.. 3 Но все это мелочи, главное, что он всю жизнь изобретал и некоторыми своими придумками особенно гордился. Призвав к себе сотрудника, на которого имел виды, он долго сопел, допивал мелкими глоточками очередной стакан, потом говорил: - Время-то какое... керосином пахнет... Времена менялись, но запах всегда оставался тем же. Если начальник обнаруживал сочувствие или хотя бы вежливое покачивание головой, присущее интеллигентам в сложных обстоятельствах, он откидывался на стуле и тыкал толстым пальцем в печатную машинку: - Вот о ней много думаю. Если напечатано, всегда найдем, шрифт подскажет. Но мы должны предотвращать преступление, предотвраща-а-ть, а для этого нужно заранее знать, что он печатает, что, сукин сын, готовит. По улице иду - тук-тук-тук... Преступление назревает, а я, получается, соучастник? И ведь решение-то рядом, как все гениальное, удивительно просто: надо по стуку читать, по сту-у-ку. Техника давно дозволяет, вот смотри, как эти буковки устроены, у кажной свой наклон... а рельеф? тут и сомнения никакого! Он увлекается, брюхо трясется, седые космы падают на лоб, он их нетерпеливо отгоняет, и говорит: - Еще одно дело - с энтими голосами. Ну, глупо же, глу-у-по столько энергии тратить на заглушение, и результат аховый. Я тут придумал... - он вытаскивает из кармана клочок бумаги: - Смотри, маленькая штучка, ха-ха! - и все в порядке. Он, проходимец, авантюрист, включает свою любимую проститутку, а на ней модулирован наш маленький сигнал, красный сигнальчик, и он бьет по телевизорам в радиусе двадцати, скажем, метров - треск и ад кромешный, ни одной задницы не видать, ха-ха! Представляешь, соседи, а? Они его тут же вычисляют, и как звери кидаются, они же его придушат, улавливаешь? Великая вещь! Все продумано, вот только с сигналом еще неувязочка, но к октябрьским обязательно докопаюсь...
      Шли годы, сменялись власти и настроения, а Евгений все также ходил по воду дважды в день, и в тиши своего бронированного кабинета изобретал. Временами он назывался то техникой безопасности, то газовой службой, то снова секретностью... "Хоть горшком называй", он говорил, и жизнь текла тихо, мирно... И вот это нелепое происшествие! Он на диванчике, Марк перед ним на стуле. Уже все слушано-переслушано - и про войну, и про науку-мечту, и про трудные изобретения... - Раньше ты бы меня проглотил не разжевывая... - думал Марк, разглядывая эту развалину, - слава Богу, другие времена. - Вчера бы ты не так на меня смотрел, жиденок лупоглазый... ворочалось в голове отставного полковника, - еще поглядим... Но делать нечего - "помоги, друг, помоги..." Марк, чтобы отвязаться, обещал найти кого-нибудь, прислать, позвонить... "позже, потом... спешу..." - сам за порог, и бегом. 4 Пока юноша вникал в историю чуждой ему жизни, Аркадий не спал, он лежал под рваным пледом и смотрел в потолок. Он давно изучил каждую трещинку и все-таки что-то выискивал среди седых паутин. Вчерашний разговор задел его весьма и весьма, он все про Мартина понял, и, ощущая после ночи вялое оживление в теле - жив, теплый еще мучительно думал, кто же из них двоих выиграл, кто проиграл... Он знал, что по крупному счету, так он любил говорить, конечно, продулся. Но ведь и третий приятель, Глеб, тоже в проигрыше, если по гамбургскому, честному и беспристрастному, со всеми своими статьями, глупыми, крикливыми... Кто такой Глеб - пустое место, думал Аркадий, хотя не мог не признать, что место приятное, теплое. И все равно, он считал себя выше, и основания вроде бы имел, учитывая те трусливые листочки... Он понимал, конечно, - приперли красавчика к стенке, с ножом к горлу, грозили... не такой уж он мерзавец, Глеб... А как бы я, на его месте?.. Но ведь я - никого! И тут же вспоминал свои, пусть не такие, но тоже недостойные, унизительные попытки выжить. Было, было... А будь я на месте Мартина? Ведь ничем не хуже