Но все-таки поехала, и там в Чувашии умерла сама, от старости, я был тогда маленький и помню немного. Я ее не очень любил, она заставляла меня мыться холодной водой, возьмет ноггями за шею и сует голову по струю... Мы только вчера приехали, а сегодня утром мама вышла в магазин и встретила Эльзу. До войны мама с папой жили у нее на хуторе, летом. Здесь нет деревень, а стоят отдельные дома, и у каждого свой хозяин, кругом поле, и далеко-далеко другой дом. Потом хутор у нее отняли, и она была у нас домработницей, пока не выучилась на мужского мастера. Она стригла папу и приходила к нам в гости. Началась война, мы уехали, а Эльза осталась, она эстонка и не боялась немцев.
      Утром мы собрались, позавтракали и пошли. Это близко, можно пешком. Улица узкая, вся в камнях: они вбиты в землю и выглядывает только одна сторона камня, плоская и гладкая, так укладывать камни теперь не умеют. Мы шли мимо деревянных домиков, двухэтажных, в них большие окна на втором этаже выступают вперед, называется фонарь, везде красивые занавески и цветы, машин почти нет. Шли - и пришли. Стоит домик, как все, в нем большая дверь, лестница уходит вниз, в подвал, оттуда пахнет мокрыми волосами и одеколоном, слева нарисована женская голова, справа мужская. Мы спустились по лестнице, свернули направо и открыли дверь. Там было три больших зеркала, три столика, три кресла и три табуретки у стены. Посетителей не было, они только открыли. Три тети сидели за крошечным столиком и пили кофе. Одна, самая маленькая и старая, вскочила и как закричит - ой, кто пришел! Это потом мне мама сказала, я тогда ничего не понял, она кричала по-эстонски, и не очень громко, здесь громко не разговаривают. У нее совсем белые, даже синеватые кудряшки, голова круглая, она маленькая, толстенькая, а глаза голубые, радостные. Она стала меня разглядывать, и охала, и вытирала слезы, она помнила меня совсем маленьким, я был очень красный и толстый, а потом уж похудел и вырос, и волосы стали темные, как у папы, а были почти как у нее. Мама мне потом рассказала, что она говорит. Я смотрел на нее и ничего не понимал, она что-то спрашивает и сама отвечает...
      Тут пришел какой-то мужчина, и еше один, две другие тети стали каждая у своего зеркала, приглашают посетителей к себе, и начали их стричь. Эльза увела нас в маленькую комнату, которая сзади, там мы сели и стали пить кофе. Эльза плакала, и мама заплакала тоже, потому что папы больше нет, он умер на войне, там не только убивают людей, там они сами умирают тоже, и наш папа умер. Они обе плакали, и называли разные имена, это все люди, которые здесь стриглись и тоже умерли, или их убили немцы, или они пропали, или в тюрьме. Они плакали и пили кофе, и выпили до конца, хотя пришло уже много людей, табуретки были заняты, и еше стояли у дверей. Потом Эльза подарила нам бумажный пакет и цветы, она их сама выращивает и продает на рынке, чтобы хватило на еду. Мама не хотела брать, но Эльза подняла руки ладонями кверху, стала маму гладить по плечу, плачет, и мы ушли, взяли и цветы, и пакет. На улице я узнал, что в пакете сахар, большие куски, как белые камни или лед. Мама мне дала один, я его долго сосал, она шла и плакала, сахар сперва не уменьшался, а потом стал дырявым и быстро исчез, но мы уже пришли.
      Добрался.
      Однажды в году дарят настоящие подарки. На день рождения, конечно. Новый год не в счет, там всем что-то раздают, шум, суета, и каждый смотрит, не лучше ли у другого. От этого устаешь, и подарок кажется маленьким и неинтересным. Всем дарят, просто день такой. Говорят, Новый год начинается. Откуда они знают, когда он начинается? Я спрашивал, никто не отвечает. Отец, правда, сказал, что люди так договорились, надо же когда-то новое время начинать. Мало ли о чем можно договориться. Вот я, вчера договорился с Севкой, прихожу к нему ровно в семь, а его мать говорит - он только что вышел, у соседей интересное кино. Вот и договорились... Новый год, правда, никогда еще не отменяли. Но если подумать, за что подарки? Разве я виноват, что старый год кончился? А день рождения я, конечно, заслужил я жил, жил и добрался до конца своего личного года. И вот подарки...
