Огороды
      Хозяйственная наша система была отточена и отполирована и доведена если не до совершенства, то до прозрачной ясности девятью поколениями людей, работавших в строго заданном направлении и пренебрегавших теми обстоятельствами, которые, с их точки зрения, не стоили внимания... Все мы, за исключением Бляса и Антона, были пенсионерами и получали свой суп. Десятую часть супа мы возвращали Анемподисту, как налог в пользу жэка. Бляс от пенсии отказался - "сам кого угодно прокормлю", а Антон получал зарплату. С деньгами было сложней: существовал магазин, и в нем что-то было, но на каждый товар полагался специальный талон, он назывался "приглашением", а талоны были у жэковцев. Антон, Бляс и все, к кому деньги так или иначе попадали, добывали, конечно, талоны, и все были довольны. Крылов говорил, что система корнями уходит в историю, и многозначительно морщил лоб. Но все это касалось только предметов роскоши, как чай или пустырник, а в основном мы кормились сами - выращивали овощи на земле и десятую часть урожая отдавали Анемподисту в пользу жэка. Бляс держал свиней и за это платил Анемподисту налог свининой, кроме того, он продавал мясо в жэк за деньги и талоны, "наживался", как они жаловались, а нам с Аугустом платил свининой за работу. Он предлагал и деньги, которых у него были залежи, но нам деньги нужны были редко, и толстые пачки пылились в шкафу у Бляса на втором этаже.
      Но это было не все. Все мы состояли в колхозе - Бляс главным свиноводом, Аугуст - бригадиром овощеводов... а председателем избрал себя Гертруда. И опять все хорошо - никакого тебе единоличного хозяйства... Но корыстолюбие расшатает любую сколь угодно прочную систему - Гертруда решил добиваться своей "десятины": "Анемподисту Анемподистово, а колхозу колхозное отдай..." Аугуст плюнул и стал платить овощами, а Бляс платить свининой отказался - "хватит дармоедам и того, что в жэк идет". Из-за этого между председателем Гертрудой и свиноводом Блясовым шел нескончаемый спор. Крылов считал, что основная причина противоречия в неотделении города от деревни; это отделение, по его расчетам, давным-давно должно было произойти. Он говорил, что двойной налог - варварство, и пора выработать принцип более прогрессивный, что-то вроде "колхозник подчиненного мне бригадира - не мой колхозник".
      Кроме того, были мелкие налоги, о которых обычно сообщалось в листках на двери нашего подъезда. Эти листки клеились один на другой и со временем образовали слой проклеенной бумаги, утеплявшей ветхую дверь... Как-то раз я возвращался с прогулки и увидел новый листок, на этот раз объявлялось о налоге на котов. Речь, конечно, шла не о цельночерных и чернопятенных, а о маловредных светлых котах. Получалось, что платить придется двум официально зарегистрированным котоводам - Аугусту с его травмированным Серым и Коле с Люськой. У этой блондинки недавно обнаружили темные пятнышки, но Коля храбро доказывал в жэке, что пятна коричневые, а не черные... и вообще, это не пятна никакие, а было расцарапано, а потом зажило так... Райцентровский эксперт к нам ездил неохотно, да и накладно это стало для ЖЭКа самофинансирование теперь, так что все пока обходилось. И Коле пришлось платить. Аугуст ругал жэковцев самыми страшными эстонскими ругательствами, а Коля ругал по-русски, но почему-то не жэк, а тех, у кого коты запрещенные, и в результате отдуваться ему, честному. Так выражалась его жажда справедливости.
      У Бляса и Аугуста были большие огороды, и они работали там вместе с Марией и Анной. А мы с Крыловым и Лариса с Антоном играли в огороды... нет, что-то и у нас росло, но не сравнить с серьезными людьми. У Ларисы был еще отдельный крошечный участок, где она выращивала особые травы, никого туда не пускала и возилась там почти все время. Мы таскали воду, поливали, пропалывали и вели разные разговоры. Крылов считал, что со временем человечество сможет прокормить себя на земле и пенсионного супа не понадобится. Мы с Антоном сомневались и даже удивлялись его оптимизму ведь историк, а он нас убеждал. Из-за малого количества людей, он считал, почвы отдохнут и снова будут давать большой урожай.
