Анастасия на кухне не слышала, когда Михаил открыл входную дверь. Она скорее почувствовала изменение освещения, едва Михаил зажег свет в прихожей. Это был знак необычного, она не могла сказать дурного, настроения мужа. Он и она всегда звонили от калитки, хотя имели ключи. В селе до отхода ко сну замки не закрывались, но звонок стал частью привычного ритуала возвращения домой молодоженов здесь, в сельском доме покойных родителей Михаила. Они встречали в нем вторую весну супружеской жизни, весну 1992 года. На дворе сумерки сырого и холодного мартовского вечера переливались в туманную ночь. Была пятница. Михаил возвратился слишком поздно для пятницы. Впрочем, и для других будних дней, пожалуй, тоже поздновато.
      – Что случилось? – Анастасия вошла в прихожую, когда Михаил уже расшнуровывал ботинок на толстой подошве в позе журавля, высоко подняв согнутую в колене ногу. – Садись на лавку…
      Михаил ответил не сразу, сначала снял ботинок с другой ноги:
      – Погода скверная… Здравствуй! – прикоснулся холодными губами к разогретой от плиты щеке и сразу направился в ванную в одних шерстяных носках домашней вязки, снимая на ходу галстук, затем пуловер.
      – Обуйся!
      Вместо ответа махнул рукой, что должно, как бывало, означать: “Носки все равно пойдут в стирку!”.
      Появился на кухне уже в домашнем:
      – Есть хочу – умираю!
      – Разогреваю третий раз. Ты еще не проведал малышку. Она не хотела без тебя засыпать.
      – Сначала поем, сброшу дневные впечатления в “погреб” до утра…
      – “Погреб” – это я?
      – Могу не рассказывать. Приятного мало. А “погреб” – мое подсознание… Не успел это сделать по дороге домой.
      – Первый раз от тебя такое слышу.
      – Надеюсь и через тридцать лет совместной жизни смогу сказать тебе что-то новое…
      – Напрасно надеешься! К тому времени я буду читать твои мысли на расстоянии, – Анастасия села рядом и обняла за талию. За шею – не позволяла разница в росте.
      Горячий борщ из квашеной капусты на солонине с добавлением для мягкости бабушкиной “фирменной” рябой фасоли отогрел настроение Михаила.
      – Что же тебе рассказать?
      – Все, все… Я здесь зарылась с головой. С утра до вечера хожу по кругу как ослик, привязанный к вороту колодца: кухня – ванная – детская. Даже телевизор некогда посмотреть.
      – Могу перенести его на кухню.
      – Нет, нет… Мне кухня и так надоела. Вот заработаем деньги и осенью купим для кухни маленький. Так что тебя так расстроило?
      – Три разговора и скверная погода.
      – Разговоры с кем?
      – Утром с твоим отцом, вечером с моим начальником. Впрочем, тесть и теща тоже мои “домашние начальники”…
      – Но ты не в приймах, слава Богу!
      – … А днем с несчастной девушкой, у которой на улице ни с того, ни с сего убили бабушку, как я понял, самого близкого ей человека. Отец живет в другой семье, а мать давно умерла.
      – Как же это случилось?
      – Темная история… Помнишь, в конце февраля или в начале марта похолодало, и был сильный снегопад как раз в выходные дни? Ее нашли на улице у дороги полу-засыпанную снегом.
      – Может быть сердце?
      – Нет, расколот череп.
      – Как же это случилось? – Анастасия не заметила, что повторяет вопрос.
      – Следствие почти не велось. Списали на случайный наезд транспорта в метель. Мед-эксперт в заключении написал, что она умерла от переохлаждения. Это значит, что ее сбили в субботу днем или вечером. Скорее вечером.
      – Где это произошло?
      – Хутор Дикий. Слыхала?
      – Слыхала, но никогда там не была. Хутор, наверное, маленький…
      – Сейчас двенадцать дворов. Год назад было тринадцать. Когда-то я проехал по хутору верхом на коне, изображая индейца. С тех пор там бывать не довелось. Видел сегодня план застройки в райисполкоме. Потом заехал в сельсовет, он в соседнем с хутором селе Рябошапки, и взял списки жителей хутора. Поэтому так поздно вернулся…
      – Мне не дают покоя мысли. Человек замерзает посреди села и некому помочь… Водитель – просто убийца! А эта девушка? Могла бы хватиться, что долго нет бабушки?
      – Она живет в городе. Студентка пединститута. Четвертый курс. Она приезжала к районному прокурору с жалобой. Считает, что бабушка кем-то убита, а версия милиции о наезде просто смехотворна. А если и сбила машина или трактор, то почему не ищут, кто это сделал… На хуторе она будет завтра и мне нужно туда поехать.
      – Нужно – так нужно, но ты забыл, что завтра суббота. Мы ведь договаривались пикировать рассаду.
      – Нет, не забыл. Будет еще вечер и воскресенье. Все равно за один день не успеть. Там работы на всю неделю.
      – Может, и две, если будешь приезжать, как сегодня.
      – Оставьте мне мою долю. Могу начать хоть сейчас…
      – Нет уж! Только не сегодня. Одного тебя не отпущу, а я устала. Весь вечер возле печки и еще не закончила. Наготовила на неделю, чтобы заниматься рассадой. Осталось испечь пирожки и помыть посуду.
      – Хочешь, помою посуду? – не очень решительно спросил Михаил.
      – Нет. Сама помою, пока пироги будут в духовке. Лучше посиди здесь и расскажи, чем тебя расстроили отец и начальник.
