чем не бывало звонит ко мне домой!
      - Помните меня, тарищ генерал?
      - Помню, когда служил в Германии, и капитан Аслан Чечен-Оола был у меня в полку лихим комбатом!
      - И я вас, тарищ генерал, не забыл. Многому хорошему я у вас научился... Сейчас пригодилось.
      - Змей! Подкалываешь меня?.. Да-а, Аслан, наломали мы дров с этой танковой атакой на город...
      - Мысль, тарищ генерал, была неплохая. Вы думали, что, увидев танки, мы разбежимся...
      - Что же вы не разбежались, сукины дети?
      - Говорят, в России два полководца: генерал Расстояние и генерал Мороз! Они, в основном, и выигрывают все битвы... У нас таких генералов нет, вот и пришлось нашим воинам расстрелять ваши танки в упор.
      - Да-а... Подставились мы, Аслан, крепко. Много гробов...
      - Что, тарищ генерал?
      - Много гробов, говорю, сюда от вас поступает... Мы ожидали, что будет поменьше.
      - А-а... Я, тарищ генерал, звоню вам как раз по этому поводу.
      - Что такое? Слушаю внимательно, Аслан...
      - Да вот такая, как у вас говорят, петрушка... Помните, вы к нам группу "черных беретов" заслали...
      - "Черных беретов"?.. Каких "черных беретов"?! Никого я не посылал! Впрочем, продолжай...
      - Нам тут удалось захватить двоих...
      - О-о, черт!
      - Что, тарищ генерал?..
      Да это я на телефонную связь... Что-то плохо слышно...
      - Алло! А как сейчас слышно?
      - Сейчас хорошо...
      - Значит, к нам в плен попал подполковник Лазарев, по кличке Хук, и лейтенант Иванов, по кличке...
      - Ничего не пойму, Аслан, ты о чем? Ты хочешь мне всех, кого вы в плен забрали, перечислить?
      - Нет, только этих двоих "черных беретов"...
      - Аслан, Аслан...
      - Тарищ генерал, мы хотим обменять Лазарева и Иванова на наших разведчиков, которых вы арестовали в Москве!..
      - Ничего не понимаю, о чем ты? Послушай, Аслан, сегодня воскресенье, у меня выходной. Я сейчас на рыбалку собирался... Вдруг - телефонный звонок! "Кто бы это такой, - думаю, - с утра пораньше меня беспокоит?" А это ты... Так что я сейчас отправляюсь прямо на рыбалку! А ты, Аслан? Чем думаешь заняться?.. Ты, от всей души тебе советую...
      Щелчок клавиши.
      У заместителя начальника шариатской безопасности бледное, изглоданное бессонницей лицо. Он словно с трудом держит свои глаза открытыми. Сверху глухо, но уже гораздо отчетливее, чем раньше, доносятся удары ногами в дубовую, покрытую искусной резьбою дверь.
      - Итак, лейтенант?..
      - Ответ прежний.
      - Салман, - пошевелившись, вполголоса роняет кто-то из сидящих, - может быть, немного пыток?
      На лице Салмана раздумье. Он вопросительно смотрит на медсестру.
      - Из человека, - равнодушно произносит она, - вытекло около трех литров крови... Странно, что он вообще еще жив.
      Салман прерывисто вздыхает.
      - Ну что ж, - вздыхает и кто-то из сидящих, невидимый мне, - подождем, подождем...
      Спецназовцы отступают, меняют направление движения, путают след. Бывает, чтоб вырваться из западни, рубят себе руки. Тем из них, кто попадает в плен, вспарывают животы и вешают пленников на их собственных внутренностях. Чаепитие с пленными спецназовцами не практикуется.
      Саша, Леня, Петя, Алик, Андрей - каждый из них взял за свою - тридцать, пятьдесят, сто жизней...
      Я поднимаюсь со своего ложа, голый, запеленутый в бинты. Я могу двигаться! Я направляюсь к двери, это недалеко, каких-нибудь двадцать километров хода... И вот я возле нее. Дорога-то, оказывается, шла все время в гору, черт знает как, на какую я забрался высоту, и вот теперь не хватает кислорода, пот градом, ноги дрожат... О, чудо! Дверь не заперта. Налегаю на нее всем телом, наконец приоткрываю эту толстую, снабженную специальными штурвалами, выдвигающими засовы, бронированную заслонку и через щель выползаю в коридор.
      Там, справа в углу, за освещенным настольной лампой столом, сидит, уронив голову на руки, медсестра Оля. На столе блестят металлическая коробочка со шприцами, стеклянные пузырьки, ампулы. Рядом с ними брошено вязанье...
      - Оля, что ты вяжешь?
      - Свитер себе вяжу. Скоро в горы. А там холодно.
      - И что ты будешь делать в горах?
      - То же, что и здесь: перевязывать раненых, ухаживать за ними...
      - Для чего?
      - Такая у меня работа. Я выучилась на медсестру и вот...
      Мимо спящей крадусь на цыпочках к двери в дальнем конце коридора.
      Чудеса продолжаются. И эта дверь не заперта... Комната за нею пуста. Ярко, слегка помигивая, горит лампочка в стеклянном колпаке под потолком, освещая висящие на стенах наглядные пособия по действиям населения при ядерном взрыве, желтый кафельный пол, железную койку, стоящую посередине комнатки. У койки, на табурете - динамо-машина.
      Стон...
      Оборачиваюсь. Стон повторяется... В углу, слева, замечаю чернеющую в полу дыру. При ближайшем рассмотрении она оказывается закрытой грубой решеткой, сваренной из прутьев арматуры. К ней, тем же пьяным "сварным", присобачены вырезанные из пятимиллиметровой брони торчащие, словно заячьи уши, петли. В них просунут болт, закрученный гайками.
      Ложусь на живот. Всматриваюсь в темноту за решеткой. Из царства подземного короля несется зловоние, слышится отдаленный шум какой-то реки... И - вновь стон.
      - Тарищ подполковник, - тихонько зову я.
      Длинная пауза. И - так всплывают со дна к поверхности пруда громадные карпы - в темноте проявляется чье-то лицо...
      Но это не Лазарев. Голова неизвестного обмотана колючей проволокой, отчего сдается, будто на нем шипастый колпак.
      - Не правда ли, - шепчет гость из тьмы и, подняв вверх, показывает мне лохматую крысу, - на белочку похожа?
      - Товарищ подполковник, - повторяю я, не в состоянии отвести глаз от звезд, вырезанных на плечах незнакомца. - Это я, лейтенант Иванов...
      - Видишь ли, - не слушая меня, продолжает обитатель подземелья, любовно поглаживая крысу обрубками пальцев, замотанными в белоснежные бинты, - мне нужно выбрать для моей белочки имя. Ах, на свете столько имен! Я, признаться, нахожусь в затруднении. Элла, Марта, Виолетта, Полина, Роза... Какие имена, какие имена! Послушай, ты не мог бы помочь мне? Как, ты говоришь, тебя зовут? Лейтенант Иванов? Звучит неплохо... Кажется, я знал одного Лейтенанта Иванова. Давно... Забыл... Впрочем, он всегда был середняком. Не самым храбрым, не самым сильным, не самым умным среди остальных... Почему же все наши парни умерли, а ты остался жив? А, Лейтенант Иванов?..
      - Не знаю, тарищ подполковник.
      - Ну и не ломай себе голову этим, не мучайся... Однако я здесь заболтался с тобой, а между тем моя белочка зевает. Ей пора спать... Пожалуй, я нареку ее Лаймой Вайкуле. Помнится, была на свете такая певица рыжая, толстая и большая! Пока, дружок...
      Забинтованный карп, вильнув обрубленной мужской кистью, начал растворяться во тьме. Я попытался его изловить - да, дотянуться до него сквозь прутья решетки, но от этого неистового усилия окончательно изнемог и, рыдая, опрокинулся в сон...
      Мне тотчас начинают сниться огнеглазые юноши, волокущие меня мимо железной кровати и динамо-машины - по коридору. Далее: будто бы я вплываю на их руках в широко распахнутую, украшенную штурвалами дверь, торжественно направляюсь к знакомым до боли нарам. Меня с размаху швыряют на мой черный, кажущийся с высоты крохотным, тюфяк...
      Кружась, я лечу к нему из своего поднебесья, а голос Оли звучит на фоне идущих надо мной облаков:
      - Ребята, осторожней! Вы же его убьете...
      Голоса ребят раздаются из воробьиной, на берегу Москвы-реки ночи:
      - Ничего этой свинье не будет!
      Я не знал, сон это был или явь, и мучительно размышлял над этим, когда лампочка под потолком, мигнув, погасла.
      Заскрипела дверь, в комнату, держа перед собой горящую керосиновую лампу, вошла медсестра. Поставив лампу на вмурованный в стену металлический лист, заменяющий стол, девушка отошла в сторону, остановилась, прислушиваясь к топоту того сумасшедшего, который плясал над нами в чугунных ботфортах.
      Замечаю, что на Оле вязаный свитер.
      Вдруг - шаги, голоса. Ближе, ближе... Появляются давешние огнеглазые юноши из сна. Их одежда в известковой пыли, лица закопчены, руки грязные и покрыты ссадинами. У каждого на груди автомат.
      - Вставай! - кричит мне один из вошедших, в кожаной куртке, опоясанной офицерским ремнем. - Пошли!..
      - Надень это, - приказывает другой, в синем "адидасе", и швыряет мне под ноги засаленное тряпье.
      Поднимаю с пола невообразимо грязные джинсы, изорванную солдатскую куртку с желтым танчиком на груди.
      - Пошевеливайся, - топает ногой третий и ласково просит медсестру: Олечка, помоги ему...
      Кое-как одевшись с помощью девушки, сунув ноги в кирзовые, с обрезанными голенищами бахилы, покидаю свой закуток.
      Следуя командам "прямо", "налево", "направо", спотыкаясь, бреду по изгибам лабиринта, освещаемого фонариками в руках моих провожатых, и вот впереди забрезжил свет. Мы входим в просторное, с высокими потолками, убежище. Ряды солдатских двухъярусных коек, на которых лежат люди в бинтах. Повсюду кучи битого кирпича. Через заплетенные искореженными прутьями арматуры дыры в стенах свободно врываются солнечные лучи, грохот взрывов и треск пулеметных очередей... Раненые лежат и на полу, рядами вдоль стен. А вон, в уголку, вповалку - промерзшие, пропитанные вишневым соком щепки от дерева, которое сейчас рубят.
      Мимо меня проносят брезентовые носилки с красивым, похожим на Фиделя Кастро, безногим.
      Они сидят в стороне, на стульях у широких, ведущих наверх ступеней. У них землистые от усталости, но гладко выбритые лица, офицерские расстегнутые бушлаты.
      Меня выталкивают вперед. В одном из людей в бушлатах я узнаю заместителя начальника шариатской безопасности. Сидящий рядом с ним человек мне тоже известен по фотографиям из газет. Остальных вижу впервые.
      Заместитель начальника шариатской безопасности что-то говорит своему соседу на ухо, в то время как тот глядит на меня. Взгляд - тяжелый, немигающий, не выражает ничего, кроме холодной, немного утрированной жестокости.
      - Я - Аслан Чечен-Оола, - доносится до меня, - начальник штаба армии президента Бугаева! Сегодня утром убит Эльбрус, сын президента...
      Мне припоминается светлобородый юнец, задавший мне столько вопросов. И вот его уже нет.
      - Накал борьбы, - твердил Чечен-Оола, - нарастает... Поглядим, что запоют русские, когда мины начнут рваться в Кремле... Ты нужен нам, - слегка подавшись вперед, рявкнул начальник штаба. - Мы откроем диверсионную школу, пошлем туда своих лучших ребят!
      Я представил: взявшись за руки, эти самые лучшие ребята, с кинжалами в зубах, шагают в школу.
      Аслан Чечен-Оола, грузно поднявшись со стула, взял со снарядного ящика каракулевую шапку-ушанку, обеими руками положил ее на свою что-то рано поседевшую голову.
      - Пойдем.
      Мы выбрались из подземелья на первый этаж, в еще большей степени представляющий собой задымленную свалку.
      - Ничего, что я с тобой на "ты"? - искоса взглянув на меня, поинтересовался Чечен-Оола. - У нас, видишь ли, нет ни обращения на "вы", ни отчеств.
      Я промолчал, решив, что начальник бугаевского штаба обладает своеобразным чувством юмора.
      Мы начали взбираться по лестнице, вернее, по тому, что от нее осталось: бетонные ступеньки и площадки, искромсанные стальными клыками.
      Трое огнеглазых поспешали за нами. В окна то и дело влетали пули, осколки, визжа и пощелкивая, они метались меж стен.
      Чечен-Оола, не замечая их, заложив руки за спину и, слегка покачивая головой, продолжал подниматься наверх. Карабкаясь следом, я старался не споткнуться и не упасть вниз. Конвоиры дышали мне в спину.
      Мы выбрались на дворцовую крышу. Там, прячась за мешками с песком, повстанцы строчили из автоматов по тому, кто носился вокруг дворца с железною палкой, колотил ею по стенам, высекая из них каменную крошку и искры. Временами палка попадала в щель между мешков, и тогда защитник дворца, отлетая от бойницы, вертелся, как бильярдный шар, рассеивая кажущиеся черными брызги.
      Аслан Чечен-Оола помаршировал вперед, переступая через убитых, отшвыривая носком сапога гильзы от снарядов парочки трудящихся на крыше зениток.
      - Эй, Аслан! Аслан! - послышался крик.
