ЛЕНИН, А, ЛЕНИН, НА МЕНЯ ПОСМОТРИ!

Когда Сталин умер, его положили рядом с Лениным, а на гранитной плите над входом в Мавзолей написали: «Ленин — Сталин». А потом подумали-подумали и решили Сталина оттуда убрать.

В 1956 году в Тбилиси, в садике на набережной, возле памятника Сталину собрался по этому поводу митинг. Ораторы говорили, что Сталина надо оставить в Мавзолее, он такой же хороший, как Ленин (Ленин стал таким плохим, как Сталин, намного позже).

В тот же день Мжаванадзе позвонил Хрущев и предупредил, что если он — Мжаванадзе — немедленно не наведет порядок, то он — Хрущев — депортирует всех грузин в Казахстан, куда Сталин депортировал чеченцев.

Министр МВД Грузии предложил разогнать митингующих водометами, но Мжаванадзе не согласился: там пожилые люди, дети — простудятся. «Два-три дня поговорят-поговорят и разойдутся по домам». Василий Павлович, боевой генерал и лихой вояка, в жизни был человеком мягким. Но министр внутренних дел Грузии подчинялся всесоюзному министру и все-таки применил водометы. Но чтобы не обидеть своего первого секретаря ЦК, не на большом митинге — у памятника Сталину, а на малом — в сквере у оперного театра. Но когда вода в пожарных машинах кончилась, митингующие снова вернулись в садик.

На другой день утром (митинг продолжался три дня) к памятнику подъехал грузовик, в кузове которого, обнявшись, стояли Сталин и Ленин, — драматический театр города Гори командировал на митинг актеров в костюмах и гриме вождей пролетариата.

Распорядитель митинга объявил в микрофон: единомышленники из Гори прислали Ленина и Сталина, чтобы все видели — Ленин и Сталин любили друг друга! И Ленин считал Сталина верным ленинцем!

— Пусть Ленин пожмет руку Сталину! — крикнули из толпы.

И Ленин пожал руку Сталину.

Пусть поцелует! — попросили из толпы.

И Ленин поцеловал Сталина.

— И Сталин тоже пусть поцелует Ленина! — потребовали из толпы.

И Сталин поцеловал Ленина.

— Пока не разденутся и не лягут, у них ничего не получится! — крикнул кто-то.

Все засмеялись.

— Прошу цирк не устраивать! — распорядитель митинга сердито постучал по микрофону, — мы здесь важные вопросы решаем!

Слово предоставили поэту, который прочитал свои стихи о Сталине.

Ленин и Сталин простояли в кузове грузовика весь день. Ленин время от времени выкидывал вперед правую руку (как это делал актер Щукин в фильме «Ленин в Октябре») и выкрикивал: «Да здравствуют Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин!». А Сталин посасывал трубку и медленно, по-сталински, расхаживал по грузовику — два шага туда, два обратно (как это делал актер Геловани в фильме «Падение Берлина»). Изредка Сталин слезал с кузова, прятался за грузовик и, жадно затягиваясь, выкуривал сигарету «Дукат». (Трубкой он затягиваться не умел: кашлял.)

На следующий день митинг продолжился. Сталин и Ленин с утра снова стояли на боевом посту. К митингующим тбилисцам присоединились приехавшие из других городов «сталинисты». Однорукий старенький полковник из Краснодара сказал, что написал речь, но не будет ее читать, просто задаст пару вопросов Владимиру Ильичу:

— Ленин, а Ленин! Сюда смотри! Вот скажи народу, кто для тебя Мавзолей построил?! Кто?!

— Сталин? — неуверенно спросил Ленин.

А кто все твои заветы выполнил? Кто, Пушкин?

— Зачем Пушкин?! Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович все выполнил, — сказал Ленин с грузинским акцентом.

— А теперь, когда его из Мавзолея выносят, почему ты молчишь?!

— Я? — растерялся Ленин.

— Ты на меня смотри, чего глазами бегаешь! Отвечай народу, почему?!

