Глава V

Флоренция вполне подготовилась к осаде: городские ворота закрыты, на стенах многочисленная стража, улицы переполнены вооруженными воинами. Вельзунг Гунтарис и Арагад заперлись в городе, сделав его центром восстания против Витихиса.

Старший из братьев, Гунтарис, много лет уже был графом Флоренции. Его власть над городом и окрестным населением была беспредельна, и он решился воспользоваться ею. В полном вооружении вошел он в комнату брата.

– Решайся, мой мальчик, – сказал Гунтарис. – Сегодня же должен ты получить согласие упрямой девчонки. Иначе я сам пойду и скоро справлюсь с ней.

– О нет, брат, не делай этого! – молил Арагад.

– Клянусь громом, сделаю. Неужели ты думаешь, что я рискую своей головой и счастьем Вельзунгов ради твоей любви? Нисколько. Теперь настала минута, когда род Вельзунгов может занять первое место среди готов, место, которого столько столетий лишали его Амалы и Балты. Если дочь Амаласунты будет твоей женой, то никто не сможет оспаривать корону у тебя, а уж мой меч сумеет защитить тебя от грубияна Витихиса. Но только тянуть дело нельзя. Я еще не имею известий из Равенны, но почти уверен, что город сдастся только Матасунте, а не нам, не нам одним. А кто будет владеть Равенной, тот теперь, когда Неаполь и Рим пали, будет владеть Италией. Поэтому она должна быть твоей женой раньше, чем мы отправимся в Равенну, иначе могут подумать, что она – наша пленница.

– Да кто желает этого больше, чем я! – сказал Арагад. – Но не могу же я принудить ее!

– Почему не можешь? Иди к ней сейчас – и, как знаешь, добром или злом, но чтобы дело было кончено. Я пойду на стены распорядиться, и когда возвращусь, ответ должен быть готов.

Гунтарис ушел, и Арагад со вздохом отправился искать Матасунту.

В саду у ручья сидела, в мечтах, Матасунта, а подле нее девочка-мавританка в одежде рабыни плела венок. Девочка вскочила, положила его на голову госпоже и с сияющим лицом взглянула Матасунте в глаза. Но та даже не заметила, как цветы коснулись ее чела. Девочка рассердилась.

– Но, госпожа, о чем же ты все думаешь?

– О нем, – ответила Матасунта, подняв на нее глаза.

– Ну, это уж невыносимо: из-за кого-то не только обо мне, но и о самой себе забываешь. Чем все это кончится, скажи мне? Сколько дней уже сидим мы здесь, точно пленницы: шагу не можем сделать за ворота дома, а ты спокойна и счастлива, точно так и быть должно. Чем же это кончится?

– Тем, что он придет и освободит нас, – уверенно ответила Матасунта. – Слушай, Аспа, я все расскажу тебе. Никто, кроме меня, не знает этого. Но ты своей верной любовью заслужила награду, и мое доверие – лучшая награда, которую я могу тебе предложить.

В черных глазах девочки показались слезы.

– Награда? – сказала она. – Дикие люди с желтыми волосами украли Аспу. Аспа стала рабой. Все бранили и били Аспу. Ты купила меня, как покупают цветы, и ты гладишь меня по волосам. И ты прекрасна, как богиня солнца, и говоришь еще о награде!

И девочка прижалась к госпоже.

