Делал он это небрежно и формально, чем в высшей степени оскорблял городских, но все же никто не решался принять вызов, зная непобедимость захватчика. Ярость нападающих росла, мужество защитников города таяло... И вдруг из кустов, что росли рядом с домом, вышел небольшой черный кот и пошел вниз, в овраг... спокойно, не торопясь, ощупывая препятствия, как будто совершая утреннюю прогулку. Он спустился и исчез из виду, но скоро показался на противоположном склоне; не спеша карабкался вверх, как будто и не было никаких серых. Наконец он выбрался из оврага, сел - и стал умываться. Он сидел прямо перед пришельцами, и они окаменели от удивления. Серый онемел, но скоро пришел в себя и завопил всерьез: "Э-Э-Э-У..." Черный кот не ответил, встал и вплотную подошел к любимцу эволюции. Он в упор смотрел на Серого. Тот завопил еще раз низким и угрожающим голосом. Эхо разнесло этот вой над притихшим городом. В рядах городских котов возникло замешательство, победа Серого казалась очевидной. А черный кот молчал. Он спокойно рассматривал негодяя. Так ведут себя взрослые коты перед сопливыми мальчишками... Серый был оскорблен и не смог скрыть этого - завыл отчаянно и визгливо - "Э-Э-У-У..." С ним не разговаривали, а он, видите ли, к этому не привык. И опять черный кот не ответил ему, все смотрел и смотрел... Фигура его казалась все внушительней, а молчание стало вызывать растерянность среди серых. Главный Серый напыжился и затянул снова - "Э-а-а...", но получилось хрипло и неубедительно, уверенности в его голосе уже не было. Перед ним стоял старый кот, с железными нервами, и смотрел на него презрительно, как на паршивого котенка... Серый собрался с силами и попытался издать свой самый страшный вопль... но у него не вышло, вырвался какой-то жалкий писк. "Мальчишка... хулиган..." - желтый глаз смотрел не мигая, пронизывал Серого до костей. Серый понял, что сейчас будут бить, невзирая на заслуги перед эволюцией, а может, не будут, но унизят до крайности. Он прижал уши, зажмурился и зашипел. Увидев эти бабские приёмчики, его приспешники всполошились. А Серый шипел, отчаянно плевался, он готов был провалиться сквозь землю, но не мог, не получалось - эволюция не дала... и везде его доставал спокойный взгляд черного кота. Серый отпрыгнул в сторону, наткнулся на одного из своих, в бешенстве дал тому пощечину, и все они обратились в бегство. Черный кот постоял еще и не спеша пошел вниз, в овраг - и исчез... "А ведь это Феликс", - сказал Аугуст.
      Все согласились, что это был он, и собрались уже по домам, как вдруг произошло нечто такое, что навсегда запомнилось нам. Как будто прервалось наше обычное, вяло текущее жестокое время, в которое мы тяжело впряжены, и тянем его, и вытягиваем, и делаем таким, какое оно есть, мечтая при этом сделать совершенно иным... На том месте, где сидели серые, была пустота, и небо начало чуть синеть, предвещая неплохую погоду днем. И тут мы увидели, как из остатков, из клочьев тумана вышел большой белый кот. Медленными плавными шагами он шел по краю оврага, дошел до кривого дерева, загораживающего небо,- и скрылся. Вопль ужаса вырвался из уст всех людей и котов - у этого белого кота была отрублена голова, большая, лобастая, с закрытыми мертвыми глазами... никто не успел заметить, как он нес ее, склоненную к левому плечу, как держал, и держал ли вообще... только видели, что двигался он осторожно и легко, будто плыл по воздуху... прошел - и пропал без следа... Это проходил мимо города вечный странник белый кот Пушок.
