Но спорить не хотел, чувствовал, что виноват перед ним - вовремя не вспомнил, а теперь без правды не помочь. Опыт жизни - помогай молча и незаметно, а правда... она последнее средство.
      -Послушай мой совет, не обижайся, - брось все это, картины оставь теще, а сам удирай отсюда... да хоть в Россию, у нас тебя смотрят, хвалят... Богатой жизни не жди, зато есть еще люди. Здесь потонешь в провинциальном болоте. Отдай за долги землю, строение это, отбейся и беги, иначе заклюют. Идея с музеем хороша, но одному человеку не под силу.
      - Вот добью крышу... иначе все пропадет.
      Он ничего не слышит. Какой музей, силосная башня в поле... мхом зарастет...
      -Пусть хотя бы сто лет простоит, все равно музей! Мои картины - и ее, еще возьму нескольких, их тоже не хотят, интересные ребята. Ну, а посадят за долги... возьму карандашик, спокойно там порисую, может, что-нибудь придумаю... - он захохотал.
      Хоть бы тебя посадили, каюсь, подумал...
      ***
      Потом он, уже серьезно, говорит:
      - А я надеялся, ты купишь все... землю, здание... И я отдам долги.
      -Сколько?
      -Около миллиона.
      Я покачал головой, огромные деньги!.. Такие долги я покрыть не в силах.
      Он вздохнул:
      - Значит, пропал...
      -Ты не пропал, если бросишь эту затею. Еще раз говорю - беги отсюда. Опишут твою землю, дом... покроешь долг. Уезжай, возьмись, пиши картины, у тебя получалось!
      - Вот дострою музей...
      Я пожал плечами, он ничего не понимал.
      -Попробуй еще лица, - сказал ему. - Напиши мой портрет, я куплю.
      Когда художник ставит задачу на пределе умения, он неизбежно возвращается к основам, которые хорошо знает. И я подумал, что именно через портреты он мог бы вернуться к тому, что потерял.
      - Давай, на днях, как освобожусь... - он без особого желания согласился.
      ***
      Но я уже сомневался, сможет ли он вернуться...
      Под утро мы расстались, условились днем вместе поехать в городок.
      Спал я долго. Очнулся, он тормошил меня, сидя на краю кровати.
      - Айда?..
      Собрались быстро, но потом долго ждали автобуса, который огибает озеро, идет до турбазы и возвращается. В сумке у Мигеля звенели бутылочки из-под кетчупа, в них темно-коричневая масса.
      - Продаю в нескольких точках, в парикмахерской, в салоне красоты, у городской бани, я везде акционер.
      Мы зашли в парикмахерскую, он, не глядя на теток у столиков с клиентами, проходит в заднюю комнатку, я за ним. Он покрутился - никого, выглянул, сварливым голосом спросил "где Алекс?", не получив ответа, поставил несколько бутылочек на стол и вышел. На улице говорит - "это мое заведение, я вложил". Точно также мы обошли еще несколько "салонов красоты", там он нашел тех, кого искал, всучил им целебную грязь, громко смеялся, хлопал всех по плечу, хвастался своей медициной, лечебной баней и процедурами... действием грязей - "колоссальный эффект!.."
      Ехали обратно в темноте, автобус старенький, дребезжит по гравию, камешки под фарами светятся... Несмотря на пустой неприятный день, мне стало хорошо, давно не вылезал из большого города. Дом, клиника, мастерские... и так несколько лет без перерыва... Автобус качает, в нем мы да несколько пьяненьких стариков из рыбацкого поселка, поют по-русски - "Чтобы с боем взять Приморье..."
      Мигель сидел впереди, обернулся, лицо сияет:
      - Понимаешь - помогает, одолели даже псориаз и аллергические сыпи!..
      И, подмигнув, добавил:
      - Главное - помогать людям...
      ***
      Кто же спорит... помогать...
      Но мне неудобно и неприятно рассказывать многие подробности того дня, унизительные для него или смешные... они доказывали его неприспособленность к делу, которое он взял на себя. Мелкое мошенничество он воспринимал как веселую игру. Когда дело касается денег, лучше не шутить, люди с истовой серьезностью относятся к этим бумажкам, их опасно злить. Я гораздо лучше его разбирался в практических делах, и видел, что он долго не продержится.