      Чечен-Оола слегка повернул голову. От бойницы, торопливо перезаряжая автомат, к нам спешил некто в прожженном камуфляже. За ним увязалось еще примерно с десяток таких же красавцев...
      Реакция Чечен-Оолы была мгновенной. Отбросив свою напускную тяжеловесность, он прыгнул вперед, схватил за ствол направленный на меня автомат и резко поднял его вверх... Цепочка трассеров ушла в небо. Таким образом, с первой попытки расстрелять меня крепышу, пахнущему жженой тряпкой, не удалось. Это попытались было сделать его друзья, однако сопровождавшие меня юноши уже сомкнулись перед нами, с автоматами наизготовку. Затем между начальником штаба и оборванцем произошел следующий диалог:
      - Аслан! Аслан, где ты его прятал?.. О, ты хитер! Зачем сказал, что второй русский умер?.. Послушай, Аслан, отдай его мне, ведь тебе известно, что он один из тех, кто убил моих родственников, служивших во дворцовой страже... Аслан! Ты знаешь законы... Отдай русского, и я вспорю ему живот.
      - Еще чего, - отвечал Чечен-Оола. - Хватит с тебя и одного. А этот русский принадлежит республике! Еще не хватало, чтоб ему каждый вспарывал живот... Ты хочешь пойти против республики, Заза?!
      - Аслан, Аслан, не играй в слова! Этот русский убил Руслана, Заура, Вову Тесоева и Алика, сына тети Наташи, родной сестры Хаджимурада Саитова, моего, ты знаешь, дяди со стороны отца, борца, знаменитого чемпиона! Несмотря ни на что, я зарежу...
      - Вот еще, - уже несколько нетерпеливо оборвал Зазу начштаба. - Ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь, Заза Асанов! Твоего дядю я прекрасно знаю, но хватит с вас и того русского, которого мы дали... Хватит, чтоб отомстить за кровь.
      Внезапно успокоившись, Заза Асанов прекратил делать свирепое лицо и, взглянув на меня с белозубой улыбкой, смотревшейся особенно ослепительно на покрытом пороховой гарью лице, прокричал:
      - Зарежу! Зарежу! Сказал - зарежу, и все!
      Затем как ни в чем не бывало вразвалочку отправился на позицию. Окружение Зазы, оглядываясь на меня, с оживленным гомоном потянулось следом.
      Чечен-Оола стащил с головы шапку и вытер рукавом вспотевшее лицо. Видать, дискуссия с темпераментным Зазой далась ему непросто.
      - На, - не глядя на меня, кивнул он на одну из бойниц, - смотри...
      Я взглянул. Все тот же Иванушка-дурачок, обугленный, полуслепой, кровоточащий, бегал с дубинкой вокруг дворца...
      - Теперь, - сделав мне пригласительный жест, буркнул начштаба, - пошли туда смотреть...
      Мы перебрались на противоположную сторону крыши, где имелась точно такая же бойница.
      - Ну?.. Что видишь?
      Я видел обвешанных оружием человечков, чинно сидевших в кузовах игрушечных грузовиков, в стройном порядке ползущих друг за другом прочь...
      "Измена", - вякнул кто-то внутри меня, и я почувствовал, как - нет, не ненавидит, а просто не считает меня за человека стоящий рядом со мной кавказец.
      - Мы дали деньги, - слышится его отрывистый негромкий басок. - Не здесь. Здесь - ничего не решают. В Москве. Сказали: дай проход. "Еще денег дай, - сказали в Москве, - и всё будет". Мы дали еще. Москва позвонила и приказала сделать проход... Ты видишь: наши бойцы спокойно едут мимо русских пулеметов, пушек, и те молчат.
      Полковник вновь обеими руками, такая, видать у него была привычка, нахлобучил на голову шапку.
      Я плелся за ним и думал: "Вот, сейчас, еще три шага... Еще четыре... Доберемся вон до того парня, лежащего с вытекшими мозгами...".
      Я хотел схватить Чечен-Оолу и вместе с ним прыгнуть вниз. Я хотел это сделать и... не мог... Для того, чтоб поступить таким образом, необходимо ярость иметь в душе.
      В моей душе не было ничего, кроме какой-то намоченной водой паутины... Я ощущал тошную непреодолимую слабость и желал одного: чтоб меня оставили в покое эти сумасшедшие в военной форме! Я забьюсь вон под ту, для чего-то наваленную в центре крыши кучу мешков с песком, забудусь сном...
      Словно читая мои мысли, Чечен-Оола подвел меня к этой самой куче. Но забыться сном не удалось.
      Кол. Должно быть, в этой роли выступил молоденький клен. По крайней мере, на это указывали полоски коры, валяющиеся вокруг.
      Ноги - привязали телефонным кабелем к концам перекладины, прибитой к середине кола. Руки, тем же кабелем, стянули над головой...
      Я стоял, снизу вверх глядя в лицо убившего сто шестьдесят двух - нет, не людей, противников, большинство из которых полагало, что это они убивают его.
      Должно быть, у палачей не хватало настоящего опыта. Лазарев сидел на колу, покосившись вправо, и остро затесанная верхушка бывшего клена торчала под мышкой.
      - Мы, - негромко сказал у меня над ухом голос Чечен-Оолы, - хотим заручиться гарантией, чтоб тебе, лейтенант, доверять...
      Мне вложили в руки что-то и, деликатно кашлянув, отошли. Я взглянул на свои руки, держащие ПСМ, похожий на настоящий.
      - Ты знаешь, что делать! - повелительно и резко крикнули у меня за спиной...
      Он медленно открыл глаза, и я понял, почему подполковник, чей рост не превышал ста семидесяти семи сантиметров, всегда казался мне двухметровым, стодвадцатикилограммовым гигантом.
      Я выстрелил... Тотчас, словно по команде, вокруг раздались гортанные крики и хлопки в ладоши. В толпе повстанцев, незаметно собравшейся вокруг, начали разряжать автоматы по тому, что больше не имело никакого отношения к моему командиру.
      С приятной улыбкой глядя на меня в глазок японской видеокамеры, в сторонке занял позицию Монгуш Умаров, главный местный тележурналист...
      О, какая луна висела над аулом! Я лежал на скале, под бараньим тулупом, глазея на эту луну.
      ...Я выздоравливал медленно. Постепенно, одно за другим, выходили из легких проткнувшие их сломанные ребра. Я был слаб, испытывал то головокружение, то чувство вины... Видел собаку и думал: "Бедный пес... Видать, он совершенно бездомен, некому его ни накормить, ни приласкать!". Сдавленное глухое рыданье вырывалось у меня из груди...
      Два приставленных ко мне "чебурашки" дни напролет курили дурь и смотрели на мир глазами удивленными и веселыми, словно впервые его видя и ожидая от мира сего какого-то наиприятнейшего сюрприза.
      Когда прилетали вертолеты, "чебурашки" уходили в погреб, оставляя меня в сакле одного. Я лежал и наблюдал в окно барражированье винтокрылых машин... Мне были известны их возможности. Эти летающие зажигалки могли бы весь аул превратить в яркий, мечущийся на ветру костерок. Но отчего-то этого не делали. Произведя несколько ракетных залпов - по склонам соседних гор, запалив там пару стогов сена, перекалечив овечью отару, вертолеты улетали, вероятно, считая, что задание выполнено...
      Скорее всего, так оно и было. Но однажды произошла какая-то нестыковка. Заросший бородою чабан, взобравшись на вершину горы, - пальнул в пролетавший над ним Ми-24 тепловою ракетой из купленного на бывшем колхозном рынке ЗРК. Говорили, что чабан осерчал за овец, которых переколошматили вертолетчики...
      Сбитая машина рухнула и скатилась по горному склону в реку. Все три члена экипажа остались живы. Их вытащили из воды, привязали тросами к трактору и поволокли в аул, где летчиков уже поджидала собравшаяся толпа.
      По местным поверьям, Аллах не забирает к себе того, кто разрублен на мелкие кусочки, видите ли, такой Аллаху не нужен. Ни в мотыгах, ни в топорах у аборигенов не было недостатка. А сотрудники шариатской безопасности (кое-как отнявшие меня у толпы, вознамерившейся было встать между мной и Аллахом) на этот раз не получили приказа...
      Дня через четыре, когда от трупов летчиков, валявшихся за околицей, грифы не оставили уже почти ничего, Магома и Салман, мои охранники, ночью ввалились в комнату, где я лежал и, подвывая от страха, стащили меня с койки, завернули в тулуп, на руках понесли наверх по уступам горы, возвышающейся над аулом.
      В селении что-то творилось... В темноте слышалась какая-то возня. Скрип калитки... Вскрик женщины... Захлопала крыльями и истошно закудахтала курица... Вдруг - автоматная очередь. За ней - еще одна. Ахнул взрыв гранаты. И пошло...
      Уложив меня на одном из горных уступов, Магома, Салман начали всматриваться вниз. Там все еще постреливали. Но как-то вяло, будто борясь со сном...
      - Ай, это русские "черные береты", - вполголоса причитал Салман.
      - Гады, - скрипел зубами Магома, - у них бесшумное оружие... Они бесшумно там наших убивают!
      - Тс-с...
      - Эй, Салман, свяжи-ка мне руки...
      - Зачем, зачем?
      - Боюсь, зарежу сейчас эту русскую собаку...
      - Ты, Магома, дурак? Хочешь, чтоб нас за него расстреляли?!
      - Не расстреляют.
      - А Заура и Изамата забыл? Анзор лично застрелил и того и другого за то, что они, чтоб не платить, пришили трех русских контрактников, продававших нам противопехотки! А этот русский поважнее противопехоток будет...
      - Говорю, не расстреляют...
      - Да тише ты! Услышат... Ай, что делают, что делают...
      - Салман, возьми мой автомат.
      - Зачем, зачем?..
      - Я себе на руки лягу, чтоб нож не схватить, не зарезать русскую собаку...
      Прислушиваясь к диалогу охранников, глухой свирепой возне внизу, я глядел на луну. Ярко-желтая, пупырчатая, с ясно различимыми впадинами, трещинами и холмами, она медленно погружалась в темное небо, удаляясь, как лицо многоглазого бога...
      Поутру по аулу ходили те, кому удалось отсидеться в погребах или убежать в горы, считали трупы.
      Повсюду валялись одноразовые шприцы. Должно быть, "черные береты", испытывая непреодолимый страх перед убийством женщин, стариков, детей, кур, овец и собак, предварительно делали себе бодрящие укольчики в попку... Говорили, что ночная бойня - месть русских за сбитый вертолет.
      Но потом один из двух застреленных во время ночной атаки на аул "черных беретов", русоволосый, светлоглазый, имевший документы на имя Лобова Виталия Юрьевича, капитана и выпускника Рязанского командного училища ВДВ, был опознан Салманом и Магомой как тот самый Заур, которого, с неделю назад, расстрелял Анзор, популярный полевой командир, умница и бессребреник. Второй убитый располагал документами майора Лопухина Алексея Борисовича, сорока пяти лет, военного инженера... Выглядел он от силы на восемнадцать и имел более чем красноречивые цвет лица, нос и брови.
      Прибыл полевой командир Анзор, под чьим покровительством находилось подвергшееся нападению селение. За ним - Джохар, контролировавший сопредельную территорию. Выйдя из джипов на площади, они начали кричать:
      - Зачем ты устроил провокацию, Джохар?! Теперь на тебе кровь!
      - Что ж... В таком деле, как наше, нельзя без крови, Анзор! Ты лучше скажи, почему, в то время как русские захватили нашу столицу, мы спрятались в этих горах и сидим по домам, не смея высунуть носа?! Мне стыдно перед моими бойцами, Анзор! Им плохо, очень плохо без дела... "Джохар, - сказали они мне, - почему наше командование не посылает нас в бой? Или оно уже заодно с русскими?! Джохар, давай под видом русского спецназа нападем на один из аулов, устроим там ад, пекло или что-либо подобное, и тогда - вот увидишь, нас снова пошлют громить русских!"
      - Джохар, Джохар, ты совершил преступление! Ты ответишь перед командованием и президентом Бугаевым!
      - Э-э, Анзор... Зачем такие слова говоришь? Это для русских он президент, а для нас был и останется Адамом! Ты - Анзор, я - Джохар, он Адам... У нас не может быть другого закона!
      - Капитан Джохар!..
      - Я со вчерашнего дня, Анзор - ты, может, не знаешь, - полковник!
      - Как?..
      - Так. Я взял ручку и написал у себя в военном билете "полковник Джохар Байсаев"! А мой начальник штаба печать приложил! Ха-ха...
      - Ты сволочь, Джохар Байсаев, и плут! Ты - обыкновенный бандит, примазавшийся к нашему делу!
      - А ты - сопляк!.. Бывший учителишка! Да если хочешь знать, я - в законе!..
      - Был в законе, а стал - в загоне... Сдать оружие!
      - Чего-о?..
      - Сдать...
      Пиф-паф...
      Пиф-паф...
      Байсаев падает.
      Анзор, с пулей в колене, садится на землю и хрипит:
      - Не... убивайте его... Мы... его судить будем...
      Но телохранители не слушают. Выстрелами в голову они приканчивают раненого Джохара и набрасываются на его людей.
      Увидев смерть вожака, те бросаются врассыпную. Бойцы Анзора преследуют их. То там, то сям вспыхивают ожесточенные перестрелки. Наконец часть байсаевцев перебита, остальные рассеялись в горах...