      Они лежат на тумбочке около кровати. Я родился осенью. Утром сумрачно в комнате, темно, дует ветер из форточки - мать закаляет меня, и слышно, как шлепаются капли о стекло. Впереди зима, темнота, школьные завтраки, желтый, тусклый свет... И все-таки - день рождения! Я добрался до конца собственного года. И чтобы веселей было дальше жить - подарки...
      Они притаились в сумраке и ждут, когда я проснусь. А я уже давно не сплю, смотрю на тумбочку. Не очень они возвышаются... Но бывают невысокие длинные подарки, очень нужные, например, фонарик, который подарили в прошлом году. Он круглый, длинный, с большим прозрачным окошком в одном конце, в другой вставляются батарейки. Он бы светил до сих пор, если б не упал у меня. Мама говорит, я варвар, потому что вытекла батарейка. Другую я сам разломал, одной все равно маловато. Отец обещал новые купить, если будут в магазине, и у него в тот момент окажутся деньги в кармане, и он не забудет, как обычно. Все вместе у него редко получается, то денег нет, то магазин переехал на другую улицу. Но когда-нибудь он соберется с силами. Так говорит мама - соберись с силами, Лева... Перед днем рождения он собирается, и вот - подарки.
      Не очень длинные они тоже, я смотрю - умещаются на тумбочке. В прошлый раз что-то свешивалось, я даже подумал, что шнур от управляемого вездехода. Не выдержал - протянул руку, а это, оказывается, салфетка, они решили салфетку постелить, для красоты. Подарки, правда, оказались ничего, но вездеход остался в магазине. И не очень нужно, в нем батареек, говорят, хватает на полчаса, потом катай его сам, а что в батарейках, я давно выяснил. Отец обещал новые, если будут в магазине. Нужно, чтобы фонарик светил, потому что утром и вечером уже темно, осень. И день рождения, И подарки.
      Они не высокие, не длинные, и не круглые. Значит, не теннисные мячи. Ракетка-то у меня есть, а мячики куда-то подевались. Удивительно, как трудно их найти, ходишь рядом и не замечаешь. Я так однажды нашел белый гриб, ходил, ходил вокруг дерева, и вдруг вижу - стоит. Он и не прятался. Надо не смотреть, а видеть, говорит мама. Смотреть, она говорит, легко, потому что глаза даны, а вот видеть... Но мне даже смотреть трудно - темно. Я лежу и смотрю. Понемногу идет время, первый день моего нового года. Ветер старается для меня, разгоняет тучи, в окне становится светлей. Я вижу - там что-то чернеет плоское - одно, непонятной формы - второе... и еще что-то тонкое, длинненькое, совсем небольшое...
      Я уже знаю. Догадываюсь, конечно. Насчет плоского почти уверен. Это книга. Та самая, о прошлом земли, которую я всегда хотел. Я начал ее читать, у Севки, но он домой не дал - пода-а-рок, говорит. Начало интересное - как произошла земля. Какая-то звезда вырвала из солнца клок, и получились планеты, они закружились, завертелись, остыли, и появилась на них жизнь. И в конце концов родился я. Осенью, и сегодня день моего рождения.
      Насчет второго подарка... Я думаю, это полезная вещь. Она тряпичная. Это не очень интересно, но нужно. Может, рубашка или даже штаны. Штаны бы лучше, в старых карманы продрались. Мама говорит, это необратимо. Без карманов штаны неинтересны. А в новых просто должны быть карманы!