      Вернулись поздно, оба устали. К концу пути он умолк, веселость как рукой сняло... мрачен, неразговорчив... Видимо постоянные улыбки да порхание с грязью его утомили, не так уж просто давались. Поели и тут же завалились спать.
      А утром следующего дня его все не было... Я решил стукнуть к нему, дверь отворилась от толчка. Он лежал поперек кровати, в сущности даже не лежал, ноги стояли на полу. Видимо, сон застал его врасплох, он даже не успел снять штаны, они были полуспущены, виднелись грязноватые белые трусы в красный горошек. Я нагнулся, он дышал тяжело и неровно. Что за черт?.. На столике разорванная упаковка. Седуксен. В ней могло быть до десяти таблеток, доза не опасная, но чувствительная.
      Часа два я приводил его в чувство, отпаивал... Оставим подробности за кадром, довольно противно это выглядело, и я вспомнил студенческие годы, когда приходилось подрабатывать на скорой помощи.
      Первые его слова были - " зачем ты меня спас?"
      Он был безутешен:
      - Мариночка... как она умирала... мучительно, долго... сам понимаешь рак... И все, все пошло насмарку, моя живопись кончилась, вот, торгую грязью, докатился...
      Он не хотел травиться, я был уверен. Взял горсть таблеток да высыпал в рот, чтобы поскорей уснуть. И насчет живописи я начал понимать. С ног его сшибла учеба, академик, старый идиот... И отсутствие вкуса, он не чувствовал, что хорошо, что плохо. Картины получались, пока не размышлял, словно кто водил рукой. Его не учить надо было, а поддерживать и хвалить, дураки!..
      - Слушай, почему меня не любят?..
      Я решил перевести в шутку:
      - Столько женщин, и тебе все мало...
      Он махнул рукой, лицо скривилось:
      -Ты же понял...
      -Ты отличный художник, но не думай, что все тебя любить должны. Люди любят полегче да поярче... У каждого бывают кризисы, еще встанешь на ноги. Только брось эту идею с музеем.
      - Нет, я перед смертью обещал ей!.. Я должен!..
      Пошли на берег озера. Он уже пришел в себя, замкнулся, ему было стыдно. Я не мог ему помочь, чувствую, все мои слова мимо... Я лишний здесь. Как-то все, все разладилось в нем. Постоянные эти упреки по поводу чужого лица... Вранье беспомощное, врет самому себе... А что лицо... сам хотел, псих!.. И очень неплохо получилось.
      К счастью, после обеда приехала машина, привезли крышу, начали собирать. Он ходил радостный, счастливый, даже не пил...
      ***
      Эту неделю я себя лишним не чувствовал, дел хватало. Он только суетился и кричал, пришлось мне разговаривать со строителями, я в этом профессионал.
      От рассвета до заката собирали крышу, пригнали кран, поднимали по частям... Целая бригада, всех надо кормить, а по вечерам они уезжали в город. Все это время он был прекрасен, весел и добр... по ночам мы вели интересные разговоры, все о живописи... Он ничего, ничего не понимал, но иногда высказывался очень точно, словно предчувствовал истину. Я спросил его о старых улицах, с каким настроением рисовал. Он удивился:
      - Обычное... ничего особенного, один раз прошелся рано утром, мне понравилось, пришел еще... А через пару дней сел дома и начал писать... одну за другой... Недели две, наверное, сидел, по две-три картинки в день. Откуда свет?.. Я люблю, когда свет из-за угла, чуть-чуть...
      Вот и все. Никакого предчувствия беды он не знал, во всяком случае, не подозревал в себе.
      - Ничего там особенного нет, улицы как улицы. Только молчат они, понимаешь... Перед неизвестным днем... Денег не было!.. Масла купил четыре тюбика, черный, конечно... красный один, два желтых... Даже белила кончились, я загрунтованные места оставлял, холсты- то у меня давно были приготовлены.
      ***
      Я смотрел на него и думал, счастливый человек, и сам не знает об этом. Даже если ничего больше не напишет... дело сделано...
