Коба

12 июня 1907 года. Ясное солнечное утро. На Эриванской, центральной площади Тифлиса, обычное оживление. Стук колес экипажей по брусчатой мостовой, громкий говор разноплеменной толпы. Щеголеватый офицер прохаживается по площади, остроумными замечаниями сгоняя с нее на тротуары разгулявшихся пешеходов, подальше от того места, где через несколько мгновений развернутся главные события.

На площади показывается казачий конвой, сопровождающий экипаж. В нем мешок с деньгами, в котором ни много ни мало 341 (по другим данным 241) тыс. рублей.

10 часов 45 минут… И вдруг страшной силы взрывы сотрясают воздух. С разных сторон в сторону конвоя летят бомбы — в солдат, под колеса экипажа, под ноги лошадей. Все смешивается в дыму и огне взрывов. Дикие вопли, стоны, ржание лошадей, звон лопнувших в окнах городской управы стекол, звуки выстрелов. Стреляют и нападавшие и казаки, неизвестно куда и в кого. В возникшей суматохе офицер с завидным самообладанием приближается к экипажу и, прихватив с собой мешок с деньгами, спокойно удаляется с площади… Его никто не останавливает… Никто из боевиков не пострадал в перестрелке и не был задержан. Трое казаков из состава конвоя оказались убитыми, человек пятьдесят мирных жителей легко раненными: не напрасно Камо прогонял их подальше от центра площади.

Да, «офицером» был Камо — знаменитый боевик большевистской партии, организатор и участник многих актов «экспроприации» — «эксов» — добычи денег для партийной кассы.

После 1905 года либеральная буржуазия и радикальная интеллигенция значительно сократили поддержку революционеров, рассчитывая через Думу прийти к соглашению с монархией. Рабочий класс не имел достаточных средств для оказания помощи, поэтому приходилось рассчитывать только на собственные силы. Тогда и родилась идея «экспроприаций». Вначале они носили довольно мирный характер. Служащие банков «охотно делились» с боевиками, но затем полицейский контроль усилился, банковские чиновники опомнились, появились жертвы с обеих сторон. Настало время «громких» экспроприаций. Именно в них, в частности в «эксах» в Квирильском и Душетском казначействах и на Эриванской площади Тифлиса, и прославился Камо…

А куда же направился он с захваченным мешком денег? В здание Тифлисской обсерватории, где за несколько лет до этого, после ухода из семинарии, работал бухгалтером его юный друг, Coco Джугашвили (будущий Сталин), имевший там надежных друзей. Камо до поры до времени спрятал мешок в диване директора обсерватории, а впоследствии переправил его за границу.

Напомним читателю вкратце о судьбе Камо. Его настоящая фамилия Тер-Петросян. Он плохо говорил по-русски и однажды в разговоре с Coco вместо «кому?» спросил «камо?». Coco расхохотался и стал дразнить его: «Эх ты, камо, камо». Так появилась эта партийная кличка. Сам Coco к этому времени уже выбрал себе кличку Коба, по имени героя романа грузинского писателя Казбеги «Нуну», вождя горцев.

Крупская вспоминала о Камо: «Этот отчаянной смелости, непоколебимой силы воли, бесстрашный боевик был в то же время каким-то чрезвычайно цельным человеком, немного наивным и нежным товарищем. Он страстно был привязан к Ильичу, Красину и Богданову».

Незадолго до экспроприации на Эриванской площади Камо под видом офицера съездил в Финляндию, был у Ленина и с оружием и взрывчатыми веществами вернулся в Тифлис. Бомбы были получены из лаборатории Красина.

После событий 12 июня 1907 года Камо оказался в Берлине, где его арестовали по доносу провокатора Житомирского, проникшего в заграничную организацию большевиков. У него были изъяты револьверы и динамит. В немецкой тюрьме Камо просидел около полутора лет, симулируя помешательство. При этом он проявил высочайшее мастерство и необыкновенное самообладание. В старых учебниках судебной психиатрии приводился пример того, как во время пыток (ему загоняли иголки под ногти) у него не только не дрогнул ни один мускул на лице, но и не изменилась величина зрачков. Как неизлечимо больной он был выдан России. В Метехском замке, в Тифлисе, на высоком берегу Куры, он просидел еще полтора года, подвергаясь пыткам, затем его перевели в психиатрическую больницу, откуда он бежал. По другой, довольно распространенной версии, он совершил небывалый прыжок из окна своей тюремной камеры в Куру и тем спасся. В Грузии он был легендарной личностью. Одно время я жил в Тбилиси на улице, носившей его имя.

После бегства из Тифлисской тюрьмы Камо уехал в Париж, где по поручению Ленина наладил транспортировку в Россию партийной литературы. В 1912 году он вернулся в Россию, был снова арестован и приговорен к смертной казни, замененной по амнистии 1913 года двадцатью годами каторги. В марте 1917 года был освобожден революцией.

Летом 1919 года Ленин поручил Камо организовать партизанский отряд для действий в тылу врага. В письме в Реввоенсовет и РВС республики он отмечал, что знает Камо «…как человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии». Партизанский отряд во главе с Камо в 1919 году действовал под Курском и Орлом, а потом в тылу войск Деникина. Через Астрахань на рыбацкой лодке Камо доставил в Баку оружие для подпольщиков, а в апреле 1920 года участвовал в подготовке вооруженного восстания в Баку. После победы революции Камо учился в Военной академии в Москве, работал в системе Внешторга, а с начала 1922 года, видимо как специалист по решению денежных проблем — в Наркомфине Грузии. В 1922 году он погиб, когда велосипед, на котором он ехал с крутого спуска, столкнулся с автомобилем.

Коба был не только товарищем Камо, но и его соратником по подготовке актов экспроприации. Ясно, что это требовало проведения хорошо продуманных разведывательных мероприятий. Без своих людей в среде банковских чиновников, инкассаторов, работников охраны здесь не обойтись. Именно этой работой и занимался Коба, обеспечивая их удачное осуществление, не участвуя непосредственно в боевых операциях.

Сталин никогда не подтверждал, что он участвовал в актах экспроприации, но и не отрицал этого.

Бывший советский дипломат-невозвращенец Беседовский утверждал, что «Сталин согласно инструкции Ленина непосредственного участия в экспроприации не принимал». Но сам будто бы впоследствии в узком кругу «хвастал, что это именно он разработал план действий до мельчайших подробностей и что первую бомбу бросил он же с крыши дома князя Сумбатова». Оставим это утверждение на совести Беседовского.

Но вот что сказал Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом в 1931 году. Тот, в частности, спросил Сталина:

— В вашей биографии имеются моменты, так сказать, «разбойных» выступлений. Интересовались ли вы личностью Степана Разина? Каково ваше отношение к нему, как «идейному разбойнику»?

— Мы, большевики, — ответил Сталин, — всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и другие…

Каков ответ? Вроде бы не отказался, но и не подтвердил. В довершение посоветовал Людвигу прочитать брошюрку, где якобы «все сказано». Конечно, в этой брошюрке ничего об экспроприациях сказано не было.

Еще раньше, 18 марта 1918 года, вождь меньшевиков Мартов писал в своей газете: «Что кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода, хорошо известно хотя бы тому же г. Сталину, который в свое время был исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприации».

Сталин потребовал привлечь Мартова к суду революционного трибунала. Но вот что интересно. На суде Сталин заявил: «Никогда в жизни я не судился в партийной организации и не исключался, это гнусная клевета!» Однако он ни словом не обмолвился об экспроприациях и не опроверг заявления Мартова в этой части.

Мартов не угомонился и потребовал вызова свидетелей: «Это, во-первых, известный грузинской социал-демократический деятель Иосиф Рамишвили, состоявший председателем революционного суда, установившего причастность Сталина к экспроприации парохода „Николай I“ в Баку, Ной Жордания, большевик Шаумян и другие члены Закавказского областного комитета 1907— 1908 гг. Во-вторых, группа свидетелей во главе с Гуковским, нынешним комиссаром финансов, под председательством которого рассматривалось дело о покушении на убийство рабочего Жаринова, изобличавшего перед партийной организацией бакинский Комитет и его руководителя Сталина в причастности к экспроприации».

И опять в своем ответе Сталин ни словом не обмолвился ни об экспроприации парохода, ни о покушении на Жаринова, он лишь повторял: «Никогда я не судился; если Мартов утверждает это, то | он гнусный клеветник».

Революционный трибунал не стал рассматривать дело по существу, признав, что клевета в печати ему неподсудна, но приговорил Мартова к «общественному порицанию» за оскорбление советского правительства (Сталин в то время был наркомом по делам национальностей).

В 1925 году меньшевик Дан писал, что на Кавказе такие экспроприаторы, как Орджоникидзе и Сталин, снабжали деньгами большевистскую организацию, однако никаких фактов не привел.

Вот, собственно говоря, все, что известно об участии Сталина в актах экспроприации.

Вернемся, однако, к судьбе тех денег (241 или 341 тыс. рублей), которые были экспроприированы на Эриванской площади Тифлиса.

Эти деньги не принесли пользы. Дело в том, что вся захваченная сумма состояла из 500-рублевых казначейских билетов. После похищения их номера были сообщены во все банковские учреждения России. Таким образом, разменять их в российских банках было невозможно, поэтому деньги вывезли за границу. Но провокатор Житомирский предупредил полицию в Берлине. Информация об этом ушла во все европейские столицы, что вызвало ряд провалов.

Максим Литвинов, будущий нарком иностранных дел СССР, был арестован в Париже при попытке размена купюры. Та же судьба постигла будущего наркома здравоохранения Семашко, арестованного в Женеве, Ольгу Равич, будущую жену Зиновьева, и некоторых других.

Печать смаковала все эти факты. В своих воспоминаниях Н.К. Крупская писала: «Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть. Только и разговоров было, что о русских экспроприаторах. Об этом с ужасом говорили за столом и в том пансионе, куда мы с Ильичем ходили обедать».

Все эти неприятности значительно сократили число сторонников экспроприаций в рядах руководства большевистской партии.

Остается добавить, что, несмотря на всю привлекательность версии непосредственного участия Сталина в «эксе» на Эриванской площади, полностью ей доверять нельзя. Многие зарубежные исследователи считают, что она «не вполне корректна». Так, И. Дейчер писал, что «роль Кобы… никогда не была точно установлена». По его мнению, Сталин «играл роль связного между Кавказским большевистским бюро и боевыми дружинами. В этой роли он никогда не участвовал непосредственно в налетах. Он одобрял или отвергал планы действий боевиков, давал им советы, принимал меры по обеспечению операций и наблюдал за их осуществлением со стороны… Царская полиция, — продолжает Дейчер, — никогда не заподозрила его в причастности к эксам. Его умение маскироваться было столь совершенным, что он скрыл эту свою роль даже от партии».

Насчет того, что свое участие в «эксах» Сталин скрывал «даже от партии», Дейчер явно переборщил. Вряд ли Сталин мог оставаться анонимом и «тайным благодетелем», этаким Робин Гудом партии, выполняя ее же задания. Еще раз вспомним, что в споре с Мартовым Сталин не отрицал своего участия в «эксах», он протестовал только против утверждения Мартова об его исключении из партии.

Косвенным свидетельством того, что Сталин не был активным участником «эксов», может служить тот факт, что после ареста Сталина в марте 1908 года полиция не предъявила ему обвинения в участии в налете на Эриванской площади.

В этой связи особенно нелепым выглядит обвинение, выдвинутое О. Гордиенко в книге «Иосиф Сталин», вышедшей в Минске в 1998 году, в адрес Сталина и Шаумяна. По его словам, они якобы изъяли из похищенной суммы 15 тысяч рублей и использовали их «в личных целях» (пропили, что ли?). Тем более, как можно было использовать «меченые ассигнации» в России, если даже в Германии, Франции и других западноевропейских странах они были на учете?

Между тем Сталин продолжал свою революционную деятельность. Мы не будем касаться вопроса о том, какую роль он играл в революционном движении, какие партийные посты занимал.

Отметим лишь, что профессиональному революционеру требовалось иметь и развивать те же навыки, которые необходимы профессиональному разведчику — прежде всего владеть искусством конспирации, уметь заводить и поддерживать полезные контакты, убеждать собеседников в своей правоте, вербовать сторонников и агентов, организовывать бесперебойную нелегальную связь, создавать местные ячейки (по существу те же резидентуры), подбирать конспиративные и явочные квартиры, выявлять наружное наблюдение и т.д. И, конечно же, безусловно верить в то дело, которому служишь. Всеми этими качествами он обладал, и они ему сослужили хорошую службу. И еще одно качество, сформулированное в одной фразе: «Доверяй и проверяй!» Пожалуй, уже в те годы оно зародилось в Сталине и постепенно гипертрофировалось в маниакальную идею: «Никому не доверяй!», а позже и в параноидальное убеждение в том, что он окружен врагами.

Безусловно, в этом сыграло свою роль то время, когда приходилось на каждом шагу опасаться царских агентов и ждать подвоха со стороны полицейских провокаторов, которые были внедрены в революционные, в частности, в большевистские организации. Надо заметить, что в таких же условиях работали и другие революционеры, однако не все они приобрели эти свойственные Сталину «качества».

1917-й

Время, предшествующее революциям 1917 года, Сталин провел в сибирской ссылке и участия в партийной работе практически не принимал.

Положение изменилось сразу после февраля 1917 года, когда он вместе с другими ссыльными большевиками вернулся в революционный Петроград. С вокзала Сталин сразу же отправился на квартиру своего будущего тестя большевика Сергея Яковлевича Аллилуева. В тот же день Сталин встретился с несколькими членами ЦК и был введен в состав Русского бюро Центрального Комитета и в состав редакции «Правды».

Однако он не был ни яркой, ни значительной фигурой, не отличался он и ораторскими талантами, короче говоря, не был на первых ролях.

В официальной, отредактированной, а частично и написанной самим Сталиным биографии указывается, что в отсутствие Ленина он фактически руководил партией и готовил ее к вооруженному восстанию. Неофициальные же авторы пишут об этом периоде его жизни значительно скромнее, хотя и они не могут отрицать того, например, факта, что на открывшемся 28 марта 1917 года в Петрограде Всероссийском совещании большевиков, созванном бюро ЦК, главный политический доклад был поручен не Каменеву, а «менее известному Сталину».

Заглянем в книгу Троцкого «Сталин». «В течение следующих двух месяцев (после приезда В.И. Ленина) трудно проследить деятельность Сталина. Он оказался сразу отодвинут куда-то на третий план. Редакцией „Правды“ руководит Ленин… по камертону „Правды“ настраивается партия. В области агитации господствует Зиновьев. Сталин по-прежнему не выступает на митингах. Каменев… представляет партию в Центральном Исполнительном Комитете и в Совете. Сталин почти исчезает с советской арены и мало появляется в Смольном. Руководящая организационная работа сосредоточена в руках Свердлова: он распределяет работников, принимает провинциалов, улаживает конфликты. Помимо дежурства в „Правде“ и участия в заседаниях ЦК, на Сталина ложатся эпизодические поручения то административного, то технического, то д и п л о м атического (разрядка моя. — И.Д.) порядка. Они немногочисленны…»

Вот несколько примеров «дипломатической» деятельности Сталина в те дни.

Разгром июльской демонстрации 1917 года совпал с поступлением телеграмм о прорыве фронта немцами. А тут еще некий Алексинский, бывший большевик и бывший участник троцкистского «августовского блока», а после августа 1914 года сторонник «защиты Отечества», стал распускать слухи о том, что немцам помогают большевики и что Ленин является германским агентом. Эта информация предназначалась для всех петроградских газет.

Но Сталин сумел помешать этому. Он обратился к Председателю ЦИК Советов, своему земляку меньшевику Чхеидзе, давнему знакомому и идейно-политическому противнику по грузинской социал-демократии. Он уговорил его обзвонить редакции всех газет и потребовать не публиковать эти сообщения. Одна лишь малоизвестная газета «Живое слово» не послушалась Чхеидзе и опубликовала версию Алексинского. «Правда» готовила опровержение гнусной клевете, но в ночь с 4 на 5 июля в помещение редакции ворвался отряд юнкеров, разгромивший ее, вследствие чего газета не смогла выйти в свет.

«Эстафетную палочку» от Алексинского принял министр внутренних дел Временного правительства В.Н. Переверзев. Он заявил, что большевистская партия получала деньги от германского генштаба, а в роли связных были большевик Ганецкий (Яков Фюрстенберг), Парвус и другие. Свою связь с германским генштабом, Парвусом, Ганецким Ленин категорически отрицал.

По этому поводу американский исследователь Адам С. Улам в своей книге «Человек и эра» (Бостон, 1987) писал: «Сейчас нет сомнения — как это можно видеть на основе соответствующих документов, — что верной была суть обвинений, но не их интерпретация. Ленин брал деньги у немцев, как он взял бы их для дела революции где угодно, включая Российский Двор Его Императорского Величества, но он не был „немецким агентом“. Известно, что большевистская партия получала средства для революции из разных источников, то обращаясь за помощью к отдельным капиталистам, то прибегая к „экспроприации“. Вероятно то, что большевики не гнушались никакими способами для пополнения своей казны, объяснялось их уверенностью в скорой победе мировой революции, а поэтому они не рассматривали серьезно возможность попасть в политическую или иную зависимость от того, кто снабжал их деньгами».

Ведя в эти тревожные дни переговоры с меньшевистским ЦИКом от имени партии, Сталин умело маневрировал, в ряде случаев шел на уступки.

Вечером 4 июля ЦИК вызвал верный ему Волынский полк для защиты Таврического дворца от большевиков. В ночь на 5 июля ЦИК объявил военное положение, организовал свой военный штаб из меньшевиков и эсеров и решил через министров-социалистов добиваться включения кадетов в состав Временного правительства.

5 июля Сталин возобновил переговоры с ЦИК Советов. Он вспоминал впоследствии: «Мы говорили руководителям Советов: кадеты ушли, блокируйтесь с рабочими. Пусть власть будет ответственна перед Советами. Но они сделали вероломный шаг, они выставили против нас казаков, юнкеров, громил, некоторые полки с фронта… Само собой разумеется, мы не могли принять при таких условиях боя, на который нас толкали меньшевики и эсеры. Мы решили отступить».

Меньшевистский ЦИК Советов требовал от большевиков убрать броневики от особняка Кшесинской и увести матросов из Петропавловской крепости в Кронштадт. Сталин впоследствии объяснял, что принял эти требования «при условии, что ЦИК Советов охраняет наши партийные организации от разгрома». Однако ЦИК Советов «ни одного своего обязательства, — вспоминал Сталин, — не выполнил».

Напротив, ЦИК Советов ужесточал свои требования. 6 июля его представитель, эсер Кузьмин, угрожая применением оружия, потребовал, чтобы большевики покинули дворец Кшесинской. Создалась угроза вооруженного противостояния. «ЦК нашей партии, — вспоминал Сталин, — решил всеми силами избегать кровопролития. ЦК делегировал меня в Петропавловскую крепость, где удалось уговорить гарнизон из матросов не принимать боя». Уговаривая матросов капитулировать, Сталин делал упор на то, что сдаются они не Временному правительству, а руководству Советов.

Но Кузьмин рвался в бой. Он был недоволен тем, что «штатские своим вмешательством всегда ему мешают», — вспоминал Сталин. — Для меня было очевидно, что военные эсеры хотели крови, чтобы «дать урок» рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им выполнить их вероломный план».

В эти же дни были арестованы руководители военной организации большевиков, разгромлена большевистская типография газеты «Труд», отдан приказ об аресте Ленина.

В кронштадтской газете «Пролетарское дело» 15 июля 1917 года Сталин обратился к членам партии: «Первая заповедь — не поддаваться на провокации контрреволюционеров, вооружиться выдержкой и самообладанием, …не допускать никаких преждевременных выступлений».

Разработав и проведя в жизнь тактику отступления, дав партийным организациям указания о политическом курсе в период отступления и уговорив наиболее нетерпеливых большевиков, Сталин, по существу, спас партию от разгрома в июльские дни.

В ходе переговоров с руководителями ЦИК и меньшевиков Сталин вел себя настолько умело и тактично, что вызвал доверие у своих оппонентов, и когда правительство отдало распоряжение арестовать большинство руководителей большевиков, его не тронули, хотя он был членом Центрального Комитета.

Таковы были «эпизодические поручения дипломатического порядка».

Теперь посмотрим, что пишет о Сталине Д. Волкогонов: «Приехав в Петроград, он стал одним из многих партийных функционеров революции. В документах этого периода редко-редко можно встретить фамилию Сталина в списке определенной группы лиц, исполнявших задание Центрального Комитета партии. Да, Сталин входил в высокие политические органы, но ни в одной области деятельности в эти месяцы он не заявил о себе громко. Его почти никто не знал, кроме узкого круга партийцев. У него абсолютно не было популярности. Такова правда».

И далее: «Да, Сталин был членом ЦК, работал в „Правде“, был в ряде других органов, но… мало что можно сказать о конкретном содержании его деятельности».

И все же, почему Сталин был избран в президиум VI съезда РСДРП(б) 26 июля 1917 года, почему именно накануне 25 октября по предложению Ленина он стал членом Центра по руководству восстанием (кроме Сталина в его состав вошли Свердлов, Дзержинский, Бубнов и Урицкий)? Значит, он был не простым партийным функционером, коих десятки и сотни, а имел вес и заслуги перед партией, не вошедшие в официальные отчеты и переписку.

Остается предположить, что деятельность Сталина в этот период складывалась не только из повседневной незаметной работы в аппарате, но и из выполнения особых функций, не нашедших отражения в официальных источниках.

Тот же Волкогонов пишет: «С приездом Ленина роль Сталина стала более определенной: он регулярно выполнял задания партийного руководства.

Находясь в тени, редко попадая в поле зрения революционных масс, Сталин оказался нужным человеком для руководства по части конспиративных вопросов, установления связи с комитетами, организации текущих дел на разных этапах подготовки к вооруженному восстанию». Волкогонов не расшифровывает суть «конспиративных вопросов», которыми занимался Сталин, скорее всего не располагая данными об этом.

Остается предположить, что именно Сталин руководил партийной разведкой и контрразведкой вплоть до Октябрьского переворота. Такое грандиозное мероприятие нельзя было осуществить без наличия надежных сведений о противнике и его замыслах, о возможных союзниках, об агентуре врага, проникшей в партийные ряды, и о десятках других больших или малых проблем, возникающих при подготовке восстания. Кроме того, огромное значение имела связь с провинцией, ведь успех революции во многом зависел от того, какую позицию займут местные партийные организации. Именно они должны были информировать о положении на местах, а в необходимых случаях брать инициативу в свои руки.

Примерно об этом же, но не называя вещи своими именами, пишут венгерские исследователи Ласло Белади и Томаш Краус: «После апреля Сталин, которого считали отошедшим на второй план, выполнял может быть не очень броскую, но весьма подходящую для него задачу, которая имела большое значение для партии, готовящейся к захвату власти. Вместе со Свердловым он стал отвечать за связь с областными и низовыми организациями партии. Такого рода деятельность в партии, естественно, не была связана с гласностью и в новой обстановке. Требовалось по-прежнему соблюдать правила конспирации. Очевидно, об этом этапе деятельности Сталина не сохранилось документальных свидетельств. …Знания, приобретенные в тот период, Сталин смог использовать позднее. Его роль в течение года, хотя он в значительной мере оставался на заднем плане, …ни в коем случае не была второстепенной».

Остается добавить, что, несмотря на пребывание «на заднем плане», на Апрельской конференции он был избран в состав ЦК. В этот орган вошли девять человек. В списки для голосования после подробного обсуждения кандидатур внесли 26 имен. Из максимального количества (109 голосов) Ленин получил 104 голоса, Зиновьев — 101 голос, а на третьем месте оказался Сталин, получивший 97 голосов!

Одним из «конспиративных вопросов», решенных Сталиным (вместе с другими товарищами по партии) был перевод Ленина по поручению ЦК на нелегальное положение в результате событий 1917 года.

После расстрела демонстрации рабочих и солдат 3 июля 1917 года эсеры и меньшевики добровольно сдали власть буржуазии. С двоевластием в стране было покончено, началось наступление контрреволюции. 7 июля правительство отдало приказ об аресте В.И. Ленина (приказ, кстати, был подписан А.Я. Вышинским, будущим сталинским генеральным прокурором). Большевики были обвинены в заговоре, а Ленин и его соратники объявлены агентами германского генштаба. Чтобы опровергнуть эти измышления, Ленин выразил готовность подвергнуться аресту и на суде снять все обвинения в свой адрес.

Руководство партии в тревоге обсуждало вопрос, как быть? Ленин был укрыт на квартире Аллилуева. Теперь, приходя туда, Сталин мог быть (и, наверное, был) счастлив: там жили два любимых им человека — невеста Надя и Владимир Ильич. Что бы ни говорили и ни писали о Сталине, одного нельзя у него отнять: он искренне любил и преклонялся перед ним.

Надо было спасать Ленина, прежде всего, от него самого — убедить его в неприемлемости явки на суд. В споре между большевиками категоричнее всех высказался Сталин: «Юнкера до тюрьмы не довезут, убьют по дороге!» Правоту Сталина подтвердил впоследствии командующий войсками Петроградского округа генерал Половцев, В своих мемуарах он писал: «Офицер, отправляющийся в Териоки (Финляндия) с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю я получить этого господина в целом виде или разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные делают очень часто попытку к побегу». Ясно, что организаторы «суда» имели в виду не «правосудие», а захват и убийство Ленина, как два года спустя произошло в Германии с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург.

Сталину, Орджоникидзе и Ногину удалось сломить сопротивление Ленина. Но до этого они пытались все же получить от правящих партий гарантию, что Ленин не будет растерзан юнкерами. С этой целью Орджоникидзе и Ногин ходили в Таврический дворец, но безуспешно: меньшевики сами были перепуганы и ничего не могли обещать. Позднее, на Петроградской конференции, Сталин докладывал: «Я лично ставил вопрос о явке перед Либером и Анисимовым (меньшевики, члены ЦИК), и они мне ответили, что никаких гарантий они дать не могут». После этой разведки в неприятельском лагере было решено, что Ленин уедет из Петрограда и скроется в глубоком подполье. «Отъезд Ленина взялся организовать Сталин», — вспоминал впоследствии Г. Орджоникидзе.

Ленин сначала скрывался на квартире Аллилуева, затем он был загримирован, переодет (Сталин лично сбрил Ленину усы и бородку) и подготовлен к переезду. На Финляндский вокзал его сопровождали С.Я. Аллилуев, рабочий В.И. Зоф и И.В. Сталин. Некоторое время Ленин скрывался у рабочего Емельянова в Сестрорецке, жил в шалаше в Разливе, затем перебрался в Финляндию. Сталин стал связующим звеном между Лениным и ЦК.

Таким образом, надо признать, что заслуга Сталина в операции по спасению Ленина и созданию ему условий для бесперебойного руководства партией неоспорима.

Открывшийся 26 июля VI съезд РСДРП(б) единогласно одобрил решение о неявке В.И Ленина в суд.

Октябрь 1917 года неуклонно приближался, и вместе с этим возрастала угроза для партии большевиков как со стороны правых сил, так и со стороны западных держав.

Первые — Милюков, Родзянко, генерал Алексеев и другие, потерпевшие поражение в результате провала корниловского мятежа, готовили заговор с целью захвата власти и установления правой диктатуры. Многие из этих заговорщиков не принимали большевиков всерьез, а были в оппозиции к Керенскому, а некоторые даже хотели свергнуть его руками большевиков, а потом расправиться и с ними.

Гораздо серьезнее к большевикам относились западные державы. Они опасались прихода большевиков к власти и выхода России из войны. Уже тогда, задолго до Октября, они начали плести антисоветские заговоры. Именно с этой целью в Петроград прибыл знаменитый английский писатель и разведчик Уильям Сомерсет Моэм. Он должен был «поддерживать меньшевиков против большевиков, выступавших за мир, и удержать Россию в состоянии войны с немцами».

В Петрограде Моэм разместился в отеле «Европа». Британское консульство было предупреждено телеграммой: «М-р В. Сомерсет Моэм направляется в Россию с секретной миссией освещать американской публике определенные фазы российской революции. Просим предоставить ему возможность пользоваться линией связи с Британским консульством в Нью-Йорке». Английский посол сэр Джордж Бьюкенен снабдил Моэма личным кодом, хотя и был взбешен тем, что будет вынужден отправлять телеграммы, с содержанием которых не знаком. Моэма он воспринял, как непрошенного гостя, который лезет не в свои дела, и практически отказался сотрудничать с ним.

Помощь Сомерсету пришла с неожиданной стороны. Он встретил Сашу Кропоткину, дочь знаменитого анархиста, князя Кропоткина, с которой познакомился еще в Лондоне и иногда переписывался. Саша была знакома с членами кабинета Керенского и вызвалась быть помощницей и переводчицей Моэма.

На основании собранной информации Моэм составил свой первый доклад. Он был пессимистичен. Армия находилась в состоянии мятежа, страна на грани голода, у правительства Керенского положение шаткое. Приближалась зима, а топлива не было. Большевики вели агитацию, Ленин скрывался где-то в Петрограде.

С помощью Саши Моэм познакомился с Керенским и несколько раз встречался с ним — в ресторане, в доме Саши, в офисе Керенского. Впечатление о нем вынес грустное: изнуренный человек, подавленный властью, неспособный действовать и всего боящийся.

Гораздо больше Моэму понравился эсер Борис Савинков, военный министр Временного правительства, заявивший ему: «Или Ленин поставит меня к стенке, или я его!»

«Мои доклады оказались никому не нужными в Лондоне», — вспоминает Моэм. Так невинно выглядит миссия Моэма в его изложении. В действительности все было сложнее и страшнее. С помощью чешских разведчиков Моэм связался с руководителями чехословацкого корпуса и привлек их к антибольшевистскому заговору. В нем принял участие и Б. Савинков и видные российские генералы. Моэм отправил в Лондон зашифрованный план государственного переворота, который, как он утверждал впоследствии, был принят и ему были обещаны все необходимые средства. Сомерсет Моэм просто не успел: большевики опередили его. Впоследствии он узнал, что находился в числе лиц, которых собирались арестовать большевики после прихода к власти.

В случае удачи заговора большевики стали бы первыми жертвами переворота и надолго исчезли бы с политической арены, как это впоследствии произошло с их товарищами в Германии, Испании, Чили и других странах.

Поэтому надо было спешить. И Ленин, как и поддержавшие его остальные девять членов ЦК, включая Сталина, понимали, что ситуация, сложившаяся в России осенью 1917 года, не может долго сохраняться и плавно двигаться в сторону конституционного развития демократического порядка, и приступили к решительным действиям.

Сейчас, наверное, невозможно выявить источники, ставившие большевиков в известность о тайной деятельности подданных Великобритании. Однако можно предполагать, что получением таких сведений занималась руководимая Сталиным партийная разведка. Не случайно именно он в статье «Иностранцы и заговор Корнилова», опубликованной 14 сентября 1917 года, обратил внимание на активное участие британских подданных в заговорах.

Обращает на себя внимание сравнительно частое отсутствие Сталина на различного рода мероприятиях. Из 24 заседаний ЦК за август, сентябрь и первую неделю октября он отсутствовал 6 раз. Он не участвовал в работе Совета и ЦИКа и не выступал на митингах. На заседании ЦК 24 октября Сталин не присутствовал, в событиях 25 октября участия не принимал. «Чем занимался Сталин — неизвестно», — пишет Волкогонов с немалой долей ехидства.

О чем говорят все эти факты? Они только подтверждают версию, что Сталин явно избегал известности, не стремился быть на виду, действовал втихомолку. То есть его поведение вполне соответствовало тому, как должен вести себя глубокий конспиратор, работе которого чужда гласность. Вряд ли когда-нибудь будут найдены какие-либо документы, подтверждающие или отвергающие это. Протоколов встреч Сталина с его агентами не велось, письменных донесений они не представляли, как не было и письменных указаний с его стороны. Однако вся эта работа, безусловно, велась, ибо как иначе можно объяснить то, что при наличии целой когорты блестящих, многоопытных, красноречивых революционеров именно он пользовался особым доверием Ленина.

Более внимательный, чем Волкогонов и некоторые другие авторы, американский исследователь Дейчер отметил, что Сталин был «упорным и умелым организатором, которому Ленин поручил исполнение ключевой роли в его плане революции». Он же писал: «в то время как целая плеяда ярких трибунов революции, подобных которым Европа не видела со времен Дантона, Робеспьера и Сен-Жюста, красовались перед огнями рамп, Сталин продолжал вести свою работу в тени кулис». Добавим, именно там, где готовились решающие события грандиозной политической драмы, именуемой революция.

Coco Джугашвили и царская политическая полиция

Из классической биографии Сталина известно, что его арестовывали 7 раз, 6 раз его судили и 5 раз он бежал из ссылки. Правда, надо отметить, что фактически судился он один раз, все остальные ссылки носили административный характер (его ловили после побегов и снова высылали). Под надзором полиции он находился с 1901 по 1917 год.

Можно предположить, что относительная мягкость этих наказаний породила в будущем — как это ни покажется парадоксальным — его необузданную жестокость. На своем личном примере он убедился, что если с противником обходиться мягко, содержать его в сносных условиях, давать возможность широкого общения с единомышленниками и не особенно препятствовать побегам, то ссылка может превратиться в «партийную школу», место консолидации противников режима, будущих его могильщиков. Поэтому двумя принципами: «С врагами надо действовать по-вражески» и «Если враг не сдается, его уничтожают» он и руководствовался, придя к власти и расправляясь с действительными, потенциальными и мнимыми врагами.

В полицейских документах сохранились описания внешности Coco Джугашвили.

Он не отличался ни статностью, ни привлекательностью. В его словесном портрете, сделанном в департаменте полиции, сказано, что он «худ», волосы имеет «черные и густые», «бороды нет и усы тонкие», лицо «рябое, с оспенными знаками», форма головы «овальная», лоб «прямой и невысокий», брови «дугообразные», глаза «впалые, карие, с желтизной», нос «прямой», рост «средний 2 аршина 2,5 вершка», телосложения «посредственного», подбородок «острый», голос «тихий». В числе особых примет: «на левом ухе родинка», «левая рука — сухая», на левой ноге «2-й и 3-й пальцы сросшиеся». По эти приметам полицейские ищейки разыскивали Иосифа Джугашвили.

Подпольная работа вынуждала его прибегать к многочисленным кличкам и псевдонимам. Мы уже знаем его как Кобу. Но вот еще: Иванович, Чопура, Гилашвили. Сам Сталин в 1940 году вспоминал, что одно время «ходил под фамилией Чижикова». Были и другие фамилии, без этого подпольщик не мог существовать.