      Это произошло утром. А в первом часу пополудни к Анзору, лежащему перевязанным в кунацкой дома, где располагался бывший сельсовет, явилась делегация местных старейшин с просьбой отдать пленных людей Джохара жителям аула, горящим желанием закидать, согласно благородному древнему обычаю, этих ночных убийц камнями, забить палками.
      Анзор, бледный от потери крови, отвечал, что сочувствует жителям всей душой, но выдать пленников отказался, сославшись на то, что должен отправить их в ставку президента, где им вынесет приговор шариатский суд.
      Ночью в аул на грузовиках и легковых автомобилях прибыли люди Джохара, их вел сын Байсаева, Элдар, жаждущий кровомщения. Сбив боевое охранение, они ворвались в селение, и поднялась такая канонада, словно вспыхнул пожар на складе боеприпасов.
      Анзор, несмотря на свою рану, лично принял участие в битве, и благодаря его хладнокровию застигнутые врасплох защитники аула отбили атаку байсаевцев, а затем, перейдя в наступление, опрокинули их и, загнав в ущелье, заперли там, дожидаясь рассвета. Ночь прошла в перестрелке. Поутру, предварительно обработав позицию противника из минометов, бойцы Анзора с автоматами наперевес устремились в полную снега, льда, тишины теснину...
      Элдар, с автоматом "Борз", ствол которого он приставил к своему подбородку, сидел, привалясь спиной к валуну. Вокруг, на окровавленном снегу, валялись иссеченные осколками мин его солдаты.
      - Эй, Элдар, - закричал ему Ахмет, любимый мюрид Анзора, - не стреляй, не надо!..
      Элдар послушался и опустил автомат. Тогда Ахмет, с улыбкой приблизившись к Элдару, вдруг проворно выхватил из рукава нож и с криком: "Я убил твоего отца, убью и тебя, сучье отродье!" - дважды ударил сына Джохара ножом в живот.
      - Умираю... за хазават, - успел сказать тот.
      Говорят, между Байсаевыми и Ахметом была кровь. Якобы Джохар в Казахстане, в Петропавловске, в 1976 году зарезал из ревности родного дядю Ахмета, красавца, весельчака, актера театра юного зрителя...
      Обо всем этом рассказали мне принимавшие участие в боевых действиях Салман и Магома.
      Но пока они воевали, меня сторожили поочередно дальняя родственница Салмана Зайдет, маленький кудрявый мальчик, родители которого погибли при штурме Дикополя, и Салманова тетка.
      Вооруженная новеньким АК-47 румынского производства, Зайдет не сводила с меня глаз. За окном трещали выстрелы, а мы пялились друг на друга. Она была красива той особенной красотой горских женщин, которая кажется пугающей. Муж ее жил в Москве, ворочая куплями-продажами иномарок, а Зайдет, со своими тонкой талией, высокой грудью, с родинкой в левом углу тонких губ, тетешкалась с безвестным сиротою в Богом забытой деревне.
      Иногда муж присылал красавице турецкую дубленку, итальянские сапоги, сережки с бриллиантами... Но куда здесь пойдешь в подобных сережках? Прогуляешься с кувшином до речки и обратно...
      - Ты из Москвы? - тихо, стараясь, чтоб не услышала тетка, спрашивала меня Зайдет. - Я знаю, что из Москвы...
      Помолчав, покусывая кончик черного повязанного на голове платка, она спрашивала еще:
      - Скажи, ты не видел там моего мужа? Он толстый, с усами, зовут Гамзат... Правду скажи.
      - Не видел, Зайдет.
      - Возле метро "Аэропорт" живет...
      - Нет.
      - Квартиру двухкомнатную снимает...
      - Не видел.
      Взгляд Зайдет выражал недоверие.
      - Как можно в одном городе жить и ни разу друг друга не встретить?..
      - В Москве живет двенадцать миллионов человек...
      - Это сколько?
      - Ты училась в школе, Зайдет?
      Она краснеет.
      - Я родилась на дальнем пастбище, в семье пастуха... Нас в семье восемь детей, все девочки. Отец не хотел отдавать нас в школу, думал разбогатеть... Ты не знаешь? За неграмотную жену у нас большой калым платят! За ту, у которой образование - не платят почти ничего... Я в семье старшая. Гамзат дал за меня отцу подержанный "мерседес", говорят, такой больше двадцати тысяч долларов стоит... Отец очень радовался. Гамзат быстро научил его ездить. "Вот руль, - говорил он, - вот одна педаль, вот вторая. Нажмешь на левую педаль - "мерседес" едет, нажмешь правую - стоит". Отец сел в "мерседес", нажал на левую педаль и приехал из аула на свое пастбище. Нажал на правую, "мерседес" остановился... Он и сейчас стоит там, на дальнем пастбище, позади нашей сакли, куры живут в нем, молодые козы скачут по его крыше...
      - Что ж Гамзат?
      - Он вскоре после нашей свадьбы уехал. Я оказалась бесплодной, и вот... У нас не любят бесплодных женщин. Гамзат сказал отцу, что он обманул его, отдал за прекрасный, почти новый "мерседес" порченую девку...
      Зайдет замолчала, терзая зубами платок.
      - Только врет он, - сверкнув глазами, прошептала она, - врет, проклятый волк! Это не я бесплодна, не я, а он...
      Кудрявый мальчик, прикорнувший на ковре в углу, вздрогнув, открыл глаза и, глядя на автомат в руках Зайдет, заплакал.
      - Что ты, маленький, - ласково заговорила она. - Не бойся, не бойся, это всего лишь игрушка...
      - Не-ет, - судорожно кривя рот, плакал малыш, - обманы-ы-ва-а-ешь... Это настоя-ащий... Настоящий автома-ат... Он стреля-ет! Из него можно уби-ить... Не люблю тебя! Ты дура... Я к маме хочу-у! Мама! Мама!..
      Шаркая ногами, в комнату вошла старуха - тетка Салмана, живущая в сакле, как я понял, из милости.
      - Ну-ка, - приказала ей Зайдет, - бабушка, забери этого постреленка.
      Старуха, кудахча, подняла всхлипывающего мальчика на руки, целуя его, унесла в соседнюю комнату...
      Мы помолчали, прислушиваясь к удаляющейся в сторону гор стрельбе.
      - Кажется... погнали байсаевцев, - с облегчением сказала Зайдет, и... тут же вновь на ее лицо набежала туча.
      - Почему Гамзат не взял тебя с собой? Ты - вон какая...
      - Какая?
      - Красавица.
      Зайдет покраснела вновь, опустила голову, трогая длинными пальцами затвор лежащего на коленях АК-47.
      - Скажешь тоже... Зачем я Гамзату? Разве Зайдет потерпит какую-нибудь другую женщину... А у него, люди рассказывают, там много женщин, не чета дикой горянке!
      - Отчего ж тогда не разведешься с ним?
      - О, Гамзат не дает развода! Отцу говорит: "Я за твою дочь отдал "мерседес", почти новый! Верни мне точно такой, и я дам развод твоей дочери...". О, он хитер! Он отлично знает, что его "мерседес", загаженный курами, стоит позади нашей сакли, а нового отцу негде взять... Гамзат самолюбив, он не дурак и в глубине души понимает, что я презираю его за ложь... До меня у него было несколько жен, и он жил с ними, и ни одна не смогла от него забеременеть... Я сказала ему, что он не мужчина и не джигит, когда, вместо того чтоб лечиться, возводит напраслину на жену! Гамзат, черная душа, засмеялся и сказал, что я буду сохнуть, как алыча с подрезанным корнем, и никто, ни один мужчина не посмеет ко мне даже приблизиться... Он купил для меня саклю в этом ауле и оставил присматривать за мной Салмана, сына своего троюродного дяди со стороны отца. Все в ауле боятся Салмана, а Салман боится Гамзата. Гамзата же, люди рассказывают, боится вся Москва!
      - Это торговлей подержанными иномарками он нагнал на столицу такого страха?
      - Нет.
      - А чем же?
      - В Москве есть кафе "Аист"?
      - Кажется, да.
      - В этом кафе, люди рассказывают, Гамзат недавно обедал. Он пригласил на обед таких же, как сам, торговцев иностранными автомобилями. Когда гости, их было шесть человек, наелись и напились, Гамзат встал и ударил бутылкой главного из приглашенных... Это было сигналом. Джигиты Гамзата выхватили ножи и начали кромсать гостей. Все шестеро были убиты на месте. Кафе "Аист", ты знаешь, где оно?..
      Да, я знал, где это кафе. Небольшая стекляшка в одном из закутков столичного "тихого центра". Так вот чем занимался этот поросенок! В центре Москвы, средь бела дня, резал конкурентов...
      ...Но возвратились Салман с Магомой, и наши посиделки с Зайдет закончились. Сверкнув на меня глазами, она резко встала и, со змеящейся ниже пояса косой, удалилась.
      Салман и Магома, возбужденные, потные, не в силах сдержаться, начали наперебой рассказывать мне содержание кавказской классической драмы, данной намедни в который раз...
      И, слушая их, любой бы на моем месте решил, что вовсе не глуп был тот, кто в мутной, захватанной сальными руками пробирке выпестовал и взрастил наш Взвод.
      Ванюша, загнав "чебурашек" в горы, время от времени беспокоил их артиллерийским огнем.
      После того как немерено было отстрелено пацанов, умевших лишь чистить сапоги, драить бляхи да за обе щеки уписывать по полведра ячневой каши в день, для участия в представлении пригласили контрактников. Они осмотрелись на войне, обжились, познакомились с противником поближе и открыли розничную торговлю предметами военного ширпотреба...
      Наступило затишье, хорошо известное тем, кто побывал на войне. Этакая пауза, во время которой живорезы и сорвиголовы обеих сторон, немножко устав нажимать на курок, как бы приходят в себя и вскрикивают по ночам, и вскакивают со своих под шелковыми балдахинами кроваток, им снятся убитые ими люди, живорезы мечутся, стонут, покрываются холодным потом во сне и мечтают лишь об одном - чтоб катавасия поскорее продолжилась...
      Был февральский погожий денек.
      За окном летели белые мухи, мела поземка по слегка подмороженной земле. Салман отлучился куда-то в гости. Кудрявый мальчик играл на полу с деталями разобранного автомата. Старуха вязала носок, сидя на скамеечке у печурки, за заслонкой которой металось пламя. Я, придерживаясь рукой за стену, ходил по комнате туда-сюда. Зайдет, ее было видно в окно, рубила во дворе хворост. Магома, развалясь на моей кровати, держал автомат, как гитару, и рассказывал, судя по всему, адресуясь ко мне:
      - Ай, ай, - умильно складывая губы куриною гузкой, рассказывал Магома, - мне исполнилось двадцать лет, когда пришел к власти Бугаев... Я работал - здесь, недалеко, внизу, в соседнем ауле, там был совхоз, я окончил курсы трактористов и пахал землю там, где потом сеяли рис, мы были рисоводческое хозяйство. Э-э, вот жизнь была молодцу! Целый день, бывало, с трактором возишься, солидол у тебя и на носу, и за ушами... Но, слава Аллаху, Адама Бугаева выбрали президентом! В аул приехал мой двоюродный брат Заза. Он выучился в городе на доктора и сначала работал участковым терапевтом, но когда у нас появилась свобода, он снял свой халат и, надев военную форму, стал командир отряда... И вот Заза появился в ауле и увидел, как я работаю трактористом. "Эй, парень, - сказал он мне, - ты тут, конечно, роскошно устроился, но оставь-ка на денек свой трактор, поедем ко мне..." Я оставил трактор, мы сели в джип "Чероки" и к вечеру были уже в городе. Я и раньше бывал в гостях у Зазы, своего двоюродного брата. Он жил на окраине Дикополя в однокомнатной, выделенной горздравотделом квартире, в длинном деревянном бараке с общей кухней. Теперь мы приехали в центр города, Заза остановил джип возле дома, облицованного гранитом. Мы вошли по мраморным ступенькам в подъезд и в зеркальном лифте поднялись на шестой этаж. "Заза, спросил я, - это ты здесь живешь?" - "Погоди, - отвечал этот парень, с которым мы выросли и босиком бегали по кривым улочкам нашего аула, - еще не то увидишь". Он достал из кармана ключ, чудный ключ, блестящий, на цепочке с брелоком в виде серебристого человеческого черепа, подошел к высокой, похожей на плитку шоколада двери (я эти двери видел только в фильмах из жизни американских миллионеров), открыл замок, распахнул дверь... "Давай, заходи!" Я вошел в четырехкомнатную, обставленную новехонькой, явно заграничной мебелью квартиру, и глаза разбежались... Такие гнездышки я тоже видел только в фильмах о миллионерах, но никогда даже представить не мог, что однажды войду в подобные хоромы! "Нравится?" - спросил Заза. Он сделал пригласительный жест, и мы вышли с ним на балкон. Отсюда был виден весь город, и дальше - степь, а за степью смутные очертания гор...
      - Хочешь в такой квартире жить?
      - Я?..
      - Да, ты, кто ж еще?.. Вступай в мой отряд, и мы тебе подыщем подходящие апартаменты. Может быть, даже по соседству с моими. Тут, на втором этаже, русские живут, небольшая семья, а жилплощадь у них большая... Вот мы и дадим им другую жилплощадь, поменьше, а в их квартире пропишем тебя! Ну как, согласен?
      Мы пошли в ресторан. На мне был новый спортивный костюм, его подарил Заза. Он распахнул дверцы шифоньера, стоявшего в спальне, там висело много разных костюмов...
