Как-то я сидел, сидел над этими следами, думал, как спасти Робинзона от дикарей. Ничего не придумал, зато зачеркнул прежнее название, и написал большими буквами
      С Л Е Д Ы у М О Р Я
      Мне понравилось новое название, хотя не знаю, почему.
      Недавно к нам стали приходить каждый вечер гости, родственники и знакомые, потому что папа больше всех знает о политике, он человек общественный, бабка говорит, но лучше бы помалкивал. Время, она говорит, такое.
      Какое?
      Боже, и этот... Тебе рано знать.
      Однажды вечером
      Значит, пришли Соня с Игорем Абрамовичем, они почти каждый вечер приходили, но тогда приехал еще дядя Юлик на полчаса, и были мои любимые пирожные. Юлик всегда говорит, что на полчаса, а сам два часа спит на стуле, потом говорит два часа, и уходит искать попутку, чтобы к утру быть на месте. Иногда его утром проверяют, на месте или нет, и он всегда спешит. Он работает в школе, но не учителем, а слесарем, он все умеет, смеется, вот теперь я свободный человек, только бы еще к вам пускали. А ты, Сема, осторожней будь, докторов теперь не любят, может, тебе тоже в слесари податься?
      Мама смеется, у тебя руки золотые, а у Семы непонятно откуда выросли.
      Игорь Абрамович маленький, лысый, в очках, сильно заикается, но мама говорит, все-таки муж, к тому же еврей, это облегчает. Все называют его Игорек. Что думает Игорек, никто не знает, слов от него не дождешься.
      Может и лучше, смеется папа, а вдруг дурак.
      Евреи не бывают совсем дураки, бабка говорит.
      Ого, еще как бывают, со стула упадешь, как начнет говорить.
      Все равно счастье, что еврей, бабка считает, пусть дурак, это не опасно. А русские жены опасные, они еврейских мужей из дома выгоняют.
      Везде говорят, что евреи отравители. Врачи в Москве лечили правительство, среди них нашли врагов, и все евреи.
      А бабка говорит, не верю, это из той же оперы, что всегда.
      Мама днем ничего не говорит, и папа тоже, они боятся. А вечером собираются, вдвоем или с друзьями, сидят в задней комнате, разговаривают.
      Нам некуда деться, бабка говорит, что будет, то будет.
      Нам нечего боятся, отвечает папа, но сам боится, я вижу.
      Я много вижу, потому что дома сижу. У меня друг Эдик, и все. Приду из школы, уроки, потом к нему. Но в обычные дни у него долго не посидишь, приходит тетя Соня, уроки сделаны? Алика не спрашиваю, он молодец, а ты? Не сделаны. Алик сейчас уйдет, сделаешь, иди к нему. Но Эдик тогда не приходит, ему долго уроки делать. Но иногда Соня приходит с работы поздно, и тогда мы сидим и сидим. Говорим о том, что слышали. А потом я иду домой и задаю вопросы. Мама не рада, что вопросов много.
      Куда ты растешь, она говорит, зачем спешишь, не торопись. А вот читать начал, это молодец.
      В тот вечер они сидели в задней комнате, а я у себя за столиком делал уроки, слушал, что говорят. Бабка отнесла им чай, там тоже столик, они там пили. А мне она дала пирожное с круглой коричневой головой, шоколадной, мое любимое. Я перестал делать уроки, долго ел пирожное, сначала отлупил коричневую шоколадную корочку, потом разъединил два полушария и слизал между ними крем, потом съел остальное, а сам слушал.
      Звонок, я побежал открывать. Бабка закричала, ты куда, не беги к дверям, нам спешить некуда. Сама пошла открывать, кто там, и сразу открыла.
      В темноте стоит дядя Юлик, качается и громко говорит, теперь и у вас лампочки разбиты, вот она, Россия...
      Вышел папа, заходи быстрей, и потише дыши, а то уморишь нас самогонскими миазмами.
      Не самогон, а коньяк, Юлик говорит. Таня приехала из Москвы, устала и спит, а я к Вам, попутку словил, есть еще нормальные люди на дорогах. Надо отметить начало последнего года жизни.
      Что ты несешь, папа втолкнул его в заднюю комнату. Юлик упал на стул, голову свесил и захрапел.
