Каждый раз, как это спрашиваю, мне приятно - всегда отвечаешь одно и то же, значит, правильно говоришь.
      - Люди устроены слишком хорошо для нищих маленьких делишек, в которых погрязли. Не для них они вылупились из обезьяннего мира, но лучше себе дела не нашли, вот и дураки.
      А я не знаю... Малов, наверное, все-таки плохо устроены, так мне кажется, когда рисую цветок, или дерево, или наши лица, из темноты выступающие... Перед этим мне душно, страшно, я чувствую, все во мне дрожит и плачет, отзывается на ничтожный звук, а громкие не слышу.... а рука что-то знает, и пальцы знают, а что, что... Куда мне деться, где мама, ее рука, голос, который был со мной?.. Я рисую, потом плачу и успокаиваюсь, но ненадолго, ненадолго...
      - У него должно быть новое имя, думай, думай, - ты мне говоришь.
      А я думать не умею, тут же сказал:
      - Его зовут - Жасмин.
      Ты глаза выпучил:
      - Почему Жасмин! Это странно!
      Потом подумал, и говоришь:
      - Устами младенца... Пусть Жасмин. Хотя почему... Значит так и будет Жасмин.
      И так он начал с нами жить, пес Жасмин. Оказывается, я всегда его ждал. До этого момента была одна жизнь, а стала другая, с Жасмина начались бурные события. Третья жизнь, потому что две уже были у меня, ты знаешь, Малов. Ты помнишь, да?
      Я немного подробней расскажу, вдруг ты забыл, ну, чуть-чуть...
      x x x
      В четыре года это случилось, до этого не помню ничего, ты говоришь, уже бегал и разговаривал бойко-бойко, не верится даже. Как-то играл у дома, ты видел из окна, а у нас окна в другую сторону, из-за угла выскочила собака, большая, ну, залаяла... ты говорил, она сама испугалась, но я больше, и с тех пор с каждым днем все хуже, как сейчас помню, проваливаюсь медленно в серую вязкую массу, шевелиться трудно, дышать трудно... и говорить перестал: слова кое-как рождались в голове, но до языка не доходили, по дороге стираются, а те что снаружи притекали... некоторые успевал ухватить, узнавал, но чаще пропадали. Ходил, но медленно, и все делал страшно медленно, вот так и жил до четырнадцати лет. Врачи ничего поделать не могли. Мама спасла меня, верила, что надо говорить со мной, много говорить, благодаря ей я не потерял разум, и потом, когда пришел в себя, очень правильно говорил. У нее все силы на меня ушли, из-за этих разговоров бесконечных, ей казалось, что слова падают в пустоту и пропадают... Я сидел рядом с ней, она руку держала, читала или говорила, почти все время. Нет, еще на работу ходила, но и туда меня брала очень часто. Я сидел в углу на стульчике, смотрел в окно, видел светлый мир, люди вокруг очень быстро дергались, звуки падали в вату, только отдельные слова различал... Сотрудники осуждали ее - "опять Зинаида своего идиота притащила..." Потом она заболела, давление... У меня все слилось, как один непрерывный день, что сон, что наяву, различить невозможно.
      Помнишь, как я в себя пришел?.. Мама умерла.
      x x x
      Я все видел, она стояла у буфета, доставала посуду для обеда, ее слова долетали до меня с большим опозданием... А мне только важно было, что она здесь, смотрит на меня, говорит и не отворачивается, когда я не отвечаю... И вот я вижу, у нее лицо наливается красным, потом чернеет, она хватает воздух и не может вдохнуть, и сползает на пол. Я чувствую, должен что-то сделать, и не могу.
      Не знаю, сколько она лежала, потом ты вбегаешь, очень оживленное лицо, трясешь какой-то газетой... Увидел.
      Потом была толпа, я смутно понимал, очень туго и глухо до меня доходило...
      Ты раздвинул всех, взял меня за руку и увел к себе, в соседнюю квартиру. "Поживешь у меня..."
      Ночью я проснулся, встал и пошел домой. Дверь не была заперта, я вошел, мама лежала перед открытым окном... Февральский морозец... но про февраль я потом узнал.