      - Выбирай! - сказал Заза мне.
      И я выбрал темно-синий, с красными полосками, блестящий, с надписью "Адидас" на груди и спине.
      Мы сидели в ресторане, Заза, я, Руслан, Заур, Вова Тесоев и Алик, сын родственника знаменитого борца, вы всех их убили... Но это было потом, а тогда все были живы, и я удивлялся, каким важным человеком стал мой брат! Все оказывали ему уважение и знаки внимания - Руслан и Заур, и Вова Тесоев, и даже Алик, несмотря на то, что находился в родстве с чемпионом! После ресторана мы еще гуляли на квартире у моего брата. Помню, Заза, несмотря на декабрьский холод, выскочил на балкон, и, нагнув над перилами Лену, официантку, которую мы захватили с собой, поставил на ее спину большой фужер с шампанским, и пил из него, и кричал:
      - Эй, эй!.. Слушайте все! Это мой город! Захочу, будет моим!.. Э-ге-гей!..
      Никогда я не видел, чтобы человек так себя вел. Мне было немножко стыдно за Зазу. Но потом я увидел, что Руслан, и Заур, и Вова Тесоев, и даже Алик, чемпионский родственник, не только не осуждают, но даже одобряют поведение моего брата, поддерживая его криками:
      - Ай, молодец, Заза!.. Правильно говоришь!..
      И я тоже начал кричать:
      - Ай, Заза! Молодчина, Заза! Как пить дать, Заза сделает все, что говорит!..
      Утром брат отвел меня во дворец и записал в гвардию. Там я числился всего несколько дней, для проформы. На самом деле Заза хотел, чтоб я служил во дворцовой страже. Он говорил, что туда набирают парней из отдаленных аулов, таких здоровенных и страшных, как я, но не всех, а только таких, у которых есть "лапа". У Зазы "лапа" была. Родной брат его отца, отставной капитан третьего ранга, оказался другом юности Бугаева, они окончили одно и то же военно-морское училище. И вот этот друг, коротышка с лицом, похожим на смятую бумагу, воцарился начальником дворцовой охраны. Ненадолго. Вы убили его в ту ночь, когда мы вам засаду сделали, хотели переколошматить вас всех, но вышла накладка... Я был во дворце тоже, успел убежать на верхний этаж, и мы там слышали, как, отдавая Аллаху души, кричали Руслан, и Заур, и Вова Тесоев, и Алик...
      Отставной капитан третьего ранга, наш начальник, был, видимо, мужественный человек. Он раскидал мешки с песком, которыми мы завалили дверь, ведущую вниз, и, крича: "За мной! Спасем наших!.. Перебьем русских собак!.." - распахнул эту дверь, потрясая автоматом Калашникова.
      Стоявший за дверью человек в черном выстрелил капитану третьего ранга в грудь из короткого, с толстым стволом ружья, и нашего босса с силой отбросило назад. Мы подхватили его на руки, тотчас захлопнули бетонную дверь, закидали ее мешками с песком. Затем склонились над капитаном третьего ранга. На нем был кевларовый жилет, надетый прямо на военно-морскую форму. И вот в середине этого прекрасного жилета красовалась дыра, при взгляде на которую я понял, что у нас нет больше начальника...
      Но это было потом, а пока я жил у Зазы, ходил на дежурство во дворец (сутки отдежурил, трое - отдыхаешь!) и с нетерпением ожидал того дня, когда получу собственную квартиру. У Зазы каждый вечер собирались гости, офицеры из его отряда и других подразделений, какие-то бизнесмены из Москвы, Буйнакска, Махачкалы, Владикавказа, Караганды, девушки... Ах, я не видел таких девушек! Посмотри на меня, видишь, какой я большой, волосатый, с грубым лицом... Разве такой может нравиться девушкам? Я считал, что не может. И девушки в моем ауле сторонились меня... Но те, что приходили к Зазе, и не думали меня сторониться. Это были, конечно, русские девушки, и украинки, а также эстонки и несколько девушек из Казахстана. Вскоре я стал с ними почти таким же смелым, как Заза... Я брал с собой двух и трех девушек и уходил с ними в соседнюю комнату.
      - Ай, Магома, - смеялся мой брат, - смотри, осторожней! Эти девушки могут выпить из тебя всю кровь...
      Но я не боялся, что они выпьют из меня кровь. Я сам мог выпить кровь из кого угодно...
      Наконец Заза сказал:
      - Пора.
      И мы спустились на второй этаж, и постучали в дверь квартиры, которая должна была стать моей, Заза, я, Руслан и Заур, Вова Тесоев и Алик...
      - Кто там? - послышался женский голос за дверью.
      - Открывайте, - подмигнув мне, крикнул Заза. - Милиция!
      - Что нужно милиции в первом часу ночи?..
      Заза сделал знак, и все, кроме меня, отошли в сторону.
      - Что нужно? - продолжал Заза. - Проверка документов!..
      - Какая может быть проверка ночью? - недоумевали за дверью. - Ночью все люди спят!.. Сейчас я позвоню в милицию и выясню! Выясню, посылали ли они кого-нибудь по нашему адресу...
      Брат махнул рукой, и с разбегу я ударил в дверь плечом. Первым влетел в прихожую и успел поймать за волосы старуху, метнувшуюся с визгом в гостиную.
      - Света, что происходит? Ты что-то уронила?..
      В прихожей показался старик в полосатой пижаме. Он подслеповато щурился.
      - Ой, Коля...
      Я ладонью захлопнул старухе рот.
      Следом за мной вошли Заза, Руслан и Заур, Вова Тесоев и Алик...
      - Послушайте, - подмигнув мне, обратился к старику мой брат, - мы из милиции. Где у вас хранится топор?
      - Из милиции?.. Ничего не понимаю. Топор?.. Там. В шкафчике, вместе с молотком, рубанком и гвоздями. Света, что происходит?
      - Коля... - прохрипела стиснутая мною карга, - беги...
      - Что-о?
      Заза, роясь в шкафу, отвечал:
      - Сейчас, сейчас я объясню...
      - Коля... беги... Колечка!
      Наконец Заза нашел топор.
      Руслан, и Заур, и Володя Тесоев стояли не шелохнувшись, глядя на рухнувшего старика. А Алик забился в угол прихожей, крича:
      - Я их не знаю, не знаю!..
      Внезапно старуха вырвалась у меня из рук и побежала в спальню. Кое-как выдернув топор из головы старика, так глубоко он засел, я направился за беглянкой...
      Забежав в спальню, старуха завернулась в свисавшую с окна штору и застыла так. Мне стало смешно. Едва удерживаясь от смеха, я ударил по шторе топором.
      Квартира у русских была хорошая, двухкомнатная. Я сделал там ремонт, купил кровать, стол, тумбочку, кресла. Заза, Руслан и Заур, Володя Тесоев и Алик, которому было стыдно за то, что кричал: "Я их не знаю, не знаю!" купили и подарили мне японский магнитофон и телевизор "Фунай"...
      Мы хотели справить новоселье одновременно с Новым годом, но не удалось. В канун Нового года Руслана и Заура, Володю Тесоева и Алика пристукнули во дворце, а потом русские начали бомбить город, и дом, где располагалась моя квартира, не уцелел. Я был там и видел кучу битого кирпича. Всего лишь большую кучу битого кирпича!..
      Рывком сев на кровати, Магома обхватил голову руками и некоторое время раскачивался из стороны в сторону. Потом поднял лицо, взглянув на меня полными слез глазами, дрожащие губы его выговорили:
      - Почему сперва было так хорошо, а потом стало так плохо? Русский, скажи мне! Говорят - все из-за вас... Сперва вы нас угоняли в Сибирь, а потом, когда мы захотели жить свободно, вы... вы на нас двинули танки! Вот как... Мне все понятно! (Пауза.) Ай, ай, ай, ничего не понимаю... Магома тракторист, Магома - пахарь, мы были рисоводческое хозяйство... И зачем мне Заза? Зачем я поехал в город? Зачем мне там квартира?... Ай, ай, ай, глупый Магома, сколько людей убил!
      Явился Салман, пахнущий водкой, веселый. Воровато оглянувшись на меня, он достал из-за пазухи и показал Магоме пачку долларов. Затем они расстелили возле печки бурку, усевшись на ней играть в "очко"...
      Старуха, продолжая вязать, не обращала на игроков никакого внимания. Никогда нельзя было угадать, плохо ли ей, хорошо ли. Салман помыкал ею. Приказывал:
      - Эй, тетка, принеси воды!
      Или:
      - Старая, пуговицу мне к куртке пришей!
      Либо:
      - Можешь сколько угодно молчать! Если б не я - с голоду бы подохла...
      Зайдет как-то мне рассказала, что в молодости тетка Салмана была хохотушкой, певуньей. Но жених ее погиб на охоте. После его похорон она замолчала и молчит до сих пор. Родители ее умерли. Дом в пригороде Дикополя сожгли русские. А своей семьи у нее нет, потому что замуж она не вышла, кому охота жениться на молчунье, у которой неизвестно что на уме...
      И все чаще Салман и Магома, не утерпев, отлучались куда-нибудь в гости, наказав караулить меня Зайдет. Едва шаги кунаков стихали, она отставляла автомат в угол и занималась обычными домашними делами. Словно забыв о моем присутствии, мыла полы, окна, посуду, готовила еду, стирала, гладила...
      У дальней стенки сакли, на почетном месте, стоял подаренный Магоме покойными друзьями телеприемник "Фунай", который Магома, по его словам, извлек из-под развалин. Странно, но в ауле было электричество. Здешние молодцы, самодеятельные электрики, так ловко накинули провода на одну из ЛЭП соседнего государства, что любо-дорого... Салман и Магома являлись заядлыми телезрителями. Когда они оставались дома, на экране весь день до глубокой ночи мелькали сериалы из жизни взбесившихся американских мещан, алмазы нечистой воды, русские вышитые рубахи...
      Зайдет была равнодушна к телевидению, и это тоже мне нравилось в ней. И мне нравилось, сделав вид, что дремлю, наблюдать за нею...
      Короче, рок, Господь, Аллах или кто он там есть, должно быть, увидев, как мы все здесь разнежились: и Салман с Магомой почем зря предаются карточной игре и таскаются в гости; и раненый русский для какого-то рожна из-под полуприкрытых век следит за красивой горянкой; и полы в сакле вымыты, и окна блестят, и тепло, и пахнет обедом... итак, увидев подобный разврат, Тот, под Кем мы все ходим, принахмурил мохнатую бровь...
      В саклю влетает камень. Не слишком маленький, не слишком большой. Господь, видать, второпях даже не перевязал его голубою подарочной лентой... Второй точно такой же, сокрушив стекло в форточке, влетает следом за первым. И обрушивается град камней, превращающий стекла в окнах нашего жилища в призрачное воспоминание...
      Камни, их полно в здешнем краю (вероятно, кто-то могучий в незапамятные времена собрал и разложил их по округе щедрой рукой, и вот пришло время эти камни разбрасывать), влетали и, как снаряды, били в потолок, стены, пол. От удара камня свалился с плиты чугунок с похлебкой... От удара камня распахнулась печная заслонка, на пол просыпались горящие угли...
      Не обращая внимания на роями летающие по сакле камни, Зайдет прошла в угол, где стоял автомат, взяла его в руки, передернула затвор и, положив указательный палец на спусковой крючок, толкнула дверь ногою.
      В дверном проеме я мельком увидел столпившихся во дворе людей с приветливо-доброжелательными лицами... дверь захлопнулась.
      - Чего надо?! - послышался голос Зайдет.
      - Ай, Зайдет!.. Послушай, ведь с президентом неприятность! Он - сейчас Курамагомед нашему Нурмагомеду по рации из ставки передал - поехал на своем большом джипе по делам, и что же? Ни с того ни с сего гяуры начали бросать мины, и одна из этих мин брызнула осколками в Султана, знаменитого карабаха-производителя, которого вели в соседний аул. Президент остановил джип и вышел на дорогу, чтоб посмотреть, как истекает кровью благородное животное. Ай, Зайдет! Что ты думаешь?.. Очередная мина - нет чтоб взорваться далеко в стороне, лопнула прямо под ногами нашего президента! Вот и разъезжай после этого по делам на больших белых джипах. Сей же час подавай нам этого русского! Видишь, мы принесли с собой мотыги, серпы, кетмени. Мы так пропесочим его, прямо ни на что не похоже! Неверные. Угробили Адама Бугаева! Давай-ка гяура сюда.
      - Этот русский, - чрезвычайно грубым и противным голосом отвечала Зайдет, - не убивал Бугаева! Он вторую неделю, не выходя никуда, переломанный в сакле лежит! Его не велел трогать сам Чечен-Оола...
      - Э-э, что нам Чечен-Оола! - перебили ее. - Он - из песков, с равнин, ему не понять нас, горцев! Сию минуту отдай русского, или...
      - Стойте, люди! Буду стрелять!
      Пауза.
      В дверь с силой ударяется камень... И - грохочет автоматная очередь.
      С автоматом в руках, пятясь от Салмана и Магомы, избитых в кровь, безоружных, в сакле появляется Зайдет...
      - Зайдет, Зайдет, - наперебой уговаривают мою защитницу Салман и Магома, всхлипывая и постанывая, вероятно, от боли, - отдай им русского, ну его... Увидишь - будет лучше...
      - А приказ командира забыли? - зло и насмешливо спрашивает Зайдет и поливает автоматною очередью дверь поверх просунувшейся в нее усатой головы в папахе...