Среди его псевдонимов, под которыми он скрывался от полиции или выступал в газетах, были и такие: «Канос Нижрадзе, житель села Маглаки Кутаисской губернии». «Оганес Вартанович Тотамянц», «Закар Григорян-Меликьянц», «К. Ко…», «Солин», «Стефин», «Салин» и, наконец, «Сталин».

Сталин находился под постоянным наблюдением полиции, которая закрепила за ним кличку «Молочный» (видимо, из-за его любви к молоку. По аналогичной причине — любви к сладостям — Бухарина назвали «Сладким»).

Надзор за Иосифом Джугашвили осуществлялся не только во время ссылки. Один из его друзей вспоминал, что при женитьбе на первой жене (Сванидзе) Иосифу пришлось испрашивать разрешение у урядника. Правда ли это, сказать трудно.

В подполье Сталин приобрел еще одно незаурядное качество — умение перевоплощаться. Нет, он не сбривал усов, не носил парик или фальшивую бороду. Речь идет о внутреннем перевоплощении, которое уже в те времена (впоследствии это умение развилось в значительной степени) позволяло ему быть — или казаться—в одних случаях жестким и непреклонным, в других мягким и обаятельным, в третьих спокойным и невозмутимым. Много лет спустя это его качество позволит ему произвести нужное впечатление на таких знатоков человеческих душ, как Уинстон Черчилль, Франклин Делано Рузвельт, Эмиль Людвиг, Анри Барбюс, Леон Фейхтвангер и другие.

Немалое место в публикациях о Сталине, особенно распространившихся в годы перестройки, занимали слухи о его сотрудничестве с царской охранкой. Некоторые исследователи утверждают, что такие обвинения впервые были выдвинуты против него еще в дореволюционное время. Однако никаких документальных подтверждений наличия таких обвинений нет.

Правда, в двадцатые годы, во время острейшей борьбы Сталина с троцкистами, его противники пытались распускать подобные слухи, но тогда они были лишь устными и вскоре прекратились. Позже эти слухи опубликовал в эмигрантской прессе руководитель меньшевиков Ной Жордания, но они также не получили распространения.

23 апреля 1956 года в американском журнале «Лайф» появилась статья «Сенсационная тайна проклятия Сталина». Она принадлежала перу бывшего ответственного работника ОГПУ—НКВД Александра Орлова (Льва Фельбина), который в 1938 году, опасаясь ареста, бежал в США с поста резидента НКВД в Испании. Время для ее публикации автор выбрал как нельзя лучше: только что Хрущев выступил с резкой критикой Сталина на XX съезде КПСС, что вызвало всплеск интереса к личности диктатора, умершего три года до этого.

Помимо первой статьи, Орлов опубликовал ряд других. Он объявил, что настало время раскрыть такую темную тайну о бывшем вожде, которую даже Хрущев не разоблачил. Она, по его словам, заключалась в том, что Сталин был осведомителем Охранного отделения и перед революцией выдавал своих товарищей-большевиков. Орлов писал, что его коллега по НКВД Штейн якобы еще в 1937 году обнаружил в архиве тайной полиции папку с агентурными донесениями Иосифа Джугашвили заместителю директора Департамента полиции Виссарионову. Ссылаясь на рассказы тех, кто якобы знакомился с содержанием этих документов, Орлов утверждал: Сталин был агентом полиции вместе с Малиновским, но «решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в Охранке» и с этой целью написал в полицию письмо против этого провокатора. Орлов, никогда не видевший этого, как мы сказали бы теперь, «виртуального» письма, все же утверждал, что на его полях «была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, гласившая, примерно, следующее: „Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это“. Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге, „по иронии судьбы попав в западню, которая была уготована ему Малиновским“. Каких-либо документов в подтверждение своих слов Орлов не привел.

Еще в одной статье, напечатанной в журнале «Лайф», Орлов утверждал, что он узнал о связи Сталина с охранкой от своего кузена, Зиновия Кацнельсона. По словам Орлова, Зиновий специально приехал в Париж, чтобы рассказать ему об этом в феврале 1937 года, когда Орлов лежал в гипсе в клинике после автокатастрофы. В то время Кацнельсон был не только заместителем начальника НКВД Украины, но и влиятельным лицом в ЦК Украинской компартии. «Я содрогался от ужаса на своей больничной койке, — писал Орлов, — когда слушал историю, которую Зиновий осмелился рассказать мне лишь потому, что между нами всю жизнь существовали взаимное доверие и привязанность».

Позже, в США, во время опроса 15—16 апреля 1965 года, Орлов подтвердил (из протокола опроса): «По мнению [Орлова], подлинная чистка в советской политике окажется возможной, когда, наконец, появятся свидетельства, что Сталин был агентом царской полиции. [Орлов] очень твердо верит в достоверность этого обвинения. Он напомнил, что его двоюродный брат, Кацнельсон, сообщил ему подробности этого утверждения в начале 1937 года на их последней встрече в Париже… Следует напомнить, что [Орлов] считает тайную казнь Тухачевского и военных, организованную Сталиным через НКВД, непосредственно связанной с тем, что эти люди знали тайну Кацнельсона. Конечно, в это же время жертвой чистки стал и сам Кацнельсон. В их последнем разговоре двоюродный брат заверил [Орлова] в том, что он оставляет в СССР официальные свидетельства, способные подкрепить эти обвинения. [Орлов] сказал, что в течение многих лет думал над тем, как выйти на людей и места, которые Кацнельсон мог выбрать, чтобы оставить эти материалы. [Орлов] высказался в том смысле, что он сам думал сделать пластическую операцию, чтобы обеспечить себе возвращение». (Надо думать, для поисков документов Кацнельсона. — И. Д.)

Подобного рода обвинения опубликовал в том же номере журнала «Лайф», а затем и в своей книге «Величайший секрет Сталина», вышедшей в 1937 году, американский журналист Исаак Дон Левин. По утверждению автора, он располагал документами о сотрудничестве Сталина с царской полицией, Левин писал, что Сталин начат сотрудничать с полицией 15 апреля 1906 года, когда был арестован в Тифлисе, Он якобы выдал местонахождение Авлабарской подпольной типографии РСДРП, которая была разгромлена в тот же день. Полиция в благодарность за оказанную ей помощь не только отпустила Сталина на свободу, но и переправила его в Стокгольм для участия в IV (объединительном) съезде РСДРП.

Для подтверждения своих утверждений о сотрудничестве Сталина с полицией Левин приводил машинописное письмо. По его словам, это письмо он получил в 1947 году от трех эмигрантов из России, проживавших после Октябрьской революции 1917 года в Китае. Вот его текст.

(Надо отметить, что в приведенном выше протоколе опроса Орлова сказано: «Ясно, что (Орлов) лишь с презрением относится к так наз. документальным доказательствам Исаака Дон Левина, касающимся принадлежности Сталина к охранке. Он рассматривает материалы, опубликованные Левиным, как грубую подделку. Материалы, о которых ему рассказывал Кацнельсон, считает подлинными».)

С любезного разрешения автора Юрия Васильевича Емельянова и издательства «Вече» я привожу отрывок из главы его книги «Сталин. Путь к власти», которая называется «Был ли Сталин агентом царской полиции?» и дает ответы на многие вопросы. Автор заинтересовался сочинением Исаака Дон Левина. И вот что он пишет:

«Левин писал, что он не удовольствовался приобретением этого письма и решил провести собственное расследование в 1950 году в Западной Европе. В окрестностях Парижа он разыскал бывшего генерала жандармерии Александра Спиридовича. По словам Левина, генерал не только узнал подпись своего коллеги Еремина на письме, но даже презентовал Левину серебряный графин с дарственной надписью от сослуживцев, среди которых была выгравирована подпись и Еремина. Генерал заверил Левина, что ему знаком и шрифт письма, и высказал мнение, что письмо было напечатано на машинке типа „Ремингтон“ или „Ундервуд“, которые использовались в России до Первой мировой войны. А.И. Спиридович удостоверил и личность того, кому направлялось письмо, заявив, что „в США находятся несколько беженцев из Сибири, лично знавших Железнякова“. К тому же Спиридович предложил Левину разыскать в Германии некоего офицера охранного отделения, которого он знал по кличке „Николай Золотые очки“. Генерал сказал, что после революции этот офицер долго жил в Берлине и служил под фамилией Добролюбов пономарем в православной церкви. Генерал считал, что „Николай Золотые очки“, „может быть, единственный, кто занимался проблемой отношений Сталина с Охранкой и, возможно, знал его лично“. Левин подробно описал, как он съездил в Западный Берлин, нашел нужную церковь, священника, который ему сказал, что Добролюбов переехал в Висбаден. По словам Левина, приехав в этот город, он нашел на местном кладбище могилу Добролюбова и на этом закончил попытки найти живых свидетелей сотрудничества Сталина с царской полицией.

Версия И.Д. Левина была подвергнута острой критике почти сразу же после выхода в свет его книги видным советологом Дэвидом Даллином. В еженедельнике «Нью-Йорк таймс бук ревью» за 21 октября 1956 года он доказывал, почему «письмо Еремина», на котором держалась версия Левина, можно считать фальшивкой. Он обратил внимание на то, что письмо датировано 12 июля 1913 года, когда полковник Еремин уже не занимал пост в Санкт-Петербурге, а перешел на работу в Финляндию. Полиция никогда не именовала революционеров по их партийным псевдонимам, а использование двойной фамилии «Джугашвили-Сталин» было бы необычно для полицейского документа. Даллин обращал внимание на то, что во всех полицейских документах, в том числе и относившихся к 1913 году, говорилось о «Джугашвили». Кроме того, в этих документах призывалось принять меры против возможного побега. Вряд ли такое предупреждение рассылалось бы, если бы речь шла об агенте полиции. Также известно, что впервые Джугашвили стал подписывать свои работы фамилией «Сталин» лишь с начала 1913 года, в то время как в письме утверждалось, что «Джугашвили-Сталин» сотрудничал с полицией с 1908 года. (Пытаясь оправдаться, Левин, вопреки фактам, уверял, что Сталин подписывался этим псевдонимом за два года до «письма Еремина»).

Совершенно абсурдным показалось Даллину и «заявление» Еремина о том, что полицейский агент разорвал связь с полицией и стал революционером. При этом Даллин обращал внимание на то, что Левин «не пытается» объяснить, каким образом полицейский шпик поразительным образом превратился в революционера и почему полиция не помешала такому развитию событий».

Будучи знакомым с множеством подобных фальшивок, Д. Даллин предположил, что «письмо Еремина» было скорее всего сфабриковано на Дальнем Востоке в среде харбинской эмиграции: «Изготовитель фальшивки, вероятно, был человеком, лично связанным с российской полицией и владевшим образцами официальных писем и подписей. В остальном же он был человеком не слишком искусным и не обремененным глубокими историческими познаниями». Опыт подсказывал Д. Даллину, что «на подобные фабрикации шли обычно люди, испытывавшие сильные финансовые трудности и стремившиеся быстро заработать йены или марки, не обладая достаточными знаниями или временем для проведения исторического исследования, чтобы сделать их документы более правдоподобными».

К мнению Д. Даллина присоединились и многие авторы известных тогда биографий Сталина на Западе, такие как Бертрам Вольф и Борис Суварин. Доказывая поддельный характер «письма Еремина», Г. Аронсон в журнале «Нью Лидер» от 20 августа 1956 года писал: «Стиль документа противоречит тому, который обычно использовался в царском департаменте полиции. Например, в этом предполагаемом официальном документе приставка „Санкт“ опущена в слове Санкт-Петербург, что было немыслимо в 1913 году. Более того, Сталин упоминается не только его подлинным именем — Джугашвили, но также псевдонимом — Сталин, хотя он принял его только недавно, что не было широко известно. В те дни Сталин был известен в подпольных кругах, как… Коба, Иванович и Васильев, а не Сталин. В документе Сталин фигурирует как „агент“, в то время как агенты Охранки на самом деле назывались „секретными сотрудниками“. Наконец, Сталин подается как член Центрального комитета партии, не уточняя, какой партии. В 1913 году в царской России существовали ряд партий социалистических и иных, на легальной и полулегальной основе».

Вскоре появилось еще одно опровержение версии Левина и его «документа». Сотрудник Нью-йоркского университета штата Нью-Йорк М. Титтел, который специализировался на изучении машинописных шрифтов, без труда установил, что «письмо Еремина» было отпечатано не на машинках «Ремингтон» или «Ундервуд», а на машинке «Адлер» германского производства, на которой стали применять русский шрифт лишь в 1912 году. Однако так как шрифт «письма» был изношен и разбит, то Титтел пришел к выводу, что текст был написан значительно позже. Знакомство Титтела в Хельсинки, где до революции служил Еремин, с документами, подписанными им, убедили его и финских графологов, что подпись Еремина не похожа на ту, что в письме, представленном Левиным. Приехав в Западный Берлин и посетив церковь, в которой якобы служил «Николай Золотые очки», Титтел побеседовал с отцом Сергием и отцом Михаилом, которые заверили американца, что в их церкви никогда не было пономаря «Добролюбова», ни кого-либо, соответствующего описаниям Спиридовича. Поиски на кладбище Висбадена не позволили найти никаких следов Добролюбова». Расследование Титтела поставило под сомнение добросовестность Левина как исследователя, реальность его встречи со Спиридовичем и подлинность серебряного графина. (Правда, Левин пытался оправдаться, заявив, что на висбаденском кладбище похоронен некий Добровольский, а это, мол, у русских в сущности одно и то же, что и Добролюбов.)

Казалось бы, фальшивка Левина была разоблачена. Однако в борьбе против Сталина даже добросовестные исследователи готовы были пожертвовать профессиональной этикой. Поразительным образом уничтожив версию Левина буквально «на корню», Д. Даллин не считал необходимым отказаться от ее использования в дальнейшем и в заключение своей рецензии написал: «В отношении Сталина все сгодится и чем грязнее подозрение, тем больше оснований, что оно окажется правдивым». На деле «правдивость» означала лишь внешнее правдоподобие «грязного подозрения», достигавшееся с помощью приемов грязной пропаганды.

Эта идея Левина была взята на вооружение. Хотя «письмо Еремина» было признано фальшивкой всеми видными исследователями деятельности Сталина, включая Роберта Таккера и Роберта Конквеста, «грязное подозрение» вновь «сгодилось» через три десятка лет в нашей стране в разгар антисталинской кампании. Профессор Г. Арутюнов и профессор Ф. Волков в своей статье «Перед судом истории», опубликованной в «Московской правде» 30 марта 1989 года, утверждали, что один из авторов статьи (Арутюнов) обнаружил в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства письмо, из которого следовало, что Сталин был агентом царской полиции. Письмо было подписано Ереминым и дословно соответствовало «письму», обнародованному Левиным в 1956 году. Авторы статьи добавили к известной фальшивке пересказ версии А. Орлова и высказывания О.Г. Шатуновской, которая утверждала, будто, по словам Шаумяна, «Сталин был агентом царской охранки с 1906 г.».

Правда, все попытки найти это «письмо Еремина» в московском архиве оказались тщетными по той простой причине, что оно находилось в США. И все же активное использование «письма Еремина» заставило отечественных исследователей заняться изучением этой фальшивки. В статье «Был ли Сталин агентом охранки?», опубликованной в журнале «Родина» (1989, № 5), Б. Каптелов и 3. Перегудова обратили внимание на то, что «письмо Еремина» составлено с вопиющими нарушениями правил делопроизводства тех лет: угловой штамп документа существенно отличается от типографски выполненного штампа. Вместо «Заведующий Особым отделом Департамента полиции» — «М.В.Д. Заведывающий Особым отделом Департамента полиции». В просмотренных нами материалах Особого отдела за 1906—1913 годы мы не встретили ни одного штампа, который был бы идентичен приводимому ни по расположению строк, ни по шрифту». По оценке исследователей, «недоумение вызывает и штамп входящей документации», «из Особого отдела не мог выйти документ с приведенным выше исходящим номером». С таким номером было обнаружено другое письмо по поводу «дерзкой выходки трех неизвестных злоумышленников» по отношению к городовому. Авторы утверждали, что «согласно правилам дореволюционного правописания, в материалах Департамента полиции вместо отчества — Петрович, Васильевич, Виссарионович — указывается Иван Иванов, Михаил Петров, Иосиф Виссарионов. В так называемом „письме Еремина“ читаем: „Иосиф Виссарионович“.

Б. Каптелов и 3. Перегудова отметили, что из текста «письма» «можно понять, что Сталин был участником Пражской конференции, хотя известно, что на этой конференции в ЦК он был избран заочно. Заметили они и то, что „Енисейского Охранного отделения“, куда было адресовано „письмо Еремина“, никогда не существовало. Хотя среди жандармов в этом крае был Железняков, но его звали не „Алексей Федорович“, как указывалось в „письме Еремина“, а „Владимир Федорович“, и служил он не в Охранном отделении, а в Енисейском розыскном пункте. Авторы также установили, что подпись Еремина не похожа на ту, что поставлена в „письме“. Авторы разыскали рапорт Еремина о предоставлении ему отпуска перед переводом из Санкт-Петербурга в Гельсингфорс от 10 мая 1913 года и циркуляр директора департамента полиции С. Белецкого об освобождении Еремина от обязанностей в связи с его назначением начальником Финляндского жандармского управления от 19 июня, т.е. почти за месяц до даты, обозначенной в „письме Еремина“. Авторы уверенно заключали: „Эти документы, свидетельствующие о том, что Еремин никак не мог подписать документ за № 2898 от 12 июля 1913 г., и позволяют нам утверждать, что документ не является подлинным“.

Авторы статьи обнаружили, что, выдвигая версию о переходе Сталина на службу царской полиции, Левин продемонстрировал элементарное невежество: он не учел разницу между григорианским и юлианским календарным стилем. Мнимый арест Сталина 15 апреля 1906 года, после которого, по утверждению Левина, он выдал Авлабарскую типографию и стал сотрудничать с полицией, не мог иметь места, так как с 10 по 25 апреля проходил IV съезд партии. Дело в том, что Левин указал дату разгрома Авлабарской типографии по старому стилю (15 апреля), а дни работы съезда — по новому стилю (23 апреля — 8 мая). Не заметили этой вопиющей неграмотности и отечественные ученые Г. Арутюнов и Ф. Волков, которые не только повторили версию Левина, но к тому же присвоили себе «лавры» открывателей фальшивого «письма Еремина».

Б. Каптелов и 3. Перегудова не ограничились разоблачением фальшивки Левина, а доказали безосновательность использования и других документов из архива царской полиции для обвинения Сталина в связи с ней. В их числе и пресловутое «донесение» «Фикуса». (Под кличкой «Фикус» скрывался Николай Степанович Ериков, по паспорту Бакрадзе Давид Виссарионович. В вышедшей в конце 1980-х годов повести А. Адамовича «Каратели» утверждалось, что Сталин был агентом царской полиции под кличкой «Фикус».) Читателю, особенно заинтересовавшемуся этой темой, можно порекомендовать ознакомиться с упомянутой выше статьей в журнале «Родина», а также с обстоятельной монографией историка А. Островского «Кто стоял за спиной Сталина?», изданной в 2002 году.

Существуют и другие бесспорные доказательства отсутствия связи Сталина с охранкой. Известно, что после Февральской революции 1917 года были рассекречены и широко опубликованы имена всех явных и тайных агентов и сотрудников царской полиции. Их список был составлен Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. Помимо обнародования документальных материалов из действующих дел и архивов, Комиссия заслушала на своих заседаниях самые откровенные признания ведущих чиновников полицейского департамента. Они называли десятки и сотни имен, но ни один из них — ни Белецкий, ни Макаров, ни Виссарионов, ни кто-либо другой не назвали в числе прочих Иосифа Джугашвили. Бывший шеф санкт-петербургской охранки Герасимов и такие весьма информированные чиновники полиции, как Спиридович и Заварзин, находясь за границей, не вспомнили про него. Провокатор Малиновский, якобы сотрудничавший с ним, не упомянул его во время суда в 1918 году.

Ко всему сказанному выше надо добавить следующее.

Находясь в течение четырех лет в Туруханской ссылке, Сталин ничем не проявил себя. С февраля 1913 по март 1917 года он не написал ни одной строчки, которая была бы опубликована. Более того, он не поддерживал никаких партийных связей даже с двумя членами Русского бюро РСДРП — Я.М. Свердловым и Ф.И. Голощекиным. Он вел себя заносчиво, был неизменно горд, замыкался в себе. Попытки ввести его в политический кружок потерпели крах. Он уединялся с книгами, доставшимися ему от погибшего весной 1913 года большевика Дубровинского, и очевидно все свое время посвящал самообразованию.

Замкнутость была не только свойством его характера, но и помогала ему в нелегальной работе, являлась неотъемлемой чертой прирожденного конспиратора.

Поведение Сталина в ссылке является дополнительным опровержением легенд и слухов, которые систематически появлялись в течение ряда лет о так называемой «связи Сталина с царской охранкой». Как бы вел себя агент охранки, окажись он в сибирской ссылке, в самом центре «нераскаявшихся» большевиков и других революционеров? Неумелый агент пытался бы втереться в доверие к ссыльным, выуживал бы их секреты и т.д. Умелый, опытный агент постарался бы вызвать доверие и приязнь к себе, стать человеком, к которому приходили бы «исповедоваться». Сталин не делал ни того, ни другого. Он жил подчеркнуто замкнуто и старался ни с кем не общаться.

Слухи о связи Сталина с охранкой возникали неоднократно, но не получили ни малейшего подтверждения.

И, наконец, несмотря на то, что архивы секретной полиции царской России, содержащие сведения о руководителях РСДРП, были вывезены послом Маклаковым за границу и в большинстве своем опубликованы, среди них не было ни одного, хотя бы косвенно указывавшего на связь Сталина с охранкой. Если бы они существовали, то, надо думать, противники Сталина приложили бы все силы, чтобы найти их и пустить в оборот.

Первые шаги

То, что в этой главе Сталин упоминается не столь часто, вовсе не означает, что вопросы разведывательного обеспечения безопасности молодого советского государства находились вне сферы его внимания. Он занимался ими как в силу своего служебного положения, так и потому, что не хотел и не мог упускать из рук такого мощного средства влияния на политическую и оперативную обстановку в стране. Другое дело, что его имя не всегда упоминалось в этой связи.

На другой день после Октябрьского переворота (кстати, в этом слове нет ничего обидного для большевиков, в партийной прессе, да и самим Сталиным оно неоднократно использовалось), 26 октября 1917 года, съезд Советов избрал Совет народных комиссаров. Сталин занял пост «председателя по делам национальностей». Однако этим круг его обязанностей и его реальное положение не ограничивались. 29 ноября ЦК создал бюро «для решения наиболее важных вопросов, не требующих отлагательства». В него вошли: Ленин, Сталин, Троцкий, Свердлов, и оно неофициально именовалось «четверкой». Тем самым в первые же недели существования нового государства Сталин стал одним из его высших руководителей.

В то же время, наряду с ЦК партии и СНК, продолжал существовать Петроградский ВРК — Военно-революционный комитет, функции которого теперь сводились не к «деланию» революции, а к защите ее завоеваний.

С конца октября ВРК перешел в непосредственное подчинение ВЦИК. Функции ВРК стали необычайно широкими: борьба с контрреволюцией, охрана революционного порядка, ликвидация старого государственного аппарата, создание новых органов управления. ВРК ведал продовольственным снабжением городов и армии, распределял оружие и финансы, реквизировал у буржуазии здания, автомобили, излишки товаров первой необходимости, вел агитационную работу среди населения.

27 октября СНК принял закон о печати, согласно которому подлежали закрытию все органы прессы, призывавшие к сопротивлению или неповиновению правительству, сеявшие смуту, толкавшие к действиям преступного характера. ВРК немедленно стал проводить в жизнь декрет Совнаркома. Ряд его распоряжений о конфискации контрреволюционных изданий, закрытии типографий и контор буржуазных газет был подписан Ф.Э. Дзержинским, одним из наиболее активных членов ВРК.

В начале ноября 1917 года на Ф.Э Дзержинского была возложена ответственность за охрану Смольного института, где размещались ВЦИК, Совнарком, ВРК и другие важные государственные учреждения. Ф.Э. Дзержинский как член ВРК, а с середины ноября и как член Коллегии НКВД, отдавал много сил борьбе с саботажем, ставшим серьезным «пассивным» способом борьбы с новой властью. 23 ноября по ордеру, подписанному Ф.Э. Дзержинским, были арестованы и доставлены в ВРК уклонявшиеся от работы служащие Государственного банка (позже их отпустили по домам).

Деятельность ВРК не ограничивалась пределами Петрограда и окрестностей, но распространялась на всю Россию. Постепенно ВРК передавал ряд своих функций другим ведомствам, и на первый план в его деятельности все более выдвигалась борьба с контрреволюцией. 21 ноября по предложению Ф.Э. Дзержинского при ВРК была создана особая комиссия для борьбы с контрреволюцией, в которую вошли пять его членов.

5 декабря 1917 года ВРК принял постановление о ликвидации всех своих отделов.

В начале декабря произошло дальнейшее обострение политической обстановки в стране. Контрреволюция, пользуясь гуманностью, проявлявшейся на первых порах советской властью, усилила подрывную работу. На окраинах страны она начала развертывать гражданскую войну. Усилились саботаж чиновников, антисоветская кампания на страницах буржуазных, эсеровских и меньшевистских газет. «Союз союзов служащих государственных учреждений» принял решение «объявить всеобщую политическую забастовку по всей России». Страна оказалась на грани паралича.

В столице положение осложнялось стихией погромов и грабежей. Банды хулиганов, подстрекаемые контрреволюционерами, громили винные склады, магазины, аптеки, спаивали солдат. 2 декабря 1917 года Петросовет создал Комитет по борьбе с погромами. Ему удалось обнаружить тайные склады оружия, явочные квартиры, переписку контрреволюционеров, раскрыть организацию, печатавшую и распространявшую среди пьяной толпы листовки с призывами к свержению советской власти. Все это создавало опасность для существования молодой республики.

6 декабря 1917 года после того, как СНК рассмотрел вопрос

об угрозе всероссийской забастовки служащих государственных учреждений, Дзержинскому было поручено создать особую комиссию для определения способов предотвращения этой забастовки.

7 декабря (20 декабря по новому стилю) Ленин направил Дзержинскому записку о необходимости принять экстренные меры по борьбе с контрреволюционерами и саботажниками

В тот же день Дзержинский доложил Совнаркому о составе комиссии, ее структуре, задачах и правах. Заслушав доклад Ф.Э. Дзержинского, Совнарком постановил: «Назвать комиссию — Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем — и утвердить ее». Председателем ВЧК был назначен Ф.Э. Дзержинский.

Будучи «рабочей лошадкой» ЦК и Совнаркома, Сталин глубоко вникал во все дела. Ленин не случайно во время своего первого краткосрочного отпуска 23 декабря 1917 года именно Сталина назвал временно исполняющим обязанности Председателя Совета Народных Комиссаров. Непросто перечислить все должности Сталина в первые дни и годы революции: нарком РКИ (Рабоче-крестьянской инспекции), член Реввоенсовета республики, член Политбюро и Оргбюро ЦК (с апреля 1922 года — Генеральный секретарь ЦК). На упреки Преображенского о том, что Сталин занимает слишком много должностей, Ленин отвечал: «…А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно сделать иначе?»

Но мало кто знает о еще одной должности Сталина. С созданием ВЧК он стал членом Коллегии ВЧК (а впоследствии ОГПУ) от ЦК, фактическим ее куратором. С тех пор и до конца своих дней Сталин никогда не упускал из-под своего пристального внимания и из-под своего влияния эту организацию, как бы она ни называлась: ВЧК, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ…Она всегда была недреманным оком и карающей десницей партии, точнее Политбюро, а еще точнее — ее Генерального секретаря Иосифа Виссарионовича Сталина. Все ее заслуги и все беды были связаны с его именем, с его идеями, его указаниями, приказами и капризами. Он был высшей инстанцией, куда докладывалась наиболее важная и существенная разведывательная и контрразведывательная информация.

На первых порах в задачи ВЧК входило (из доклада Ф.Э. Дзержинского): «1). Пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажнические действия по в с е й России (разрядка моя. — И.Д.), со стороны кого бы они ни исходили. 2). Предание суду Революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними. 3). Комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения».

Как видим, на Комиссию, во-первых, не возлагались непосредственно карательные функции — только предварительное расследование и предание суду. А во-вторых, ей не поручалось ведение разведки, тем более засекреченной, и действовать она должна была только по в с е й России. Это позднее, когда станет ясно, что нити контрреволюционных заговоров тянутся за рубеж, будет создана внешняя разведка. Но до этого еще далеко. В первое время существования ВЧК функции контрразведки и разведки будут тесно переплетаться.

Дальновидные российские политики еще до Октябрьской революции предсказывали неизбежность гражданской войны — настолько обострились в стране классовые и межнациональные противоречия. После Октября ни крестьянские мелкобуржуазные партии, ни буржуазные, ни меньшевистские, ни тем более монархисты, не признали власти Советов. Разгон Учредительного собрания в ночь с 5 на 6 января 1918 года, когда «караул устал нести службу», окончательно продемонстрировал невозможность мирного разрешения накопившихся проблем. И хотя большевики не стремились к войне — советская власть довольно мирно шествовала по стране, — стало ясно, что мира не будет.

Началась стремительная консолидация сил сторонников прежней государственной власти, которая к лету 1918 года вылилась в вооруженные столкновения, а затем и в полномасштабную гражданскую войну.

Бывшая царская империя стремительно разваливалась: одна за другой ее национальные окраины объявляли о своей независимости и отделении от России. Этим стремились воспользоваться зарубежные враги молодой советской республики. Посол Великобритании во Франции лорд Бертли записал в своем дневнике 6 декабря 1918 года: «Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии, которые связывали разные нации православной веры…»

В декабре 1917 года страны Антанты начали готовить вооруженную интервенцию против Советской России с целью свергнуть большевистское правительство и заставить Россию продолжить войну с Германией. 23 декабря 1917 года между Англией и Францией было заключено соглашение об оказании помощи белогвардейскому движению и разделе «зон влияния» в России. Во французскую зону входили Украина, Бессарабия, Крым, в английскую — Кавказ, Армения, Грузия, Курдистан (районы, населенные курдами на Кавказе) и территории казачьих областей.

Использовать к своей выгоде ситуацию в России стремилась и Германия. Еще в ноябре 1916 года германские власти объявили о создании «польского государства» на оккупированной ими российской территории Польши. В сентябре 1917 года под немецким контролем был создан Литовский совет («Тариби»), провозгласивший 11 декабря 1917 года независимость Литвы и «вечную, прочную связь с Германской империей». После того как 7 (20) ноября 1917 года Центральная рада Украины опубликовала «универсал», объявлявший Украину независимой народной республикой, Германия первая поспешила признать ее.

Руководство новой России, попавшее в информационную блокаду, не располагало никакими достоверными данными о том, что происходит за рубежом, полагаясь лишь на информацию, нередко лживую, распространяемую иностранной прессой. Вот характерный пример. Еще накануне Октября Ленин в статье «Кризис назрел», опираясь на сообщения иностранной прессы, писал: «Массовые аресты вождей партий в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии — вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революций в мировом масштабе». И та и другая информация были утками, распространяемыми зарубежной прессой, которой, за отсутствием собственной информации, приходилось верить.

Советское правительство не располагало точными данными о внутреннем положении в Германии и о намерениях германского командования, что, в частности, привело к подписанию крайне невыгодного Брестского мира.

В «Очерках истории российской внешней разведки» правильно говорится, что это был один из первых сигналов о необходимости немедленной организации разведывательной работы.

Первое разведывательное подразделение — Иностранный отдел был создан внутри Особого отдела ВЧК в апреле 1920 года. (Особый отдел в армии и на флоте существовал с декабря 1918 года и занимался борьбой с контрреволюцией и саботажем. Его первым руководителем был старый большевик М.С. Кедров, а с августа 1919 года сам Ф.Э. Дзержинский.)

В соответствии с разработанной для Иностранного отдела инструкцией, при каждой дипломатической и торговой миссии РСФСР в капиталистических странах создавалась резидентура во главе с резидентом, который должен был занимать официальное положение в миссии и как разведчик мог быть раскрыт только перед ее главой. Так было положено начало созданию «легальных» резидентур. В страны же, не имеющие дипломатических отношений с РСФСР, агентура должна была направляться нелегально.

Правда, все эти наметки не были и не могли быть сразу реализованы. Катастрофически не хватало квалифицированных кадров, не было четкой организации. Агенты часто посылались за границу местными Особыми отделами и проваливались. Поэтому «информационный вакуум» продолжал существовать.

Особенно это сказалось на итогах войны с Польшей в 1920 году, когда Красная армия потерпела крупное поражение. Одним из его виновников считается Сталин.

Занимая множество должностей, Сталин к тому же постоянно выезжал на фронты с фактически неограниченными полномочиями. Он редко участвовал в разработке и осуществлении военных планов. Более значительную роль он играл в административном наведении порядка и расстановке кадров. Его роль в судьбах ряда операций нельзя переоценивать, но нельзя и недооценивать. Зачастую она была очень существенной.

29 мая 1918 года Совет Народных Комиссаров назначил Сталина руководителем продовольственного дела на юге России, наделив его чрезвычайными полномочиями. Он быстро навел порядок, направив в Москву несколько эшелонов с хлебом. Но 7 июня в письме на имя Ленина он ставил вопрос так: «Дайте кому-либо (или мне) специальные полномочия (военного характера) в районе южной России для принятия срочных мер, пока не поздно…» А через три дня, 10 июня, вновь вернулся к вопросу о полномочиях: «Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей, свергать тех командиров и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и конечно отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит…»

Требования Сталина подчинить его власти местный партийный аппарат и военных руководителей были фактически удовлетворены. 19 июля был образован Военный совет Северо-Кавказского военного округа, председателем которого был назначен Сталин. Он сразу же вступил в конфликт с так называемыми военспецами, то есть бывшими профессиональными царскими офицерами, служившими в Красной армии.

Прежде всего он объявил вредительским план обороны Царицына, подготовленный военным руководителем Северо-Кавказского военного округа, командующим войсками, оборонявшими город, бывшим царским генералом А.Е. Снесаревым. Сталин арестовал почти весь штаб военного округа и поместил арестованных в плавучей тюрьме — барже на Волге. Позже баржа затонула при загадочных обстоятельствах. Оставшиеся в живых офицеры штаба во главе со Снесаревым были освобождены лишь после прибытия в Царицын специального уполномоченного Реввоенсовета республики А.И. Окулова, присланного для расследования факта самоуправства.

