- Отойди, старик, мало ли что, ведь пушка... Бродячих отстреливаем. И ко второму:
      Быстрей винти... Он, видимо, был начальником. Другой чувствовал себя неловко:
      - Я щас, щас... Приказ есть приказ, дядя.
      Он, наконец, справился, поднимает тяжелое дуло. Пистолет кажется громадным. Стрелок озабоченно говорит мне - Отодвинься, не дай бог задену...
      Я не могу, ноги не двигаются. Хочу сказать ему - не надо, нельзя, и язык не поворачивается, застрял во рту. С тупым отчаянием смотрю на блестящий при свете фонарика ствол... Парень прицеливается, морщится, словно фотографирует, а света мало.
      - Фонарик-то подыми, не вижу...
      - В грудь стреляй, в голову промахнесся ...
      Стою, полусогнувшись, слышу, как щелкает предохранитель, как с тонким свистом дышит пес... И по-прежнему ничего сказать не могу, безнадежен, подавлен своим ничтожеством. Мне не подняться. Не получилось. Сдайся, муравей, ничего не поделаешь...
      Какая-то упругая сила заставляет меня выпрямиться.
      И не думая, не решая, так ничего и не сказав, делаю шаг в сторону угла - широкий, скользящий, плавный, о котором всегда мечтал.
      7.
      Удар в грудь, и боль кончилась.
      Уже вне времени, на какое-то мгновение, на миг! - вижу солнечный день над грудой песка, по которой карабкаюсь вверх, к зеленовато- синему с белоснежными облачками небу. Наверху, прямо передо мной сидит Шурик непомерно большой, чистенький, рыжая шерстка сияет.
      Он улыбается и что-то лопочет как ребенок осваивающий речь. Мелькает малиновый острый язычок, у него розовые десны, а зубов почему-то нет...
      Я ползу к нему - легко, радостно, быстро, потому что боль кончилась, и я, наконец, свободен. Он все лопочет, и постепенно из бессвязного лепета складываются слова:
      - Ну что, что, муравьишка?.. Может, все-таки получилось?..
      Мне легко и радостно, что я снова вижу его и понимаю.
      - Ну что, котишка?.. Что еще с нами будет?..
      А он смеется:
      - Не бойся. Ничего с нами больше не будет. Ничего. Ничего...