Пролог

Эти люди внешне не отличаются от других, потому что все отличия скрыты глубоко внутри, а если и проявляют себя, То совсем незаметно: они иначе осматриваются по сторонам; они знают, где находятся болевые и смертоносные точки человека; они не просто глазеют на системы банковской сигнализации, а в надежде обнаружить их слабые места; они знают, куда именно надо закладывать бомбу под днище автомобиля; они осведомлены об уязвимых местах самолетов… Это преступники. Они маскируются и пытаются затеряться среди других людей, они подделывают документы, заметают следы и прячутся, но их потаенные знания проявляют себя в чертах внешности, манерах, поведении, лексиконе и десятках других специфических привычек.

Есть другие люди, которые умеют различать эту специфику, знают их повадки и хитрости, их связи и места, где они прячутся. Они умеют вычислять преступников, находить их норы, выманивать и захватывать, как захватывают самых ядовитых змей и самых опасных зверей. Это копы, ажаны, полицейские, короче – менты.

Криминальная жизнь любого общества состоит из противостояния преступников и тех, кто на них охотится. В благополучном государстве это противостояние занимает крайне незначительный сегмент и не касается обычных граждан. В коррумпированных странах криминал пропитывает все поры общества и является одной из важнейших составляющих жизни. Да и сами граждане не столь четко разделяются на законопослушных и правонарушителей: очень часто вполне приличный по формальным признакам член общества имеет криминальную червоточину, затрагивающую его существо наполовину, на четверть или совсем-совсем немножко, настолько немножко, что вроде как и не считается… Но даже чуть тронутое коричневой прелью яблоко считается гнилым и подлежит выбраковке.

Глава 1

Менты и бандиты

«Лотте»-отель считается самым крутым в Москве. Последние годы это звание держал «Ритц–Карлтон», выстроенный на месте знаменитого некогда «Интуриста» на Тверской – просторный холл, толстые колонны из черного, в белых прожилках, мрамора с тяжелой золотой отделкой, помпезные черно-золотые люстры и прочие атрибуты богатства и процветания… Но мода не терпит стагнации, и когда на Новинском бульваре поднялись новые корпуса, начиненные не хуже, а может, и лучше, чем «Ритц» – и мраморные колонны, и мозаичные полы, и восьмиметровая, на несколько этажей, хрустальная люстра, и компетентный персонал, вымуштрованный на корейский манер спрашивать мнение гостя по любому поводу, включая вопрос – понравилась ли ему выставленная в номере вода, по цене коньяка в обычном арбатском гастрономе, – то общественное мнение решило, что «Лотте», безусловно, вышел на первое место.

В некоторых СМИ «Лотте»-отель позиционировали даже как «семизвездный», подобно дубайскому «Бурдж аль Араб», название которого наши соотечественники, регулярно там проживающие, запомнить и выговорить никак не могут, ибо деньги в этом сложном интеллектуальном процессе, увы, не помощники, а потому называют просто и без затей: «Парус» – тем более, что «Арабская башня» по форме действительно напоминает надутый попутным ветром носовой кливер фантастически огромной и столь же неправдоподобно успешной шхуны. Но и «Бурдж аль Араб», и «Атлантис» на Пальмовом острове, и подражающий роскошью дворцу эмира «Эмирейт пэлас» в Абу Даби, как бы они себя ни позиционировали и как бы их ни пиарили, оставались пятизвездными, поскольку это высшая оценка официальной классификации и все перечисленные отели занимают в ней высший сегмент. И «Лотте», конечно же, был пятизвездным, но со знаком «плюс» или модной в последнее время добавкой «премиум».

На девятом этаже ресторан высокой кухни «Изыск», где правит бал шеф-повар Гарнье, естественно – француз, обладатель трех мишленовских звезд и знаменитого «бретонского» носа кренделем. Общественное мнение считает, что это лучший французский ресторан в Москве. Что только здесь подают настоящий буйабес, каре ягненка, цыпленка «мон-моранси», фонбрюн, рататуй и прочие трюфели. Говорят, Гарнье – гений и колдун, последний из друидов. Ходят слухи, что только через голубя по-парижски, фаршированного фуагра и трюфелями им собственноручно, можно постичь загадочную галльскую душу…

Однако ни голубь, ни тем более галльская душа не интересовали шестерых мужчин, обосновавшихся сейчас в уютном кабинете на десять персон, у широкого окна, под которым далеко внизу катился сплошной многорядный автомобильный поток.

На столе – покрытая инеем бутылка в виде бивня: модная водка «Мамонт», и тарелки с изысканно выложенными легкими закусками. Зато лица – тяжелые, как ожившие булыжники, традиционные «портреты» обитателей криминальных московских окраин. Но сейчас они взяты в совершенно иное обрамление. Золоченые рамы этих портретов не снились былым королям Марьиной Рощи, герцогам Сходни или баронам Новогиреево. Тысячедолларовые костюмы, шелковые рубашки, золотые цепи в палец толщиной, на краю стола небрежно валяется брелок Porscheс одноименным автомобильным ключом и пейджером сигнализации.

Только один из посетителей одет предельно свойски, по-домашнему: в черный спортивный костюм «Фред Перри» и пляжные сланцы на босу ногу. Это – Толик Буржуй, хозяин центра столицы и прилегающих территорий. Недавно он купил самолет и теперь всячески подчеркивает свою простоту и отсутствие понтов. Он мог куда угодно прийти хоть в семейных трусах, ему все равно предложили бы лучшее место. На французскую кухню он плевал и ни буйабеса в ней не понимает, а из мишленовских «примочек» знает только шипованную резину, но этих знаний ему вполне хватает для хорошей жизни. А идея провести «стрелку» именно здесь пришла ему по одной-единственной, действительно простой причине: просто он живет неподалеку.

– Чё случилось, Буржуй? Чё за терка? – поинтересовался Сан Саныч, самый старший в компании – грузный, седой, с обвисшими щеками. Погоняло у него было Фома Московский. Он «держал» Чертаново и южные новостройки, причем несмотря на свои пятьдесят восемь силу не потерял и авторитет сохранил.

– Юбилей сегодня, праздновать будем, – усмехнулся Буржуй. У него большое овальное лицо и круглые розовые щеки. Когда-то такими на политических рисовали капиталистов в цилиндре и с сигарой. Может, и погоняло оттуда, из давних газет. А может, и нет.

В углу, под потолком, закреплена на кронштейне телевизионная камера местной службы безопасности, но она никого не волнует: здесь собрались не мелкие бакланы, не какая-то шелупень, которая от ментов прячется по занюханным притонам. Времена изменились – Буржуй и его компания нынче в уважухе, с большими начальниками дружбу водят и бабло делят, с артистами на короткой ноге, бандитами их никто не называет – только авторитетными бизнесменами, элитой общества. От этой «элиты» менты сами шарахаются. За редкими, правда, исключениями…

– Какой еще юбилей? Ты же декабрьский…

– Забыли, кореша…

Буржуй поднял рюмку на уровень расплющенного носа. Без улыбки лицо его напоминало передний торец несущегося на всех парах локомотива. Да и с улыбкой тоже.

– Память короткая. Указ тринадцать-шестнадцать забыли, по которому РУБОПы расформировали. А ведь жить нам го-о-ораздо легче стало! Вот за это и пьем.

Еще одна, установленная в карнизе шторки, миниатюрная камера фиксирует скупые и уверенные движения, ленивую речь. Неизвестно, кто эту камеру установил, неизвестно, кому понадобилось подслушивать и подсматривать за Буржуем и компанией. Но, видимо, этот неизвестный обладает немалой властью и возможностями: камера установлена профессионально, со стороны она кажется шляпкой винта, а ее стеклянный глаз не дает бликов. Такие «игрушки» не продаются на Мытищинском рынке и в магазинах сети «Спай»…

Все выпили, Саныч – последним.

– Да-а… «Шаболовские»[1] лютовали, хуже некуда! – задумчиво сказал он. – Помню, Банщика в 97-м на «Баррикадной» мордой в асфальт положили… Самого Банщика, да-а! Разделали, как борова на мясокомбинате, – и по этапу… Отморозки конченые!

Присутствующие закивали головами: что правда, то правда. Банщик считался когда-то одним из авторитетнейших московских «законников», а случай на «Баррикадной», положивший конец его воровскому счастью, стал событием эпическим, вроде всемирного потопа или Второй мировой войны.

– Он так больше и не поднялся с той поры, – заметил Снегирь, удельный князь Химкинский, большой любитель золотых цепей и прочей эффектной «рыжухи».

– Не поднялся, – подтвердил Саныч. – И не только он…

– РУБОП был хуже всех ментов, прокуроров и «конторских» вместе взятых! – зло процедил Пластилин, король Измайлово и Новогиреево. Когда-то он окончил цирковое училище, а погоняло свое словил за гибкость тела и подвижную мимику лица. Славился он тем, что умел снимать наручники, не расстегивая, даже если руки сковывали за спиной.

– Сколько они нам крови попортили, сколько ливера отбили! А скольких ребят постреляли или на всю жизнь законопатили! Спасибо, что разогнали этих беспредельщиков…

– Спасибо, – согласился Буржуй, почесывая мощную шею. – Никто не верил, что указ тринадцать-шестнадцать продавят, а его продавили. Бабла и времени ушло немало, это верно. Но бабло правит миром, и мы это понимаем. А на Шаболовке не понимали. Поэтому они в жопе, а мы – в ресторане.