      Я сделал несколько шагов - и вдруг что-то укололо в пятку, пронзительно, резко, и чувствую - под ногой мокро. Кровь течет. Осколок ампулы, из-под лекарства, ее спасти пытались.
      И что-то в один миг произошло, я проснулся. Ты знаешь, Малов, это не был сон, может, я и не болел даже, а находился в отдаленном от всех мире, может, я был как камень, он лежит миллион лет, все видит, но молчит. Нет, я был человек, говорили, идиот, и вдруг повернулся лицом ко всем умным. Знаешь, иногда в эти месяцы без тебя я жалел, что вернулся, пусть бы оставался в полутемном мешке, зато в покое, жил бы как камень или дерево... Но это иногда. Пока тебя не было, я вырос, думаю, навсегда.
      А тогда я понял - вижу ясно, мне больше не тяжело стоять и двигаться, но теперь все так резко и больно ко мне относится - капли воды, стук ветра о форточку, шорохи разные, треск отстающих обоев... Сильно и больно бьет - по ушам, глазам.....
      Посмотрел на маму, у нее давление, лицо темное, уши черные, она тихо лежала, без жизни, и я не подошел. Это не она.
      Понял, моя жизнь изменилась, не радовался, не пугался, просто понял и почувствовал усталость, но не безмолвие и вязкость, а очень свежее чувство. Мне неодолимо захотелось спать, спать...
      x x x
      Я пришел обратно и заснул, а утром сказал тебе:
      - Малов, хочу есть...
      Наверное ты удивился, но виду не подал - "иди к столу", говоришь.
      А потом стал возражать - "я не Малов, моя фамилия Меллоу, а зовут Кис..."
      Голос был оглушительный и звонкий, мне так казалось. Мне тогда все казалось громким, ярким, а сам я был сильным, быстрым и ничего не боялся.
      И вдруг ты заплакал.
      - Десять лет нас мучил...
      А я не мучил, мне самому было плохо, скучно, тускло, вязко и серо, и ничего не хотелось.
      - Зинаида - герой, говорила и говорила с тобой, а ведь все смеялись, он же дурак, не понимает ничего...
      Я не был дурак, Малов, ее слова долетали до меня, но очень медленно плыли, как пух по воздуху, а звучали тихо, и видел я через узкое окошко просунется лицо, рука, нога, подаст тарелку... как в тюрьме, да? И про тюрьму я знал, и про необитаемый остров - мама мне читала, читала, и все время держит руку мою, теплота перетекает помаленьку, и я, очень далекий от нее, - принимал, и понимал. И тебя вспомнил, ты пробивался иногда через пелену, приникал к окошку. Мама звала тебя Кис, а мне не нравилось, какой еще Кис... Круглый, маленький, лупоглазый, прости... очки с толстенными стеклами, на голове пусто, голо, только отдельные рыжие волоски торчат.
      Их было восемь, волосков, в тот день, когда очнулся. На меня напала непоседливая буйность, я бегал по квартире, сдернул скатерть, разбил вазочку на подоконнике... "Маугли, - ты говорил, смотрел на меня и смеялся - бегай, бегай, только осторожней будь, и все спрашивай у меня, если не понимаешь." И так я бегал, прыгал несколько дней, чуть с балкона не свалился, а это девятый этаж. А потом весь город облазил, овраги, по деревьям... я все должен был вернуть, что раньше потерял.
      А помнишь, как ты начал меня учить?..
      - Ну, что ты знаешь, с чего начнем?..
      Оказалось, все помню, что мама читала и говорила, до последнего словца. И цифры знаю, но считать не умею. И писать не умею тоже. И читать.
      - Считать и писать я тебя в два дня научу - ты говоришь, - а вот читать... Боюсь, время упущено.