– У тебя золотое сердце, Аспа, моя газель. Но слушай. Мое детство было нерадостным, без ласки, без любви, а они были мне очень нужны. Моя мать хотела иметь сына, наследника престола, и обращалась со мной холодно, сурово. Когда родился Аталарих, суровость исчезла, но холодность осталась: вся любовь и заботы были посвящены наследнику короны. Только отец любил и часто ласкал меня. Но он рано умер, и после его смерти я ни от кого уже не видела ласки. Аталарих рос в другом конце замка, под присмотром других людей, мы мало бывали вместе. А мать свою я видела только тогда, когда надо было наказать меня. А я ее очень любила. Я видела, как мои няньки ласкали и целовали своих детей. И мое сердце так требовало ласки!… Так росла я, как цветок без солнечного света. Любимым местом моим была могила отца: я у мертвых искала той любви, которой не находила у живых. И чем старше становилась я, тем сильнее была эта тоска, и как только мне удавалось убежать от своих нянек, я бежала к могиле и там плакала, плакала. Но мать презирала всякое выражение чувств, и при ней я сдерживалась. Шли годы. Из ребенка я становилась девушкой и часто замечала, что глаза мужчин останавливаются на мне. Но думала, что это из сострадания, и мне было тяжело, и я еще чаще стала уходить на могилу отца. Об этом я сказала матери. Она рассердилась и запретила туда ходить без нее. Но я не послушалась. Однажды она застала меня там и ударила. А я уже была не ребенок. Она повела меня назад во дворец, крепко бранила и грозила навсегда прогнать, а когда уходила, то с гневом спрашивала: за что небо наказало ее такой дочерью? Это было уже слишком для меня. Невыразимо страдая, я решила уйти от этой матери, которая смотрит на меня, как на наказание. Я решила идти куда-нибудь, где бы меня никто не знал. Когда наступил вечер, я побежала к могиле отца, простилась с ней, а когда показались звезды, осторожно прокралась мимо стражи за ворота, очутилась на улице и пустилась бежать вперед. Навстречу мне попался какой-то воин. Я хотела пробежать мимо, но он пристально взглянул на меня и слегка положил руку мне на плечо. «Куда, княжна Матасунта, куда бежишь так поздно?» Я задрожала, из глаз брызнули слезы, и я ответила: «От отчаяния». Он взял меня за руки и посмотрел на меня так приветливо, кротко, заботливо. Потом вытер слезы с глаз моих и таким добрым, ласковым голосом спросил: «Почему же? Что с тобой?» При звуке его голоса мне стало так грустно и вместе хорошо, а когда я взглянула в его кроткие глаза, то не могла больше владеть собой. «Я бегу потому, – сказала я, – что моя мать ненавидит меня, потому что во всем мире никто не любит меня». – «Дитя, дитя, – возразил он, – ты больна и заблуждаешься. Пойдем назад. Погоди немного: ты будешь королевой любви». Я его не поняла, но бесконечно полюбила за эти слова, за эту доброту. С удивлением смотрела я на него, дрожа всем телом. Его это тронуло, а может быть, он подумал, что я озябла. Он снял с себя плащ, набросил его мне на плечи и медленно повел меня домой. Никем незамеченные, как мне казалось, мы дошли до дворца. Он открыл дверь, осторожно втолкнул меня и пожал руку. «Иди и будь спокойна, – сказал он, – твое время придет, не бойся. И в любви не буде недостатка». Он ушел, а я осталась возле полуоткрытой двери, потому что сердце так сильно билось, что я не могла идти. И вот я услышала, как грубый голо спросил: «Кого это ты привел во дворец ночью, мой друг?» Он же ответил: Матасунта. Она заблудилась в городе и боится, что мать рассердится. Не выдавайте ее, Гильдебранд». – «Матасунта! – сказал другой. – Она с каждым днем хорошеет». А мой защитник ответил…

– Ну, что же он ответил? – нетерпеливо спросила Аспа. Матасунта прижала голову Аспы к своей груди и прошептала:

– Он ответил: «Она будет самой красивой женщиной на земле».

– И он сказал совершенную правду! – воскликнула Аспа. – Ну, что же дальше?

– Я пошла в свою комнату, легла и плакала, плакала. В эту ночь для меня открылась новая жизнь. Я знала теперь, что я красива, и была счастлива, потому что хотела быть прекрасной, ради него. Я знала, что можно любить и меня, – и я стала заботиться о своей красоте. Я стала гораздо добрее, мягче. И моя мать, и все окружавшие меня, видя, как я стала кротка и приветлива, стали лучше относиться ко мне. И всем этим я была обязала ему! Он спас меня от бегства, позора и нищеты и открыл целый мир любви. С тех пор я живу только для него.

– Ну а потом, когда ты с ним виделась, что он говорил?

– Я никогда больше не говорила с ним. А видела его я только раз: в день смерти деда, Теодориха, он начальствовал над дворцовой стражей, и Аталарих сказал мне его имя. Сама я никогда не осмеливалась расспрашивать о нем: я боялась выдать свою тайну.

– И ты ничего больше не знаешь о нем, о его прошлом?

– О прошлом ничего не знаю, зато о его, о нашем будущем – знаю.

– О его будущем? – засмеялась Аспа.