      Зимой Михаил выстроил отапливаемую теплицу под стеклом, заготовил пленку и каркасы, провел трубы для полива, поставил в колодец более мощный насос. В сельсовете оформил аренду на пустырь за своим огородом, и теперь его “фазенда” удвоилась. Латиноамериканский сериал на короткое время сделал модным это слово. Он по примеру многих односельчан решил заняться ранними овощами. Стыдно жить на земле и не воспользоваться возможностью подработать честным трудом. “За счет напряжения пупа, но без ущерба для совести” – как любит говорить один из соседей Михаила. Работать ведь приходится в свободное от основной работы время. Главное, Михаила не смущала роль следователя-овощевода. Все будет в рамках закона. Он в свое время не однажды помогал бабушке продавать яблоки на рынке. Правда, сейчас он не собирался стоять за прилавком. Ему это было и в детстве невероятно скучно. Торговать нужно с веселым лицом, а не отпугивать покупателей кислой физиономией. Продавать будут женщины.
      На работе Михаилу приходилось разбираться с другим “бизнесом”. Объявленный правящей верхушкой переход к рыночной экономике открыл большие возможности для предприимчивых людей. Для бизнеса нужен был капитал или связи. Попытки многих людей любой ценой приобрести то и другое порождало в условиях несовершенства законодательства и непомерного налогообложения криминализованную экономику. Разрастался монополизированный, на девять десятых в тени, суррогат рынка на худеющем теле госсектора. Энергоресурсы, продукты питания и их производство стали самым важным объектом спекуляций и махинаций. Прокуратура района не успевала рассматривать многочисленные жалобы.
      Михаил последнее время занимался расследованием нескольких подобных дел. Самое обидное было в том, что, затратив массу усилий, он не мог передать дело в суд, так как новое законодательство словно специально зияло прорехами, через которые с катастрофической скоростью проваливалось то, что еще недавно выспренне именовалось народным достоянием. На самом деле общественная собственность оказалась достоянием чиновников, торгующих ею направо и налево. Из десятка дел только в одном случае удалось доказать наличие признаков махинации.
      Одна заурядная деревенская деваха сняла со сберкнижки пятнадцать тысяч, заработанных торговлей овощами, и зарегистрировала общество с ограниченной ответственностью, “лтд” как говаривали теперь все на английский манер. После этого охмурила нескольких руководителей хозяйств обещаниями поставок горючего по соблазнительно низким ценам. Не обошлось без личных посулов, а скорее всего, реальных взяток из сумм перечисленных дутому “лтд” в виде предварительной оплаты за мифическое топливо. Деньги она ухитрилась обналичить. На имя матери в соседнем селе построила огромный дом и забила его мебелью и хрустальной посудой. На имя мужа купила “Мерседес”. Перед этим успела с мужем развестись. Отдохнула на Средиземном море. Если бы она не поленилась заключить договора с реальными поставщиками горючего, то суд был бы бессилен. Она бы отделалась уставным фондом в пятнадцать тысяч, нагрев хозяйства на четыре миллиона, почти миллион долларов по курсу того времени.
      Михаил не сомневался, что директора и председатели, тертые калачи, знали, с кем имеют дело. Львиная доля потерянных хозяйствами денег осела в их карманах. “Бизнесменка” получит десять лет при очень большом старании прокурора. Вероятно, у девахи осталась заначка на адвокатов и подкуп суда, и тогда срок будет минимальным.
      Одна из жалоб касалась местного колхоза и его председателя Симоненко. Односельчане написали в прокуратуру, а копию заявления передали Михаилу, чтобы он добился от районного прокурора передачи дела в его руки.
      Районный прокурор Сафонов сгоряча по чисто “географическим” соображениям поручил проверку заявления Михаилу. “Ты там живешь, тебе и карты в руки. Да и жалобщики просили подключить тебя. Почему не пойти навстречу трудящимся… Хорошо знаю Симоненко. Думаю, там ложная тревога или обыкновенная склока. Разберись!”.
      Однако выбор Сафонова и односельчан не понравился Симоненко. Он надавил на тестя, который был как заведующий колхозным гаражом в прямом подчинении, и Сафонова, своего старого приятеля по партийным делам и начальственным рыбалкам.
      Утром тесть задержал Михаила, когда тот вышел к служебной машине, чтобы ехать на работу.
      – Миша, есть разговор!
      – Доброе утро, Дмитрий Павлович! Нельзя отложить разговор на вечер? По дороге ждут сослуживцы…
      – Нельзя! И я ненадолго. Давай отойдем чуть в сторону…
      Они отошли от дороги к калитке. Михаил приготовился слушать. Тесть был заметно взволнован.
      – Говорят, жалоба наших мужиков у тебя.
      – Да. Сафонов поручил мне это дело.
      – Ты можешь передать ее другому следователю?
      – Не могу. Обещал односельчанам, да и Сафонова трудно переубедить, если он принял решение.
      – Сафонов сам тебя попросит передать дело. Они с Симоненко давние кореши. Он поручил тебе, потому что не знал в деталях о твоих отношениях с Симоненко.
      – Напрасно Симоненко беспокоится. Расследование будет объективным, никакого сведения счетов.
      – Я бы поверил. Хорошо тебя знаю. Симоненко не верит никому…
      – Он напрасно беспокоится. У него куча советников, лучшие юристы района к его услугам. Думаю, все бумаги в порядке и ворует он строго по закону.
      – Он считает тебя умным парнем и уверен, что у тебя на него большой зуб. Поэтому ты обязательно раскопаешь какую-нибудь оплошность в бумагах и подведешь под суд…
      – За оплошность он подставит кого-нибудь из своих прихлебателей. Потом вытащит их без особых потерь, да еще компенсирует с лихвой моральные убытки. Так уже было не один раз. В этом его сила, нужно отдать ему должное. Он покупает с потрохами и за верность платит щедро. Тем более что не из своего кармана.