— Потому что он умер! — выручил Ленина Сталин.

— Правильный ответ! В этом все дело! Ленина нет, Сталина нет, и этим воспользовались ревизионисты и антимарксисты! Я предлагаю написать заявление и послать его в Китай товарищу Мао Цзэдуну…

— Товарищ полковник, — остановил его осторожный распорядитель, — не отклоняйтесь от темы.

В середине дня Сталин посмотрел на часы, кряхтя, слез с грузовика (ему было за семьдесят), подошел к распорядителю и сказал ему что-то на ухо.

— Товарищи, — обратился распорядитель к народу, — Сталин просит, чтобы мы его отпустили, у него вечером спектакль. Отпускаем?

— Нет! Не отпускаем!

Тогда Сталин взял микрофон и взмолился:

— Товарищи, у меня замены нет: спектакль сорвется! Разрешите отлучиться! Очень прошу!

— А Ленин?

— Ленин остается, Ленин будет с вами, — сказал Сталин. — Робик, скажи им! — обратился он к Ленину.

— Ребята, — закричал Ленин. — У меня на этой неделе спектаклей нет! Я все время буду здесь с вами стоять! Сколько скажете — столько и буду!

— Поклянись! — потребовали из толпы.

— Клянусь мамой! — закричал Ленин.

Кончилось все трагично. По приказу из центра в город вошли войска МВД. Были убитые.

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Я решил снимать «Гекльберри Финна» Марка Твена.

В «Госкино» сказали:

— Валяй.

И мы с Викторией Токаревой сели писать сценарий. Но тут позвонил Калатозов и предложил быть сценаристом в совместном советско-итальянском фильме. Сценарист с итальянской стороны — отец итальянского неореализма Чезаре Дзаватини, в главной роли — звезда мировой величины Альберто Сорди, продюсер — киномагнат Дино де Лаурентиис, режиссер — он, Калатозов.

Сорди хотел сыграть простого рабочего. Лаурентиис просил, чтобы в фильме было обязательно путешествие на корабле по Волге. Калатозову же хотелось, чтобы в фильме был пожар. И это все, что он на данный момент может сообщить.

Я сказал, что это предложение — большая честь для меня, но принять его я не могу: осенью должен запуститься с «Гекльберри Финном».

Калатозов сказал, что съемки планируются этим летом, поэтому сценарий должен быть готов к июню. И у меня останется еще уйма времени на «Гекльберри». Подумайте и позвоните.

— И думать нечего, — сказала Вика. — Никуда твой Гекльберри не денется!

ФЕНОМЕНАЛЕ!

Дзаватини не прилетел ни через две недели, ни в мае, ни в июле. Прилетел он только в середине августа. Поехать по Волге на пароходе нам не удалось, потому что в Астрахани случилась холера, и был объявлен карантин.

Классика неореализма поселили в гостинице «Советская», и каждое утро я и два переводчика — Володя Вартанов и Валера Серовский — ездили к нему работать. Я рассказывал сюжеты, которые придумал, пока его ждал, а он говорил, что ему трудно судить, потому что он Россию видел мало.

Обычно мы с Валерой приезжали пораньше и внизу, в ресторане, угощали классика завтраком. Однажды за соседним столиком завтракали две женщины, судя по внешнему виду — руководящие работники из провинции: высокие прически, строгие кофточки, значки на лацканах темных пиджаков. Перед ними на столе лежали бумаги и стояли тарелки с едой, — они ели и одновременно работали. А еще стояли два фужера и бутылка водки. Дамы наполняли фужеры и выпивали. Не чокаясь, не морщась и не закусывая.

— Водка?! — удивился Дзаватини.

— Вода, — солгал я.

Но тут бутылка кончилась, дамы подозвали официанта, он принес еще бутылку — это уже была точно водка. Дамы так же, не чокаясь, ее выпили, расплатились, встали и ушли. Они даже не раскраснелись. Такое и мне было в диковинку.