      Наконец, закончили крышу, расплатиться денег не хватило. Он не спросил у меня, куда-то бегал, принес еще и сунул мастерам вместе с трехлитровой банкой самогона. В тот вечер мы с ним напились, все было по-дружески, тепло, чудесно... Он не вспоминал про лицо, а я забыл про его мелкую ложь, вздорность, вспыльчивость...
      Потом еще несколько дней жили тихо-мирно, никаких грязей и баб с вагинальными процедурами. Правда, пили каждый вечер. Как я ни уговаривал его, он ни в какую, бежит в магазин, к соседям, к бабкам каким-то... Для него не было преград, закрыто или открыто, спят или уехали... все равно находил, доставал. Я старался мелкими глоточками, а он удивлялся, кто же так водку пьет, рот полоскаешь, что ли?.. Как я ни пытался избежать, все равно за вечер порядочно набиралось. Говорили о живописи, конечно, о чем еще с ним говорить. Странные вещи я услышал, словно дикари его учили, как будто не было двадцатого века...
      И вдруг спрашивает:
      -Скажи, был такой художник, написал всего сорок картин, а не хуже Рембрандта, говорят?
      - Был. До нас дошло чуть более сорока вещей. Вермеер.
      -Ну, вот... - Это ему понравилось. - Ладно давай, нарисую тебя, ведь обещал.
      Взял толстый фломастер, долго искал чистую бумагу, не нашел, побежал куда-то, притаскивает холст, на нем какое-то масло, собирается на обратной стороне рисовать. Я этой дикости не переношу.
      - Погоди, что у тебя...
      Посмотрел... а это "Ренуар", которым он хвалился, способный ученик...
      Он ухмыльнулся, старая ухмылочка его... Я ничего не сказал, сел и приготовился позировать.
      - Чего замер, я уже все подсмотрел, ты же почти три недели здесь.
      И быстро наносит энергичные штрихи, не глядя на меня. А я подумал - три недели... пора и честь знать, что, у меня нет своих дел?.. Ну, Пикассо, посмотрим, что у тебя получится... Минут двадцать он старался, потом закрутил внизу замысловатую подпись, а как же... И говорит - готово. Я посмотрел. Он выкарабкается, обязательно выкарабкается!.. Никакой наивности, но чертовски выразительно... мощный красивый рисунок... и совершенно непохоже.
      -Это я? - спрашиваю как дурак.
      -Ну, да... похоже нарисовал, согласись...
      Согласиться было трудно, я вежливо сказал - "может быть".
      - Понимаешь, я должен сначала понять, что главное в тебе. Я давно подсмотрел, еще тогда... Ты не сердись, но ты не в поле воин, ты крепости защитник. Длинный унылый нос, лоб - крепостная стена... глаза как бойницы, рот... он не любит жрать, пить и любить, не любит... и говорить не очень может, все варится внутри, за стеной... Это главное. А потом я еще раз поглядел, чтобы вспомнить, но это быстро - нос такой, щеки такие, глаза, овал...
      Помолчал, потом говорит:
      - А себя не могу больше рисовать. Раньше я всегда с этого начинал, на каждом холсте. Сначала рисую себя, без зеркала, конечно... Краска покрывает холст, и я по этому слою тут же пишу картину. Теперь мне нечем начинать, ты у меня лицо украл.
      ***
      Опять он за свое...
      -Ну, не украл, но сильно покорежил.
      - Ты так хотел. И вообще, оставь эти мысли, что значит лицо... ерунда лицо...
      -Ты ни черта не понимаешь, лицо главное, все от лица... Я как лучше хотел. Не думал, что стану себе чужим. Ну, попробуй, верни мне старое лицо, все с этого началось!
      - Дорогой, не могу я тебе нос ломать и все такое, это не для медика работа. Не это главное - ты собой оставайся, несмотря на лицо, главное - не изменяй себе, понял?.. А ты вбил себе в голову... хочешь стать другим, вот твоя ошибка. Живопись от этого только пострадает.
      Он задохнулся от возмущения, схватил пистолет, трясет перед моим лицом.
      - Верни лицо! Картины верни!..