      – Он может отыграться на мне.
      – На такую глупость, думаю, Симоненко не способен.
      – Он испугался. Таким его еще не видели…
      – Суд ему не угрожает, насколько я понял это дело, а кресло председателя потерять может. Хотя при нашем народе…
      – Вот именно! Он такой многих вполне устраивает.
      – Скажите ему, что все будет открыто и честно. На большее пусть не рассчитывает.
      – Это он и сам знает. Как-то сказал: “Жаль, что Михаил настроен против”. Задумал он взять в колхоз юрисконсульта. Хотел предложить должность тебе, с большой зарплатой.
      – Чтобы моими руками “законно” прибрать колхоз к своим рукам?
      – Боюсь, что он это сделает и без тебя. Найдутся другие.
      – В этом все и дело. Только без меня! Не пропадем. До нищих нам далеко.
      – Не об этом речь. Ну да ладно. Тебя ждут. Иди… – он увидел, что Саня, водитель служебного “газика”, вылез из кабины и направляется к ним.
      Последние слова тесть говорил с нескрываемым раздражением. Михаил не принял раздражение на свой счет, но в душе у него остался неприятный осадок.
      Днем, это были часы личного приема у Сафонова, тот вызвал Михаила к себе. В кабинете на стуле для посетителей сидела заплаканная девушка. Она кивнула Михаилу и быстро отвернула припухшее покрасневшее лицо. Она сразу чем-то понравилась Михаилу. Он успел отметить большие серые глаза, пушистые ресницы и такое кроткое скорбное выражение на круглом миловидном лице. Короткая стрижка и даже разноцветие давно не крашенных волос были очень ей к лицу.
      – Разберитесь с ее жалобой. Только зарегистрируйте в канцелярии, – прокурор протянул Михаилу лист через стол. – А вы, гражданка, запишите регистрационный номер. Будете на него ссылаться, когда придете за ответом…
      Девушка поднялась со стула, поправила юбку. Михаил молча кивнул и взял бумагу. Сафонов вдогонку добавил:
      – Михаил Егорович, не уходи домой не переговорив со мной. Есть срочный вопрос. Зайдешь в конце дня…
      Михаил провел Марию, как следовало из заявления, так звали девушку, в свою комнату. В который уже раз она рассказала то, что коротко было изложено в заявлении.
      – Заявление писал юрист? – спросил Михаил.
      – Да. Была в консультации…
      – Напрасно тратили деньги. Могли бы нам сделать устное заявление, а мы бы его зафиксировали на бумаге.
      – Какие там деньги!
      – Вы ведь студентка и живете на стипендию?!
      – Еще подрабатываю.
      – Где?
      – В парикмахерской. В школе у нас была такая специализация. Можно было еще шить. Но мне не нравилось. Потом я закончила дополнительно курсы…
      Так Михаил без переходов приступил к сбору необходимой информации. Расспросил о родственниках, где и с кем живут, чем занимаются. Когда Мария последний раз видела бабушку, о чем они говорили. Оказалось, что в день убийства к бабушке приезжал парень, жених Марии. Так назвала его сама Мария. Эдуард, Эдик Музыченко. Через него бабушка передала картошку и другие продукты: сало, десяток яиц, соления…
      – Он часто ездил на хутор?
      – Раза два в месяц. Чаще всего со мной… Иногда я ездила одна.
      – Где он живет?
      Мария смутилась, щеки покрылись румянцем:
      – Прописан в общежитии, но живет у меня.
      – У вас есть квартира? Ее адрес в заявлении?
      – Да. Однокомнатная. Осталась от родителей. Когда отец женился, где-то через год после смерти матери, бабушка сказала, чтобы уходил к новой жене, так как делить нечего…
      – Ваш отец бабушкин зять или сын?
      – Родной сын. Причем единственный. Она его воспитала одна. В сорок пятом году в госпитале влюбилась в одного офицера. Она ведь воевала, у нее много наград. Была снайпером… После второй женитьбы отца она все переписала на меня. У бабушки хороший дом, постройки, сад.
      – Завещание нотариально заверено?
      – Да.
      – Круто она с ним… Он знает об этом
      – Знает. Они давно не ладили. Из-за мамы. Особенно после того, как мама умерла. Бабушка была на ее стороне. А отец пил и пьет сейчас…
      – На чем основаны ваши подозрения, что ее убили намеренно?
      – На хуторе и в Рябошапках ходят слухи об убийстве. Слухи на пустом месте не появляются…
      – И это все?
      – На хуторе ее не любили. Как бы вам это сказать, она была очень правильной. Много лет работала в колхозе бригадиром. Говорят, была очень строгой, но справедливой. Потом ушла на пенсию, но могла встретить человека на улице и сказать ему в глаза всю правду…
      – Разве этого достаточно, чтобы убить человека?
      – Вот пример. На хуторе живет парень, мой одногодок Володя Гонтарь. Работает трактористом. Не хочу сказать, что он убил. Но она его прилюдно называла дезертиром и грозилась пожаловаться в областной военкомат. Его мать продавщица сельпо, денег куры не клюют, откупила его от армии. Если бы вы побывали на хуторе…
      – Непременно побываю, но мне нужно осмотреть и дом вашей бабушки. Возможно, остались какие-нибудь письма, записки или заявления, которые могли бы пролить свет на мотивы убийства и помочь найти убийцу, если он существует.
      – Вы все еще сомневаетесь?!
      – Сомнение самый лучший метод следствия. Когда вы будете на хуторе? Чем скорее, тем лучше…
      – Завтра. Или вы не сможете в субботу?