был! Когда-то, действительно, считался. И все-таки, знал, что гораздо слабей. В нем всегда жил страх оказаться без опоры, потерять одобрение окружающих, услышать недоуменные голоса, может, даже смешки... Он долго и мучительно пробивался из крестьянской глубинки, чтобы встать вровень с лучшими. Выбился, и слишком ценил это: страх потерять равенство вынуждал его придирчиво выверять линию плеч. Он не мог полностью довериться своей свободе, внутреннему чуду, вовремя отпустить поводья - и вывезет, странным, непонятным для нас образом, но вывезет! Он мог писать полезные статьи, растолковывать истину новым, прояснить какую-нибудь деталь... Пришли, прервали, теперь он никогда не узнает, что мог, что не мог! - Ерунда это - мог-не мог... Главное не в этом, главное - безумно интересно! - Он стряхнул вялость, присущую ему по утрам, как всем совам, а с ней и сомнения. - Например, когда среди глубокой ночи выпадает осадок, блестящий, кристаллический - и в самой неожиданной пробирке, в самый неподходящий момент!.. Что это? То? Или это?.. А тишина такая, что только слышишь свое хриплое дыхание да как лопаются прилипшие к стенкам пузырьки. Был прозрачный раствор невинной голубизны, и вдруг затуманился, изморозь побежала по стеклу, явился серебренный блеск, шелковое мерцание - и пошло, пошло... А резонатор - убью! - покачивает стрелкой, издевается, подлец! К четвергу с ним разберусь, что за капризы! Он стал понемногу шевелиться, разминать затекшие суставы. 5 А что он вообще мог, этот мифический Мартин, соблазнитель и чародей? Я вам отвечу - совсем немного: он видел ясно и всему находил простые причины. Умение выделить главное и представить простыми словами, ясными рисунками и схемами - вот его достоинство. При этом многое жестоко упрощается, откидывается без зазрения совести, беспощадно и сразу, но таково уж это дело - не хочешь, не суйся, отойди, цени сложность, туманность, тайну, презирай схему и недалекую логику причинных связей... За Мартином придут другие, может, такие, как Аркадий - распишут исключения из правил, растравят язвы противоречий, введут поправки - все еще будет, но здание уже стоит. Другое дело, живем ли мы в нем, намерены ли - или по-прежнему будем предпочитать этому светлому общему дому темные углы, уединение, тишину, свои маленькие секреты, крошечные интересы, смутное волнение, запутанные страсти - мир, который создали сами?.. 6 Разговор со стариком из прошлого подпортил настроение юноше. Что скрывать, было в его взгляде на бессильного теперь старца некоторое смятение, тень страха, как перед хищником в прочной клетке. Кто знает, проснешься наутро - и нет решетки... Случай! За этим словом каждодневный ужас, хаос, разрывы судеб, денежная лотерея, несчастный брак, насилие, сегодня ты, а завтра я, грабь награбленное, гроза, землетрясение, встреча с бандитом в темном подъезде - все, что не зависит от нас. И не говорите мне о закономерностях и причинах! Какое дело поглощенному своим делом и собой человеку, почему, за что его вдруг хватают, куда-то увозят, запирают?.. Пропадите вы пропадом со своими объяснениями и причинами - экономика, власть, история, время... - для меня вы все как кирпич на голову или нож в подъезде! Ну, что вы еще придумаете? Случай - вот что вы для меня. Не глядя по сторонам, Марк одолел два пролета лестницы и вышел на площадку. И тут же ему пришлось отвлечься от эгоистических мыслей он натолкнулся на двух сцепившихся в настоящем сражении людей. Вернее, вцепился один, маленький, изворотливый и юркий, он старался вкрутиться штопором в живот оппоненту и произвести там разрушительные перестройки. Люблю я это слово и употребляю ни к селу ни к городу, простите... Второй, гигант, нескладный и безобразный, отчаянно оборонялся, защищая руками голову, локтями и коленями живот. При всем высокомерии по отношению к власти, политике, экономике, даже истории, Марк