      И вдруг моментально остыл, отбросил газовую игрушку, налил себе и мне, и говорит:
      -Забудь, это я так... Не можешь, так не можешь. Я сам не люблю, когда меня винят, а я такого ничего не делал. Я правду люблю.
      Я не сдержал улыбки, он тут же понял и спохватился:
      - Нет, я люблю дураков дразнить... и обманывать, притворяться, но это не всерьез. А что вообще всерьез... скоро умру, и картины мои сгниют, я знаю. Никто кроме меня, их не защитит, я понял, и мне жизни не стало. Вот я и строю музей, он меня сожрал наполовину, и жрет, и жрет... Смотри, крыша!.. Обрадовался как дурак, а потом вижу - стены-то из голого кирпича... Сначала думал, пусть, а потом - нет!.. картины на них пропадут. Не видно картинок будет...
      -Самое простое - густо отштукатурить, пусть неровности останутся, не страшно... и покрасишь в нейтральные тона.
      Он просиял.
      -Спасибо тебе, а я-то думал уже, как эти кирпичи подровнять... Сами клали, опыта никакого, только знаю, сложено крепко. А фундамент мне помогли залить. Сомневались, правда, мастера, выдержит ли грунт... Но это они зря, сырость только за ручьем начинается. Еще два этажа добавил, думал, мало места будет. Теперь и одной-то галереи многовато...
      А потом снова:
      -Ты все-таки подумай, верни прежний вид... Я словно в своей коже чужой... как червь в кишке... И бабы... ну, не могу, липнут как ненормальные, я не успеваю...
      Он снова помрачнел, и я поспешил отвертеться - " пора спать, я рано привык..." Ушел к себе.
      ***
      Вечером, перед сном, еще подумал, не слишком ли он размахнулся... пятиэтажную махину соорудил по собственному разумению... Опасно. Потом всегда вспоминается предчувствие, кажется предвидением событий. На самом же деле жизнь пропитана нашими предчувствиями на все случаи, этим мы, пожалуй, больше всего отличаемся от зверей, воображением...
      Просыпаюсь ночью, кто-то в темноте навалился на меня. Это он, согнувшись, сидит на кровати, держится за голову.
      -Верни лицо...
      - Опять за свое, не буду нос ломать.
      -Я уже сломал.
      Я бы пропустил мимо ушей, спать хотелось, но слышу - гундосит и хлюпает.
      Подпрыгнул, включил свет. Лицо залито кровью, нос свернут на сторону. Но сломан не там, где я поправил, а в другом месте. Увидел и, грешно сказать, обрадовался, вот что значит классная работа!..
      - Дурак, все равно не будет такой, как был!
      - Пусть не такой, но не этот, еврейский! Признайся, ты мне сделал еврейский нос...
      - Нос с небольшой горбинкой, римский... Какого черта ломаешь мою работу!..
      - Теперь мне легче стало.
      -Ты ненормальный...
      Я встал, полез в чемодан, нашел перекись, стерильный материал, очистил рану, стал смотреть, что тут можно сделать. С чудовищной силой он врезался во что-то, это надо уметь...
      - Теперь я тебе ничего не должен, верни картины!
      Он надоел мне, возмущал своей бесцеремонностью.
      - Про три тысячи забыл?..
      - Какие еще три тысячи... Ну, ты гад... ну и гад...
      - Ладно, - говорю, - потом...
      Вижу, нельзя с ним спорить. То ли не помнит ничего, то ли не хочет помнить...
      ***
      Но все-таки удалось, выправил ему нос.
      Снова почти неделю жили спокойно, гуляли, заходили в рыбацкие поселки на берегу, ели свежекопченую корюшку... Я вспомнил детство, и этот песок, не такой, как на море, крупней и теплей он здесь, хотя тоже холодный. Взяли лодку, вдоль берега можно плавать, а дальше считается граница, черт знает что, не привыкнуть мне никогда... Дни стояли солнечные, но вода ледяная, она здесь никогда не бывает теплой. Впрочем, местные другого мнения, купаются себе, ходят полуголые.. А я прячусь от ветра всю жизнь, постоянно хриплю, чуть дунет, простуда обеспечена. Но это единственная болезнь, в остальном я здоров пока, тьфу-тьфу... А Мигель купался, черный, тощий, мускулистый парень, ему бы сто лет жить...