Подобную практику Сталин продолжал и на других фронтах Гражданской войны. Сторонники так называемой «военной оппозиции», которую поддерживал Ворошилов, а косвенно и Сталин, считали, что в действительно народной армии нет места для буржуазных военных специалистов.

Отношение Сталина к военспецам распространялось и на бывших офицеров-разведчиков Генерального штаба, занявших разведывательные посты и в Красной армии. Но об этом ниже.

В декабре 1918 года разразилась так называемая «Пермская катастрофа». Войска Колчака добились значительных успехов на Урале. Была сдана Пермь. Обстановка в 3-й армии, которой командовал не военспец, а старый большевик Лашевич, оказалась катастрофической. Ленин, полагая, что туда надо направить Сталина, запросил мнение Троцкого. Троцкий своей телеграммой выразил согласие, отметив, что Сталин должен быть послан с полномочиями от партии и РВС Республики (РВСР) для восстановления порядка, чистки командного состава и наказания виновных. 7 января 1919 года Сталин и Дзержинский прибыли в штаб 3-й армии. Благодаря их энергичным действиям порядок был восстановлен.

Помимо наведения порядка на фронте и в собственном тылу, члены комиссии Сталин и Дзержинский вплотную занялись организацией зафронтовой разведки и подпольного движения в тылу Колчака. Кроме сбора информации о положении на занятой белыми территории велась работа по дезорганизации транспорта, военного аппарата, тыловых учреждений, по организации боевых сил для вооруженных восстаний против белых и, естественно, пропагандистская работа и создание партийных ячеек.

В Вятке для руководства подпольной работой в тылу Колчака и для координации работы нелегальных парторганизаций Урала действовало отделение Урало-Сибирского ЦК РКП(б), так называемая Особая комиссия Вятского губернского революционного комитета.

В начале 1919 года нелегальные большевистские группы успешно работали в тылу врага. Благоприятную почву для этого создавало развернувшееся там повстанческое движение рабочих и крестьян на своем опыте узнавших все ужасы колчаковской власти и иностранных интервентов. Подпольная группа Антона Валека в Екатеринбурге имела своих агентов даже в окружении колчаковского генерала Гайды и во многих колчаковских воинских частях.

Эта группа организовала большевистские «пятерки», работавшие на транспорте и на предприятиях, среди учащейся молодежи и в колчаковских воинских частях. Екатеринбургская подпольная организация закупала оружие, организовывала подпольную типографию, готовилась к проведению восстаний.

В тесной связи с ней работала Челябинская организация и Троицкая группа, имевшая своих агентов в тюрьмах, в милиции и в контрразведке белых.

Много подпольных большевистских организаций было в различных городах Приуралья. Они вели печатную агитацию против Колчака, распространяли листовки среди колчаковских солдат, организовывали вооруженные отряды, опираясь на поддержку рабочих и крестьянской бедноты.

В результате их героической работы тыл Колчака заколебался и стал разлагаться. В городах, на заводах и в селах вспыхивали восстания. Произошли восстания мобилизованных в Троицке и Тюмени, подавленные белыми. Во время восстания в Троицке половина мобилизованных в колчаковскую армию дезертировала, а 42-й Троицкий полк под Орском в полном составе перешел на сторону Красной армии. Мобилизованные восставшие в Тюмени захватили на воинских складах много винтовок, револьверов, холодного оружия и патронов.

Ярким примером успешной работы большевистского подполья (и правильной национальной политики партии) был переход 18 февраля 1919 года на сторону советской власти башкирского корпуса.

Уроки Перми позволили Сталину и Дзержинскому предъявить серьезные претензии к общим принципам организации и формирования Красной армии. «…Нетрудно понять, — подчеркивалось в отчете, — до чего несерьезно было отношение Реввоенсовета Республики и Главкома к своим же собственным директивам…» Косвенно предложения Сталина и Дзержинского были направлены против Троцкого как председателя РВС. Это был один из первых «звонков» в открытом противостоянии Сталина и Троцкого. Одновременно Сталин «показал зубы» Дзержинскому, руководителю ведомства, которое он курировал: в заключение комиссии, выезжавшей для разбирательства по делу о «Пермской катастрофе», он внес предложение «слить ВЧК с Наркомвнуделом». При этом на объединенное ведомство предлагалось «возложить обязанность следить за правильным и своевременным исполнением Совдепами декретов и распоряжений советской власти, обязать губернские Совдепы регулярно отчитываться перед Наркомвнуделом».

С этим предложением председатель ВЧК Дзержинский не согласился.

Тогда это предложение не было проведено в жизнь. Объединение двух органов и создание единого аппарата Наркомата внутренних дел, включающего и милицию, и ГУЛАГ, и контрразведку, и разведку, Сталин осуществил только в 1934 году.

Если на колчаковском фронте Сталин вместе с Дзержинским проявил себя спасителем ситуации, то несколько иной оказалась его роль на польском.

Весной 1920 года Гражданская война в России казалась почти законченной, но молодая Советская республика выходила из нее ослабленной. Этим решил воспользоваться начальник (так называлась его должность) Польши, маршал Юзеф Пилсудский. Он давно вынашивал планы создания Великой Польши под видом федерации Украины, Белоруссии, Литвы и Польши при главенстве последней. 25 апреля 1920 года оснащенные Францией польско-петлюровские войска начали наступление на Украине, 6 мая захватили Киев. В ходе войны, которая шла с переменным успехом, советские войска были разгромлены. В польском плену оказалось более 120 тысяч красноармейцев. Из них 20 тысяч были фактически умерщвлены, умерли голодной смертью или погибли в плену от других причин. Судьба еще 30 тысяч также печальна. Польские власти нести ответственность за это преступление отказались.

Позднее Сталин обвинит Егорова, Тухачевского и других военачальников в «преступной медлительности, продиктованной предательскими замыслами» и приведшей к поражению. Но ведь он был членом Военного Совета Юго-Западного фронта и тоже участвовал в принятии решений! Правда, и для Егорова, и для Сталина есть оправдание. По мнению Егорова, двигаясь форсированным маршем с Юго-Западного фронта и не встречая сопротивления, 1-я Конная армия достигла бы района боев только тогда, когда никакой существенной помощи разгромленным войскам Тухачевского она оказать уже не смогла бы. Однако в узком кругу Тухачевский не упускал случая высказывать упреки в адрес Сталина. И Сталин припомнил ему это: свидетелей своих неудач он не любил.

Поражение в польской войне разрушило утопические мечтания о «помощи польских рабочих», о «восстаниях в тылу польских войск», к тому же выяснилось, что и о передвижениях польских дивизий, их сосредоточении на главном направлении, о сроках контрнаступления наше командование ничего толком не знало.

Все это вынудило советское руководство уделить разведке серьезное внимание. В сентябре 1920 года Политбюро ЦК РКП(б) вынесло решение о ее реорганизации. «Слабейшим местом нашего военного аппарата, — говорилось в нем, — является, безусловно, постановка агентурной работы, что особенно ясно обнаружилось во время польской кампании… Учитывая ту международную обстановку, в которой мы находимся, необходимо поставить вопрос о нашей разведке на надлежащую высоту. Только серьезная, правильно поставленная разведка спасет нас от случайных ходов вслепую».

Рождение разведки

Для разработки мер по улучшению деятельности разведки была создана специальная комиссия. В нее вошли: И.В. Сталин, Ф.Э. Дзержинский и ряд других лиц. На основе разработанных комиссией предложений, Дзержинский 12 декабря отдал следующее распоряжение управляющему делами ВЧК: «Прошу издать секретный приказ за моей подписью о том, что ни один отдел ВЧК не имеет права самостоятельно отправлять за границу агентов или уполномоченных или осведомителей без моего на то согласия. Составить проект приказа об Иностранном отделе ВЧК (с ликвидацией Иностранного отдела Особого отдела ВЧК) и начальнике его и о том, что все агенты за границу от ВЧК могут посылаться только этим отделом».

20 декабря 1920 года Дзержинский подписал приказ ВЧК№ 169, который явился административно-правовым актом, оформившим создание советской внешней разведки.

В январе 1922 года ВЧК была реорганизована в Государственное политическое управление (ГПУ, а после создания СССР — ОГПУ) при НКВД. Иностранный отдел — внешняя разведка — вошел в состав созданного при ОГПУ Секретно-оперативного управления и стал называться ИНО СОУ ОГПУ, а впоследствии просто ИНО ОГПУ. Возглавил отдел в качестве исполняющего обязанности Яков Христофорович Давтян, затем ненадолго Могилевский, погибший в авиакатастрофе, которого на многие годы сменил Михаил (Мейер) Абрамович Трилиссер.

Сталин будет долгое время работать с ним и, в конце концов, решит его судьбу, поэтому нельзя не написать о нем.

Трилиссер был старым революционером, в годы первой русской революции работал в военных организациях большевистской партии, встречался с Дзержинским. В 1906 году организовал смелый побег с Выборгской гауптвахты около сотни солдат и матросов, которых должны были судить за участие в вооруженном восстании. Был пойман и осужден к бессрочной каторге в Сибири. После революции вошел в состав советского военного комиссариата по Восточной Сибири и Забайкалью, стал правительственным эмиссаром Амурской области Дальневосточной республики. Создал первую на советском Дальнем Востоке специальную шифровальную службу для связи с Центром и начал формировать разведывательный агентурный аппарат.

Передаваемые им сведения представляли интерес не только для руководства ВЧК, но и для Наркомата по иностранным делам, что в своей телеграмме отметил Чичерин.

В феврале 1921 года Трилиссер, прибыв в Москву на X съезд РКП(б) в качестве делегата от Забайкалья, назад не вернулся: его оставили для работы в ИНО ВЧК, и после гибели Могилевского он стал начальником ИНО.

Положение об ИНО определяло и задачи внешней разведки, которые в порядке их приоритетности формулировались следующим образом:

выявление на территории иностранных государств контрреволюционных организаций, ведущих подрывную деятельность против нашей страны;

установление за рубежом правительственных и частных организаций, занимающихся военным, политическим и экономическим шпионажем;

освещение политической линии каждого государства и его правительства по основным вопросам международной политики, выявление их намерений в отношении России, получение сведений об их экономическом положении;

добывание документальных материалов по всем направлениям работы, в том числе таких материалов, которые могли бы быть использованы для компрометации как лидеров контрреволюционных групп, так и целых организаций;

контрразведывательное обеспечение советских учреждений и граждан за границей.

Для решения этих задач было создано шесть географических секторов, которые и должны были заниматься агентурной работой за рубежом. Впоследствии они стали называться отделениями, и число их увеличивалось по мере роста количества резидентур, расширения географических рамок работы и появления новых направлений деятельности разведки. Общий штат ИНО вырос с 70 в 1922 году до 122 человек в 1930 году, из них 62 были сотрудниками резидентур за рубежом.

Решающую роль в разведке играют кадры. Отличительную особенность ядра российской разведки после Октябрьской революции составляло то, что образовался сплав опыта и надежности старых кадров с энтузиазмом и убежденностью вчерашних революционеров-подпольщиков.

Хорошо известно, что на сторону советской власти перешли сотни и тысячи бывших царских армейских генералов и офицеров, храбро сражавшихся в рядах Красной армии. Но мало кто знает, что многие сотрудники старого аппарата разведки и контрразведки тоже согласились поставить на службу новой власти свои незаурядные способности, работали не за страх, а за совесть. Их опыт помогал становлению органов безопасности молодой республики.

Будучи людьми умными, искушенными и патриотами, они понимали, что большевики в любом случае воспримут геополитические интересы России, осознают необходимость защиты ее целостности и суверенитета. Поэтому они встали на защиту новой России, взялись за деликатные государственные функции еще тогда, когда контрразведка только формировалась, а разведки еще не существовало. Имена Н.М. Потапова, П.П. Дьяконова, А.А. Якушева, крупных представителей старого государственного аппарата еще появятся в нашем очерке. А о судьбах А.Ф. Филиппова, П.В. Макарова, А.Н. Луцкого хотелось бы, хотя бы вкратце, рассказать сейчас.

Алексей Фролович Филиппов, бывший издатель «Ревельских известий», «Русского слова», «Кубани», «Черноморского побережья», стал по существу первым закордонным агентом советской внешней разведки еще за 3 года до ее образования. Дзержинский несколько раз направлял его в Финляндию для сбора информации о политическом положении в стране, планах финских политических кругов и белогвардейцев, настроениях матросов и солдат, находившихся в то время в Финляндии.

Филиппов — лично и конфиденциально — доложил Дзержинскому о намерениях правительства Финляндии сохранять строгий нейтралитет, о планах германских войск по захвату российского флота, базирующегося в Финляндии. В отдельных случаях, когда информация Филиппова носила особенно важный и конфиденциальный характер, она докладывалась В.И. Ленину. Филиппов сумел убедить царского адмирала Развозова выступить во главе находящегося в финских портах русского флота и перейти с ним на сторону советской власти.

Свою работу А.Ф. Филиппов выполнял безвозмездно, из чувства патриотизма.

Павел Макаров стал прототипом героя фильма «Адъютант его превосходительства». Прапорщик Макаров с самого начала революции встал на сторону большевиков. В начале 1918 года, по заданию Севастопольского областного революционного штаба, он был командирован с небольшой группой агитаторов в несколько районов Крыма для привлечения добровольцев в ряды Красной армии. Обстоятельства сложились так, что ему пришлось направиться в Мелитополь, где он был схвачен разъездом дроздовцев. Он выдал себя за капитана 134-го Феодосийского полка, был доставлен в штаб. Понравившись командиру дивизии генерал-майору Дроздовскому, был прикомандирован к его штабу, а когда Дроздовский был тяжело ранен и его заменил генерал Май-Маевский, Макаров стал его адъютантом.

Вскоре Май-Маевский принял под командование армию. Павел остался с ним. Через него проходило множество секретных документов, но у него не было связи. Наконец он встретил брата-большевика, имевшего связь с подпольем. Через него удавалось кое-что передавать. Одновременно Павел избрал тактику саботажа: задерживал или уничтожал важные документы, внося путаницу в управление войсками.

После ареста и расстрела брата Макаров тоже был арестован, но ему удалось бежать. После разгрома Врангеля Павел Макаров работал в ЧК, после Гражданской войны написал воспоминания. Во время Великой Отечественной войны был одним из руководителей крымских партизан.

Самая трагическая судьба выпала на долю бывшего штабс-капитана, профессионального разведчика Алексея Николаевича Луцкого.

Алексей Николаевич Луцкий родился в 1881 году в Козельске. После окончания духовной семинарии служил в армии, участвовал в русско-японской войне в составе Восточно-Сибирского полка. Участвовал в революционных событиях 1905 года, чудом избежал военно-полевого суда. В 1906 году он ушел с военной службы, но вскоре вернулся в родной полк. Здесь много времени отдает изучению японского языка, что не осталось незамеченным военной разведкой, которая вскоре посылает его в Токио на стажировку для изучения нравов японской жизни и знакомства с организацией и методами работы разведслужб. Там он установил контакты с рядом офицеров из русского отдела генштаба японской армии.

В 1918 году Луцкий переходит на сторону советской власти и возглавляет спецслужбу Дальневосточного пограничного отряда. В июле 1918 года уезжает из Иркутска на Дальний Восток, но в дороге узнает о японском вторжении. Спасаясь от интервентов, он вскоре попадает в руки колчаковской контрразведки, где его принудили начать службу в колчаковской армии. Находясь при штабе одной из дивизий, он начал собирать разведданные, но его снова арестовывают и отправляют в Харбинскую тюрьму.

31 января 1920 года восставшие рабочие Харбина потребовали освободить политических заключенных, но Луцкий в числе семи других смертников был администрацией тюрьмы задержан для передачи атаману Семенову. Китайский конвой, охранявший семерку, взбунтовался и освободил узников.

Вскоре Луцкий оказался во Владивостоке, где ему правительством Приморья, симпатизировавшим большевикам, было предложено возглавить разведку и контрразведку. 5 апреля 1920 года Луцкий, Лазо и Сибирцев были вновь арестованы японской военной контрразведкой. В мае 1920 года все они были сожжены интервентами в топке паровоза.

Молодая разведка выполняла двуединую роль: с одной стороны, выявляла антисоветские планы зарубежных враждебных сил — правительственных и белогвардейских, с другой — искала пути выхода Советской России из международной изоляции.

Казалось бы, какую опасность могли представлять изгнанные из страны и в буквальном смысле потерявшие почву под ногами белогвардейцы? Но белоэмигрантов насчитывалось около 2 миллионов, они представляли определенную силу и поддерживались международной буржуазией и ее разведками. Многие располагали крупными средствами в иностранных банках. Все они претендовали на руководство контрреволюционным движением в советском тылу.

Эмигрантские деятели создавали блоки, союзы для совместной борьбы против советской власти.

На крайнем правом фланге белой эмиграции в 1920—1921 годах стояли организации, сплотившиеся вокруг константинопольского центра монархистов и церковников и вокруг известного черносотенца Маркова 2-го.

Бежавший с остатками своих войск барон Врангель пытался объединить и возглавить монархическую часть эмиграции. В этих целях он принял руководство антисоветским «Союзом освобождения России».

На правом фланге эмиграции находились кадеты во главе с П.Н. Милюковым. Возглавляемый им парижский комитет выдвинул идею создания единого антибольшевистского фронта с «народными социалистами» и эсерами для продолжения борьбы с советской властью. Парижская группа издавала газету «Общее дело», редактируемую В.Л. Бурцевым.

В Париже обосновался и «Торгово-промышленный комитет», члены которого лишились своих предприятий в России и мечтали об их возвращении. За границей также находились многие деятели разгромленных в Советской России «Национального» и «Тактического» центров.

В эмиграции были и некоторые левые эсеры, а также самостоятельные, не связанные с основными политическими партиями, антисоветские группы, и среди них организация Бориса Савинкова в Польше. Там же, в Польше, обосновались: эмигрантское петлюровское правительство, Белорусская рада, контрреволюционные объединения донского, кубанского, терского казачества.

С середины 1920 по апрель 1922 года в Париже существовал антисоветский «Административный центр», формально считавшийся внепартийной организацией, в которую входили эсеры, некоторые меньшевики и другие эмигранты. Его учредителями были эсеры Чернов, Керенский, Авксентьев, Зензинов. «Центр» пытался вести в Советской России подрывную работу.

Таким образом, к концу Гражданской войны наметилась тенденция к переносу руководящих центров антисоветских движений за рубеж. Белоэмигрантские и иностранные империалистические круги продолжали мечтать о вооруженной борьбе с советской властью, призывали к новой интервенции и войне с советами.

В соответствии с этим и определялись задачи внешней разведки. Если говорить конспективно, она с этими задачами справилась: сумела проникнуть с помощью своей агентуры практически во все без исключения крупные активные белоэмигрантские центры, добывала материалы о деятельности белоэмигрантских, националистических и иностранных разведывательных организаций, вела разложение антисоветских сил.

Мне вспоминается архивное дело Харбинской резидентуры 1920-х годов, с которым я знакомился несколько лет тому назад. В ответ на упрек Центра о том, что «за прошлый год в руководстве такой-то белоэмигрантской организации не завербован ни один агент», резидент отвечает: «вербовок там действительно не было, так как все ее руководители уже являются нашими агентами». Трудно что-либо добавить к этому. Правда, так было не везде.

К началу 1920-х годов относится рождение еще двух важных направлений внешней разведки: экономического (к которому затем добавилось научно-техническое) и дезинформационного.

В зарубежных странах были и противники и сторонники установления торговых и экономических отношений с Советской Россией. Их позиции надо было знать. Требовалась информация, которая помогла бы перестраивать экономику, создавать новую материально-техническую базу. Требовалась информация о конкурентной борьбе зарубежных предпринимателей, их желании выйти на российские рынки и о том, как можно выгодно использовать складывающуюся ситуацию. Наконец, надо было получать материалы о действиях «промышленной, финансовой, торговой эмигрировавшей буржуазии, — писал Дзержинский Трилиссеру, — имею(щие) крайне важное значение для руководителей нашей хозяйственной жизни».

11 января 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение: в целях организации борьбы с пропагандой противника создать для ведения активной разведки специальное бюро по дезинформации.

В его задачи вошли определенные целенаправленные действия для введения в заблуждение действительного или потенциального противника относительно своих истинных намерений или возможностей, а также для получения выгодной, практически не достижимой открытыми способами реакции «объекта воздействия».

Таким образом, к середине 1920-х годов внешняя разведка уже оформилась в хорошо организованную многофункциональную структуру. Она сумела создать неплохие агентурные позиции в ряде стран, прежде всего в Германии, а также в Англии и Франции и, конечно же, в странах-лимитрофах, составляющих «санитарный кордон» у границ Советского Союза. Получаемая ею информация докладывалась в правительство, а наиболее важная — в Политбюро и непосредственно И.В. Сталину.

Первый документ, содержащий разведывательную информацию, адресованную лично Сталину, удалось обнаружить исследователю В.В. Познякову в Российском государственном военном архиве. Это был рапорт, подписанный заместителем Председателя ГПУ М. Уншлихтом и начальником ИНО ГПУ М. Трилиссером, 2 августа 1922 года, о деятельности ИНО по разложению формирований генерала П.Н. Врангеля на Балканах.

Что же в эти годы происходило с военной разведкой?

Большевики, взявшие власть, стояли перед выбором: сохранить или разрушать старые структуры, необходимые новому государству? В результате, реорганизуя руководящие органы старой армии, они оставили в составе Народного комиссариата по военным делам Главное управление Генерального штаба (ГУГШ). В его состав входил Отдел 2-го генерал-квартирмейстера — центральный орган разведки и контрразведки Вооруженных сил России.

В октябре 1917 года сотрудники русской военной разведки также должны были сделать выбор: с кем идти дальше — с большевиками или против них.

Служащие многих государственных учреждений на своих собраниях приняли решение: бастовать! Состоялось собрание и в ГУГШ. Большинство служащих составляли проэсеровски настроенные писари, и собрание приняло решение: «работу продолжать, всем начальникам оставаться на местах».

Но начальник ГУГШ, генерал В.В. Марушевский, отказался работать на большевиков. Тогда ГУГШ возглавил генерал-квартирмейстер Николай Михайлович Потапов. Бывший военный атташе в Черногории, опытнейший разведчик царской армии, он пользовался большим авторитетом в ГУГШ, и его решение повлияло на выбор многих его коллег. По некоторым данным, Потапов сотрудничал с военной организацией большевиков еще с июля 1917 года. Впоследствии его судьба сложится удачно, он продолжит работу в Генштабе Красной армии, будет одной из ключевых фигур операции «Трест». Репрессии не коснутся его — он будет уволен 9 мая 1938 года в запас по возрасту и умрет в почете в 1946 году.

Большинство российских военных атташе не пожелали сотрудничать с советской властью. Назначенные вместо них некоторые опытные сотрудники ГУГШ, воспользовавшись возможностью выехать за границу, вскоре изменили советской власти.

Агентурная разведка штабов фронтов и армий развалилась вместе с развалом старой армии. А когда в конце декабря 1917 года ГУГШ перестал переводить деньги закордонной агентурной сети, она полностью самоликвидировалась, и большинство агентов перешло на службу к бывшим союзникам России. Однако даже в 1918 году от некоторых военных атташе еще продолжали поступать сообщения.

Один из бывших сотрудников ГУГШ так описывает сложившуюся обстановку: «После октябрьского переворота деятельность штаба вообще замерла, в том числе и разведывательная служба. После подписания Брестского мира, благодаря ликвидации всех штабов, разведывательная служба прекратилась совершенно, и хотя некоторые партизанские отряды и вели разведку, но ее никто не объединял, и сведения пропадали».

Для руководства боевыми действиями в начале Гражданской войны был создан Высший военный совет (ВВС).

В аппарате ВВС руководящие должности занимали бывшие офицеры ГУГШ, в том числе и кадровые разведчики. Помощником начальника Оперативного управления ВВС по разведке сначала был полковник Генштаба Александр Николаевич Ковалевский, а затем полковник Генштаба Борис Михайлович Шапошников, одновременно являвшийся и начальником Разведотделения.

Примечательна дальнейшая судьба этих офицеров. В мае 1918 года Ковалевский перебрался на юг, где возглавил мобилизационное управление штаба Северо-Кавказского военного округа. Здесь его вместе с генералом Носовичем арестует Сталин, всегда недоверчиво относившийся к военспецам. По настоянию Троцкого их освободят, и Ковалевского назначат начальником оперативно-разведывательного отдела штаба Южного фронта. Однако вскоре Носович бежал к белым, а его пособник Ковалевский был вновь арестован и расстрелян.

По-иному сложилась судьба Шапошникова. Он честно служил советской власти, позднее возглавил Генштаб и стал Маршалом Советского Союза. Шапошников был единственным из военачальников, к кому Сталин уважительно обращался по имени и отчеству — Борис Михайлович.

Вначале разведка высшего военного совета создавалась на базе партизанского движения. В качестве агентуры использовались жители оккупированной противником полосы и партизаны, причем не обошлось без «классового подхода» — агентов следовало вербовать лишь из «элементов социально близких советской власти».

В течение 1918—1920 годов органы военной разведки пережили множество реорганизаций и смен руководителей. Теоретически они должны были вести и зарубежную, стратегическую разведку, но не имели для этого ни агентурных, ни материальных средств. И все же к 1 сентября 1918 года разведка Оперода Наркомвоена имела 34 агентов-резидентов, одну агентурную группу в составе шести агентов и двух агентов-маршрутников. Большинство из них работало в городах, оккупированных германскими войсками.

5 ноября 1918 года при Полевом штабе Реввоенсовета Республики было сформировано Регистрационное управление (Региструпр), которое стало первым центральным органом военной агентурной разведки Красной армии и первым центральным органом военной контрразведки. Нынешнее Главное разведывательное управление (ГРУ) Генштаба является преемником и прямым наследником Региструпра. Поэтому 5 ноября считается днем рождения советской (а теперь и российской) разведки.

Первым начальником Региструпра был назначен член РВСР Семен Иванович Аралов, бывший штабс-капитан, член партии большевиков с 1918 года.

Помимо бегства примерно половины бывших разведчиков — генералов и полковников к белым, не обошлось без предательства и в самом Региструпре. Латышский полковник А.И. Эрдман, один из руководителей савинковского «Союза защитников Родины и свободы», под видом лидера поддерживающих советскую власть анархистов под фамилией Бирзе, втерся в доверие к Ф.Э. Дзержинскому. Тот назначил Бирзе одним из руководителей Региструпра — «представителем ВЧК», которого как огня боялись все военные. Для своей контрреволюционной деятельности он использовал документы и деньги Региструпра. Ему удалось спровоцировать так называемый Муравьевский мятеж, он способствовал расколу между большевиками и левыми эсерами, а затем и внутри самих большевиков, всячески запугивая «левых коммунистов» и левых эсеров германской угрозой. Ему удалось избежать разоблачения, и вся история вскрылась лишь в 1920 году.

Но у молодой военной разведки были и успехи. Разведчику П.Р. Акимову удалось проникнуть в польскую контрразведку, Я.П. Горлов внедрился в главный штаб польской армии; им удалось вскрыть польскую агентурную сеть в полосе Западного фронта.

В конце Гражданской войны начальник разведывательного пункта Туркестанского фронта В.В. Давыдов организовал похищение атамана Дутова из его штаба, находившегося в Китае. Правда, обстановка сложилась так, что Дутова пришлось застрелить, но эта операция сорвала планировавшееся вторжение белоказаков.

Иногда военным разведчикам удавалось добывать сведения чрезвычайной важности. Например, в июле 1919 года разведорганы Южного фронта сообщили в Региструпр, что «ближайшей задачей Деникина является удар на Курск—Орел—Тулу».

По мере укрепления аппарата Региструпра новыми кадрами (в основном это были латышские коммунисты), старые разведчики-военспецы все более удалялись от решения важных оперативных вопросов. В конце концов их сконцентрировали в так называемом «Консультантстве», где они занимались в основном бумажной работой: разработкой и классификацией заданий по разведке; обработкой сведений и составлением сводок по получаемым с мест донесениям; изучением иностранной печати и составлением по ней сводок; разработкой разного рода инструкций, наставлений, а также переводом иностранной литературы и т.п.

Естественно, что такая работа, а также зачастую открыто выражаемое им недоверие вызывало у некоторых недовольство. К тому же «тянуло» прошлое, сохранялись и личные связи с коллегами, перешедшими на сторону белых. Среди консультантов Полевого штаба РСФСР было раскрыто несколько заговоров против советской власти.

Но самое крупное, так называемое «дело Полевого штаба» возникло в июле 1919 года. До сих пор остаются загадкой причины возникновения и затухания этого странного дела и роли в нем И.В. Сталина. А произошло следующее. В начале июля 1919 года Особым отделом ВЧК (а мы помним, что Сталин был членом Коллегии ВЧК, и серьезные вопросы без него не решались) был арестован действующий главнокомандующий Вооруженными силами Республики бывший полковник царской армии И.И. Вацетис. Одновременно были арестованы находившийся в распоряжении главкома бывший капитан Доможиров, начальник разведывательного отделения Полевого штаба бывший капитан Кузнецов, консультант разведывательного отделения Григорьев, сотрудник для поручений при начальнике Полевого штаба бывший штабс-капитан Александр Кузьмич Малышев и порученец при главкоме бывший капитан Исаев.

Всего за полтора месяца до этого события Сталин вместе с Вацетисом организовывал оборону Петрограда от Юденича. В Питер он приехал 19 мая, когда наступление белых успешно развивалось. В тот же день собрал совещание, на котором с Вацетисом, Зиновьевым и другими обсудил обстановку. Были приняты важные решения. Не обошлось без конфликта: Вацетис, поддержанный Троцким, исходя из соображений экономии топлива, приказал сократить число действующих кораблей, в первую очередь линкоров. В Кронштадте моряки резко опротестовали это решение, после совещания Сталин принял их сторону. Мотивы: лишенные топлива линкоры не смогут стрелять, так как между движением корабля и движением пушки есть прямая связь. Ленин поддержал позицию Сталина. Приказ Вацетиса был отменен, мощные линейные корабли своим артогнем немало способствовали обороне Петрограда.

Еще в дни боев за Петроград Сталин в беседе с корреспондентом «Правды» утверждал: «…противник рассчитывал… не столько на свои собственные силы, сколько на силы своих сторонников — белогвардейцев в тылу у наших войск, в Петрограде и на фронтах… Юденич надеялся на „продажную часть русского офицерства, забывшую Россию, потерявшую честь и готовую перекинуться на сторону врагов Рабоче-крестьянской России“.

Это недоверие к «бывшим» оставалось в нем постоянно.

После того как угроза падения Петрограда была предотвращена, Сталин 3 июля 1919 года вернулся в Москву. Пять дней Сталин провел в Москве. Видимо, этого времени вполне хватило для подготовки акции, направленной не столько против Вацетиса, сколько против Троцкого. По этому поводу существует версия, высказанная А. Колпакиди и Дм. Прохоровым в их книге «Империя ГРУ».

Дело в том, что после скоропостижной смерти Якова Свердлова, соратника Ленина, его место фактически занял Троцкий. Это вызвало ревность у друживших в то время Григория Зиновьева и Иосифа Сталина. Они использовали Дзержинского для того, чтобы натравить его на Троцкого и, с одной стороны, скинуть близкого к нему главкома Вацетиса, а с другой — отобрать у Троцкого и передать в ведение ВЧК военную разведку. Дзержинский был заинтересован в том, чтобы объединить разведывательные ведомства под одной крышей, что давало возможность лучше организовать и контролировать их работу. Проведение этой операции объяснялось и тем, что среди старого офицерства, работавшего в Полевом штабе, далеко не все были преданы советской власти.

Итак, в ночь с 8 на 9 июля 1919 года был нанесен удар по Полевому штабу, а 9 июля Сталин выехал на Южный фронт. Сразу же после произведенных арестов Троцкому, находившемуся на фронте, была направлена телеграмма:

По горячим следам заместитель председателя Особого отдела ВЧК И.П. Павлуновский подготовил доклад по «делу о белогвардейской организации в Полевом штабе РВСР»:

Как видим, никаких серьезных доказательств вины арестованных в докладе Павлуновского не приводилось. Поэтому вскоре дело «главного виновника торжества» Вацетиса было передано во ВЦИК, президиум которого 7 октября 1919 года вынес следующее решение: «Поведение бывшего главкома, как оно выяснилось из Данных следствия, рисует его как крайне неуравновешенного, неразборчивого в своих связях, несмотря на свое положение. С несомненностью выясняется, что около главкома находились элементы, его компрометирующие. Но, принимая во внимание, что нет оснований подозревать бывшего главкома в непосредственной контрреволюционной деятельности, а также принимая во внимание бесспорно крупные заслуги его в прошлом, дело прекратить и передать Вацетиса в распоряжение Военного ведомства».

Надо было делать что-то и с окружением Вацетиса. Этот вопрос рассматривался на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 6 ноября 1919 года:

Таким образом, в связи с объявленной ВЦИК 4 ноября амнистией, 7 ноября были амнистированы Е.И. Исаев, Н.Н. Доможиров и Ю.И. Григорьев. В этот же день Б.И. Кузнецова и А.К. Малышева освободили под подписку о возвращении к месту службы. Наспех состряпанное дело «Полевого штаба» лопнуло.

Вот что по этому эпизоду пишет Троцкий: «Оба они (Вацетис и Каменев С.С.) были полковниками Генерального штаба старой царской армии… Вацетис был упрямее, своенравнее и поддавался несомненно влиянию враждебных революции элементов… К Вацетису, который официально осудил его вмешательство и стратегию, Сталин относился с ненавистью и ждал случая, чтобы отомстить ему… Но тут ввязался эпизод, смысл которого остается не вполне ясным для меня и сейчас: Вацетис оказался арестован по подозрению в измене.

8 июля я получил на Южном фронте в Козлове шифрованную телеграмму о том, что изобличенный в предательстве и сознавшийся офицер дал показания, будто бы Вацетис знал о военном заговоре… За спиной Дзержинского в этом деле стоял видимо Сталин. Так как Вацетис был вскоре освобожден и впоследствии стал профессором Военной академии, то, я полагаю, осведомленность его о заговоре была весьма сомнительной. Весьма вероятно, что… он вел неосторожные беседы с близкими к нему офицерами… Вполне допустимо, однако, что в аресте Вацетиса играл роль Сталин, который таким образом мстил ему за некоторые старые обиды… Вацетиса вскоре освободили. Но отношения в Политбюро напряглись: за эпизодом ареста явно чувствовалась интрига… Сталин… взял реванш».