      Насчет третьего подарка - не знаю. Мне показалось... Нет, это просто мечта. Я о часах, которые отец обещал мне после седьмого класса. Размечтался, еще три года ждать. Зато лежит что-то длинненькое, тонкое... Медленно протягиваю руку и кончиками пальцев дотрагиваюсь. Это ручка с золоченым пером, прекрасная! Писать ею в школе запрещено. Но я буду писать письма! И заведу дневник, специально для ручки, это идея! Вот настоящий первый день. Какой там Новый год... договорились, видите ли... А я жил и добрался. И вот - подарки.
      Так уж случилось.
      Мама говорит - я совсем недавно родилась, и почему со мной все именно так случилось... Наша жизнь вообще случайность, говорит папа, и то, что ты у нас появился, тоже случай, мог быть другой человек. Но они бы его также назвали - давно готовились, и решили. В нашем городе был один мальчик, его звали как меня, и больше здесь таких нет. Я его никогда не видел, он гораздо старше и давно уехал учиться, а я остался один с его именем. Мама хотела, чтобы у человека все было красиво, и имя тоже. Откуда она знала, что я буду такой? Папа говорит, не знала, но догадывалась, это генетика, в каждом записано, какой он, и что за дети будут - все уже известно. Кроме случая, он говорит, важно, какой подвернется случай. Ты всегда надеялся неизвестно на что, говорит ему мама, она верит только в свои силы. Бабушка ничего не говорит, ни во что не верит, она вздыхает - где моя жизнь... А деда я не видел, он умер до войны. В нем все было красиво, мама говорит, но его имя тебе не подходит, теперь другие времена. Его звали Соломон, это уж, конечно, слишком. Его так не случайно назвали, у него дед был - Шлема. Тогда можно было так называть, а теперь не стоит, и мне дали другое имя, чтобы не дразнить гусей, папа говорит. Не стоило дразнить, соглашается мама, а бабушка вздыхает - у него все было красиво... И я, конечно, похож на него, это генетика. Но как случилось, что именно я его внук, а не какой-нибудь другой мальчик... Я долго думал, почему все так получилось, ведь меня могло и не быть, а он сидел бы здесь и смотрел в окно... А может она? Дочки не могло быть, мама говорит, она знает. Откуда ты берешь это, говорит папа, еще запросто может быть. Нет уж, хватит, и так сумасшедший дом, он меня замучил своими вопросами, что и как, она говорит, а я и сама не знаю, почему все так со мной получилось... По-моему, все неплохо, а? папа почему-то злится, дрыгает ногой, он так всегда, если не по нем. Если не по нем, говорит бабушка, то берегись... Я вовсе ничего не хочу сказать такого, говорит мама, просто непонятно все... Наоборот, мне давно все понятно'. - и отец уходит. Дед так никогда не поступал, вздыхает бабушка, он мне руки целовал, и платья покупал каждый месяц. Ах, мама, говорит мама, жизнь совсем изменилась, а вы не хотите понимать. Я все давно поняла, отвечает бабушка и торжественно уходит на кухню. Это сумасшедший дом, говорит мама, и тоже идет готовить ужин. Я остаюсь один, и думаю, как бы тот, другой, который мог быть вместо меня, с ними уживался, такого терпения ни у кого не найдешь. Бабушка говорит - молодец, умеешь терпеть... но очень упрям, это не в нас, в него... Она кивает на дверь, за которой скрылся папа. Он в уборной, читает еврейскую историю. Ничего случайного в ней, он говорит, все давно было известно. Одно мне непонятно, как я сам здесь оказался... Все-таки важно, какой подвернется случай. Я вам случайно подвернулся, мадам? Это он к маме обращается. У нее были варианты получше, говорит бабушка, но историю не повернешь вспять. Что вы понимаете в истории, говорит папа, и уходит в уборную читать. И сегодня, и завтра... А я остаюсь у окна, один во всем городе, тот мальчик с моим именем давно вырос, а мне еще все предстоит. Тебе предстоят трудности, говорит мама, главное - верить в свои силы. Все-таки важен случай, вздыхает папа. Они давно помирились и играют в шашки. Бабушка приносит им чай, а мне компот из слив, потому что давно в уборную не ходил. Тебе клизму, что ли, делать, думает мама. Клизма - это хорошо, говорит папа. Не надо клизму, лучше компот!