      – Не будем откладывать. Хотя бы в память о вашей бабушке…
      – Я вам так благодарна!
      – Мы еще ничего не сделали…
      Она попрощалась и ушла заметно ободренная, после того, как они согласовали время завтрашней встречи: около десяти утра.
      Михаил связался по телефону с райисполкомом и сельсоветом в Рябошапках, чтобы ему приготовили необходимые материалы по хутору. Нужный отдел исполкома был в соседнем здании и через некоторое время он уже рассматривал план застройки Дикого. Название хутора сохранило фамилию первого хозяина, потомки которого были раскулачены и затерялись где-то на шахтах Донбасса. После голода 33-го года сюда переселились несколько семей из Запорожья.
      С тех времен не осталось ни одной постройки. Глубокий овраг, называемый местными жителями Змеиной балкой, тянулся мимо хутора на много километров до самого моря и был во время войны рубежом обороны, сначала наших, потом немцев. Оба склона балки были изрыты окопами и усеяны остатками ржавого металла.
      Почти каждый год весной или после ливней летом вода вымывала солдатские кости. Их сносили в братские могилы, разбросанные вдоль балки, не разбираясь особенно, чьи это кости.
      Сафонов принял Михаила около шести. Пожилой, аскетического вида человек, высокого роста, он и за столом выглядел внушительно. С задумчиво-мрачным выражением на худом продолговатом лице Сафонов долго перебирал бумаги, собираясь с мыслями:
      – Мы решили… м-м-м, я решил освободить тебя от работы по жалобе на Симоненко…
      – Почему?
      – Расследование убийства этой старушки нужно провести быстро. Больше недели, от силы десять дней я тебе дать не могу. Потом на тебе еще дело Гливкой. По политическим соображениям его в этом месяце нужно передать в суд.
      – Вы понимаете, что я не могу подвести своих односельчан. Они на меня надеются. Для них мое отстранение будет большим моральным ударом. Еще одним доказательством силы Симоненко или моей трусости. Меня не устраивают оба варианта…
      – Есть еще веская причина. Ты не можешь быть объективным. У тебя есть личные счеты…
      – Я не присяжный, не народный заседатель, наконец, не судья. Следователь добывает факты. Дело суда считать их доказательными или ложными. Мое личное отношение к Симоненко здесь ни при чем.
      – Буду с тобой откровенным. В районе все знают о наших дружеских отношениях. Стань на мое место. Если бы твой друг попал в такую историю и попросил у тебя такую малость, как заменить следователя?
      – Если бы мой друг был районным прокурором, я бы остерегался сомнительных авантюр или, по крайней мере, с ним бы посоветовался до того…
      – Он крепкий хозяйственник, золотой фонд сельских руководящих кадров. Такими нельзя разбрасываться.
      – Насчет золота вы правильно заметили. Он озолотился. Вы лучше меня знаете, на него уже была масса жалоб. Резолюция везде одинакова: “Все в рамках действующего законодательства, оснований для возбуждения уголовного дела нет”.
      – Очень надеюсь, что так будет и на этот раз.
      – А я в этом уверен. Поэтому ваше решение нахожу опрометчивым. Он обеспечил себя и своих родственников на три поколения вперед. Самое худшее для него – снимут с должности председателя.
      – А репутация?
      – Что эти факты добавят нового к тому, что уже было? А вот ваша репутация – это единственное что у вас есть. Он, говорят, может прожить пять лет не выходя со двора. Подвалы забиты армейскими консервами, канистрами с растительным маслом, амбары – пшеницей и другими крупами. Еще золото, валюта, две машины. У сына иномарка и полный набор сельскохозяйственной техники. Завтра он купит землю и будет самым богатым фермером района…
      Сафонов нетерпеливо заерзал в кресле и прервал Михаила:
      – Что-то здесь правда, а больше вымысла. Сплетни завистников…
      – Здесь все правда. Можете проверить. Другу он не откажет. А если откажет, то какой он друг?! Лучший для него выход – уйти на пенсию. Возраст позволяет, а жадность держит – не все унесено…
      – Зачем вы так. Он заслуженный человек…
      – Он своим поведением сам зачеркнул свои заслуги, если они были. Многолетнее напряжение людей, все жертвы пошли прахом…
      – Так резко и безапелляционно может говорить абсолютно безгрешный человек.
      – Каюсь, нет на мне греха. Возможно потому, что молод, не успел… Впрочем, был на мне большой грех, но я его списал на государство. В Афганистан попал не по своей воле. И с моджахедами был на равных. Они хотели отнять мою жизнь, мне пришлось отнять у них. Их души сейчас в раю, если он существует…
      – Не об этом речь. Кто может заменить Симоненко? У вас в селе нет ему равных по опыту, волевому напору, знанию хозяйства…
      – Он, конечно, очень старался, чтобы конкурентов у него не было, но в селе есть люди, которые могут его вполне заменить. Здесь как раз тот случай, когда большее значение имеет то, какие цели преследует руководитель, чем его опыт. Опыт появится. Думаю, ущерб хозяйству от недостатка опыта будет меньше, чем от “многоопытного” Симоненко… Кроме того, сейчас хозяйству нужны новые технологии и совершено другие производственные отношения. В этом Симоненко не только понимает мало, но и является ярым противником, так как видит угрозу своей единоличной помещичьей власти.
      – Ладно говоришь. Уж не сам ли метишь в председатели?