      Недолго продолжалось. Опять просыпаюсь глубокой ночью, кто-то навалился на кровать. Снова что-то не так...
      - Верни картины... Не вернешь, я себя убью!
      Протянул руку, хотел включить лампочку. Он кисть перехватил - не надо!..
      Я испугался, что-то серьезное случилось, он же демонстративный психопат, и вдруг - "не надо?.." Я злился на него тысячу раз, и все-таки, ни разу всерьез не разозлился.
      - Извини, - говорю, - а мне надо, сам знаешь, куда...
      Встал, подошел к двери и зажег-таки верхний свет. Он закрывает лицо руками.
      - Что с тобой?...
      Он молчит, потом судорожно всхлипнул и шопотом говорит:
      - А мне сказали, что газовым можно убить себя... если в висок, в упор, полный заряд... Врали, значит. Не получается.
      -Ты с ума сошел... Покажи!..
      Висок потемнел, кожа в мелких черных точках, как в порошинках. Я успокоился, вот дурак!
      - Выброси эту глупую игрушку!
      - Мариночка... я подлец... - Он зарыдал. - Картин мало, не будет музея...
      Этого я уже не мог вынести.
      - Перестань... Отдам картины. Доконал ты меня - отдам! И помогу с музеем, так и быть. Только брось эти глупости... грязи... и не стыдно тебе?..
      -А что?.. Может и не грязи, но помогает, - он говорит. - Людям помогать нужно.
      -Я завтра уеду. Начни писать, никаких набросков, сразу быка за рога, как раньше писал. Не хочешь возиться, пиши без грунта, хоть без проклейки! Пиши на картоне, на бумаге, хоть на газете... на чем угодно! Только пиши!.. Приеду осенью, привезу картины... и достроишь свое чудо, если уж так нужно. А пока сиди, работай!..
      - Не уезжай, ты не вернешься. Ну, прости меня, кроме тебя, у меня никого... Ты один меня понимаешь.
      - Обещаю, вернусь.
      Молчит. Не верит...
      - Вот ты все знаешь, папаша, как мне надо... почему сам не пишешь?.. он недобро прищурился, - ведь завидуешь мне, завидуешь?..
      Я смотрю, возвращается прежнее лицо...
      ***
      Но не обрадовался, сухо ответил:
      -Угадал, завидую... но я тебе добра желаю. Завидую тому, что было, а сейчас ты в беде, и никак этого не поймешь. Иди к себе, проспись, завтра прямо с утра начинай. А вообще-то... живи как хочешь.
      Виду я, конечно, не подал, но он меня задел чувствительно.
      Он ушел, а я долго не мог заснуть. Сначала - "прости", а потом "завидуешь, папаша?.."
      Наконец, задремал, сколько времени прошло, не знаю, поплыл куда-то, видел картины, свой домик за соснами... Брось сдавать, надо у себя жить. Запросто проживу, картины не буду покупать. Хватит искать их, бегать за художниками... пожалей себя...
      Подскочил от грохота, срываюсь с кровати, бегу к нему, распахиваю дверь. Светло, лампочка покачивается на голом шнуре. Он лежит на полу рядом с кроватью, глаза раскрыты, молчит.
      - Ты что?
      - Спаси, мне таблетки нужны. Иди к Марине, она тебе даст.
      - Какой Марине?.. Она же умерла!..
      - Ты что, дурак?.. умерла... Она с мамочкой живет, обе здоровы, мне бы так...
      Я сел, уставился на него, во мне вскипал гнев. Впервые не на шутку разозлился. Чертов клоун! Утром уеду, с меня хватит.
      - Она мне изменяла, с этим, академиком... Я бы ее убил, но сам-то хорош... Вот ты говорил... я же все помню... Правильно, себе изменил. Возьми у них таблетки!.. Ты один понимаешь картины, я знаю, поэтому и позвал, я пропадаю... сходи, попроси...
      Вот такая смесь. Я уж не знаю, как это назвать... Бабы, грязи, академик, таблетки, разбитая жизнь... Мне хватит! Почему я должен терпеть?.. И тут же спрашиваю его... что бы вы думали?..