      Оказалось, все не так. Считать и писать я не хотел, научился быстро, но ленился, нет, вернее так - тяжесть снова, будто обратно в серую тину падаю, изо всех сил гребу руками, и на одном месте... Все, что я теперь остро вижу и слышу, обратно в черные значки запихать - ну, нет сил никаких!.. Читать тоже научился быстро, и начинал каждый раз охотно, мне нравилось, что здесь наоборот, значки превращались в лица и картины, я слышал, говорил с ними... Но вот другая беда - начну читать, вижу слово - "мужчина", или, еще хуже "женщина в шляпе"... и полный тормоз, дальше не могу, начинаю представлять себе эту женщину, какая, и что... Или например - написано "стол"... Какой стол?.. Ну, и пошло - поехало. Так ни одной книги до конца не прочитал, на первой фразе спотыкаюсь... Сначала ты не знал, что делать, а потом понял, смеялся, говоришь, - "воображение мешает... Это ничего, главное, что ты теперь живой, а был - так себе, ни то, ни се... Никаких школ, конечно, смешно и думать. Начну сам тебя учить, разговаривать будем обо всем. Может, мыслить тебя научу."
      Вот с этим у нас не получилось. Говоришь мне:
      - Никаких у тебя понятий не образуется, а ведь не дурак, странно... Ну, что такое стол?.
      А я тебе - "какой стол?.. А ведь мне пятнадцать уже, вот ужас! Но ты не ужасался. Правда, один раз рассердился - "зачем тебе вообще говорить?.. Молчал бы - и все хорошо?.."
      Я подумал, - "знаешь, Малов..."
      - Не называй меня Малов, я Кис, Кис Меллоу, англичанин, российский гражданин с 9 лет.
      - Знаю, знаю... Я вижу тебя, Кис, картинки всякие, переживаю, не думай, и все могу словами передать. Это не мысли, говоришь?
      - Похоже, но не совсем то. Это чувства в словах, а мысли... они сразу о многом...
      И ты мне все-все объяснил, а я так и не понял, зачем мысли, что мне нужно обобщать, если все разное?.. Потом немного понял, но, если честно, мыслить так и не научился.
      И ты все равно остался для меня "Малов", хотя и злился.
      Ты всегда меня защищал:
      - Он не дурак, просто явился с опозданием. Подрастет, тогда и начнет думать как взрослые люди все.
      Но ты ошибся, Малов, я не стал, как все, не получилось.
      А теперь, может, все-таки получится, но я не рад, прости.
      x x x
      А помнишь, Малов, как я тебя просил - "расскажи сказку..." Каждый вечер. После смерти матери я ведь несколько лет у тебя спал, на диванчике этом. Действительно, обо мне забыли. А потом я модели стал клеить, с дворником, бывшим дантистом, и он мне свои сказки рассказывал, как на самых быстрых самолетах летал, как зубы драл и боль заговаривал, я тебя научу, говорит, болтай-болтай что хочешь, человек доверчивый зверь, а если вот эти, глазные, болят, за ухом нажми и подержи, а для этих вот, клыков, - под челюстью точка.
      Потом я тебе показывал, а ты смеялся:
      - Вот авантюрист... как твой отец.
      - Мой отец археолог.
      - Ну, да, археолог, но это не главная его профессия, - и смеешься.
      Так я отца и не видел, а года два тому назад ты говоришь - "умер твой папашка..." Оказывается, он и жил недалеко, в Калуге, имел другую семью.
      - Ты его прости, Саша, он сильно испугался, когда ты заболел.
      Ну, я не знаю, плечами пожал, за что тут сердиться, слабый, наверное, человек, испугался, что хорошего - возиться с идиотом всю жизнь... И я не знал бы , что ему сказать, и вообще... говорить не люблю, ты знаешь.
      Я бы и теперь попросил:
      - Малов расскажи сказку.
      - Тебе скоро тридцать, и все сказки на уме, как ты будешь жить?
      А я живу, и сам теперь сочиняю сказки, цветом на бумаге.
      И уже не знаю, где сказка, где быль...
      x x x
      Мы положили пса, пошли к тебе, говорили, что делать, как смотреть лапы, сначала дадим согреться, да? Потом я говорю, пойду к себе, голова болит. Ты посмотрел на меня, кивнул - "выспись, завтра с утра начнем работу с ним".
      Я не домой пошел, а вниз.
      Жасмин спал, иногда вздрагивал и ворчал, очень глухой и мощный звук, так, я слышал по телеку, рычит лев, когда выходит на охоту. Теперь у нас громадный зверь живет, и я хотел, чтобы он был мой друг, тогда нас станет трое, не считая Белявки, его друзей и кошек, но ты говорил, котам немного от нас нужно, они своей жизнью живут, а этого пса мы должны спасти.