— Феноменале! — воскликнул отец итальянского неореализма и записал что-то в свой блокнот.

Холера никак не кончалась. Через две недели мы, наконец, договорились, что итальянского героя будут звать Альберто, а русскую героиню Маша, и Дзаватини объявил, что ему пора домой:

— Напиши ты, Данела. А я потом поправлю.

Он подарил мне два своих рисунка (во время работы он все время рисовал цветными мелками). И улетел.

РУЖЬЕ, КОТОРОЕ ВЫСТРЕЛИЛО

Я попросил Токареву мне помочь. Мы с ней записали сюжет, который нравился Калатозову, и сдали в Госкино.

И тут вдруг со скандалом снимают директора «Мосфильма». Причина скандала — два года назад во время съемок фильма «Красная палатка» итальянцы подарили директору охотничье ружье. Все об этом знали (директор все время хвастался этим ружьем), но скандал почему-то понадобился сейчас.

Все наши начальники перепугались и на всякий случай заявили, что к новому итальянскому проекту режиссера Калатозова никакого отношения не имеют.

— Но вы же сами вызывали Дзаватини! — опешил Калатозов. — Устраивали встречи, банкеты! Зачем?!

— В порядке культурного обмена, — заявили они.

От такой наглости у Калатозова стало плохо с сердцем, и он попал в больницу.

Проект заглох. И мы с Токаревой продолжили работу над «Гекльберри Финном». Только взяли разгон — звонок, вызывают в Госкино: работа над совместным фильмом возобновляется, итальянцы хотят, чтобы режиссером этой картины был я.

— Я?! А Калатозов?

Михаил Константинович болен. Ну и возраст…

Я сказал, что снимать не буду.

— Почему?

— Потому что я стою в плане с «Гекльберри Финном». Его и буду снимать.

— План не Библия, — сказали мне. — И не конституция. Его можно корректировать. В мае прилетит Сонего, сценарист, который обычно пишет сюжеты для Сорди, напишешь с ним сценарий, быстренько снимешь фильм, а потом запустим тебя с твоим «Гекльберри».

И я поехал к мастеру советоваться.

ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ БРАМСА

— Я этот фильм ни за какие блага в мире снимать не буду! — сказал Калатозов.

— И я не буду!

— А вот вам, Гия, я не советую отказываться. Во-первых, для вас полезно поработать с западной группой. А во-вторых, с вас не слезут, пока не сделаете то, что они хотят.

Михаил Константинович прошелся по комнате, достал с полки пластинку и спросил:

— «Верное сердце» Брамса. Помните?

Помню.

Летом, когда мы работали с Дзаватини, я как-то поехал к мастеру советоваться. Михаил Константинович сидел за столом и рассматривал в лупу пластинку с собачкой и граммофоном на этикетке. Держал он пластинку особым способом, большим пальцем за кромку, мизинцем за дырочку, чтобы не прикасаться рукой к поверхности. (Калатозов был страстным коллекционером пластинок.) Он усадил меня рядом, дал мне лупу и повернул пластинку ко мне.

Пате и Гамон. Коллекционная. Володя Марон подарил (Марон — постоянный директор Калатозова). Посмотрите.

Я посмотрел в лупу и увидел на пластинке черные бороздки.

— Видите, какие дорожки! — с гордостью спросил он.

— Вижу. Очень хорошие дорожки.

— Поэтому и звук соответствующий. Брамс, «Верное сердце». Знаете?

— Нет.

— Изумительная мелодия, — он поставил пластинку на диск, включил проигрыватель, пластинка закрутилась. Затем достал из ящичка щеточку с перламутровой ручкой в виде скрипичного ключа и приставил ее к пластинке.

— Колонок, идеально снимает пыль, — объяснил он.

— Она же новая.

— Пыль всегда есть. За пластинками надо ухаживать. Иначе это не пластинки.

Он выключил проигрыватель, аккуратно, своим способом, снял пластинку, спрятал ее в конверт и поставил на полку в ряд с другими.