      Что сделалось с человеком, говорит бабка, она мимо с чайником шла, совсем русский пьяница.
      Ему холодно там было, он согревался, я говорю. Слышал, как Юлик папе объяснял.
      Всем было холодно, бабка говорит, больше ничего не сказала. Пошла к ним, дверь только прикрыла, и я все слышал.
      Я думал, он после войны угомонится, говорит папа, разве крови недостаточно ему?
      Нет, он вампир, пока не умрет, будет пить, народу еще хватает, бабка говорит.
      Потом надолго замолчали.
      Мама говорит, наверное, дурак родился или птичка пролетела.
      Дураков хватает, засмеялся папа, а птичка не улетела, села и клюет нас в темечко. Гриша прав.
      А где он?
      Сидит в деревне, ждет момента. Умный парень, а вбил себе в голову опасную глупость, ведь границы на замке.
      Потом они начали считать евреев, которых арестовали... голоса все тише, а потом я заснул за столом, не доделал упражнение, только чувствовал, папа отнес меня на кровать. Проснулся ночью, у бабки свет горит, она в больших очках читает книжку. Кто-то меня раздел, я под одеялом, тепло...
      Хорошо быть умным, но не взрослым, я подумал, и снова заснул.
      Море перед зимой
      Осенью мы почти каждое воскресенье ходили с папой к морю.
      Завтра пойдем, я спрашиваю, он говорит, конечно, как мы без моря... и мы идем. Постоим немного у воды, потом делаем большой круг в парке, и возвращаемся домой к обеду.
      Один раз вечером я спросил, завтра как всегда?
      Было холодно, на неделе два раза выпал снег, хотя тут же таял, бабка говорит, давно не было, чтобы в октябре такая холодина, что же дальше будет? Теперь даже зима у нас как в России.
      Климат на всей планете меняется, папа говорит.
      Бабка не согласна, планета теплеет, а у нас наоборот, что бы это значило...
      Оставьте, Фанни Львовна, случайные явления тоже нужны, папа не любит печальных тем.
      Я спрашиваю его про завтра, он помолчал, и говорит:
      Алик, холодно уже, давай, оставим наши прогулки до весны, море никуда не денется от нас.
      Я страшно удивился, он понял, подумал, и говорит, ладно, скажу, как есть. У меня другая теперь работа, и в воскресные дни тоже, я на скорой помощи работаю.
      Я вспомнил, недавно мама говорила ему, только не на скорую, там и молодые не выдерживают. А он ответил, там свои, они мне только дни оставили, а по ночам сами будут. Я не понял тогда, в чем дело, и забыл.
      По ночам я не работаю, как другие, он говорит, зато должен в воскресные работать, иначе неудобно перед людьми.
      И долго ты будешь по воскресным?
      Он говорит, точно не знаю, но думаю, скоро все изменится.
      А ты мог не согласиться?
      Другой работы для меня нет, он вздохнул. Я все-таки врач, не буду же телеграммы разносить. В будние мы могли бы прогуляться, но ты в школе, а по вечерам уже темно. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
      Не приставай к папе, мама говорит, ты уже большой, потерпи. У нас темная полоса, всем тяжело.
      А вчера он говорит, завтра свободный выходной, пошли. Только встанем пораньше, потом у меня дела.
      Он меня разбудил в восемь, холодно, темно, сыро, пол ледяной.
      Пошли.
      Мы быстро выпили чаю, съели по бутерброду с колбасой, оделись и вышли на улицу. Небо только светлеет, везде иней, ветер сырой, мы идем. Перешли трамвайные пути, дальше мокрая трава. Потом песок сырой, вязкий, идем, он молчит, я тоже.
      Подошли к воде, она черная, волнуется, шипит на песок.
      Зимой только полоска льда вдоль берега, море никогда не замерзнет у нас, папа говорит.
      И можно далеко плыть?
      Как тебе сказать... Он засмеялся, но печально. Когда вырастешь, думаю, можно будет. Ветер, холодно, давай, уйдем.
      Больше свободных выходных у него не было.
      А в будние у меня свои дела, учусь - утро, холод, вставай, желтый свет, заборы, рынок, школа... Потом домой, серый день, темнеет, вечер, уроки, спать...