не мог быть равнодушным к судьбам отдельных людей, особенно в подобных ситуациях. Унаследованное от матери чувство справедливости восставало в нем, при этом он терялся, переставал себя понимать, и говорил умоляющим голосом - "Ну, послушайте, хватит..." Только что он не желал вмешиваться, и тут же влезает с этим дурацким еврейским словом... ведь так обычно говорят евреи, когда их никто не слушает: - Послушайте... Малыш обратил к Марку плоское лицо с узкими глазками - и кинулся с кулаками, сходу сумел ударить в грудь. Марк принялся беспорядочно отталкивать нападающего, надеясь утихомирить малявку и удрать. Но тут что-то изменилось, малыш отскочил и сделал вид, что занят пыльным пятном на брючине. Гигант, всхлипывая, вылез из угла, и, держась за стенку, похромал вдоль коридора. Марк стоял, потирая грудь. Появилась большая плотная дама в широком шумящем платье, с желтоватым лицом и злыми черными глазами. - Ты опять, Гарик... Гарик было вскинулся, но дама одним движением тяжелой руки задвинула его в угол и нанесла пару коротких хлестких ударов по щекам. Гарик сразу обмяк, сломался, дама, взяв его левой рукой за шиворот, положила на правую, согнутую под прямым углом, и, отставив от себя как мокрое полотенце, понесла. Гарик болтал ногами и руками, находясь в состоянии "грогги", хорошо известном боксерам. Толкнув ногой ближайшую дверь, женщина вошла, внесла, и, судя по звуку, уронила тело на пол. И тут же выплыла, прикрыв помещение, подошла вплотную к Марку - от нее пахнуло "Красной Москвой" и жареными семечками - извилисто улыбнулась, взметнула брови и тоненьким голоском сказала: - Простите его, он увлекающийся человек, а тот - плагиатор и негодяй! Она пыталась скрыть волнение плавными движениями рук и плеч, замаскированных пышными воланами. Марк еще не пришел в себя от потасовки и умелого усмирения Гарика. Он видел очень близко розовые пятна на зеленоватой коже, бугристые толстые щеки, угреватый нос... "Удивительно сильная женщина, интересно, как она выглядит, когда раздета..." - мелькнуло у него в голове. Он не ожидал увидеть прелестные черты, а только что-то необычайно большое и крепкое. Почтение и любопытство копошились в нем. - Ничего... что вы, я понимаю... - только и мог он сказать, хотя ничего не понимал. Оказывается, шла подготовка к диспуту, большому научному сборищу, на котором схватятся представители двух главных школ по кардинальным проблемам Жизненной Силы. Задвинув, наконец, в угол болтуна и демагога Глеба, они столкнутся в решающем поединке. Наказанный гигант - предатель и перебежчик, Гарик же ярый сторонник истинной науки, ученик Штейна. - Того самого, ух ты! - вырвалось у Марка, - а кто главный противник? - Есть тут один умелец, местный гений - Шульц, - женщина снисходительно улыбнулась. Кажется, ей даже нравился этот выскочка, посмевший спорить с великим Штейном. Марк хотел узнать, что будет с Шульцем, когда он проиграет, но, вспомнив обмякшее тело Гарика, решил, что вопросы излишни. - Приходите, - улыбнулась ему успокоившаяся дама, - будет интересно.
      И, шурша тканью, уплыла в комнату, где лежало тело бедного Гарика.
      7 Эта короткая встреча не помешала бы Марку продолжить планомерный обход этажей, если б не его излишняя впечатлительность. В замешательстве от приемов, которыми, оказывается, здесь пользуются, он повернул не направо, где ему обещали лестницу наверх, а налево, и вскоре попал в такие закоулки, что и описать невозможно. Переходя из одной комнаты в другую, третью, десятую, он везде видит одно и то же: кучи мусора, приборы с вывороченными внутренностями, раздавленные мусорные урны, склянки, банки, огромные корзины с пузатыми столитровыми бутылями, почерневшие от кислот стружки, битый кафель, ажурное стекло, разбрызганное по мрачному линолеуму... Разглядывая в изумлении эти остатки богатого научного пиршества, он вдруг обнаружил, что ходит