      Когда-то Пушок был обыкновенным белым котом и жил в нашем доме у старика на втором этаже. Старик умер, Пушок остался один. Полгода он ждал хозяина, ходил по одной и той же лестнице, пока не понял, что тот не вернется. Он был настоящим домашним котом, не умел жить на улице и стал искать себе новый дом, в котором было бы тепло и люди кормили бы его. Он ткнулся в богатый дом Анемподиета. Здесь пахло колбасой, служанка готовила обед, и Пушок решил остаться в этом доме. Анемподист, может, и оставил бы кота, но он побаивался Гертруду, который мог написать донос, а черный кот или белый - поди потом докажи... И управдом велел прогнать Пушка. Была глубокая осень, по ночам заморозки, и кот, не умевший жить сам по себе, замерз и отчаялся. И вдруг он увидел человека, который что-то собирал, копался в земле. Травы часто собирал и его старик, и Пушок радостно кинулся навстречу. Но это был Гертруда, он искал корни валерианы. Кошкист ударил Пушка острой лопатой, пнул ногой и ушел - он не сомневался, что убил кота... Но тело Пушка не нашли, а через несколько месяцев поползли слухи, что белого кота видели в разных местах. С тех пор все изменилось в нем - он стал совершенно другим - начал странствовать, нигде почти не останавливался и никого не боялся... шел себе и шел, от города к городу, от деревни к деревне, а иногда, примерно раз в гад, проходил мимо родного города. Его боялись и коты и люди и говорили, что он стал призраком. Кто верит этому, а кто нет, но все верят своим глазам.
      Вот, значит, приходил Пушок, и если бы Феликс не победил Серого, то Пушок прогнал бы его наверняка... и может, он пришел спасти нас, но немного опоздал?.. Кто знает...
      Через несколько дней, разбитый и уничтоженный стыдом, в темноте прокрался домой к Аугусту его серый кот. Он не мог больше драться ни с кем и решил никогда не выходить из дома. Аугуст был рад, что вернулся его любимец, а я радовался, что эволюция посрамлена и непобедимый Серый стал обыкновенным серым котом.
      Первый визит
      Прошло несколько дней, а Феликс, черный кот с разными глазами, все не появлялся у меня за окном. Говорили, что он живет в подвалах, иногда надолго исчезает и все-таки возвращается к нашему дому. Жильцы подкармливали его, оставляли еду в подвале, но слегка побаивались сурового кота, который ни к кому домой не ходил и вообще к людям не приближался. А я смотрел на портрет и думал - неужели он? Пытался искать его, но Антон сказал, что бесполезно - никто не мог его найти, захочет - сам придет...
      Как-то вечером я сидел в кресле и читал моего любимого Монтеня. Легкий шорох за окном, как будто ветка коснулась стекла. Черный кот снова смотрел на меня. Я поспешил открыть окно, и он вошел в комнату. Да, это был тот самый кот, который приходил ко мне, и это он шел за Блясом, и победил Серого - тоже он...
      - Это ты, Феликс?.. Быть не может, столько лет прошло... Кот стоял на подоконнике и нюхал воздух. Он нюхал долго и тщательно и, кажется, остался доволен тем, что выяснил. Он хрипло мяукнул. Потом я узнал, что мяукал он исключительно редко, в минуты чрезвычайного волнения, а обычно бормотал про себя, говорил с закрытым ртом что-то вроде "м-р-р-р", с разными оттенками, которые я научился понимать.
      Он сказал свое первое "м-р-р-р" - и прыгнул. Тело его без усилия отделилось от подоконника и вдруг оказалось на другом месте - на полу. В этом прыжке не было никакого проявления силы, которая обычно чувствуется у зверей по предшествующему прыжку напряжению или по тому, как легко тяжелое тело взмывает в воздух - прыжок тигра... нет, он неуловимо переместился из одного места в другое, перелился, как капля черной маслянистой жидкости, бесшумно, просто, как будто пространство исчезло перед ним... он был - там, а теперь - здесь.