      – Нет. Этот слух пустил сам Симоненко, чтобы заранее дискредитировать расследование. Утром через тестя он предлагал высокооплачиваемую должность юрисконсульта. Зачем мне эти должности?! Как только земля станет объектом нормальных рыночных отношений, колхоз развалится, а работать на фермера я не хочу. – Михаил улыбнулся и после паузы добавил, – Возможно, я мечтаю о должности Генерального прокурора…
      – Мечтать, естественно, никому не запрещается, – Сафонов иронично улыбнулся, – но это политическая должность, а политик из тебя, извини за прямоту, никудышный. Нужно преодолеть много ступенек и с каждой можно сорваться, сделав неосторожный шаг.
      – Сейчас такое время, что лучшая политика состоит в том, чтобы политикой не заниматься, а честно делать свое дело. Извините и вы меня за прямоту, но мне кажется, что неосторожный шаг сейчас совершаете вы, идя на поводу у заведомо неправого человека. Он ради вас так бы не рисковал…
      – Не будем об этом. Ладно. Занимайтесь этим делом, – он потемнел лицом и почему-то перешел на “вы”, – но учтите, что я буду следить за каждым вашим шагом и ошибки не прощу.
      – Это ваше право и обязанность. Спасибо! Постараюсь все сделать в срок.

      Будильник зазвонил в шесть утра. Михаил проснулся сразу. По привычке воспитанной еще отцом, он спустя несколько секунд покинул постель. От этого его не смогла отучить даже Анастасия, хотя он уступал ей иногда.
      Сегодня ему нужно было подготовиться к поездке на хутор, что он не сделал вечером как раз из-за жены – она не хотела идти спать без него.
      После бритья и прохладного душа, вода в нагревателе сохранила немного тепла с вечера, Михаил поднялся в библиотеку (в мансарде под крышей). Зажег настольную лампу и стал заполнять таблицу, которую задумал еще вчера. В таблице было три графы: “Подозреваемый”, “Мотивы”, “Алиби”.
      В графу “Подозреваемый” он переписал всех обитателей хутора, не разбирая пола и возраста, правда, за исключением детей моложе двенадцати лет.
      Вот что получилось:
      Нужно было за ближайшие дни заполнить эту таблицу по всем графам. Логика подсказывала, что убийца в этом списке. Список мог и расшириться за счет посетителей хутора. Все это и предстояло выяснить.
      Михаил взял с собой портативный диктофон, который еще осенью купил за свои деньги, так как пробить покупку через бюджет прокуратуры не удалось. Он ему здорово помогал в работе, особенно при таких массовых опросах.
      В полдевятого просигналил Саня. Они выезжали с часовым запасом, так как не были уверены, что дорога на хутор проходима для “газика”.
      Их опасения подтвердились. Они смогли осилить только первый подъем. Спускаться в балку по крутому склону было опасно, не было надежды выбраться наверх, и Михаил пошел пешком, заправив штанины в сапоги. Саня должен приехать за ним в четыре часа дня.
      Грунтовая дорога была разбита тракторами, обочины непроходимы из-за прошлогоднего бурьяна, и Михаил, едва спустился вниз, сразу повернул по каменистому дну балки. Это и была знаменитая Змеиная балка, и он знал, что она приведет к хутору. Дорога будет немного длинней, но зато куда удобнее. Следы подсказывали, что местные жители ходят таким же путем.
      Он шел не торопясь и с интересом осматривал склоны. Осталось ли в памяти что-нибудь от той поездки на лошадях. Прошло тринадцать лет! Колхозная бахча страдала от набегов обитателей пионерского лагеря со стороны моря и автомобилистов с другой стороны, так как примыкала к трассе. Сторожа выбрали меньшее из двух зол и охраняли бахчу со стороны шоссе. Поговаривали, что они продавали арбузы проезжающим, а разговоры о набегах мальчишек служили больше для отвода глаз, чтобы было на кого списать урон. Но начальство отреагировало, и нужно было доставить сторожам двух оседланных лошадей.
      Дядя Митя, будущий тесть Михаила, должен был организовать перевозку. Специальной машины в колхозном гараже не было, поэтому решили попробовать обыкновенную бортовую. Когда испуганных лошадей по помосту из досок подняли наверх, дядя Митя понял, что целыми их не довезти. Он и нашел Михаила. Тот почти постоянно крутился в гараже, восстанавливая с помощью взрослых списанную трехтонку. Михаил получил задание быстро найти второго седока и перегнать лошадей на дальнюю бахчу, что-то за десять километров от села.
      Выбор Михаила пал на мальчишку его возраста, с которым недавно познакомился. Вадик Шинкарь приехал из города жить к бабушке, так как родители уехали на Север, а его не взяли. Михаила он привлекал своим городским развитием и определенным своеобразием. Сыграло роль и то, что деревенские мальчишки Вадика приняли плохо. Он сразу получил кличку Шнобель, хотя нельзя сказать, что его большой нос сильно выделялся на продолговатом лице.
      В пользу Вадика было то, что он принял кличку спокойно, отзывался на нее, и как-то даже сказал в шутку: “Моя подпольная кличка”.
      Мальчики захватили обычную еду деревенских ребят вне дома: хлеб и помидоры, так как собирались купаться в море и вернуться только вечером с попутной колхозной машиной.
      Дядя Митя помог ребятам забраться в седла, подогнал стремена и хлопнул лошадей по крупам, напутствуя ребят:
      – Никуда не отвлекайтесь, через два-три часа заеду на бахчу… Чтоб были там!
      Резвые лошади понесли ребят навстречу приключениям. Яркое солнце августовского утра слепило через зелень листвы придорожной посадки. Свежий ветерок выветрил из головы напутствия дяди Мити. Перегон, который должен был длиться час, от силы полтора растянулся до вечера. Началось с того, что Михаил предложил ехать не вдоль трассы, а по Змеиной балке, которая, как было ему известно, выходила к морю недалеко от места, где была бахча. Оказалось, что балка представляла собой большую извивающуюся дугу. Не зря названа Змеиной, да и змей оказалось действительно много.