      - Эт-то прекрасно, - обрадовался Антон.
      - Не будет урожая, - категорически заявила Лариса, - никто не хочет больше улавливать азот из воздуха, а без этого - конец всему живому миру. Правда, Антоний?..
      - О, да... - тут же согласился Антон, - эт-то проблэ-эма...
      Крылов возразил, что микробы, улавливающие азот, еще живы, но зато погибли те, кто сбраживал спирт, преследуемые новым и страшным вирусом, а следовательно, становится невозможным пьянство... Ну что пустырник, что пустырник... ведь как пили! - могли выпить стакан почти чистого спирта...
      - О-о-о... - Антон был потрясен, я тоже не помнил, чтобы так чудовищно пили, но Крылов стоял на своем и говорил убедительно:
      - И если теперь не пьют - то какое очищение возможно для человечества...
      - А как там, на Западе? - робко спросил Антон.
      - Пьют, и еще как... - авторитетно заявил историк. - Пьют - и уже докатились до полного разложения...
      - По-моему, пить - это ужасно, а не пить - трудно... если есть, что пить, а у нас проблемы нет. Так же обстоит дело с преступностью - проблемы уже нет...
      Лариса, как всегда, завела разговор о котах. Она нападала на Крылова "бесчувственный вы человек..."
      - Надо думать о людях, - убеждал историк, - у нас есть цивилизация, история, память, культура и многое другое, чего нет у котов, и эти ценности мы должны сохранить...
      Лариса говорила, что коты - великие мудрецы и прорицатели, а черные коты обладают особой силой, которую человечество пока не может понять.
      - Ну вот, вы сами говорите, только другими словами - о поле, которое излучают эти животные, а ведь с этого начался кошкизм...
      - Я говорю о влиянии на судьбу... как можно их уничтожить, если они влияют на судьбу? Наступит полный хаос - и ничего, ничего нельзя будет предсказать...
      - Кошкисты тоже говорят о влиянии... они считают, что влияние дурное, наука подтверждает это. А значит, надо переделать природу - котов убрать, чтобы все шло хорошо...
      Лариса была поражена - и замолчала. Крылов продолжал:
      - Конечно, поле-ерунда, но в данной ситуации... пусть они лучше занимаются котами...
      Опять он об этом... Я представил себе, что моего Феликса, который столько лет ждал меня, убьют и повесят на столбе. На что мне тогда вся ваша история и цивилизация...
      С реки шел, загребая землю тяжелыми сапогами, Коля, за спиной деревянный ящик.
      - Вот ты, скажи мне, - обращался он к историку, - почему это р-рыбы не стало? Раньше я... во-о-о... - он разводил руками, - а теперь... - он еле раздвигал пальцы, - во! - и все...
      Крылов говорил ему о течении рек и глобальном изменении климата, но Коля не верил: "Не-е-е, это все коты..."
      - Ну что за чушь! - не выдерживала Лариса.
      - Женщина не могёт знать этого дела, - глубокомысленно говорил "дядя" и шел домой...
      А после огорода, вечерами, мы с Феликсом смотрели на закат. Солнце садилось слева, и, чтобы увидеть его, мы выходили на балкон. Феликс сидел у меня на плече, и мы смотрели на медный шар, который по мере приближения к земле менял свою форму. Наконец они касались друг друга, и постепенно огромная тревожная темная земля поглощала маленькое бездумное светило... золотые и красные лучи кидались во все стороны, то высвечивали какое-то мертвое окно - и оно вспыхивало на миг, то дерево вспыхивало, горело и сгорало - съеживалось и темнело... то какое-то ничтожное стеклышко или обломок нужного прежде, а сейчас забытого и заброшенного предмета загорался с поразительной силой - жил и горел мгновение - и умирал... момент, в сущности, трагический, с которым ни одна трагедия не сравнится, если б мы не были так защищены верой - оно, это же солнце, скоро всплывет из-под земли, появится - и будет завтра...