      Голова произносит: "Ой!" - и исчезает.
      - Что командир, - оглядываясь на дверь, бормочут, подступая к девушке, избитые, окровавленные сиамские близнецы-братья. - Командир далеко! А народ - вот, за дверью... Ты его послушай. Не дадим народу чего хочет, всех нас перебьет...
      Неожиданно близнецы бросаются на девушку, четырьмя своими ручищами, дергая, выворачивают у нее из рук автомат...
      Осыпанный осколками оконных стекол, пылью от штукатурки, я лежу на кровати. Вернее, не я, а животное, изнемогшее от ужаса и ожидания боли. Ужас и ожидание боли - вот из чего я состоял, это было мое второе имя...
      Автомат - у чумазых, запачканных кровью сиамских близняшек. Зайдет от их толчка отлетает в сторону. Дверь распахивается, ударяясь о стену, и... меня хватают, тащат волоком, сталкивают со ступенек. Я падаю на скользкие от тающей грязи булыжники, которыми вымощен двор. Какая-то старуха, что-то крича, выплескивает мне в лицо из ведра помои... Лес мотыг, кетменей, серпов, качаясь, вырастает надо мной... нет, над Ужасом-И-Ожиданием-Боли...
      - Люди, - вдруг слышится торопливый и задушевный голос, - а почему нет московских?.. Почему московских-то не пригласили?!
      - Ай-яй, - послышались голоса, в то время как в лесу мотыг, кетменей, серпов замелькали просветы, - точно, не пригласили... А как хорошо давеча было, когда Салман и Магома резали тех пятерых контрактников, которых наши джигиты захватили на блокпосту! Ай, московские все видеокамерой снимали, давали джигитам, ну и, конечно, Салману с Магомой доллары, говорили: "Вы еще кого-нибудь режьте, мы будем снимать, такие видеокассеты на Западе за хорошие деньги продать можно! Правду говорим. Режьте..." - "Ай, - отвечали наши джигиты, ну и, конечно, Салман с Магомой, - больше некого резать!.." "Так-таки и некого? - не поверили московские. - Совсем? Ни единого человека, которого вот здесь, перед объективом профессиональной видеокамеры "Панасоник", можно было б на крупном плане пришить?.." - "Нет, нет", пригорюнясь, отвечали наши. "Жаль", - сказали московские и ушли в саклю Нурмагомеда пить водку. Люди! Нужно позвать их, позвать, пущай снимут на видео судороги этого пса, а нам доллары получить за то лестно...
      - Э-э, - возразил другой голос, - не надо долларов! Так убьем...
      - Точно! - поддержали его. - Правильно! Какие еще могут быть доллары?.. У нас война за хазават, а московские приезжают и наживаются на нашей личной войне!
      - Правду, сосед, говоришь! Да разве только московские?.. К моему тестю в высокогорный аул один бакинец погостить приезжал, привез партию гранатометов "Муха"... Жители аула, конечно, не смогли устоять перед искушеньем, за бешеные деньги пораскупали у него товар... По "Мухе" - в каждый дом! Выходит, и бакинец на нашей войне нажился...
      - Все, все наживаются! Что говорить...
      - Ай, ай, шибко прибыльное дело...
      - Да-а, да-а...
      Пауза.
      - Так что решили, люди? Будем убивать русского?
      - Будем!
      - Ну, давайте убивать...
      Пауза.
      - Что же мы стоим?
      Пауза.
      Хлопнула калитка. Кто-то торопливо вышел со двора... За ним - второй, третий.
      Шорох ног по булыжникам, покрытым тающей грязью...
      Двор опустел. Остались лишь я да стоящие напротив меня Салман-Магома.
      Проводив взглядом последнего скрывшегося за калиткой односельчанина, они оборачиваются ко мне. На их двоящихся у меня перед глазами лицах появляется несмелая улыбка...
      - Ушли... Мы думали, убьют тебя! Не убили...
      И тут же, оглянувшись по сторонам, близнецы нагибаются ко мне, произносят свистящим шепотом, свирепым и заискивающим одновременно:
      - Ты, это... смотри, не говори, что мы тебя хотели отдать... Анзор узнает - к стенке нас поставить велит! Ну зачем нам, ты посуди сам, это? Ты, главное, молчи, а спросит - скажи, что мы защищали тебя до последнего...
      Пауза. Вопросительный взгляд. Затем истерически:
      - Ты подтвердишь, мразь, что мы тебя защищали?!
      Меня сотрясает крупная дрожь. Я готов подтвердить что угодно! Я не могу говорить и только судорожно киваю...
      В этот момент в проеме двери показывается Зайдет. Платье на девушке разорвано. Она смотрит на меня. В глазах - отвращение.
      Пошел снег. Падающие хлопья казались мне рубиновыми... Человеческий кал, который присутствовал в помоях, выплеснутых на меня тетушкой Салтанет, тихой соседской старушкой, захаживавшей к Зайдет одолжить то щепотку соли, то луковицу, то спичек, на глазах покрывался ледяной корочкой.
      Послышался рокот мощного двигателя. Я невольно прислушался. К нам сюда направлялся то ли трактор, то ли БТР. Точно, это был БТР... Полусфера зеленой башенки с торчащими вверх стволами спаренных пушек проплыла над каменной изгородью до калитки и замерла, дрожа в горячем мареве от выхлопных газов. Откинулась крышка командирского люка, оттуда вылез полевой командир Анзор и, морщась, обеими руками извлек и свесил вниз раненую ногу. Его любимый мюрид Ахмет, выбравшись из десантного люка, торопливо подошел, помог Анзору спуститься на землю. Затем распахнул перед эмиром калитку. Анзор ступил во двор. Взгляд популярного командира, слегка затуманенный усталостью, хронической досадой на что-то и, наверное, болью в колене, был прям, проницателен, тяжел. От этого взгляда не укрылись ни выбитые окна в сакле, ни близнецы с кровоподтеками на личиках, ни кавказский пленник, сидящий в обледенелом дерьме...
      - Бойцы Салман и Магома, - голосом нерешительным и тихим, так не вяжущимся с его репутацией, позвал Анзор.
      - Я! - выпятив грудь, шагнул вперед Салман.
      - Я! - так же выпятив грудь, встал рядом с ним Магома.
      - Почему... - полевой командир прокашлялся. - Почему у вас один автомат на двоих?..
      Он, как бы в задумчивости, потрогал кобуру ППС, висящего на правом бедре.
      - Ай! - крикнул Салман. - Командир, не стреляй! Все скажу!..
      - Командир! - еще громче крикнул Магома. - Я гораздо лучше скажу! Командир!.. Ай!..
      - Почему, - все тем же слабым голосом поинтересовался Анзор, - пленный, которого вышестоящее командование поручило вам охранять, находится на земле посреди двора и вообще имеет вид, будто кто-то об него вытер ноги?.. Салман, Магома, вы хотите сказать, что о пленного, которого командование поручило вам охранять, кто-то мог вытереть ноги?
      Неожиданно Анзор дернул локтем - и ППС, как живой выскользнув из кобуры, прилип к его ладони...
      - Ай! Не у-би-вай...
      - Ай, не надо, Анзор, не надо!!!
      Анзор с размаху всадил пистолет в кобуру и, застегивая ее трясущимися пальцами, добродушно, почти застенчиво заговорил, обращаясь одновременно и ко мне, и к Салману с Магомой, и еще к тем двум-трем десяткам одетых в бушлаты, телогрейки, тулупы вооруженных людей, которые незаметно просочились во двор:
      - Тут, я знаю, прошла информация, что нашего президента убило... Так вот, с этой минуты приказывается считать, что Адама Бугаева не убило, а лишь ранило! Русские просчитались и своей миной прикончили черта лысого, а не нашего президента! Так что сейчас Адам Бугаев находится на излечении в... Португалии, и нет никаких сомнений в том, что португальские доктора в скором времени его поставят на ноги! До той же поры исполнение президентских обязанностей берет на себя начальник штаба нашей армии полковник Аслан Чечен-Оола!
      - Чечен-Оола? - послышались недоумевающие голоса. - Не горец? Он будет наш президент?..
      - Ну, ну, - проворчал Анзор, - поговорите еще... Зато его пуля - горец.
      Пауза.
      - Ай, Анзор, - вдруг, всплеснув руками, воскликнул какой-то морщинистый беззубый старик в черкеске, подпоясанной кинжалом, - хорошо сказал!
      - Черта лысого, говорит, - подхватил другой старик, в бурке, - убили, а не Адама!
      Таким образом, возникшее напряжение было кое-как снято.
      ...Потом мы с Анзором сидели в чреве БТР, освещенном переносной лампочкой. Почву под нами потряхивало, так как в связи с полетом ракеты что-то в высших сферах переменилось, и коноводы в политике, зажавшие в своих тщательно вымытых хозяйственным мылом ручонках довольно засаленные нити, вновь начали дергать за них, да так, что привязанный к ним Ванюшка подпрыгивал и кувыркался, сотрясая землю... Бывший преподаватель истории, заросший бородою до самых глаз, в камуфляже, кепи с обвязанной вокруг тульи зеленою ленточкой с сутрами из Корана, растолковывал мне:
      - Русский, ты и я - мы, думая, что садимся пусть в тряский, неудобный вагон, который не сразу, с остановками, с черепашьей скоростью, но доставит нас куда надо, сели... в железную бочку! Ее спихнули с горы, и вот она несется по склону... Сколько она еще будет так нестись? Куда? Не знает никто... Русский, народ мой неоднороден. Конечно, кто-то спал и видел во сне, что, после того как отделимся от России, все будем ездить на "мерседесах"... А мне, например, все это было не нужно. Мне требовались полка любимых книг, свежий чурек, пиала с крепким чаем да чистая рубаха. Теперь смотри - в жилище пещерного человека вломился кандидат наук, размахивая электрической сковородкой... Спрашивается, что делать пещерному жителю, особенно после того, как его отец, брат, сестра, мать полегли под ударами сковородки?
      Анзор помолчал, думая какую-то невеселую думу. Потом цокнул языком.
      - Йок. Душа не остыла... Буду воевать с русскими, пока не остынет! Скажи, зачем самолетам фронтовой авиации бомбить маленькое глухое село?..
      Анзор умолк. Затем, придвинувшись ближе, проникновенно глядя мне в глаза, зашептал:
      - Русский, я дам тебе хороших парней... Лучших. Не меньше чем со средним образованием! Ты - их научишь стрелять... Хочу, чтоб они очень метко стреляли. Очень!..
      Бешир откинулся к бронированной стенке, прикрыл глаза. Потом сказал бесцветным голосом:
      - Ступай... Позови ко мне Салмана с Магомой.
      ...Салман с Магомой после аудиенции у командира прибежали за мной в саклю и, построив меня, объявили командирскую волю.
      В связи с неожиданным обострением обстановки каждый боец теперь на счету! Покуда мне приказывается взять в руки винтовку и отправляться на фронт. А дальше видно будет...
      Винтовки, которую мне надлежало взять в руки, покуда еще не было. А фронт был. Тут, неподалеку. Все желающие могли уже любоваться им с окраин аула.
      И я потопал на фронт, но не один, а в сопровождении Салмана и Магомы, приданных мне, чтобы я случайно не заблудился.
      В тщательно засаленных джинсах, женской шерстяной кофте с красными маками по желтому полю (выданной взамен танкистской робы, приглянувшейся кое-кому из туземцев), кирзовых сапогах я довольно бодро проковылял, запинаясь о встречающиеся по дороге веточки, камешки, пачки из-под сигарет, первые двести метров.
      Дальше дело пошло хуже. Я начал плутать, терять ориентировку и двигаться зигзагами, как боксер в состоянии "грогги". Наконец я почувствовал, что улетаю в то кружащееся с нарастающей скоростью небо, откуда продолжал сыпаться мокрый снег... и, чтоб спастись, упал на четвереньки, хватаясь руками за землю...
      - Он открыл глаза, - послышался голос Магомы.
      - Да, открыл глаза, - подтвердил голос Салмана.
      Сблизившись головами, они смотрели с заоблачной высоты на меня. Я пошевелился. Ощутил озноб. О, как холодна была земля...
      - Ну, вставай, - сказал голос Магомы.
      - Вставай, - повторил голос Салмана.
      Я привстал с мучительным напряженьем и, упершись головой в небо, кряхтя, кое-как выжал на ногах покрытую блестящей липкой грязью Землю...
      - Ай, молодец! - воскликнул Магома и захохотал.
      - Давай, давай, - громко закричал Салман. - Топай!..
      Но я не мог сделать ни шагу. Ноги, видите ли, не шли.
      Салман зашел сзади и ударил меня прикладом нового, выданного Анзором автомата. Вздрогнув от боли в сломанных ребрах, я просеменил немного вперед...
      Бойло помогло преодолеть мне еще несколько десятков метров. Потом Салман и Магома, утомившись работать прикладами, перестали смеяться и, тяжело отдуваясь, присев на корточки возле меня (вновь прилегшего на ледяные мокрые камни), стали держать совет.
      - Давай застрелим его, - предложил Магома, - а Анзору скажем, что убежал...
      - Э-э, Анзор не поверит. Он видел, как медленно русский шел на фронт...
      - А мы скажем, что он оказался хитрый. Притворялся. А как увидел лес, так оттолкнул нас и, птицей перелетев через овраг, скрылся!
      Пауза.
      - А доллары? - тихо спросил Салман.
      - Что доллары?..
      - Смотри. Если этот "черный берет" немножко отдохнет, может быть, мы и сумеем довести его до фронта...