Однако если Павлуновский (в 1937 году он и сам пал жертвой репрессий) и не смог довести дело до конца, то это не означало, что причастность бывших офицеров Генерального штаба, занимавших руководящие должности в Красной армии, во всех случаях была мнимой. Для того, чтобы разобраться в ситуации и провести чистку разведорганов от ненадежных элементов и военспецов, была создана специальная комиссия. ЦК РКП(б) принял решение окончательно превратить разведку в классовый орган, доверив дело ее организации и ведения только членам партии.

В приказе Реввоенсовета Республики № 1484 говорилось: «С 15 сентября 1919 года Институт Консульства при Регистрационном Управлении АВСР упраздняется. Личный состав передается в распоряжение Полевого штаба для немедленного назначения на фронт». Теперь бывшие офицеры должны были доказывать преданность новой власти в боях со своими прежними коллегами и однокашниками.

Через неделю после этого приказа Московская ЧК арестовала бывшего старшего консультанта Региструпра, бывшего капитана Генштаба Вольдемара Зиверта.

Прошла чистка и на курсах разведки. Пятьдесят процентов курсантов, не отвечавших политическим требованиям, были исключены и отправлены на фронт. Люди требовались и там. Ведь это был «незабываемый 1919-й»! Провели чистку и в периферийных органах; ненадежные элементы были убраны и из агентурной сети.

В разведку стали направлять «пролетарский элемент», не всегда грамотный, не всегда надежный с профессиональной точки зрения, но в подавляющем большинстве преданный партии и советской власти.

На руководящую разведывательную работу за рубежом назначались, как правило, только члены РКП(б) с опытом подпольной работы. Рядовыми разведчиками в большинстве случаев становились молодые 20—30-тилетние фронтовики, чаще всего холостые.

Интересна географическая карта происхождения военных разведчиков 1920—1930-х годов. Большинство из них были выходцами из Прибалтики, Бессарабии, Польши, Галиции. По национальному составу: латыши, эстонцы, поляки и, конечно же, в значительном количестве евреи. Из одного лишь крошечного галицийского городка Подволочиска вышло шестеро известных разведчиков (в числе которых были и два предателя — Вальтер Кривицкий и Игнатий Рейсс-Порецкий).

Бывшие военнопленные, в основном из австро-венгерской армии, принявшие участие в Гражданской войне на стороне большевиков, также служили пополнением советской разведки как военной, так и внешней.

И, наконец, надежным резервом кадров разведки стали коммунисты, выделяемые компартиями зарубежных стран из числа членов нелегальных военных аппаратов. Для их вербовки широко использовались эмиссары Коминтерна, одновременно работавшие на советскую разведку. Особенно успешно массовые вербовки происходили летом 1920 года во время наступления Красной армии на Варшаву. За короткий срок в странах Европы к работе на разведку были привлечены сотни молодых людей, жаждущих и ждущих мировой революции.

В новом «Положении» о Региструпре его задачи определялись как «выяснение военных, политических, дипломатических и экономических планов, намерений стран, враждебно действующих против Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и нейтральных государств, а также их отдельных групп и классов, могущих нанести тот или иной вред Республике…»

Непрерывно менялись руководящие работники военной разведки. С ноября 1918 года на этом посту перебывали С.И. Аралов (11.1918-06.1919), С.И. Гусев (07.1919-12.1919), Г.Л. Пятаков (01.1920-02.1920) В.Х. Ауссем (02.1920-07.1920), Я.Д. Ленцман (07.1920-04.1921), А.Я. Зейбот (04.1921-03.1924), пока, наконец, не пришел Ян Карлович Берзин (03.1924-04.1935 и 06.1937— 08.1937). О руководителях менее высокого ранга, которых и перечесть трудно, нечего и говорить.

Более половины руководителей в этот период были латышами, причем занимали они все ключевые посты.

Некоторых из них Сталин и не знал, но вот с Владимиром Христиановичем Ауссемом у него произошел конфликт. Сталин, будучи членом РВСР и РВС Юго-Западного фронта, отозвал в действующую армию начальника Региструпра фронта Фрица Матвеевича Маркуса. Недовольный действиями Сталина, но не имея возможности бороться с ним, Ауссем подал рапорт об отставке, и 11 августа 1920 года его направили в распоряжение члена РВСР Д.И. Курского. Его дальнейшая судьба необычна. Он побывал на ответственных должностях, был полпредом в Австрии и Германии, торгпредом в Турции. В 1927 году Ауссем был исключен из партии за оппозиционную деятельность. С 1929 года — в многочисленных ссылках. В 1937 году ушел в тайгу и не вернулся.

Ауссем, несмотря на краткость пребывания на руководящем посту, пытался организовать «глубокую разведку в странах Западной Европы, Японии и Америки, которые рассматриваются как потенциальные противники…» Он не сомневался, что противник постарается широко использовать русскую эмиграцию. «Заграничная тайная разведка, — писал он, — требует большого политического кругозора, знания языков и местных условий, для чего достаточно 10—20 человек из старой (дореволюционной) русской эмиграции, которым можно доверить связи Коминтерна». В резолюции на докладе Ауссема сказано: «Тов. Ауссему необходимо помочь людьми, знающими тамошние условия и языки».

В 1920 году военная разведка имела задание действовать в Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Польше, Румынии, Турции, Азербайджане, Армении, Персии, Афганистане и Японии. К концу года она практически успешно работала в 15 иностранных государствах. Среди ее достижений можно отметить то, что во время Гражданской войны она имела агентов в штабах армий Колчака и Врангеля, а во время советско-польской войны — в штабе армии белополяков. Имелась агентура в штабах, правительственных кругах и контрразведке Эстонии, были получены планы выступления Латвии и Эстонии против Советской России и сведения о подписании секретных договоров Венгрии с Францией, направленных против РСФСР.

Летом того же года по решению РВСР был учрежден институт военных атташе при полномочных представителях РСФСР в странах, с которыми были заключены мирные договоры и установлены дипломатические отношения. Военные атташе должны были изучать вооруженные силы по доступным им открытым источникам и через агентуру. Если же военный атташе был беспартийный, то агентурой ведал его помощник из числа партийных работников.

Успехи военных атташе и резидентов порой были поразительны. Например, помощник военного атташе в Литве ВТ. Ромм, бывший одновременно окружным резидентом по Литве, Польше и Германии, в паре с другим окружным резидентом, работавшим под псевдонимом Бобров, уже к концу 1920 года организовали 14 резидентур: 4 в Дании, по 2 в Варшаве, Вильно и Мемеле, по одной в Познани, Гродно, Белостоке. Они получали информацию по северо-восточной Польше, Восточной Пруссии и Литве, важнейшим железнодорожным узлам и морским портам.

Несколько слов о судьбах военных агентов (атташе) и резидентов, которые к Октябрю 1917 года находились на своих зарубежных постах. Большинство из них, как было сказано выше, уже в начале 1918 года перешли на положение эмигрантов. Некоторые продолжали сотрудничество, но не с советским правительством, а с формированиями, созданными на окраинах России, как, например, ВСЮР («Вооруженные силы Юга России») — детищем Деникина и Врангеля. При ВСЮР было и «правительство» (возглавлявшееся с 30.12.1919 по 8.02.1920 года генералом Лукомским), и Генеральный штаб, и собственный Военный агент в Италии. 9 января 1920 года он направил свой рапорт в «Генеральный штаб» Добровольческой армии «Деятельность украинских представителей в Италии». Документ, точнее его копия, видимо, был перехвачен советской разведкой. К сожалению, мне случайно попал в руки только первый лист этого рапорта, но он интересен как по форме, так и по содержанию:

Военный агент в Италии. Секретно

9 января 1920 г. Начальнику отдела Генерального

№ 4 Штаба

Рим

РАПОРТ

Украинские миссии в Риме официально не признаны, и Итальянское Правительство категорически опровергает наличие каких-либо политических переговоров с ними. Из частных источников выяснилось, что переговоры с украинцами у Итальянского Правительства все же происходят, по большей части при помощи и посредстве польских представителей, на почве забот о военнопленных галичанах.

Весьма возможно, что итальянцы, мало осведомленные в русско-польско-украинских отношениях, плохо в них разбираются и часто путают эти понятия, тем не менее приходится иногда убеждаться, что Итальянское Правительство действует вполне определенно и обдуманно, так например: один из представителей Ит. Прав-ства, говоря про украинцев, заметил: «Peut etre bien qu'ils pourront nous etre utiles».[ Вполне возможно, что они нам пригодятся, (франц.) ]

Несомненно то, что итальянцы хорошо, сознавая несерьезность и беспочвенность представителей Украины, как государства, тем не менее учитывают возможность каких-либо сношений с ними в будущем и не отказываются держать с ними связь, прикрываясь переговорами с поляками. Поляки же, сознавая, что Украина и ее войска могут быть всегда использованы, как угроза возрождающейся России…»

20 января 1920 года документ расписан генералу Лукомскому, которому вместе с его начальником А.И. Деникиным оставалось пробыть в своей должности 14 дней.

Интересна судьба графов Игнатьевых, братьев Алексея Алексеевича и Павла Алексеевича. Оба к 1917 году находились во Франции, первый в должности военного агента (атташе), второй — резидента русской разведки и контрразведки.

Уже после Февральской революции работа русской миссии во Франции была поставлена под строгий контроль французских спецслужб, а после Октября она еще более осложнилась. В начале января 1918 года генералу П.А. Игнатьеву было официально предложено приступить к ликвидации русских разведывательных служб. При этом русские военные представители подвергались различным видам дискриминации. Сначала под строгий контроль была поставлена их переписка с Россией и другими странами, затем им было запрещено разговаривать по-русски по телефону в Париже — только по-французски.

У П.А. Игнатьева стали требовать, чтобы он согласился раскрыть и передать французам свою разведывательную сеть, контрразведывательную агентуру и архивы. В конце концов полковник П.А. Игнатьев договорился с французами о передаче им на хранение опечатанного архива до конца войны. Ему было дано такое обещание, которое, однако, не выполнено до сегодняшнего дня. И это несмотря на то, что российская сторона вернула французам по указанию президента России документы Второго бюро французского Генштаба, которые были захвачены немцами в оккупированном ими Париже в 1940 году и попали в 1945 году через Берлин в Москву.

15 мая 1918 года полковник граф П.А. Игнатьев обратился к начальнику Второго бюро полковнику Гургану с сообщением о завершении ликвидационных работ по упразднению русских спецслужб во Франции. Сам П.А. Игнатьев перешел на положение эмигранта и занял антисоветские позиции.

Что касается его брата, генерала графа А.А. Игнатьева, то он остался верен Родине, сохранил для СССР положенные на его имя деньги русской миссии и в 1937 году вернулся в Советский Союз, написал знаменитые мемуары «50 лет в строю». По личному указанию Сталина был повышен в звании до генерал-лейтенанта (1943 год), и после создания Суворовских и Нахимовских военных училищ назначен одним из руководителей Управления, ведавшего этими учебными заведениями. Скончался в 1954 году.

Гражданская война завершилась. Пребывание на фронтах этой войны обогатило Сталина опытом, который он использовал позднее. Он побывал на всех важнейших фронтах, посетил основные районы страны. Установил личные контакты с местными и партийными руководителями. Им, в большинстве своем выходцам из «простого народа», импонировала кажущаяся простота Сталина, его непосредственность, стиль руководства. Как будущий руководитель партийного аппарата, он увидел на местах людей молодых, не входивших в состав старой ленинской гвардии, на которых он сможет опереться в дальнейшем. Этим он выгодно отличался от Троцкого, Зиновьева, Каменева и многих других тогдашних руководителей.

Обществу, жившему в условиях Гражданской войны и «военного коммунизма», неизбежно соответствовал военный образ мышления, командный стиль, принципы единоначалия, решения вопросов административным путем, стремление к централизации власти. Все это совпадало с духом Сталина, стилем его работы, методом решения трудноразрешимых задач. Сама обстановка способствовала тому, чтобы Сталин стал таким, каким он стал. Он был словно рожден для исполнения административно-командных функций. Он приступил к строительству новой партии и нового государства, еще не обретя полной власти. И вполне естественно, что руководство органами защиты этой партии и этого государства — прежде всего разведкой и контрразведкой — он не мог выпустить из своих рук.

После окончания Гражданской войны Региструпр был преобразован в Разведывательное управление Штаба РККА, а в сентябре 1926 года превратился в IV Управление.

Работа военной разведки проходила при постоянном соперничестве с ВЧК—ОГПУ. Дело в том', что Дзержинский, за спиной которого стоял Сталин, стремился подмять под себя военную разведку, которая в конечном счете подчинялась Троцкому. В ноябре 1920 года Сталин и Дзержинский добились принятия постановления Совета Труда и Обороны за подписью Ленина, согласно которому Региструпр помимо РВСР подчинялся и ВЧК на правах ее отдела. Начальник Региструпра входил в Коллегию ВЧК с правом решающего голоса. Назначение начальника Региструпра должно было производиться по согласованию с РВСР и ВЧК.

Однако проведение в жизнь этого постановления встретило сильное сопротивление со стороны военных. Оно и явилось одной из причин того, что 20 декабря 1920 года был создан собственный отдел агентурной внешней разведки ВЧК — Иностранный отдел (ИНО). При этом начальник Региструпра, а потом и Разведывательного управления оставался членом Коллегии ВЧК и по-прежнему назначался по согласованию с ВЧК, что в дальнейшем привело к объединению зарубежных агентурных сетей, назначению единых резидентов и их двойному подчинению.

К концу 1920 года объединенные резидентуры уже были созданы в Германии, Франции, Италии, Австрии, Сербии, Болгарии, Чехословакии.

Началась неразбериха в руководстве, использовании агентуры, распоряжении финансовыми средствами, путаница с отчетностью. Поступающие из центра директивы противоречили друг другу, объединенные резиденты переписывались с обоими Центрами и выбирали из поступающих указаний те, которые им было легче или выгоднее выполнять.

Теперь уже начальник Разведуправления пытался объединить всю разведку под своим началом, но уперлись чекисты. Споры и —пререкания тянулись до 1923 года, когда вообще было признано нецелесообразным объединение РУ и ИНО.

К началу 1925 года разделение практически завершилось. В ходе этих пертурбаций руководящие и рядовые оперативные работники постоянно меняли подчиненность, переходя из Внешней разведки в Военную и наоборот. (Отсюда, кстати, идет и путаница в некоторых исторических работах о принадлежности кого-либо из разведчиков к той или иной службе).

Неприятности часто возникали и в ходе сотрудничества разведывательных служб, Зарубежного бюро РКП(б) и Коминтерна.

В августе 1921 года на совещании Разведупра, ВЧК и Коминтерна был принят проект Положения об отделениях Коминтерна за границей и представителях Разведупра и ВЧК, в котором, в частности, говорилось:

Документ был подписан: от Коминтерна — Зиновьевым и Пятницким, от ВЧК — Уншлихтом, от Разведупра — его тогдашним начальником Арвидом Зейботом.

Это постановление открывает длинный список документов, запрещающих использовать членов национальных компартий для разведывательной работы в пользу СССР. Однако соблазн использовать готовых даровых агентов был велик, и к вопросу о взаимоотношениях с коммунистами приходилось возвращаться снова и снова.

Так, 14 августа 1923 года состоялось совещание представителей Разведупра, ИНО ОГПУ, НКИДа и Коминтерна, инициатором которого стал полпред (и одновременно представитель Коминтерна) в Чехословакии Антонов-Овсеенко. Он написал письмо руководству НКИДа, в котором жаловался на частые провалы у военных разведчиков (три провала в течение короткого времени) и указывал, что Разведупр, ИНО и Коминтерн не согласовывают своей деятельности, интригуют друг против друга и т.д.

От Коминтерна на совещании присутствовал И. Пятницкий, от Разведупра — Ян Берзин, от ИНО — заместитель Трилиссера Алексей Логинов. Совещание приняло решение: вынести работу разведок из посольств, сократить работу спецслужб через местные компартии и прибегать к ней только с согласия местных ЦК или руководства Коминтерна. Было решено, что в случае, если члены компартии переходят на работу в разведку, то они обязаны предварительно выйти из рядов своей компартии, а также решение, что список таких людей будет составляться в единственном экземпляре и храниться у Пятницкого. Однако совещание решило не прекращать полностью сотрудничества компартий с разведкой, поскольку «товарищ Берзин указывал, что невозможно обойтись без квартир и адресов местных товарищей».

Это совещание можно условно считать датой рождения сталинской разведывательной триады: ИНО ОГПУ, Разведупр Штаба Красной армии и Служба связи Исполкома Коминтерна. Чуть позднее, когда Наркомат Иностранных дел подпадет под полный контроль Сталина, триада превратится в квадригу, колесницу о четырех конях, боевую тачанку, которой он будет править многие годы.

Верный союзник разведки

Коммунистический Интернационал — Коминтерн — КИ — ставил своей целью разрушение старой социально-экономической системы путем пролетарской революции. Он был своего рода штабом по подготовке и осуществлению. Коминтерн — единая всемирная организация — был не только централизованной международной структурой, но и движением, объединяющим значительные массы радикальных рабочих во многих странах, и союзом партий, инстанцией, стремящейся соподчинить их общей стратегией.

Идейно-политическая, организационная, кадровая и материальная (в том числе финансовая) связь Коминтерна и его руководящих органов с советской компартией и СССР делал их полностью зависимыми от интересов внешней политики Советского Союза, а в конечном счете и от сталинского диктата и произвола.

Первый (Учредительный) конгресс Коммунистического Интернационала состоялся в Москве 2—6 марта 1919 года. Руководящим органом стал Исполнительный Комитет (ИККИ), в который должны были войти по одному представителю от самых значительных стран, в том числе России, Германии, Немецкой Австрии, Венгрии, Скандинавии, Швейцарии, Балканской коммунистической федерации. Исполнительный Комитет выбирал Бюро, председателем которого стал Г. Зиновьев.

Для оказания содействия революционному движению в других странах, помощи в формировании компартий, налаживания их постоянных связей с центром, ИККИ, работавший в Советской России, находившейся в то время в осадном положении, создал ряд региональных бюро и отделений. Главной их задачей в этот период, естественно, была поддержка страны, первой поднявшей знамя пролетарской революции, ибо без ее победы мировая революция казалась невозможной. Это стало искренним убеждением сотен и тысяч коммунистов во всем мире.

Можно как угодно относиться к этим людям. Можно иронизировать по их поводу, можно обзывать их шпионами или «кротами». Но нельзя отнимать у них одного — беззаветной преданности делу, веры в светлое будущее и победу пролетарской революции во всем мире, и в то, что именно Советская Россия, Советский Союз являются той страной, которая принесет это будущее и эту победу. Сотни и тысячи людей доказали эту свою веру, томясь в застенках или погибая под пулями или на виселицах. Многие из них пришли в разведку из Коминтерна или из компартий.

Региональные бюро занимались сбором материалов о политической и экономической ситуации в своих странах, осуществляли сотрудничество между ИККИ и компартиями в передаче денег, документов, текущей оперативной информации. С первых дней своего существования ИККИ стал снабжать деньгами многочисленные компартии и коммунистические группы. В решении вопросов об их финансировании участвовал и лично В. И. Ленин. 28 августа 1919 года Я. Берзин писал Г. Зиновьеву, что он говорил с Лениным о материальной поддержке компартий, и тот считает, что 5 млн франков — это мало, что для коммунистических групп в Западной Европе нужно выделить сумму до 20 млн. франков (примерно 1 млн фунтов стерлингов). Половину сохранить как резервный фонд, а остальное «немедленно распределить между коммунистами и лево-социалистическими группами Западной Европы и Америки, причем спартаковцам (радикальной группе германским коммунистов. — И.Д.) нужно дать сразу крупную сумму (несколько миллионов), они давно просят…»

В то же время иностранные компартии поддерживали Советскую Россию. К примеру, в январе 1920 года в Софии состоялась первая конференция Балканской коммунистической федерации (БКФ), действовавшей под руководством ИККИ. БКФ ставила задачу оказывать «всевозможное содействие Российской советской социалистической республике и предстоящей пролетарской социалистической революции в Европе, парализуя все направленные против них со стороны Балкан или через Балканы контрреволюционные силы».

19 июля — 17 августа 1920 года в Москве состоялся II конгресс Коминтерна. В принятом им уставе говорилось, что Коминтерн «должен действительно и фактически представлять собой единую всемирную коммунистическую партию, отдельными секциями которой являются партии, действующие в каждой стране, …должен обеспечивать труженикам каждой страны возможность в каждый данный момент получить максимальную помощь от организованных пролетариев других стран».

В уставе также было записано, что Коминтерн «обязуется всеми силами поддерживать каждую советскую республику, где бы она ни создавалась».

До II Конгресса Сталин не вникал особенно в дела Коминтерна, разве что как член Политбюро. Ему хватало дел на фронтах Гражданской войны и на «внутреннем фронте». Но в ходе Конгресса, присутствуя на нем, он понял, какие громадные выгоды для интересов страны представляет эта организация, рекрутирующая добровольных и беспредельно преданных ей помощников. Он решил, что настала пора лично и непосредственно участвовать в работе Коминтерна.

7 августа 1920 года на первом заседании ИККИ был утвержден его состав. От России в него вошли: Г. Зиновьев, Н. Бухарин, К. Ра-дек, М. Кобецкий, М. Томский, Г. Цыперович, а в качестве кандидатов В. Ленин, Я. Берзин, Г. Чичерин, И. Сталин, М. Павлович.С этого времени Сталин не выпускал из своих рук контроль над Коминтерном.

8 августа 1920 года Малое бюро ИККИ приняло решение о создании Секретного отдела. 11 ноября 1920 года отдел оформился как конспиративный отдел во главе с Д. Бейко. С июня 1921 года отдел стал именоваться Отделом международной связи (ОМС) с подотделами связи, финансирования, литературы, шифровальным. Его главной задачей являлось осуществление конспиративных связей между ИККИ и коммунистическими партиями, что включало в себя пересылку информации, документов, директив и денег, переброску функционеров из страны в страну и т.д. 2 мая 1921 года Малое бюро ИККИ назначило заведующим ОМС старого большевика О. Пятницкого.

В 1921 году ОМС имел пункты связи (то есть резидентуры) в Берлине, Константинополе, Баку, Севастополе, Одессе, Чите, Риге, Антверпене, Ревеле и в ряде других городов.

В 1920—1921 годах значительную часть работы ОМС составляли переправка в Москву и обратно делегатов конгрессов Коминтерна, пропагандистской литературы, различных грузов, в том числе оружия. Этим занималась специальная курьерская служба, созданная при ОМС решением ИККИ 21 января 1921 года. Малое бюро постановило: «просить ЦК РКП, чтобы: 1) в числе сотрудников НКИД (в отделе дипломатических курьеров) был товарищ, назначаемый Коминтерном и исполняющий поручения Коминтерна, 2) то же и в Наркомвнешторге, 3) то же в каждой из торговых миссий».

ЦК РКП (б) предоставил Коминтерну такое право. Однако вскоре, ввиду участившихся жалоб из торговых миссий на расширении деятельности, «открыто занимавшихся нелегальной работой коминтерновцев», Политбюро ЦК 4 мая 1921 года приняло тезисы о взаимоотношениях между Наркоминделом и Коминтерном. Этим решением работа Коминтерна отделялась от работы Наркоминдела. Можно с уверенностью полагать, что инициатором такого решения был Сталин, ибо он будет принимать окончательные решения и в дальнейшем, в частности, по вопросу взаимоотношений Коминтерна с разведкой.

Руководство Исполкома Коминтерна не желало соглашаться на «отделение работы Коминтерна и Наркоминдела». Конфликт между ИККИ и НКИД имел свое продолжение.

12 октября 1921 года заведующий ОМС О. Пятницкий писал Г. Зиновьеву: «По поручению Молотова я был вызван в ЦК РКП. Там мне показали письмо Чичерина, где он возражает против включения нашего представителя в миссию, которая едет в Норвегию, ссылаясь на постановление ЦК РКП об отделении работы Коминтерна и Наркоминдела. Я знал, что ЦК нам предоставил право включать одного представителя в каждую миссию, и от этого права мы не можем отказаться. Можно спорить, годен ли тот или иной представитель, нужно ли послать в тот или иной пункт. Но ставить вопрос принципиально, чтобы работа КИ (Коминтерна) шла так раздельно, чтобы мы не могли иметь своего представителя, посылать телеграммы и вообще пользоваться аппаратом невозможно».

Но между ИККИ и ОМС, с одной стороны, и НКИД — с другой, имелись также и другие противоречия. Коллегия НКИД 29 сентября 1921 года постановила: с иностранных путешественников Коминтерна плата за проезд взимается наравне с другими.

В протесте ОМС, направленном в Президиум ВЦИК (в копии — в НКИД), говорилось: «Иностранцы-коммунисты едут не за свой счет, и даже не за счет партии, а за счет Коминтерна. За визы и за проезд нужно платить в иностранной валюте, которая приобретается нами с большим трудом через Наркомфин и Наркомвнешторг». Поскольку, как писал Пятницкий, ежемесячно по линии КИ в Москву приезжает по 30—34 человек, то «иностранную валюту придется, конечно, брать из золотого фонда, который был ассигнован Коминтерну. Если мы из него будем платить советскому учреждению в иностранной валюте, то на эту сумму придется увеличить бюджет». «Нельзя ли сделать бухгалтерский перерасчет между учреждениями?» (разрядка моя. — И.Д.) — просит Пятницкий. Это невольное признание того, что Коминтерн был «советским учреждением».

Уже через пару дней коллегия НКИД оперативно откликнулась на обращение Пятницкого: «Слушали: О невзимании платы за проезд в вагонах НКИД с делегатов Коминтерна. Постановили: Отказать, принимая во внимание соображения конспирации (разрядка моя. — И.Д.) и что оплата взимается не за вагон НКИД, а за проезд вообще». Президиум ВЦИК под председательством Енукидзе принял аналогичное решение: «Ходатайство отклонить».

Но зато бюджет Коминтерна на 1922 год вырос. 15 марта 1922 года Политбюро ЦК определило его в размере 2,5 млн. рублей. А 20 апреля эта сумма возросла до 3 млн 150 тыс. 600 руб. золотом…

В этот же день Политбюро рассмотрело вопрос о финансировании расходов «особого назначения на Востоке» и постановило «при рассмотрении сметы Коминтерна выделить определенную сумму… для усиления расходов на агитацию среди японских солдат».

Периодически возникали конфликты. Были они и в среде сотрудников ИККИ. Иногда дело доходило до того, что ими должен был заниматься сам Сталин, например, в склоке между Секретариатом и Управделами ИККИ. Он, кстати, решил вопрос просто и радикально: упразднил должность Управляющего делами, вместо нее создал пост оргсекретаря, куда назначил своего человека

В 1920 году при Коминтерне была организована Военная школа для подготовки курсантов, которые впоследствии могли бы стать военными организаторами в своих партиях. Она существовала два года, после чего была распущена, а ее лучшие курсанты переданы военному ведомству РСФСР.

После III конгресса Коминтерна значительно расширил свою деятельность Информационный отдел. Он, наряду с другими отделами, работал во взаимодействии с советскими спецслужбами. С одной стороны, он снабжал их необходимой информацией, с другой стороны, они иной раз делились с ним своей. 27 апреля 1922 года начальник Разведывательного управления штаба РККА сообщал секретарю ИККИ Матиасу Ракоши, что «его ведомство имеет возможность иногда получать копии информационных бюллетеней германской и польской контрразведок, в которых дается освещение работы коммунистических партий и профсоюзов в упомянутых странах, вплоть до сообщений о взятии на учет партийных работников». ИККИ, по согласованию с германской и польской секциями, должен был выделить «доверенных товарищей», которым предстояло «на месте — в Разведывательном управлении — знакомиться с подобными материалами, делать из них необходимые выписки и т.д.».

В целях улучшения информационной работы в 1921 году была создана еще одна структура: «Информационное бюро» — Статистико-экономический институт в Москве с отделениями в Берлине и Лондоне. В замечаниях В.И. Ленина на плане организации Информационного бюро говорилось, что институт должен быть легальным для Западной Европы и Америки, находиться в Германии, посвящать 20% рабочего времени экономическим и социальным вопросам, а 80% — уделять политическим вопросам, информации по заданиям ИККИ, получать в том числе и конспиративные материалы…

Однако основным центром зарубежной разведывательной работы продолжал оставаться ОМС. В 1921—1922 годах им были созданы новые или реорганизованы существующие конспиративные пункты связи в Австрии (Вена), Швеции (Стокгольм), Норвегии (Варде), Китае (Шанхай).

ОМС и его пункты связи нелегально переправляли в Москву и обратно людей и грузы, издавали и распространяли агитационную литературу, занимались изготовлением поддельных паспортов, организацией явочных квартир.

Из-за того, что у абсолютного большинства компартий не было опыта ведения строго законспирированной работы в области связи, пришлось вести эту работу «сверху вниз» и замкнуть руководство ею на ОМС. Пункты связи в странах подчинялись непосредственно только ОМС, они были ограждены от какого-либо контроля со стороны руководства компартий соответствующих стран. Не вмешиваясь и не влияя на работу пунктов связи, руководители компартий выполняли в то же время отдельные просьбы заведующих этими пунктами. Такое положение сохранялось до тридцатых годов, когда руководители компартий стали не только активно привлекаться центром к работе пунктов связи, но и нередко сами выполняли эту работу.

Основных работников пунктов связи ОМС назначал, главным образом, из числа функционеров не стран местонахождения пункта, а других партий, часто из числа эмигрантов. Это обостряло психологическую напряженность и резко повышало степень риска и возможность провалов из-за усиливавшихся полицейских репрессий. Частые челночные рейсы курьеров также могли вызвать подозрения у полиции. Зачастую курьеры были не простыми «почтальонами», а имели для передачи серьезные устные поручения руководства, порой выполняли даже контрольные функции. Поэтому они подбирались из числа умных, толковых коммунистов, хороших конспираторов. С «должности» курьера начинал свой боевой путь замечательный советский разведчик А. Дейч, будущий вербовщик Кембриджской и Оксфордской агентуры.

Но какими бы толковыми и изворотливыми ни были курьеры, провалы все же были. Это привело в 1923 году к необходимости использования ОМСом фельдъегерской службы Государственного политического управления (ГПУ), преемника ВЧК. В апреле 1923 года новый заведующий ОМС П. Вомпе и начальник фельдъегерского корпуса П. Митрофанов подписали соглашение «на предмет использования фельдъегерской связи ГПУ для нужд отдела международной связи». В соглашении указывалось, что ОМС должен давать своим органам «распоряжения о выдаче местным отделам ГПУ соответствующих полномочий на право получения корреспонденции ОМСа». ОМС должен также «сообщать в фельдкорпус ГПУ дислосведения о расположении своих местных органов и всякие последующие изменения расположения таковых для включения в расписание маршрутов». Таким образом, ГПУ располагало полной картиной дислокации всех пунктов ОМС на территории СССР и других стран.

В порядке взаимодействия ГПУ через ОМС предупреждал гостей Коминтерна об опасностях, ожидающих их при возвращении на родину (обыски или аресты на границе, готовящиеся преследования полиции). ИНО ГПУ, руководимый Трилиссером, запрашивал у ОМС сведения о деятелях зарубежных партий, прибывающих в СССР, а также обеспечивал ОМС интересующими его разведку данными.

13 мая 1922 года Трилиссер писал О. Пятницкому: «Некоторые из материалов, получаемые от наших резидентов из-за границы, могущие заинтересовать Коминтерн, мы направляем Вам. Я бы просил каждый раз по получении от нас таких материалов давать заключения по ним и сообщать имеющиеся у вас сведения по вопросам, затронутым в этих материалах».

Конспиративный характер деятельности ОМС, проводимые им нелегальные заграничные операции побуждали использовать разные «крыши». Значительная часть печатной продукции, различных грузов и товаров, предназначенных для Коминтерна, шла в Москву в адрес Наркомата внешней торговли. Коминтерновские телеграммы и радиограммы за границу передавались компартиями только через НКИД (была даже учреждена должность «представителя ИККИ при НКИД по отправке радиотелеграмм»). Для перевозки людей и грузов ОМСу выделялись, по распоряжению Политбюро и Совнаркома, специальные железнодорожные вагоны и торговые суда.

Помимо прочего, ОМС руководил своими пунктами, созданными в основном в портовых городах СССР и зарубежных стран, которые занимались переправой людей и грузов нелегальным путем в СССР и обратно, а также внедрением нелегалов в другие страны.

Например, для организации связи с иранской компартией в 1924 году существовал Бакинский пункт ОМС, который, как сказано в одном из документов ИККИ, «выделил нужное количество состоявших в Азербайджанской компартии товарищей, знавших условия нелегальной работы в Персии и проверенных на советско-партийной работе в Советском Азербайджане через соответствующие органы ОГПУи АКП(б), избегая, без крайней необходимости, товарищей, находившихся или известных в Баку. Поручал отобранным товарищам легализоваться и обосноваться в Персидском Азербайджане (в частности, путем содержания хозрасчетных чайхан, лавочек и т.п. заведений) для организации и содержания с помощью Восточного секретариата ИККИ явочных пунктов на персидской территории. Конкретно местонахождение пунктов определялось по выяснении местных условий. Уделял особое внимание использованию автомобильного сообщения путем установления связей с шоферами и организации хозрасчетного пассажирского грузового автомобильного сообщения (Джульфа, Алаблар, Решт)».

IV Конгресс, исходя из того, что ряд секций Коминтерна находится на нелегальном положении, а также считаясь с вероятностью периода нелегальной работы для некоторых других партий, поручил Президиуму ИККИ «заняться подготовкой соответствующих партий к этой нелегальной работе». С этой целью Оргбюро ИККИ 19 декабря 1922 года создало нелегальную комиссию в составе: М. Трилиссер (начальник ИНО), О. Пятницкий, Г. Эберлейн, Э. Прухняк (впоследствии вместо двух последних — Е. Ярославский и В. Мицкевич-Капсукас). С 4 января 1923 года комиссия стала именоваться Постоянная нелегальная комиссия (ПНК).

На первых же заседаниях ПНК рассмотрела вопросы о конспиративной работе компартий Италии, Австрии, Югославии, Чехословакии, Литвы. Согласилась с тем, что Политбюро компартии Литвы не может находиться в данный момент «в пределах Литвы», но отвергла предложение А. Грамши о создании руководящего органа компартии Италии за пределами страны. ПНК осудила путчистскую тактику нелегальной организации в Австрии.