по кругу - на стене в который уж раз портрет - Глеб в красной тюбетейке смотрит победоносным и насмешливым взглядом. Еще бы, он не бродил в потемках, не подбирал крохи истины вдали от фонарей, он был счастливчиком, из тех, кто всегда умеет вовремя появиться, подвести итоги, указать на ошибки, широким взмахом очертить горизонт... Поняв, что он в лабиринте, Марк пошел по стенке и тут же снова наткнулся на портрет - то же? новый?.. Он окончательно потерялся, и глянул в окно. Местность его поразила. Не было ни оврага, ни города за ним - только крутой обрыв, а внизу долина в цветах и садах, в кущах суетился радостный народ, ни давки, ни ругани тебе смертельной, ни хрипа слабого пенсионера... Колосилась рожь. Вот именно - колосилась. Блестела на солнце чистыми водами река... Марк смотрел и не верил глазам. В этот момент погас свет, и тут же снова вспыхнул, но уже исчезла светлая картина, осталась черная бумага, местами продранная нетерпеливыми пальцами; через прорывы выглядывал серенький осенний денек. Марк понял, что стал жертвой оптического обмана, широко известной в те годы игры. Раздосадованный, он пошел по новому кругу, открыл еще одну дверь - и увидел человека, стоявшего спиной к нему и смотревшего на очередной Глебов портрет. Человек обернулся, это был Аркадий. 8 - Что вы делаете здесь? - удивился старик. - А где выход? - не ответив на вопрос, спросил Марк. - Видите, везде Глеб, а почему не Мартин? - спросил в свою очередь Аркадий. Мартин смеялся над портретами, хотел ответить юноша, но Аркадий, забыв о своем вопросе, извлек из нагрудного кармана несколько бумажек, похожих на трамвайные билеты. - Купите себе еды. А дверь рядом с вами. - Что это за место? - взяв талоны, спросил Марк. - Ничейное имущество выбрасывают. Хочу просить вот это, и то... Аркадий кивнул на несколько пустяковых устройств, облегчающих труд прилить, измерить... - Как впечатления? - Да так себе... - довольно мрачно ответил Марк. - Не спешите с выводами, - серьезно сказал старик, - здесь много интересного. Расскажи я, вы бы не поверили? Марку пришлось признать, что не поверил бы. Институтская жизнь представлялась ему иной - упорядоченной, разумной и понятной. За стеной раздался рев, топот - это массы ринулись на обед, оставив в комнатах тех, кто, пренебрегая собой, поддерживает непрерывные процессы. Потом и они вылезут на свет, потирая красноватые глаза, разминая тощие икры - в гулкой столовой доедать остатки... Аркадий, ночная птица, днем соблюдал режим, подхватил Марка, они слились с потоком, пересекли дорогу, и вовремя - уже раздавали щи, кашу, чай, хлеб, стучали ложки и вилки, а ножей, по сложившейся традиции, не было. Ели молча. Аркадий жалел, что во вчерашнем разговоре выплеснул свои сомнения и горечь этому несмышленышу. Пусть веселится, пока может... Он аккуратно подобрал крошки, вместе с недоеденным кусочком хлеба завернул в салфетку и отправил в карман пиджака. Они двинулись к выходу, Аркадий домой, а Марк решил осмотреть третий этаж. 9 Плотная большая женщина тяжело опустилась на стул и беззвучно заплакала. Ее звали Фаина. Фаина Геркулесовна. Отец татарин, умнейший человек, ректор университета, звали его Геракл. У татар принято давать такие имена - Венера, Идеал... Гарик, муж Фаины, замер на полу - притворялся спящим, чтобы опустить самую жаркую часть объяснений. Он был милейший человек, но болел типичной русской болезнью. Принял чуть-чуть с утра, пустяки, но пропитанный алкоголем организм не позволил новым молекулам равномерно рассеяться по органам и тканям, и все они ударили в самое уязвимое место - мозг. Гарик стал невменяем. Сейчас он частично отошел, и лежит, зажмурив глаза. Фаина плачет, большая слеза сползает по мясистой щеке. Она может запросто поднять Гарика, отхлестать по щекам, снова уронить, но это не поможет. Она вздохнула, встала и вышла в коридор, выяснить, не видел ли