      - Э-э?
      - Может быть, мы его даже на себе чуть-чуть пронесем...
      - Салман?
      - Смотри. "Черный берет", если выстрелит, убьет одного русского. Выстрелит еще, убьет второго русского. Его так в Москве научили стрелять...
      - О, Москва...
      - Смотри. За одного солдата Анзор платит двести долларов. За одного офицера пятьсот. Мы скажем, что "черный берет" стрелял два раза и убил... офицеров. Анзор платит "черному берету" тысячу долларов. Мы половину забираем себе...
      - Ай, Салман, хорошо придумал! Половину - себе... А я об этом и не подумал! (Короткая пауза.) Слушай, я подумал сейчас: почему половину? Давай будем у него все забирать...
      - Все?
      - Да.
      - Я об этом не подумал.
      - Все ведь лучше, чем половина...
      - А если он пожалуется Анзору?
      - Я об этом не подумал...
      - Вот видишь.
      - Но... он может пожаловаться, если мы и только половину будем у него забирать!
      - Да?
      - Да уж точно, заложит нас, сволочь...
      - Я об этом не подумал.
      - Как же быть, Салман, а? Слушай, думай быстрее... Я уже очень сильно замерз!
      - Придумал...
      - Ай, молодец! Говори быстрей...
      - Я с "черным беретом" договорюсь. Скажу: ты стрелял, убил одного, а я Анзору докладываю, что убил двух офицеров. Деньги - пополам...
      - Ай, здорово! Ай, Салман! Мне бы такое ни за что не придумать...
      - Только...
      - Что?
      - Ты - умер, Магома.
      Пауза.
      - Как... умер? Ты что, шутишь, Салман?.. Ха-ха-ха... На, пощупай меня, я живой!
      Короткая автоматная очередь.
      Приподняв голову, вижу, как Салман обшаривает труп. Встретившись со мной взглядом, заискивающе улыбается, поясняя:
      - Видишь, пока ты тут в отключке валялся, Магому убили. Из лесу кто-то дал очередь из автомата - прямо в него... Ай-я-яй, нам теперь осторожными надо быть! Фронт совсем близко...
      Сунув найденные в карманах убитого несколько зеленых измятых банкнот за пазуху, Салман забрал второй автомат и, закинув его за спину, скомандовал мне:
      - Подъем. Вперед.
      Не только побои и страх придают человеку силы! Холод, дикий холод... Он бодрит вас, минуту назад лежащего в обмороке, и, трясясь и постанывая, вы семените вперед, надеясь движеньем согреться...
      На фронте было так же холодно и сыро, как в тылу. Узкая, извилистая, мелкая канава называлась "окоп". Здесь я заметил несколько людей, похожих на психов. Они вопили, сидя на корточках на дне "окопа" и, время от времени выставляя над бруствером стволы автоматов, расстреливали дальние кусты.
      Мы с Салманом кое-как влезли в канаву.
      - Воюете, земляки?.. - стараясь придать голосу веселость, крикнул Салман и тотчас, как и все остальные, присел на корточки, испуганный громким эхом своего голоса, раскатившимся окрест.
      К нам подполз тонкий лохматый мальчишка не старше шестнадцати лет. Сияя оленьими глазами, он, вытирая нос рукавом кожаной, измазанной глиной куртки, принялся демонстрировать нам свою порядком измочаленную "эсвэдэшку", похваляясь, что убил из нее четырех майоров.
      - Э-э, Усман, - окликнули его из противоположного конца окопа, - вряд ли ты убил и одного майора...
      - А вот и убил! - оборачиваясь к насмешнику, закричал Усман.
      - Уби-и-и!!! - разнеслось вокруг заполошное эхо.
      Протолкавшись сквозь своих подчиненных, к нам подсел начальственного вида человек в черном тулупе.
      - Я - Садо, командир роты, - представился он. - А вы кто такие? По какому делу?
      Салман достал из нагрудного кармана теплой клетчатой рубахи, напяленной поверх камуфляжа, записку Анзора, передал Садо.
      Прочитав послание, командир роты почесал заросший щетиной подбородок и с уважением посмотрел на меня.
      - Ну, здравствуйте, снайпер, кошкольды...
      Я промолчал.
      - Нам давно, давно снайпер нужен, - оживившись пуще прежнего, заговорил Садо. - Видите ли, тут, третьего дня, на нашу позицию то ли сдуру, то ли спьяна, русская кинопередвижка выскочила... Ну, кинопередвижку мы, разумеется, расстреляли из пулеметов, водителя также удалось уничтожить, а вот капитана, что вместе с ним держал путь, ликвидировать не удалось... Третий день он перед нашей позицией ошивается! Днем, знаете ли, прячется по кустам, ночью мы его ракетами освещаем, так что податься ему некуда, однако застрелить мерзавца не можем...
      В это время откуда-то, словно издалека, донесся истошный вопль, и длинная автоматная очередь прошила бруствер окопа, засыпав нас каменным крошевом.
      - Вишь, как серчает, - отряхивая воротник тулупа, проворчал Садо. Третий день человек не пимши, не емши... Не могли бы вы, - почтительно обратился комроты ко мне, - его застрелить?
      - Могли бы, - отвечал вместо меня Салман. - Ты нам только винтовку дай! Снайперская винтовка у тебя бар?..
      - Есть, - обрадовался Садо и, придав лицу грозное выражение, приказал: - Усман, а ну, подай, подай сюда свою винтовку...
      - Еще чего! - был дерзкий ответ. - Эту винтовку я добыл в бою - снял с трупа убитого мною майора...
      - Я говорю: дай, - еще более грозно приказал ему командир роты, - не видишь?.. У человека винтовки нет! Он - снайпер, сделает меткий выстрел, и этот капитан несносный перестанет шарахаться перед нашим окопом и ругаться по-матерному... Или ты, Усман, хочешь, чтоб еще одну ночь бегали тут по кустам и ругались по-матерному?!
      - Ма-а-те-рр-у-у-у! - рявкнуло эхо.
      - Се-ердце матери ва-ашей, - тотчас вслед за этим раскатился над окрестностью вопль, - е-а-ал!!!
      Длинная автоматная очередь впилась в бруствер.
      - Ну вот, - невольно пригибаясь, вздохнул Садо. - Опять... - и, подняв голову, закричал плачущим голосом в небо: - Матерщинник! А еще называется капитан!..
      - А-А-АЕТСЯ!!! - страшно разнеслось по сторонам.
      - БОГАГОСПОДАДУШУМА-А-А-АТЬ!!! - взревела противоположная сторона. И та-та-та... Ти-у...
      Усман, побледнев, дернул щекой и сунул мне в руки побывавшую под копытами лихого коня "эсвэдэшку".
      - Убей, - сказал он прерывающимся голосом, - поскорей...
      С торчащей под мышкой, как гигантский градусник, винтовкой я встал в рост. Всмотрелся в торчащий метрах в двухстах от окопа остов обгоревшего УАЗа. Черный пластилиновый человечек лежал на руле... Наведя СВД на Садо, сидевшего на корточках, я дернул пальцем гашетку.
      Однако я был еще слаб, а ствол винтовки тяжел... В последний момент он перевесил, кивнув вниз, и пуля досталась земле.
      - Ничего, ничего, - засуетился Салман. - "Черный берет" ранен, пока добирались сюда, он немного устал... Погодите, чуток отдохнет, и вот увидите, как ничего не будет стоить ему застрелить из винтовки с оптическим прицелом!
      Я выронил оружие, упал на колени, в таком положении ожидая дальнейшего развития событий. Голова приятно кружилась...
      - Добро пожаловать, - сквозь золотой туман послышался хрустальный голос Садо, - уважаемый "черный берет", в блиндаж...
      Я почувствовал, как меня дружественно подтолкнули, и тронулся с места, и пополз. И был поворот, потом еще один, наконец впереди показалась четырехугольная дыра, бывшая, собственно, входом в то хлипкое, наспех сложенное из тоненьких бревен, что здесь именовалось "блиндаж". Я заполз в дыру, приник к расстеленной на земле бурке, меня не стало...
      - Отрезал! Отрезал! - послышался крик.
      Вздрогнув, я очнулся от сна. Мне казалось, что я только что закрыл глаза, что спал я не более секунды... Землянку наполнял сизый туман от маленького костра, разложенного на полу посередине. Над костром висел закопченный чайник. Три пиалы с чаем стояли на низком столике у горизонтального узенького окна. Я жадно схватил и осушил до дна сначала одну пиалу, затем вторую...
      Снаружи опять долетело:
      - Отрезал!..
      Выбравшись из землянки, я крепко зажмурился. Так ярко сверкало солнце, отражаясь от посеребренных инеем камней.
      - А-а, уважаемый "черный берет", - раздался голос. - Проснулись? Однако, может быть, вы не поверите, но проспали вы - двое суток!
      Я протер глаза. Передо мной, приятно осклабясь, стоял командир роты. Рядом с ним, чуть позади, с руками по локоть в червонной туши, переминался с ноги на ногу Салман. Далее, в окопе, я разглядел склонившихся над чем-то бойцов.
      - А у нас, видите ли, новость, - продолжал оживленно говорить Садо. тот отъявленный матерщинник, которого вы давеча слышали, израсходовав боезапас, попался к нам в руки! Признаться, моим бойцам пришлось попотеть, гоняясь за этим негодяем по кочкам... Оказался резв просто ни на что не похоже!
      Вздох прерывистый послышался рядом.
      Я обернулся. Усман - лохматый мальчишка - стоял передо мной, застенчиво и возбужденно улыбаясь. В одной руке у него был маленький с наполовину сточенным лезвием хлебный ножик, в другой - человеческое ухо.
      - А я, - несколько принужденно усмехнувшись, прокомментировал Садо, - и не стал запрещать! Зачем?.. Бойцы мои не видели еще ни крови, ни трупов... Куда, к аллаху, с такими бойцами в бой? А Салман, - комроты с размаху хлопнул по плечу стоявшего рядом с ним моего конвоира, - штурм Дикополя отражал! Он живо объяснил, что к чему...
      Машинально вытирая руки о штаны, конвоир подарил меня своим заискивающим и ненавидящим взглядом.
      Я сказал (уже пора было хоть что-то сказать):
      - Салман, ты разбиваешь мне сердце...
      Садо, приняв мои слова за шутку, хихикнул. Но конвоир, набычившись, засопел и, улучив момент, горячим шепотком справился у меня:
      - Ты что-то хочешь рассказать Анзору?.. Ты видел?! Скажи, видел или... нет?
      Я молчал, глядя на измятые полевые погоны с четырьмя звездочками... Какой-то шутник привязал их на ниточках к колючей проволоке, кое-как натянутой перед окопом, и вот свежий ветерок с ними играл.
      Перед окопом, с тыльной его стороны, практически бесшумно остановился джип "Мицубиси Паджеро". Серебристый, со сверкающими бамперами, стеклами, фарами, ручками и всем остальным, немножко забрызганный грязью. Из джипа, разминаясь, вылез Ахмет.
      Садо, снизу вверх взирая на него из окопа, медленно поднес руку к виску, промямлив:
      - На вверенном мне участке обороны... без перемен, - и: - Это мы лазутчика поймали...
      Поглядев туда, где между ног толкущихся в узкой яме повстанцев тускло блестело мясо, Ахмет буркнул:
      - Вижу...
      И, вдруг зажмурившись, как от солнца, отвернулся.
      Взгляд его, проницательный и тяжелый, явно позаимствованный у дорогого начальника, остановился на Салмане, тщетно пытавшемся придать себе развязности.
      - Что у тебя за несчастная страсть, Магомедов, - сквозь зубы процедил Ахмет, - резать пленных...
      - Да ведь он кафир!
      - Между прочим, у кафира тоже мама, папа есть.
      - Да?
      - Да.
      Салман потупился.
      - Ну, ладно, садись в джип. Поедем...
      Салман насторожился.
      - Куда?
      - Разве я не сказал? Анзор вызывает в свое распоряжение тебя, Иванова и молодого бойца Усмана. Штаб решение принял о создании на нашей базе школы снайперов и диверсантов... Так что ты и Усман - первые курсанты. Ну, а Иванов теперь ваш начальник!
      Ахмет захохотал.
      Салман, несмело улыбнувшись, тихонько перевел дух и... искоса испытующе посмотрел на меня.
      - Командир, - произнес я, ни к кому в частности не обращаясь.
      Ахмет, уже поставивший ногу на подножку джипа, обернулся. Стало быть, он был здесь командиром.
      - У меня небольшое сообщение...
      Ахмет был удивлен и не скрывал этого.
      - Сообщение? У тебя? Ну, говори.
      Он все еще не снимал ногу с подножки джипа.
      - Ахмет, - послышался знакомый голос, - неужели ты ему веришь?.. Этому русскому?
      - Нет, что ты, Салман, не бойся, я ему не верю! Ну, Иванов...
      - Командир, - заговорил я, чувствуя на затылке любящий взгляд, - когда в сопровождении бойцов, известных мне под именами Салман и Магома, я направлялся на позицию...
      - Так, так, - слегка кивнул головой командир, и мне показалось, что сейчас он уберет ногу с подножки.
      Но он не убрал.
      - ...то стал невольным свидетелем того...
      За спиной у меня над розовыми гладиолусами беззаботно порхали голубые бабочки - я ощущал на шее ледяное дуновение от взмахов их полутораметровых крыл.
      - Говори, не смущайся.