      Ничего лишнего не было на треугольном черном лице этого кота. Не мигая смотрели на меня два больших разных его глаза - желтый и зеленый... в желтом была пустота и печаль, зеленый вспыхивал какими-то дикими багровыми искрами, но это было видно, если смотреть в каждый глаз по отдельности, а вместе - глаза смотрели спокойно и серьезно. Короткий прямой нос, едва заметный, аккуратно подобранный рот, лоб покатый, плавно переходящий в сильную круглую голову с широко поставленными короткими ушами. Вокруг шеи воротник из густой и длинной шерсти, как грива, придавал ему вид суровый и важный. Но линия, скользящая от уха к нижней губе, была нежной и тонкой прихотливой, и иногда эта линия побеждала все остальные - простые и ясные линии носа, губ и рта, и тогда все они казались нежными и тонкими, а головка удивительно маленькой, почти змеиной, с большими прозрачными глазами... а иногда тонкие, изящные линии сдавались под напором сильных и грубых - шеи, переходящей в массивную широкую грудь, мощных лап - и тогда он весь казался мощным и как будто вырастал... А лапы были огромные, а когти такие длинные, каких я никогда не видел у котов и не увижу, я уверен...
      Он тряхнул ушами - как будто поднялась в воздух стайка испуганных воробьев. Потянулся, зевнул. Верхнего правого клыка не было, остальные - в полном порядке, поблескивали, влажные желтоватые лезвия, на розовом фоне языка и нёба. Теперь он решил помыться. Шершавый язык выдирал целые клочья - он линял. Наконец добрался до хвоста - и замер с высунутым красным языком. Он потратил на умывание уйму слюны, стал совершенно мокрым, блестящим - и устал. Он убрал язык - и отдыхал. Затем встал и пошел осматривать квартиру. Хвост его был опущен и неподвижен, не так, как у нервного Криса, и только крохотный кончик двигался, дергался вбок, вверх... а сам он скользил, переливался, не признавал расстояний и пространства - он делал с пространством все, что хотел. Потом я узнал, что, понимая это свое свойство, он деликатно предупреждал, если собирался прыгнуть, чтобы не испугать внезапным появлением на коленях, или на кровати, или вот на стуле - передо мной...
      Он пробормотал что-то - и теперь уже был на стуле. Он сидел так близко, что я мог рассмотреть его как следует... Да, он умел скользить бесшумно и плавно, чудесным образом прыгать, он был спокоен и суров... и все-таки это был не волшебный, сказочный, а обычный кот, очень старый, усталый от долгой беспокойной жизни, облезлый, со следами ранений и борьбы, и значит, не всегда уходил он счастливо от преследователей, не умел растворяться в воздухе, оставляя после себя следы спокойной улыбки... и не мог странствовать неустанно и бесстрашно, как Пушок... И я хотел верить, что именно он жил в этом доме давным-давно, вместе со мной, в этой квартире - и потому ему нужно снова жить здесь: ведь все коты стремятся жить там, где они жили, и не живут - где не хотят жить...
      Наконец я очнулся - надо же его накормить. Отыскал старую миску - его миска? - и налил ему теплого супа. Он не отказался. Несколько раз он уставал лакать и отдыхал, оглядываясь по сторонам. Доев суп, он стал вылизывать миску. Он толкал и толкал ее своим шершавым языком, пока не задвинул под стул, и сам забрался туда за ней, так, что виден был только хвост, двигающийся в такт с позвякиванием. Наконец хвост замер, кот вылез из-под стула. Вид у него был теперь самый бандитский - морда отчаянная, рваные уши, глаза сощуренные, свирепые... Я посмотрел на портрет. Нет, он был совсем не такой... И почему он не подходит ко мне, не идет на колени?..
      Потом, когда я привык к нему и привязался, я понял главную его особенность - он всегда был неожиданным и каждый день, даже каждый момент разным, и нельзя было предугадать, как он будет вести себя, что сделает...
      Иногда он был похож на филина, который щурится на свет божий из своего темного дупла, с большой сильной головой и круглыми лохматыми ушами...
      А иногда его треугольная головка казалась изящной, маленькой, а большие глаза смотрели, светились, как прозрачные камни, на черном бархате его лица...
      Иногда он был каким-то растерзанным, бесформенным, растрепанным, с пыльной шерстью и узкими, светлыми от усталости глазами...
      А иногда - блестящим, новеньким, быстрым, смотрел вопросительно круглыми молодыми глазами, и я видел его молодым, наивным и любопытным...