      На столе лежали мои краски, несколько баночек с гуашью - две красные, две желтые, черный, белый, зеленый один, а синих не было, я этого цвета не люблю. Бумажка у меня серая, оберточная, шершавая... я заранее ее нарезаю, лежит стопкой, довольно большие листы, и больше мне ничего не нужно, главное, чтоб гуашь не каменела, я подливаю к ней водички, хожу вокруг и думаю, когда же я начну рисовать, и все никак не начинаю...
      Сначала это были не мои краски, художник здесь писал плакат, а бумага была ватман, гладкая, противная, но это я потом понял, а тогда не выбирал. Я не рассказывал тебе, как было в первый раз?..
      x x x
      Я уже года два дворником работал, а точней был 577-ой рабочий день. Убирал снег с дорожки, спешил, за ночь нападало, а под снегом как назло ледок, и один из той компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками его подхватывают, и все нормально было, но он увидел меня с лопатой, и пристал. Они все были слегка пьяны, но это я потом понял, такие вещи плохо соображаю, только по запаху или если совсем шатается. Они стали задираться, обзывать меня, я только смеялся, остальные были ничего, веселые, а этот злой, я всегда таких чувствую, от них пахнет страхом, знаешь, Малов, как долго ношеные вещи пахнут. "Страх порождает злобу, а злоба - страх", я теперь понял, ты правильно сказал. Но ты не верил, что я страх и злобу чувствую на расстоянии, всегда удивлялся - "ну и выдумки у тебя... или нюх звериный?.." По запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо ума даден. Тот парень был злой, ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало не по себе, я старался не встречаться с ним глазами, так лучше, может, у него пройдет. А он не успокаивается - "дворник, говно... " не люблю повторять, ты говоришь, эти слова лишние, и без них можно любую мысль сказать, а еще, ты меня всегда учил, - "никакого интима..." Нет, в жизни может быть, но говорить не надо, каждый сам переживает. "И тебе нельзя сказать?" - я как-то спросил, мне было лет шестнадцать. Ты подумал и отвечаешь - "мне можно, но в общих чертах, а подробности оставь себе". Я и не думал говорить подробности, но иногда говорил, помнишь, например, про Наталью с седьмого этажа, но это успеется, потом... Тут другое дело, просто грязь и ругань, а потом он подскочил и толкнул меня в грудь. Он был гораздо ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно, а я никогда никого не трогал, ты знаешь. Я не могу, сразу представлю себе, будто меня самого бьют... А здесь и представлять нечего, вот тебе налицо, те двое, другие, говорят ему "брось", а он еще злей стал, ударил меня в шею, так быстро и ловко, что я задохнулся и сел на снег. Тогда он еще ногой в грудь, не так больно, но я упал на спину, потом сел... и не могу встать, ноги заплелись, действительно, скользко, это я виноват, а как получилось, могу объяснить: температура за ночь не упала, как обычно, а пронесся теплый воздух, разогрел, подтопил снег, потом подморозило к утру, а я эти климатические беспорядки прозевал, спал крепко. До этого вечером засиделись, ты рассказывал про Белый дом, как вы его зашищали, я после таких историй и сказок волнуюсь, а потом сплю крепче обычного. Я спросил еще, стоило ли защищать, если потом получилось, ты сказал "хреново..." Ты подумал, и говоришь - "все-таки стоило, иначе еще хуже стало бы... Хотя мы дураками были, но без дураков жизнь остановилась бы..."
      Я не согласился, но промолчал, потому что сам дурак.
      Так вот, ноги... не могу встать, а рядом лопата, и я потянулся, чтобы взять, опереться, а они подумали, я буду их лопатой бить, она действительно опасная, от Сергея, дантиста-хроника осталась, окована толстым жестяным листом, страшное оружие. Они быстро оттащили этого, злюку бодрого, и ушли, он еще что-то кричал, но я уже не слышал. Малов, мне обидно стало, но я чувствовал, что виноват, понимаешь, потому что не все сделал, как надо, случайно получилось, но не сошло мне, человек упал. Он, я думаю, неправ, нельзя драться, но я об этом тогда не думал, это его дело, пусть он неправ, но и я неправ тоже, оказался разгильдяй, как ты меня нередко ругаешь за квартиру, "живешь как зверь, может, в угол плюешь?"