      И снова - вставай, холод, школа...
      Папу арестовали
      В феврале в один день я долго был в школе, много уроков, потом мы с Эдиком медленно шли домой, толкались, ездили по лужам замерзшим. Все равно скучно, пообедаешь, и день кончился.
      Я пришел, дома разбросано, мама плачет, бабка носится, ставит вещи на места, говорит - обойдется, Зина, он ни в чем не виноват. Простой врач.
      Вот именно, врач.
      Завтра вернется, вот увидишь. Пойдем звонить.
      Зачем идти, вот телефон.
      Его отключили.
      Я удивился, надо задание узнать у Димки, отличника, он все записывает, мы с Эдиком забыли. Я и не подумал, что папа надолго, сказали, скоро приедет, я поверил.
      Но завтра его не было, и потом, целую неделю никто о нем не знал. Мама ходила, и бабка с ней, узнавали, где он, но им не говорили ничего. Мама говорит, надо пойти к одному человеку, духу не хватает, но папа его лечил, может, скажет, что с ним.
      Пошла, приходит, он сам боится, только сказал, жив доктор, и все.
      Папа вернулся
      В начале марта снег почти весь растаял, и я вспомнил, как папа получил благодарность на войне. Наши войска вошли в Эстонию, и все в валенках, а папа добился, чтобы им дали сапоги, потому что весна у нас коварная, мокрая. И правда, он говорит, спас наступление, солдаты шли по воде.
      Мы в тот вечер сидели без света, отключили во всем районе, а свечи зажигать мама не захотела, незачем, говорит. Но из окна шел свет, я удивился, что там, ведь фонарь на улице не горел. Один живой остался, бабка говорит, и то голая лампочка, колпак разбили, русские все разбивают, не могу понять зачем, ведь все им уже принадлежит, зачем свое бить?
      При чем тут русские, говорит мама, но не спорит, устала.
      Надо бы поужинать, у нас где-то картошка холодная, и плиту растопить.
      Мам, ты забыла, у нас уже месяц газ.
      А, да, газ...
      Она встала в темноте и ушла.
      Откуда свет, мама спросила, я посмотрел - там луна, кусочек старой остался, и снег на крыше сарая под нами, освещает окно.
      А, да, снег... Хотя тает. А в России все время снег, снег... Я так устала от всего.
      Папа вернется, я говорю, он же не виноват, что другие доктора враги.
      Милый, они не враги, ну, может, один что-то не так сказал...
      Тут я услышал легкий шорох в передней... нет, за дверью, но не стучат и не звонят. Там кто-то есть, говорю.
      Она вскочила, побежала к двери, открывает, и ни звука не было, потом слышу, что-то тяжелое упало. Я побежал, и бабка выскочила из кухни, а в передней темно, только какие-то люди на полу, а потом слышу голос - папин! Фанни, да принесите же воды, воды...
      Не надо воды, мама говорит, она встает, ничего, говорит, не надо, ты пришел, пришел...
      Дальше я не помню, мы были в одной куче, плакали и смеялись.
      И тут включили свет, разом, а не как обычно, сначала мигает, мигает...
      И мы увидели папу, у него все волосы серые какие-то, а были черные, только виски седые.
      Ничего, он говорит, можно подкрасить, представляешь, какое счастье, они не успели... я не успел...
      Молчи, мама говорит, я слышала по радио, он умер. Теперь должно проясниться, не может больше быть, как было.
      Не знаю, говорит папа, уже ничему не верю. Но это прекратилось в один момент. Теперь осталось считать живых и мертвых. Чертова жизнь, я больше не могу!
      Он заплакал, я никогда не видел, чтобы он плакал, тонким жалобным голосом, взрослый человек.
      Мама говорит - мам, уведи мальчика, а мне - милый, иди, пора уже спать, спать. Мы снова вместе, спи спокойно, завтра поговорим.
      Я ушел, бабка уложила меня, покрыла одеялом, поцеловала, я чувствую, у нее щека мокрая, она говорит - Алик, спи, спи, расти большой, умный, может, лучше нас будешь жить.