кто, а если заметили, тут же поставить на место. Она называла это - провести профилактику. Гарик пошевелился, вставать ему не хотелось. И ничего не хотелось, вот только б не дуло с боков - от двери, из окна. Он тут же ученым умом придумал специальный сосуд, лежать в котором было бы уютно и тепло. Осталось рассмотреть детали, и тут ему пришло в голову, что ведь плагиат! Такой сосуд давно известен, архаичная форма погребения! Он же предпочитал развеяться тихим дымком, пролететь над утренней землей, не задевая ее своей химией... "Правильно, что накостылял - хитрый малый, высматривает, вынюхивает, а потом к Шульцу бежит докладывать - у них, мол, все надувательство и артефакт! Это у нас-то!.. - у него волосы стали дыбом от гнева, несмотря на горизонтальное положение тела. - У нас-то, слава Штейну, все в ажуре!" 10 Преодолевая резкий ветер, с колючим комом в груди и синими губами, Аркадий добрался до дома, и у самого подъезда чуть не натолкнулся на полную женщину в черном платке с красными цветами. - Она здесь не живет. Где-то видел... Вдруг ко мне? Слава Богу, смотрит в другую сторону... - Он спрятался за дерево, и, унимая шумное дыхание, стал перебирать возможности, одна мрачней другой. - Может, газовщица?.. В этом году газ еще не проверяли... - Он ждал через месяц, только начал готовиться, рассчитывая к сроку устроить небольшую потемкинскую деревню около плиты. - А сейчас совершенно врасплох застала! И не пустить нельзя... А пустишь, разнесет повсюду - как живет! и могут последовать страшные осложнения... - Нет, - он решил, - не газовщица это, а электрик! Правда, в последний раз был мужик... Но это когда... три года прошло, а теперь, может, и женщина... Или бухгалтерия? - Он похолодел от ужаса, хотя первый бежал платить по счетам. - У них всегда найдется, что добавить... Пусть уйдет, с места не сдвинусь! Он стоял на неудобном скользком месте, продувало с трех сторон. - Уходи! - он молил, напряженным взглядом выталкивая толстуху со своей территории, - чтоб не было тебя! Она внезапно послушалась, повернулась к нему большой спиной, пошла, разбрызгивая воду тяжелыми сапогами. И тут он узнал ее - та самая, что обещала ему картошку на зиму! - Послушайте! - он крикнул ей заветное слово, - послушайте, женщина... Но ветер отнес слабые звуки в сторону, женщина удалялась, догнать ее он не сможет. - Больше не придет! - в отчаянии подумал он, - и так уж просил-молил - не забудь, оставь... А где живет, черт знает где, в деревне, не пройдешь туда, не найдешь. Чего я испугался, ну, электрик... Но он знал, что и в следующий раз испугается. Он больше боялся дерганий и насмешек от электриков, дворников, дам из бухгалтерии, чем даже человека с ружьем - ну, придет, и конец, всем страхам венец. 11 - А по большому счету, конечно, нечего бояться. Когда за мной со скрежетом захлопнулась дверь, я сразу понял, что все кончено: выбит из седла в бешеной гонке. Можешь в отчаянии валяться в пыли, можешь бежать вдогонку или отойти на обочину, в тенек - все едино, ты выбыл из крупной игры... Прав или не прав Аркадий? Наверное, прав, ведь наша жизнь состоит из того, что мы о ней считаем. Но как же все-таки без картошки?.. Как ни считай, а картошка нужна. "Диссиденты, а картошку жрут, говаривал Евгений, начальник страшного отдела. - Глеб Ипполитович, этого Аркадия, ох, как вам не советую..." Глеб и сам бы рад сплавить подальше живое напоминание, но боялся ярости того, кому нечего терять. "Ходи, - говорит, - читай, смотри, слушай, место дам... временное..." Пусть крутится рядом Аркашка, будет на виду. Когда он снова выплыл "из глубины сибирских руд", появился на Глебовом горизонте, он еще крепким был - мог землю копать, но ничего тонкого уже делать не мог. Вернее, подозревал, что не может, точно не знал. А кто знает, кто может это сказать - надо пробовать, время свободное необходимо, отдых, покой... Ничего