      Но чаще мы не выходили на балкон, а сидели в кухне и видели закат по отражению в стекле распахнутого окна - и окно освещало наши задумчивые лица: мое - бледное и морщинистое, и черное треугольное лицо кота, сидящего на столе... Исчезало солнце - и наступал краткий миг тишины и сосредоточенности, сумрак бесшумно мчался к нам огромными скачками, завоевывая притихшее пространство... еще тлели кое-где красные огоньки, еще светились верхушки деревьев и крыши домов... но то, что должно произойти, уже произошло - день сменился ночью... Скоро станет прохладно, мы прикроем окно, перейдем в комнату, я сяду в кресло и зажгу свет, возьму книгу, Феликс скажет "м-р-р-р" и прыгнет на колени, устроится привычными движениями...-и, не думая о прошлом и будущем, согревая друг друга своим теплом, мы помчимся куда-то вместе с темной разоренной землей... живы еще, живы, живы...
      Конец лета
      Кончилось лето, вот и наши летние радости позади. Какое спокойное было время - мне повезло. Впереди короткое тепло сентября и тихое умирание природы в октябре, прозрачные желтые листья - все еще будет, но приближается время темноты и тревоги, никуда не уйдешь от него. А может, взять большую корзину, посадить в нее Феликса и пойти на юг? Днем кота буду прятать, а ночью выпущу, и он бесшумно будет бежать рядом... Я пробовал ходить с ним подальше, за город, в поля. Сначала он шел за мной, потом останавливался и смотрел, как я ухожу. Пробежит еще немного - сядет и уже никуда не идет, смотрит мне вслед. Я не выдерживал этого взгляда, возвращался - он довольно урчал и поворачивал к дому, бежал теперь впереди, хвост поднят прямой ровной елочкой, оглядывался - иду ли...
      Один раз я решил отнести его далеко, может быть, он все же пойдет? Нет, он стал сопротивляться, грозно рычал и наконец вырвался, пошел не оглядываясь назад, не выбирая дороги... хвост опущен, спина согнута - я обидел его. Он долго помнил этот случай и садился, как только мы достигали границ его владений... Нет, я не смогу его взять... и оставить не могу чтобы опустела эта квартира, и он бы снова ходил здесь и ждал, когда же его пустят домой, накормят и дадут посидеть в кресле, на коленях...
      Мы сидели с Феликсом на кухне у окна и смотрели, как люди возвращаются с поля. Впереди шагал Бляс, размахивал ручищами и смеялся, за ним шли Аугуст, Мария с Анной. Остальные, в том числе и я, уже покончили со своими игрушечными огородами. Робко стучался, приходил Антон, брал Феликса на колени. Мы пили чай из зверобоя с мятой.
      - А что писатели нынче, о чем пишут? - спрашивал Антон.
      А я не знал, какие-то случайные книги доходили до нас. Говорили, что много стало писателей узких профессий - деревенских, городских, заводских, военных... шахтеров и металлургов... они делились еще по регионам, по областям... Были среди них люди серьезные и честные, говорили о правде, что реальность надо отражать правдиво, без прикрас. Все это чудесно... но не для меня. Я верю, что Бог недаром наделил людей воображением и сделал их разными. Как мастер, он чувствовал ограниченность воплощенной мечты и хотел, чтобы благодаря нам не умерли те миры, которые не состоялись в грубом и единообразном материале. Ведь в душе каждого из нас так чудно сплелись люди, вещи, слова, мечты и сны наши, что все едино и равноправно. И мы своими скромными силами уводим мир от простой трехмерности и приближаем его к изначальной многомерности замысла, мы спасаем себя и других от принуждения так называемой "реальности", в которую не вмещается и никогда не вместится живая душа. И я боюсь свирепой серьезности тех, кто учит "правде жизни"... Впрочем, были и хорошие книги - о природе, о животных, избегали, правда, упоминаний о черных пятнах на них...