      Они ушли, я встал, и не знаю, что делать, вдруг кто-то смотрел в окно, видел, а я хотел поскорей забыть, было - и не было. Но отрава уже внутри, стало нехорошо, горячо, я хотел к тебе подняться и не мог, пошел в дворницкую.
      x x x
      Я всегда сюда приходил, когда муторно, страшно. Я не видел, какой из такого дурака, как я, может получиться взрослый человек, чувствую, для меня нет впереди ничего, все другие люди сильней и быстрей меня, и, главное, всегда знают, что хотят. Особенно его злоба меня убила... и он не сомневался, что прав!..
      В дворницкой на большом столе, называется физический, он линолеумом покрыт, лежали куски ватмана, обрезки можно сказать, и баночки с гуашью, пять или шесть цветов, желтый, красный, зеленый, черный, пятую не помню, не использовал ее, крышка присохла и не открылась, а остальные хотя и высохли, но если расковырять пальцем, то можно поддеть немного. Лист бумаги передо мной, большой, белый, яркий, и мне захотелось его испачкать, пройтись по нему... Я взял пальцами немного желтой и намазал, не знаю, зачем, но мне легче стало, странно, да?..
      А другим пальцем взял красной, и эти два пальца рядом... я смотрел на них... А потом достал комочек черной, на третий палец, и смотрел - они были раньше похожи, как розовые близнецы, а теперь стали совсем разными... Я протянул руку и начертил желтым линию, и увидел, что это стебелек, стебель, а на нем должен быть цветок, увидел центр цветка, и лепесток, один, но большой, и я быстро, не сомневаясь, желтым и красным, а потом в некоторых местах обводил третьим пальцем, который в черной краске, и снова не сомневался, где и как это делать... А потом смазал слегка внизу стебля и быстро легко провел рукой, и это оказалась земля, она лежала внизу, а цветок летел над ней, сломанный, с одним лепестком, но непобежденный... летел над миром и молчал, а я разволновался, стал доделывать стебелек, чувствую, он мягкий, не получается, я даже разозлился, взял красной горстку, смешал на ладони с черной... потом уж я понял, что лучше на бумаге мешать... и руками, пальцами, пальцами, особенно большим стал нажимать и вести вдоль стебля, и черная, которая не совсем смешалось с красным пошла тупой сильной линией, по краю, по краю стебля, и он стал выпуклый и твердый, я чувствовал, он твердеет... Потом чувствую - еще чего-то не хватает, и я ребром ладони, ребром, ребром стал вколачивать краску в бумагу, и немного смазывать как бы... а потом рука вдруг задрожала, но не мелкой дрожью, а крупной, толчками... полетела вверх и снова вниз, упала чуть поодаль, ближе к нижнему углу, и получился там обрывок лепестка, второго, и я его вколотил в бумагу, раз-два-три...
      И понял, что готово, мне стало спокойно, и дышать легко, радостно.
      Наверное, не те слова, а тогда вообще слов не было, только чувство такое, будто выплакался, успокоился и замер в тишине, покое, тепле, и все это за одну минуту случилось.
      Так было в первый раз. А потом я даже плакал, когда видел на бумаге, что получилось, а откуда бралось, не знаю.
      Я пошел наверх, спокойный, веселый, и про драку забыл, ты все спрашивал меня, что я такой особенный сегодня, ты это быстро узнавал, а я ничего не сказал тебе, не знаю почему...
      А сейчас вот, рассказал.
      x x x
      А второй раз я нарисовал тоже цветок, только в нем было меньше желтого, больше черного и красного, и он висел боком, будто раненый, хотя все еще летел. Покрышкин умер.