– Не смейся. Когда Теодорих был еще мальчиком, одна женщина, Радруна, предсказала ему его судьбу. И все предсказанное сбылось до последнего слова. В награду за предсказание она потребовала, чтобы Теодорих доставлял ей разные коренья с берегов Нила. Каждый год она являлась за ними в Равенну, и все знали, что Теодорих каждый раз заставлял ее предсказывать, что будет в этот год. После Теодориха ее звала к себе мать, и Теодагад, и Готелинда – все, и никогда не было случая, чтобы она предсказала неверно. И вот после той ночи я решила попросить ее предсказать и мою судьбу. И когда она пришла, я зазвала ее к себе, она осмотрела мою руку и сказала: «Тот, кого ты любишь, доставит тебе высшее счастье и блеск, но причинит и величайшее горе в жизни. Он женится на тебе, но не будет твоим мужем».

– Ну, это малоутешительно, насколько я понимаю, – заметила Аспа.

– Ведь эти ворожеи всегда говорят темно и на всякий случай прибавляют какую-нибудь угрозу. Но я принимаю только хорошее, а о дурном не думаю.

– Удивляюсь тебе, госпожа. И ты на основании слов старухи отказала стольким королям и князьям вандалов, вестготов, франков, бургундов и даже благородному Герману, наследному принцу Византии?

– Да, но не только из-за предсказания – в сердце у меня живет птичка, которая каждый день поет: «Он будет твой».

Тут раздались быстрые шаги, и вскоре показался Арагад:

– Я пришел, королева… – начал он, покраснев.

– Надеюсь, граф Арагад, что ты пришел положить конец этой игре. Твой нахальный брат чуть не силой захватил меня, когда я была поглощена горем после смерти матери. Он называет меня то королевой, то пленницей и вот уже сколько недель не выпускает отсюда. А ты все преследуешь меня своим сватовством. Я отказала тебе, когда была свободна, неужели ты думаешь, глупец, что теперь ты принудишь меня, пленную? Меня, дочь Амалунгов? Ты клянешься, что любишь меня. Так докажи, уважай мою волю, освободи меня. А иначе берегись, когда придет мой освободитель!

И она угрожающе взглянула на молодого графа, который не нашелся, что ответить. Но тут явился Гунтарис.

– Скорей, Арагад, кончай скорее. Мы должны тотчас ехать. Он приближается с большим войском и разбил наши передовые отряды. Он говорит, что идет освободить ее.

– Кто? – с горячностью спросила Матасунта.

– Кто? Тут нечего скрывать: Витихис, которого бунтовщики в Регете выбрали королем, забывая о благородных фамилиях.

– Витихис? – воскликнула с загоревшимися глазами Матасунта. – Он, мой король! – точно во сне прибавила она.

– Что же теперь делать? – спросил Арагад.

– Сейчас ехать. Мы должны раньше него прибыть в Равенну. Флоренция задержит его на некоторое время, а мы между тем прибудем к Равенне, и если ты женишься на ней, то город Теодориха сдастся тебе, а за ним и все готы. Готовься, королева. Через час ты поедешь с нами в Равенну.

И братья торопливо ушли.

– Хорошо, увозите меня, пленную, связанную, как хотите, – со сверкающими глазами сказала Матасунта. – Мой король налетит на вас, как орел с высоты, и спасет меня. Идем, Аспа, освободитель близко!

Глава VI

ночь после разговора Витихиса с Цетегом старый папа Агапит умер, и преемником его был избран Сильверий. Как только войска готов удалились из города, он собрал всех главных представителей духовенства и народа для совещания о благе города святого Петра. В числе приглашенных был и Цетег.

Когда все собрались, Сильверий обратился к ним с речью, в которой заявил, что наступило время сбросить иго еретиков, и предложил отправить посольство к Велизарию, полководцу правоверного императора Юстиниана, единственного законного властелина Италии, вручить ему ключи от вечного города и предоставить защищать церковь и верных ей от мести варваров. Правда, Витихис перед отъездом заставил всех римлян принести ему присягу в верности. Но он, как папа, разрешает их от клятвы.

Предложение Сильверия было принято единодушно, и послами к Велизарию были выбраны Сильверий, Альбин, Сцевола и Цетег. Но Цетег отказался.

– Я не согласен с вашим решением, – сказал он. – Мы вызовем напрасно справедливое негодование готов, которые могут немедленно возвратиться в Рим. Пусть Велизарий вынудит нас сдаться ему.