Как и комиссия по работе в армии (имеются в виду зарубежные армии), ПНК действовала при участии ответственных деятелей ВЧК (затем ГПУ) и Реввоенсовета СССР. С этой целью в ее состав в августе 1923 года были введены заместитель Председателя ВЧК И. Уншлихт, К. Радек и начальник Политуправления РВС В. Антонов-Овсеенко.

ПНК проводила специфическую работу: выясняла, существуют ли в тех или иных странах нелегальные партийные организации, каковы их формы и размеры, как поставлена связь внутри нелегальной организации, какими методами осуществляется работа в армии, существуют ли боевые отряды, какова связь с комсомолом. Комиссия занималась также подготовкой нелегальных явок и типографий, вела наблюдение за фашистскими и белогвардейскими организациями. Особое внимание она уделяла Италии, Германии, Болгарии и Чехословакии. Давала рекомендации по вопросам пользования шифром, хранения списков членов парии и т.д. В сентябре 1923 года, в преддверии возможной революции в Германии, ПНК подчеркнула на своем заседании, что «в связи с назревающими событиями необходимо особое внимание обратить на меры предосторожности и конспирации как в ИККИ, так и в компартиях различных стран». В сентябре 1923 года ПНК рекомендовала ряду партий, ввиду прихода к власти фашистов (Италия, Болгария и др.), передать свои архивы временно в Москву.

Борьба, которую вел Сталин со своими противниками, отразилась и на положении в Коминтерне. На V конгрессе Коминтерна (17 июня — 8 июля 1924 года) в состав ИККИ вошли: Г. Зиновьев (председатель ИККИ), Н. Бухарин, И. Сталин, Л Каменев и А. Рыков, а Л. Троцкий был избран кандидатом. Но уже в июне 1926 года Сталин, утверждая, что «группа Зиновьева», имеющая сильные позиции в ИККИ, «является сейчас наиболее вредной», предложил нанести по ней удар на пленуме ЦК ВКП(б) и вывести Зиновьева из Политбюро. «Возможно, — писал Сталин, — что после этого Зиновьев подаст в отставку по ИККИ. Мы должны ее принять… Это будет разоружение группы Зиновьева».

26 октября 1926 года Президиум ИККИ одобрил заявление делегации Коминтерна на пленуме ЦК ВКП(б) о недопустимости оставления Зиновьева во главе Коминтерна. Он выбыл из состава членов ИККИ. А еще раньше, 27 сентября 1927 года, из кандидатов в члены ИККИ был исключен Троцкий. Позднее, в июле 1929 года, X пленум ИККИ принял резолюцию «О Бухарине», в которой, подтверждая решение Политбюро ЦК ВКП(б) о снятии Бухарина с работы в Коминтерне, постановил «освободить его от поста члена Президиума ИККИ». И хотя формально Бухарин не был выведен из членов ИККИ (это мог сделать только конгресс), фактически у него уже не было возможности функционировать в качестве члена ИККИ.

После V Конгресса Коминтерна ОМС расширял сферу своей деятельности. К его многочисленным пунктам связи добавились новые: в Риге, Ревеле, Берлине, Вене, Варне, Стокгольме, Париже, Осло, Константинополе, Шанхае, Амстердаме и других городах Европы, Азии и Америки, через которые он наладил связи с компартиями многих стран.

Функции ОМС оставались прежними. Требования конспирации не позволяли расширять круг людей, действовавших под «крышей» советских посольств и торговых миссий. ОМС конспирировал не только свою работу, но и свое существование как за границей, так и в СССР. 31 марта 1924 года секретарь ИККИ Пятницкий писал начальнику ИНО Трилиссеру: «В целях сокрытия при получении (валюты) из Госбанка названия нашего учреждения нам необходимо, чтобы получатель валюты Эклунд АА. …был бы снабжен фиктивным удостоверением. Поэтому просим Вас выдать ему удостоверение либо в том, что он сотрудник ИНО, либо от какого-нибудь крупного треста, если таковые у Вас имеются».

В другом письме на имя начальника отдела ГПУ Г.И. Бокия от 7 июня 1924 года говорилось: «Нам необходимы (незаполненные) бланки, снабженные лишь печатями и подписями на немецком языке, разных советских крупных хозяйственных учреждений и смешанных обществ, имеющих связи с заграницей, особенно Германией и другими странами Средней Европы. Эти бланки будут использоваться за границей, там же заполняться соответствующим текстом и представляться в официальные учреждения на предмет получения выездных виз из Германии в качестве приглашенных на службу в Россию». По таким подложным документам прибывали в Москву и многие делегаты конгрессов Коминтерна. В свою очередь, ИНО неоднократно обращался в ОМС ИККИ с просьбой об изготовлении паспортов для своих работников, так как ГПУ «не в состоянии снабдить (своих людей) такими паспортами».

В начале 1927 года Бокий направил Пятницкому, как куратору ОМС, ряд документов, принятых в ГПУ: «О порядке пересылки сов. секретных документов», «Инструкция о порядке получения, пользования и хранения белогвардейской литературы» и т.д.

Вообще связи ОМС с ГПУ—ОГПУ были достаточно тесными и постоянно углублялись. Это касалось не только переправки людей и грузов и обеспечения подложными документами. ГПУ также обращалось в ОМС с просьбой установить ту или иную личность, ее принадлежность к компартии, дать ей политическую оценку; предупреждало о возможных преследованиях, готовящихся провокациях и репрессиях в отношении конкретных коммунистов.

При содействии ГПУ ОМС создал свои школы по подготовке людей для конспиративной связи, а также радистов и шифровальщиков.

* * *

В связи с обострением международной обстановки после поражения забастовки английских горняков 1926 года, ухудшением дипломатических отношений СССР с рядом европейских стран, особенно с Великобританией, по инициативе Сталина, поддержанной Политбюро, был принят ряд мер. В частности, уполномоченным ИККИ было запрещено использовать в качестве прикрытия советские официальные представительства за рубежом.

Вот несколько выдержек из постановлений Политбюро по этому поводу.

5 мая 1927 года. — «Обязать ИККИ, ОГПУ и Разведупр в целях конспирации принять меры к тому, чтобы товарищи, посылаемые этими организациями за границу по линии НКИД и НКТорга, в своей официальной работе не выделялись из общей массы сотрудников полпредств и торгпредств. Вместе с тем обязать НКИД обеспечить соответствующие условия для выполнения возложенных на этих товарищей специальных поручений от вышеуказанных организаций».

28 мая 1927 года. — «Совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна, МОПРа. …Привести в порядок финансовые операции Госбанка по обслуживанию революционного движения в других странах с точки зрения максимальной конспирации».

7 июня 1927 года. — «Всякая связь Коминтерна с другими полпредствами безусловно в течение июля заканчивается и впредь не производится».

18 августа 1927 года. — «Поручить т. Молотову разработать вопрос о легализации отчетности Коминтерна».

26 января 1928 года. — По докладам Г. Чичерина и О.А. Пятницкого. — «Поручить комиссии в составе т.т. Трилиссера, Платонова, Чичерина, Пятницкого и Янсона пересмотреть индивидуально состав всех полпредств, торгпредств и других наших организаций во всех странах. В соответствии с отношением правительств различных стран к коммунистическому движению их стран и сотрудничеству членов компартий в наших организациях произвести… замену ответственных и рядовых коммунистов, в первую очередь, гражданами СССР, как партийными, так и беспартийными, с гарантией в том, что это сотрудничество в наших организациях не послужит поводом к международным осложнениям».

23 апреля 1928 года. — По докладу И. Сталина «О Коминтерне и советской власти» — «а) Послать всем руководителям наших представительств за границей директиву о строжайшем проведении принципа невмешательства во внутренние дела соответствующих стран; б) Воспретить на известный период членам Политбюро (исключая т. Бухарина) открытые выступления в официальных учреждениях Коминтерна, предложив им . проводить руководство коминтерновской работой в порядке внутреннем, через делегацию ВКП и т.п.; в) Для того, чтобы не дать врагам лишнего повода утверждать о переплетении сов. власти с Коминтерном, снять доклад т. Рыкова об СССР на VI конгрессе, поручив его т. Варге или кому-либо другому не из числа членов Совнаркома; г) Т.т. Бухарину и Пятницкому разработать вопрос о выдаче денег секциям Коминтерна не из Москвы и не через русских, а из Берлина (Запбюро) и Иркутска (Востбюро), обязательно через иностранных товарищей; д) Поручить комиссии в составе представителей Политсекретариата ИККИ, ЦК и ЦКК проверить состав секретных сотрудников аппарата ИККИ; е) Принять срочные меры к опубликованию бюджета и его секций».

Сначала 1920-х годов в зарубежной прессе стали появляться «документальные материалы» о «зловещих планах» ОГПУ и Коминтерна, направленных якобы на потрясение экономических и политических устоев западного мира. Внешне подлинность документов не вызывала сомнений — их стиль, лексика, реквизиты, подписи должностных лиц — все было как настоящее. Публикации спровоцировали бурю негодования западной общественности и привели в отдельных случаях к тяжким, трагическим последствиям: казням болгарских коммунистов, будто бы готовивших по заданию Коминтерна взрыв собора в Софии, налетам немецкой полиции на советское торгпредство в Берлине и английской — на представительство российского кооперативного общества «Аркос» и последующему разрыву дипломатических отношений между СССР и Англией. Престижу и интересам страны, только-только начавшей выходить из международной изоляции, был нанесен значительный ущерб.

Документы исходили якобы из Москвы, но советское руководство знало, что это фальшивки, хотя и изготовленные квалифицированно, со знанием дела. Но кем? Где? Разведка получила задание: дать ответы на эти вопросы.

После тщательных поисков удалось выйти на первоисточник — организацию, именовавшую себя «Братством русской правды» (БРП). Кропотливо собирали сведения о ней и ее руководителе. Им оказался многоопытный и опасный враг, в царское время — следователь по особо важным делам, а затем — начальник врангелевской разведки и контрразведки, действительный статский советник Владимир Григорьевич Орлов, обосновавшийся в Берлине. Здесь он стал агентом «Имперского комиссариата по наблюдению за общественным порядком», учреждения, тесно связанного с запрещенной Версальским договором, но действующей под разными «крышами» военной разведкой. Но Орлов завел и собственное «дело», исходя из того, что можно немало заработать, торгуя разведывательной информацией. Он понимал, что и разведки, и политики хорошо платят, прежде всего, за подлинные оригинальные документы, хотя и не требуют доказательств их подлинности. Поэтому он решил сам наладить производство документов, пользующихся спросом. А таковыми в 1920-х годах были, прежде всего, документы о деятельности Коминтерна, советской разведки, их связи с коммунистами разных стран. Куда сбывать фальшивки? Орлов колебался недолго: конечно же покупатели найдутся в Англии.

Дело в том, что в это время среди трезво мыслящих английских политиков ширилось понимание необходимости установления с Советской Россией если не политических, то нормальных экономических отношений. Сторонником такой позиции был премьер-министр Ллойд-Джордж. Ярым же противником нормализации отношений с «Красной Москвой» стал министр иностранных дел лорд Керзон… Вполне естественно, что антисоветские позиции занимали и английские спецслужбы, в том числе криптографическая разведка, носившая интригующее название «Правительственная школа мифов и кодов».

Именно ей удалось добиться оперативного успеха, когда в 1920 году в Лондон прибыла первая советская торговая делегация. «Школа» сумела частично расшифровать переписку, которую делегация вела с Москвой. Это было использовано англичанами более года спустя, в ноте от 15 сентября 1921 года. В ней, наряду с действительно перехваченными и расшифрованными материалами, цитировались и фальшивки, полученные от Орлова. Советскую сторону обвиняли в нарушении взятых на себя соглашением от 16 марта 1921 года обязательств: отказа от «враждебной пропаганды» вне границ РСФСР и ведении таковой с участием Коминтерна.

Благодаря принятым советским правительством мерам, нота Керзона особого успеха не имела. Более того, Форин офис был вынужден косвенно признать, что опубликованные материалы являются фальшивкой.

В 1923 году к власти в Великобритании пришли лейбористы. Их лидер Макдональд стал главой правительства и публично заявил о намерении установить «свободные экономические и дипломатические отношения с Россией».

1 февраля 1923 года Великобритания признала СССР де-юре. Оставалось подписать и ратифицировать так называемый «общий договор» и новый торговый, заменивший заключенное в 1921 году торговое соглашение.

Но английские правые стремились не допустить этого. Они обвинили Макдональда в мягкотелости, в «уступчивости коммунистам», и им нужен был лишь предлог, чтобы сорвать ратификацию договоров. Лучшим способом было найти виновных в самом Советском Союзе и в рядах Коминтерна, действующего по его указке, готовящих насильственную революцию в Англии. «Общие указания» из Москвы на этот счет имелись в резолюции XII съезда РКП(б), принятой по докладу председателя ИККИ Зиновьева, в котором говорилось: «Съезд заявляет Коминтерну, что его русская секция считает своей первейшей обязанностью, более чем когда-либо, помогать братским партиям под испытанным руководством „Интернационала“.

Эти и подобные по смыслу высказывания коммунистических лидеров воспроизводились английской прессой и запугивали обывателя — потенциального избирателя на предстоящих парламентских выборах. Требовалось найти еще какой-то камешек, который окончательно склонил бы весы на сторону консерваторов.

И тут подсуетился Орлов, сделавший выводы из предыдущей неудачи и подготовивший новые фальшивки на более высоком уровне, с привлечением такого мастера шпионажа, как знаменитый Сидней Рейли.

Тут я должен сделать небольшое авторское отступление. Известно, что в 1925 году Рейли заманили в СССР, где он участвовал в заседании легендированной организации монархистов (их всех изображали чекисты). После заседания он написал две открытки своим друзьям, чтобы подтвердить, что был в Москве. По пути, когда его везли на вокзал (а в действительности во внутреннюю тюрьму ОГПУ, о чем он не знал). Рейли бросил эти открытки в почтовый ящик. Они были конфискованы и приобщены к делу.

Несколько лет назад, знакомясь с делом Рейли, я обратил внимание на то, что одна из открыток адресована в Бланкенбург, крошечный городок в Германии (я помнил это название: после войны, в октябре 1945 года, проходил там сборы командиров взводов). Почему в Бланкенбург, а не в какой-нибудь столичный город? А сейчас, читая материалы на Орлова, я узнал, что у него было неподалеку имение. Так не перед ним ли, своим приятелем, который не преминет доложить об этом шефам в германской и английской разведках, хотел Рейли похвастаться своими успехами? Вполне возможно, хотя это только гипотеза.

Итак, Орлов подготовил новую фальшивку, которая оказалась в английском МВД, а оттуда в мае 1924 года была передана в Форин офис. Это было письмо за подписью Г. Зиновьева, якобы направленное из Москвы в адрес ЦК компартии Великобритании.

Письмо выглядело как инструкция по организации первомайских демонстраций в Лондоне с целью «помочь успешной работе» советской делегации, что стало бы «большим шагом на пути развертывания революционного движения в Великобритании». В случае перерыва в переговорах следовало организовать выступления рабочих с целью оказать давление на правительство. На организацию всей работы Коминтерном ассигнованы финансовые средства (без указания суммы), которые находятся у одного из членов советской делегации.

Некоторое время спустя Форин Офис получил из МВД второе «письмо Коминтерна», датированное мартом 1924 года. Английских товарищей информировали, что член советской делегации Томский уполномочен вести дела с британскими коммунистами. Содержалось также предложение использовать факт визита советских представителей в Англию для «революционизирования британского рабочего класса».

Макдональд отказался от представления протеста Москве, хотя в подлинности письма его убеждали шефы Скотленд-Ярда и разведки. Для него важнее было мнение английских деловых кругов, заинтересованных в огромном русском рынке. Но ни английские правые, ни Орлов на этом не угомонились.

Через два месяца после завершения успешных переговоров между Москвой и Лондоном решался вопрос об обмене послами.

В это время Британская разведка направила одновременно нескольким министрам «новое» письмо Коминтерна в ЦК компартии Великобритании, отпечатанное на «официальном бланке» Коминтерна. Разведка утверждала, что письмо является подлинным. Все реквизиты на нем были соблюдены. Стоял гриф «Совершенно секретно», были указаны адрес: «Центральному Комитету коммунистической партии Великобритании» и отправитель: «Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала. Президиум. 15 сентября 1924 года». Стояла подпись: «Председатель Президиума Коммунистического Интернационала — Зиновьев».

Письмо должно было вызвать сенсацию и послужить неопровержимым доказательством коварства Москвы, которая даже после подписания договоров продолжает строить козни и готовит в Англии вооруженное восстание и пролетарскую революцию.

Вот что говорилось в письме.

Далее в письме Зиновьева будто бы обращалось внимание «военного отдела» Британской коммунистической партии на недостаточные усилия по формированию будущего «ядра руководителей Британской Красной армии» из числа профессиональных военных специалистов, оставивших по разным причинам кадры вооруженных сил, привлекая их в ряды коммунистической партии…

Хотя «Интеллидженс Сервис» уверяла, что письмо подлинное, Макдональд сомневался в этом. Но уверения разведки были поддержаны контрразведкой, которая заявила, что располагает агентурными данными о том, что письмо уже обсуждалось в ЦК компартии Великобритании. Кроме того, поступили сведения, что газета «Дейли Мейл» готова опубликовать письмо.

По распоряжению Макдональда (хотя и без согласования с ним текста) Советскому Союзу была направлена нота протеста, составленная в очень жестком стиле. Но это не помогло Макдональду.

29 октября 1924 года состоялись парламентские выборы, которые лейбористы проиграли. Новое правительство сформировали консерваторы, которые 21 ноября денонсировали договор с СССР. То, что «письмо Зиновьева» было фальшивкой, было подтверждено неоднократно, а в 1968 году в британском архиве был найден рукописный текст, ее черновик, написанный рукой Сиднея Рейли.

Значительную роль в разоблачении Орлова и его провокационной деятельности сыграл советский разведчик «Хейт» — Николай Крошко, который сумел проникнуть в его квартиру и изъял копии, черновики и заготовки фальшивых документов, образцы штампов и печатей. Среди изъятых были и заготовки двух фальшивок о мнимом подкупе советским правительством американских сенаторов Бора и Норриса. Советская разведка по своим каналам довела этот документ до сведения правительства США, по требованию которого Орлов был передан суду 27 февраля 1929 года. Орлов получил 4 месяца тюрьмы и был выслан из Германии.

Все неприятные события, происходившие за рубежом, не мешали ОМСу и другим подразделениям ИККИ усиливать разведывательную работу. Одновременно усиливалась конспиративность их работы, которую контролировал созданный в конце 1929 года Секретно-инструкторский подотдел. Все его указания по поводу конспиративности являлись обязательными для всех отделов и организаций Коминтерна.

В 1929 году открылись новые пункты ОМСа по связи с компартиями: в Тегеране, его направленность — Иран, Индия, Ирак, в Гонконге и Сингапуре — Таиланд и Бирма. Крупнейший в Азии пункт связи открылся в Шанхае с целью налаживания связи с революционными организациями Китая, Кореи, Японии и других стран. Он занимался получением и отправкой почты, шифрованием, распространением коммунистической литературы, финансовыми операциями, подбором явочных квартир, переброской работников в Особый район Китая, обслуживанием представителей Профинтерна, КИМа, МОПРа, Антиимпериалистической лиги и других дочерних организаций Коминтерна. Пункт связи в Шанхае, как и некоторые другие пункты, функционировал через подставные экспортно-импортные фирмы.

Основной костяк работников азиатских пунктов связи составляли европейцы. Часто это были недостаточно подготовленные в профессиональном отношении люди, мало знакомые с особенностями местных условий жизни, обычаями и традициями данного народа. Полиция постоянно вела за ними слежку. Все это явилось причиной ряда крупных провалов и арестов работников пунктов связи ОМСа в Шанхае, Ханькоу, Сингапуре.

В то же время в Шанхае в течение нескольких лет успешно действовал Тихоокеанский совет профсоюзов (от Профинтерна), возглавляемый будущим Генеральным секретарем компартии США Эрлом Браудером, надежной помощницей и связником которого была его жена Китти Харрис.

Активизировалась деятельность пункта связи в Стокгольме, который действовал не только с помощью курьеров, но и использовал вступившую в строй в 1932 году нелегальную радиостанцию. Через год радиостанцию установили и в Праге.

До прихода к власти фашистов в Германии большую работу проводил крупнейший европейский пункт связи ОМСа в Берлине. Он не только поддерживал устойчивую связь ИККИ с компартией Германии и находившимися там представителями компартий и национально-освободительного движения, но и был передаточным звеном между Москвой и компартиями Англии, Франции, Чехословакии. А через Гамбургское отделение Берлинского пункта осуществлялась почтовая связь с Нью-Йорком, Буэнос-Айресом, Сиднеем, Сантьяго, Бомбеем, Мадрасом, Стамбулом, Александрией. Как правило, курьерами, которых одновременно с ОМСом использовал ИНО ОГПУ, были матросы и кочегары пассажирских лайнеров. Поскольку в отличие от торговых эти суда ходили по определенным маршрутам и имели строго соблюдаемое расписание рейсов, имелась возможность организовать регулярное получение и отправку почты. Особенно важно это было в отношении тех стран, с которыми еще не были установлены дипломатические отношения (например, США). Скромного кочегара с «Куин Мери» в гамбургском порту иной раз ожидали с большим нетерпением и встречали с большей радостью, чем какого-нибудь киногероя или магната, прибывшего на том же лайнере. В 1933 году основные функции Берлинского пункта перешли в Париж, при этом использовались курьерская служба, почтовая и радиосвязь.

Разведывательной работой занимался и Организационный отдел ИККИ. При нем существовала Постоянная антивоенная комиссия. VI конгресс Коминтерна принял, помимо открытых решений по вопросам «борьбы против империалистической войны», специальную закрытую резолюцию об антивоенной работе компартий. В связи с угрозой «антисоветской войны» комиссия обратила особое внимание на страны, граничащие с СССР. В 1930 году на заседаниях Политсекретариата ИККИ обсуждались вопросы об антимилитаристской работе в Польше и в Прибалтийских странах. Во многие страны для активизации работы компартий в конце 1920-х — начале 1930-х годов были посланы специальные инструкторы. С 1929 года началась подготовка военных кадров на специальных курсах при ИККИ (немецкая и польская группы); за 1929—1935 годы были подготовлены в шести языковых группах 541 человек… От групп, занимающихся военными вопросами, стали регулярно собираться от «М» («милитэр») — групп разведсведения о военных приготовлениях капиталистических стран; на основе этих сведений в ИККИ составлялись справки и даже схемы расположения вооруженных сил Японии, Чехословакии, Франции, Англии, Италии, Румынии, Польши, Финляндии.

По решению Политбюро от 25 октября 1929 года для подготовки военных кадров были открыты польские инструкторские курсы со сроком обучения 9 месяцев в составе 30 слушателей. Кроме того, военные дисциплины изучались на 5-месячных курсах для 50 немцев, на 6— месячных курсах КИМ, подготавливалась специальная группа для компартий Великобритании и США.

А на территории Польши (в Западной Белоруссии) в 1920-е годы развертывалась настоящая партизанская война, подробно описанная ее участником, чекистом, Героем Советского Союза С.А. Ваупшасовым в его книге «Тревожные перекрестки».

Время между VII, состоявшимся в 1935 году, Конгрессом Коминтерна и его роспуском в 1943 году можно назвать самым героическим и самым трагическим в истории КИ. Его деятельность проходила под прямым и непосредственным руководством и жестким контролем Сталина, обращавшим особое внимание на «перетряску» личного состава органов ИККИ.

Основная направленность деятельности Коминтерна в эти годы (за исключением драматической паузы в 1939—1940 годах) носила ярко выраженный антифашистский характер. Практически речи о мировой революции в этот период уже не велось, а новые борцы вовлекались в его ряды уже не на революционной, а на антифашистской основе, под флагом помощи единственному в мире социалистическому государству, реально ставшему на пути фашистской агрессии.

Аппарат ИККИ подвергся перестройке, решающая роль в которой принадлежала Сталину и Политбюро ЦК ВКП(б).

Еще во время работы VII Конгресса, 10 августа 1935 года, Политбюро вынесло решение, согласно которому Политсекретариат ИККИ, «как орган, не оправдавший себя в практической работе», был ликвидирован: создана должность Генерального секретаря Исполкома Коминтерна, на которую был «намечен» (практически назначен) Г. Димитров: «ввиду заявления т.т. Димитрова и Мануильского, поддержанного т. Сталиным, о невозможности совместной работы с т. Пятницким в руководящих органах ИККИ», он был переведен на другую работу (позднее арестован и расстрелян): был принят проект нового состава Секретариата ИККИ, предложенный Димитровым, Сталиным, Мануильским и Кагановичем: в состав Президиума ИККИ введены Мануильский, Сталин и Трилиссер: они же, плюс Жданов и Ежов, введены в состав Исполкома Коминтерна от ВКП(б). Все эти предложения нашли свое отражение в решениях VII Конгресса.

Надо заметить, что список кандидатур в Секретариат ИККИ был составлен лично Сталиным, придававшим этому органу ключевое значение в руководстве Коминтерна.

Новая структура образовала такую иерархию, которая не требовала вмешательства ВКП(б) в решение конкретных политических вопросов, ибо согласование осуществлялось на самом верху.

Начальник ИНО М. Трилиссер вошел в состав Президиума и в состав Секретариата ИККИ, однако напрасно было бы искать в их списках его фамилию. Он выступал под именем М. Москвин и возглавлял Секретариат по связям с компартиями лимитрофов — приграничных государств — Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы. Кроме того, нес ответственность за финансы ИККИ, за работу Отдела международной связи (Службы связи) т.е. администрации. Таким образом, в руках представителя разведки была сконцентрирована власть над основными подразделениями Коминтерна.

В ноябре 1938 года М. Москвин (М. Трилиссер) был арестован органами НКВД. Его исключение из состава ИККИ и Секретариата ИККИ официально не было проведено. Фактически функции прекратившего существование Секретариата М. Москвина в значительной степени перешли к Службе связи.

Все больше распространявшиеся в советском обществе подозрительность и шпиономания не могла не затронуть и аппарат Исполкома Коминтерна.

Еще 20 февраля 1935 года, выступая на общем закрытом собрании партийной организации ИККИ, посвященном урокам, вытекающим из убийства С. Кирова, Г. Димитров сказал, что необходимы особые мероприятия, особые методы, чтобы аппарат Коминтерна был защищен от проникновения в него агентов врага и от опасности двурушничества. Если в других местах надо проверять людей, то постоянная проверка людей в аппарате еще более необходима. Кто не сигнализирует о любой подобной опасности, тот является пособником врага.

Поиски «классово враждебных элементов», просто «врагов» внутри ИККИ, а также внутри компартий особенно активизировались с 1936 года. В январе 1936 года решением Секретариата ИККИ была создана комиссия под внешне безобидным названием «по проверке квалификации работников ИККИ» во главе с секретарем ИККИ М. Москвиным. Протоколы заседаний «комиссии Москвина» нередко заканчивались записью: «Снять с работы в аппарате ИККИ».

В 1937 году по решению Секретариата ИККИ была создана «особая комиссия по проверке работников аппарата ИККИ» в составе Димитрова, Мануильского и Москвина. Она действовала с 27 мая до конца июля 1937 года.

Только с начала января по конец июля 1937 года из аппарата ИККИ были уволены 102 человека, то есть каждый шестой (в штате находилось 606 сотрудников) — работников разных рангов — со следующими формулировками: «Разоблачен как враг партии и народа», «Как враг народа», «За связь и защиту арестованного брата (мужа и т.д.) — врага народа», «Как неподходящий для работы в аппарате ИККИ», «По сокращению штатов», «Отчислен по собственному желанию» (с последней формулировкой, как правило, увольняли беспартийных работников ИККИ). В 1937 году появилась новая форма массового «увольнения» коминтерновских работников: «вычеркивание из списка сотрудников аппарата ИККИ».

8 марта 1937 года Президиум ИККИ и бюро ИКК (Интернациональной контрольной комиссии) издали совместное постановление об исключениях из партии. В нем подчеркивалось: «Коммунисты, изменившие партии, то есть члены партии, по тем или иным побуждениям оказавшие или давшие обещание оказывать в дальнейшем помощь врагу (сообщение сведений о конспиративной деятельности партии, как-то: не подлежащих оглашению решений, организационных схем, нелегальных пунктов, фамилий, квартир, шифров, корреспонденции и т.д., обещания перейти на сторону врага и т.п.), подлежат, наравне с агентами классового врага, безусловному исключению из партии, хотя бы они впоследствии признали свою ошибку».

В тот же день было принято другое совместное постановление, рекомендующее национальным компартиям следовать примеру «старших товарищей»: «…в целях содействия партии в деле укрепления ее единства …ИКК рекомендует легальным компартиям капиталистических стран создать центральные контрольные комиссии (ЦКК) и установить порядок рассмотрения проступков членов партии».

Важнейшей задачей ЦКК должно было стать «тщательное расследование и рассмотрение дел о членах партии." а) нарушающих единство и сплоченность партии; б) нарушающих партийную дисциплину и конспирацию; в) проявляющих недостаточную классовую бдительность; г) не проявивших большевистской стойкости перед врагом; д) скрывающих под видом внешней преданности свое антипартийное лицо (двурушники); е) об агентах классового врага, проникающих в ряды партии».

В соответствии с постановлением к партийной ответственности должны были привлекаться также члены партии, проявлявшие «примиренческое отношение к нарушению конспирации, предательству и провокации. Члены партии, отказывавшиеся отвечать на вопросы контрольной комиссии, подлежали „немедленному исключению из партии“.

Таким образом, коммунистическим партиям всего мира навязывалась сталинская концепция образа «врага народа» и рекомендация борьбы с ним.

Правда, иногда органы ИККИделали слабые попытки смягчить формулировки и меры наказания. В приведенном выше постановлении предписывалось: «Чутко относиться к тем членам партии, которые, совершив ошибку, способны исправиться и, осознав свой неправильный поступок, честно обязуются своим дальнейшим поведением искупить вину перед партией». Предупреждало об опасности «рубить с плеча» и постановление ИККИ об «Особых отделах».

Еще в конце 1920-х — начале 1930-х годов ввиду участившихся арестов коммунистов, занимавшихся нелегальной деятельностью, в ряде компартий (например, Китая, Японии) были созданы «Особые отделы», призванные «защищать парторганизации и бороться против провокаторов». Однако эти отделы нередко увлекались индивидуальным террором, попросту ликвидировали людей, заподозренных в предательстве. ИККИ осудил такую практику.

Но подобного рода указания были каплями в море разбушевавшегося в Советском Союзе террора. По сфабрикованным делам более сотни деятелей ИККИ были арестованы, преданы суду и уничтожены во второй половине 1930-х годов. Мы приведем лишь несколько наиболее известных имен жертв репрессий: В. Антонов-Овсеенко, Я. Берзин, М. Бородин, Н. Бухарин, X. Валецкий, А. Барский, Н. Ежов, Г. Зиновьев, Л. Каменев, Л. Карахан, Н. Крестинский, Б. Бун, Р. Меринг, П. Миф, А. Нин, Н. Осинский, М. Паукер, О. Пятницкий, К. Радек, X. Раковский, Я. Рудзутак, А. Рыков, Д. Рязанов, Г. Сокольников, М. Трилиссер (М. Москвин), И. Уншлихт, Л. Шацкин и многие другие.

В условиях массового террора в отношении видных работников Коминтерна значительно снизилась активность руководящих органов ИККИ. В связи с усиливавшейся проверкой кадров в годы репрессий против «врагов народа» расширил свою деятельность и численно вырос в 1936—1938 годах лишь Отдел кадров — с 30 до 64 человек.

В феврале 1936 года Секретариат ИККИ вменил Отделу кадров в обязанность «прекратить существующую до сих пор практику оставления на территории СССР лиц (имеются в виду иностранные граждане), подозреваемых в провокации и шпионаже, допуская исключение только в тех случаях, когда этого требуют соответствующие органы». Отделу кадров было предписано «разработать и провести ряд мер по возвращению в капиталистические страны всех лиц, не проявивших в прошлом необходимой большевистской стойкости и преданности партии, в первую очередь тех, кто заподозрен в шпионаже и провокации». Запрещалось оставлять в СССР «лиц, которые отсеялись по разным мотивам при наборе или выпуске международных школ». В то же время подлежали «возвращению в свои страны все лица, ранее учившиеся в международных школах и оставшиеся на территории СССР».

Массовые репрессии, развернувшиеся в СССР в эти годы, влияли на настроения коминтерновцев. Если раньше они искали в СССР убежище от преследований на родине, то теперь, видя складывающуюся в Советском Союзе ситуацию, некоторые из них дрогнули. В этой связи характерна судьба иностранных слушателей коммунистических школ (институтов, университетов) в 1936— 1938 годах. В письме Г. Димитрову от 23 апреля 1938 года и. о. директора НИИ по изучению национальных и колониальных проблем (НИИНКП) Ф. Котельников просил содействия в отправке студентов из института, так как «дальнейшее их пребывание становится нетерпимым». Речь шла о 36 слушателях из Индии, Вьетнама, Филиппин, Сирии, Палестины, Японии, которые настойчиво добивались только одного: чтобы их отправили домой. Димитров поручил М. Москвину «ускорить разрешение этого давнишнего вопроса». Поскольку «ускорение» не получалось, а положение усложнялось, Димитров обратился 19 января 1939 года с просьбой к К. Ворошилову «отправить в Китай 58 человек, …вопрос с органами (НКВД) согласован».

Отдел кадров подбирал на руководящие посты наиболее надежных людей. Достаточно назвать несколько имен из числа тех, кто в предшествующие войне годы занимал руководящие посты в ИККИ: И. Сталин, Д. Мануильский, А. Жданов, Г. Димитров, Эрколи (Пальмиро Тольятти), О. Куусинен, В. Пик, X. Диас, Д. Ибаррури, И. Копленик, Г. Поллит, Л.К. Престес, М. Ракоши, Э. Тельман, В. Ульбрихт, Чжоу Эньлай, М. Торез, К. Готвальд, Блас Рока, А. Запотоцкий, В. Коларов…

Те из них, кто пережил войну, стали руководителями своих компартий и возникших после войны «стран народной демократии».