      Но бывал также брюзглив и тяжеловат, волочил лапы, прыгал неохотно долго примеривался, днем не вылезал из своих укромных мест в подвалах... он был осторожен... Зато по ночам неутомимо обходил свои владения, двигался плавно, все обнюхивал, все знал, обо всем слышал - и молчал... и вокруг него возникали шорохи и шепот, и возгласы испуга и восхищения провожали его среди загадочной ночной жизни: "Феликс... Феликс-с-с идет..."
      Вот именно, он всегда был разным, и я мог смотреть на него часами как он ест, спит, как двигается,- он восхищал меня.
      А пока кот был доволен осмотром, сыт и захотел уйти. Он встал и подошел к двери, остановился, посмотрел на меня. "Феликс ты или не Феликс приходи еще..." - я открыл перед ним свою дверь. Он стал медленно спускаться. Я шел за ним, чтобы открыть входную дверь, но он прошел мимо нее, свернул к подвалу и исчез в темноте. Я зажег спичку, нагнулся - и увидел в подвальной стене, у самого пола, узкий кошачий лаз.
      Феликс вернулся
      На следующий день кот не пришел, и на второй день его не было, и в третий раз я ждал его - и не дождался. Может, он не придет больше?.. На четвертый день вечером я заснул в кресле и проснулся глубокой ночью от слабого шороха. Кот шел через комнату ко мне. Поднялся по лестнице, толкнул незапертую дверь и вошел... Он шел и смотрел мне прямо в глаза. Левый глаз светился багровым светом. Подошел, прыгнул - и вот уже у меня на коленях. Он стоял и рассматривал меня, вплотную приблизившись к лицу. Обнюхал бороду... И вдруг положил передние лапы на плечо, прижался к груди и громко замурлыкал. Теперь я узнал его. Он всегда меня так встречал. Я обнял его, положил руку на голову, погладил мягкую густую шерсть, черную с коричневатым отливом. Кот замурлыкал еще громче, просто неправдоподобно громко - ему нравилось, что его гладили. Над левым глазом был старый шрам, и зрачок на свету не сужался... видно, здорово ему досталось... Он поздоровался, снял лапы с плеча и стал топтаться, чтобы поудобнее лечь. Я гладил его. В правом боку обломок ребра торчал под кожей, но не причинял боли - значит, давно это было. А вот шрам на задней лапе довольно свежий, еще багровый...
      Кот все мурлыкал, потом затих. Он был легкий, шерсть сухая, лапы старые, со стертыми подушечками - пока он засыпал, лапы бодрствовали, когти то показывались, то втягивались, видно, он всегда держал их наготове, свое главное оружие... а потом и лапы замерли - он доверился мне и спал, беззащитный уже, настоящим крепким сном. Он был горячий и согревал меня... Мы долго сидели так, я тоже заснул и проснулся под утро. Затекла, болела шея. Кот по-прежнему крепко спал. Вот, нашлось существо... Моя связь с этим домом, с квартирой оставалась слабой, призрачной какой-то, я попал в прошлое, которое не ждало меня, а жило своей жизнью, как умело. Я надолго забывал, не помнил, не вспоминал даже о том, что оставил, так уж я устроен, да и жизнь не позволяла вспоминать, а вот нашлось существо, которое все эти годы помнило. Как я ни уговаривал себя, что не виноват, что меня держали силой и прочее, о чем вспоминать не любил и попросту боялся... как ни убеждал себя, а комок в горле не исчезал: я все представлял себе, как он каждый день заглядывает в эту комнату и удивляется - в ней темно и пусто... потом появился странный человек, чужой - боится его и гонит... Я никогда не надеялся, что меня помнят, не хотел этого - пусть никто не мучается, пусть лучше забудут, а теперь я чувствовал, что ничем не могу искупить свою вину перед ним, и это было ужасно и необходимо мне. Теперь я никогда его не оставлю..,. А он тихо спал: жизнь пошла своим чередом, он победил и успокоился.