      - А как же Бим, ухо-то черное?-спросил Антон.
      Во-первых, Бим не кот и к полям отношения не имеет, а во-вторых, все трудности с утверждением проекта были как раз из-за этого уха. Статуя будет вся из светлого металла, но где-то в документах Анемподист допустил промах, и хотя давно уже все выяснено-перевыяснено, и вроде бы не было этого уха вовсе, а проект все буксовал...
      Антон уходил, наступала тишина. Иногда мы слышали мягкий толчок в дверь, кто-то надеялся войти... Я запирал Феликса на кухне и шел открывать. Коля просовывал в щель нос, испытанный в боях, потом ногу - в мохнатом шерстяном носке, и странным образом проникал всем своим грузным телом, как амеба перетекал в переднюю и начинал гудеть про "р-рыбу", про север, про евреев, которых якобы видели на базаре, а значит - быть беде... про котов черных, от которых, точно установлено, исходят лучи, исключительно пронзительные- люди со временем сохнут, теряют покой... а сам крутил головой, смотрел по сторонам, прислушивался, и все заползал, заползал подальше - к комнатам, заглядывал за порог, высматривал, а потом:
      - Я тебе р-рыбы принесу - дай рубль.
      - У меня нет.
      - Ну, извини, извини...- и медленно, нехотя выползал... Я запирал дверь и шел на кухню. Феликс по-прежнему сидел на столе и смотрел в окно. Приходил иногда Бляс, косился на кота, с притворным ужасом спрашивал - "не укусит?.." Этот человек пропадал, он мог бы накормить сотню таких дармоедов, как мы, у него были проекты... Я говорю - "давайте строить дорогу". Они, в райцентре, мне - "денег нет". - "Для этого - деньги дам". Смотрят, молчат, сопят, раскулачивать собираются, а один дурачок кричит, надрывается - "деньги твои надо сжечь..." А Гертруда, сукин сын, сидит, ухмыляется - надеется на бесплатную свининку, рыжий кот... А кто дорогу строить будет?
      Он вздыхал, пил чай и спускался к себе. Я запирал Феликса и шел на прогулку. Иногда заходил за Крыловым, он лихорадочно строчил и идти отказывался. Из его окна виднелась верхушка мусорной кучи, за ней брошенный дом. Предпочел-таки видеть кучу каждый день, только бы не видеть кота... А с брошенными домами происходит что-то удивительное. Пока живут люди, каким-то чудом все держится, даже если не чинят ничего, а стоит уехать жильцам - и стены начинают трескаться, и крыша проваливается... Как будто они были живыми - и начали умирать, а дома умирают медленней, чем люди, но ведь умирают...
      - Смотрите, что получается, - говорит Крылов и сует мне какой-то график, - беру современность в узком аспекте, рассматриваю ее как следствие в многомерном континууме возможных причин, веду обратную экстраполяцию в прошлое, к причинам, рассматриваю их непротиворечивые множества... Вывожу зависимость... Теперь проверяю: беру известные факты из прошлого, закладываю, экстраполирую в настоящее... Почти отработано, сейчас бы мне машину...
      - И что, проверка получается?
      Он несколько смущен:
      - Явных противоречий нет, но по некоторым факторам выходит, что настоящего быть не может...
      - Вот тебе раз, ведь оно есть!
      - Я уверен, дело не в теории, а в том, как рассматривать настоящее... видимо, неверные факторы заложил... - он протирает очки.
      Я говорю:
      - Пойдемте погуляем, или тогда ваша теория совсем рухнет?
      - Моя теория верна, все дело в факторах, - он остается весь в теории, а я ухожу гулять.
      Я иду и вижу, что миру еще не конец, и желтый еще светел, и коричневый цвет чист, и багровые ягоды не тронуты черными пятнами... не-ет, мы еще поживем до зимы... Я иду туда, где наверняка встречу знакомую личность. Гордый, заносчивый, высокомерный, а вот какой интересный кот. Сидит себе один и сидит перед заброшенным домиком, на крылечке, или пробирается внутрь своими ходами, залезает на подоконник, смотрит через стекло... Удивительно и то, что домик этот в хорошем состоянии, может, Вася как-то действует?.. В самом деле, что ли, поле у него такое...