      "Ну, вот сейчас-то ты снимешь ногу с подножки", - подумал я и продолжал:
      - Короче говоря, этот самый Салман, повздорив с Магомой...
      - Якши, бек якши... А по рации он передал нам совсем, совсем иное...
      - Ахмет, Ахмет, - крикнул Садо, - он и нам... он, представь, мне тоже доложил, что Магома - от рук неизвестных из лесу погиб!
      - Нет, - обернувшись к Садо, покачал я головой, - вы оказались введены в заблуждение. Не от рук неизвестных из леса погиб Магома. Куда там... Это Салман, украдкой, расстрелял его из автомата Калашникова...
      Я рухнул ничком. Автоматная очередь, точно такая же, что пришила Магому к здешним древним камням, досталась "Мицубиси Паджеро". Лобовое стекло его разлетелось...
      Ахмет, казалось, бесконечно долго тащил из наплечной кобуры "Токагипт-58" - венгерский вариант ТТ, потом лениво и нехотя выпрямлял в локте руку... Он так и не снял ногу с подножки.
      Некоторое время стояла сплошная пальба.
      Вдруг Салман, словно обжегшись, отпрянул назад. Постоял, слегка вздрагивая, как пламя свечки, и, подвернув ногу, шмякнулся на дно окопа... Таким образом, одним курсантом в моей школе стало меньше.
      Мы сели в джип. Ахмет тронул. Садо некоторое время бежал следом за "Мицубиси Паджеро", в распахнутом черном тулупе, бежал изо всех сил, потом остановился как вкопанный и, вдруг сорвав с головы папаху, бросил ее наземь и начал топтать...
      Рядом со мной, на сиденье, обтянутом велюром-беж, сидел лохматый мальчишка, хранящий тайну хлебного ножика с наполовину сточенным лезвием.
      Мощный поток встречного воздуха врывался в "Мицубиси Паджеро" через отсутствующее лобовое стекло... Всего несколько минут назад это стекло было и надежно охраняло инопланетный уют японского вездеходика. Но теперь его нет, и ледяной сквозняк беспрепятственно течет в салон прямо сквозь ваши глаза...
      Мы приехали. Это был аул, для чего-то прилепившийся к почти отвесному склону столообразной горы, хотя вокруг предостаточно было свободного места. Аул ярко освещало солнце, кое-как просунувшее лучи в прореху косматых черно-сизых туч, неподвижно стоящих над горами.
      Джип, протиснувшись между каменных стен, некоторое время полз по узким, словно игрушечным, улочкам, высоко задрав капот и порыкивая мотором. Наконец стены слегка раздвинулись - мы въехали на крохотную площадь.
      Ахмет, заглушив двигатель, первым вышел из джипа. Мы с Усманом за ним. Было так тихо, что слышалось журчанье фонтана, пульсирующего посреди площади, и воркование сидящих на балкончике минарета голубей.
      Вдруг Екатерина Александровна, кутаясь в свой оренбургский платок, показалась у фонтана... Обведя слегка удивленным взглядом снеговые вершины, грозно засверкавшие на солнце, она продекламировала:
      - ...Жалкий человек.
      Чего он хочет!.. Небо ясно,
      Под небом места много всем,
      Но беспрестанно и напрасно
      Один враждует он - зачем?
      Я невольно оглянулся на своих вооруженных до зубов спутников. Но, похоже, они не видели никакой Екатерины Александровны.
      Когда я еще раз взглянул на фонтан, призрак моей учительницы уже рассеялся, и только в висящем над каменными плитами облачке водяной пыли померещился какой-то бледный силуэт...
      Улица, по которой мы идем, круто поднимается в гору. Путь наш лежит на дальний конец аула, к школе. Наконец вижу ее. Это двухэтажный дом, так же, как все остальные строения вокруг, сложенный из рыжих, грубо обтесанных камней.
      Школа возведена на уступе над сорокаметровым провалом, по дну которого шумит коричневый, покрытый лохмотьями серой пены поток.
      На школьном крылечке без папахи, подставляя лицо нечаянным солнечным лучам, стоит Анзор. Рядом с ним замечаю человека с видеокамерой, узнаю в нем Монгуша. Встретившись со мной взглядом, он усмехается, затем мрачнеет...
      - Командир, - крикнул Ахмет, - привез!
      Усман - с винтовкой на плече, приклад которой достигает его коленей, а ствол чуть не на метр торчит над буйной головой, явно оробев при виде такого большого начальства, замедлил шаг, так что я наконец поравнялся с ним, и вот плечо к плечу мы приближаемся к крылечку.
      - Ну, здравствуйте, кошкольды, - сказал Анзор и вдруг протянул мне руку.
      - Саубул, - ответил я, пожимая его руку.
      - Вот, - показывая на Умарова, заговорил Анзор своим обессиленным голосом, - это Монгуш, знаешь его? Приехал снимать пропагандистский фильм для нашей армии... Он будет снимать у тебя на занятиях. Поздравляю... С этой минуты ты - главный инструктор курсов подготовки снайперов! В месяц будешь получать три тысячи. Долларов. Это - твоя зарплата. Сейчас ступай, переоденься. Ахмет проводит тебя. Потом я представлю тебе курсантов...
      Мы вошли с Ахметом в здание школы, он играл роль проводника. Свернули направо по коридору и, мимо двустворчатых выкрашенных коричневой краской дверей с табличками "УЧИТЕЛЬСКАЯ", "ФИЗИКА", "ХИМИЯ", "МАТЕМАТИКА", направились к дверям в торце коридора, на которых не было таблички, но над ними оказалась прикреплена бумажная широкая лента с надписью алой тушью: "В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕКРАСНО: И ДУША, И МЫСЛИ, И ОДЕЖДА, И ТЕЛО. А.П. ЧЕХОВ".
      За дверью находился спортзал. Небольшой, как все здесь, с капроновыми сетками на окнах, баскетбольными щитами на стенах, брусьями, матами, парой гимнастических скамеек. Все остальное свободное пространство занимали штабеля валенок, кипы солдатских бушлатов, ящики с томатной пастой, сгущенкой, тушенкой, цинки с патронами, пулеметы, автоматы, гранаты, несколько запыленных стиральных машинок "Сибирь-3", одна газонокосилка, двигатель автомобиля ЗИЛ-131 в заводской упаковке, кучами сваленные шапки-ушанки из серой цигейки и меховые рукавицы.
      На матах, подложив под голову пару валенок, лежал "чебурашка" в новеньком солдатском обмундировании. Обняв АК-74, он курил. Рядом, на ящике с консервами, стоял портативный магнитофон, из которого доносились дребезжание струн, страстные подвывания страдающего хроническим насморком кастрата. На полудетском личике "чебурашки" читалось блаженство...
      - Часовой, - окликнул его Ахмет.
      "Чебурашка" вскочил, сразу став пришибленно-виноватым, как все рядовые в мире перед лицом вышестоящего командования.
      - Э-э, - скривился, как от зубной боли, Ахмет, - посмотри на себя... Почему ремень на яйцах висит? Почему штык-нож к автомату не примкнут? Почему ты на посту куришь "план"? Ты часовой или кайфарик?!
      Глазами, опушенными длиннющими ресницами, удивленно, как показалось мне, взглянув на начальника, "чебурашка" тихо и печально произнес:
      - Часовой...
      - Объявляю тебе трое суток ареста. Повтори!
      - Трое суток.
      - Чего?
      Вздох.
      - Ареста...
      - Сменишься, иди к коменданту, он тебя посадит! Скажешь, я приказал. Понял?..
      - Понял.
      - Надо говорить: "Так точно!".
      - А?..
      - "Так точно!" - вот как надо говорить.
      "Чебурашка" опустил голову. Подумал и, вытащив из ножен на поясе штык-нож, неумело принялся присоединять его к автомату.
      Ахмет повел меня в дальний угол. Там, упакованные в целлофан, лежали кипы камуфляжа натовского образца. Повертев в руках несколько пакетов, Ахмет выбрал один, протянул его мне со словами:
      - Примерь-ка вот это...
      Раздевшись, я принялся напяливать на свое обмотанное заскорузлыми бинтами тело натовские теплые исподники, фуфайку, свитер с кожаными наплечниками, толстые носки, шаровары и куртку. Все было более-менее мне впору.
      - Обувь какого размера носишь?
      - Сорок три.
      Ахмет подал мне пару "тропических" ботинок из камуфлированного брезента на толстой рифленой подошве. Я натянул ботинки, зашнуровал их, поморщившись от боли в спине, выпрямился. Надел на голову кепи с длинным козырьком.
      Ахмет цокнул языком.
      - Сразу видать кадрового! Ну, пошли, инструктор, смотреть учеников...
      "Чебурашка" с автоматом на плече, украшенным штык-ножом, пятки вместе, носки врозь, потупясь стоял на выходе из спортзала.
      Двигая ногами, словно чужими, все-таки я был еще очень слаб, я пронес свою изломанность мимо него, как рассеянный профессор, отправляющийся на долгую неторопливую прогулку, проходит мимо хрустальной туфельки, для чего-то поставленной на трамвайный рельс...
      В школе была тишина, словно в классах - занятия, и седовласые учительницы в синих сарафанах и белых кофточках, украшенных брошами, расхаживая между парт, негромкими усыпляющими голосами объясняли поскрипывающим перьями ученикам очередной урок.
      Внезапно дверь одного из классов распахнулась настежь, и в коридор, по которому мы с Ахметом шагали, сквозняком вынесло ворох шелестящих тетрадок, страницы учебников, обрывки чертежных листов...
      По деревянной скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж, свернули направо, прошли коротким, абсолютно темным коридором, свернули направо еще раз и оказались в другом коридоре, в конце которого светилось оконце. Ахмет остановился, шаря в полумраке рукой... Вдруг дверь открылась, яркий солнечный свет резанул меня по глазам, шум потока сделался слышен, и голос Анзора весело объявил:
      - Ваш, парни, инструктор!
      Я очутился, судя по всему, в кабинете зоологии. На стеллажах вдоль стены выстроились стеклянные банки с заспиртованными глистами, зародышами, лежали черепа лошадей, коров и прочее. На доске, покосившись, висел картонный плакат с изображением препарированного кролика...
      - Здравствуйте, кошкольды, - услышал я, как бы со стороны, свой голос.
      - Шамиль, - встав из-за парты, назвался рыжеволосый конопатый курсант в застегнутом на все пуговицы солдатском бушлате.
      - Арслан, - последовав его примеру, произнес юноша с анемичным лицом, вызывающе глядя мне в глаза и надменно, как казалось ему, улыбаясь.
      - Иса, - сказал, приподнявшись со скамьи, парень в летной распахнутой куртке.
      - Муса, - представился, неторопливо встав и выпрямившись во весь свой почти двухметровый рост, мужчина лет тридцати пяти, в милицейских галифе и хромовых сапогах, выглядывающих из-за опоясанного портупеей черного кожаного пальто.
      - Осман, - выйдя из-за парты, буркнул крепыш со сросшимися над переносицей бровями, в алой черкеске, натянутой на толстый, ручной вязки белый свитер, с кинжалом на поясе.
      - Усман...
      Анзор, кивнув мне, вышел. Ахмет за ним.
      Пауза. Шум потока. Поскрипыванье парт.
      Я заметил лежащие на учительском столе винтовки и, с чувством приезжего, нечаянно узревшего в чужом городе родные лица, шагнул к ним. Их было шесть: СВД, "Моссберг", "Беретта", "Винчестер", СКС и "Маркони".
      - Эй, инструктор, - тотчас послышались голоса, - а какая лучше?.. Скажи!
      Я поднял голову. Курсанты, вскочив из-за парт, смотрели на винтовки масляными глазами...
      - Смотря для чего, - повторяя раз навсегда усвоенное, произнес я. Данная штурмовая винтовка, - поднял я и продемонстрировал аудитории "Беретту", - удобней для ближнего боя. Из этой хлопушки, - показал я "Моссберг", - можно разнести стену. А из "Маркони", итальянской винтовки армейского образца, застрелили президента Соединенных Штатов Кеннеди...
      Глядя на меня хитрющими глазами, Усман, раздвинув борта куртки, украдкой показал мне то, что висело у него на груди на ботиночном шнурке...
      Двухметровый Муса, ни с того, ни с сего, громко отрекомендовался:
      - Я один из лучших милиционеров, которых когда-либо выгоняли из органов!
      Рыжий Шамиль, глядя на меня строго, произнес:
      - Золотой медалист после окончания школы! Окончил также курсы трактористов в нашем ауле. Вождение, теория, матчасть - на "отлично"! Надеюсь, уважаемый инструктор, искусство снайперской стрельбы, которое вы нам намерены преподать, не окажется сложнее устройства двигателей тракторов ЧТЗ, МТЗ и К-700?
      Арслан, побледнев еще больше, хотя дальше, казалось, некуда, вскочил с места, крича:
      - Научи!.. Научи меня так, чтоб из снайперской я воробья на лету бил!
      - Из снайперской на лету не получится, - возразил ему Иса. - Из дробовика надо...
      - Хорошая у тебя куртка, - прищурившись на него, сказал Муса.
      - Куртка? Ах, да... Эту куртку прислал мне в подарок дядя, работающий диспетчером на аэродроме в Игарке.
      Крепыш с кинжалом поднялся с места и, насупившись, буркнул, ни на кого не глядя:
      - Мы, в горах, так делаем. Вставляем вкладыш в ствол ружья двенадцатого калибра, во вкладыш вставляем патрон калибра 7,62. Архар стоит на скале в двухстах метрах. Стреляю, архар падает. Кто скажет, что Осман не стрелок?..