      - Какие таблетки?..
      - У них тонна, в холодильнике. Мамочка медсестра в поселке, за завтраком тридцать штук, в обед еще тридцать, вечером стакан водки, и на боковую, так и живет. Кодеин.
      - Кодеина давно нет.
      - Старые запасы. Когда запретили его, она уволокла с аптечного склада, я еще помогал... килограммов шестьдесят.
      - Наверняка испортился.
      - В холодильнике? Много ты знаешь... У меня спроси. Частично, может протухли, но достаточно еще в них этого добра. Иди!
      - Нет.
      - Ну... будь, наконец, человеком, Леонардо... ты же Лева, я знаю... а я Миша, Миша я!.. а то все "вы" да "вы"... Ты словно из холодильника вылез, снежный человек... манекен, жираф, денежный мешок... Будь своим, Лева, будь другом наконец, только ты можешь понять ... Не выходит ничего, плохо мне, живописи нет, музея нет... Мне конец. Иди, она тебе даст, она тебе все даст... красавчик. Иди! А то я сам пойду, все там сравняю с землей, они меня уже достали своими пожарами... Две бредовые бабы... Худе-е-е-жница... и она меня учила мутоте этой, академикова любовница... А я дурак, дурак, дубовая голова... Теперь ничто в башку не лезет, штрих туда, штрих сюда... школа ихняя, провались она пропадом...
      Я повернулся и вышел, не знал, что делать. Жалко мне его, попросту жалко. Но надо уехать. Завтра же уеду, он меня потянет за собой! Ну, Миша... Много лет я так не попадался, близко не подходил. Про кодеин я не понаслышке, эти таблеточки мне годы испортили, годы... пока не нашелся человек, взял меня и встряхнул. Очистил кровь, выкинул из города, в котором я родился и все пути-дорожки знал... Другая история, совсем другая.
      ***
      Но эта еще не кончена.
      Я постучал, мне тут же открыли.
      -Я так и знала, - она говорит. Выглядела она на все шестьдесят. Но чувствуется, что была красива. Но недоброе лицо, а глаза... я эти глаза всегда узнаю. Как же я с Мигелем опозорился... Не смотрел, не думал, не подозревал. Власть таланта, да?.. Старый идиот, пора на пенсион, в свой подмосковный домик, кормить птиц, овощи выращивать на огороде...
      Из соседней комнаты высунулась старуха, как две капли воды, только морщин побольше и сгорблена сильней. Глянула и как хлопнет дверью, затрясся дом.
      -Мама, сидите тихо, а то вызову санитаров, - говорит дочь. И мне:
      -Так что, таблетки?..
      Я кивнул. Разговоров не хочу, разбираться в их делах не буду, возьму таблетки и уйду. Мне здесь не помочь никому. В конце концов, я из другой страны, через пять дней виза кончится. Приехал, посмотрел, уехал... Живите как хотите.
      Она подошла к холодильнику, заслонилась от меня дверцей, зашуршала, достала что-то, протянула мне. Полную горсть маленьких упаковок, я хорошо их помню, по шесть штук в каждой было...
      Я взял и молча вышел. Положил в карман, пока шел, вытаскивал по одной и перекладывал из правого кармана в левый, считал. Их было девятнадцать. Вернулся к себе, спрятал под матрац все, кроме пяти, пошел с ними к Мигелю. Он лежал на спине, глаза открыты, ждал.
      -Всего пять, больше не дала, сволочь?..
      -Больше не дала.
      Он начал открывать и глотать таблетки, не запивая. Я принес ему воды. Он проглотил все, и лег. Мне надо уехать. Утром же уеду.
      ***
      Заснуть не мог, лежал, думал об этих таблетках под ногами... Не выдержал, встал до рассвета, вышел из дома. Неужели так просто попался... Вернулся, проглотил несколько таблеток снотворного, они у меня всегда с собой, через двадцать минут свалился и спал до середины дня. Проснулся совсем разбитым, но полегчало, как-то отодвинулось все... Занялся сборами, брился, мылся... Мигеля не видел, он, наверное, спал. Этот человек или не спал вообще, или мог сутками не просыпаться. Наконец, собрал вещи, вышел на улицу, напоследок пройтись. Прощаться не хотелось. Мне надо было бежать, я знал. От всей этой мути, грязи... от таблеток. И близко нельзя подходить. Решил даже не брать картины, которые купил, пусть остается со своим музеем.