      Сегодня он на крыше, на самом краю, смотрит на меня сверху, молчит. Можно к тебе?.. Тяну дверь, вхожу. И вижу - натюрморт на столе. Серая бумага, стакан - фиолетовое с розовым, вилка, тарелка... желтое, коричневое, красноватое... Как не видел раньше! Написать, может, и сложно, но не главная сложность, главная - увидеть... или вообразить, это все равно... Что такое хорошая картина? Она сразу входит в глаз, целиком. Некоторые очень плохие картины тоже сразу кидаются в глаз, но их хватает только на первый бросок - они тут же выдыхаются, съеживаются и отступают. Ну, что хорошего в этих старых вещах?.. Зачем рисовать стакан, вилку... или яблоко, цветы - в жизни их вполне достаточно. Они дают нам повод сказать свое - немного о них, а больше о другом - о целом пространстве, в которое мы, преобразуя, включаем эти вещи, и которым владеем, не деля ни с кем. Свое пространство - вот что главное. А в литературе разве не так? Разве слова за первым, резким и точным, смыслом не имеют более глубокий, разве в одном ряду с другими не образуют подъемы и спады, так напоминающие наше живое дыхание и музыку?..
      А Вася тем временем слез с крыши и устроился рядом со мной на подоконнике. Он так сидел, как, бывает, сидишь и сливаешься с тишиной в полном спокойствии души... могут еще где-то тикать часы, или ветка постучится в окно - не мешает. Вот и Вася здесь сливался с тишиной, а у Ларисы он отбивался от ее напористой любви, которая поглотила в свое время Антона. Кот оказался крепче слабого человека, или Лариса ослабела к старости, не знаю... Все-таки Вася нашел равновесие, он не был мерзавцем и время от времени позволял себя любить. Лариса страдала, но боюсь, что без страдающей стороны здесь не обойтись... Я вспомнил кота на картине, котенка еще - он всеми был любим, к этому привыкают, и что делать потом? Как Феликс вынес все это... здесь нужна особая душа - и особый, конечно, хвост, не так ли, Вася?.. У него тоже неплохой хвост - он может оставаться сам с собой, ему интересно это... качество, не облегчающее жизнь, а переводящее ее в другое русло. Вот и живопись позволяет остаться самому с собой, но совсем не облегчают жизнь эти переходы от света к тени, эти рядом положенные пятна, такие разные, но согласные в чем-то главном. Может быть, даже растравляют тоску... Я писал картины тогда, лихорадочно много писал, покоя не было, давило чувство - попался... в лапы к гуманистам, как сказал поэт... двери закрыли перед тобой, и всем, всем - и тем, кто хотел уехать и кто не хотел, возражал, спорил, тем тоже тяжесть на грудь легла...
      И все-таки, черт возьми, пройдут века, все это чугунное, надменное, тупое-сгинет, забудется - и останутся два-три пятна на розовом платье... обрыв между светом и тенью... кем-то негромко сказанное слово-и вызовут неясную тоску у какой-нибудь одной души, стоящей перед своим порогом...
      Поговорили мы с Васей, и я пошел домой. Кот снова забрался на крышу и смотрел мне вслед. Потом крыша скрылась за деревьями, и я больше не оборачивался. Я шел и думал:
      - Нет, кота с собой не возьмешь... и здесь оставить я его не смогу. Останемся на зиму, останемся. Ничего, сейчас еще тепло, и октябрь, спокойный месяц и даже приятный - впереди... Переживем, переживем...
      5. Осенние заботы
      Приметы осени
      Если бы летом было так красиво, как осенью, а осенью так тепло, как летом, то получилось бы одно продолжительное время года, прекрасное во всех отношениях. С моей точки зрения, лету не хватает гармонии и такта или меры - цвет однообразен и груб, и света больше, чем нужно, чтобы разглядеть оттенки. А у осени цвета хватает для самого взыскательного глаза, и в ней есть особая сила борьбы между светом и тьмой - прозрачным сияющим небом и чернотой земли... Я готов был бы примириться со всеми недостатками осени, кроме одного - она сдает свои укрепления зиме, этого я ей не могу простить...