С 1936 года ОМС стал называться «Службой связи Секретариата ИККИ». С учетом усиления напряженности международной обстановки и опасности войны рекомендовалось полностью отделить все легальные связи от нелегальных, а представителям «эмигрантских партий» — выделить ответственных лиц для связи с нелегальным аппаратом. Этим лицам запрещалось посещать легальные собрания партии. Предпринимались и другие меры конспирации: «резервный партаппарат» не привлекался к нелегальной работе, переговоры по всем вопросам нелегальной работы должны были вестись на конспиративных квартирах и т.д.

Можно привести пример реорганизации Парижского пункта связи. В 1936—1937 годах были созданы три точки: первая — для связи с ЦК КП Франции, Испании, Бельгии, Люксембурга, с международными коммунистическими организациями (КИМ, МОПР, Антиимпериалистическая лига, Спортинтерн). А также с находившимся в те годы в Париже аппаратом во главе с Богдановым, осуществлявшим связь с Балканскими странами. Вторая точка— для связи с «эмигрантскими партиями», находившимися во Франции (КП Германии, Италии, Португалии, Греции, Албании, Югославии). Третья точка — для связи с компартиями Латинской Америки. Существовал и резервный пункт, способный начать действовать в случае провала точек. Пункт связи в Париже поддерживал связь с пунктами в Швеции, Голландии, Норвегии, а также осуществлял связь с Москвой по радио. Одна из радиостанций имела связь с Интербригадами в Испании. Из созданных четырех радиостанций две были действующими и две резервными. (После провала бельгийской «Красной капеллы» в 1942 году ее руководителю Л. Трепперу удалось связаться с Москвой через одну из этих радиостанций.)

Пункты связи в Париже, Праге, Брюсселе, Стокгольме, Стамбуле, Цюрихе, Афинах, Шанхае и других городах имели курьерские службы, специалистов по «паспортной технике» и тайнописи, шифровальщиков. В период Гражданской войны в Испании некоторые пункты Службы связи занимались переброской в Испанию добровольцев Интернациональных бригад. Располагавшиеся в портовых городах, пункты связи использовали с этой целью моторные лодки, часто прибегали к услугам тщательно проверенных моряков дальнего плавания.

В годы репрессий становились все теснее контакты Службы связи с НКВД. Советские спецслужбы регулярно обменивались информацией об иностранцах и гражданах СССР, заподозренных в «неблагонадежности», «двурушничестве», «классовой враждебности» и т.д. Служба связи продолжала пользоваться фельдъегерской службой НКВД, а также услугами его других специфических подразделений.

26 декабря 1935 года заведующий Службой связи Мюллер писал начальнику Особого отдела НКВД Гендину: «Просьба установить перлюстрацию писем, идущих из Стокгольма в адреса…» (далее указывались два московских адреса). Через пару дней такая просьба последовала в отношении писем, поступающих из Ирана: «…проверить возможную тайнопись, а о содержании сообщить».

Служба связи неоднократно обращалась в НКВД с протестами по поводу нарушения сотрудниками НКВД (!) правил конспирации (например, лиц, приезжавших в СССР по линии Коминтерна, задерживали на пограничных пунктах и по несколько дней допрашивали).

В этот же период Служба связи нередко пополняла свои ряды за счет кадровых сотрудников разведки. 1 октября 1937 года, в разгар репрессий, Д. Мануильский обратился в ЦК ВКП(б) к Г. Маленкову с просьбой относительно подбора следующих работников для аппарата ИККИ:

Вряд ли Г. Маленков смог полностью выполнить просьбу Д. Мануильского. Подобного рода работники НКВД и РУ сами в это время становились жертвами репрессий и пополнить аппарат Коминтерна не могли. Руководители ОМСа часто менялись: до октября 1936 года А. Абрамов, до мая 1937 года Б. Мельников, до декабря 1937 года Я. Анвельт, позднее К. Сухарев, И. Морозов. Известно, что и Константин Петрович Сухарев, и Иван Андреевич Морозов пришли в ИККИ из НКВД.

После заключения советско-германского пакта о ненападении положение Коминтерна осложнилось. Многие коммунистические партии заняли оборонческую позицию, поддержали усилия своих правительств по оказанию сопротивления агрессору. «Мы встречаем исключительные трудности, — писал Димитров, — и для принятия правильного решения нуждаемся больше, чем когда бы то ни было, в непосредственной помощи и советах товарища Сталина».

7 сентября 1939 года Сталин в беседе с Димитровым в присутствии Молотова и Жданова заявил: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему».

Сталин навязал Коммунистическому интернационалу решительный поворот стратегии и тактики. Коминтерн и компартии прекратили разоблачение угрозы фашизма, перенесли основное направление своей антивоенной деятельности на борьбу против своих правительств.

В ноябре 1939 года Исполком Коминтерна опубликовал воззвание, в котором была дана оценка международного положения, определены задачи компартий в связи с начавшейся Второй мировой войной, Она характеризовалась как империалистическая с обеих сторон, как несправедливая и реакционная, в которой «повинны все капиталистические правительства, и в первую очередь правящие классы государств». Главная задача компартий — сплотить народные массы и повести их на борьбу за восстановление национальной независимости — становилась все отчетливее после расширения фашистской агрессии, оккупации гитлеровской Германией стран Западной и Северной Европы.

Надо отметить, что в 1939-м— начале 1941 года сектор прессы ИККИ не направил в адрес иностранных компартий ни одной статьи против нацизма и фашизма. В то же время политическая референтура занималась «вопросами международного движения за мир, против войны и фашизма», так что подспудная антифашистская работа не прекращалась.

Но уже к концу 1940-го — началу 1941 года политика Коминтерна, основанная на указаниях Политбюро и лично Сталина, изменилась. Была поддержана борьба компартии США «против германского империализма»; политика французской компартии «в борьбе за национальное освобождение»; призыв австрийской компартии, назвавшей «постыдное нападение» Гитлера на Югославию «новым преступлением германского империализма» и призвавшей народ Австрии к борьбе «против своих тюремщиков».

После начала Второй мировой войны пункты Службы связи в зарубежных странах прекратили вербовку эмигрантов, которые оказались под усиленным надзором политической полиции в этих странах.

Несмотря на ряд провалов, продолжали действовать пункты связи в Праге, Брюсселе, Стамбуле, Шанхае и других городах. Парижский пункт связи после вступления немцев в столицу Франции был перенесен на юг страны. В Стокгольме была создана резервная точка радиосвязи на случай вынужденного закрытия радиостанций в Голландии и Франции. В 1939—1940 годах открылись пункты связи в Югославии, Мексике, Чили.

Была реорганизована курьерская служба Службы связи. Вместо постоянных курьеров стали применять практику разовых курьеров, которым ИККИ обеспечивал визы на въезд в СССР, а в случаях экстренной необходимости — из числа ответственных работников московского аппарата ИККИ.

Коминтерновская разведка находилась на высоте. В одной из папок Д. Мануильского периода войны сохранился довоенный документ, озаглавленный «Схема вопросов о войне против СССР», служивший по существу инструкцией для сбора развединформации.

Иной раз Коминтерну удавалось получить важные разведывательные данные. 15 сентября 1939 года Г. Димитров направил Л. Берии письмо:

По каналам Коминтерна в 1941 году поступала информация о близящемся нападении Германии на СССР.

Документ напечатан на бланке «Входящее сообщение». Пометка: Инициалы Димитрова синим карандашом. Дальнейшая судьба шифртелеграммы неизвестна.

Через Службу связи передавались компартиям деньги. Например, 22 августа 1939 года Разведуправление Генштаба сообщило, что их человек передал деньги близким друзьям через Ли Боцюя — представителя Службы связи.

Война и закат Коминтерна

21 июня 1941 года был будничным днем. Однако Генеральный секретарь ИККИ Г. Димитров был встревожен сообщениями и слухами об угрозе нападения гитлеровской Германии на СССР. Утром 21 июня он позвонил В.М. Молотову и попросил его поговорить с И.В. Сталиным о положении и инструкциях для Коминтерна. «Положение неясно, — ответил Молотов. — Ведется большая игра. Но все зависит от нас. Я поговорю с Иосифом Виссарионовичем. Если будет что-то особое, позвоню!» Но так и не позвонил.

22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР. В 7 часов утра Г. Димитрова срочно вызвали в Кремль. В этот день дежурный секретарь сделал запись в книге посетителей И.В. Сталина.

1. т. Молотов

Вход 5.45

Выход: 12.05

2. т. Берия

Вход 5.45

Выход: 9.20

3. т. Тимошенко

Вход 5.45

Выход: 8.30

4. т. Мехлис

Вход 5.45

Выход: 8.30

5. т. Жуков

Вход 5.45

Выход: 8.30

6. т. Вышинский

Вход 7.30

Выход: 10.40

7. т. Маленков

Вход 7.30

Выход: 9.20

8. т. Микоян

Вход 7.55

Выход: 9.30

9. т. Каганович Л М.

Вход 8.00

Выход: 9.35

10. т. Ворошилов

Вход 8.00

Выход: 10.15

11. т. Кузнецов

Вход 8.15

Выход: 8.30

12. т.Димитров

Вход 8.40

Выход: 10.40

13. т. Мануильский

Вход 8.40

Выход: 10.40

Последние (всего 29 человек) вышли в 16.45.

Уже из этого «табеля о рангах» видно, какое значение Сталин придавал роли Коминтерна в условиях начавшейся войны. Димитров и Мануильский были приняты одними из первых (сразу после ухода Жукова, Тимошенко и Мехлиса) и пробыли у него дольше, чем такие важные государственные и партийные лидеры, как Маленков, Микоян, Каганович, Кузнецов…

Позднее Димитров вспоминал, что в приемной Сталина он встретил А. Поскребышева, С. Тимошенко, Н. Кузнецова, Л. Мехлиса и Л. Берию, отдававшего распоряжения. В самом кабинете вместе со Сталиным были В. Молотов, К. Ворошилов, Л. Каганович, Г. Маленков. И.В. Сталин возмущался, что гитлеровцы напали, «не предъявляя никаких претензий, не требуя никаких переговоров, напали подло, как разбойники…»

Указания Сталина на встрече с Димитровым и Мануильским 22 июня 1941 года гласили: «Коминтерн пока не должен выступать открыто. Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящегося поработить и другие народы».

В тот же день, получив руководящие указания Сталина, Димитров и Мануильский провели заседание Секретариата ИККИ. На нем обсуждался вопрос о задачах коммунистических партий в связи с нападением гитлеровской Германии на Советский Союз и о необходимости срочно перестроить работу ИККИ. Г. Димитров сказал на заседании: «Мы не будем на этом этапе призывать ни к свержению капитализма в отдельных странах, ни к мировой революции. Речь идет теперь в отдельных странах… о борьбе за нашу свободу».

Исполком Коминтерна направил компартиям письма, в которых указал, что вероломное нападение Германии на СССР является ударом не только против страны социализма, «но и против свободы и независимости всех народов мира. Поэтому защита советского народа является в то же время защитой порабощенных гитлеровцами народов, которым угрожает фашизм». Секретариат сформулировал задачи компартий разных стран — в зависимости от позиции правительств по отношению к гитлеровской Германии. Один из пунктов решения Секретариата гласил: «Срочно перестроить всю работу…, исходя из необходимости обеспечить всемерную помощь ВКП(б) и Советским органам».

Были проведены структурные изменения. Для непосредственного повседневного руководства работой ИККИ 22 июня 1941 года создана тройка в составе Г. Димитрова, Д. Мануильского и Эрколи (П. Тольятти); пересмотрен список «забронированных» работников ИККИ в целях направления всех военнообязанных в Красную армию, за исключением абсолютно необходимых для оперативной работы в ИККИ. Это коснулось и многих работников ИККИ, состоявших на специальном учете в войсках НКВД. Ряд из них впоследствии составил костяк Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН), о героических подвигах воинов которой хорошо известно.

Из бывшей Службы связи был выделен Первый отдел, который руководил нелегальной связью ИККИ с компартиями и отдельными пунктами связи за границей, занимался подготовкой опытных кадров радиооператоров и техников для заграничных пунктов связи ИККИ, организовывал нелегальные переброски людей и грузов за границу, обучение в школах ИККИ руководящих партийных работников «партийной технике», готовил работников для радиопунктов за границей, изготовлял для перебрасываемых за границу людей документы, радиоаппаратуру, рецепты тайнописи, разрабатывал инструкции по изготовлению штампов и печатей для подложных документов, по печатанию листовок и газет на гектографах, организовывал и направлял работу заграничных пунктов связи по сбору военно-политической информации.

После ввода в действие резервной радиостанции в Уфе, Первый отдел активизировал свою работу по обеспечению связи с компартиями по радио и через курьеров. Несмотря на провалы ряда пунктов связи, аресты радистов и шифровальщиков, выполнявших задания ИККИ во Франции, Швеции, Турции, Китае, Сингапуре, Первому отделу удалось восстановить часть радиоточек, открыть новые. Пять секторов отдела имели в своем ведении радиостанции и радиошколы в Уфе и под Москвой, занимались обеспечением курьеров и других командируемых работников компартий подложными документами, деньгами, а также шифрованием и микрофильмированием.

Сразу же после начала войны с новой силой возродились антифашистские настроения коминтерновцев и политических эмигрантов в СССР. Они просили отправить их на фронт или в фашистский тыл. Об этом Г. Димитров неоднократно информировал Г. Маленкова, Л. Мехлиса, Г. Жукова и других.

1 июля 1941 года Димитров направил В. Молотову и Л. Берии справку о наличии людей, которые могли быть незамедлительно переброшены в тыл врага.

11 июля Димитров писал Л. Берии и В. Меркулову, что в ИККИ подобрали, проверили и подготовили группы иностранных коммунистов для партийно-политической работы и организации партизанского движения в ряде стран.

Одновременно подбирались и готовились группы второй очереди, а также для засылки в другие страны. Обучались не только партийно-политические работники, но и радисты, радиоинструкторы, разведчики, подрывники и т.д. Они занимались в специальной школе, в строгой изоляции от окружающего мира, по специальным программам, утвержденным руководством ИККИ и Службой связи Коминтерна.

20 июля 1941 года Димитров под грифом «Секретно. Лично» направил Л. Берии письмо с предложением польских коммунистов о формировании польских вооруженных сил в СССР. По-видимому, это письмо учитывалось при подписании 30 июля соглашения между правительствами СССР и Польской республики о восстановлении дипломатических отношений и о создании польской армии на территории СССР.

В конце июля в аппарате ИККИ было составлено «открытое письмо» немецким офицерам. Скорее всего, его автором был В. Пик. Оно написано якобы от лица немецких офицеров. Многие другие воззвания от имени рабочих, крестьян и т.д. также составлялись в Отделе пропаганды ИККИ, а затем в виде листовки распространялись за линией фронта, по инорадио и национальному вещанию.

Помимо этого, в адреса зарубежных компартий был направлен целый ряд документов, директив относительно поддержки отечественной войны СССР против Германии.

Объекты Службы связи располагались вне Москвы. Все их территории были огорожены высокими заборами и колючей проволокой, тщательно охранялись военизированными нарядами. В Подлипках, в частности, находилось производство специализированной бумаги для документов, изготовлялись фальшивые паспорта и удостоверения, специальные чернила для их заполнения и т.д. В Ростокино действовал мощный радиоцентр, оборудованный по последнему слову техники. В Пушкино располагалась школа, где в строжайшей изоляции от окружающего мира готовились иностранные коммунисты для заброски за рубеж. Их обучали «партийной технике» — тайнописи, приемам конспирации, шифровальному и радиоделу.

Часто через компартии и пункты связи Коминтерна передавались и шифртелеграммы «соседей» — Пятого (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР (с февраля 1941 года Пятого управления НКГБ) и Разведуправления Генштаба Красной армии. Со своей стороны, «соседи» обеспечивали связь ИККИ с компартиями ряда стран.

Служба связи занималась сбором необходимой для работы Ставки, ИККИ, ЦК ВКП(б) политической и военной информации, составлением заданий для своих резидентов и обработкой полученных от них сведений. В условиях войны ее главной задачей была подготовка людей для развертывания широкой национально-освободительной борьбы и поддержание регулярной связи с теми, кто уже был заброшен в тыл врага. Специальные секторы Службы связи изготовляли документы, создавали уникальную радиоаппаратуру, разрабатывали рецепты тайнописи, экипировали людей, составляли планы операций, снабжали коммунистов явками, шифрами. Служба связи перебрасывала им оружие, боеприпасы, питание для раций. При этом она, а также руководство К.И. поддерживали самые тесные контакты и постоянное рабочее сотрудничество со специалистами НКВД — НКГБ, Генштаба Красной армии и Штаба ВМФ. Через представителей Коминтерна в Брюсселе (Клемана), в Югославии — Кокинича (И. Вокшина), в Амстердаме — Д. Гоулоса и в некоторых других пунктах связи Коминтерна передавали задания своим резидентам, руководителям партизанского движения и подполья в ряде стран начальники 5-го (затем 1-го) Разведывательного управления НВКД П. Фитин, ГРУ — А. Панфилов (затем И. Ильичев) и Стратегической разведки ГРУ — И. Большаков. В то же время связь с Великобританией, США, Швецией, Болгарией и некоторыми другими странами, где действовали советские посольства и имелись представительства ТАСС и другие, частично осуществлялась Коминтерном через ведомство Фитина. В Австрии и на некоторых оккупированных врагом территориях Служба связи Коминтерна использовала сеть военной разведки.

Спецслужбы направляли Г. Димитрову запросы о выделении им преданных и надежных людей для работы в Германии, Греции, Югославии, Австрии, Италии и других странах.

Вот часть справки, направленной из НКВД в ИККИ о потребностях в нелегальных резидентах.

ИККИ совместно с разведкой занимался и засылкой агентов в Германию и пересылкой им денег.

(«Альфред» — инструктор ЦК КПГ А. Ковальке, который после переброски в Германию встретился с руководителем берлинской организации Р. Уригом. В. Кнехель, Р. Уриг и А. Ковальке составили внутреннее руководство КПГ в стране; в начале 1943 года Ковальке был арестован.)

Пометы Г. Димитрова: над словом «Паулю» написано «КП Швеции», под словом «Николаю» — «КП Германии».

Хотя все три разведки действовали в тесном контакте и оказывали взаимную помощь, они не были в курсе дел друг друга. Это видно на примере Р. Зорге, работавшего в системе ГРУ. В обзорах, направленных Г. Димитрову, довольно часто сообщались сведения, полученные от лица, близкого к германскому послу в Токио, и имевшие первостепенную важность. Однако, естественно, не говорилось, кто это лицо. Когда Р. Зорге был арестован в Японии, начальник Разведывательного управления НКВД П. Фитин обратился к Г. Димитрову с вопросом, насколько правдоподобны сведения, сообщенные японским властям арестованным ими немецким коммунистом, работавшим в Информационном бюро ИККИ с 1925 по 1936 год. Г. Димитров и его отдел кадров не сразу поняли, о ком идет речь. Перебрав несколько людей с фамилиями Зорге и Хорхе, они послали 23 января 1942 года Фитину справку на Зорге Ика Рихарда.

Иногда на местах происходили конфликты между представителями ИККИ и разведки. После одной из таких «стычек» (в Болгарии разведка пыталась навязать коммунистам свою концепцию партизанского движения) Димитров 27 августа 1941 года поставил этот вопрос перед Сталиным. Сталин сказал: «Товарищи из Управления хотят руководить движением. Это никуда не годится… Надо урегулировать это дело».

Заручившись, таким образом, одобрением Сталина, Димитров поддержал позицию болгарских коммунистов.

В своей телеграмме в адрес ЦК БРП от сентября 1941 года Димитров писал:

Война велась не только на полях сражений и в подполье, но и в эфире.

Радиопропаганда через тайные радиостанции в Москве началась уже в конце июня 1941 года. Задачами коминтерновской радиопропаганды были «в первую очередь, содействовать разложению тыла германской, также как и тыла итальянской, финляндской, венгерской и румынской армий»; «внедрение в сознание германских народных масс и солдат, что военное поражение Германии, уничтожение гитлеризма и разрушение его военной машины — является единственным путем для отделения Германии народной от Германии гитлеровской, для освобождения первой — уничтожив вторую»; «содействие разрыву с гитлеровской Германией стран, находящихся в зависимости от германского империализма (Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния и т.д.)»; показ «необходимости действенной солидарности всех народов с народом Советского Союза и его героической Красной армией».

Насколько действенной была радиопропаганда? Опросов общественного мнения в годы войны, естественно, не проводилось и рейтинги не определялись. Можно лишь с уверенностью сказать, что успехи гитлеровско-геббельсовского вещания на СССР были равны нулю, так как у всех граждан радиоприемники были отобраны. На Западе ситуация была либеральнее, и, бесспорно, «голос Москвы» (как и «голос Лондона») достигал ушей слушателей оккупированных стран и особенно после Сталинграда влиял на их настроения. Об этом имеются многочисленные свидетельства.

Под эгидой Коминтерна функционировали специальные учебные заведения. Имея разные названия, они готовили агентуру и радистов для заброски во вражеский тыл, фронтовых радиопропагандистов, политработников. Это были: техникум № 1 «Кушнаренково» под Уфой, специальная школа в Уфе, школа «резерва братских компартий» в Нагорном под Москвой, антифашистская школа для военнопленных в Красногорске, ряд других школ военнопленных.

Для работы среди военнопленных существовала специальная комиссия. Ее работа в лагерях велась совместно с НКВД и Бюро военно-политической пропаганды ЦК ВКП(б).

Работники аппарата ИККИ выезжали в лагеря для бесед и сбора информации о положении в европейских странах, о моральном состоянии армий, выявления «благонадежных» с целью их направления в «антифашистские школы военнопленных». В них, по данным за 1942—1943 годы, обучалось от 150 до 250 человек. Преподавателями были работники компартий соответствующих стран.

По мере резкого увеличения числа военнопленных изменялись методы работы с ними, увеличивалось количество школ и курсов. По указанию Сталина были созданы немецкий, венгерский, румынский антифашистские комитеты «из общественных деятелей и видных военнопленных-антифашистов», организован выпуск антифашистских газет.

Вместе с тем существование Коминтерна подходило к концу.

Еще в апреле 1941 года Сталин поставил вопрос о ликвидации Коминтерна. Свое предложение он аргументировал необходимостью превратить компартии в национальные партии, действующие под различными названиями. «Важно, чтобы они внедрились в своем народе и концентрировались на своих собственных задачах… они должны опираться на марксистский анализ, не оглядываясь на Москву…»

В ходе советско-германских переговоров в Москве и Берлине неоднократно поднимался вопрос об Антикоминтерновском пакте, а значит косвенно и о Коминтерне. (Антикоминтерновский пакт — договор между Германией и Японией, подписанный 25 ноября 1936 года, оформивший блок этих государств для завоевания мировой гегемонии под флагом борьбы против Коминтерна. В ноябре 1937 года к нему присоединилась Италия.) В беседе со Сталиным и Молотовым в ночь с 23 на 24 августа 1939 года Риббентроп отметил, что Антикоминтерновский пакт был, в общем-то, направлен не против Советского Союза, а против «западных демократий», и привел по этому поводу распространенную среди берлинцев шутку: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту».

В новых советско-германских переговорах мог быть поставлен вопрос и о Коминтерне. Характерно, что в заявлении германского правительства о начале войны против СССР 22 июня 1941 года утверждалось: «Вскоре после заключения германо-русских договоров возобновил свою подрывную деятельность против Германии Коминтерн с участием официальных советских представителей, оказывающих ему поддержку».

По свидетельству Димитрова, присутствовавшего на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 21 мая 1943 года, Сталин сказал: «Мы переоценили свои силы, когда создавали Коммунистический интернационал, и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование Коминтерна — это будет дискредитация идей Интернационала, чего мы не хотим».

В тот же день Политбюро приняло постановление о роспуске Коминтерна, которое в виде постановления Президиума ИККИ было опубликовано в «Правде» 22 мая 1943 года.

Функции отделов Коминтерна были поделены между отдельными советскими ведомствами и иностранными компартиями. Телеграфное агентство «Супресс» и другие пропагандистские органы были переданы во вновь созданный Отдел международной информации ЦК ВКП(б). На базе Отдела печати и радиовещания ИККИ был создан НИИ-205. (Сразу после окончания Второй мировой войны уехали на родину 140 иностранцев — сотрудников НИИ-205 — хорошо подготовленных в профессиональном отношении членов зарубежных компартий).

Служба связи была передана в ведение советской разведки. Первый отдел ИККИ был преобразован в НИИ-100. Его директором стал И. Морозов, бывший начальник Первого отдела, сотрудник НКВД. В задачи НИИ-100 входило: осуществление специальных курьерских связей с компартиями, подготовка документов для нелегалов, отправляемых за границу или в фашистский тыл, отправка «специальных грузов» (оружия, боеприпасов, медикаментов, литературы, шрифтов, матриц, кино— и радиоимущества) для ЦК зарубежных компартий, обеспечение руководства радиосвязью с этими компартиями, техническое снабжение радиоточек и подготовка кадров радистов.

В состав НИИ-100 входили оперативный и технический отделы, радиопередающий и радиоприемный центры в Щелкове и Подольске, радиотехническая лаборатория, спецшкола в Пушкино, готовящая радиооператоров для засылки в оккупированные и воюющие на стороне фашистской Германии страны.

НИИ-100 также занимался работой по подготовке и заброске в тыл противника партийных работников — политэмигрантов; по оказанию помощи партизанскому движению в соседних с СССР странах; по перестройке нелегального аппарата применительно к условиям послевоенного времени.

С окончанием Великой отечественной войны функции к задачи «наследников ИККИ» изменились, соответственно изменилась и их ведомственная принадлежность.

Непримиримые

«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, — диктовал пророческие строки Ленин в декабре 1922 года, — сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом об НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».

Минуло менее десяти лет после написания этого письма, и Троцкий был вынужден навсегда покинуть страну, которая еще помнила его как легендарную личность 1917 года и эпохи Гражданской войны.

Окончилась война, ушел в прошлое «военный коммунизм», умер Ленин. Еще при его жизни появилась «левая» (троцкистская) оппозиция в партии, а весь 1924 год прошел под знаком антитроцкистской кампании, в которой Сталина активно поддерживали Каменев и Зиновьев. Они рассчитывали на то, что Коба, имеющий узкий теоретический кругозор, не представляет собой настоящего соперника для них. К тому же они оставили без внимания пожелание Ленина о перемещении Сталина с поста генерального секретаря. К концу 1924 года «тройка» фактически полностью отстранила Троцкого от власти.

Троцкий активно сопротивлялся. Осенью 1924 года была издана его книга-памфлет «Уроки Октября». В ней он, весьма субъективно анализируя все этапы развития революции, доказывал, прежде всего, собственную историческую исключительность и пытался показать ошибки тех, кто выступал против него. Этим сочинением, преследующим тактические цели, Троцкий добился обратных результатов — еще большей самоизоляции внутри партии и еще больше углубил разрыв с ней.

Возврат Троцкого к теории «перманентной революции» в 1924 году послужил поводом для Сталина, чтобы противопоставить концепцию «перманентной революции» лозунгу «построение социализма в одной стране». Тогда же Троцкий был обвинен в том, что он настроен против крестьянства.

Осенью 1924 года началась решительная кампания борьбы с «троцкизмом». Этот термин, как и словечко «троцкисты», были изобретены Сталиным и впервые употреблены им в его работе «Троцкизм и ленинизм», в которой Сталин заявил, что нужно рассмотреть вопрос о «троцкизме как своеобразной идеологии, несовместимой с ленинизмом».

Одной из серьезных тактических ошибок Троцкого стало его поведение сразу после кончины Ленина. Узнав о смерти Ленина по дороге на Кавказ, куда Троцкий ехал на отдых и лечение, он решил, что не успеет вернуться, до похорон и продолжил свой путь. Этот, казалось бы, малозначительный, факт имел, по крайней мере, два далеко идущих последствия.

Во-первых, Троцкий не имел возможности как-то проявить себя на похоронах и сразу после них, чем умело воспользовался Сталин, заявив себя как единственного и законного наследника Ленина. Это он сделал в своей знаменитой речи, посвященной памяти Ленина, произнесенной на II Всесоюзном съезде Советов и вошедшей в историю как священная клятва.

Во-вторых, поведение Троцкого оттолкнуло от него не только партийные массы, но и широкие круги народа, для которых Ленин оставался великим вождем и пренебрежение памятью которого было непростительно.

После смерти Ленина стало ясно, что Троцкий проиграл, и проиграл окончательно. В январе 1925 года он был освобожден с поста народного комиссара по военным делам и с поста Председателя Реввоенсовета Республики. Ему нашли сразу три должности, которые практически отбросили его на обочину активной политической жизни: он возглавил Главный Концессионный комитет, Электротехническое управление и Научно-техническое управление промышленности. В октябре 1926 года Троцкий был выведен из Политбюро, через год — из состава ЦК ВКП(б), а в ноябре 1927 года исключен из партии.

Он торопливо стал организовывать антисталинскую оппозицию внутри партии. Проводились нелегальные совещания его сторонников, создавались группы политической борьбы, устанавливались тайные каналы связи, делались попытки печатать оппозиционные материалы. Пытаясь реанимировать опыт подпольной революционной работы, Троцкий написал несколько памяток и инструкций для своих сторонников.

Троцкого неистово критиковали в печати. Он пытался легально протестовать, но, по указанию Сталина, его нигде не печатали. Ряды сторонников Троцкого сокращались. Он становился генералом без власти. И в довершение всего в 1927 году Троцкий был исключен из Исполкома Коминтерна.

Существовала ли возможность хотя бы временного примирения Троцкого и Сталина? Вряд ли. После того, как Троцкий бросил Сталину в глаза обвинение, что тот является могильщиком партии, а Сталин написал, что троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии, и ряда других личных нападок друг на друга — оно было невозможно.

Судьба Троцкого была предрешена, хотя официально он не был приговорен к смерти. Его лишили советского гражданства, и советский суд не мог судить иностранца, к тому же находящегося за границей. Тем не менее в ходе процесса и в приговоре по делу так называемого «антисоветского троцкистского центра» Троцкому было уделено особое внимание, и он упоминается там в качестве преступника.

В адрес Троцкого и троцкизма выдвинуто столько обвинений ("контрреволюционный троцкизм — злейший отряд международного фашизма», «Троцкий поочередно служит экономизму, меньшевизму, ликвидаторству…, национал шовинизму, фашизму», Троцкий и троцкисты «это шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, диверсантов, шпиков, убийц»), что после этого можно было ожидать, что Троцкий вместе с обвиняемыми по делу будет приговорен «к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества».

Однако у сталинских судей хватило ума не включать Троцкого в список осужденных. Тем не менее, заканчивая чтение приговора, председательствующий по делу, председатель Военной коллегии Верховного суда В.В. Ульрих произнес: «Высланные в 1929 году за пределы СССР и лишенные постановлением ЦИК СССР от 20 февраля 1932 года права гражданства СССР враги народа Троцкий Лев Давыдович и его сын Седов Лев Львович, изобличенные показаниями подсудимых Г.Л. Пятакова, К.Б. Радека, А.А. Шестова и Н.И. Муралова, а также показаниями допрошенных на судебном заседании в качестве свидетелей В.Г. Ромма и Д.П. Бухарцева и материалами настоящего дела в непосредственном руководстве изменнической деятельностью троцкистского антисоветского центра, в случае их обнаружения на территории Союза ССР, подлежат немедленному аресту и преданию суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР».

Тем самым дальнейшая участь Троцкого получила некое подобие юридического обоснования.

Теперь сделаем небольшое отступление и зададимся вопросом, были ли на территории СССР какие-либо троцкистские организации и троцкисты, или все это — плод «творческого воображения» Вышинского и Ульриха?

Хотя с начала 1930-х годов ярлык «троцкиста» в СССР был равносилен смертному приговору, таковые все же оставались. Попытки возродить и активизировать борьбу против сталинского режима предпринимались. Во всяком случае, Троцкий еще в 1932 году поддерживал связь со своими сторонниками в СССР. Из Европы он слал циркуляры в их организации и призывал активизировать борьбу против Коминтерна и Сталина. В них содержались не только идейные наставления, но и рекомендации «работать совершенно нелегально».

В этот период через агентов Троцкого в СССР засылались печатные издания антисоветской, антисталинской направленности. Одним из передатчиков такой литературы был сторонник Троцкого Гольцман, он же добывал в СССР социально политическую информацию. Осенью 1932 года сын Троцкого, Лев Седов, переслал из Берлина отцу свои записи бесед с Гольцманом. В них, помимо прочего, он сообщал, что его «посылки в Москву и Ленинград доходят и попадают тому, кому нужно».

Седов регулярно получал информацию из СССР, в частности, о голоде на Украине, о работе группы Ломинадзе, о том, что по рукам ходит антисталинский документ, автором которого, как говорят, является Бухарин.

Все это подтверждает, что Троцкий пытался вести не только идейную, но и политическую борьбу против Сталина и ВКП(б).

В то время как Троцкий усиленно писал свои воззвания, издавал бюллетень, искал пути пересылки и распространения своей литературы в СССР, Сталин действовал решительно и по-своему. Хотя истинных троцкистов было всего лишь несколько сотен, репрессивные меры коснулись сотен тысяч людей. Провал нескольких «транспортов» (посылок с литературой), арест ряда лиц, у которых были обнаружены издаваемые Троцким «Бюллетени оппозиции», привели к их ужесточению. По данным разведки, следившей за неким Бальдони, были выявлены его контакты в Москве с Мдивани, Власовой, с семьями Преображенского, Доната и другими. Как только это было установлено, все лица, входившие в контакт с Бальдони («предполагаемым троцкистом»), были арестованы.

23 октября 1927 года Сталин и Троцкий последний раз видели друг друга на объединенном пленуме Центрального комитета и Центральной контрольной комиссии РКП(б), на котором Троцкий был исключен из ЦК.

Он еще пытался бороться, организовав в Москве и Ленинграде 7 ноября демонстрацию своих сторонников. Но по приказу Сталина ОГПУ разогнала колонны, ораторов стащили с трибун и балконов.

По предложению Сталина 14 ноября ЦКК исключила Троцкого и ряд других оппозиционеров из членов партии.

В конце декабря 1927 года ОГПУ предложило Троцкому выехать. Вначале в Астрахань. Он отказался, объясняя свой отказ несовместимостью малярии, которой он болел, с астраханским климатом. Его просьбу уважили. Через неделю его вызвали в ОГПУ и зачитали постановление: «В соответствии с законом, карающим любого за контрреволюционную деятельность, гражданин Лев Давидович Троцкий высылается в г. Алма-Ата. Срок высылки не указывается. Дата отправления в ссылку — 16 января 1928 года».