такого не было, а рядом простая жизнь - можно овощи выращивать, можно детей, дом построить... да мало ли что?.. Но все это его не волновало. Краем-боком присутствовало, но значения не имело. Дело, которое он считал выше себя, вырвалось из рук, упорхнуло в высоту, и вся его сущность должна была теперь ссохнуться, отмереть. Он был уверен, что так и будет, хотя отчаянно барахтался, читал, пробовал разбирать новые теории и уравнения... Он должен был двигаться быстрей других, чтобы догнать - и не мог. Но, к своему удивлению, все не умирал, не разлагался, не гнил заживо, как предсказывал себе. Видно, были в нем какие-то неучтенные никем силы, соки - придумал себе отдельную от всех науку, с ней выжил... а тем временем размышлял, смотрел по сторонам - и постепенно менялся. В нем зрело новое понимание жизни. Скажи ему это... рассмеялся бы или послал к черту! Удивительны эти скрытые от нас самих изменения, подспудное созревание решений, вспышки чувств, вырывающиеся из глубин. Огромный, огромный неизведанный мир... Теперь Аркадий дома, заперся на все запоры, вошел в темноту, сел на топчан. Все плохо! - было, есть и будет. 12 Тем временем Марк штурмовал третий самый респектабельный этаж. Блестел паркет, раскинулись южные деревья в крупных кадках, даже воздух был особенный - южный, пряный, опасный... Не успел он оглядеться, как из ближайшей двери вышли два молодца в кавказских одеждах с засученными рукавами, приблизились, взяли под руки, угрожающе-ласково сказали - "гостем будешь", и повели. В светлой комнате стоял огромный стол, вернее, сдвинуто было несколько приборов одинаковой высоты и поверх кинута скатерть, на ней огромное блюдо с аппетитной горой румяного мяса. Один из джигитов поставил на стол большой кувшин и стал выливать в него бутылки шампанского, четыре, пять... потом откупорил столько же толстопузых, мутно-зеленого стекла... Местное какое-то, подумал Марк, за местность уже считая Кавказ, как приказывала обстановка. Полилось сверх шампанского вино, образуя смесь, которую пьют, скажем, в Сванетии, а может и в других местах. А мясо, наверное, оттуда же? В зеленом горном краю убили барашка, и вот мясо едет через страны и кордоны, подвергается нападениям с гиканьем, влезанием в окна вагона, дракой ногами и пальцами в глаза... наконец, отчаянный спаситель хватает крупнокалиберный пулемет, косит всех наповал и доставляет ценный груз. Поменьше увлекайся детективами, во-первых, не барашек, а теленок, во-вторых, из районного мясокомбината. Там все погрязли в подкупах и воровстве, и только эти ребята проникали в цех, где убивают юных и нежных существ и появляется изысканный продукт для самых главных столов. Если слаб в коленках, даже к забору не приближайся, тут же голова кругом от густого мясного духа, пахнет убийством и грабежом. Если уж решился, жди пока со случайным человеком приплывет твой пропуск, и тогда уж объясняйся с мрачной девушкой в глубокой бойнице, двумя стражами с автоматами наперевес, толстяком в кровавых одеждах - что ты благородного дела ради хочешь отнять у них кусочек, выделить некое вещество, оно спасает, лечит... А, лекарство... проясняются лица, через полчаса ты внутри, и, уговорив еще десяток стражей, оказываешься на месте. Вот теленок, который только что мычал, подвешенный за ногу, плывет по воздуху, вот единым взмахом содрана шкура и тело превратилось в неразделанную тушу, вот она выпотрошена, и в дело вступают визжащие электрические пилы... Теперь наберись смелости, проползи под конвейером, по которому двигаются туши, увернись от водяных струй, униженно подползи к тому месту, где на высоте, широко расставив ноги, стоит мужик с длинным узким ножом. В грохоте он сначала не слышит, наконец, улавливает смысл мольбы, широким жестом отхватывает нужный кусок и швыряет его вниз, а ты перед ним на полу, в воде, крови, ловишь, хватаешь скользкое, горячее - и