      Ты помнишь, Малов, толстого кота Нашлепкина, который является иногда в наш подвал, наводит порядок, разгоняет твоих друзей, и никто ему перечить не в силах. Хорошо, что нечасто собирается в поход, у наших котов после этого негодяя настроение сломано. Шурка, наша трехцветка, родила от него котят, про других не знаю, а одного ты нашел и притащил, мы его выкормили, помнишь, в подвале не выживет, ты сказал. Ты учил меня кормить котят из пипетки. Потом показали Шурке результат, она обрадовалась, тут же легла кормить... накормила и ушла. Ты еще смеялся - "приходящая мать!." Отличный вырос котенок, ты его водил понемногу в подвал и вокруг дома, чтобы привыкал, не любишь, чтобы звери жили только с человеком, от этого они портятся и страдают, да? И мы его знакомили с местными условиями, он уже осмотрелся, но без тебя ни шагу, погуляет и обратно забираем. А в тот вечер ты решил "пора отпустить на ночь, пусть прошвырнется по закоулкам, а утром, Саша, притащи назад..." Он весь белоснежный был, и только на носу коричневая крышечка, как у отца, я назвал его Покрышкин, ты еще смеялся, был такой летчик-герой, говоришь.
      Я долго его искал вокруг дома, и в подвале, а потом наткнулся - лежит в углу, вытянулся, я вижу, такой уже длинный вырос, большой, и не сразу сообразил, что с ним, потрогал, он уже твердый и холодный. А на шее темная полоска, я понял, его задушили, и ничего больше не мог понять на земле, что, зачем, почему люди еще живы... И главное, главное - он только-только вышел сам, в первый раз, понимаешь, в первый раз... и вот так кончилось. Я оставил его, не поможешь, потом возьму, пошел на первый, сюда, и нарисовал свой второй цветок, рисовал и плакал навзрыд, здесь никто не слышит. Потом зарыл его, а тебе не признался, пропал, говорю, Покрышкин, наверное, кто-то унес, может, добрый человек попался, и коту теперь хорошо. Ты долго беспокоился, потом забыл, как все люди забывают, а я не могу, не могу, не могу...
      x x x
      Потом я рисовал еще, и еще, не каждый день, но раз в неделю или два, и обычно уже знал, что вот сейчас что-то будет, краски меня ждали, особый голос у них, у цвета, и в руках тепло, и в горле напряжение, как перед плачем, понимаешь?.. Я теперь везде смотрел, искал бумагу, чтобы шершавая, на ней пальцам интересней, и красивей получается. Так и привык - пальцами, гораздо удобней кисточек, хватает на все цвета, это раз, мыть не нужно, всегда видишь, где какой цвет, а если много, вытрешь тряпочкой, и снова... Я рисовал цветы, почему цветы?.. не знаю, первое, что пришло в голову цветок, один цветок, только разные лепестки, форма разная... один, два, иногда три лепестка, как-то получилось четыре, наверное, совсем летучее настроение было.
      Ты меня поймал на шестой раз, помнишь, вломился, искал по срочному делу. Я уже нарисовал, листки все раскрыты на столе, я здесь не прятал их, никто не заходит, только уборщица - возьмет инструмент в передней и пошла, ей наплевать. Ты любопытный, тут же подскочил, заглянул, и застыл, шею вытянул, замер, потом говоришь - "это что?.." Отвечаю - "цветок... вот, гуашь нашел, не знаю зачем, само как-то вышло..." Ты стоишь с раскрытым ртом, глаза стали вылезать, и как заорешь - " это ты?.. и это?.. и это?.. Боже мой, боже мой... Вот оно что, а я-то дурак, дурак... "
      А в чем дело, почему дурак, так и не объяснил.
      Я удивился, хотя ты всегда волнуешься, громко говоришь, быстро, и я привык, но ты тогда так орал... прости за слово, не очень красивое, ты меня всегда ругаешь за такие слова, а за крик еще больше - " толком не объяснишь, только орешь и думаешь, тебя поймут?.."
      Ори, не ори, все равно не поймут, Малов, теперь я знаю. И не боюсь.
      А потом ни разу не спросил, не просил показать, только купил мне гуашь, бумагу очень подходящую и молча положил на стол. Я сначала не показывал, что получается, а потом понемногу начал, ты смотрел, и говоришь только - "рисуй, Саша, рисуй!"