      К осени коты оживляются. Летом они хмурые и малоподвижные, шерсть висит клочьями, и только в сумерках они немного приходят в себя - сидят на лавочках, гуляют и смотрят на небо. Феликс в жару отсиживался в прохладных подвалах, а сейчас он спал на желтых листьях под деревьями. Сначала я боялся за него, а потом убедился, что обнаружить его непросто - рядом уже оголялась земля, такая же черная... С ним у меня немного было хлопот, другие мысли навалились. Как писать?.. Вернее, как спрятать то, что пишешь... Вот такая игра нам предстояла. Я бродил по квартире, искал потайные места. Феликс удивлялся - "почему не сидишь в кресле?.." - ходил за мной из комнаты в комнату и смотрел круглыми глазами. "Филя, подожди, ну подожди..."
      В наше время пограничных наук и слияния разных профессий никого уже ничем не удивишь. Образовалась новая наука - управление людьми, с заходами в физиологию, психологию, даже психиатрию, куда угодно, лишь бы получше управлять. Если не удавалось управиться с помощью свежего знания, то всегда под рукой была древняя и надежная наука - заставлять. И где-то между ними разместилась могущественная полунаука-полуискусство - людей перекраивать, перековывать и переплавлять, лепить и проектировать заново заблудшие души. А чтобы обслуживать эти столпы знания, из разрозненных практических навыков возникла скромная дисциплина - умение проникать туда, где не ждут, узнать то, что скрывают. Специалисту в этой области обнаружить записи в квартире ничего не стоит. За картины?.. Смешно... Плинтусы? Карнизы? Двери? Перегородки? Паркет?.. Я понял, что бездарен, - в который раз! - и решил, что тетрадь будет отличной подставкой для чайника. Мы взяли маленький симпатичный карандашик и открыли тетрадь. Что нас ждет сегодня? Феликс понюхал карандаш и отвернулся. Придется мне самому решать...
      Наступали сумерки, и мы шли гулять в сторону реки. Вначале спуск был медленным-плавным, дорожка бежала между кустами с удивительными листьями, сверху зелеными, а с нижней стороны - багрово-красными, и при солнечном свете с ними происходили чудеса, которые к литературе отношения не имеют,это область живописи... а сейчас это были просто черные почти кусты, и стояли они молча, потому что ветра не было... Дорожка внезапно обрывалась дальше спуск крутой, и мы не шли туда. Внизу темнота сгущалась, начинались пустые холодные пространства, куда не дотягивались мой разум и воображение... В эти спокойные часы появлялись птицы, кружили над нами и кричали. Мы следили, как они поворачивают - удивительно-как будто новую мелодию начинают в слаженном оркестре... но потом я заметил, что от стаи отбиваются отдельные птицы и, как мелкие кусочки сажи, мечутся, уходят ввысь. Эти меня интересовали больше других - я неисправим, подражание меня пугает. Что им делать теперь, куда лететь?..
      Темнело, стаи рассеивались - и становилось совсем тихо, только крупные капли падали с верхних листьев на нижние, а оттуда на землю, на слой желтых листьев, закончивших свою воздушную жизнь. От весны до осени время бежит с горы, а теперь будет карабкаться в гору - к зиме. И нам идти обратно - в гору. Мы идем не спеша, Феликс впереди, бежит легко, хвост, как маленькая елочка, покачивается из стороны в сторону... Великое дело - четыре лапы. Впрочем, у меня и на две не хватает сил... Что значит возраст? Это годы, и как мы их воспринимаем. Феликс не думает об этом, у него есть годы и нет возраста... и он понял удивительную вещь - нельзя умереть раньше, чем жизнь станет чуть-чуть понятней...