Сотрапезники сдержанно рассмеялись. Они еще не знали, зачем Буржуй созвал их сюда, но явно не для того, чтобы выпить-закусить и зубы поскалить. Всем присутствующим было известно, что у Буржуя есть связи на самом верху, все помнили, что он загодя был в курсе о расформировании РУБОПов… Кстати, по этому поводу была устроена грандиозная пьянка в СК «Олимпийский» с девочками и шампанским, три ночи гудели, Шмайсер тогда свою новую «ауди» расхерачил по пьяни. И вот сейчас Буржуй снова заговорил про РУБОП – к чему бы это? Или есть новости с того берега?

– О, вспомнил! А у меня анекдот в тему! – встрял быстрый и скорострельный Шмайсер, лидер «очаковских». Он выглядел старше своих сорока двух, лицо будто покрыто сходящим загаром, глаза желтые: он маялся печенью, и каждый год ездил лечиться в Германию.

– Старый, еще тех времен – про рубоповца Козлова!

У Шмайсера всегда есть анекдот в тему, в этом его фишка. И в этом беда окружающих.

– Это где три брата-узбека? – поморщился Пластилин. Он был худой и очень гибкий: сковать руки за спиной – пролезет над наручниками, и вот они уже впереди, если в зубах кусок проволоки, то через минуту вообще освободится.

– Не-е!

– Про Иуду, что ли?

– Да не! Про Козлова, про рубоповца, говорю же!

– Это где он медведя поймал. Слышали, отсохни! – махнул рукой бритый наголо Переводчик – граф Строгинский и Тушинский.

– Сам отсохни! – набычился Шмайсер. – Ты слышал – другие, может, не слышали!

У него была еще одна слабость – дорогие спортивные машины, это он сегодня прибыл на «порше». Водитель из него был такой же, как и рассказчик анекдотов, поэтому машины он гробил с завидной регулярностью.

– Я тоже слышал. И все слышали. И ша на этом, – подвел черту Буржуй. С ним Шмайсер спорить не смел.

– Я вас по другой теме собрал…

Все притихли, подобрались. Скрытая камера бесстрастно фиксирует, как ходят желваки под кожей Переводчика, как блестят желтые глаза Шмайсера. И как тяжело, как угрюмо смотрит на них обоих Буржуй – он не любил пустых споров.

– Тиходонскую «мясню» помните?

– Еще бы!

Сотрапезники нервно зашевелились.

– Это мусорские прокладки. «Белая стрела», или как она у них называется… Всех серьезных воров зараз положили…

– А если за нас возьмутся? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Шмайсер. – Вдруг сюда зайдут с автоматами и тра-та-та-та…

Он изобразил стрельбу от живота веером и, не выдержав, расхохотался.

Шутка не понравилась.

– Тьфу-тьфу! – Фома Московский перекрестился. По моде новейшего времени все они стали глубоко верующими. – Не накликай беду!

– Чего смешного?! – поддержал Фому Буржуй. – Если зайдут, тебя тоже живым не оставят! Будешь мертвяком зубы скалить!

– Харэ, харэ, я пошутил, – пошел на попятный Шмайсер, и разговор вернулся в прежнее русло.

– Не о том речь, кто да как их положил, – повысил голос Буржуй. – Тут нам другое интересно…

Услышав про интерес, все замерли и насторожились.

– У меня недавно кореш один гостил из Тиходонска, Антон. Слыхали?

Трое из шести кивнули.

– Так вот, там у них безвластие. Смотрящим поставили Босого. Кто его знает?

– Ну, есть такой, – сказал Сан Саныч. – Старая гвардия. Откинулся недавно.

– Еще кто? – Буржуй оглядел остальных. Все молчали. Больше никто Босого не знал.

– Вот то-то, – удовлетворенно кивнул Буржуй. – Поэтому порядка там нет, каждый делает, что хочет, территорий не признают, гавкают друг на друга, грабят у своих. Такая, братва, у них на сегодня обстановка…

Буржуй собственноручно разлил водку по рюмкам.

– Тиходонск – богатый купеческий город, там всегда цеховики, деловики водились, всегда бабло делали. А сейчас там полный разброд. Каких-нибудь семеро химкинских гопников всех там к ногтю приберут и даже не вспотеют. Понимаете, к чему я?

– Химкинские нигде не потеют! – гордо заметил маленький, юркий Снегирь, который до сих пор сидел молча.

– Ты чего, Тиходонск под себя взять предлагаешь? – догадался Саныч, как самый поживший.

– В цвет, – благосклонно кивнул Буржуй. – Поставим туда своих, будем бабло качать. Я пробил цену вопроса. Там «Сельмаш», там ликеро-водка, донской табак, подшипники-х…ипники, вертолеты и хрен знает что еще. Не говоря уже о наркоте, оружии и прочем кавказском транзите. Миллионы долларов, только наклониться и поднять. Что скажете?

За столом воцарилось молчание. Беззвучно работала скрытая камера, накапливая гигабайты информации. Пластилин озабоченно перекривив физиономию так, что нос оказался слева, а рот справа, рассматривал невидимое пятно на своей рубашке, Шмайсер теребил в руках брелок от «порше», Переводчик с хмурым видом жевал карпаччо, Снегирь обменялся с Санычем многозначительными взглядами и уткнулся в окно.

– А кто наклоняться-то будет? – спросил, наконец, Шмайсер. Остальные тоже заинтересованно обратили мрачные взгляды к Буржую. Дело ясное: погонишь за бабками в Тиходонск, а здесь, в Москве, твой каравай захватят и обратно не пустят…

– Перспективного пошлем, растущего, – сказал Буржуй. – Вот Жору Каскета, например. Он молодой, а «корону» уже доверили…

Пластилин шумно, по-мальчишечьи, потянул носом, что слабо вязалось с его вальяжными манерами и солидным прикидом.

– Это который в Мытищах торговцев «пиковых»[2] порезал? – уточнил он.

– Да, «пиковых» Жора не любит, это верно, – сказал Буржуй. – Их никто не любит. А Жора – человек жесткий. Именно такой в Тиходонске и нужен.

– А чего он в воры полез, если зоны не нюхал? – спросил Шмайсер, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Это его дело, – возразил Саныч. – Сейчас время такое. Кто что хочет, то и делает.

– Да нормальный пацан, братва, не ссыте, – сказал Буржуй примирительно и в то же время нетерпеливо, потому что хозяин Нового Арбата не любил размазывать белую кашу по чистому столу. – В говне не валялся, чужих на х… посылает, со своими делится. У него своя бригада, парни крепкие, серьезные. Все будет в ниточку. Кто-то не верит?

Возражать никто не стал. Все верили. Или делали вид, что верят.

– Ну, вот и ладно.

Буржуй поднял рюмку.

– За расширение Московской кольцевой до Тиходонска!

После этих слов дверь кабинета открылась, как по вызову появился мсье Гарнье, который самолично обслуживал наиболее уважаемых гостей. Он был в крахмальном поварском колпаке, со своим знаменитым носом и накрытой блестящей мельхиоровой крышкой тарелкой в руках. За ним шли три официанта с такими же тарелками и блестящими крышками. Их появление было встречено одобрительным хмыканьем.

– Может, француза на Тиходонск поставим? – спросил Шмайсер и сам заржал. На этот раз его юмор понравился. Все засмеялись и принялись развивать шутку.

Скрытая камера продолжала работать, хотя «терка», по всем приметам, уже закончилась и начиналась обычная пьянка…

Судьба Василия Михайловича Ныркова, как и судьба любого милицейского начальника, напоминала прыгающий температурный график больного лихорадкой, либо зубчатую линию, отражающую результаты опроса барона Мюнхгаузена на детекторе лжи, либо просто профиль Большого Кавказского хребта: пик, провал, пик, провал, пик… Он дослужился до руководителя Тиходонского РУБОП, получил генерал-майора, а когда прежний губернатор Лыков снял бывшего начальника УВД Крамского, то поставил его исполнять обязанности. Но колесо истории со скрипом провернулось: Лыкова самого отправили в отставку, начальником УВД стал приехавший «варяг» Глазурин, а поскольку РУБОПы расформировали, то «исполняющего обязанности» задвинули в заместители по оперработе. И то временно, в ожидании, пока он достигнет возрастного потолка, до которого оставалось совсем немного.

И вот дождались: у Ныркова юбилей – 55 лет.

«У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня…надцать лет. Я несу подарок, поздравленье и красивый розовый букет…»

Вчера его торжественно поздравили, вручили грамоту и именной «ПМ». Сегодня в «Эсквайре» состоится банкет: а куда деваться – «зажать» такую дату неудобно, хотя, считай, это праздник со слезами на глазах. Все равно что отмечать годовщину свадьбы в день развода.

Лис при полном параде, даже ботинки уже обул, ходил взад-вперед по квартире, нетерпеливо поглядывая на дверь спальни.

– Я уже скоро! – крикнула оттуда Ребенок.

Он так редко бывает дома, что иногда не помнит, сколько у него комнат. Да и какое это имеет значение. Сейчас самое время сосчитать: раз, два… Три. Просторные, светлые. Когда-то считалось, что это хоромы. Но сейчас другие стандарты. Почти у всех руководителей его уровня – коттеджи. По два, три, пять миллионов долларов. И он мог бы, конечно, такой построить, но боялся: вдруг спросят – как оправдаться? Хотя эти, нынешние, ничего не опасаются. И недаром – действительно никто с них не спрашивает. Может, они больше него знают? Может, какая-то у них негласная установка есть? Типа сговора: своих не трогать: если лояльны к начальству, пусть что хотят, то творят? А ему не сообщили, потому что он всегда избегал круговой поруки… Может, у них и тайные знаки имеются, по которым они своих узнают? Особые слова, мимика, специальные рукопожатия… Как у масонов когда-то…

Да ладно, хрен с ним, с домом. Им с Катькой площадей хватает. Район отличный, даже купол нового храма прямо из окна виден. И комплекс двадцативосьмиэтажных высоток допоздна отражает солнце своими зеркальными стеклами так, что глаза слепит. Раньше это был Кировский сквер: памятник Кирову, за ним – вечно сухой фонтан, а дальше – ветхие, разваливающиеся домишки. Теперь сквер называется Покровским, вместо Кирова державно стоит императрица Елизавета, за ней красивый, будто игрушечный, Покровский храм и стройные голубые небоскребы.