убегаешь, увертываясь от ножей, пил, струй и надвигающихся кровавых туш... Теперь пробивайся наружу, опять разбойные лица, крановщица, кладовщица, весовщик, охранники - и каждому объясни, и попроси, и дай... Но теперь все позади, мясо на столе, и науке досталось, и на доброе дело - на пир! 13 Еще шампанского, еще вина! Марк взмолился, но понял, что опасно уже сверкали южные глаза, сдвигались брови, топорщились молодецкие усы - обычай! И он ел, пил, и потерял счет времени. - Отчего тебя Глеб не полюбил, знаешь? - Тимур наклонился к Марку, от него пахло молодостью и шашлыком. - Глеб не любит унылых, ему сразу сказать надо - будет открытие! А ты сомневаешься, по лицу видно. Он это не любит. Скажи прямо, чистосердечно - сделаем! И будешь свой. Такое объяснение поразило Марка. Он объяснял холодность академика своей строптивостью при выборе темы, а тут, оказывается, все совсем не так. Обещать открытие, когда к делу даже не приступил?! Наивный, самое время расточать обещания: во-первых, способствует удачному началу, открывает двери и сердца, во-вторых, есть еще время наобещать все наоборот. Разговор свернул в незнакомую область, его перестали замечать. Он понял, что свою роль сыграл, помог создать атмосферу, и стал понемногу выползать из-за стола, шмыгнул к двери, тихо прикрыл ее за собой - и бегом, подальше от кактусов, пряностей, шашлыков. 14 Аркадий тем временем дремал, привалясь к стене. Все было так плохо, что он решил исчезнуть. Он уже начал растворяться, как громкий стук вернул его в постылую действительность. Он вздрогнул, напрягся, сердце настойчиво застучало в ребра. Я никому ничего не должен, и от вас мне ничего не надо, может, хватит?.. Но тот, кто стучит, глух к мольбам, он снова добивается, угрожает своей настырностью, подрывает устои спокойствия. Уступить? Нет, нет, дай им только щелку, подай голос, они тут же, уговорами, угрозами... как тот электрик, три года тому, в воскресенье, сво-о-лочь, на рассвете, и еще заявляет - "как хотите..." Что значит - как хотите? Только откажи, мастера притащит, за мастером инженер явится... Пришлось впустить идиота, терпеть высказывания по поводу проводки. Нет уж, теперь Аркадий лежал как камень, только сердце подводило поворачивалось с болью, билось в грудину. Снова грохот, на этот раз добавили ногой... и вдруг низкий женский голос - "дедушка, открой!.." - Какой я тебе дедушка... - хотел возмутиться Аркадий, и тут понял, что визит благоприятный, открыть надо, и срочно открыть. Он зашаркал к двери, закашлял изо всех сил, чтобы показать - он дома, слышит, спешит. Приоткрыл чуть-чуть, и увидел милое женское лицо и тот самый в красных цветах платок. - Думаю, вернусь-ка, может, дедушка спит. Будет картошка, в понедельник он с машиной - подвезет. Он это муж, и даже подвезет, вот удача! Аркадий вынужден был признать, что не все люди злодеи и мерзавцы, в чем он только что был уверен под впечатлением тяжелых мыслей и воспоминаний. Такие прозрения иногда посещали его, и вызывали слезы умиления - надо же... Перед ним всплыл образ старого приятеля, гения, бунтаря, лицо смеялось - "Аркадий, - он говорил, - мы еще поживем, Аркадий!" Когда это было... до его отъезда? И до моего лагеря, конечно... А потом? Как же я не поехал к нему, ведь собирался, и время было. Посмеялись бы вместе, может, у него бы и отлегло. Думал, счастливчик, высоко летает, не поймет... А оно вон как обернулось - я жив, а его уже нет. 15 На лестничной площадке, возле урны, переполненной окурками, Марк тоже встретился с прошлым - наткнулся на стенд с фотографиями давно минувших лет. Какие лица, совсем другие лица! Герои войны, они смотрят, изо всех сил выпучив глаза, в надежде разглядеть будущее за черной дырочкой. Они сидят на память, нет возникшей позже ласковости взгляда, легкости в позе. Эти фото обращают нас в другое время, да, Марк? Снега не было до января, пронизывающий