      Обнаружил, что он уже на улице, стоит и хмуро смотрит на дом. Я понял, что обойти его не удастся, подошел. Обернулся, посмотрел на башню. Крышу, действительно, подвели неплохо, большие окна в ней осталось застеклить, но это дело простое. Небо тут девять дней из десяти хмурое, но все-таки сверху свет...
      И тут что-то случилось, крупное но беззвучное событие - чуть дрогнула земля.
      Мигель схватил меня за руку, я ничего не понял. У него губы шевелятся, смотрит на башню, я тоже посмотрел. Ничего не вижу...
      - Черт... - он побледнел, хватает воздух мелкими глотками, - вроде дом стал ниже...
      Я пожал плечами. И тут раздался долгий гул, потом треск... вижу, здание чуть-чуть покосилось. Мигель побежал к дому, я кричу ему:
      - Не подходи!..
      Но куда там... Он уже у стены, медленно обошел башню, скрылся из глаз. Все снова было тихо, спокойно... Я, постояв, пошел за ним. Он был у крыльца, тут картина ясная - большая трещина над дверью, в нее ладонь влезает... Похоже, дому конец... Надо признаться, я воспринял это словно раздвоившись мне было жаль его... и я радовался, что теперь все кончится, идея лопнула, сама природа ее отвергла. Как можно было ставить такую махину на ненадежную почву на краю болота... и еще два этажа лишних прилепил!..
      - Обрадовался, да?..
      -Перестань. Во-первых, может, устоит... А если нет... построишь себе нормальный домик, будешь сидеть у окна, писать картинки...
      Я пытался его успокоить, но понимал, что говорю ерунду, только бы говорить.
      Кто-то подошел к нам, я обернулся, это была Марина. Она в широкой черной юбке и, несмотря на теплынь, в толстой осенней куртке, застегнутой до подбородка. Я с удивлением увидел, что ей не больше сорока. Обращаясь к нему, она сказала:
      - Вам нельзя будет здесь... идем ко мне.
      В этот момент я просто не мог повернуться и уйти, не мог его оставить, в воздухе витало предчувствие беды.
      ***
      К моему удивлению, он молча покорился, мы пошли за ней. Вошли. В первый раз она пустила меня только на кухню, сейчас вошли в большую комнату, везде порядок, чисто, по стенам картины, много картин... Такие же, все тот же "Ренуар". Были еще с напылением, модные лет десять тому назад, холодная мастеровитая живопись, скучный механический фон... Она поставила чайник на газ, вернулась, села. Спрашивает у меня:
      - Что он вам наплел?.. Я знаю все его истории.
      Мигель не слышал, глаза в себе. Она говорит, будто его и нет за столом.
      - Разошлись, уже три года. Дура, взялась его учить. У него способности... а мне бог не дал, хотя училась всю жизнь. Я ему завидовала... а он мне. Он ведь ничего в живописи не понимает, ничего!.. Хотела как лучше, а он вовсе перестал писать. Он ужасный человек, если что взбредет в голову, не переубедишь. Постоянно что-то придумывает, сам плачет от своих выдумок, верит в них... "Хочу новое лицо!" Мы только познакомились тогда... Нос починили, а ему казалось, свет перевернулся. Продал картины, приехал с деньгами. Я говорила - не продавай... Поверил вам, что ему в музеях висеть, на выставках... а тут не признают... Вот и решил строить себе музей, выманил у меня родительские деньги... у него талант убеждать людей. Вот и грязь эта... чистый обман. А потом перестали картины получаться...
      Я смотрю, он совсем ее не слышит, смотрит в окно, в уголке видна его башня. Мне было тяжело и неудобно ее слушать, не люблю вторгаться в чужие жизни. Да и понял, что нельзя верить ни ему, ни ей.
      Он поднялся и говорит:
      -Пожалуй, похожу кругом, посмотрю...
      - А чай?..