Лет тридцать назад если бы кто-то предсказал такую метаморфозу, то сразу бы угодил в тюрьму или психушку. А может, это как-то связано? Киров – с бездействующим фонтаном и трущобами, а Елизавета Петровна – с храмом и элитными новостройками? Да нет, это все с новыми временами связано. Спроса нет, ответа нет, пиз…ть можно безнаказанно, огромные краденые деньги попадают в легальный оборот и вздувают цены до небес… В голубых высотках метр пыльных бетонных казематов вытягивает почти сто тысяч, на материнский капитал вполне можно купить полтора метра, чтобы еще ремонт сделать…

Лис тряхнул головой. В последнее время мысли то и дело самовольно заезжают куда не надо. При чем здесь экономика и политика? Он о жене думает, о Катюше… Квартира у них вполне приличная, мебель хорошая… Хотя она говорит, что книжные стеллажи уже вышли из моды. И обои в гостиной никто не клеит, для этого есть венецианская штукатурка. Но если ее послушать, то все нормальные люди живут в виллах на Канарах. Там ни стеллажей, ни обоев нет. Или на крайний случай – в Черногории. У однокурсницы Оксаны родители каждое лето ездят в Черногорию, собираются купить там летний домик. Выгодное вложение капитала, удобно, и вообще. Элегантная покупка, выразилась Ребенок.

Про Черногорию Лис знал только, что в начале 90-х, когда Балканы полыхали, черногорцы повели себя достойно. Во всяком случае, остались с сербами, не отделились, как другие. Вместе против босняков воевали, против натовцев. А потом доллары-марочки все-таки взяли свое, свинтили крышу… Кажется, сейчас Черногория в НАТО собирается вступать, заявки пишет. А может, уже вступила? Лис точно не знал. Но на фига, спрашивается, нужен этот летний домик?

– Фил, сумочку мою подай! В прихожей, на трюмо!

Он нашел сумочку, приоткрыл дверь. В проеме мелькнуло темно-красное кружевное белье и маленькая, почти детская, грудь.

– Эй, нельзя!

Ребенок схватила сумочку, захлопнула дверь. Красоту она наводит без посторонних глаз: вычитала где-то, что мужу это видеть не нужно.

Лис снова прошелся по коридору, остановился перед зеркалом. Одернул пиджак. Да и он тоже вполне еще ничего. Признаков живота не видно. Выправка присутствует. И даже костюм сидит неплохо. Претензий в плане своей внешности он не имел, даже не задумывался об этом. Как и всякий нормальный мужик. Стрижка под «ноль», правда, смотрится немного вызывающе…

Он провел рукой по голове – ото лба к темени. Под ладонью скрипнула колючая щетина.

Под «ноль» стригутся либо арестанты (и то не по своей воле), либо бандиты, либо люди с комплексами. А за Лисом никаких комплексов вроде бы не замечалось. Если только не считать, что он чудом остался жив после «крестобойни» и вся левая сторона головы у него после этого поседела. Ребенок потом как-то сказала, что он стал похож на Пьеро, тот тоже черно-белый пополам. Пьеро, насколько Лис понимал, – это клоун. А выглядеть клоуном он не хочет. Потому и стрижется налысо…

– Я готова!

Ребенок вышла из спальни, крутнулась перед ним, обдав тонким ароматом духов. Лис лишь тихо присвистнул. Он не помнил по имени ни одной из голливудских актрис, но точно знал, что рядом с его женой они смотрелись бы как горничные, в лучшем случае…

– Хочешь, чтобы Ныркова в день рождения приступ хватил? – проговорил он.

Ребенок рассмеялась.

– В пятьдесят пять на мужчин это находит только приступами?

– Что – «это»? – по профессиональной, а точнее, дурацкой привычке уточнил Лис.

Она покачала головой, не переставая смеяться.

– Лучше подай мне туфельки, Фил!

«Эсквайр» находился в парке, но зелень не приносила прохлады: августовское солнце палило во всю силу. Зато мощные кондиционеры хорошо охлаждали вытянутый зал, оформленный под английский клуб: чопорно и достойно. Столы выстроили почти на всю длину, во главе поставили массивные кожаные диваны, далее – стулья. Во главе сидел не юбиляр, а генерал Глазурин. Точнее, сейчас он стоял и произносил тост.

– Древняя молитва гласит: «Дай мне спокойствия, чтобы принять неизбежное, дай мне смелость, чтобы изменить то, что можно изменить. И дай мне мудрости, чтобы отличить одно от другого!»…

Новый начальник УВД считался философом и часто говорил загадками. Вот и сейчас все не поняли, что он сказал. Но виду не показали. После небольшой паузы кто-то крикнул: «Великолепные слова!» – и зааплодировал. Но Глазурин поднял руку, давая понять, что тост еще не закончен.

– …У нашего дорогого юбиляра, Василия… э-э… Михайловича, есть и спокойствие, и смелость, и мудрость! Так пожелаем ему, товарищи, крепкого здоровья, чтобы как можно дольше пользоваться этими благами, которые отпустила ему природа!

– И денег побольше! – крикнул с места зам по кадрам Левановский. Он считался циником и бравировал этим.

Смех, аплодисменты, крики «ура!». Кричали и аплодировали не юбиляру – кричали Глазурину. Генерал Нырков в тщательно отутюженном и жарком штатском костюме во время тостования застыл по стойке «смирно», локоть отставлен, рюмка на уровне груди. Он громко поблагодарил начальника, четко выпил и сел на место.

Лис переглянулся с Волошиным.

– Намек ясен, – кивнул Волошин. – Принять неизбежное, мудрость и все такое… Переаттестацию Жук не пройдет, вот увидишь, выпиз…т по возрасту, хотя могут продлевать до шестидесяти.

Жуком, а точнее Колорадским Жуком, Ныркова прозвали за его безупречно ухоженные черные, щеточкой, усы.

– Я не удивлюсь, если и мы не пройдем, – сказал Лис.

– А чего тут удивляться? Смена команды…

– Не знаю, кто на твое место метит, а в кресло Жука вон тот сядет. Вон, видишь, полкан икру мечет, старается? – Волошин показал вилкой на полковника Уфимцева, который приехал вместе с Глазуриным и ждал должности. Сейчас он, привстав с места, подкладывал генералу салат и улыбался во весь рот.

– А какого рожна Жук его пригласил сюда? – сказал Лис. – Уфимцев родственник ему, что ли? Или под пули ходили вместе? Шваль всякую собрал, понимаешь… А Вальку Литвинова не позвал, между прочим! Хотя двадцать лет вместе проработали! И Рывка с Панкратовым тоже. Так что сам виноват!

– Валька больше не мент, – заметил Волошин. – Он в банке служит, в безопасности. Рывок тоже куда-то в бизнес подался…

– Хрен там! Валька хоть на автобазе, хоть в столовке на раздаче работать будет, все равно он – мент! И ментом останется! – проговорил сквозь зубы Лис. – А Уфимцев этот… Он уже сейчас за бармена сойдет – вон как обслуживает начальство!

– Ты скажи спасибо, что нас пригласил. В общем-то, не по рангу. Особенно мне… Да еще с девушками…

– Спасибо. Но я, между прочим, с законной женой.

– Ну… Может, я тоже женюсь на Александре!

Высокая блондинка с непрокрашенными корнями волос скептически улыбнулась и толкнула Ребенка в бок.

– Слыхала? Будешь свидетелем!

Лис выпил, покрутил головой. И повторил:

– Новая команда. Закон жизни.

– Команда! – сказал Волошин. – Прихлебатели они, а не команда! Сгрудились вокруг этого Глазурина, как трутни вокруг матки!..

Лис рассмеялся. Сравнение было удачным. Представители так называемой «новой команды» сгруппировались в головной части стола, на диванах, рядом с Глазуриным, вели свои разговоры, смеялись своим шуткам, почтительно затихали, когда Глазурин снисходил до беседы с подчиненными. С остальными гостями они не перемешивались, на юбиляра внимания почти не обращали. Шестеро «варягов» – майоров и подполковников, с ними Левановский. Вот уж кто настоящий жук! Не потому, что чернявый. Каждый новый начальник начинает с обещания уволить «этого проходимца». А через полгода глядишь – лучшие друзья! Вот и сейчас успешно вливается в окружение Глазырина. А вслед за ним потянутся и другие из «старой команды»…

И новый начальник УВД Волин там с ними обретается. После давнего инцидента на День милиции он сделал вид, что произошло недоразумение, которое навсегда забыто. Тем более, ему удар в челюсть пошел на пользу: и в должности продвинулся, и полковника досрочно получил… Конечно, Филипп не мог настаивать на том, что все это явилось следствием его удара: бил он многих и, как правило, все они потом оказывались в тюрьме, во всяком случае, ни один не сделал блестящей милицейской карьеры! Вместе с тем, следовало признать, что Волин после этого удара не попал в тюрьму, то есть, вполне мог оказаться тем исключением, которое подтверждает общее правило. Как бы то ни было, но когда он превратился в прямого начальника Лиса, стало ясно – ничего не забыто! Когда равные подрались – одно дело, тем более, он сам дал повод по-пьянке… А когда один руководителем стал, а второй – подчиненным, тут-то обида и всколыхнулась: публичный нокдаун не забывается… К тому же начальник пьяным не бывает и все делает правильно, значит, он и повода никакого не давал: подумаешь, подержался за попку жены будущего подчиненного!