Сильверий и Сцевола многозначительно переглянулись.

– Так ты отказываешься ехать с нами? – спросил Сильверий.

– Я поеду к Велизарию, но не с вами, – ответил он и вышел.

– Он погубит себя этим, – тихо сказал Сильверий Сцеволе. – Он при свидетелях высказался против сдачи.

– И сам отправляется в пещеру льва.

– Он не должен возвратиться оттуда. Обвинительный акт составлен?

– Давно уже. Я боялся, что Цетега придется тащить силой, а он сам идет на погибель.

– Аминь, – сказал Сильверий. – Послезавтра утром мы едем. Но святой отец ошибся: на этот раз Цетег еще не погиб. Он возвратился домой и тотчас велел запрягать лошадей. В комнате его ожидал Лициний.

– Готовы ли наружные железные ворота у башни Адриана?

– Готовы, – ответил Лициний.

– А хлебные запасы из Сицилии перевезены в Капитолий?

– Перевезены.

– Оружие роздано? Шанцы Капитолия окончены?

– Да.

– Хорошо. Вот тебе пакет. Распечатай его завтра и в точности исполни каждое слово. Дело идет не о моей или твоей жизни, а о Риме. Город Цезаря увидит ваши подвиги. До свидания!

– Ты будешь доволен, – ответил юноша со сверкающими глазами.

С улыбкой, которая так редко появлялась на его лице, сел Цетег в экипаж.

– А, святой отец, – пробормотал он, – я еще в долгу у тебя за последнее собрание в катакомбах. Теперь за все рассчитаюсь!

И он помчался в лагерь Велизария.

Через несколько дней торжественно прибыл Сильверий в лагерь Велизария с посольством. Народ с восторгом выпряг мулов, которые везли носилки, и тащил их, приветствуя его громкими криками: «Да здравствует епископ Рима! Да здравствует святой Петр!» Тысячи солдат бросились из своих палаток, чтобы поглядеть на святого отца и его раззолоченные носилки. Сильверий непрерывно благословлял. В узком переулке у палатки Велизария народ так толпился, что носилки вынуждены были остановиться.

Сильверий, улыбаясь, обратился к стоявшим впереди с речью на текст Евангелия: «Не возбраняйте малым приходить ко мне». Но слушатели были гепиды, они только покачали головами, не понимая латинского языка. Сильверий снова засмеялся, благословил еще раз своих верных и пошел в палатку в сопровождении Альбина и Сцеволы.

Велизарий встал при входе папы. Сильверий, не кланяясь, подошел к нему и, поднявшись на цыпочки, в виде благословения положил обе руки ему на плечи. Достать до головы этого великана он уже и не думал. Ему очень хотелось, чтобы Велизарий опустился перед ним на колени, и он слегка нажал. Но великан стоял прямо, как дуб, и Сильверий должен был благословить стоявшего.

– Ты пришел, как посол римлян? – спросил Велизарий.

– Я пришел во имя святого Петра, как епископ Рима, чтобы передать мой город тебе и императору. А эти добрые люди, – он указал на Альбина и Сцеволу, – присоединились ко мне, как подчиненные.

Сцевола с негодованием выпрямился и хотел возразить: он вовсе не так понимал их союз. Но Велизарий сделал ему знак молчать.

– Итак, от имени Господа я благословляю твое вступление в Италию и Рим, – продолжал Сильверий. – Войди в стены вечного города для защиты церкви и верующих против еретиков. Воздай там славу имени Господа и кресту Иисуса Христа, и никогда не забывай, что дорогу туда проложила тебе святая церковь. Я был тем орудием, которое избрал Господь, чтобы усыпить бдительность глупых готов, вывести их из города, я склонил на твою сторону колеблющихся граждан и уничтожил злоумышления твоих врагов. Сам святой Петр моей рукой подает тебе ключи от своего города, чтобы охранял и защищал его. Никогда не забывай этого. И он протянул Велизарию ключи из ворот Рима.

– Я никогда не забуду этого, – ответил Велизарий, взяв ключи. – Но ты говоришь о злоумышлениях моих врагов. Разве в Риме есть враги императора?

– Не спрашивай лучше, полководец, – со вздохом ответил Сильверий. – Их сети теперь порваны, они уже безвредны, а святой церкви приличествует не обвинять, а миловать и обращать все к лучшему.