      Я коснулся его головы, он сразу проснулся, вздрогнул, но тут же узнал меня - замурлыкал... потом спрыгнул на пол. Я покормил его и выпустил, и смотрел в окно, как он спокойно, слегка сгорбившись, пересекает дорогу и уходит в сторону оврага. Окружающая жизнь оставалась сложной: он понимал, что его ловят и следует скрываться, и никогда бы не подбежал к случайному человеку, как это сделал доверчивый Пушок. Но теперь ему есть куда вернуться. Я был нужен ему и радовался этому - ему хорошо, и снова ясно, что происходит. Он и раньше знал людей, которые кормили его и жалели... но они не хотели жить там, где только и нужно жить, и не сидели в том кресле, в котором только и стоит сидеть...
      4. Летние хлопоты
      Субботники
      В конце мая было объявлено о начале добровольных субботников. Дом оклеили листовками, в которых сообщалось, что проявление доброй воли в столь ответственном направлении является почетной обязанностью всех граждан. Проект Бима все еще висел в воздухе, но это не имело значения: нашей добровольной обязанностью было расчистить площадку перед жэком - этот памятник или другой, а площадка-то все равно нужна. Анемподист упорно отстаивал свою идею: сверкающая на солнце стальная собака, светло-серая, размером с девятиэтажный дом, возвышается над конурой. По сторонам от нее из небольших ниш выглядывают лица жителей города, отдавших жизнь за торжество правого дела... Гертруда возражал против Бима. Он считал, что нужно строить памятник основателю учения, который, по его мнению, должен был выглядеть так: огромный вождь, ростом с девятиэтажного Бима, если тот встанет на задние лапы, идет к людям, в правой руке у него меч справедливости, а в левой - девять отрубленных кошачьих голов... он грозен и прекрасен, у него рыжие волосы... Вот это вызывало протесты, но Гертруда мудро рассчитал, что протесты стихнут, а памятник останется. Пока что побеждал Анемподист. Мне был больше по душе его проект, в нем чувствовалось что-то человеческое, хотя строить должны были собаку. Возвеличивание собственного пса могло дорого обойтись управдому, но его боевые заслуги пока перевешивали доносы Гертруды...
      Наступила суббота освобожденного труда. Мы стояли на площадке перед дверью жэка, за спиной пустырь, холмистый от мусорных куч, место будущего монумента. Из двери выкатился в своем кресле на колесиках Анемподист. За ним тянулись провода - управдом никогда не расставался с пультом. Гертруда вкатил коляску на возвышение. Анемподист начал речь. У этого обрубка оказался сильный звучный голос.
      - Наше учение вер-рно,- кричал Анемподист,- и это вот,- он указал клешней на пустырь,- не просто памятник собаке, вер-р-рной своему хозяину до гр-р-обовой доски... это всеобщий памятник верности идеям... неумирающим... вечно живым, и потому вер-р-ным, и потому непобедимым...
      Анемподист откатился, вытирая пот со лба. На возвышение залез Гертруда. Он стал рубить воздух огромной ладонью и выкрикивать:
      - ...ЛЧК - наша сила, надежда... великий источник... соединяйтесь... не забывайте... всеобщее счастье... резервы огромны... в наших же подвалах...- Я уже устал следить за рукой, рассекающей пространство, но, тут услышал нечто более конкретное: - ...Будьте бдительны... разгромить блясовщину... единоличникам не место... - Бляс стоял тут же и ухмылялся. По-моему, он не был единоличником, но налог Гертруде платить не хотел... А кошкист тем временем стал сильней завывать - значит, приближается к концу. Да, вот - "...происки мировой реакции... дни сочтены... вперед к победе, впе-ред!.." Он в последний раз разрубил апрельское небо, тряхнул медной головой и слез с возвышения.