      И в письме, которое из Лондона - "рисуй, Саша, рисуй...!" Про выставку, про сестру, что встретились, поговорить успели, она через месяц умерла, а тебя потом стукнуло немного, но уже лучше... Как это стукнуло, не понял, машина, что ли, толкнула?.. Осторожней ходи Малов, ведь не привык, в нашем городке машины редко попадаются.
      Но и я свою машину нашел.
      Потом написано про Жасмина, как его кормить, про квартиру твою, "считай своей, ничего не бойся, главное - не бойся..." а чего мне не бояться, не понял.
      x x x
      Теперь у нас будет собака, я тогда подумал, Жасмин, как он попал в наши края, особенный пес, и что с ним будет, полюбит ли он нас или так и будет только страдать, вспоминать прошлую жизнь?..
      И я не знал, и даже ты, выживет ли он, и что с нами со всеми будет.
      Нет, я мечтал, представлял себе, как мы его вылечим, пойдем гулять к реке, все трое, там буйная трава, деревья по колено в воде, воздух вкусный, веселый... и много еще всякого, а в жизни как получилось?.. Не знаю, мне кажется, жизнь похожа на бесконечное вылупливание из яйца, невозможно долгое, с болью, страхом, вот ты и пишешь мне про страх, да?..
      И вот, рядом с Жасмином, думая о нем, я нарисовал новый цветок, и назвал его Жасмин, хотя в цветах не разбираюсь, как выглядит настоящий жасмин не знаю, и, стыдно сказать, Малов, мне не интересно, потому что у нас свой Жасмин, и свой теперь цветок, тоже Жасмин, он, как всегда, летит над землей, а внизу утро. Тут впервые я пожалел, что нет синего, крошечку бы не помешало, а потом вспомнил, ты купил мне пастель, я еще не рисовал ею, вытащил из коробки синий мелок, накрошил в водичку, сбегал наверх за яйцом, капнул в краску желтка, чтобы погуще, и добавил полоску над землей, получилось неплохо. Про желток ты мне рассказывал, так писали старые мастера, я вовремя вспомнил. Значит, пес Жасмин - и цветок Жасмин.
      Жасмин повернулся, застонал, сломанные лапы мешали ему, а что мы сможем сделать... Ты сказал - "никто не поможет, людям помочь не хотят, что им собаки..."
      Но мы сделаем все, что можем, и еще немного, так ты любишь говорить.
      x x x
      Но утром произошла история, я не ожидал, пришла уборщица, хотя у нее выходной. В субботу в жизни не убирала, наверное, приперлась не одна, интим приспичил, и страшно перепугалась - у батареи лежит кто-то огромный и сопит... Она тут же Афанасию домой звонить, семью переполошила, хоть бы с меня начала, а она ему на ухо визжать... Он, правда, не поверил, насмотрелась телека, говорит, может там еще привидение или вампир притаился?.. Позвонил Ольге-соседке, меня зовет, я ему тут же про раненого пса выложил, а он добрый человек, говорит, дело твое, только утряси с Татьяной, слабонервная, пусть не вопит больше в трубку. Я нашел эту девку, перепуганную, объяснил, немного успокоил, завтра его не будет, говорю, а сам думаю, надо что-то делать с Жасмином... Прибежал к тебе, помнишь, они долго терпеть не будут, говорю. Ты рассердился на меня, - "отстоять своих не можешь", а потом решил - "затащим наверх, здесь даже лучше, светлей, и с лапами легче разобраться, эфира притащу из Института, мы его слегка оглушим, чтобы он нас не разорвал на мелкие кусочки... Потом схожу к Афанасию, старый знакомый, договорюсь, а ты с уборщицами и сантехником лучше язык находишь." Это правда, мне и стараться не приходится, говорю все как есть, они понимают.
      Ты сбегал днем в ЖЭК, а я к своим, как ни уговаривал, все боятся вдруг взбесится, перекусает... Все-таки договорились, сначала подержим наверху, пока больной, зато потом, как выздоровеет, будет жить на балконе дворницкой, это бывшая квартира, есть кухня и балкон, и там он целыми днями может лежать. А я решил, вытащу пару прутьев из загородки, и он через дырку сможет сам уходить и приходить, когда привыкнет, там до земли полметра, не больше. А жить ему лучше на открытом воздухе, шкура требует.