      Папа умер
      Я спал долго-долго, когда проснулся, было уже светло. Надо в школу, как же я проспал! А потом вспомнил, сегодня же воскресенье. И папа вернулся. Он больше не будет на скорой, мама сказала. Теперь он обязательно вернется в больницу, ведь он ни в чем не виноват. И мы будем ходить с ним к морю, каждое воскресенье. Сегодня тоже пойдем?
      Я вскочил, дверь открыта к ним, папа лежит на кровати, мама метет комнату щеткой, это ее любимое занятие, я при этом спокойно думаю, она говорит. Важно, чтобы ни одной пылинки не осталось, мне пыль мешает дышать.
      Они не видели меня, папа говорит:
      - Какое счастье, я ничего им не сказал, не успел сказать. Наверное, не выдержал бы. Они мной мало занимались, началась суета, они как крысы, когда что-то рушится. Только свет в глаза, яркий свет, два дня. Но они не знали, я могу спать при любом свете, с открытыми глазами!
      Он засмеялся, хрипло, будто ворона каркает.
      Простудился... холод был дикий...
      Потом спрашивает, Алик проснулся? Какое, счастье, Зина, я ничего не успел сказать.
      А что бы ты сказал, ты же ничего не знаешь.
      Им правды не нужно, только говори - кто, что... у них свой план. Только говори. Но я никого... понимаешь!
      Он позвал меня. Я вернулся на цыпочках к кровати, потом прибежал к нему.
      Он обнял меня, говорит, сейчас оденусь, пойдем к морю, как всегда. Море всегда у нас будет.
      Мама отошла, принялась мести под моей кроватью, пыль уничтожать.
      Папа молчит, взял меня за руку и держит. Вдруг задышал громко, сжал руку мне сильно-сильно, говорит шепотом:
      - Позови маму.
      Она ведь рядом. А я не могу освободиться, он руку держит. Я повернулся и говорю:
      Мам, папа зовет
      Она бросила щетку, и к нам, в один момент. А у него лицо темнеет, чернеет, уши стали синими, он смотрит на меня - и не видит, глаза пустые, изо рта слюна розовыми пузырями.
      Мама кричит - мам, скорую, скорую! И в больницу звони!
      Из его больницы приехали скорей, человек пять или шесть, а потом скорая. Вся комната забита белыми халатами, мы с мамой в углу, ничего не видно, только спины.
      Мы молчим, она меня обнимает, бабка на пороге, у нее белое лицо. А мама спокойная, как мертвая, только меня обнимает, мы на полу сидели.
      Время, время шло, все суетятся, голоса - делай то, делай это...
      Я думал, сейчас будет папин голос - "да, ладно..." как он всегда говорит, но не было, только чужие голоса, скорей, скорей... Потом полилась вода, что-то упало.
      Один поворачивается, говорит - простите нас, мы не можем ничего сделать, простите.
      Я узнал его, видел в больнице. И они один за другим, один за другим уходят, уходят.
      А на кровати папа, подбородок подвязан полотенцем, лицо синее, он улыбается, молчит, глаза закрыты.
      Папу хоронили
      Потом были похороны, улица полна людей, пришли все, кого он лечил, и до войны, и теперь - эстонцы, русские, евреи, на лестнице стояли так, что не пройти никому, говорили шепотом. Кто-то сказал, священника нужно, мама говорит - нет, нет, он никогда не хотел, и снова тихо.
      Бабка меня тепло одела, там дует, говорит, голое место на высоте, еврейское кладбище. На воротах железная звезда, только не пятиконечная, а шести. Въехали, людей поменьше, там уже была яма, начали на веревках спускать гроб, мама говорит мне, подойдем, держись за меня, у тебя другой защиты нет, держись, Алик.
      Я смотрел, как гроб опускается, снежинки падали на крышку, тут же таяли, наша обычная погода, кто-то говорит за спиной.
      Мы вернулись, мама не спала, плакала, Соня вместе с ней. Бабка говорит - идем, Алик, тебе тут нечего делать, милый. Повела меня наверх по лестнице на четвертый этаж, там у нее знакомая Ребекка, меня отвели в отдельную комнату, положили спать, и я быстро заснул.