      Управдом укатил, а Гертруда приступил к практической части мероприятия. Мы разбились на два отряда, в одном пять, в другом четыре человека. Каждый отряд должен был выделить одного счетчика и одного писца, чтобы считать и записывать продвижение работы. Для того чтобы уравнять силы бригад, между которыми разыгрывалось соревнование, было принято смелое решение - выделить одного общего писца и двух счетчиков. "Никаких приписок!" - Гертруда показал огромный кулак. Сначала ждали лопаты, потом носилки, потом еще что-то... Наконец началась работа. Счетчики считали, писец писал, а остальные копались в земле. Гертруда с помощниками исчез почти сразу. Робкое солнце осветило картину великого строительства. К обеду мы устали, но уйти боялись. Послали Аугуста заглянуть в окно. Он вернулся и сказал, что Анемподиета нет и слышно, как Гертруда со своими отмечает праздник труда в подвале, а значит, до утра они не выберутся оттуда. Все потянулись домой...
      В следующую субботу после копания в земле объявили митинг. Анемподиста не было, зато Гертруда старался за двоих:
      - Надо крепко прибавить, особенно тем, кто привык наживаться на дефиците. Поступило предложение,- он вытащил бумажку,- трудиться и в воскресные дни, по велению сердца и совести... Кто против?..
      Бляс засопел - "откуда поступило?.."
      - Значит, единогласно, - решил Гертруда,- а теперь приступим к профилактическим мероприятиям...
      Делать нечего, мы поплелись к реке. Кошкист шел далеко впереди. Дойдя до воды, герой разделся и остался в маленьких малиновых трусиках, на которых крупными буквами было написано "NO". Весь в мощной мускулатуре, окутанный ореолом золотых волос, он был как древний бог кельтов Кухулин. Он без страха кинулся в ледяную воду, совершил заплыв, побежал за кустик и вернулся в зеленых трусиках с буквами "YES", вытащил откуда-то большую записную книжку в роскошной коже, поставил всем галочки, прочел краткую лекцию о политическом значении мероприятия - и ушел. Мы двинулись к дому, постепенно стали появляться коты, они сопровождали нас, а потом кто пошел в дом, кто в подвал, и второй субботник тоже кончился благополучно.
      Коты и собаки
      К субботникам, значит, присоединились воскресники, и огородами надо было заниматься, откуда овощи возьмешь, - и все-таки я старался гулять. Когда собирался подальше, то брал с собой двух знакомых псов - Васю-артиста и Кузю. Заходил в заброшенный сад, там по утрам под большой яблоней лежал Артист и, деликатно придерживая лапами, грыз какую-нибудь окаменевшую от старости горбушку. Он был очень красив: густая шерсть палевого цвета, длинный белоснежный воротник, темная полоса вдоль спины - и большие темно-карие глаза с поднятыми к ушам уголками. Блондин с темными глазами эффектно, но не это было главное в нем. Он умел разыгрывать сцены с глубоким содержанием, которые прямо-таки можно сравнить с некоторыми картинами, известными своим идейным богатством. К примеру, если Артисту предлагали еду, которую он не хотел, он поднимал голову и изображал нечто похожее на "Отказ от исповеди". На этой картине человек с бледным и решительным лицом отказывается от креста, видимо, перед казнью. Вот такую же гордость и решительность изображал Артист... Иногда он делал вид, что плохо с глазами, весь вытягивался, вглядываясь, потом подпрыгивал "узнавал", а сам внимательно смотрел на руки-не полезу ли в карман. Я доставал сухарик, чуть помоложе Васиной горбушки, он деликатно брал, изображая хорошие манеры, но и горбушку свою не упускал из виду. И недаром... Откуда ни возьмись, вихрем налетал на него маленький лохматый песик на длинных ножках, похожий на белого козлика,- отчаянный и непреклонный Кузя. Артист был больше Кузи в два раза, обросший тяжелой шерстью, он казался гораздо страшней этого забияки, но Кузя недаром считался неутомимым и ловким бойцом. Они встречались каждый день и никакой злобы друг к другу не испытывали, но, оказавшись на определенном расстоянии, вынуждены были драться, не ими придумано и не им отменять, и вот они добросовестно изображали смертный бой - страшно рычали и толкали друг друга, и на один Васин выпад Кузя отвечал тремя... и представление продолжалось, пока у Васи не закружится голова от Кузиного мельтешений, а Кузя не устанет подпрыгивать...