ветер выплескивает ледяную воду из луж, и ты, маленький, серьезный, в тяжелых галошах шагаешь в школу. Помнишь тот воздух - чуть разреженней этого, легче, острей, с примесью кислого дыма - топили торфяными брикетами, тяжелую коричневую золу выгребали ведрами. У рынка пьяные инвалиды, лавровые листики в чемоданах, разноцветные заклепки, куски желтого жмыха, старые офицерские планшеты... толчея у входа в класс - вечно что-то покупали и меняли, кто жаждал хлеба с маслом, кто завоевывал авторитет... А эти дворики, ярко-зеленая от холода и сырости трава... молочный заводик - течет, пенится белесоватая жидкость, клубится сиреневый пар... Двор, его звали Борькин, по имени маленького хулигана с надвинутой на брови отцовской фуражкой... Брат - пухлый крепыш с бронзовыми волосами, с желтым от веснушек лицом... Ни радости, ни сожаления, одно тупое удивление - куда все делось?..
      И только теперь он глянул на часы, да что часы - за окнами темнеет! Пропал день. Он вспомнил, как во время обеда Аркадий в своей насмешливой манере рассказал о погибших на днях любовниках. Спрятавшись от сторожей, они остались на ночь, дело обычное, но по каким-то своим причинам, то ли поругались, то ли не получилось у них, решили вернуться в темноте. Их тела нашли в кратере на следующее утро. Аркадий скорей всего сочинил эту историю, с него станется, но не стоит рисковать, да и на сегодня хватит. Он побежал к провалу, перебрался на ту сторону, и вышел на волю. Воздух его поразил, и вечерний свет, и тишина. Голоса удалялись, прятались, спокойствие наплывало волнами со всех сторон, и он, в центре циклона, сам постепенно успокаивался, уравновешивался, распространял уже свои волны спокойствия на темнеющие деревья. травы, землю... Это медленное ненавязчивое влияние, дружеская связь со всем, что окружало его, сразу поставили все на свои места, помогли почувствовать, что все в сущности хорошо, и никакая дурная случайность не собьет его с пути. Спроси его, что произошло, почему вдруг стало хорошо и спокойно жить, пропал страх и настороженность перед постоянно маячившим призраком случая... он бы не ответил, скорей всего, отмахнулся бы настроение... "Стоит умереть, как все кругом станет иным..." - он вдруг подумал без всякой логики, и связи с другими мыслями, тоже не очень свежими. В сущности мы ничего нового придумать не можем... кроме соображений, как что устроено. 16 Аркадий вышел на балкон. Радостная весть освежила его и пробудила силу сопротивления - "пусть я старая кляча, но не сдамся". Он любил свой балкон. Как кавалер ордена политкаторжан, реабилитированный ветеран, он имел на него непререкаемое право, также как на бесплатную похлебку и безбилетный проезд в транспорте. Поскольку транспорта в городе не было, то оставались два блага. Похлебки он стыдился, брал сухим пайком, приходил за талонами в безлюдное время. А балкон - это тебе не похлебка, бери выше! С высоты холма и трех этажей ему были видны темные леса на горизонте, пышные поляны за рекой, и он радовался, что людей в округе мало, в крайнем случае можно будет податься в лес, окопаться там, кормиться кореньями, ягодами, грибами... Сейчас он должен был найти идею. Он рассчитывал заняться этим с утра, но неприятности выбили его из колеи. Опыты зашли в тупик, все мелкие ходы были исхожены, тривиальные уловки не привели к успеху, ответа все нет и нет. Осталось только разбежаться и прыгнуть по наитию, опустив поводья, дать себе волю, не слушая разумных гнусавых голосков, которые по проторенной колее подвели его к краю трясины и советовали теперь ступать осторожней, двигаться, исключая одну возможность за другой, шаг за шагом... Он понимал, что его ждет, если останется топтаться на твердой почве - полное поражение и паралич; здесь, под фонарем не осталось ничего свежего, интересного, в кругу привычных понятий он крутится, как белка в колесе.