– А что? Думаешь, я эту аттестацию пройду? Или Гусар пройдет? – Волошин яростно отрывал недоотрезанный кусок дикой утки.

Глаза у него покраснели, лицо, наоборот, побледнело. Пиджак он снял, под мышками проступили пятна пота: кондиционеры постепенно сдавались. Майора развозило.

– Что скажешь, Лис? Или, думаешь, ты сам пройдешь ее? Хрен! Вот увидишь: поднимут статистику, отказные материалы, жалобы, раскопают какое-нибудь говно, и – от винта. В лучшем случае переведут во вневедомственную охрану. А Гнедина – на твое место! Или Назарова!

– Глушакова, вот кого, – подсказал Лис. – Капитаном команды…

Опера невесело заулыбались. Колю Гнедина в управлении звали ПепсиКоликом, иногда просто «Пепсиком», потому что он очень любил телевизионную рекламу и считал, что новое, прогрессивное поколение оперов – это «поколение пепси». Капитан Глушаков в сыскном деле не представлял собой ровно ничего, зато на почве любви к футболу знал весь город и уже успел сблизиться с некоторыми представителями «варягов». Он доставал им и их родственникам билеты в VIP-ложу, организовывал приглашения на выездные матчи и презентации с городским начальством, а это все воспринимают как некую «элитарность» и приближенность к «высшим сферам». Так что Глушаков уже набрал очки…

– Душно тут, пойдем, свежим воздухом подышим, – тихо сказала Ребенок.

Лис кивнул, поднялся вместе с ней. Катя старалась выглядеть компанейской милицейской женой, но у нее это плохо получалось. Потому что милицейские жены совсем другие. И в ментовской компании ей было скучно, Лис видел это. Они вышли на аллею – будто в баню шагнули. Прямо напротив находилась беседка и фонтан. Несколько толстых струй били в солнечное небо, водяную пыль относило на беседку, где обнималась молодая парочка.

– Какая-то давящая у вас атмосфера! – Ребенок подошла поближе к воде, протянула руки к прохладе. – Даже за выпивкой – все о работе и о работе, об одном и том же… А, Фил? Грустно все это, если честно…

Лис молчал.

– В прошлый раз было по-другому. Вы хотя бы веселились, танцевали, анекдоты рассказывали, и шутки были тогда какие-то… Понятные, что ли.

– Прошлый раз – это на Дне милиции? Когда пьяный Волин тебя за зад схватил? – поинтересовался Лис. – А я дал ему в морду? Конечно, весело было. Хочешь, повторю?

Ребенок поджала губы.

– Нет. Это было позже. Но вообще, в ваших компаниях скучно.

– Это моя работа, Катя, – Лис старался не заводиться. – Это мои коллеги, друзья. Это то, о чем я думаю, ради чего я живу, понимаешь?

– По-моему, вы давно уже не друзья, – сказала она, провожая взглядом ползущий вдали по улице переполненный троллейбус. – Ни у кого из вас нет друзей. Честно, Фил. Есть только противники и сторонники, больше никого. Но ведь это совсем не правильно… Вон, у Волошина не то что жены, даже девушки постоянной нет до сих пор. Таскает каждый раз новую. А ведь он уже такой старый!..

– Волошин на два года младше меня, между прочим, – сдержанно заметил Лис.

Она посмотрела на него и осеклась.

– Я не это имела в виду! Я хотела сказать… Все нормальные люди в этом возрасте уже при семье, при детях! Когда же они собираются…

– Значит, мы ненормальные?!

Она вздохнула, посмотрела вниз на свои легкие бордовые туфельки. Хлопнула дверь. На крыльцо вышли покурить два майора-«варяга» с раскрасневшимися от жары и спиртного лицами. Деловито скользнули взглядами по стройной фигуре Ребенка, наткнулись на жесткий взгляд Лиса и отвернулись. Лис их вообще не знал. Его вдруг зло взяло: в самом деле, какого черта Жук созвал на свой юбилей всю глазуринскую шоблу? Неужели тоже заискивает? Надеется на продление срока службы?

– Ты – нормальный, – попыталась успокоить его Ребенок. – У тебя хотя бы я есть…

– Ну и что с того? – сказал Лис. – Что с того, что ты сидишь рядом и скучаешь? Да, я старый мент, друзья мои – старые менты, на работе у меня все идет кувырком! А тебе скучно!

– Ты меня неправильно понял, Фил… Это не так!.. – пробормотала Ребенок.

Краснолицые майоры с интересом наблюдали за ними, обмениваясь вполголоса замечаниями.

– Что уставились? Есть вопросы? – крикнул Лис.

– Фил! – Ребенок схватила его за рукав. Лис стряхнул ее руку.

– Подходите ближе, мужики! А то плохо слышно, наверное! Я вам на пальцах все объясню!

Майоры переглянулись, быстро затушили окурки и скрылись в кафе. Видно, они были о нем наслышаны. Лис заметил, что Катя снова вцепилась в него и едва не плачет. А может, и плачет – вон, плечи дрожат. Что-то у нее нервы в последнее время шалят…

– Ладно, пошли обратно, – сказал он. – Неудобно…

В дверях наткнулись на Глазурина со свитой. Начальник ГУВД покидал торжество, его провожали не меньше пятнадцати человек, в том числе Волин и Уфимцев с Левановским. Процедуру прощания сопровождал слишком оживленный, неискренний гам. Генерал Нырков шел чуть в стороне, под руку с супругой. Маша была как в воду опущенная – видно, чувствовала, что скоро перестанет быть генеральской женой, превратившись в жену пенсионера.

– А вы все прохлаждаетесь, Коренев? – бросил Глазурин мимоходом.

– В смысле? – поднял бровь Лис.

– В зале жарко, вот и вышли прохладиться, – высокомерно усмехнулся генерал. – В таком смысле!

Полный, громоздкий, в легком летнем костюме, он как утес возвышался над своей челядью. Лис вспомнил слова о трутнях и матке и чуть не послал его. Но тут Глазурин опустил взгляд, увидел Катю и мгновенно изменился, превратившись из большого начальника в обычного справного мужика. Он широко улыбнулся, и с медвежьей грацией поцеловал ей руку.

– И, конечно, где Коренев, там самые симпатичные девушки! – Глазурин не отпускал ладонь Ребенка, похлопывал и поглаживал ее. – Ваша дочь, Филипп Михайлович?

Волин закусил губу и опустил глаза. Он лучше других знал, что может сейчас последовать.

– Это моя супруга Екатерина, – хриплым от бешенства голосом сказал Лис.

– Да? – Глазурин сразу отпустил Ребенка. – О, пардон, пардон…

Лис и Ребенок прошли в зал. Здесь как-то заметно опустело. Волошина окончательно развезло. Он сидел, опершись локтем о стол, и втолковывал Алевтине что-то о чеченских тейпах. Алевтина кивала и гадала «варягу»-подполковнику по руке.

– Вот это – линия судьбы. Все время идет вверх, видите? Это говорит о хорошем карьерном росте. А вот три падающие звездочки, на пересечении с линией характера, видите? Это – полковничье звание…

– Но ведь они же падают! – подполковник рассмеялся.

– Значит, будете полковником в отставке! – серьезно сказала Алевтина. Тот кисло скривился.

Лис налил Ребенку шампанского, себе водки. Он был словно оглушен. Кажется, еще ни одно торжество коллег не проходило в такой гнетущей обстановке.

Ни с кем не чокаясь, выпил.

В это время в зал шумно ввалились провожающие, принялись занимать места, придвигать тарелки, разливать водку.

– А почему тут нет веселья? – начальственно спросил Левановский. Он явно задавал тон. Значит, попал в струю и все идет хорошо. Хотя не факт, что и закончится хорошо.

– А ну, наливайте! Я скажу мой любимый тост: «Лучше пиз…ть и бояться, чем просить и унижаться!»

Все засмеялись шутке и выпили. Но кадровик не шутил: это действительно был его принцип.

Неискушенному человеку кажется, что в аду исправительных колоний варятся отпетые негодяи, которые навсегда сгинули из нормального человеческого мира и никогда в него не вернутся. На самом деле это не так. За колючей проволокой содержатся разные люди, в том числе и невинно осужденные, и мелкие злодеи, укравшие мешок комбикорма, пару гусей или поросенка, и отмороженные душегубы. И живут они по-разному, в зависимости от авторитета, духовитости, статьи приговора, которая здесь зачастую заменяет характеристику.

Иван Квасков прожил здесь четыре года неплохо. У него был свой закуток, «биндежка», что по меркам переполненной, лишающей возможности уединения зоны равнялось отдельному особняку на воле. Он качался в спортзале, обзавелся рельефными мышцами. Получил кликуху «Боцман», набрал вес, заматерел и уже не был похож на молоденького мальчика с невинными серыми глазами. Он превратился в рослого, атлетически сложенного красавца с дерзким взглядом и резкими манерами.