— А Брамса мы не послушаем? — удивился я.

— Обязательно послушаем. Снимем фильм и послушаем. Я загадал, что « Верное сердце» мы заведем в последний съемочный день этого фильма, — сказал Калатозов.

И вот теперь он поставил эту пластинку на диск проигрывателя и включил.

Звучала музыка Брамса. За окном падал снег. Михаил Константинович стоял у окна ко мне спиной, и я впервые увидел, что мой мастер, всегда прямой и подтянутый, сейчас по-стариковски сутулится.

В следующий раз «Верное сердце» Брамса я послушал через несколько лет, когда взял пластинки из коллекции Калатозова у его сына, моего друга Тито, чтобы переписать их на магнитофон. Михаила Константиновича тогда уже не было. Сердце.

ПО ВОЛГЕ

Рудольфо Сонего с женой Аллегрой и сыном Джулио прилетел в начале мая. И мы с Токаревой, с двумя переводчиками, Вартановым и Серовским, с директором будущего фильма Карленом Агаджановым и с семейством Сонего поплыли по Волге на пароходе.

Из той поездки мне запомнилось, что Джулио ел арбузы с горчицей, Аллегра записывала все слова, какие слышала, и потом выясняла, что они означают (таким образом, она изучала русский язык). А Сонего — автор сюжетов многих знаменитых итальянских фильмов («Рим в 11 часов», «Похитители велосипедов», «Журналист из Рима») — предлагал сюжеты, и они были интересны, но мы говорили, что в Госкино это пройдет.

Корабль был туристический, время от времени причаливал к берегу, чтобы пассажиры могли порезвиться и искупаться. И каждый раз матросы бегом несли стол, стулья и машинку, устанавливали их в тени деревьев, подальше от купающихся. Агаджанов звал:

— Сценаристы! Садитесь, пишите!

Он, как опытный производственник, понимал, что времени крайне мало, а мы только стоим на палубе, треплемся, треплемся и не написали ни строчки!

— Вернемся в Москву, напишем. Здесь тесно, душно и шумят! — объяснял я.

Вот он и организовывал — простор, прохладу и тишину.

Так и доплыли до Волгограда. Приятное было путешествие!

Между прочим. После этого на Волге я был в 1999 году, когда мы снимали фильм «Фортуна». Все изменилось. Не было роскошных трехпалубных теплоходов с шумными интуристами. Не было бесконечных танкеров и барж. Не было веселых людных деревень.

В затонах гнили проржавевшие остовы. Деревушки опустели и почернели… Остались древние старики и старухи. А на них, почти на каждом, по-английски написано: «abidаs», «nike», «coca cola»,

Идет по мертвой деревне старик в облезлой ушанке, в подшитых валенках, в застиранной фуфайке, а на груди его красуется жухлая надпись: «Мanhattan bank».

ЛЕЗГИНКА

Мое первое путешествие по Волге состоялось, когда мне было пять лет, и мама взяла меня в турпоездку на пароходе по великой реке. Когда осматривали Кострому, мама сильно подвернула ногу, поэтому ходить не могла и лежала в каюте. Я услышал, как она говорила соседке по каюте, что из-за ноги не успела получить в Костроме перевод и просила одолжить нам рублей пять до Москвы. Но я знал, что брать деньги в долг нехорошо. «Надо жить по средствам, — говорила моим родителям бабушка, когда они в очередной раз звали гостей. — Главное — не залезать в долги». Я решил заработать деньги сам. Вышел на палубу и стал спрашивать пассажиров, хотят ли они посмотреть, как грузины танцуют лезгинку. Они хотели. «Асса!» — выкрикнул я, расставил руки и побежал по кругу. Публика была доброжелательна к юному джигиту: улыбались, хлопали в такт, подбадривали выкриками. Закончив танец, я подпрыгнул и упал на колени. Потом снял тюбетейку и обошел зрителей. Набрал полную тюбетейку мелочи (а кто-то даже бумажный рубль положил) и отнес маме:

— На! Не влезай в долги!