      Но сначала надо вылечить его. Ты сказал тогда:
      - Нужно верить, иначе пропадет он.
      А я тогда и не сомневался, конечно, вылечим.
      x x x
      Значит, тащить на девятый... Медлить нельзя, в тот же вечер решили тащить. Как, на чем нести?.. Мы задумались, особенно ты, выдумки всегда за тобой, а я исполнитель. Ты все жаловался, "когда же сам начнешь решать?.." Но что тут решать, все равно в технике тебе нет равных.
      - Надо сколотить помост, тащить его как лиллипуты Гулливера.
      Я знал, о чем ты, мне мама читала.
      - На колесиках, что ли, покатим? По лестнице?..
      - Ну, ты все буквально понимаешь... Помост сколотить надо, а потащим на плечах.
      Я зажмурился, представил себе, как он нас сверху лапами бьет и кусает в шею..
      - Ничего другого предложить не можешь, помогай проекту, - ты говоришь.
      И я помогал, нашел доски, сколотил помост, поставили на пол рядом с Жасмином, он и не заметил ничего, глаза закрыты, только уши да лапы дергаются.
      К вечеру подготовились, все по плану, а ты говоришь - "не радуйся, главные трудности впереди". Осторожно перевалили пса на помост, он снова не заметил ничего, и потащили.
      Сначала показалось не так уж тяжело, да?.. Первые три-четыре этажа. А потом запыхтели. Жасмин не возражал, храпит понемногу, но все время на меня сползает. Я снизу шел, потому что выше, но не настолько, чтобы выравнять помост, и пес скоро задними ногами у меня на шее оказался, душный, вонючий, не передать. Слова - слабосильная команда, трудно чувство выразить, тем более, запах!..
      На шестом ты говоришь, надо бы передохнуть, я и сам не против, но как его поставишь, опоры нет... Устроили кое-как на перилах, держим, стоим, Жасмин молчит, только похрапывает, да ушами изредка трясет. Ты на лапы посмотрел, ладно, говоришь, что-нибудь придумаем, а голос нехороший, тусклый, видно сильно устал, или лапы показались страшными, разбитыми, уж не знаю...
      - Ничего... эфира ему подольем, чтобы застраховаться, а то он в себя придет, нас в клочки разнесет по закоулочкам...
      И эти слова я помнил, хотя не знал, откуда они, мама читала.
      С богом, ты говоришь, и потащили. И тут Жасмин, не просыпаясь, решил облегчиться, а я ведь сзади, и наклон в мою сторону. Я говорю ему, Жасмину, конечно:
      - Эй, эй, не надо! Так нельзя!
      И с ужасом понимаю, что так, наоборот, можно, и даже нужно, но не мне, а ему, а на меня наплевать. Ты оглянулся, понял, отчего с меня стекает, и как захохочешь - дико, на все этажи, а ведь ночь уже была! Чуть не опрокинули помост. Я говорю, ничего смешного, даже хорошо, значит живой, и останавливаться незачем, дело сделано, одежда насквозь и хуже не будет. Из него так хлестало, что я успокоился, значит все, запасов после такого быть не может.
      - Несем? - Тебя, я вижу, трясет от смеха, но сдерживаешься, вообще ты деликатный, но местами впадаешь в буйный юмор, особенно, если с другим случается.
      - Ну, несем, потом отмоюсь, что делать.
      Принесли наконец, на девятый, ты говоришь:
      - Надо к тебе, там просторней.
      Хотя однокомнатная, но действительно, простор, я старые вещи выкинул, а новые так и не купил, сплю на раскладушке третий год. Зато телек современный, видик, приемник, это я люблю. И книги, от матери остались, я на них люблю смотреть, на корешки, а читать не могу, начну и сразу... Но я уже говорил об этом, наверняка помнишь, такие вещи не забываешь никогда. " Плохо, что не читаешь..." и так далее, но что поделаешь, я застреваю, погружаюсь и выплыть не могу, не могу... Ты уж прости меня за огорчение, не то, чтоб не любил книги, боюсь их, вот.