Залетел он сюда за святое дело: отомстил убийце собственного отца. Поэтому арестанты сразу приняли его с полным уважением и почетом. Когда он прибыл, смотрел за зоной Лебедь – представитель серьезной питерской братвы, неосмотрительно «засветившийся» в Тиходонске. Он сразу взял духовитого пацана в свою пристяжь, тем более, что хорошо знал Валета. Потом приблизил, возвысил над другими, долгими пустыми вечерами учил «понятиям» и тер «за жизнь». И за смерть, кстати, тоже. Иван несколько раз рассказывал, как он «мочил» Питона: как выследил, подстерег, как перестреливался и как всадил в гада целую обойму. Лебедь внимательно слушал, кивал, хлопал по плечу, иногда задавал уточняющие вопросы.

– А как ты его вычислил? А в блудную не попал? Может, про него пургу прогнали? – и сверлил пронзительным взглядом.

– Какую пургу?! – возмущался Иван. – У него волыну нашли, из которой отца застрелили!

– Ну да, ну да… Тогда другое дело… Только зачем он ее дома держал?

– Откуда я знаю… Может, еще нужна была…

– Да-а… В жизни всяко бывает.

Среднего роста, среднего телосложения, с гладким ухоженным лицом, Лебедь не походил на блатного. Если одеть в хороший костюмчик с крахмальной рубашкой и галстуком, то будет вылитый прокурор. Причем прокурор крутой, от такого пощады не жди. Иван никогда не спрашивал, за что он сидит, да и другие об этом не болтали. Но срок у него был тяжкий – пятнадцать лет. Хотя держался он так, будто вот-вот ждал освобождения. И точно: через год дело пересмотрели, и его освободили по чистой.

На прощанье Лебедь заставил Боцмана выучить свой телефон, обнял, похлопал по спине.

– Если припрет, звони! – глядя в сторону, сказал он. – Только лучше бы не приперло настолько!

Боцман так и не понял, что он хотел сказать.

При новом Смотрящем ему тоже жилось неплохо, а тут подошло время условно-досрочного, и хотя, по старым правилам, пользоваться УДО настоящему пацану западло, Иван на это глупое правило наплевал.

Освободившись, он зашел к матери, пообедал и отправился в речной порт, к Гарику. Тот ощерился в своей страшной бульдожьей улыбке, пожал руку, расспросил о том, как «топтал зону», и… попрощался. Правда, протянул напоследок сто долларов, но Боцман не взял.

Во дворе его обступили речпортовские пацаны: что да как…

Да никак!

Удивились, покрутили головами и разошлись – сразу у каждого нашлись какие-то дела.

Куда идти Ване Кваскову? Обратно в «речугу», доучиваться? Или наниматься матросом на сухогруз или танкер? Да нет, это осталось все в прошлой жизни.

Боцман ткнулся к Карпету, потом к Корейцу, но напрасно. При всем уважении к молодому Кваскову одна непонятка путала все дело: почему Гарик не взял сына бывшего бригадира? Ему по всем правилам – прямая дорога в речпортовские. А раз туда не берут, значит, есть какая-то причина. Потому лучше поопаситься…

Недели две Иван болтался, как известная субстанция в проруби, а потом пошел к Босому. Тот, как и все, встретил хорошо, но в отличие от других предложил работу: личным охранником, для начала – пятьсот баксов в месяц. Выбирать особо было не из чего, и он согласился.

Невиданная по жестокости расправа с Крестом и его подчиненными получила в профессиональных кругах наименование «крестобойня». Уголовное дело расследовал следственный комитет, розыскные мероприятия по линии обычного криминала проводил городской уголовный розыск, такую же работу вело управление ФСБ, отрабатывавшее версию терроризма.

На столе начальника УР подполковника Коренева лежали несколько дел, которым сейчас уделялось наибольшее внимание. Резонансное нападение на ювелирный магазин с двумя убитыми охранниками, похищение банкира Курочкина, налеты на квартиры богатых тиходонцев… Дело о «крестобойне» лежало в самом низу, но это не означало, что ему он уделял меньше времени: напротив – все мероприятия по нему Коренев курировал лично. Может, потому, что сам соприкоснулся с этим делом, а может, оттого, что оно было ему ближе как многолетнему борцу с организованной преступностью.

Когда РУБОПы расформировали, он получил достаточно престижную должность начальника угрозыска Тиходонска, при этом решающую роль сыграла поддержка бывшего губернатора Лыкова, которому он оказал определенную услугу (по крайней мере так считал сам губернатор). Теперь Лыков перебрался в Москву, и Лис остался без поддержки руководства. Впрочем, он всегда надеялся сам на себя, предпочитая двигаться по службе «за заслуги», а не «за услуги». В нынешние времена это была совершенно бесперспективная и однозначно проигрышная позиция, на что ему неоднократно указывали коллеги и даже непосредственное начальство: «Перестраиваться надо, Филипп, на современный лад! А то ты как тот последний из могикан…»

Сейчас Коренев изучал дело о нападении на ювелирный и удивлялся. Один охранник был вооружен травматическим оружием, второй – служебным «ИЖ-71», но они даже не извлекли стволы: разбойники изрешетили обоих картечью из обрезов. Вопрос: почему службу несли неподготовленные и недостаточно вооруженные сотрудники? Магазин ежемесячно платил частному охранному предприятию кругленькую сумму, а те присылали людей, которые заведомо не могли выполнить оплаченные функции! Руководство ЧОПа[3] пояснило, что занятия и тренировки с сотрудниками проводились регулярно, в подтверждение предъявило журналы с росписями, таблицы учебных стрельб и программу «Пресечение вооруженных нападений на охраняемые объекты». И получалось, что все свои задачи ЧОП выполнило и никаких претензий к нему предъявить нельзя. А в том, что магазин все-таки ограблен, виноваты сами сотрудники, но, поскольку они погибли, привлечь их к дисциплинарной или материальной ответственности невозможно. Круг замкнулся, все считалось правильным, обоснованным и логичным. Хотя «последний из могикан» видел, что в этой истории настоящими являются только уплаченные магазином деньги, украденные драгоценности на несколько миллионов да трупы охранников. Все остальное – липа! Но кроме него никто так не считал… Вот тебе и «современный лад».

Резко прозвонил телефон – не мобильный, а стационарный, служебный.

– Филипп Михайлович, с «гайцами» из Северного только что говорил! У них там нарушитель один по нашим розыскным спискам проходит… Кубасов Виталий Андреевич, 69-го года рождения. Что с ним делать будем?

Звонил капитан Глушаков, страстный футбольный болельщик и по совместительству (или скорее по недоразумению) начальник группы розыска.

– Что ты у меня спрашиваешь? Твоя линия, тебе и решать! – раздраженно бросил Лис.

И тут же вспомнил:

– Погоди, это который Кубасов? Свидетель по «крестобойне»? Конюх тот сбежавший?

– Он самый, Филипп Михайлович. – Глушаков обиженно прокашлялся. – Вы ж сами просили обо всех свидетелях по этому делу вас извещать…

– Другое дело… Где он сейчас, в Северном?

– Наверное. Они там ДТП оформляют и неповиновение. Его тормознуть хотели за превышение скорости, а он – по газам. По всему городу ловили, чуть до стрельбы не дошло…

– Погоди. Что значит – наверное? «Гайцы» тебе когда звонили?

– Да минут двадцать, полчаса… – нехотя признался Глушаков.

– Ты же сказал – только что!

Некоторое время капитан растерянно пыхтел и шуршал бумагами (газетой «Спорт-Экспресс», скорее всего). Лис переключил аппарат на громкую связь, встал из-за стола и стал надевать куртку.

– Так обед же, Филипп Михайлович! – загудел на весь кабинет Глушаков. – Я ж в отсутствии находился! Мне буквально только что передали, а я сразу – вам!..

Лис торопливо набросил на шею шарф, проверил карманы. Раньше, в царской России, люди ходили в «присутствие», в присутственные места: работали на госслужбе или обращались по какой-либо надобности. Теперь такие, как Глушаков, ходят в «отсутствие». Хотя нет, им даже ходить не надо. Они находятся там с утра и до вечера.

– Никого не посылай, я сам еду, – бросил он и нажал отбой.

Через четверть часа Лис был в Северном отделе ГАИ. В коридоре под дверью с вылинявшей табличкой сидели около десятка мужчин и молодая блондинка в белом костюме и белых дырчатых сапогах на высоченном каблуке – утренние нарушители.

– Который из вас Кубасов? – спросил Лис.

– Ну я… – нехотя поднялся лысоватый мужичок в висящей мешком рубахе навыпуск.

Лис сунул ему под нос удостоверение.

– Уголовный розыск. Пройдете со мной.

– А почему его без очереди? Чем мы хуже? – вопросила блондинка, сверкнув злыми зелеными глазами.

– Если хотите, будете следующей, – сухо ответил Лис.

Он вышел на улицу и направился к служебной парковке за зданием ГАИ, где оставил свой «БМВ». Кубасов покорно плелся следом. Лис усадил его на переднее пассажирское сиденье, сел рядом, захлопнул дверцы, включил климат-контроль. Посмотрел на беглого конюха: круглое татарское лицо, маленькие глазки, лоб с глубокими залысинами, длинная верхняя губа. На фото в сводке-ориентировке он казался немного полнее, солиднее. Видно, издержался в бегах.

– Кубасов Виталий Андреевич, 42 года, прописан по адресу: поселок Екатериновка, улица Советская, 26. Все верно?

– Да.

– Вам известно, почему вас объявили в розыск?

Кубасов нервно сглотнул.

– За что меня объявлять? – проговорил он тихо. – Чего я сделал?