      - У меня отец и мать, - заговорил Арслан, - отец и... Дорога, по которой они ехали, простреливаемой оказалась. Матери пуля попала в щеку, отцу - в бровь... Говорят, это работал снайпер. Инструктор, научи, я буду лучше Османа, я буду их уничтожать... В щеку и в бровь! В щеку и...
      Послышался стук в дверь.
      - Войдите, - крикнул я, ощущая тупое желанье схватить - да хотя бы "Моссберг", она неказиста на вид, но гораздо тяжелее и прочнее многих, магазин ее, конечно, пуст, как, впрочем, и у всех остальных лежащих на столе винтовок, однако в качестве дубины она бы сгодилась вполне...
      Дверь отворилась, вошел давешний часовой.
      - Я - Бувайсаров, - печально доложил он. - Меня Анзор прислал учиться на снайпера...
      И... пошел, занял место на рельсе, по которому вот-вот должен был промчаться безумный трамвай.
      Я был строг и дотошен.
      - Снайпер обязан уметь с завязанными глазами различать марку и калибр оружия. Шамиль, вот вам тряпка, завяжите глаза. Какую винтовку я вам сейчас дал?
      Рыжий Шамиль осторожно, словно боясь порезаться, исследует веснушчатыми щупальцами приклад, затвор, пытается просунуть в ствол мизинец и, прерывисто вздохнув, почти шепчет:
      - Скорострельный карабин Симонова... Калибр семь шестьдесят два...
      И все они - малокровный Арслан, Иса в летчицкой куртке (аккуратно застиранной и заштопанной там, где две пули пробили ее с левой стороны, на расстоянии около десяти миллиметров друг от друга), Муса - опальный милиционер, Осман - твердый крепыш, реликтовый горец, и Усман-резатель, и чем-то опечаленный на всю жизнь ребенок Бувайсаров, играя в жмурки, ощупывали ложбинки, выпуклости, зазубрины тьмы, называя ее по имени:
      - "Маркони"! "Маркони"!..
      - Эс-ве-де!
      - "Бер-ретта"!
      - Ай, это, кажется, "Винчестер"... Угадал?
      - Откройте свои блокноты, - говорил наставник. - Запишите: снайперская винтовка Драгунова является лучшей снайперской винтовкой в мире. Ее тактико-технические данные в два-три раза превышают показатели аналогичных винтовок зарубежных систем. Пуля, выпущенная из СВД, пробивает бронежилет любого класса, а также корпус БТР, БМП...
      Когда курсанты научились ловить в оптическом прицеле "луну", а также делать поправки на солнце, угол прицеливания, ветер, мы отправились - тут, недалеко, за аул, в балочку, лупить по мишеням.
      У нас была одна СВД на всех - та самая, что принадлежала Усману. Я присобачил к ней выданный Ахметом - начальником курсов - новехонький цейсовский прицел, и дело пошло...
      Для начала требовалось выяснить так называемые особенности оружия. Оказалось, винтовка обладает левой нижней стрельбой.
      Ахмет выдавал каждому из курсантов по пять патронов. Двухметровый Муса, вероятно, как самый старший и почтенный по возрасту, ему в том помогал.
      Я скромно стоял в стороне, всем видом выражая полнейшее равнодушие к раздаче патронов.
      Наконец патроны были розданы. Курсанты по очереди подходили к лежащей на мешке с песком СВД, по команде заряжали ее, изготавливались к стрельбе "из положения лежа" и по команде открывали огонь.
      Командовал я. Ахмет вместе со мной ходил к мишеням считать пробоины, отмечал их мелком, а Муса вел счет стреляным гильзам.
      Последним выполнял упражнение Усман. Этот негодный мальчишка, спуская курок, закрывал глаза, и после каждого выстрела его разворачивало на земле на сорок пять градусов...
      Ахмет и Муса о чем-то заспорили, показывая в сторону гор. В этот момент стреляная гильза встала поперек затвора - так называемая труба...
      Словно деревянная кукла переставляя ноги, я приблизился к растерявшемуся Усману (опытный, собаку съевший инструктор), нагнулся, скользящим движением ладони вышиб заклинившую оружие гильзу и, что было, конечно, излишним, передернул затвор.
      Усман, тщательно прицелившись, нажал на гашетку. Негодника вновь развернуло на сорок пять градусов. Морщась от боли в плече, курсант принял первоначальное положение и - произвел еще один выстрел.
      - Курсант Дадашев стрельбу закончил, - доложил он.
      - Встать! - скомандовал, приближаясь к нам, Ахмет. - К мишени!..
      - ...Ну, как, - обращаясь к Мусе, занятому подсчетом стреляных гильз, поинтересовался начальник курсов, - все сходится?
      - Так точно, - отрапортовал тот, - все просто сходится один к одному! Разве я впервые на стрельбах, Ахмет? Да я столько раз был на стрельбах, производя выстрелы из пистолета Макарова... Все сходится - пальчики оближешь!
      Кажется, он действительно был одним из лучших, которых выгоняли из органов.
      - Ай, молодец, Муса, - сказал Ахмет и обернулся ко мне. - Ну, инструктор, хорошо поработал. Честно скажу: не ожидал. Все парни, за исключением Усмана, отстрелялись на "хорошо". А Шамиль, вот паршивец, дал же Аллах человеку талант, сорок восемь очков выбил, сразу видать, что золотой медалист!
      Выбивший сорок восемь очков стоял неподалеку и загадочно улыбался. Осман вперевалку подошел к нему.
      - Скажи, - послышался его голос, - что в тебе есть, чего во мне нет? Почему у меня только тридцать девять, а у тебя - сорок восемь очков!
      Сорвав с пояса кинжал, он протянул его Шамилю.
      - Твой. Дарю от чистого сердца!
      Шамиль принял кинжал, вынул его из ножен, любуясь лезвием. Курсанты обступили его.
      Бывший милиционер, хорошо улыбаясь, пересыпал гильзы из одной горсти в другую. Проскальзывая между его пальцев, гильзы мелодично звенели...
      Усевшись на мешке с песком, Ахмет что-то писал на листе бумаги, положив его на офицерскую сумку.
      Нагнувшись, я быстро сгреб с земли у своих ног...
      - Инструктор... Эй!
      Я медленно обернулся.
      Ахмет протягивал мне шариковую ручку:
      - На, распишись...
      Приняв самописку левой рукой, я кое-как поставил закорючку под подписью начальника курсов на составленном им документе.
      - Что у тебя в правой руке? Покажи...
      Я медленно разжимаю кулак. Песок, мелкие камешки посыпались между пальцев...
      "Все пропало", - подумал не я, а тот ребенок, что продолжает жить в каждом из нас.
      - Курсанты, - громко скомандовал Ахмет, - строиться!
      Я перевел взгляд на свою покрытую белым пыльным налетом ладонь... Пусто.
      Всю обратную дорогу, ступая на правую ногу, я испытывал какой-то дискомфорт. Пришли в аул, я попросился у своего начальника в туалет.
      - Иди! Усман и Арслан проводят...
      Закрыв за собой дверь дощатого нужника, стоявшего во дворе школы, я принялся расшнуровывать ботинок...
      В щель между дверных досок были видны мои провожатые. Усман, распахнув куртку, показывал Арслану то, что у него на груди висело. Лицо Арслана выражало волнение, глаза блестели.
      - Здорово, - послышался его голос. - Я тоже буду так отрезать от каждого убитого мною русского. У меня целое ожерелье будет... Вот как! Ай, хорошо придумал, правда, Усман?
      Тот с горделивым достоинством вынул из кармана знакомый мне хлебный нож.
      - Смотри сюда... Этим отрезал.
      - Сам?..
      - Зачем спрашиваешь? Конечно!
      Сблизившись голова к голове, приятели принялись рассматривать ножик.
      ...В кабинете зоологии меня ожидал сюрприз.
      - Я - Мустафа, - представился мне малый в черном джинсовом костюме, атласной шапочке с золотой кистью, - меня Умаров прислал... Я режиссер! Вернее, оператор... Монгуш сказал: "Сними об этих снайперах фильм!"
      В руках у малого была новенькая видеокамера "Панасоник". Лицо выражало энтузиазм.
      Я не люблю энтузиастов. И никогда не любил.
      Курсанты расселись за партами (по одному курсанту за каждой партой, в затылок друг другу). Посланец Монгуша занял позицию за партой перед моим столом.
      - Ай, - воскликнул он, - какой фильм сниму! Все будут смотреть и говорить: "Мустафа учебный фильм о снайперах снял..." В Канн поеду!
      Все рассмеялись.
      Под прицелом видеокамеры я быстро разобрал СВД. При этом, как-то так получилось, деталей у меня оказалось больше, чем обычно бывает при неполной разборке винтовки Драгунова...
      Я поднял голову. С улыбками блаженных курсанты следили за мной. Я задержал взгляд на Шамиле. Улыбаясь, как все, он смотрел на стол, где в массе металлических вороненых предметов оранжево и остро посверкивало. В глазах прирожденного отличника постепенно проявлялась тревога. Все еще улыбаясь, он начал хмуриться, взгляд его блуждал по столу...
      Под прицелом видеокамеры, шести пар глаз я собрал СВД, вставил патрон в магазин и присоединил последний к винтовке.
      Вдруг побледнев, золотой медалист приоткрыл рот, будто собравшись крикнуть.
      Я передернул затвор...
      - Контрольный спуск, - голосом захолустного конферансье объявил Мустафа и добавил: - Уважаемые телезрители!
      Все, кроме Шамиля и меня, рассмеялись...
      Снайперская винтовка Драгунова - чрезвычайно сильное оружие. Разогнавшись по стволу, приставленному к объективу видеокамеры, пуля отколола от противоположной стены изрядный кусок.
      От отдачи приклада в бедро делаю шаг назад. Все-таки я еще слаб... Натыкаюсь спиной на окно.
      Трупы убитых одним выстрелом семи человек небрежно развалились за партами.
      В коридоре - нарастающий топот ног, голоса...
      Оконная рама хрустит.
      Дверь распахивается, с пистолетом в руке вбегает Ахмет...
      Инерция продолжает работать против меня. Изгибаюсь, как кошка, обеими руками вцепляюсь в рамный переплет. Но он расползается под пальцами, словно гнилая материя, с хрустом вырывается из петель, и вместе с ним я лечу с сорокаметровой высоты...
      Удар о воду. В нокдауне погружаюсь в толщу коричневой, абсолютно непрозрачной сдавливающей массы. Иду ко дну. Вдруг все тело пронзает холод... и, очнувшись от шока, я начинаю лихорадочно работать руками, ногами, инстинктивно карабкаясь вверх.
      Выскакиваю, как поплавок, над поверхностью бурного несущего меня потока. Отвесные скалы со всех сторон. Меня колотит об них и относит...
      Изловчившись, отталкиваю от себя сгрудившиеся на середине реки валуны. В отместку один из них бьет тупым каменным коленом в мой затылок и, раскинув руки, я плыву, подпрыгивая на волнах, абсолютно безмятежный, спокойный...
      Рев потока усиливается, слышно, как гремят камни на перекате. Ноги нащупывают дно, пытаюсь встать, встаю, борясь с теченьем, делаю шаг, еще полшага к близкому берегу, хватаюсь за свисающую над водой безлистную ветку... но волна, как играющий леопард, прыгнув сбоку, валит меня... Падаю, стремительно несусь дальше. Коряга выскакивает из-под воды, целясь растопыренной пятерней сучьев в лицо... Ребром ладони успеваю обрубить один сук. Кое-как уворачиваюсь от второго. Третий с мясом отрывает нагрудный карман от моей куртки...
      Что там за тонкая черточка? Подвесной мост. Что за темные фигурки на нем?.. Волны, перескакивая друг через друга, волокут меня вперед. Вскоре я уже могу различить свесившихся через поручни моста человечков... О, как заботливо они глядят в воду! Не мелькнет ли внизу, в шоколадных струях, одинокий пловец... В руках людей замечаю пулеметы и автоматы. Расстояние между нами сокращается неуклонно!
      Выпученный глаз, оскаленные зубы мелькают передо мной... Взбрыкивает на волне копыто... С разгона врезаюсь в лошадиный, прибитый к подножию скалы труп, погружаюсь в него с головой. Чувство защищенности овладевает мною...
      На раздутых кишках, под прикрытием падали, вплываю под сень моста. Маленькое личико начальника снайперских курсов взирает на меня с высоты... Но река наддает газу - мост, столпившиеся на нем фигурки сосредоточенно разглядывающих воду людей уносятся прочь!
      ...Не знаю, сколько времени я провел в отключке... Когда прихожу в себя, мой лихой конь уже пристал к пологому берегу, да, выполз на него добродушно осклабленной мордой. Выбираюсь кое-как из гноища, бреду по мелководью, не чувствуя рук, ног.
      Вот и берег - песчаная отмель, усеянная плавником. Здесь ничуть не теплее, чем в воде.
      Хочу и... не могу заставить себя двигаться. Где-то звонят колокола... Судорожно зевая, прислушиваюсь. В сон клонит неодолимо. Ложусь, подтягиваю колени к груди, закрываю глаза...
      Шорох в прибрежных кустах. Шаги по песку. Все ближе ко мне, ближе... Кто это? Зверь? Человек? Нет сил открыть веки.
      Я спал. Мне снились абсолютно невинные люди. Белый кролик с черными исподами лап. Малая саперная лопатка...