      Чтобы добраться к балке, нужно было проделать несколько километров в сторону. Как только они очутились в прохладе и тишине глубокого оврага, отвесные стены которого в иных местах напомнили мальчишкам Большой каньон, детская фантазия их унесла далеко от практической задачи, порученной им взрослыми. Для начала они сделали луки и стрелы из веток орешника. Лошадей на время привязали к дереву.
      Потом устроили охоту на сусликов на склонах балки. Пасли лошадей на лугу, поили у криницы, ели сами. На десерт были дикие абрикосы, которые они срывали прямо с седла. Они выбрались из балки и с гиком пронеслись по короткой и широкой улице хутора Дикий, изображая набег индейцев на форт бледнолицых. Их голые торсы и лица были измазаны красной глиной, а в волосах торчали красивые перья удода. Они нашли их на склоне у большого камня. Бедняге удоду не повезло, им пообедал ястреб или шулика. Парочка, а иногда и больше, хищных птиц постоянно кружилась над головой, высматривая добычу.
      Солнце перевалило далеко за полдень, когда овраг расступился и поверх зарослей камыша блеснуло море. Они еще выкупали лошадей и искупались сами в бакае. Седла пришлось при этом снять.
      Когда, наконец, они поднялись на невысокое плато, оказалось, что до бахчи еще три или четыре километра вдоль берега моря по склонам, сильно изрезанным промоинами. Проще было проделать остаток пути по пляжу. Дикая скачка по мелкой воде привела их в восторг и развлекла немногочисленных пляжников.
      Они поднялись наверх на поле неожиданно для оравы мальчишек, только что атаковавших бахчу. При виде всадников все оставили добычу и бросились врассыпную. Один мальчик лет десяти упорно не расставался с большим арбузом, вскоре был отрезан с двух сторон и остановился. Михаил до сих пор помнил загорелую голову со щетиной коротких выгоревших волос, худые шелушащиеся плечи и большие темные от расширенных зрачков глаза. Шнобель с азартом охотничий собаки наседал на мальчишку, рискуя его раздавить лошадью, а тот увертывался, но арбуз не бросал.
      Михаил приказал Шнобелю оставить мальчика в покое, и они заторопились к виднеющемуся вдали шалашу сторожей.
      – Нужно было их припугнуть, – не унимался Шнобель.
      – Я знаю, чем их кормят. Как-то одно лето бабушка здесь работала на кухне и взяла льготные путевки для нас с сестрой. Три раза в день душили перловкой… Почти никто ее не ел, вся шла в отходы. Директорша и повара откармливают для себя свиней… Бабушка не удержалась и сказала: “Им бы фруктов, а не перловку, которая свиньям идет…”. С тех пор ее больше на работу в лагерь не брали…
      Этот случай отдалил Михаила от Вадика. Позже другой случай положил конец их намечающейся дружбе.
      Михаил, петляя по дорожке между валунами, узнавал все, словно был здесь вчера. Конечно, середина марта не август. Другие краски, другая одежка у деревьев и кустов. Заросли терновника светятся, как кисея наброшенная на склоны оврага, голые деревья сиротливо торчат наверху. Среди бурого прошлогоднего бурьяна большие обломки известняка белеют костями гигантских доисторических животных…
      Михаил зачерпнул ладонью и хлебнул воды из знакомой криницы, потом направился по усыпанной известковым щебнем дорожке вверх по склону к хутору, уже слышному криками петухов и лаем собак.
      Хутор открывался не сразу. Сначала на фоне неба, словно резцом гравера, прорезались темные безлистные кроны могучих деревьев, окутанные дымком из труб, потом печные трубы и шиферные крыши. Наконец открылась панорама хутора, свободно разместившегося на юго-западном склоне холма, подошву которого с севера подрезала Змеиная балка.
      На возвышенности Михаил сверился с планировкой хутора и безошибочно нашел дом покойной Алевтины.
      Он открыл калитку. Первое, что он увидел – сиротливую пустоту собачьей будки. Вошел в сени и постучал.
      – Да! Входите! – послышалось за дверью.
      Мария с отрешенным лицом сидела у чадящей печи в верхней одежде.
      – Холод собачий! – встретила она вошедшего Михаила глубоким вздохом после первых же слов. – Только затопила. Садитесь здесь.
      Она указала на широкую лавку вдоль стенки печи, облицованной изразцами.
      – Кстати, о собаке… – хотел спросить Михаил, но Мария его перебила и глубоко вздохнула.
      – Отравили собаку.
      – Когда и кто?
      – Месяца два назад. Бабушка кого-то подозревала, но мне не говорила, – последовал очередной вздох.
      Михаил не удержался от вопроса по поводу вздохов, хоть все и так было понятно – она потеряла родного человека…
      – Что так? Есть проблемы?
      – Настроение плохое. Не рада, что все это затеяла.
      – Мы еще ничего не начинали…
      – А меня уже гнетет предчувствие неприятностей…
      – Заниматься расследованием преступления всегда неприятно. Открывается столько низости, подлости, трусости… Можно перечислять долго человеческие недостатки, но главное зло – равнодушие, которое порождает безнаказанность. Впрочем, лучше, чем сказал Бруно Ясенский по этому поводу, я сказать не могу.
      – Пожалуй, что так.
      – Давайте все же выполним свой долг перед Алевтиной Петровной.
      Мария молча кивнула, преодолевая с трудом свои грустные думы.
      – Нужно для начала просмотреть ее личные бумаги, письма… Возможно, там есть какие-нибудь зацепки.