– Нет, святой отец, – возразил Велизарий, – твой долг указать правоверному императору изменников, которые скрываются среди верных граждан Рима. И я требую, чтобы ты указал их.

– Церковь не жаждет крови, – с новым вздохом возразил Сильверий.

– Но она не должна и препятствовать справедливости, – вмешался Сцевола. – Я обвиняю префекта Рима Цетега в оскорблении и возмущении против императора Юстиниана. Вот в этом документе находятся все обвинительные пункты и доказательства. Он называл правление императора тиранией. Он посильно противодействовал высадке императорских войск. Наконец, несколько дней назад он один был против того, чтобы открыть для тебя ворота Рима.

– И какого наказания требуете вы? – спросил Велизарий.

– По закону – смертной казни, – ответил Сцевола.

– А имущество его должно быть разделено между казной и обвинителями, – прибавил Альбин.

– А его душа предана милосердию Божию, – заключил папа.

– Где же теперь обвиняемый? – спросил Велизарий.

– Он собирался быть у тебя, но боюсь, что нечистая совесть не допустит его сюда.

– Ты ошибаешься, епископ Рима, – ответил Велизарий, – он уже здесь. С этими словами он поднял занавес у задней стены палатки, и перед удивленными обвинителями встал Цетег.

– Цетег приехал ко мне раньше тебя и также с обвинением. Ты, Сильверий, обвиняешься в тяжелом преступлении. Защищайся!

– Я обвиняюсь! – усмехнулся Сильверий. – Кто же может быть обвинителем или судьей над преемником святого Петра?

– Судьей буду я – вместо императора, твоего повелителя, – сказал Велизарий.

– Обвинителем же буду я, – добавил Цетег, подходя ближе. – Я обвиняю тебя в измене римскому государству и тотчас докажу свое обвинение. Сильверий имел намерение отнять у императора город Рим и большую часть Италии и – смешно даже сказать! – основать в отечестве цезарей церковное государство. И он сделал уже первые шаги к осуществлению этого – не знаю, право, как называть – преступления или безумия? Вот договор, заключенный им с Теодагадом, последним королем варваров. Вот его подпись. Король продает за тысячу фунтов золота преемникам святого Петра в вечное владение город Рим и его окрестности на тридцать миль в окружности, со всеми правами верховной власти, с правом издавать законы, собирать налоги, пошлины, вести войны. Договор этот, как видно из выставленного на нем числа, составлен три месяца назад. Таким образом в то время, как благочестивый епископ за спиной Теодагада призывал императорские войска, он за спиной императора заключал договор, который должен был лишить императора плодов этого вторжения. Конечно, гибкая совесть считается, может быть, за ум, но мне кажется, что подобные поступки называются…

– Постыдной изменой! – громовым голосом вскричал Велизарий, беря из рук префекта документ. – Вот, смотри: здесь твоя подпись. Можешь ты отрицать это?

Все присутствующие были поражены этим объяснением, особенно Сцевола, ярый республиканец, не подозревавший о властолюбивых планах своего союзника.

Но Сильверий в эту минуту выказал себя достойным противником Цетега, он видел, что работа всей жизни его готова рухнуть, и ни на миг не растерялся.

– Что же, долго ли еще ты будешь молчать? – воскликнул Велизарий.

– До тех пор, пока ты сделаешься способным и достойным слушать меня. Теперь ты одержим Урхитофелем, демоном гнева.

– Говори! Защищайся! – сказал Велизарий более сдержанно.

– Да, – ответил Сильверий, – я заключил этот договор, но вовсе не из стремления расширить власть церкви новыми правами, – нет, все святые свидетели мне в этом! – а только потому, что считал долгом поддержать древние права святого Петра.

– Древние права? – спросил с неудовольствием Велизарий.

– Древние права, – спокойно повторил Сильверий, – которыми церковь до сих пор не пользовалась. Знай же, представитель императора, и все вы, присутствующие здесь: этим договором Теодагад только подтвердил права, полученные церковью двести лет назад от Константина, который первый из римских императоров принял христианство. Когда он покорил всех своих врагов при очевидной помощи святых и особенно святого Петра, то по просьбе своей благочестивой супруги Елены, в благодарность за эту помощь и чтобы засвидетельствовать перед всем миром, что корона и меч должны склоняться перед крестом церкви, – он подарил на вечные времена Рим со всеми его окрестностями святому Петру. Эта дарственная составлена вполне законно и грозит проклятием геены каждому, кто вздумал бы оспаривать ее. И теперь именем триединого Бога я спрашиваю тебя, представителя императора Юстиниана: решится ли он отвергать эту запись и навлечь на себя проклятие?