      Дама заболела
      Две недели у нас жила тетя Соня, иногда убегала домой через двор, приготовит еду, накормит своих, и нам принесет. Мама болела, вставала редко, и бабка тоже заболела, лежала в уголке за своей старинной ширмой. Потом мама встала, начала понемногу пыль убирать, говорит, столько накопилось, Семен бы не узнал квартиру.
      Шурует под кроватью, шурует щеткой. И плачет.
      А Фанни совсем расклеилась, говорит, как некстати я...
      Мам, перестань, говорит мама, разве болезнь и смерть бывают кстати, ты должна жить, ты нам нужна.
      Фанни головой качает, смотрит на живот, он растет не по дням, а по часам. Пришел доктор, надо в больницу, сердце не работает, вода в животе и ногах.
      Фанни говорит, нет, хватит с меня, хочу умереть.
      Доктор ничего не сказал, вытащил большой шприц, огромную иглу, не круглую, а как штык. Фанни говорит, хотите заколоть меня, засмеялась, но печально.
      Мне стало так жалко ее, что я забыл все ее строгости, как она меня мыться заставляла, и кричала на меня.
      Уйди, Алик, говорит мама, я ушел за ширму, но немножко видел. Доктор помазал кожу на животе йодом, Фанни сидела на стуле, а живот висел над полом, она руками держалась за стол, чтобы живот не перевесил. Доктор воткнул иглу в живот, снял шприц, а игла осталась. И я вижу, из отверстия иглы, из темной дырочки потекла вода, нет, желтая жидкость, в тазик, мама сначала держала его в руках, потом поставила на пол.
      Я отвернулся, отошел, только слышу, как течет, течет, течет без конца.
      Потом мама говорит мне, подойди сюда.
      Фанни лежит под одеялом, руки наверху, темные руки в морщинах и трещинах. Она медленно повернула глаза ко мне, не двигая головой, улыбнулась губами.
      Алик... слушайся маму... и не бойся, ничего не бойся, никогда не бойся.
      Потом говорит, чуть не забыла, у меня для тебя подарок ко дню рождения.
      Я удивился, потому что еще весна, потом будет лето, и только осенью мой день рождения, в октябре.
      Знаю, еще из ума не выжила, но все равно, иногда приходится подарки дарить заранее. Возьми в тумбочке ручку.
      Ее знаменитую ручку!
      Она улыбнулась, а мыться будешь? Ладно, не ври, не будешь. Теперь у тебя хорошая ручка, не забывай писать в тетрадку. Это история, еще пригодится. Все, что о себе помнишь, пиши.
      Все-все писать?
      Ты думаешь, это много - все... Один длинный день. Потом все короче, остается несколько минут. А потом точка блестящая.
      Что, где... я не понял. Как в телевизоре, когда отключают?
      Вот-вот, современный мальчик... отключают, а потом она гаснет, точка на стеклышке, и все.
      Не понял про точку, и еще, вот что непонятно...
      Как же про молодость писать, я же ничего не понимал тогда?
      Она улыбнулась, молодость у тебя не совсем прошла. Пиши о том, что видел и слышал. Только видел и слышал. Не умничай, всегда найдутся поумней. Иди, иди, у тебя ведь уроки еще?
      Давно сделал, я к Эдику пойду.
      Дружи с ним, одному нельзя.
      Она закрыла глаза, я отдохну теперь, сразу легче стало.
      Еще бы, из тебя бочку выкачали, мама говорит, а мне - иди к Эдику. Вернешься, почитай, наконец, свою книжку, или другую, смотри, сколько на полке у нас, папа любил читать, ты должен быть на него похож. Или запиши о себе в тетрадку, которую бабушка подарила. Только хорошим почерком, у тебя ручка чудесная, она много помнит.
      Я давно читаю, много книг уже прочитал, зачем она говорит... А писать не хочется.
      Надо сначала чернила в ручку.
      Вот тебе чернила, и оставь нас, иди.
      Я понесу ее Эдику, мы с ним заполним.
      Делай, что хочешь, только не забудь ее там. Этой ручкой дома пиши, она не для школы. Там писать авторучками запрещено, знаю ваши правила.
      Я вышел, еще недалеко ушел, слышу, бабка говорит маме:
      Завидую Семе, он быстро. А я разлагаюсь, не хочу обузой быть. Моя жизнь до войны осталась. Мальчика, мальчика держи дома, сколько есть сил. Звери кругом, отравят или разорвут.