– Вы являетесь свидетелем по делу о массовом убийстве в поселке Екатериновка. Ваши соседи показали, что вы работали конюхом у Калашникова Олега Васильевича, известного также под кличкой Крест. Было дело?

– Ну, работал… Я в лошадях-то понимаю, – пробормотал Кубасов. – Тут ничего такого нет… За это в розыск не объявляют…

– Приятно иметь дело с юридически грамотным человеком, – весело сказал Лис. – А почему сбежали, раз ничего такого?

Конюх молчал.

– Никому ни слова, исчезли, как сквозь землю провалились. Вот и сестра ваша беспокоилась, думала – может, убили вместе с Крестом и прочими, в розыск подала! Так что ищут вас не как обвиняемого, а как без вести пропавшего! Ясно?

– Ясно… – Кубасов запнулся. – Только я боялся.

– Чего боялись?

– Боялся, что убьют, – выдавил Кубасов с видимым усилием. – Где крутые разборки, там всех свидетелей опосля убирают… Чтоб не болтали, значит. Я в кино сто раз видел…

– В кино вас давно бы уже поймали и закопали! – Лис улыбнулся шире. – Прямо там, в Белореченске.

Кубасов вздрогнул, поежился.

– Откуда вы знаете, что я у племяша ховался?

На этот вопрос можно было даже не отвечать. Похоже, от страха конюх забыл, что на машине, на которой его задержали, были белореченские номера. Лис продолжал смотреть и улыбаться.

– Я ведь не потому, что виноват в чем-то, поймите… – бормотал обескураженный Кубасов. – Я ведь ничего такого… Просто попал под раздачу, вот и все…

– Прекрасно, – сказал Лис. – Тогда расскажите мне, что видели в тот вечер. Все по порядку.

– В смысле? – Кубасов нервно моргнул. – Я ничего не видел!..

Лис хмыкнул.

– Хватит му-му водить! Сам же сказал: боялся, что убьют как свидетеля! Значит, что-то видел?

Конюх наклонил голову и обхватил ее руками. При всем при том он не знал, да и не мог знать, насколько в данный момент близок к тому, чтобы его и в самом деле убили.

– Давай, колись! – наседал Лис. – Откуда я знаю – а вдруг ты сообщник убийц? Наводчик! Или украл у Креста драгоценности…

– Да вы что! – испугался конюх. – Вы никому не скажите такого… Я наоборот!.. Я лошадей его спасал, сам чуть не того… не погиб!

– Тогда смело и рассказывай!

Кубасов почесал щеку, покряхтел, повздыхал.

– Я как раз прибираться заканчивал после вечерней выгулки… – начал он. – Это суббота была, по субботам я Злодея и Пегаса с Моникой вывожу… Моника хромать начала, я ей того, бабки костяной мазью обтер и ветошью намотал, а то у ней артрит от холода кажный раз обостряется…

Лис ободряюще кивнул. Ему сто лет не сдалась лошадь Моника с ее артритом, но в таких случаях лучше не перебивать.

– Ну там, как обычно – попоны развесил, протер где надо, навоз, то-сё, лампочку в сбруйной заменил, в солярии тож… У Креста для лошадей даже солярий специальный был, во как! – Конюх с гордостью глянул на Лиса. – Во-от… Последнюю тачку с навозом вывез, там яма специальная огорожена… А назад возвращаюсь, вижу – огонь! Такие факелы – раз, два, как из огнемета! И сторожка горит, где охранники! Я было кричать, а потом заметил: фигуры какие-то бегут, они на фоне пламени выделялись… Ну, и я того, струхнул маленько…

Кубасов отер губы ладонью, опасливо посмотрел на Лиса.

– Кого-то конкретно разглядел? – спросил Лис. – Лица, рост, одежда? Что-то необычное?

– Не-е. Просто фигуры. Черные такие. Темно было, а у нас только главные ворота освещались, дорожка и крыльцо у дома…

– Хорошо, – кивнул Лис. – Дальше.

– Ну, а дальше я про лошадей вспомнил, конечно. Там метров тридцать от сторожки, ветрено было, а у меня сено как-никак… Вернулся, стою, соображаю. Злодей в деннике бьется, волнуется, я ему хлеба дал… И тут слышу, от главного дома звук такой, словно там уронили что-то большое. И сразу дымом потянуло, а еще окна все погасли, и весь свет вырубился. Только от горящей сторожки светло было… Но потом в доме тоже светиться стало, в окнах. Пожар там начался. И стекла стали вылетать. И тогда я услыхал, как стреляют, много выстрелов. Люди какие-то выпрыгивали оттуда, кто-то горел, катался по земле… А потом затихло. Потом ворота открыли, машины заехали. Четыре машины. Они встали недалеко от дома, но мне не видно было, потому что как раз за флигелем. Что-то грузили туда, кажись. А потом уехали. Я обождал еще для верности, облил водой из «керхера» крышу конюшни, чтоб искры не залетели… А потом побежал к Пучковым, ихний дом ближе всех…

– Зачем? – спросил Лис.

– Пожарную вызывать, – сказал Кубасов. – Только они уже вызвали, Пучковы. И милицию тож.

– А ты что?

– Пошел обратно. Там вся деревня собралась, кто дом тушить помогал, кто просто смотрел. Кто-то крикнул, что Креста убили… Калашникова то есть. Я тогда хлеб весь роздал лошадям, со Злодеем попрощался, с Моникой. И пошел оттудова. Дома вещички собрал, деньги взял. Дошел до вокзала, сел в автобус и уехал…

Лис увидел, как из здания ГАИ вышла блондинка в белом костюме в сопровождении милиционера, они направились к штрафной стоянке. Блондинка что-то возбужденно объясняла, размахивая руками, милиционер улыбался.

– Кто был в доме у Креста в тот вечер? – спросил Лис. – Что там вообще происходило?

– Гулянка какая-то была, – сказал Кубасов. – Я в эти дела не вникаю, нам, обслуге, любопытствовать запрещено… Но весь вечер подъезжали на «мерсах». На дворе за конюшней было полно машин, там гостевая стоянка. Говорят, потом, после всего, они так и остались стоять, никто за ними не пришел. Всех поубивало.

– Кого-нибудь из гостей видели? Сможете опознать?

– Нет.

Салон приятно охладился, пахло озером или даже морем. Кубасов смотрел в пол и теребил рукой штанину на колене. Потом неожиданно широко зевнул и оглянулся на Лиса.

– Да вы ж поймите… Они там у себя, в хозяйском дворце, пьют, гуляют, дела решают разные. А я кто? Я – конюх, мое дело навоз убирать и за лошадьми присматривать. Меня туда и не пустит никто. Как крепостных в барские дома не пускали…

Похоже, он не врал. Или врал, но очень искусно. Как артист. А артистом бывший конюх не был… Кем угодно, только не артистом. Может, он сбежал сразу, как только начался пожар. Может, даже успел стащить под шумок что-нибудь – лошадиную сбрую или ту же «керхеровскую» мойку. Но видеть никого он не видел, это правда. И здесь им обоим очень повезло.

Лис вздохнул, достал из перчаточного ящика бланк повестки, быстро заполнил и отдал Кубасову.

– Возвращайтесь в ГАИ, Виталий Андреевич. Завтра придете ко мне, оформим протокол допроса.

– Я могу идти? – Кубасов с удивлением посмотрел на него.

– Да. Только не пускайтесь больше в бега. Убивать вас никто не собирается, но вы проходите по делу как свидетель. А за уклонение от дачи показаний предусмотрена уголовная ответственность. Это куда реальней, чем киношные разборки.

– Во как! – Конюх внимательно рассмотрел повестку, аккуратно сложил ее и спрятал в карман. – И сколько дают?

Лицо его расслабилось, в глазах мелькнула улыбка.

– Мало не покажется! – в тон ему ответил Лис и отщелкнул блокиратор на дверце.

Конюх открыл дверь, перекинул ноги наружу, в зной. Задумался.

– Пашка Пучков тогда скутер со двора угнал, – сказал он, оборачиваясь. – Это еще до того, как пожарные приехали… «Хонда», кажись. Я сам видел. Это нужно будет говорить?

– А сколько ему лет, Пашке? – спросил Лис.

– Пятнадцать было… То есть шестнадцать уже.

– Ну и Бог с ним! Кресту скутер больше не нужен, а пацан хоть покатается, – сказал Лис. – Будем считать, что ваш Пашка спас имущество от огня.

– Точно! – Кубасов обрадованно закивал головой.

Но выходить по-прежнему не торопился.

– Что-то еще? – спросил Лис.

После сильного нервного напряжения, когда все тревоги оказываются позади, допрашиваемые иногда скатываются в приступы «навязчивой искренности». Чаще всего в такие моменты мелют полную чепуху, не имеющую отношения к делу. Но бывает и наоборот.

Лис завел двигатель, повторил:

– Что-то вспомнили, Виталий Андреевич?

– Да, – проговорил Кубасов. – Там кто-то живой еще оставался. Человек какой-то.

– Где? – Лис насторожился.

– В доме. Пожар уже горел вовсю, а эти, которые стреляли, уехали… Я боялся близко подходить, правое крыло все в огне было. Тихо так стало. А потом он на крыльцо вышел… Постоял-постоял. Что-то швырнул на землю. И пошел в сторону города.

Лис молчал, продолжая держать руку на ключе зажигания. У него вдруг испортилось настроение. Все пошло прахом. Вот так, в искреннем порыве, Кубасов своими руками копал себе могилу… Может, не только себе.

– Как он выглядел? – спросил Лис.