      А, вот и огни показались. Дом постепенно вырастает перед нами. Пятый этаж... Аугуст, Мария и Анна поужинали и, как всегда, играют в карты. Анна быстро устает и уходит к себе, а эти двое сидят долго. У них теплей, чем у всех,- Мария любит готовить. Аугуст в пижаме, перед ним рюмочка пустырника. Сегодня ходили к свиньям не три, а четыре раза - хрюшки набирают вес... Вот четвертый... Коля храпит, а Люська собралась вниз, перед домом начинается движение, можно теперь и себя показать... Третий... здесь темно, окна Крылова с другой стороны... Второй... и здесь темно. Бляс давно забросил свою квартиру. Я был у него - это склад дорогих вещей. Вещи, деньги толстяк любит, а вот остался в подвале - просторнее, говорит, а может, не хочет зависеть ни от кого?.. ведь за шуточками его не поймешь - совсем непростой человек... Первый этаж показался - Антон, Лариса... Антон, как всегда, читает лежа - единственная привычка, против которой Лариса бессильна. "Удивительный вы человек, Антоний..." Она испекла печенье из овсяной муки с морковью и приносит попробовать.
      - О-о-о, какая прэ-элесть...
      - Вы мне льстите, Антоний, ужасный вы человек...
      Идиллия какая-то, а ведь придавила она его тяжелой лапой. Но что теперь говорить - тридцать лет... жизнь прожита, ничего не скажешь...
      Вот и подвал, подвальчик, мерцает вольный огонь - открытое пламя. Не для наших клеток этот зверь, а в подвале - прекрасно... И суетятся у пламени два старика - жарят свининку на ужин. Бляс - постную, толстыми ломтями, Аугуст - тоже толстыми, но с жиром, как настоящий эстонец. Бляс ему - "умрешь скоро..." Аугуст молчит, ухмыляется, на Блясово брюхо поглядывает. Сам он сухой, тощий, обожженное летним солнцем лицо - и светло-голубые глаза. "Много говоришь - скорей помрешь".
      А по лестницам скользят быстрые тени - это наши молодцы пробираются к ужину. Крис галопом бежит на пятый. Серж не поспевает за ним - ворчит, степенно взбирается. Люська выждала, пока эти двое прошли к себе, - и вниз. И с первого этажа - легкая тень - вниз - в кусты - на дорогу - и бегом. Это таинственный Вася, наскоро поужинав, спешит на свой далекий пост. Лариса глянет, ахнет - кота уже нет. "И рыбку не доел... этот совершенно невозможный Василий..." В субботу у Ларисы торжественный прием - все приглашены на торт "Наполеон", который она печет каждый год в начале осени. Она долго высчитывает этот день, он зависит от луны и положения звезд. "Наполеон" приносит удачу - доживем до весны...
      Вечер "Наполеона" у Ларисы
      Я пришел в назначенное время и оказался первым гостем. У Ларисы убрано - все мусорные кучи тщательным образом сметены в одну, и она аккуратно прикрыта бумажкой. Стол, стулья, все свободные места заняты - везде лежат коржи фирменного торта. Лариса даже не вышла. Нервная, с красными пятнами на щеках, она металась между коржами. Шла сборка торта. Коржи были нумерованы, их должно было быть тридцать два, а вот, судя по Ларисиным причитаниям, семнадцатого не было.
      - Это вы съели, признайтесь,- требовала она от Антона, который топтался в дверях, бестолково размахивая коротенькими ручками.
      - Я не е-е-е-л, - блеял Антон и вдруг догадался: - Он ведь сыро-ой...
      - Вы можете и сырой... где же он?..
      Наконец корж нашелся, Антон вздохнул спокойно, и мы прошли в комнату. С этими коржами всегда было так. Лариса начинала печь их за несколько дней, и все равно торт опаздывал. Но зато это был исключительный торт. Он был как башня, как постамент для Анемподистова пса, и все, что было в доме и в окрестностях города, в полузаброшенных деревеньках за много километров от нас, - все загонялось в этот постамент. И мы, как мыши, тщетно пытались расшатать его, вгрызались в основание и, обессиленные, отпадали, и много дней потом нас ловили дома и на улице, звали, умоляли, тащили силой "приди, съешь, помоги..."