      Еще выздоровеешь, будешь меня здоровей.
      Я побежал, ручку умею заполнить, но хочется Эдику показать. У него замечательные вещи, я всегда завидовал, а теперь у меня ручка есть. Она мне всегда нравилась, толстенькая, короткая, с блестящим пером. Знаменитая фирма, бабка говорит.
      Мы с Эдиком промыли ручку теплой водой, заполнили чернилами. В ней поршень, можно много чернил накачать, будет писать долго.
      Потом мама за мной зашла, привела домой.
      Теперь бабушка будет в задней комнате жить, а мы с тобой здесь.
      Поужинали, была колбаса собачья радость, вкусная, мама дала кусочком, а то все на хлеб, на хлеб... И пили с сахаром чай.
      Бабушка как?
      Я ей снотворное дала, пусть отдохнет от нас.
      Мы пошли к морю
      Утром я ушел в школу, вернулся, мы поели с мамой, бабка проснулась, и снова спит.
      Я опять ей снотворное дала, мама говорит. Сейчас Соня придет за тобой, поживи у них пару деньков. С Эдиком найдешь дела, до понедельника можешь в школу не ходить, я с Анной Юрьевной договорилась, потом догонишь.
      Соня пришла, поцеловала маму, молча взяла меня за руку, и мы пошли. Как вышли, я тут же руку освободил, я не маленький за ручку ходить. Мы пошли через двор, через дырку в заборе в другой двор на улице Якобсони, и пришли к ним домой. Соня говорит, сейчас Эдик придет, он ушел за хлебом. Пришел Эдик, а, говорит, ты, хорошо. Пошли в его комнатку, сели на кровать, он спрашивает, бабка умирает у тебя.
      Болеет, а когда умрет, не знаю.
      Доктора знают, иногда ошибаются, но твоя бабка старая, долго не проживет.
      Я почти разозлился на него, но вижу, он не хочет обидеть, говорит то, что слышал.
      Ладно, он кивнул мне, пойдем лучше к морю, поснимаем. Бери Робот.
      Я обрадовался, он раньше не позволял мне нести фотоаппарат. Это его отца, который пропал без вести. Мама говорила, его сослали, а потом он не вернулся. Скорей всего, умер, но никто не знает, где. Эдику не говори, он верит, что отец вернется. Может, еще вернется, кто знает. Так Фанни всегда говорит - "кто знает... Жаль, я в бога не верю, но думаю, и он многого не знает..."
      Мы пошли к морю. Там давно уже земля заросла травой, от окопов даже канавок не осталось.
      Я вспомнил, как мы с папой первый раз приходили сюда, пробирались к воде, подошли к сырому темному песку, и он говорит - вот и вернулись.
      Я не хотел плакать, и чтобы Эдик не видел, отвернулся, стал смотреть на деревья вдали, на памятник Русалке, погибшему броненосцу, на камни, наполовину в воде, с белой каемкой, это соли, папа мне говорил, будет прилив, полоска скроется.
      Почему соли не уйдут обратно в воду, я спросил его как-то.
      Он посмотрел на меня, говорит, молодец, хороший вопрос. Потому что в воде этих солей много, море больше не принимает их.
      Отчего же они на камень вышли?
      Оттого, что их не было там, вот и вышли. А потом солнце, ветер, они изменились, обратно им нет пути. Наверное, как нам.
      Я не понял, куда нам идти.
      Он говорит, сам не знаю, но куда-то мы идем ведь.
      А потом говорит - почему читать не любишь, ты же способный парень, я вижу.
      Я вздохнул, у меня уже есть книга, я все время думаю о ней, другую читать не интересно.
      Робинзон?
      Да. Как он жил один?
      Папа вздохнул, сам не знаю, нужно очень сильным быть... или несчастным. Но со временем поймешь, много хороших историй есть, в жизни не все плохо кончается.
      Как же не плохо, если умирают все?
      Это нескоро, еще много хорошего будет, и плохого, но дороже жизни нет ничего.
      .......................
      Я не хотел вспоминать, само получилось.
      Эдик начал фотографировать, давай, тебя щелкну.