      - Вернусь... - он вышел. Мы сидели молча, она налила мне чаю. Я с удовольствием пил, давно не пробовал настоящего чаю... Но время шло, и я начал беспокоиться, не решил ли он там остаться, это опасно. Она вроде не против приютить его, хотя бы на время... Лучше я дам ему денег, пусть снимает в городе, пока разберется со своей башней.
      - Я пойду.
      Она не сказала ничего,сидела и смотрела в стену. Мне не надо было идти туда, я знал. Но я пошел, ноги сами несли. Надо посмотреть, что с ним, где он? И я хотел взять таблетки. Сопротивляться невозможно стало, слишком много всего навалилось...
      Сумрачно было, глухо шумели сосны, с озера тянуло сырым и холодным воздухом.
      Я подошел к башне, обошел вокруг, его не было. Значит, внутри. Я не боялся войти, вряд ли так сразу возьмет да упадет... Но, скорей всего, музею конец. Вся идея его пропала, я уж не говорю - деньги... Что он будет делать? Должен пересилить свою неуверенность, сесть в любом углу, прилежно копаться, ни на что не надеясь... Способен ли он?..
      ***
      Я думаю, не надо было входить, может, я его подтолкнул...
      Вошел, все тихо. Постучался, приоткрыл дверь. Он лежал на кровати, голая лампочка на шнуре освещала его разбросанную неряшливую жизнь.
      - Привези картины, - он говорит, и я вижу, у него нет других слов.
      И черт меня дернул:
      - Брось паясничать, садись и пиши!.. Хорошо получится, значит победил, другой победы не будет. Дом этот... пусть... Потом кто-нибудь соберет твои картины... как я, к примеру... и будут они в музеях. Это не твоя забота, пойми...
      - Н-ну, ты ничего не понял! Я годы сюда вложил, годы... и бросить все...
      - Так бывает, поверь, я старше. Уходят впустую годы... но какой-нибудь миг тебя вознаградит.
      Он резко приподнялся, сел на кровати, лицо перекосилось:
      -Уйди... уезжай, убирайся, не хочу тебя видеть... Картины все равно не отдашь, крохобор ничтожный... Что ты пристал ко мне, все учишь, учишь... Ходишь за художниками, ходишь... как мародер, гиена, черт тебя побери!.. Сам пиши!.. ведь умеешь, всему учился... А ты трус... неудачник, импотент...
      Я вышел, сердце с болью билось в грудину, отдавало в шею и голову. Он же сам меня звал, писал...
      Бог с ним, пусть живет как хочет.
      Сейчас уже поздно, но утром, утром сразу же уеду...
      Идти назад не хотелось. Останусь здесь ночевать, что будет, то и будет.
      ***
      Нет, не думаю, что подтолкнул.
      Мыслей о таблетках больше не было, ссора меня встряхнула. Злость иногда помогает придти в чувство.
      Часа два лежал, на этот раз он меня гораздо сильней зацепил. И в самом деле, зачем он мне нужен, черт с ним!.. Пусть пропадает, больше ни слова... "Сам пиши?.." Он прав, что я всю жизнь бегаю за ними... Нет, я ему этого не прощу...
      Потом заснул, и ничего не случилось до утра. Очнулся, голова гудит, ноги чугунные... а башня стоит, кое-где скрипы и потрескивание, но не колышется. Я вышел в общее помещение, сел за стол, чайник поставил на электроплитку. Все-таки ждал его, надо попрощаться. Хоть он меня и обидел, я жалел его. Пусть приедет, устроим выставку, может отвлечется от своей мании...
      Слышу, он в ванной, льется вода, льется, льется... Мне стало тревожно, что он там возится?..
      Я сидел у стола, чайник давно отключил, пить мне расхотелось.
      Вот, собрался, приехал... Я редко совершал необдуманные поступки, и каждый раз они оборачивались неудачей или какой-нибудь неприятностью. Люблю покой и постоянство, чтобы время текло размеренно и одинаково каждый день, тряски и перемены меня угнетают. Жизнь коротка, зачем мелкие огорчения, есть любимые картины, мое дело, оно меня кормит... мой дом, мое убежище, и пусть кругом беснуются, ищут новизны и сильных ощущений... Я должен стоять на месте... как скала...