Мама очень огорчилась:

— Не делай так больше никогда. Ты нас с папой этим позоришь.

А потом, сильно хромая, она ходила по кораблю, выясняла — кто сколько дал, и раздавала деньги. Мне было обидно. Я понимал, что мама поступает очень глупо, — я так старался ей помочь не залезать в долги, даже коленки содрал, а она все пускает на ветер!

Но я промолчал: зачем спорить с женщиной, у которой болит нога.

О СОЛЕ МИО!

Из Волгограда мы полетели в Грузию, в Тбилиси, и там нами занялись мои друзья. На пятый день, когда после очередного застолья на пресс конференции Аллегру спросили, как ей понравилась Грузия, она сказала, что Грузия очень красивая страна, очень красивые люди и красивая еда. Но они так долго сидят за столом, «что у нее сейчас очень болеть ее жопа». (Изучение живого языка принесло свои плоды.)

На следующий день мы уклонились от приглашений и на двух машинах поехали в Мцхета, показать гостям старинный грузинский монастырь Джвари (это о нем писал Лермонов в поэме «Мцыри») и другие памятники архитектуры. Когда все осмотрели, я решил угостить гостей хинкали. И мы повели их в ресторанчик «Над Курой», который славился своими хинкали (грузинские большие пельмени). Пришли — а там пусто. Ни одного человека, только унылый официант.

— Хинкали нет и не будет. Повара посадили, — печально сообщил он.

И мы поехали дальше — вверх по течению Арагви по Военно-Грузинской дороге в городок Жинвали. Но там в ресторане тоже никого не было, тоже повара посадили.

Я предложил пойти на рынок, купить сыр, зелень, горячий хлеб и поесть где-нибудь на пленэре.

— Как сыр, зелень? — возмутился Агаджанов. — Едем в Пасанаури, там тоже умеют хинкали готовить. Обещали хинкали — надо угостить хинкали! Они гости!

(Карлен был родом из Тбилиси и правила гостеприимства знал.)

И мы поехали в Пасанаури. Подъезжаем к ресторанчику, слышим пение.

В маленьком зале за столом, украшенным кувшинами с вином и большим блюдом хинкали, сидела мужская компания, человек пять, в рубашках без пиджаков. Мужчины пели грузинскую плясовую и хлопали в такт, а перед ними выплясывал лезгинку толстый лысый мужик лет пятидесяти, в красной рубашке навыпуск и с кувшином на голове.

Мы сели в углу за столик, подозвали официанта и попросили принести хинкали.

— Сыр, зелень, хлеб и шпроты — принесу, а хинкали нет, — официант вздохнул. — Кухня не работает.

— Как не работает?! — вспылил Агаджанов. — А это что?! — он показал на соседний стол. — Шпроты?!

— То, что на том столе, повар еще утром приготовил. Пока милиция не

пришла, — официант снова вздохнул.

— Что, и у вас повара посадили? — спросил я.

— Пока нет. Пока торгуются, — тихо сказал официант, кивнув на компанию.

Тут только мы заметили, что на спинках стульев висят милицейские кители.

— Повар тот, который танцует? — спросил Агаджанов.

— Нет. Танцует прокурор. Повар тот, который по столу барабанит.

— Вот и скажи им, что мы иностранцев привезли.

Узнав, что с нами иностранцы, милиционеры надели форму, прокурор заправил рубашку в брюки, а повар отправился на кухню готовить. А через два часа Сонего с прокурором в унисон пели «О соле мио!». Прокурор пел по-итальянски так громко и уверенно, словно в свободное время подрабатывал в «Ла Скала».

— Хорошо поет, — сказал я повару.

— Если бы я такие деньги, как этот канарейка, делал, я бы еще громче пел, — сказал он с отвращением.