      Я боялся, что слезы видно, их еще ветром не высушило.
      Но он уже щелкнул, засмеялся, говорит, через десять лет посмотришь, удивишься, что был такой.
      Какой?
      Ну, небольшой, молодой.
      Мне стало смешно, ничего себе, десять лет, ужасно долго, кто знает, что будет тогда - никто не знает.
      Давай, я тебя сфотографирую, говорю ему.
      Давай.
      Он встал, скорчил рожу, и я его сфотографировал, наверное, неплохо получится.
      Меня положили спать в большой комнате. Утром мы встали, позавтракали, он тоже в школу не пошел, обрадовался и говорит, ты еще у нас поживи, веселей будет.
      Потом мы смотрели фотографии, обедали, сидели перед окном, во дворе ребята катались по камням на велосипедах. У нас не было, Эдику мама обещала купить, он говорит, будем по очереди кататься, я не жадный, ты знаешь.
      Вечером пришла мама, погладила меня, еще поживи немного здесь, говорит, потом я тебя возьму и уж никогда не отпущу. Поцеловала, она это редко делала, все боялась, что заразная. Поговорила с Соней, и ушла в темноту, она в забор не уходила, только кругом, но все равно недалеко.
      На следующее утро Соня разбудила нас, говорит - хватит бездельничать, лодыри, пора в школу. Накормила, и мы пошли по старым камням, мимо бани, в ней еще темно, пахнет мыльной водой... потом через базар, там в темноте таскают ящики, приезжие ругаются за места... дальше огни и шум, знакомые ребята...
      Учились как обычно.
      Я не боюсь
      Вечером пришла мама, Алик, пора домой.
      Мы пришли, в наших комнатках пусто, тихо, пахнет больницей.
      Я хотел спросить, где Фанни, но молчал.
      Мы поужинали. Она говорит, сядем на диванчик. Сели, она обняла меня:
      Алик, мы вдвоем остались.
      Она больше не плачет.
      Алик, теперь ты станешь взрослым, детство кончилось, Алик. Прости, так получилось, ужасно повернулась жизнь. Мы не сумели, Алик. Мы хотели, чтобы у тебя, как у нас в детстве, но тогда другое время было.
      Какое?
      Когда мне было столько, сколько тебе... Мирная жизнь. Свой дом. Большая семья. Тихий чистый город Таллин, море, парк у моря, все, что мы с папой любили. Могли прочитать любую книгу, пойти в ресторан и вкусно поесть. Потом идти ночью домой по тихим улицам и не бояться. Наши знакомые все работали, но по воскресным мы ездили на дачу, или к морю. На маленьком поезде в Пярну... есть такой курортный городишко, там плавали, фотографировались. У нас была большая собака, черная овчарка Джек. Где он? Как подумаю, он один на улице, бомбы, за что ему? В один день все кончилось, мы бежали. В страну, которую любили издалека, мы говорили на ее языке. Русском. Мы и не знали другого языка, даже бабушка не знала. Ждали Россию, любили ее. Она пришла к нам перед самой войной, это была страшная Россия, совсем другая... А потом большая война, мы выжили, но наши знакомые и родственники погибли. Но мы вернулись. Помнишь, папа сказал - пойдем к морю. Мы вернулись. Мы думали, все станет на места, жизнь восстановится. Мы верили. Старались. Не получилось. Ничто не вернулось. Папе досталось больше нас, он не выдержал, умер. Теперь умерла моя мама. Она была особенной женщиной. Тяжелой, невыносимой. Но сильной, умной. Она потеряла смысл жизни, умерли те, кого она любила больше всего - сыновья.
      А ты?
      Мы были слишком похожи, это мешает. Но когда она умирала... Она сказала, что любит нас, и мы должны выжить. Ты должен выучиться, стать разумным. Не трусом. Иначе все потеряет смысл, совсем. Это она сказала. Смысл в том, чтобы у тебя получилось. Главное, не бойся, мы выдержим, только не бойся.
      Я вижу, она сама боится.
      Я не боюсь, мы выживем, и будем жить долго, вот увидишь.
      Началась моя взрослая жизнь, мне было почти двенадцать лет.
      .............................
      среда, 10 ноября 2004 г.
      слов 28 461