В Алма-Ате Троцкий пробыл год. Он сразу же принялся налаживать связи с лидерами оппозиции, разрабатывал стратегию дальнейших действий. За апрель — октябрь 1928 года из Алма-Аты было послано 800 политических писем, отправлено около 500 телеграмм, получено свыше 1000 политических писем и около 700 телеграмм. Из Москвы поступило 8—9 секретных почт, то есть конспиративных материалов, пересланных с нарочными, примерно столько же направлено в Москву.

Деятельность Троцкого не осталась без внимания Сталина и ОГПУ. 16 декабря 1928 года Троцкому зачитали следующее: «Работа ваших единомышленников приняла за последнее время явно контрреволюционный характер; условия, в которые вы поставлены в Алма-Ате, дают вам полную возможность руководить этой работой; ввиду этого Коллегия ОГПУ решила потребовать от вас категорического обязательства прекратить вашу деятельность — иначе Коллегия окажется вынужденной изменить условия вашего существования, в смысле полной изоляции вас от политической жизни, в связи с чем встанет также вопрос о перемене места вашего жительства».

А через месяц Троцкого ознакомили с новым решением:

Уже в пути из Алма-Аты Троцкому объявили, что местом изгнания является Константинополь. Он пришел в ужас: ведь тот кишит его злейшими врагами, белогвардейцами. Значит, его отдают на расправу не только душителю коммунистов Кемалю Ататюрку, но и русским белогвардейцам. Видимо, Сталин решил расправиться с Троцким чужими руками.

10 февраля Троцкого доставили в Одессу и погрузили на пароход. Вместе с ним отбывали жена, Наталия Ивановна Седова, и старший сын Лев, носивший фамилию матери. Погрузили и его библиотеку, и личный архив. Когда через пару лет за границей развернется бурная деятельность Троцкого, Сталин, узнав об архиве, вывезенном Троцким, придет в ярость, но будет уже поздно.

По иронии судьбы корабль именовался «Ильич». Около двух недель Троцкий с семьей прожил в советском консульстве, где его приняли довольно радушно. Но после того как он выступил в западных газетах с антисоветскими (точнее, антисталинскими) заявлениями, о чем послы и разведчики немедленно сообщили в Москву, его положение круто изменилось. Ему предложили покинуть территорию советского консульства. Правда, тогда же выразили готовность помочь ему многие европейские деятели, и он понял, что без куска хлеба не останется. Что же, такова судьба: антисоветизм и антисталинизм позволили Троцкому не только самовыражаться, но и послужили ему источником дохода для безбедной жизни до конца дней.

Троцкий избрал местом жительства Принцевы острова, точнее остров Принкино в Эгейском море у берегов Турции, и начал творить. Уже за первые его статьи в «Дейли Экспресс», «Нью-Йорк геральд трибюн», «Нью-Йорк таймс» и других он получил 10 тысяч долларов, по тем временам огромную сумму. Вскоре он получил еще 45 тысяч долларов. Теперь можно было не только хорошо и безбедно жить, но и начать выпуск журнала «левой» оппозиции.

После изгнания Троцкого из СССР советские спецслужбы, по прямому указанию Сталина, держали его под постоянным наблюдением. Сталину регулярно докладывали обо всех передвижениях Троцкого, обо всех его шагах, обо всех исходящих от него материалах. Иногда Сталин прочитывал статьи Троцкого, которые еще не были опубликованы, а только готовились к печати.

По указанию Сталина, «разработка» велась под руководством Ягоды сотрудниками Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ Дерибасом и Артузовым. Перед ними стояли задачи: следить за Троцким, его перемещениями, связями, контролировать все его выступления в открытой печати, а также организаторскую антисоветскую работу и т.д.; проводить активные мероприятия, направленные на дискредитацию Троцкого перед Западом и перед международным коммунистическим и рабочим движением; внедрить в его близкое окружение надежного агента, а лучше нескольких, которые могли бы следить за каждым шагом Троцкого, выяснять его намерения, а при случае вмешиваться в его работу, влиять на содержание его статей и т.д.

Как видим, речи о физическом устранении Троцкого на первых порах не было.

Как же выполнялись эти задания Сталина?

Едва Троцкий поселился на Принкино, как за ним была установлена слежка. Конечно, контролировалась и перлюстрировалась вся почта, направляемая Троцким в СССР и поступавшая из Союза в его адрес. Можно только сожалеть об участи лиц, переписывавшихся с ним.

Агенты из числа местных жителей следили за приезжавшими к нему гостями. Правда, возникли трудности с установкой имен этих лиц, прибывавших на остров на маленьком пароходике, но с помощью агента в турецкой полиции препятствие удалось преодолеть: у пассажиров начали проверять документы. Несколько агенхов пытались устроиться к Троцкому на службу в качестве телохранителей или прислуги, но безуспешно. Агент ИНО Валентин Ольберг пытался устроиться секретарем к Троцкому, но также не имел успеха.

Между прочим, в марте 1931 года в доме Троцкого произошел пожар. В одном из писем он писал: «Вместе с домом погорело все, что было с нами и на нас. Пожар произошел глубокой ночью… Все вещи от шляп до ботинок стали жертвой огня, сгорела вся библиотека целиком, но по счастливой случайности сохранился архив или, по крайней мере, важнейшая его часть…»

Причина пожара не была установлена, однако Троцкий, уже находясь в Мексике, пришел к мысли, что это был поджог. Трудно сказать, где истина, во всяком случае, в архиве ИНО ОГПУ— НКВД данных о причастности советской разведки к пожару нет.

Для охраны Троцкого турецкое правительство выделило шестерых полицейских, которые круглосуточно дежурили возле виллы.

Наблюдение за гостями Троцкого дало свои результаты. ОГПУ стало известно, что по пути из Индии через Константинополь Троцкого навестил Яков Блюмкин, которому Троцкий некогда спас жизнь. Весь день Троцкий проговорил с Блюмкиным, вручил ему несколько тысяч для передачи в Москве. Вернувшись в Москву, Блюмкин направился к Радеку и передал ему пакет с письмом Троцкого. Радек не стал вскрывать пакет, а Блюмкину посоветовал немедленно отправиться в ОГПУ и рассказать о встрече на Принцевых островах. После ухода Блюмкина Радек тут же позвонил Ягоде, сообщил о визите Блюмкина, а на следующее утро явился в ОГПУ и передал Ягоде нераспечатанный конверт. Правда, это впоследствии не спасло Радека от судебной расправы.

Турецкие полицейские не случайно охраняли Троцкого. По-видимому, Кемаль Ататюрк, беспокоясь за свой имидж, не хотел, чтобы изгнанника убили на территории его страны. А такая опасность была, но в то время не со стороны советской разведки. Дело в том, что в западной прессе появились сообщения (со ссылкой на Москву) о намерении группы белогвардейцев-эмигрантов «отомстить христопродавцу и погубителю России Троцкому». Упоминалось и имя руководителя группы — генерал-лейтенанта царской армии Антона Туркула. Сейчас трудно назвать источник этой информации и оценить, насколько она достоверна. Вариантов несколько: операция действительно готовилась, но от нее отказались; это выдумка белогвардейцев, желавших запугать своего давнего врага; это активное мероприятие советской разведки, направленное либо на то, чтобы подтолкнуть белогвардейцев к активным действиям против Троцкого, либо на то, чтобы у западных законопослушных обывателей усилить неприязнь к белогвардейцам, как к опасным террористам. В общем, здесь можно только гадать.

Что касается активных мероприятий, направленных против Троцкого, то одно из них было весьма хитроумным: через своих агентов из числа иностранных корреспондентов советская разведка запустила версию о том, что Троцкий был выслан из Советского Союза не за свою оппозиционность, а с далеко идущими целями — внедриться в революционное движение Запада, «разбудить его от спячки» и инициировать новую волну революций. Тем самым намечалось вызвать неприязнь к нему не только со стороны белогвардейцев, но и вполне респектабельных правящих кругов западных стран. Надо сказать, что эта акция имела успех.

Дело в том, что живя в Принкино, Троцкий не отказывался от мысли выехать в одну из западных стран, но и без того не желавшие раскрывать свои объятия «демону революции и гражданской войны» западные лидеры после распространения версии о его «спецзадании» вообще закрыли перед ним все двери.

После долгих просьб Дания осенью 1932 года разрешила Троцкому и его жене посетить на неделю Копенгаген по приглашению одной из студенческих организаций для чтения лекций, посвященных 15-летию революции в России. Троцкий рассчитывал на то, что ему удастся «зацепиться» в Дании, а также легализовать свое положение в Европе как «персона грата».

Однако из его намерения ничего не вышло. В Афинах ему и его жене вообще запретили сойти на берег. В Италии разрешили, но под охраной полицейских. Через Францию провезли транзитом. В Париже они провели лишь час, да и то на вокзале. В Дании Троцкий все время находился под гласным наблюдением полиции. Против приезда Троцкого устроили свои демонстрации как местные коммунисты, так и монархисты. Советский посол требовал высылки Троцкого. Местные власти, решив, что «головная боль» им ни к чему, объявили чете Троцких, что по истечении срока визы они будут высланы. Так и произошло. В сопровождении полицейских им пришлось двинуться в обратный путь.

Отрицательное отношение к Троцкому на Западе сохранилось и тогда, когда было ясно, что никакой революционный пожар он раздуть не в состоянии и по существу все свои силы бросил на борьбу со Сталиным.

Ненависть к Сталину, прежде всего, выплескивалась на страницах журнала «Бюллетень оппозиции», который Троцкий начал издавать, еще проживая на Принцевых островах. Всего с июля 1929 по август 1941 года было выпущено 87 брошюр бюллетеня, 70—80 % объема которого заполнял лично Троцкий. Бюллетень выходил в Париже, затем в Берлине, снова в Париже, в Цюрихе и опять в Париже, а после начала Второй мировой войны — в Нью-Йорке. После смерти Троцкого вышло всего четыре номера журнала, и он навсегда канул в Лету. До СССР журнал практически не доходил. Его читали лишь работники НКВД по долгу службы и Сталин.

Главная тема «Бюллетеня оппозиции» от первых до последних номеров — это Сталин. Со всех точек зрения, со всех позиций, но всегда отрицательных. Естественно, что Сталин, которому разведка доставляла все номера журнала, не мог не относиться к его автору с такой же ненавистью. А разведка «доносила точно», докладывая не только опубликованные, но и намеченные к публикации статьи. Вот пример:

Народный комиссар внутренних дел СССР Генеральный комиссар государственной безопасности

25 февраля 1938 г. Ежов».

Но не только «Бюллетенем» интересовался Сталин. Он потребовал список всех троцкистских изданий за рубежом. В марте 1937 года ему представили список, включающий 54 наименования журналов, бюллетеней, газет, издававшихся в Англии, Бельгии, Испании, Франции, Голландии. Список был впечатляющим, но выяснилось, что тиражи этих изданий мизерные и выходят они нерегулярно.

Помимо троцкистской выходило много антисоветской белогвардейской литературы. По указанию Сталина, ИНО НКВД тщательно следил за всеми изданиями такого рода, анализируя их и получая из них достаточно обширную информацию об антисоветских организациях за рубежом, которая в обобщенном виде докладывалась вождю.

Кроме того, специально для Сталина выписывались более солидные антисоветские издания, такие как «Возрождение», «Знамя России», «Социалистический вестник», «Бюллетень экономического кабинета Прокоповича», «Новое русское слово» и ряд других. Регулярно просматривавший их, Сталин нередко удивлял собеседников знанием нюансов жизни русской эмиграции.

20 февраля 1932 года Троцкий был официально лишен советского гражданства. Его правовое положение стало незавидным. Правда, с помощью сторонника Троцкого, Мориса Парижанина, обратившегося к известному политическому деятелю Эдуарду Эррио, удалось получить разрешение на въезд во Францию. После Принцевых островов Троцкий провел во Франции около двух лет, скрываясь от сторонников, противников и многочисленных репортеров. Весной 1934 года ему предложили покинуть Барбизон (городок недалеко от Парижа, родина Барбизонской школы художников), так как полиция не ручалась за его безопасность. Множество раз он менял места жительства во Франции, но покоя там не имел.

Наконец норвежское правительство выдало Троцкому разрешение на въезд в страну с условием, что он не будет заниматься политической деятельностью. Он поселился в городке, где его никто не знал, но вскоре Зборовский (агент ИНО «Макс», «Тюльпан») в Париже установил адрес Троцкого.

В Норвегии Троцкий занялся литературной работой. Он писал одну из главных антисталинских книг «Преданная революция». В ней призывал к свержению сталинской системы правления.

Еще не изданная книга оказалась на столе Сталина. Она окончательно убедила Сталина в том, что Троцкий в состоянии наносить по нему сильные идеологические удары. Наступил момент, когда Сталин задумался о ликвидации троцкизма и самого Троцкого.

Положение Троцкого в Норвегии ухудшалось. «Ввиду соглашений между Норвегией и Союзом корреспонденция Троцкого вскрывается» — доносил один из агентов. Троцкий подвергался постоянным нападкам со стороны прессы, парламентских деятелей, норвежских коммунистов. 29 августа 1936 года советский посол потребовал от норвежского правительства высылки Троцкого из страны. Троцкий был взят под домашний арест.

В декабре 1936 года стало известно, что Мексика согласна принять Троцкого. 19 декабря на танкере «Рут» Троцкий отбыл из Норвегии и в начале января 1937 года прибыл в Мексику, последнюю страну на пути его странствий А пару месяцев спустя февральско-мартовский Пленум ЦК ВКП(б) объявил беспощадную войну Троцкому и троцкистам — «огромной банде вредителей», готовивших «реставрацию капитализма, территориальное расчленение Советского Союза (Украину— немцам, Приморье— японцам), в случае нападения врагов — вредительство, террор. Это все — платформа троцкизма», — говорил Сталин. Он особенно напирал на стремление троцкистов к террористическим актам.

Некоторые основания для таких выводов Сталин имел. Ему были доложены донесения Зборовского из Парижа:

Что это? Может быть, просто выраженная ненависть по принципу: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»? Или действительно такие планы были, и он их выдал?

В феврале 1938 года от Зборовского поступил еще один документ на эту тему. «…Во время чтения газеты он (Седов) сказал: „Весь режим в СССР держится на Сталине, и достаточно его убить, чтобы все развалилось“. Он неоднократно возвращался и подчеркивал необходимость убийства тов. Сталина. В связи с этим разговором „Сынок“ (Седов) спросил меня, боюсь ли я смерти вообще и способен ли я был бы совершить террористический акт».

Сам ли Седов придумал задать такие вопросы, или прощупывал почву по заданию Троцкого? Сейчас уже никто не ответит на это…

До конца своих дней Сталин считал троцкистов особо опасными врагами. Для него они были олицетворением универсального зла. Призрак Троцкого преследовал его всю жизнь.

Даже после войны, в 1947—1948 годах по решению Сталина в приказе МВД предписывалось «вести чекистскую работу по выявлению оставшихся на воле троцкистов (курсив мой. — И.Д.) и иных врагов государства, а по истечении сроков заключения и ссылки задерживать освобождаемых заключенных с последующим оформлением».

Первые месяцы пребывания Троцкого в Мексике были посвящены организации так называемого контрпроцесса против проходивших в Москве политических процессов. Была создана Международная комиссия по расследованию московских процессов и обоснованности обвинений, выдвинутых против Троцкого. Он заявил: «Если комиссия решит, что я хоть в малейшей степени виновен в преступлениях, которые Сталин приписывает мне, я заранее обязуюсь добровольно сдаться в руки палачей ГПУ…»

12 декабря 1937 года председатель Комиссии, американский философ и педагог Джон Дьюи, на митинге в Нью-Йорке огласил вердикт Комиссии, гласивший, что все московские процессы являются подлогами, а Троцкий и Седов невиновны.

Но крупнейшие газеты Европы и Америки ни словом не обмолвились о контрпроцессе, не желая из-за Троцкого ухудшать отношение со Сталиным.

Москва тщательно следила за действиями Троцкого в Мексике, о них информировали посольства и резидентуры из Вашингтона и Мехико. Разведчики сообщали об издательской деятельности Троцкого, выходе в свет его книг «Преданная революция» и «Преступления Сталина», а также книги Шахтмана «За кулисами московского процесса». Все это докладывалось Сталину и вызывало его гнев. Он еще раз убеждался, что Секретно-политический отдел НКВД и ИНО действовали значительно хуже, чем требовалось. Ежов не «тянул» на «зарубежном фронте».

Еще одной задумкой Троцкого стало создание IV Интернационала, революционной по форме, антисталинской и антисоветской по сути организации. 3 сентября 1938 года прошел его Учредительный конгресс на вилле друга Троцкого, Альфреда Росмера, в пригороде Парижа. Все очень боялись провокации со стороны ОГПУ, поэтому заседание прошло в глубокой тайне. На нем присутствовал 21 делегат от 11 стран. Советскую делегацию представлял один человек — кто бы, вы думали? Марк Зборовский, он же агент НКВД «Мак», «Тюльпан». Поэтому вся конспирация троцкистов оказалась напрасной. Обо всех решениях Конгресса Сталин узнавал немедленно.

IV Интернационал по существу оказался мертворожденным дитем. неким подобием знаменитого «Меча и орала», высмеянного Ильфом и Петровым. Но Сталин к его появлению отнесся вполне серьезно и еще раз напомнил чекистам об их долге. Именно в это время на пост заместителя Ежова пришел Лаврентий Берия, человек не менее кровожадный, но более искушенный.

Интересно, что на Конгрессе в качестве переводчицы присутствовала Сильвия Агелоф, которая невольно сыграет трагическую роль в судьбе Льва Давидовича Троцкого. После заседания Конгресса у дома Росмера «Тюльпан» познакомил ее с симпатичным молодым человеком, представившимся Жаком Морнаром. Это был Рамон Меркадер, ставший не только любовником Сильвии, но и убийцей Троцкого, но об этом позже.

Весной 1939 года Троцкий приобрел виллу на улице Вены, в предместье Мехико Койоакане. Первое, чем занялись его друзья и охрана — это превращение виллы в крепость. Укрепили высокий забор, двери, входные ворота, возле которых построили башню с прожектором. Двери в кабинете и спальне Троцкого обили листовым железом. В доме установили сигнализацию.

Несколько мексиканских полицейских охраняли дом снаружи, а выделенная охрана — внутри. Решили «режимные» вопросы: наладили контролируемый порядок посещений, незнакомые люди допускались к Троцкому, только оставив вещи в холле и в сопровождении охранника. Визитеров бывало немало — журналисты, издатели, сторонники Троцкого, который, по сообщению «Тюльпана», был особенно «падок на приезжих из Союза и Испании». Эту симпатию Троцкого постарался учесть Иностранный отдел НКВД.

Троцкий продолжал заниматься литературным трудом и в мае 1938 года в одном из писем указывал, что в течение ближайших пяти месяцев должен закончить книгу «Сталин». Тот, о ком была эта книга, узнал о ней и в конце 1938-го— начале 1939 года дал устные указания сменившему Ежова на посту наркома внутренних дел Лаврентию Берии по устранению Троцкого. Одновременно в Союзе развернулась новая волна репрессий против «недобитых» троцкистов. В этой связи «Тюльпан» в июне 1939 года был ориентирован «прежде всего на выяснение шпионских, террористических центров, контрреволюционных связей в СССР, подготовку переброски в СССР и т.д.». Тогда же «Тюльпан» занялся разработкой Международного секретариата, при его содействии была осуществлена выемка архивов Международного секретариата, Седова и части архивов Троцкого.

За сторонниками Троцкого за рубежом велась охота. Многие из них были ликвидированы, в том числе близкий помощник Троцкого Рудольф Клемент, секретарь Троцкого в Норвегии Эрвин Вольф и другие.

11 мая 1940 года Троцкий опубликовал самый радикальный антисталинской документ. Это было открытое письмо — обращение к советским рабочим под заголовком «Вас обманывают». Троцкий рассчитывал, что хотя бы несколько экземпляров обращения попадет в СССР, а там его перепишут, размножат, и оно пойдет гулять по стране и поднимать рабочих на борьбу со Сталиным и его режимом.

В письме содержался прямой призыв к созданию нелегального подполья, восстанию и устранению «Каина Сталина и его камарильи».

Главным издателем и администратором журнала «Бюллетень оппозиции» был старший сын Троцкого Лев Седов. В 1933 году, после прихода Гитлера к власти, ему пришлось перебраться из Берлина в Париж. Там он оказался под пристальным вниманием сразу двух подразделений советских спецслужб: Секретно-политического и Иностранного Отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Вскоре возле Льва появился Марк Зборовский, который, легко войдя к нему в доверие, проник в его личную жизнь, его переписку, основные архивы Льва Давидовича Троцкого и в главный орган троцкистов, именовавшийся Международным секретариатом. Через него многие решения, намерения и документы Троцкого становились известны Центру и лично Сталину.

Кем же был Марк (Мордка) Зборовский?

Он родился в 1908 году в городе Умани Киевской области. Вместе с родителями выехал в Польшу в 1921 году. Год просидел в польской тюрьме за организацию забастовок. Спасаясь от преследования польской полиции, выехал вместе с женой в Германию, а оттуда — во Францию. Семья бедствовала, и агент НКВД Александр Адлер без труда завербовал Зборовского для работы на советскую разведку. Зборовский стал агентом «Б-187» и получил клички «Тюльпан», «Мак», «Кант».

Конечно, не сразу, но Зборовскому удалось проникнуть в «ряды троцкистов». Некоторое время спустя парижский резидент Петр докладывал:

Эта информация была доложена Сталину и, естественно, порадовала его: теперь в стане его главного врага был свой человек. Из Центра пошла телеграмма:

Бесспорно, что «Мак» (далее в материалах ИНО он проходит иногда как «Тюльпан») вел себя правильно, ибо вскоре он завоевал полное доверие Льва Седова. Он получил доступ ко многим документам самого Троцкого. Его донесения в Москву обо всех шагах Троцкого и Седова высоко оценивались в Центре и нередко докладывались Сталину.

«Тюльпан» и Седов стали не только сослуживцами, но и приятелями. Седов звал его Этьеном. В письме, которое Седов направил отцу в августе 1937 года, он писал:

Копию письма «Тюльпан» переслал в Центр, и она хранится сейчас в архиве ИНО ОГПУ в Москве. Читая письмо, кто-то, видимо из руководства ИНО, подчеркнул слова «заслуживает абсолютного доверия».

Когда «Мак» окончательно вошел в доверие к Седову, в Центре было решено сделать попытку исказить смысл некоторых статей Троцкого в «Бюллетене» или даже опубликовать в журнале материалы, подготовленные сотрудниками разведки. В этой связи представляет интерес телеграмма Центра в адрес резидента:

Осуществить это мероприятие не удалось, так как все статьи тщательно корректировала сотрудница журнала Л. Эстрин (в переписке резидентуры с Центром проходит как «Соседка»).

Сын Троцкого, Лев Седов, понимал, что он должен находиться под наблюдением советских спецслужб и в его окружении есть «чужой». Но кто он? Загадка эта мучила Льва, но ответа он не находил. Однажды Зборовский пригласил его к себе на обед по случаю рождения сына. Седов (в переписке «Сынок») крепко выпил и сильно расчувствовался.

Парижский резидент сообщал в Москву: «…Он извинялся перед „Маком“ и почти со слезами просил у него прощения за то, что в начале их знакомства подозревал его в том, что он агент ГПУ… Под конец своих „откровений“ „Сынок“ говорил, что борьба оппозиции еще с самого начала в Союзе была безнадежна, и что в успех ее никто не верил, что он еще в 1927 году потерял всякую веру в революцию и теперь ни во что не верит вообще, что он пессимист. Работа и борьба, которые ведутся теперь, являются простым продолжением прошлого. В жизни для него важнее женщины и вино…»

Это сообщение подтверждается письмами Седова к родителям, в которых он не скрывал своего пессимизма. Он составил завещание, предчувствуя близкую смерть. 8 февраля 1938 года у Льва Седова случился острый приступ аппендицита. Больному сделали удачную операцию в клинике русских эмигрантов. Дело шло на поправку. Но через четыре дня наступило резкое ухудшение, и он скончался в возрасте 32 лет.

Для родителей потеря старшего сына, последнего из оставшихся в живых четырех детей, была страшной трагедией. Троцкий, подозревая, что смерть Седова — это дело рук НКВД, потребовал срочное и тщательное расследование. Однако никаких признаков умышленного отравления обнаружено не было В архивах НКВД никаких следов этого дела не сохранилось. Советская разведка никогда не признавалась в убийстве Седова, и, по моему мнению, ей тут можно верить. Во-первых, признавая убийство Коновальца, Бандеры, Рейсса, похищение и убийство Кутепова и Миллера, да и самого Троцкого, какой смысл было отпираться в убийстве Льва Седова? Во-вторых, без санкции Центра парижский резидент не мог, конечно, принять решение об убийстве Седова. В-третьих, за четыре дня было просто невозможно успеть сообщить о болезни Седова в Москву, получить санкцию самого Сталина (без него такой вопрос не решался), подготовить и доставить в Париж нужный яд, завербовать агента из числа персонала клиники, создать условия для того, чтобы он подсыпал яд и т.д. Даже если агент там был, то скорее всего для «освещения эмиграции», а не для убийств. А ведь не каждый решится на такое «мокрое» дело. И за 65 лет никто не проболтался, не найдено ни одного документа о причастности советских спецслужб. В-четвертых, в архиве советской разведки хранится письмо Зборовского, написанное спустя несколько дней после смерти Седова, когда слухи об его убийстве по заданию НКВД стали распространяться сторонниками Троцкого. Зборовский предлагает Центру потребовать аутопсию (эксгумацию), добавив при этом, что пока не подтвердится отсутствие доказательств преступления, «помощники Седова будут находиться в паническом страхе». Самого Зборовского тоже заподозрили в участии в убийстве, обвиняя его в том, что он принес Седову отравленный апельсин. Если бы он действительно отравил сына Троцкого, то вряд ли осмелился бы предложить эксгумацию, Он был уверен, что никакого яда не будет обнаружено, так как его там не было. Наконец, в-пятых, и это самое главное: советская разведка никоим образом не была заинтересована в смерти Льва Седова. Имея под боком такого агента, как Марк Зборовский, которому он полностью доверял, Седов стал ее невольным информатором о делах и планах Льва Троцкого. А со смертью Седова из цепи: Троцкий — Седов — Зборовский — резидентура — Центр — Сталин выпадало очень важное звено. Так что о здоровье Седова должны были, скорее, заботиться, а не убивать его.

После кончины Седова на заседании Политбюро французских троцкистов Зборовскому, впредь до особого распоряжения Троцкого, было предложено взять на себя всю работу русской группы. Но «Соседка» заявила, что считает себя равноценным преемником «Сынка». Резидентура дала Зборовскому задание: «Соседку» не отшивать, а выкачивать из нее все, что она знает».

В мае 1938 года «Бюллетень оппозиции» выступил с предупреждением о том, что редакции известны планы НКВД в отношении Троцкого. В статье говорилось: «Пока жив Л.Д. Троцкий, роль Сталина как истребителя старой гвардии большевиков не выполнена. Недостаточно приговорить тов. Троцкого вместе с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими жертвами террора к смерти. Нужно приговор привести в исполнение».

Основанием для такого заключения явилось письмо, полученное Троцким, где со знанием дела говорилось о намерении НКВД. Автором письма был бывший резидент НКВД в республиканской Испании Александр Орлов (Фельдбин), ставший невозвращенцем. Но подписано оно неким Штейном, якобы родственником беглеца в Японию, Люшкова, бывшего начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю. Штейн предупреждал об опасности, исходившей от окружения покойного Льва Седова, и в первую очередь, от человека, которого зовут «Марк». Автор письма советовал не доверять никому, кто явится к Троцкому с рекомендацией от «Марка».

Единственным «Марком» в окружении Седова был Марк Зборовский, которому и Лев Седов, и Лев Троцкий полностью доверяли. Поэтому Троцкий посчитал письмо провокацией НКВД, направленной на внесение разлада в семью троцкистов. Доверия к Марку Зборовскому оно не поколебало.

В Центре было известно о том, что Троцкий знал о готовящейся против него акции. Часть архива Международного секретариата троцкистов в Париже удалось похитить при помощи «Тюльпана» сотруднику советской разведки Якову Серебрянскому. Из материалов архива следовало, что троцкисты еще в 1935 году могли знать о готовящемся покушении. Аналогичные выводы можно было сделать, ознакомившись с «архивом Снейвлита», также попавшего в руки НКВД.

Еще в апреле 1931 года, когда в Испании происходили революционные события, Троцкий направил «примирительное» письмо в Политбюро ЦК ВКП(б), призывая объединить усилия всех коммунистов для поддержки испанской революции. На письме Троцкого Сталин наложил резолюцию: «Молотову, Кагановичу, Постышеву, Серго, Андрееву, Куйбышеву, Калинину, Ворошилову, Рудзутак. Я думаю, г-на Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала. Пусть знает свое место. И. Сталин». Все указанные в резолюции лица подписались под ней, а В.М. Молотов приписал: «Предлагаю не отвечать. Если Троцкий выступит в газете, то ответить в духе предложения т. Сталина».

Пока выражение «огреть по голове» прозвучало иносказательно. Но несло в себе смысловую нагрузку.

В марте 1933 года Троцкий направил в Политбюро еще одно письмо, где заявлял о наличии доброй воли у «левой оппозиции» и предупреждал об опасности развивающихся в СССР и в партии тенденциях.

Ответа не последовало. Но, как пишет Д. Волкогонов, «мне удалось установить, что, получив письмо, Сталин грязно выругался и бросил в адрес Менжинского, что тот „перестал ловить мышей“ и ему пора, наконец, заставить замолчать Троцкого».

Это было прямым предупреждением Менжинскому и своего рода указанием, как надо поступать с Троцким.

Особая группа для осуществления специальных операций за рубежом по отношению к российской контрреволюции, в том числе для ликвидации политических противников советского строя, была создана при председателе ОГПУ В.Р. Менжинском в конце 1920-х годов. В нее входили сотрудники ИНО ОГПУ, а также политэмигранты из Коминтерна, направленные в Особую группу Димитровым, Мануильским, Долорес Ибаррури.

В начале 1935 года сотрудник ИНО СМ. Шпигельглас получил от Сталина (через Ягоду) устное задание «ускорить ликвидацию Троцкого». Он привел в действие агентуру НКВД во Франции, среди которой был и Порецкий (Игнатий Рейсс), который, скорее всего, и выдал этот замысел Троцкому. Но о Порецком — Рейссе скажем отдельно. Сейчас же заметим, что это предупреждение послужило одной из причин того, что Троцкий поспешил уехать из Франции, чтобы скрыться в Норвегии.

Следы Троцкого часто терялись, и это вызвало возмущение Сталина. На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года Сталин обвинил органы госбезопасности: «У нас не хватает одного: готовности ликвидировать свою собственную беспечность, свое собственное благодушие, свою собственную близорукость…» В резолюции по докладу Ежова отмечалось, что ГУГБ НКВД имело возможности еще в 1932—1933 годах вскрыть заговор троцкистов и покончить с ними (читай — с Троцким). В резолюции говорится о «непресеченных связях» некоторых должностных советских лиц в Берлине с Седовым, о «преступных» сношениях начальника СПО ГУГБ НКВД Молчанова с троцкистом Фурером и т.д.

В постановлении Пленума ЦК Наркомвнуделу предлагалось «довести дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов до конца (курсив мой. — И.Д.) с тем, чтобы подавить малейшее проявление их антисоветской деятельности», предлагалось «укрепить кадры ГУГБ НКВД новыми людьми». Было также предложено «добиться организационного укрепления надежной агентуры в стране и за рубежом». Был найден и козел отпущения — Ягода. Он был арестован за принадлежность к троцкистам и расстрелян.

Теперь сделаем небольшое отступление. Почему сам Сталин не был достаточно настойчив в своих приказах на устранение Троцкого до конца 1938-го — начала 1939 года? Почему его категорический приказ поступил именно в это время, а не раньше? Почему после убийства Троцкого советские спецслужбы быстро потеряли интерес к троцкизму, который без лидера уже не представлял опасности для Сталина?

Чтобы гипотетически ответить на эти вопросы, перенесемся из 1938 года в год 1941-й, когда немецкие танки уже шли по нашей земле.

1 июля 1941 года, через неделю после начала войны, сотрудники 4 отдела НКГБ СССР Агаянц и Клыков составили «постановление о прекращении агентурного дела», связанного с Троцким и троцкистскими изданиями за рубежом. В утвержденном затем постановлении говорилось, что «весь этот материал уже никакого оперативного интереса не представляет».

А ведь если бы Лев Троцкий был ликвидирован еще в 1936— 1937 годах и троцкистское движение развалилось и не представляло бы «оперативного интереса», можно ли было с такой помпой организовать Московские процессы, где главным обвиняемым были Троцкий и троцкисты, руководившие нашими «доморощенными» троцкистами из-за рубежа?

Это только гипотеза, но я не исключаю того, что сам Сталин не был особенно заинтересован в ликвидации Троцкого до ликвидации своих противников в Союзе ССР.

Расправа

После смерти Седова «Тюльпан» остался не у дел. К тому же к нему с недоверием относились «Соседка» (Л. Эстрин) и гражданская жена Седова Жанна. Его пытались устроить непосредственно к Троцкому в качестве охранника, но из этого ничего не вышло. Центр продолжал требовать прямого проникновения к Троцкому, и из Испании и СССР в Мексику стали приезжать люди, готовые к выполнению особых заданий. Но никому к Троцкому проникнуть не удалось. Сталину надоела эта бесплановая суета вокруг Троцкого (или настало нужное время), и он решил лично поставить задачи исполнителям приказа о ликвидации Троцкого.

В марте 1939 года в Кремль был вызван Лаврентий Берия, недавно назначенный на пост наркома внутренних дел. Он взял с собой комиссара безопасности 3-го ранга, Павла Анатольевича Судоплатова, который в это время находился не у дел и ожидал ареста, но в действительности намечался на должность заместителя начальника ИНО. Вот как вспоминал Судоплатов об этой встрече.

«Сталин был внимательным, спокойным и сосредоточенным, слушая собеседника, он обдумывал каждое сказанное ему слово. Берию Сталин выслушал с большим вниманием. По мнению Берии, левое движение за рубежом находилось в состоянии серьезного разброда из-за попыток троцкистов подчинить его себе. Тем самым Троцкий и его сторонники бросали серьезный вызов Советскому Союзу. Они стремились лишить СССР позиции лидера мирового коммунистического движения. Берия предложил нанести решительный удар по лидеру троцкистского движения за рубежом и назначить меня ответственным за проведение этих операций. Моя задача состояла в том, чтобы, используя все возможности НКВД, ликвидировать Троцкого. Возникла пауза. Разговор продолжил Сталин.