СЕГОДНЯ

— Помнишь, была очень вкусная сырокопченая колбаса «Московская», она еще существует? — спросил композитора Гию Канчели очень известный грузинский композитор К. — Будешь в Москве, если попадется, купи мне один батон. Я, когда стемнеет, лягу в кровать, накроюсь с головой одеялом, возьму ее, как кларнет, и съем всю! Останется веревочка. На этой веревочке я и повешусь!

ПЛАЩ «БОЛОНЬЯ» ДЛЯ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ

В Москве мы, наконец, придумали сюжет, который устраивал обе стороны.

Сонего с семьей улетели. Мы с Викой написали синопсис.

«Васин, житель деревни на берегу Волги (его, естественно, должен был играть Евгений Леонов), послал приглашение своему другу итальянцу Альберто, вместе с которым во время войны сражался с фашистами в итальянском сопротивлении. Альберто прилетел с женой и ребенком. Васин встречал его, но в аэропорту друзья разминулись. Альберто с семьей добирается до волжской деревни самостоятельно — на корабле. В Ярославле он отстал от корабля. И дальше лихие и смешные приключения».

Синопсис быстро перевели и послали в Италию. Оттуда сообщили, что сюжет их устраивает. Время поджимало и вопреки правилам к картине прикрепили оператора, второго режиссера, художника, ассистента — и группа начала работать. А нам с Токаревой и Серовскому пора было ехать в Италию: окончательный вариант сценария мы должны были писать там.

Агаджанов вернулся из Госкино злой и сказал, что Вика в Италию не поедет, потому что в договоре — один сценарист с итальянской стороны и один с советской.

— Ну, и я не поеду, — сказал я.

— Гия, ты только не начинай! Картина в запуске, корабль зафрахтован, Леонова от театра освободили… Купи ей «болонью». Вика, у тебя есть «болонья»?

— Какая «болонья»?

— Плащ очень тонкий, сейчас самый модный! Во время съемок я тебя оформлю как артистку и поедешь в Италию. А сейчас скажи ему, чтобы не выступал!

Вика послушалась и сказала, чтобы я не выступал, а ехал в Италию покупать ей очень тонкий плащ «болонью».

И мы с Валерой Серовским полетели в Рим без соавтора.

КАЛИНКА-МАЛИНКА

В Риме в аэропорту нас встречал старший брат Дино Де Лаурентииса — Луиджи Де Лаурентиис, седой респектабельный синьор лет пятидесяти. Он показал на нас пальцем, и пограничник провел нас мимо паспортного контроля.

По дороге в Рим Луиджи Де Лаурентиис сообщил, что жить мы будем в приморском городке Сабаудиа — сто двадцать километров от Рима, в маленькой гостинице на берегу моря. Рядом сняли виллу для Сонего с семьей. Работать будет удобно, ничего не отвлекает. Питаться мы можем в любом ресторане Италии — бесплатно, надо только сказать, что мы гости Лаурентииса. И еще Луиджи Де Лаурентиис сказал, что заявка Сорди не понравилась. Сорди не хочет, чтобы Альберто ехал в Россию с женой. Он хочет, чтобы была любовь с русской девушкой.

— Так почему же вы написали, что заявка вам понравилась?!

— Чтобы тебя прислали, Данела.

Между прочим. Мою фамилию везде произносили по-разному. В Италии — Данела. В Армении — Данелян. В Израиле — Даниэль. В Мексике — Данила, а в армии — Данеля. (Ударение на последней букве.)

На сборах в первый же день, когда нас построили и старшина стал зачитывать список, дойдя до меня, он запнулся, а потом выкрикнул:

— Данеля!

И из ста пятидесяти фамилий он запомнил только мою. Идем в строю, старшина командует:

— Взвод! Песню запевай!

Не поют.

— Данеля, песню запевай!

И я запеваю, куда деваться.

Или:

— Кто хочет после чистки оружия дрова пилить? Два шага вперед!

Добровольцев нет.

— Данеля, два шага вперед!

Потом я понял, что военным так произносить мою фамилию удобнее. Они привыкли команды отдавать, и «Данеля» намного короче и четче, чем расплывчатое, — Данелия.