      А в комнате у них были книги: поэзия и альбомы живописи - у Антона на его полочке, на Ларисиной - перепечатки астрологической, парапсихологической и йогической литературы, труды съездов по синим и красным пришельцам, книги о голодании, воздержании, беге трусцой и сыроедении. Никаких почти книг не продавали, а эта литература по-прежнему поступала нескончаемым потоком. Мы смотрели книги... У Ларисы собирались все, кроме Блясова и Коли. Бляс не любил умные разговоры, а Коля знал, что здесь не пьют ничего, кроме чая и кислого-прекислого сока из ягод барбариса, которые в этом году созрели в совершенно фантастических количествах...
      Пришли Аугуст, Мария и Анна с Сержем. Серый все не выходил из дома. Крис приглашением пренебрег, в сладком он не разбирался и из всех собраний признавал только подвальные, у Бляса, со свининкой и песнями. Ждали теперь Крылова, а он все не шел. Наконец упал нож, который представлял нашего историка в несложном столовом наборе Ларисы - и сразу же явился чопорный старик в белоснежной рубашке с черной бабочкой. Он осветил комнату оскалом зубов и каждому пожал руку сухой трескучей лапкой.
      Лариса все еще копалась на кухне. Разговор натощак вертелся вокруг политики - что было, что будет... Крылов утверждал, что мир так и будет катиться под гору, медленно - пока не выкачают все природные богатства, а потом гораздо быстрей. Я вспомнил, что он говорил летом, полный оптимизма "человечество прокормит себя, земля отдохнет...", но решил не напоминать ему. В конце концов, многое зависит от настроения, да и в прогнозах на будущее он такой же дилетант, как и все мы, не считая Ларисы, его конек прошлое, не слишком далекое, но лет эдак двести-триста он захватывал своими графиками...
      - Только б не было войны...- вздохнула Мария. Наши неурядицы войной не считались, боялись атомной.
      - Все-таки жизнь спокойней стала, - заметила Анна, - вот немного бы получше с продуктами...
      - И котам надо дать покой, - выразил свое мнение Антон и оглянулся. Лариса все не шла.
      - С котами, конечно, дикость, - согласился Крылов, - но пусть уж лучше коты...
      - Не будет котов - из труб придут крысы, - сказал Аугуст.
      Крылов пожал плечами, коты мешали ему сегодня, а будут крысы или нет еще неизвестно.
      - А где же Вася?-спросила Анна у Антона.
      - Все утро на перилах сидел, а потом исчез.
      - Что-то Бим медленно подвигается... - Аугуст со своим "рапо-отать на-а-та" так и не расстался.
      - Немудрено... ведь Гертруда снова написал донос на Анемподиета... Мария покачала головой. Гертруда писал доносы регулярно и изобрел что-то вроде бланков для этой цели. В печати доносчиков называли дозорными.
      Наконец Ларисе понадобилась помощь. Вдвоем с Антоном они внесли гигантский торт и поставили его на стол.
      - Все продукты натуральные, - объявила Лариса, - молоко и масло - от Степановой козы из Харина, яйца от куры бабки Веры из Грызлова, мука с Дракинского рынка... вот сахар кубинский - "тростник".
      - Куба - si, янки - non,- сказал Аугуст. Он раздавал ложки.
      Лариса вырезала огромные куски из основания вавилонского сооружения и сваливала их на тарелки, которые подставлял Антон. Куски тяжело шлепались, рука Антона каждый раз слегка отклонялась вниз, не выдерживая тяжести, - и тарелки плавно плыли на свои места. Торт обладал особым свойством - он моментально заполнял все щели и отверстия, к которым прикасалась его нежная масса, поэтому дышать сразу стало нечем, челюсти останавливались, бессильные пробиться через тортовые завалы, язык изнемог, как слабое дитя среди стада бизонов.