      Я звал их и шел по длинной неровной дороге, которая вела мимо темных пустых домов, огибала город и обрывалась на высоком берегу. Внизу в тишине и неизвестности текла река, росли деревья и травы - и те, что были полезными, и вредные, пренебрегая высоким назначением служить нам или почти столь же высоким - мешать и погибнуть ради нашего блага... За рекою мир уходил в темноту, и я каждый раз давал себе слово, что обязательно переберусь на тот берег, посмотрю, есть ли там что-нибудь... И собак, я видел, неизвестность впереди и манила и пугала, они затихали на краю обрыва, ложились на траву и смотрели, как у реки зарождается, клубится облако тумана, медленно и беззвучно вспухает, переваливается через прибрежные кусты, хватает ветки деревьев, они бледнеют и тают, растворяются, как металл в кислоте... Мы поворачивались лицом к своему жилью и шли домой.
      Часто я возвращался в темноте. Наши окна освещали небольшую площадку у дома, и здесь собирались разные коты. Таинственный Вася-англичанин если приходил, то сидел аккуратным столбиком и задумчиво смотрел в небо. Подходил степенный Серж, выбирал самое удобное место - под деревом, в уютной выемке, где трава мягкая и густая. Иногда примчится Крис, слегка суматошный, взвинченный, хвост так и ходит у него. Осматривается - "А, Серж..." - а Серж, как всегда, на лучшем месте. "Ну и черт с тобой", - Крис кидается на дерево и устраивается в развилке, над головой Сержа. Появилась Люська. Все косятся на нее... не боятся, но от этой особы всего можно ожидать. Подбежал Артист, увидел столько выдающихся котов и решил, что публика в сборе; стал кататься по траве и чесать нос двумя лапами... но тут он заметил Люську, откатился подальше и удрал, не дожидаясь аплодисментов. А из окна пятого этажа на них смотрит бледное лицо унылого серого кота, он чуждается радостей жизни и никуда не выходит, потому что опозорен навечно. Аугуст чертыхался и менял ему песок...
      А, вот и Феликс!.. Идет, скользит, переливается... Увидел меня, остановился - узнал! - и, забыв про солидность и свой авторитет, бежит мне навстречу и поднимает хвост над головой, как знамя... А коты? Сидят, наблюдают, молчат - и немного завидуют Феликсу... Хотя чему завидовать? Проживите столько и ждите так, как этот старый кот,-и умейте терпеть, как он... Мы идем по лестнице, на глазах у всех он забегает вперед, оглядывается - пришли... и впереди у нас целый вечер.
      Анемподист
      Как вы догадываетесь, конечно, все эти коты и собаки, весьма приятные и интересные, нагулявшись за день, тянулись к дому, не только чтобы пообщаться. Что скрывать, обжоры страшные, и чем лучше их кормишь, тем больше они хотят. И тут главная надежда на пенсионный суп, а значит, хочешь не хочешь, надо идти в жэк... Скажу вам по секрету, я начальство не люблю, и, наверное, никогда не полюбил бы. Люди склонны думать, что, отдавая власть кому-то умному и сильному, освободят себе время для занятий более интересных и достойных, чем управление собой... печальная ошибка, все получилось совсем наоборот... лучше не будем об этом... Вообще-то никто из нашего дома, кроме "дяди", в жэк не ходил без особой надобности. Но от бесплатного супа трудно отказаться, когда под окном голодная орава, да и самому не помешает, тридцать пачек - хватит всем. И я иду... Вот и сегодня: нужна подпись начальника - стучусь к Анемподиету. "Входи". Пульт на столе, герой прижимает к уху миниатюрный транзисторный приемник.
      - Во вру-ут... У самих-то миллионы в бедности живут. А я тебе - во-от, суп бесплатный выписываю, квартиру - любую... Слушай, напиши о нашей жизни, да так, чтобы им тошно стало...
      - Так ведь запрещено.
      - Не пишешь, потому что запрещено, а запрещено, потому что не пишешь... Чудно... - он хитровато смотрит на меня. Шутит. Молча протягиваю накладную.