На киностудии «Чинечитта» нас принял главный продюсер фирмы, киномагнат Дино Де Лаурентиис, невысокий сорокапятилетний мужчина, напоминающий гангстера средней руки из американского фильма.

(Между прочим, старший брат, прежде чем зайти к младшему в кабинет, надел галстук).

Дино сказал:

— Данела, у меня в контракте с Сорди написано, что я могу начать фильм только в том случае, если сценарий нравится артисту Сорди. Когда Сорди скажет, что сценарий его устраивает, я запущу фильм и даже читать сценарий не буду.

— В таком случае картину надо остановить и перенести съемки на следующее лето, — сказал я.

— Почему?

— То, что он предлагает, совсем другой сценарий. И дай Бог, если этот сценарий будет готов к зиме.

— Ну и что? Снимете зимой.

— Но вы же хотели, чтобы в фильме было путешествие по Волге. А зимой в России реки покрываются льдом, и корабли с туристами по ним не ходят.

— Ну, пусть плывут на ледоколе. Это даже интереснее. Снежные поля. Волки. (Братья Лаурентиисы видели ледоколы, когда снимали с Калатозовым «Красную палатку».)

— Красивая идея! — поддержал брата Луиджи. — Вижу такой кадр: великая река покрыта льдом. Ледокол медленно движется, оставляя за собой черный след. Высокие берега покрыты снегом. А вдалеке по белым полям проносится стая волков…

— А на березках сидят домашние медведи и поют «Калинку-малинку»! — продолжил я.

— Что он сказал? — поинтересовался Луджи.

— Синьор Данелия хочет использовать в фильме русскую песню «Калинка-малинка», — вольно перевел Валера.

— Браво, Данела, — сказал Дино, — «Калинка» хорошая песня!

Он угостил меня сигарой, сам закурил и по-американски задрал ноги на стол. На подметках его мокасин золотой вязью было написано: «Дино Де Лаурентиис».

Из кабинета старшего брата — Луиджи — я позвонил в Москву новому директору «Мосфильма» Николаю Трофимовичу Сизову, доложил что происходит, и сказал, что картину надо останавливать.

Сизов сказал, чтобы я не паниковал, а подумал над итальянскими предложениями. Любовь — это не так уж плохо.

В Сабаудиа в гостинице нас встретили Рудольфо и Аллегра и отвезли к себе на виллу. После ужина Сонего спросил:

— Аллегра говорит, что видела в России женщину за рулем такси. Это возможно? — спросил он.

— Возможно.

— А если Маша будет работать на такси, это не шокирует вашу великую державу?

Я пожал плечами.

И Рудольфо рассказал новую версию. Альберто, как хочет Сорди, прилетел один. Когда он отстал от корабля в Ярославле, он догоняет его на такси, за рулем которого русская девушка Маша. Получалась довольно-таки складная история. И многое, что было в нашей заявке, сохранялось. (Сонего сказал, что этот вариант устраивает и Сорди.)

Я снова позвонил Сизову.

— Вот видишь, а ты волновался! — сказал он. — Немного подумали, и уже что-то появилось.

А поздно вечером, уже около двенадцати, когда мы легли спать, из вестибюля позвонил Сонего и сказал, что приехал Сорди.

Самый популярный комедийный актер Европы Альберто Сорди в жизни оказался простым и деликатным. Он извинился, что потревожил нас в такой поздний час, но раньше приехать не мог — с утра были съемки, а после четырех озвучание. Сказал, что очень рад, что я согласен с его предложением, и попросил, чтобы мы ему сразу присылали все, что напишем. Мы выпили по бокалу вина, и он уехал.

Мы начали вкалывать. Утром, ровно в восемь, завтракали на вилле и работали до обеда. Потом Аллегра кормила нас обедом, и мы работали до ужина. Потом Аллегра кормила нас ужином и мы с Валерой отправлялись в гостиницу. Там я у себя в номере печатал на машинке то, что мы придумали за день, а Валера у себя в номере переводил и печатал по-итальянски. В море окунались только рано утром, до приезда Аллегры, и ночью, перед тем как лечь спать.