– Префект Цетег, что можешь ты возразить против этого? – спросил Велизарий с видимым смущением.

– Я знаю этот документ, – ответил с легкой усмешкой Цетег. – Я даже принес его с собой, вот он. Дарственная составлена безукоризненно, по всем правилам, ни к одному слову ее нельзя придраться. Да и что же удивительного, – тут он так насмешливо посмотрел на Сильверия, что у святого отца выступил пот на лбу, – ведь ее составлял главный нотариус императора Константина, а уж тот должен знать законы.

– Так что документ совершенно законный? – со страшным волнением спросил Велизарий.

– Конечно, – со вздохом ответил Цетег, – дарственная составлена совершенно законно. Жаль только, что…

– Ну? – с нетерпением прервал Велизарий.

– Жаль только, что она подложна.

– Подложна? – с торжеством вскричал Велизарий. – Префект, друг, можешь ли ты доказать это?

– Конечно, иначе я не решился бы говорить об этом Пергамент, на котором написана дарственная, носит все признаки древности, он изломан, пожелтел, покрыт всякого рода пятнами, так что местами трудно даже разобрать буквы. Он изготовлен на старинной императорской фабрике, основанной в Византии еще Константином.

– Скорее к делу! – вскричал Велизарий.

– Но всякому известно, – только святой отец, очевидно, не знал этого, – что эта фабрика ставит на левом краю всех своих пергаментов штемпель с указанием года, имени консулов, правивших в том году. Конечно, имена эти написаны так мелко, что их едва можно рассмотреть. А теперь смотри, военачальник: в документе говорится, что он составлен в шестнадцатом году царствования Константина, и совершенно правильно названы консулы того года – Далмации и Ксенофил. Но в таком случае нельзя не видеть истинного чуда в том, что уже во время Константина, двести лет назад, было точно известно, кто будет консулом в год смерти Теодориха и Юстина. Вот, взгляни сам, Велизарий, видишь здесь, на краю, штемпель? – правда, его можно рассмотреть только на свет. Видишь? «Юстиниан Август, единый консул в первый год своего царствования». Сильверий бессильно опустился на стул.

– Епископ Рима, что можешь ты возразить на это? – с торжеством спросил Велизарий.

Сильверий с трудом овладел собой и едва слышным голосом ответил:

– Я нашел этот документ в архиве церкви. И если вы правы, то я обманут, как и вы. Я ничего не знал о штемпеле, клянусь ранами Христа, не знал!

– О, этому я верю и без клятвы, святой отец! – заметил Цетег.

– Это дело требует самого строгого расследования, – сказал Велизарий. – Но я не решаюсь быть судьей в нем: его должен решить сам император. Вулкарис, друг мой, передаю епископа в твои руки: веди его тотчас на корабль и вези в Византию.

– Я протестую, – возразил Сильверий. – Никто на земле не может судить меня, епископа Рима, кроме церковного собора, и потому я требую, чтобы меня отпустили в Рим.

– Рима ты никогда уж не увидишь, – ответил ему Велизарий. – А твои права разберет Юстиниан. Но и твои товарищи Сцевола и Альбин, которые ложно обвиняли префекта, этого самого верного и умного друга императора, также очень подозрительны. Бери, Вулкарис, и их в Византию, но помни, что этот священник – самый опасный враг императора. Ты отвечаешь за него головой.

– Ручаюсь, – ответил громадного роста герул. – Скорее он умрет, чем вырвется от меня. Идем со мной!

Сильверий ясно видел, что сопротивление невозможно, и молча пошел за герулом. Проходя мимо префекта, он опустил голову и не взглянул на него, но расслышал слова, которые тот прошептал ему:

– Сильверий, этот час – моя отплата за твою победу в катакомбах. Теперь мы квиты.

Как только епископ вышел из палатки, Велизарий бросился к префекту.

– Прими мою благодарность, Цетег, – воскликнул он, обнимая его. – Я сообщу императору, что ты сегодня спас ему Рим, и верь, что ты не останешься без награды.

– Моя награда заключается в самом поступке моем, – улыбаясь, ответил префект.