      – Писем она не писала. – Мария тяжело поднялась и вышла в другую комнату. Возвратилась она почти сразу с деревянным сундучком, размером в почтовую посылку.
      – Здесь все. Еще ничего не разбирала. Есть еще книги на полке…
      – Книги пока не нужны. Хотя интересно, что она в последнее время читала…
      – Ничего, кроме библии.
      – Она была верующая?
      – Трудно сказать. Она была в партии, уже на пенсии перестала ходить на партсобрания. Исключили за неуплату взносов. Знаю еще, что к библии она относилась как к историческому роману. Однажды сетовала, что не читала библию раньше…
      Михаил открыл сундучок. Сундучок оказался полным бумаг, сваленных без всякого порядка.
      – Здесь на день работы! Так я не успею опросить соседей.
      – Чем могу помочь? – спросила Мария.
      – Нужно бы разложить по типам документов и хронологии… Лучше всего здесь, на столе.
      – Когда вы собираетесь назад?
      – Где-то в половине четвертого. А что?
      – Нужно еще что-нибудь приготовить, чтобы вас накормить.
      – Ничего не нужно. У меня с собой бутерброды. Разве что чай… От чая не откажусь.
      – Чай – это очень просто. У бабушки…, здесь есть электрический самовар.
      – Вот и хорошо. Успеете разобраться с бумагами…
      – Вы с кого начнете допрос?
      – Опрос?! С одиноких женщин. Мужчин оставлю на конец.
      – Начните с бабки Елизаветы. Они дружили и, потом, она очень болт…, короче, разговорчивая. Еще Катерина. Если заведется, то не остановишь.
      Бабка Елизавета, такая аккуратная, неторопливая сидела на низкой скамеечке и сортировала фасоль.
      Михаила она усадила на старый, но еще крепкий стул с гнутыми спинкой и ножками из тех послевоенных, которые называли почему-то венскими. Она говорила, изредка поднимая свое когда-то красивое лицо с ярко-голубыми молодыми глазами.
      – И откуда берется этот долгоносик. Поточил усю фасолю, и на посадку не наберу. Еще пахать… Восени нагнала самогону, так нашлось кому выпить. Трактористам нечем было платить… Жалко Алевтину. Тепер и телевизор не к кому пойти смотреть. Бубыри не пустят и много их, а до Катерины не хочу, лаються они дюже…
      – Елизавета Федоровна! Когда вы последний раз видели Алевтину Петровну в день ее смерти. – Михаил избегал пока слова “убийство”.
      – Вот и я говорю, жалко Алевтину. Так, живет человек, и сразу нет человека…
      – Вы ее видели в ту субботу?
      – Как же. Лавка приезжала. Алевтина хлеба купила, консерву и водку. Спрашиваю, гостей ждешь. Уже есть, говорит. Я ничего не купила. Хлеб як глина, лучше паляницу спеку. Мука у меня в этом годе…
      – В котором часу это было?
      – Може десять, може больше. Мои часы сичас – солнышко. Оно иде спать и я, оно проснется и я. А як у гори, то обед…
      – Кто у нее был в гостях?
      – Сын был. И еще хахаль Марии. Алевтина казала жених. Я так думаю, жених, як засватал. А так – хахаль. Они городские так думают, шо им сичас усе можно. Алевтина жалилась, пропадет Мария у городе без присмотру. Одна у большой квартире…
      – Вы знаете, когда ушли гости от Алевтины Петровны?
      – Вскорости и ушли. Зразу хлопец этот. Высокий такой, ладный. Потом Семен. Жалко Семена, як потерянный. Скрутила новая жена як сноп жита.
      – Что было потом?
      – Крутилась коло печки. А тут темнеть стало. Пополдничала и пошла к Алевтине телевизор глядеть. А ее нету. Хата закрытая. Собаку ей отравили. Подумала, чи в город подалась до Марии. А воно он як! – Елизавета краем своего ситцевого платка вытерла набежавшую слезу. Такой знакомый жест!
      – У нее были здесь на хуторе враги?
      – У самотней жинки усе враги. Бубырь межу запахал. Катерина грозила окна побить…
      – За что?
      – Гоняла с Петькой от лавки у своих ворот. И Фекле жалилась на них… Фекла того Петьку и на порог не пускала. Из тюрьмы пришел, там наркоматом сделался.
      – Наркоманом?!
      – Може наркоманом. Мы люды тэмни. Увесь мак на хутори обобрал, не дал выстыгнуть. А молодший Гонтарь грозил трактором переехать. Алевтина его инакше, як дезетиром не кликала. Строгой была жинкой. С Пантелейном такое учинила. Правда, давненько то было. После войны.
      – Расскажите все же, пожалуйста!
      – Стал до нее Пантелеймон подъезжать. Одна сына растила, молодая и гарная. Он проходу не давал, а у самого уже трое деток было. Якось смеркло и Пантелеймон у двор до нее забрался, про любов заговорив, цилувать полиз, – Елизавета окончательно перешла на украинский язык. – Алевтина и каже, шо тоже устояты нэ може. Знимайте каже штаны. Вин зняв и сподне, а вона хвать их и майнула на вулыцю, та кынула одежу у колодязь. Пантелеймон у одний рубашки став видром доставать. А вона пишла до Фэклы и каже: “Дядько Пантелеймон у колодязь упав”. Як побачив Пантелеймон, шо Фэкла бижыть и вправду у колодязь по бичовки спустився. Одяг там штаны и крычить: “Люды добри, допоможить”. Сталы Фэкла з Алевтиной його пиднимать, бичовка и порвалась. Пантелеймон шувбурсь знову у воду. Поки нашли цэпок, та поклыкалы сусидив, може пивгодины пройшло. Добрэ Пантелеймон од любови прохладывся. Каже, шо тоди свий рэвматызм надыбав. З палкой ходэ.