– Да никак… – Кубасов поежился под его колючим взглядом. – То есть… Ну, мужик, вроде, не баба. Не высокий, не низкий, обычного роста. Вот как вы… Или я. Ну, шатался немного. Как пьяный или типа того…

– Лицо разглядели? Волосы? Возраст? Одежда?

Конюх покачал головой.

– До него метров тридцать было. Вечер, темно, а за ним правое крыло горит… Он как тень стоял: тулово, ноги, голова. Больше ничего.

– Опознать его сможете?

Кубасов закусил губу. Видно, ему очень хотелось сказать «да». Чтобы хоть как-то угодить суровому начальнику «уголовки», который ни с того ни с сего вдруг стал сверлить его злыми колючими глазами… Но нутром бывший конюх чувствовал: врать нельзя. Этому человеку – нельзя. Опасно. Может произойти что-то страшное.

– Нет. Извините… Я не смогу его опознать, – проговорил Кубасов твердо.

Лис раздумывал еще секунду, потом сказал ему:

– Выходите. Увидимся завтра.

Конюх вышел, продолжая сомневаться. Лис захлопнул за ним дверцу, нервно газанул, проехал стоянку по диагонали и, вылетев на улицу, облегченно вздохнул.

Еще раз обошлось.

«Шатался, как пьяный…»

Еще бы, думал Лис, объезжая переулками пробки на Магистральном проспекте. В тот раз он не надеялся выжить. По всем раскладам он должен был быть обезглавлен, четвертован, сожжен заживо в огромном камине Креста, в лучшем случае – получить выстрел в голову. Но он остался жив. Погибли все участники воровского судилища и их пристяжь: семнадцать обугленных трупов в здании, шесть на улице. А он, Лис, вышел из горящего дома, живой и относительно здоровый. Только голова поседела. Верно, он еле держался тогда на ногах, а как попал домой, вообще почти не помнит…

Но это был он, Лис. Коренев Филипп Михайлович. Тот самый человек на крыльце горящей Крестовской усадьбы. Кубасов никогда не узнает, как ему повезло, что он тогда хоронился в своей конюшне и не рискнул подойти ближе. Везучий он мужик. Иначе гаишники узнали бы, что находящийся в розыске Кубасов В.В. снова сбежал. Вот так взял и сбежал прямо после беседы с начальником уголовного розыска. И в этот раз окончательно. Навсегда.

Лис подъехал к зданию городского УВД, вкатил машину на пустующее парковочное место у крыльца, где белой краской была выведена цифра «4», обозначающая его место в служебной иерархии: после начальника и замов. Забежал в кафешку через дорогу, попросил кофе и бутерброд с ветчиной. Позвонил Ребенку.

– Ты как?

– Как, как! Препода уже второй час дожидаюсь! – пожаловалась она. – Обещал к трем прийти, до сих пор даже позвонить не изволил!

Лису показалось, что фоном в телефонной трубке звучит чей-то приглушенный смех.

– Эй, ты в институте? – спросил он осторожно.

– Ты чего, Фил? А где ж еще? В «Аквариуме», что ли, с ним встречаться? Он же не пьет… И, кажется, не ест даже!

Смех. Явственный. Но на этот раз смеялась сама Ребенок.

– А что за препод? – спросил он.

– Да Сурков, Сурков! Фи-ил! Я тебе вчера весь вечер толковала, что Сурков будет у меня руководителем по диплому!

Ты что, спал тогда? Ну ты даешь! Он единственный на кафедре профессор! Если я с ним не встречусь, мне хана, понимаешь? Дадут какого-нибудь молодого недоумка, будешь потом ревновать!

– А Сурков твой старый, значит? – Лис повеселел.

– Он – древни-ий! – пропела Ребенок. – Как древний римлянин!

– Хочешь, я его найду и приведу к тебе в наручниках, с руками за спиной?

Ребенок долго смеялась. Наверное, что-то было такое в этом Суркове, из-за чего поза с руками за спиной ему особенно подходила. Лис представил себе скрюченного старикана в сером костюме с дребезжащим желтым лицом, в очках с толстыми стеклами.

– Нет, Фил, спасибо! Ты ему еще сломаешь что-нибудь! Я лучше как-нибудь сама разберусь!

Допив кофе, Лис вернулся в управление. Он так и не вспомнил, что говорил накануне с Ребенком о каком-то Суркове. Ужинали дома пиццей, да. Он уснул за телевизором. А как была одета Ребенок? О чем они вообще говорили? Или молча ели и смотрели в экран? Он не помнил. Наверное, перегруженный информацией мозг автоматически удаляет всякие ненужные файлы. Это нормально? Или нет? Или у него «едет крыша»?

Нет, грех жаловаться. Все не так уж и плохо складывается, если задуматься… С Кубасовым вот устаканилось. И вообще. Если бы его просто уволили, как многих рубоповцев, или бросили на рядовую работу, было бы гораздо хуже… А сейчас он лично руководит раскрытием «крестобойни», имеет «право первой ночи» в допросе свидетелей, держит в руках все нити расследования и… Главное, что есть возможность завуалировать собственное участие в этом деле. Возможности эти не безграничны, тем более, что параллельно «крестобойней» занимается УФСБ, но все-таки! Он первым опросил всех свидетелей, включая прислугу Креста, его соседей и случайных прохожих. Пока что, к счастью, эти показания не противоречили его, Лиса, версии…

Он поднялся в свой кабинет, прослушал сообщения на автоответчике. Ничего срочного.

Вдруг почувствовал неприятный гнилостный запах. Слабый, но довольно отчетливый, даже принюхиваться не надо. Лис заглянул в мусорное ведро – чисто. Посмотрел в ящиках стола – может, забыл там пакет с бутербродами? Никаких пакетов, ничего. Лис озадаченно усмехнулся. Вот тебе задачка, гражданин начальник, школьный уровень. Решай!

Он обошел кабинет, морща тонкий хрящеватый нос. В самом деле, черт-те что. Мышь сдохла за плинтусом, обожравшись особо секретных документов?

Лис провел рукой по бритой голове, открыл окно, впуская жаркий воздух. Оперся руками о подоконник, посмотрел на улицу.

Все нормально, сказал он себе. Все просто отлично. Если бы дело о «крестобойне» вел кто-то другой, ситуация могла сложиться совсем иначе. Даже думать об этом не хочется… Возможно, он уже сидел бы в следственном изоляторе ФСБ и отвечал на вопросы о своей связи с бандой «Колдуна». Отвечать пришлось бы, никуда не денешься. Что бы он мог ответить? Лис не знал.

Да, это он устроил «крестобойню». Стравил две банды, получив в результате двадцать три трупа – такого побоища в Тиходонске не бывало со времен Великой Отечественной. Но он защищался. Ему ничего не оставалось делать. Крест припер его к стене, сделав страшную предъяву: руководство бандой «Колдуна», которая сковырнула воровской общак. Хуже не придумаешь. У Креста не было фактов, хотя он на все сто был уверен, что дело обстоит именно так, а не иначе… Что ж, а потом он получил и факты. Доказательства. В виде тех самых «колдунов», которые свалились как снег на голову и прикончили всех, кто присутствовал на судилище. Всех, кроме одного…

Стало жарко. Лис закрыл окно, принюхался. Позвонил по селекторной заму:

– Нестеренко, ты у нас ответственный по санобстановке в помещении?.. Как что?! Ты у меня в кабинете давно был? Так зайди и понюхай! Воняет, как в обезьяннике! Здесь кто-то вообще убирает хоть иногда?.. А?.. Вот ты ее и спроси, твою Марь Михайловну, пока я тебя самого не заставил прибираться!

Он снова обошел кабинет, открыл сейф, постоял перед ним. Из сейфа точно не воняло. Лис перебрал папки, достал розыскное дело Ивана Старова по кличке Север.

Из всего окружения Креста он единственный, кто ушел в тот вечер. Лис сам видел, как он выпрыгнул в окно во время атаки «колдунов». Возможно, Север выжил. Возможно, нет. Тело, во всяком случае, не было обнаружено. За полтора года, прошедших со времени «крестобойни», его статус так и не определился.

Розыскная карточка с фото. Копия сторожевого листка. Образцы почерка. Протоколы опроса родственников: мать, двоюродный брат-инвалид… Список лиц, с которыми Север общался последние несколько лет – большинство из них мертвы, кто-то сам находится в розыске, кто-то сидит (в тюрьму Север уж точно не побежит)… Здесь по нулям.

Неотработанными остались несколько девиц, о которых известны только имена или прозвища: Лена, Алиса, Барышня какая-то… Так, что еще. План поисковых мероприятий. Рейды по «малинам» в районе порта, в Богатяновке, вокзал, две квартиры на Магистральном, квартира на Нансена… И еще один адрес на улице Панфиловцев.

Лис проверил еще раз. Напротив всех адресов стоял его собственноручный росчерк «б/р» – без результата. А «Панфиловцев» он поручал Глушакову…

Черт, воняло конкретно! Почему-то именно рядом с его столом запах был особенно сильный. Пришло в голову, что эта вонь в управлении уголовного розыска есть признак загнивания всей Системы.

Лис швырнул ручку на стол. Взгляд его упал на журнальный столик в углу. Там в терракотовой вазе стоял букет роз. Благодарность потерпевшей, которой он вернул украденные ценности. Лис даже забыл, какого они были цвета. Бордовые, кажется. Цветы давно высохли и порыжели, под вазой на столике и на полу то и дело скапливались осыпавшиеся лепестки, которые исчезали после очередной уборки, но потом появлялись снова. Лис наклонился над вазой, понюхал. Точно. Похоже, воду ни разу не меняли, протухла. Он взял вазу, вышел в уборную, вылил воду в унитаз, цветы швырнул в ведро. Вазу оставил под раковиной и стал мыть руки.