      - Слушай, - он откладывает ручку, - напиши про Бима, такой был пес!.. Я тебе не суп - что хочешь выпишу...
      - Я не знал вашего Бима.
      - Я тебе расскажу... - и он пересказывает всю историю.
      - А если бы Бим был котом?
      - Как котом?.. Разве кот меня ждал бы так?
      - Может, и ждал... ходил бы - и заглядывал в окно...
      - Ты это брось, не растравляй душу. А что? Может, и кот...
      - Вот видите... а вы их истребляете...
      - Во-первых, не истребление, а разумный отлов цельно-черных и чернопятенных особей... вот - методички, - он показывает клешней на груду тонких брошюрок на подоконнике, - во-вторых, доказано научно профессором, как его... жил у нас под горой, что особи эти выделяют вредоносное поле и тем самым препятствуют эффективному освоению счастья... а в-третьих... по данному вопросу обращайся к Гертруде, он специалист... - И понизив голос: Но лучше не шути с этим делом... Ну, так как?.. Про Бима, а?..
      - Я подумаю...
      А что?.. Наверное, хороший был пес. Я представил себе, как он ждал всю жизнь! - и так и не дождался, умирал мучительно, медленно... Как ужасно так умереть, когда впереди нет ни надежды, ни просвета...
      - А как же запрет?
      - Вот постановления ждем - про погоду, может, про нее тебе разрешат. Смотришь - и вторая ступень не за горами, тогда Бима протащим в печать... а пока между нами, понял?..
      - Попробую... только не обещаю - как выйдет.
      - Не говори даже-выйдет! Что я могу для тебя?
      - Побольше света - писать трудно... и Блясову верните жилье.
      - Тебе свет дам, а с Блясовым... что я скажу Гертруде?..
      - Скажите, что эксперимент.
      - А, эксперимент! Это дело, эксперимента у нас еще не было, - он оживился, притянул к себе пульт и стал орудовать...
      Я вышел. Бим так Бим, мне это не противно, и Блясу помогу.
      Дом Васи-англичанина
      В один из теплых солнечных дней мы с Артистом и Кузей дошли до высокого берега, постояли - и решили спуститься на нижнюю дорогу, пойти по ней вдоль реки. Сказано - сделано, вот и пошли. Дорога была разбита, запущена, заросла травой, но много ли надо, чтобы пройти одному человеку, тем более этим проворным псам, им вообще не нужна дорога, их пути сложны, извилисты - от одного выдающегося предмета, будь то дерево, куст или камень, к другому, - и потому я скоро потерял обоих из виду и шел в полном одиночестве. Направо от дороги прибрежные кусты и деревья мокли в воде, налево был небольшой подъем и на склоне стояло несколько маленьких домиков, заброшенных, как и все в этом городе. Я никого не рассчитывал здесь встретить и потому удивился, когда увидел черного кота - он сидел на крыльце ближнего дома. Еще больше я удивился, когда узнал по глазам и тонкой фигуре нашего Васю-англичанина. Я подошел, а этот негодяй сделал вид, что никогда в жизни не встречал меня, не знает и знать не хочет, хотя только вчера я был у Ларисы и он сидел у меня на коленях... Домик, у которого мы стояли, был заброшен давно. Перед крыльцом валялись обломки мебели, раздавленный самовар, через трещины в меди проросла трава. Нежилые дома привлекали меня, и я решил войти.
      Внутри было тихо, старые деревянные вещи стояли по углам, доживая век деревьев, которыми когда-то были. Круглый стол на одной толстой ноге завален кипами пыльных газет, с ними рядом примостился граненый стакан, две тарелки с истлевшими остатками еды... валялась вилка с костяной ручкой и ржавыми длинными зубьями-и ярко-желтая детская погремушка, которая среди этих серых и коричневых вещей выглядела наивно и дико... Стоял тяжелый сундук у стены, рядом диван с высокой спинкой и холмистым ложем, на котором вздыхать и ворочаться одному человеку. В углу шкаф приоткрыл дверцы, зазывая в свою темноту. Дерево потрескивало, шурша, точил его жук...