      – Чем же эта история закончилась?
      – Ворогами вони сталы на все життя. Вин хворив и все ее клял. Може сичас угамовался.

      Следущим домом для посещения был намечен дом Пантелеймона Сирко. Однако неожиданно для себя Михаил завернул во двор к Марьяне Прохоровой, дом которой оказался ближе.
      – Здравствуйте! Хорошо, что вы дома, – такими словами встретил Михаил хозяйку, вышедшую открыть калитку.
      Полная пожилая женщина с добрым лицом, ответила с улыбкой:
      – У меня тут такие квартиранты, что надолго не отлучишься.
      По двору разгуливали коты, куры, гуси и еще вдобавок огромная корова, совершенно без привязи. Собаки не было слышно, но оказалось, что собака была в доме. Она встретила Михаила приветливым лаем.
      – Тяжело с таким хозяйством?
      – Да, тяжко. Сын живет в городе с семьей. Какие сейчас заработки на заводе. Танки никому не нужны. Говорю ему, переходи в железнодорожный. Он учился на машиниста в ПТУ. Не хочет. Говорит, все забыл. Когда-то в литейном хорошо платили, а теперь стоят.
      – Вы хорошо знаете завод!
      – Когда-то работала, а как с мужем разошлась, сюда к матери вернулась и сына здесь воспитала.
      – Так вы здесь давно и должны хорошо знать Алевтину Петровну.
      – Работала у нее в бригаде. Справедливая была женщина, Царство Небесное ей! – она быстро перекрестилась.
      – Слыхал, имела много врагов здесь.
      – Так честный человек врагов имеет просто потому, что честный. Вот сосед напротив. Вырос баловнем. Нет уважения ни к старому, ни к малому. Она продавщица, доходы большие. То мотоцикл, то машина. Школу бросил. Хорошо ума хватило курсы трактористов закончить. Она ему теперь всю технику скупила. Пашет только за деньги. Говорит, самогон, если нужно, сам куплю. Дерет три шкуры и не дает другим трактористам на хуторе пахать. С Бубырем дрался. Тот ему накостылял, а все равно на его стороне не пашет. От такого все можно ждать! Она его от армии откупила и ради чего. Все равно сопьется. Почти каждый день пьяный. А как выпьет, так дуреет. Прошлым летом чуть мою Марту не зарубил… – она сделала паузу в своем монологе.
      – Расскажите подробно, – попросил Михаил, опасаясь, что вдохновение собеседницы иссякнет.
      Но его опасения оказались напрасными. Если одинокий человек заговорил, остановиться ему трудно.
      – Она ж у меня как дитя. Ее мать, Майка, неудачно телилась. Пришлось ее дорезать. Эту выходила сама. Поила из соски. Она меня за мать родную считает. Чуть я со двора, начинает реветь. Я ж ее и пасу. В стадо отдать не могу. Сразу бежит домой. Пойдешь куда, а она ревет на весь хутор. Гонтарь меньший, как напьется, грозится ее зарубить. Она мне спать мешает, говорит. Еще молодой, а хулиган отпетый. Отец его от них три года, как ушел. Повадился сын отца бить с помощью матери. Теперь деда бьют. Однажды уехать пришлось на полдня. Корову в садку привязала, и пить, и есть ей приготовила. Уходила, она спокойная была. Возвращаюсь, за километр рев слышу. Я бежать. При моем-то весе и летах?! Забегаю во двор. Собака воет. Корова ревет. Под ней лужа крови. Нога разрублена до кости. Ой, лихо, что мне делать?! Кое-как тряпкой замотала и побежала к Бубырю. Он на машине привез ветеринара. Спасли корову. Я телеграммой сына вызвала. Не знаю, о чем он с Гонтарем говорил, только Гонтариха забегала. И за лечение ветеринару заплатила, все лекарства достала и сверху денег дала. Володька прицеп силоса привез, и еще соломы. И жалко его, дурака. С моим сыном росли вместе, хоть мой на три года старше. Его же посадить могли, говорят.
      – Вполне могли посадить. Это серьезное преступление. А если бы вы оказались во дворе, когда он вошел с топором? – вставил Михаил, чтобы перейти к другим вопросам.
      Характеристика Гонтаря младшего уже была вполне определенной. Нужно было выяснить и другие обстоятельства. Михаил спросил.
      – Мимо вашего двора проходит тропинка через балку на трассу. Вы могли видеть многих, кто приходил и уходил в ту субботу. Постарайтесь вспомнить.
      – Говорила я Марии, что Семен был и ее парень. Потом приходил за картошкой дачник, Николай, не помню его фамилию…
      – Вовк.
      – Да, кажется так. Он и сегодня пришел. Говорил, что картошку на посадку достанет из погреба. Проращивать…
      – Спасибо! Постараюсь его застать. А что делал Гонтарь в тот день? Может быть, помните?
      – Да. Он ездил на тракторе с прицепом куда-то. Вернулся уже смеркалось. С ним еще был Юрка.
      – Кто это? Я не знаю такого жителя. Сколько ему лет?
      – Сын Елизаветы. Скоро, наверное, будет пятьдесят. Перебрался из города, старый забулдыга. Выгнали с работы за пьянку, так он сидит на шее у старухи матери. Объедает мать-старуху и тащит вокруг, что плохо лежит. Алевтина грозилась его засадить в тюрьму. Он не только у нее собаку отравил. Собаки мешали ему шастать по огородам и погребам…