Через неделю позвонил Агаджанов и сообщил, что в Госкино таксистку утвердили, но просили, чтобы она работала только в дневную смену, возила в основном женщин и обязательно заочно училась в институте, педагогическом или медицинском.

— Лучше бы написали эту Машу проституткой, — сказал Сонего, — тогда не пришлось бы делать из нее занудливую учительницу.

Сели переписывать.

Дней через десять приехал Сорди и сказал, что он прочитал все, что мы ему прислали, стало лучше, но надо выкинуть русского, он только мешает.

— Это нельзя сделать, синьор Сорди! — сказал я.

— Надо. Станет намного динамичнее.

— Нельзя!

— Иначе я сниматься в этом фильме не буду!

«Спокойно, Данела, — сказал мне внутренний голос. — Не матери его! Он иностранец, одинокий сирота, будь с ним учтив». (Сорди не был женат и считался самым богатым женихом Европы.)

Я сказал:

— Ну, тогда, я думаю, вам придется пригласить на этот фильм другого режиссера. Чао, синьор Сорди! Бай, бай!

И мы с Валерой ушли.

Народу на пляже никого. Я разделся догола и поплыл по лунной дорожке. Плавать я любил, и заплыл далеко, так что береговые огоньки были еле видны. Перевернулся на спину и смотрю на звезды — вон Большая Медведица, а вон и моя Полярная звезда…

МОЯ ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

После третьего курса архитектурного института летом нас послали на военные сборы в Нахабино. Перед отъездом выяснилось, что никаких родственников на свидания к нам пускать не будут, — «не детский сад!» А мы с Ирой (моей первой женой) недавно поженились, нам не хотелось расставаться, и мы договорились, что каждый вечер, если небо будет чистым, с одиннадцати до двенадцати одновременно будем смотреть на Полярную Звезду. В лагере мы, естественно, спали в палатке, спать ложились в десять, я выжидал до одиннадцати, высовывал голову из палатки на волю, находил Большую Медведицу, справа — Полярную звезду и преданно глядел на нее. Два месяца. В то жаркое лето только две ночи были облачные. Подъем у нас был в пять утра, и мне все время очень хотелось спать.

Когда я вернулся, у нас собрались гости, мама, как всегда, накормила всех вкусным ужином, потом включили проигрыватель, и начались танцы. А мы с Ирой вышли на балкон на пятом этаже дома на Чистых прудах. Был вечер, внизу на черной поверхности пруда плавал белый лебедь Васька, а в темно-сером московском небе мерцали звезды.

— Давай смотреть на нашу звезду вместе, — сказал я Ире.

— Давай, — сказала Ира.

И мы посмотрели в разные стороны.

— Ты куда смотришь? — насторожился я.

— На нашу Полярную Звезду.

Настроение у меня испортилось.

— И где же там наша Полярная Звезда? — спросил я.

— А вон, красненькая, — и Ира показала пальцем на Марс.

ВЕРТИНСКАЯ И ТАКСИ ЦВЕТА МЕТАЛЛИК

В гостинице портье вручил нам телеграмму от Агаджанова: Марианна Вертинская сниматься согласна (она должна была играть Машу), такси в цвет «металлик» на заводе в Горьком уже покрасили, и нужно срочно прислать три тысячи метров пленки «кодак», чтобы оператор снимал пейзажи на Волге.

Из номера я позвонил Агаджанову и сказал, что никакого «кодака» не будет, картину надо закрывать и пусть Сизов звонит Лаурентиису, чтобы нас срочно отправили в Москву.

Только принял душ — пришел Валера и сказал, что звонил Луиджи Де Лаурентиис, он в курсе конфликта и предлагает сделать два варианта монтажа. В русском — я смонтирую все, как считаю нужным, а итальянский вариант будет монтировать другой монтажер.