Из кабинки послышался шум воды. Стукнула дверца, наружу вывалился Глушаков.

– Здравия желаю, товарищ подполковник!

Он растерянно помахал в воздухе руками, словно извиняясь за то, что не может поприветствовать начальство рукопожатием.

– Сегодня мы со «Спартаком» играем. Не хотите сходить? В VIP-ложу!

Лис отошел в сторону, включил сушилку.

– Потом зайдешь ко мне.

Через пару минут капитан Глушаков стоял перед его столом и озирался на распахнутое окно.

– Взгляни сюда, – Лис положил перед ним розыскной план, ткнул пальцем. – Панфиловцев, 37. Квартира Хохлова, бывшего подельника Севера. Что скажешь?

Глушаков взял листок, всмотрелся.

– Не знаю, Филипп Михайлович.

Руки у него влажные и красные, держит листок кончиками пальцев.

– Я Ежову давал поручение, он в курсе. Вызвать его?

– Если бы Ежов проверил этот адрес, я бы знал об этом, – сказал Лис. – И ты бы знал тоже. Так что можешь не дергаться. Почему твой Ежов до сих пор не поднял свою ж… и не проведал Хохлова, а? Почему хотя бы участкового не напряг?

Глушаков встал навытяжку.

– Не знаю, товарищ подполковник… Я выясню!.. Точнее… – Капитан набрал в грудь воздух. – Он сейчас занят в другой операции, товарищ подполковник! Он по Мнацакяну работает!

Лис поднял брови.

– Мнацакян? Шулер этот, миллионщик? Которого нахичеванские за долги ищут? – Он выругался. – Конечно, это куда интереснее, чем какой-то там Север! За Севера твоему Ежову процент не заплатят, зачем в таком случае потеть, спрашивается, а?! Невыгодно! Может, мне из своего кармана отстегнуть чего-нибудь, чтобы вы там шевелились немного?!

Глушаков опустил голову.

– Да вы что, товарищ подполковник!.. Мы что, беспредельщики?

«В самом деле, – подумал Лис. – Брать деньги с начальников они еще не научились…»

Он засунул руки в карманы, обошел Глушакова. На журнальном столике осталась кучка сухих листьев. Но запах ушел.

– Во сколько сегодня наши со «Спартаком» играют? – спросил он.

– В восемнадцать тридцать… – встрепенулся Глушаков. – А что?

– Отлично. Посвятите этот вечер работе. На завтрашней планерке жду ваш с Ежовым отчет по адресу на Панфиловцев. Можете идти.

Оставшись один, он на некоторое время застыл посреди кабинета. Потом достал из потайного отделения сейфа старый «сименовский» мобильник. Включил его, введя пин-код. Пролистал список вызовов, нашел нужный номер. Номер был обозначен именем «Samyi». «Самый» – это координатор банды Колдуна. Или просто Координатор. Второй из участников «крестобойни», кроме Севера, кто видел там Лиса и остался жив…

Большой палец лег на кнопку вызова, замер.

После «крестобойни» Координатор ни разу не ответил на его звонок. Первое время трубку просто не поднимали, а последние полгода автоответчик под назойливое пиликанье советовал ему проверить номер, поскольку данная комбинация в базе отсутствует…

Надежда на то, что Координатор ответит, равнялась нулю. И рисковать, делая вызов из собственного кабинета, тоже не стоило. Может, «фейсы» еще держат его на прицеле…

Лис убрал палец с кнопки. Подумал еще немного. Затем решительно выключил телефон и убрал его обратно в сейф.

Вполне возможно, что Координатор убит. Идеальный вариант. Но надеяться на это глупо. Лис видел его в деле – опытный боец, матерый волк. Такие редко погибают от случайной пули. Только если на них охотится другой волк, такой же опытный и матерый. А шансов здесь немного. О нем ничего не известно, кроме его функций и клички. Темная маска, связь через мобильный номер, зарегистрированный на несуществующую фамилию, полная конспирация. На месте бойни были обнаружены три неопознанных тела, скорее всего – «колдуны», но они мертвы и подсказки от них не дождешься. Хотя… Даже если бы и были живы, все равно. В банде никто друг друга не знал. Собирались в стаю по сигналу, выполняли задание, потом опять-таки по сигналу разбегались в разные стороны…

Да-а, задачка! Это тебе не вазу с тухлой водой найти!

Лис потер висок, стараясь унять поднимающуюся из глубин черепной коробки боль. Подвинул к себе список возможных контактов Севера. Прочел еще раз: Лена, Алиса, Барышня. Кажется, о них упоминал во время беседы двоюродный брат Севера, инвалид второй группы… Откуда он знает? И где их Север подцепил, интересно? Лена, Алиса, Барышня… Люди из группы Глушакова опрашивали речпортовских и вокзальных проституток, там полно Лен и есть несколько Алис. Ни одной Барышни, правда. И никто о такой даже не слышал.

Впрочем, а кто сказал, что Север будет якшаться с вокзальными проститутками?

Лис вздохнул. Кто сказал, кто сказал. Глушаков сказал!..

Он обвел красной гелевой ручкой имена проституток (Барышню даже подчеркнул двойной линией) и надписал рядом: «Проверить по другим источникам!»

Перед тем как войти в кабинет начальника Управления, Сочнев сделал глубокий вдох и мысленно перекрестился. Он не ожидал ничего хорошего от этого визита. За последние двадцать четыре месяца жизнь приучила его именно к такой реакции на любое проявление внимания со стороны начальства. Раз вспомнили, раз вызывают – значит, будут вставлять. Правда, вспоминали все реже и реже, вставляли, соответственно, тоже нечасто. И на том спасибо. Но что же произошло на этот раз?

– Разрешите войти, товарищ генерал?

Генерал Лизутин – каменная глыба за обширным столом буквой «Т» – посмотрел из-под сдвинутых к переносице бровей и невольно поморщился. Так, наверное, отцы смотрят на своих сыновей-придурков, зачатых в субботу после попойки.

– Входи, Сочнев.

Майор прошел к столу, вытянулся во фрунт. За спиной Лизутина висел простенький портрет Президента в скромной рамке. Чтобы не встречаться взглядом с генералом, Сочнев уставился на картонный лик главы государства. Такие висят во всех начальственных кабинетах страны как выражение непоколебимой любви и преданности Первому Лицу. Только куда деваются эти чувства, когда приходит новый Президент? Ведь если вспыхнули новая любовь и преданность, то старый портрет, по идее, тоже должен оставаться на своем месте. И в кабинетах должны быть целые картинные галереи! А вместо этого после смены Руководителя портреты предшественника безжалостно выбрасываются. Как же так? Интересно, как начальники это объясняют? Впрочем, их ведь никто не спрашивает. А если спросят, то это и будет экстремизм, с которым он, Сочнев, и призван в настоящее время бороться. Да и его собственные мысли тоже экстремизм чистейшей воды. Поэтому он выгнал из головы вредоносные мысли и принялся просто считать секунды, как при прыжке с парашютом: двадцать один, двадцать два, двадцать три…

На пятой секунде Лизутин бросил:

– Чем сейчас занимаешься?

– «Дойкин и компания», товарищ генерал. И дело Пальчухина.

– Это который на площади куплеты поет?

– Так точно, товарищ генерал.

Даже во взгляде Президента что-то изменилось. К сотрудникам отдела по борьбе с политическим экстремизмом в Управлении относились снисходительно. Считалось, что здесь оказываются те, кто не смог бороться с терроризмом, политическим бандитизмом и шпионажем. Именно здесь трудился последние два года майор Сочнев, разрабатывая и допрашивая полусумасшедших личностей вроде того же Пальчухина, который расхаживает круглый год в зеленом сомбреро и прилюдно поет матерные частушки про российское руководство и городское начальство.

– Да-а… – Лизутин озадаченно поскреб подбородок. – Обижен небось?

– Я не жалуюсь, товарищ генерал, – сказал Сочнев. – Любая работа в Управлении необходима и почетна.

– Это правильно, – согласился Лизутин. – Сам нарвался. Спасибо скажи, что в отставку не отправили и в звании не понизили… Это ж подумать только – подняли на уши весь оперсостав, задействовали техники на полмиллиарда… Город оставили без связи! И все это затем, чтобы над нами посмеялись, как над сопливыми мальчишками…

Генерал побагровел и вполголоса выругался.

– Так что спасибо еще скажи, Сочнев!

Майор перестал рассматривать Президента и посмотрел на носки своих ботинок.

– Вы правы, товарищ генерал.

Говорить спасибо он не стал. Все было сказано тогда, когда после провала операции по задержанию банды Колдуна ему реально светило увольнение в связи со служебным несоответствием и, нищая майорская пенсия. Для Сочнева это были тяжелые дни. Журналисты уцепились за тот случай с 15-минутным отключением сотовой связи в городе, стали копать, в результате история приобрела широкую и скандальную огласку. «Вазелин для ФСБ» – как вам название статьи? Впору удавиться. Были бесконечные разборы полетов и вызовы на ковер, точнее – на ковры, на бесчисленные ковры, и хитрые персидские узоры до сих пор снятся Сочневу в ночных кошмарах.

1

«Шаболовские» – жаргонное название сотрудников московского РУБОПа, производное от его местонахождения.

2

«Пиковый» – выходец с Закавказья, как правило, из Грузии.

3

ЧОПы – частные охранные предприятия.