— В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена.

Сталин начал неторопливо высказывать неудовлетворенность тем, как ведутся разведывательные операции. По его мнению, в них отсутствовала должная активность. Он подчеркнул, что устранение Троцкого в 1937 году поручалось Шпигельгласу, однако тот провалил это важное правительственное задание. (В хранящемся в архиве СВР документе 1946 года сказано: «…до 1940 года предпринято несколько попыток ликвидации Троцкого. Организация дела была такова, что в настоящее время невозможно сказать, кто именно тогда был привлечен к этому делу, где эти люди, и в какой степени они информированы о существе дела и его организаторах». От себя добавим, что неизвестно и то, имели ли место эти попытки.)

Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил:

— Троцкий должен быть устранен в течение года, прежде чем разразится неминуемая война… Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну.

После оценки международной обстановки и предстоящей войны в Европе Сталин перешел к вопросу, непосредственно касавшемуся меня. Мне надлежало возглавить группу боевиков для проведения операции по ликвидации Троцкого, находившегося в это время в изгнании в Мексике. При этом Сталин избегал слова «ликвидация», говорил об «акции», об «устранении».

В случае успеха операции, пообещал Сталин, партия никогда не забудет тех, кто в ней участвовал, и позаботится не только о них самих, но и о членах их семей.

Я попросил разрешения привлечь к делу ветеранов диверсионных операций в Гражданской войне в Испании.

— Это ваша обязанность и партийный долг — находить и отбирать подходящих и надежных людей, чтобы справиться с поручением партии. Вам будет оказана любая помощь и поддержка. Докладывайте непосредственно товарищу Берии и никому больше. Представляйте всю отчетность по операции исключительно в рукописном виде.

Аудиенция закончилась, мы попрощались и вышли из кабинета».

В тот же день Судоплатов был назначен заместителем начальника разведки и занял кабинет, в котором до ареста сидел несчастный Шпигельглас, к этому времени уже расстрелянный. Так началась операция, вошедшая в историю советской разведки под названием «Утка».

Так как проникнуть на виллу или в окружение Троцкого не удавалось, в Мехико была начата шумная кампания против Троцкого. На улицах города были расклеены листовки с требованиями выслать Троцкого из страны. В них Троцкого обвиняли и в предательстве интересов рабочего класса, и в сотрудничестве с фашистами и иностранными разведками, и в подготовке военного переворота в Мексике с целью установления фашистской диктатуры.

Окружение Троцкого и он сам били тревогу. По его просьбе была усилена полицейская охрана особняка. Удалось спугнуть некоего посетителя, оставившего пакет с взрывчаткой. Охрана засекала машины и людей, которые медленно проезжали или проходили мимо особняка, внимательно разглядывая его. Возможно, что это было частью психической атаки на Троцкого с целью заставить его бежать из Мексики (куда?) или прекратить свою деятельность.

Преследованиям подвергались и многие соратники Троцкого. Их адреса удалось заполучить «Тюльпану», когда Седов в августе 1937 года, уезжая из Парижа, поручил ему вести переписку и для этого передал блокнот с адресами, за которым до этого долго и безуспешно охотились. Но запугивание Троцкого было лишь частью операции.

С согласия Берии и Меркулова и с личной санкции Сталина непосредственным руководителем операции «Утка» был назначен Эйтингон, личность далеко не ординарная. Выходец из бедной еврейской семьи, бывший эсер, в 1919 году он стал членом РКП(б), а с 1920 года сотрудником ВЧК. Участвовал во многих острых операциях. Перейдя в ИНО, работал в Китае, а затем в Анкаре, где организовал слежку за Троцким.

Являясь заместителем начальника Особой группы Якова Серебрянского, «дяди Яши», Эйтингон большую часть времени проводил в зарубежных командировках, где находился на нелегальном положении, выполняя особые задания. Во Франции и Бельгии создавал сеть агентуры для ее глубокого внедрения на объекты военно-стратегического значения в случае войны.

После начала Гражданской войны в Испании под именем Леонида Котова он занимал пост заместителя советника при республиканском правительстве. После бегства резидента НКВД Александра Орлова возглавил резидентуру. В этот период он познакомился с будущими участниками операции «Утка» Давидом Сикейросом, Рамоном Меркадером и другими. Эйтингон отвечал и за разведку и за партизанские операции в тылу франкистских войск, руководил контрразведкой и отправкой в Москву испанского золота.

9 июля 1939 года был составлен «план агентурно-оперативных мероприятий по делу „Утка“». Его подписали начальник внешней разведки П.М. Фитин, его заместитель П.А. Судоплатов и Н.И. Эйтингон («Том») без упоминания их должностей и воинских званий. Указывалось лишь, что «Том» является «организатором и руководителем на месте».

В плане говорилось: «В результате просмотра всех материалов, имеющихся в 5-м отделе ГУГБ по разработке и подготовке ликвидации „Утка“, установлено, что привлекавшиеся (ранее) по этому делу люди использованы быть не могут.

Настоящий план предусматривает привлечение новых людей и будет построен на новой основе.

Цель: ликвидация «Утки».

Методы: агентурно-оперативная разработка, активная группа.

Средства: отравление пищи, воды, взрыв в доме, взрыв автомашины при помощи тола, прямой удар — удушение, кинжал, удар по голове, выстрел. Возможно вооруженное нападение группы.

Люди: организатор и руководитель на месте «Том». Вместе с «Томом» в страну выезжают «Мать» и «Раймонд»».

В плане были и другие пункты, в том числе и смета расходов: 31 тысяча американских долларов на 6 месяцев.

В соответствии с предложением Эйтингона создавались две группы, совершенно независимые друг от друга и даже не подозревавшие о своих «конкурентах».

Первая из них носила название «Конь». Ее возглавлял известный, а в будущем и знаменитый мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос. Его фрески и сейчас украшают здание Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. Лично известный Сталину Сикейрос был активистом мексиканской компартии, во время Гражданской войны в Испании он в чине подполковника командовал 82-й бригадой в составе Интернациональных бригад.

Эйтингон, знавший Сикейроса по Испании, восстановил с ним контакт. Каких-либо документов о содержании их договоренности нет, во всяком случае, автору они неизвестны, не упоминаются они ни в «Очерках истории российской внешней разведки», ни в воспоминаниях П.А. Судоплатова. Так или иначе, Сикейрос принялся сколачивать группу боевиков, в основном из числа бывших участников Интернациональных бригад.

Одновременно создавалась еще одна группа — «Мать» — под руководством Каридад Меркадер дель Рио. Прадед этой женщины был испанским послом в России, один из предков — вице-губернатором Кубы, муж— испанским железнодорожным магнатом. Горячая кровь предков бурлила в ней. Бросив мужа, она с четырьмя детьми ушла от него в общество анархистов и бежала в Париж в начале 1930-х годов. После начала войны в Испании вернулась туда и примкнула к местным анархистам. Во время воздушного налета на Барселону была тяжело ранена в живот. Лечилась в Париже.

Старший сын погиб, бросившись, обвязанный гранатами, под фашистский танк. Младший сын, Луис, с группой испанских детей был эвакуирован в Москву, дочь жила с матерью в Париже. Средний сын, Рамон, воевал в партизанском отряде. Эйтингон, еще будучи в Испании, пригляделся к Рамону и решил, что тот достоин лучшей участи, чем смерть под гусеницами фашистских танков. Мужество, стойкость, личное обаяние Рамона позволяли вылепить из него отличного агента, хотя, может быть, сам Эйтингон не знал еще, для какой цели. Он направил Рамона в Париж под видом молодого богача, в силу своих анархистских убеждений враждебно настроенного по отношению к любой власти.

В 1938 году Каридад — ходили слухи, что она была любовницей Эйтингона, хотя это никем не доказано, — и Рамон дали обязательство сотрудничать с советской разведкой. К этому времени их анархические убеждения сменились на коммунистические. В их душах родилась глубокая симпатия к Советскому Союзу, первым вставшему на открытую борьбу с фашизмом. Это не громкие слова, это было их убеждение, и они доказали это всей своей жизнью.

Перед разведкой стояла цель проникновения в ближайшее окружение Троцкого. Был разработан довольно сложный план осуществления этого намерения. Сначала хотели использовать для этого одну из лучших советских разведчиц «Патрию» — Марию де Лас Эрас Африка, но так как ее знал бежавший резидент Орлов, от этой идеи пришлось отказаться и осуществлять другой вариант.

Некая Рут Агелов, ярая антисоветчица, работала в секретариате Троцкого и являлась связником с его сторонниками в США. А в Нью-Йорке проживал ее папаша, состоятельный бизнесмен. У него, помимо Рут, было еще две дочери. Будучи старыми девами, они не знали другой радости, как участие в местной троцкистской организации. Нью-йоркская резидентура обратила внимание на одну из них, Сильвию, изучавшую философию и психотерапию. Сильвии на сеансе психотерапии была подставлена доверенная нью-йоркской резидентуры Руби Войль. Молодые женщины подружились, вместе проводили свободное время, вдвоем снимали одну квартиру, мечтали о богатых женихах, о далеких путешествиях. И вдруг — о счастье! «Умирает» «дядюшка» Руби, и она оказывается богатой наследницей. Теперь можно реализовать мечту о поездке в Европу!

Дальше можно вести хронометраж событий: 29 июня 1938 года путешественницы прибывают в Гавр, 30 июня Руби встречается с Рамоном (теперь он агент «Раймонд») и обсуждает с ним дальнейшие действия. 1 июля Руби и Сильвия обедают в ресторане, и вдруг Рут за соседним столиком замечает «старинного знакомого» семьи Войль, жителя Бельгии. «Знакомый», а это Рамон, пересаживается за их столик. Завязывается оживленная беседа, и Сильвия (а она уже видит в Рамоне богатого жениха!) без ума от нового приятеля (Существуют, правда, еще две версии знакомства: по одной — их познакомил «Тюльпан». По другой — знакомство состоялось по наводке братьев Руанов. Но мною приводится наиболее романтичная и к тому же основанная на документах версия. — И.Д.)

Сделав свое дело, Руби возвращается в Нью-Йорк, а Сильвия остается с Рамоном. Он не жалеет денег, они путешествуют по Франции, ночуют в старинных замках, загорают на Лазурном берегу. Речь уже идет о браке.

Но оставаться постоянно во Франции Сильвия не могла. Она вернулась в Нью-Йорк, где работала в конторе. Между «женихом» и «невестой» завязалась интенсивная переписка. Обе стороны клялись в вечной любви и рассчитывали на скорое свидание.

Так прошел год. «Раймонд» собирался в Америку, туда же направлялись «Мать» и «Том» с тем, чтобы перебраться ближе к Мексике.

К этому времени Эйтингон и специально прибывший для этой цели в Париж Судоплатов уже сумели убедить Рамона в необходимости акции против Троцкого и его личном в ней участии. Рамон подтвердил свою готовность выполнить задание и в любом случае хранить тайну. Конечно, этому предшествовала долгая подготовительная работа Эйтингона, не обошлось и без влияния матери.

Неожиданное затруднение возникло у Раймонда. Из-за каких-то неточностей в бельгийских документах ему отказали в выдаче американской визы. Раймонду срочно сфабриковали канадский загранпаспорт на имя Фрэнка Джексона. Он выехал из Франции через Италию 1 сентября 1939 года, в день начала Второй мировой войны. При встрече с «невестой» объяснил ей, что купил себе новые документы, так как ему, как бельгийскому подданному, грозил призыв в армию, а он не только не хотел воевать, но и спешил встретиться со своей любимой. Она охотно поверила ему.

С отправкой Эйтингона в Америку тоже произошло осложнение. Он жил по польскому паспорту, и с началом войны его могли либо мобилизовать во французскую армию, либо интернировать. С помощью резидента в Париже, Льва Василевского, Эйтингон был помещен в психиатрическую больницу, откуда вышел с паспортом психически больного. Затем получил подлинный иракский заграничный паспорт, по которому в конце октября 1939 года прибыл в Нью-Йорк, а оттуда месяц спустя отправился в Мексику, Перед самым отъездом получил из Центра необычное по форме указание: «Свою научную работу продолжайте. Имейте в виду, что всякая научно-исследовательская работа, тем более в области сельского хозяйства, требует терпения, вдумчивости и умения ожидать результатов. Готовясь к снятию урожая, помните, что плод должен быть полностью созревшим. В противном случае вкус плода будет плохой и Ваша научная работа не достигнет цели. Если нет уверенности, лучше выжидайте полного созревания. Чтобы внезапная буря не разрушила Ваши плантации, подыщите или создайте подходящую и надежную оранжерею, в которой займитесь исследовательской работой. Не делайте непродуманных экспериментов, идите к получению результатов наверняка, и тогда Вы действительно внесете ценный вклад в науку, но обязательно с таким расчетом, чтобы Ваши опыты не отразились на Вашем здоровье и здоровье Ваших ассистентов».

На документе имеется пометка Судоплатова: «Весь 5-й пункт настоящей директивы написан тов. Меркуловым, вставку о здоровье сделал тов. Берия».

В Нью-Йорке «Раймонд» не терял времени. Он убедил Сильвию, что им надо отправиться в Мексику, где они будут по-настоящему счастливы.

Через свою сестру Рут Сильвия начала хлопоты об устройстве секретарем к Троцкому. Получила и рекомендательные письма нью-йоркских троцкистов, в работе которых, как мы знаем, сестры Агелов принимали активное участие.

Пока группа «Мать» «тихой сапой» подбиралась к заветной вилле в Койакане, Сикейрос и его группа готовилась к боевой операции. В этом ей помогала еще одна группа. Предоставим слово П.А. Судоплатову:

«В конце 1939 года Берия предложил усилить сеть наших нелегалов в Мексике. Он привел меня в явочную квартиру и познакомил с Григулевичем (кодовое имя „Юзик“), приехавшим в Москву после работы нелегалом в Западной Европе. Он был известен в троцкистских кругах своей политической нейтральностью. Никто не подозревал его в попытке внедриться в их организацию. Его присутствие в Латинской Америке было вполне естественным, поскольку отец Григулевича владел в Аргентине большой аптекой.

Григулевич прибыл в Мексику в январе 1940 года и по указанию Эйтингона создал третью, резервную, сеть нелегалов для проведения операций в Мексике и Калифорнии. Он сотрудничал с группой Сикейроса. Григулевичу удалось подружиться с одним из телохранителей Троцкого, Шелдоном Хартом. Когда Харт 23 мая 1940 года находился на дежурстве, в предрассветные часы в ворота виллы постучал Григулевич. Харт допустил непростительную ошибку — он приоткрыл ворота, и группа Сикейроса ворвалась в резиденцию Троцкого».

О происшедшем на вилле Троцкого на другой день сообщали телеграфные агентства всего мира. Суть этих сообщений сводилась к следующему:

Около 4 часов утра 24 (по другим данным 23-го) мая на дом-крепость Троцкого в Мексике, обнесенную высоким каменным забором с проволокой под электрическим напряжением, напали около 20 человек в форме полицейских и военнослужащих. Они без шума разоружили, связали и изолировали в отдельных помещениях нескольких охранников, отключили звуковую сигнализацию. Группа нападавших открыла огонь из ручного пулемета и стрелкового оружия. Троцкому и его жене удалось соскользнуть с кроватей, спрятаться под ними и остаться целыми и невредимыми. Невредимым оказался и внук Сева, о здоровье которого прежде всего обеспокоились Троцкий и его жена, когда нападавшие покинули территорию. Часть их скрылась на двух стоявших во дворах автомашинах. В дом бросили зажигательный снаряд и взрывное устройство. Вместе с нападавшими скрылся и Шелдон Харт.

Месяц спустя труп Роберта Шелдона Харта был обнаружен на небольшой ферме. Начальник мексиканской полиции Салазар утверждал, что Шелдон — агент ГПУ, ликвидированный своими из опасения, что он может рассказать лишнее, если попадет в руки полиции. Так и было на самом деле. Шелдон был агентом нью-йоркской резидентуры по кличке «Амур», но, как впоследствии стало известно, был и агентом ФБР. Видимо, его поведение во время операции и после нее и послужило основанием для ликвидации. Он и явился единственной жертвой этого неожиданного и бесславного налета.

Мировая печать широко известила читателей о нападении на виллу Троцкого. Советская — не обмолвилась ни словом.

Впоследствии Эйтингон рассказывал: «С внедрением „Раймонда“ в окружение Троцкого долго ничего не получалось, поэтому решено было организовать вооруженный налет на его дом. Для проведения налета были подобраны через Сикейроса необходимые люди. Сам (Эйтингон) не встречался со всеми участниками операции и всю работу проводил через Сикейроса…»

И Эйтингон, и его начальники в Москве опасались яростной реакции Сталина на провал операции.

Свою телеграмму-отчет Эйтингон завершил словами: «Принимая целиком на себя вину за этот кошмарный провал, я готов по первому Вашему требованию выехать для получения положенного за такой провал наказания. 30 мая. Том».

Судоплатов вспоминал о реакции Берии:

Совершенно другой была реакция Сталина.

Когда Берия вместе с Судоплатовым явились к Сталину с докладом о провале операции, он спокойно выслушал их. Задал лишь один вопрос:

— В какой мере агентурная сеть в Соединенных Штатах и в Мексике задействована в операции против Троцкого?

Судоплатов ответил, что Эйтингон действует совершенно самостоятельно и совершенно независимо от Овакимяна (резидента в США).

Сталин подтвердил свое прежнее решение и, как вспоминает Судоплатов, сказал:

— Акция против Троцкого будет означать крушение всего троцкистского движения. И нам не надо будет тратить деньги, чтобы бороться с ними и их попытками подорвать Коминтерн и наши связи с левыми кругами за рубежом. Приступите к выполнению альтернативного плана, несмотря на провал Сикейроса, и пошлите телеграмму Эйтингону с выражением нашего полного доверия.

По свидетельству Судоплатова, Сталин отнюдь не был в ярости и даже пригласил его и Берию отобедать с ним, а за обедом позволил себе шутить.

Неудача Сикейроса и его друзей имела неожиданные последствия. Тайная полиция Мексики во главе с ее начальником Леонардо Санчесом Салазаром была поражена тем, что ни одна из более 200 пуль, выпущенных по Троцкому, точнее по его спальне, не задела ни его, ни его жены. Это дало основание мексиканской прессе выдвинуть версию: желая скомпрометировать Сталина в глазах мировой общественности, Троцкий организовал имитацию покушения, то есть самопокушение. Это косвенно подтверждалось тем, что сразу же после драматической ночи Троцкий заявил Салазару:

— Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ! Именно Сталин!

Обиженный Троцкий направил президенту Мексики Карденасу письмо, в котором заявлял: «Дом подвергся атаке банды ГПУ… Однако следствие вступило на ложный путь. Я не боюсь сделать это заявление, ибо каждый новый день будет опровергать постыдную гипотезу самопокушения и компрометировать ее прямых и косвенных защитников».

Президент согласился с точкой зрения Троцкого и дал указание тайной полиции тщательно расследовать дело и найти виновных. Полиция в Мексике сбилась с ног, разыскивая участников налета. Вскоре большинство из них арестовали. Оказалось, что многие в прошлом были членами компартий, некоторые добровольцами участвовали в Гражданской войне в Испании. Ни агентами, ни доверенными лицами НКВД никто из них не являлся. Пятерым наиболее активным участникам рейда удалось скрыться и покинуть страну. Сам Сикейрос был арестован в октябре 1940 года. На следствии он категорически отрицал причастность к делу компартии.

Вскоре по распоряжению нового президента Мексики Авило Камачо, поклонника творчества Сикейроса, тот «как слава и гордость нации» был освобожден под залог. По рекомендации властей он уехал из страны. Впоследствии, оправдывая себя и объясняя, почему Троцкий не был убит, хотя в его спальню было выпущено около 200 пуль, Сикейрос писал: «Наша главная цель, или глобальная задача всей операции состояла в следующем: захватить по возможности все документы, но любой ценой избежать кровопролития». Он объяснял акцию тем, что она была стихийным порывом мексиканцев-интернационалистов, сражавшихся в Испании и желавших отомстить Троцкому за деяния испанской троцкистской организации ПОУМ, вносившей раскол в ряды республиканцев. То есть, по словам Сикейроса, все сводилось к мести Троцкому за его дела. Ни о каком сотрудничестве с советской разведкой и речи не могло быть.

Конечно, оправдания Сикейроса выглядят довольно неуклюже. Но, с другой стороны, многие верили ему — ведь действительно: выпустить по человеку 200 пуль и не задеть его! Это надо специально постараться!

Рамон Меркадер недолго пробыл в Нью-Йорке. Уже в октябре

1939 года он перебрался в Мехико якобы для работы на какой-то фирме и «подготовки гнездышка» для семейной жизни. А в январе

1940 года туда же приехала Сильвия Агелов. Рекомендации сестры и нью-йоркских троцкистов помогли ей, и Троцкий взял ее на работу в качестве временной секретарши.

Рамон вначале не проявлял никакого интереса ни к Троцкому, ни к его жилищу. Он ежедневно на своей машине подвозил Сильвию к вилле Троцкого и забирал после работы. Охрана привыкла к этому симпатичному и скромному молодому человеку. Он также завоевал доверие французских друзей и учеников Троцкого, Альфреда и Маргариты Росмер. В марте 1940 года по их приглашению Меркадер впервые переступил порог виллы. А всего через пять дней после нападения группы Сикейроса состоялась первая встреча Рамона с Троцким. Внуку Троцкого, Севе, Рамон подарил игрушечный планер и научил запускать его. После этого в течение трех месяцев Меркадер 12 раз заходил на виллу, не вызывая ни у кого ни малейшего подозрения (согласно журналу записи посетителей провел там в общей сложности 4,5 часа). Человек, вначале далекий от политики, он вдруг заинтересовался ею и даже написал статью, посвященную вопросам троцкистского движения в Америке. Лев Давидович согласился прорецензировать ее.

20 августа 1940 года «Раймонд» пришел на виллу с этой статьей. Но кроме нее, при нем были кинжал, зашитый в подкладку плаща, а в больших карманах револьвер и ледоруб. Охрана, привыкшая к Меркадеру, не остановила и не обыскала его. Он спокойно прошел в кабинет Троцкого и вручил ему свою статью. Троцкий уселся за письменный стол и начал читать с карандашом в руке. Рамон стоял сзади, затем вынул ледоруб и тупым концом, зажмурив глаза, ударил Троцкого по голове. Удар оказался не смертельным. Троцкий издал душераздирающий крик («Я буду слышать его до конца своих дней», — признался впоследствии Меркадер), повернулся и вцепился зубами в руку Рамона, а рукой ухватился за ледоруб и потерял сознание. На крик вбежали охранники. Они жесточайшим образом избили Рамона.

Полумертвого Троцкого и чуть живого Рамона доставили в больницу. По дороге задержанный передал старшему санитару письмо на французском языке, датированное 20 августа 1940 года и подписанное именем Жак.

В письме говорилось, что его автор — Жак Морнар, уроженец Бельгии, учился в Бельгии и во Франции, где у него возник интерес к политической деятельности троцкистов, с некоторыми из которых он познакомился. Одним из них был член IV Интернационала (фамилию автор не назвал), который предложил ему выехать в Мексику и вступить в контакт с Троцким. Он же обеспечил деньгами на поездку и паспортом на имя Фрэнка Джексона. Затем автор письма обстоятельно излагал мотивы убийства: личное знакомство с Троцким привело к тому, что он начал разочаровываться в теории и практике троцкизма. А когда Троцкий высказал намерение отправить автора письма в Советский Союз для совершения диверсий и террористических актов, в том числе против Сталина, он решил устранить Троцкого, который к тому же возражал против его женитьбы на Сильвии Агелов.

Вечером 21 августа 1940 года Троцкий умер. В «Правде» была опубликована короткая информация на 3-й странице, в которой сообщалось, что убийство Троцкого совершено «лицом из его ближайшего окружения». Рядом с этой информацией была помещена статья «Смерть международного шпиона». Подпись под ней отсутствовала, однако явно проглядывался стиль Сталина. И лишь недавно в архиве РГАСПИ я нашел подтверждение тому, что авторство статьи принадлежит именно Сталину.

После оказания Рамону первой медицинской помощи начались его изнурительные допросы, очные ставки, в хронологическом порядке были детально восстановлены все действия Рамона с момента знакомства с Сильвией по 20 августа 1940 года.

С помощью бельгийского посланника разоблачили легенду «Раймонда» и доказали, что он не является бельгийским подданным Жаком Морнаром. В отношении Рамона стали применять меры морально-психологического и физического воздействия. Семь месяцев он содержался в подвале, «являясь объектом неслыханных издевательств и унижений», — как сказано в документе, представленном в суд его адвокатом. Рамон был на грани потери зрения.

Однако ни на следствии, ни на суде, где он был приговорен к 20 годам лишения свободы — высшей мере наказания по мексиканским законам, — ни за 19 лет 8 месяцев и 14 дней тюрьмы «Раймонд» не изменил своих первоначальных показаний и не выдал своей связи с советской разведкой.

Криминалисты все же выявили настоящее имя «Жана Морнара». Его опознали по фото несколько бывших участников Интернациональной бригады, припомнили ранение в правую руку, а главное, в испанских полицейских архивах нашли отпечатки пальцев Рамона, полученные в 1935 году в Барселоне при его аресте за коммунистическую деятельность.

Советская разведка не оставляла «Раймонда» в беде. Ему была обеспечена первоклассная юридическая помощь. Готовилось его бегство из тюрьмы, но впоследствии он сам отказался от этих попыток.

В тюрьме Рамон познакомился с Рокелией Мендеса, навещавшей своего брата, отбывавшего наказание. Рамон и Рокелия полюбили друг друга, а после освобождения он стал ее мужем.

6 мая 1960 года «Раймонд» был освобожден и вместе с женой прибыл в СССР. 31 мая 1960 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР: «За выполнение специального задания и проявленные при этом героизм и мужество присвоить тов. Лопесу Рамону Ивановичу (под этим именем он жил в СССР. — И.Д.) звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

Указ не был опубликован в печати. Рамон стал первым советским разведчиком (не считая партизан), прижизненно удостоенным звания Героя Советского Союза.

Рамон и Рокелия жили в СССР до 1973 года, после чего по состоянию здоровья переехали на Кубу. Рамон скончался в 1978 году, Рокелия в 1989-м. По завещанию Рамона урна с его прахом захоронена в Москве.

В день и час проведения операции «Утка» «Том» и «Мать» ожидали «Раймонда» в автомашине неподалеку от дома Троцкого. Ожидание было напряженным и драматическим. Они видели машины Скорой помощи», слышали вой полицейских сирен. Но «Раймонд» не появился.

Из воспоминаний Эйтингона: «Примерно в 10 часов вечера (20 августа) мексиканское радио сообщило подробности покушения на Троцкого. Немедленно после этого Эйтингон и „Мать“ покинули столицу. Он выехал на Кубу по иракскому паспорту. Там он получил болгарский паспорт и направился в Европу. По приезде в Москву устно доложил Меркулову и Берии. Никаких отчетов не писал».

В годы Великой Отечественной войны Эйтингон вместе с Судоплатовым был одним из руководителей разведывательно-диверсионной работы в тылу немецких войск. Он также был одним из руководителей известных радиоигр «Монастырь» и «Березино». Судоплатов и Эйтингон стали единственными разведчиками, удостоенными во время войны орденов Суворова.

После смерти Сталина Эйтингон по делу Берии был арестован и долгие годы провел в тюрьме. Впоследствии был полностью реабилитирован.

«Мать» — Каридад Меркадер поселилась в Париже. С ней поддерживалась постоянная связь, ей передавали деньги, письма от сына. Одно время встречалась с ней сотрудница парижской резидентуры Зинаида Николаевна Батраева, которая рассказывала мне: «…Все пять лет встречи мои с ней были для меня мучительны. „Мать“ при встречах со мной все взывала к нашей совести, настойчиво требовала принятия мер к его освобождению, взывала к моим материнским чувствам, хотя от меня, разумеется, ничего не зависело. Когда она начинала плакать, вместе с ней плакала и я… Она была умной революционеркой и говорила, что его заточение — кормушка для людей, через которых наша служба принимала меры к его освобождению, и они заинтересованы, чтобы он отбыл срок сполна…»

Мать все же дождалась освобождения своего сына. Она оставалась жить в Париже и несколько раз приезжала в Москву. Умерла в 1974 году, в восьмидесятилетнем возрасте.

Сильвия Агелов была буквально убита известием о случившемся в Мехико. Она перенесла двойную травму — потерю жениха и страшное унижение: оказывается, она была лишь орудием в его руках. Ее дальнейшая жизнь была безрадостной.

Давид Альфаро Сикейрос некоторое время пробыл в эмиграции, затем снова вернулся в Мексику. Он прославился своими монументальными произведениями, а также активными политическими выступлениями, за что годы с 1960 по 1964 провел в тюрьме. Впервые приехав в Москву в 1927 году, он посетил ее также в 1955, 1958 и 1972 годах, когда принимал активное участие в борьбе за мир. В 1966 году был удостоен международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». В почете и славе скончался в 1974 году, в 76-летнем возрасте.

Вспомним еще одно действующее лицо этой трагедии. Какова дальнейшая судьба «Тюльпана» — Марка Зборовского?

После смерти Седова, а особенно после убийства Троцкого в его услугах по «троцкистской» линии уже не было нужды. Он переехал в США, занялся наукой антропологией. Уже после войны, в 1952 году, совместно с Маргарет Мид издал книгу «Жизнь остается людям», посвященную антропологии евреев в Восточной Европе. Американские спецслужбы следили за ним, и в 1956 году он был арестован по подозрению в шпионаже. Но улик против него не было, и его освободили. В 1962 году он снова был арестован и на этот раз приговорен к четырем годам тюрьмы. Написал еще одну книгу «Люди в страдании». Но ни в одной из своих статей о работе в советской разведке не упоминал.

После освобождения из тюрьмы уехал на Западное побережье и снова занялся антропологией. В течение некоторого времени был внештатным преподавателем Калифорнийского университета, а перед смертью работал при больнице «Маунд Сион» в Сан-Франциско. Умер в 1990 году.

В этой главе мы остановимся на некоторых документах, которые докладывались Сталину в течение 10 лет — с 1928 по 1937 год — по линии разведок. Значительную их часть составляют материалы перехвата и дешифровки переписки иностранных военных и дипломатических ведомств, некоторые добыты агентурным путем. Они являются хорошей иллюстрацией к событиям того времени и повествуют о внешнеполитической обстановке и взаимоотношениях СССР с рядом зарубежных государств, об угрозе новой войны и иностранной военной интервенции. Но мы не будем рассматривать их с этих позиций. Наша задача — проследить за тем, как Сталин работал с материалами разведки, как реагировал на них, на что обращал особое внимание и что игнорировал, какие делал пометы на полях и накладывал резолюции, и тем самым попытаемся проникнуть в ход его мыслей, в его, так сказать, «внутреннюю лабораторию».

Я просмотрел сотни документов из личного архива Сталина. Большинство сталинских резолюций на них носят краткий характер и часто состоят из трех слов: «В мой архив», а в последние годы из двух: «Мой архив», другие просто расписаны:. «Т. Молотову», «Т. Ворошилову» и т.д.

Отношение Сталина к указанным документам можно проследить по вопросительным и восклицательным знакам, которые входили в систему его оценок, ироническим замечаниям на полях типа «Ха-ха!». Но чаще всего по подчеркиваниям отдельных слов, строк и абзацев и отчеркиванием их на полях. При этом имели значение толщина линии, ее волнистость, сила нажима. Особо важные места отчеркивались дважды, иногда ставился знак NB (Нота бене — особое внимание).

Подчеркивания в большинстве случаев даются без авторских комментариев — читатель сам легко сделает вывод о том, почему то или иное место заинтересовало генсека.

Главный противник Япония

Значительная часть предлагаемых документов касается советско-японских отношений. Это не случайно, именно с середины 1920-х и до конца 1930-х годов Япония была главным противником. С этих документов мы и начнем.

Поскольку речь зашла о Японии, позвольте рассказать о доселе неизвестной операции, которая имеет прямое отношение к цитируемым документам. 20 января 1925 года в Кремле под председательством Сталина состоялось совещание с участием руководителей советской разведки. Было решено провести против Японии ряд мероприятий по типу успешных операций «Синдикат-2» и «Трест».

Одной из таких операций, рассчитанных на длительный срок, стала «игра», получившая название «Маки-мираж». Ее целью было показать японцам значительное усиление мощи Красной армии на Дальнем Востоке (что на первом этапе не соответствовало действительности) и заставить их отказаться от своих воинственных планов. В ходе операции резиденту японской разведки в Сахалине был представлен в 1930 году агент «Летов» — Лазарь Хаймович Островский, сотрудник одного из советских учреждений в этом приграничном с СССР городке. Завоевав доверие японцев, «Летов» сумел убедить их, что в штабе Дальневосточной Армии служит его близкий друг, Иван Горелов, нуждающийся в деньгах. Горелов через «Летова» был «завербован» и через него же стал передавать японцам легендированные «секретные данные». Японцы клюнули на эту удочку, и в течение нескольких лет Горелов был их основным информатором. Естественно, что его дезинформация «подтверждалась» и другими источниками. Материалы «игры» регулярно докладывались Сталину.

Кульминацией деятельности Горелова стал доклад в 1934 году о структуре и численности стрелкового батальона Дальневосточной армии (ДА). Японцы умножили численный состав и вооружение батальона на их количество в ДА (также «услужливо» сообщенные им). Эти данные, наряду с действительным укреплением Красной армии, заставили японский генштаб пересмотреть планы широкомасштабной войны против СССР. Об итогах операции «Маки-мираж» нарком внутренних дел Ягода доложил Сталину 15 января 1935 года. После 1945 года пленные японские разведчики дали показания о большой значимости «донесений» Ивана Горелова для принятия решения их генштаба. Самое интересное в этой истории то, что «Иван Горелов» был лицом вымышленным, и в действительности его не существовало.

Теперь вернемся к документам, которые докладывались Сталину. Еще раз напомню, что в нашу задачу не входят рассмотрение проблем советско-японских-германских-британских и прочих отношений. Мы лишь проследим за реакцией Сталина на некоторые материалы разведки по этим вопросам и за его пониманием обстановки.

Заметим, что почти все пометы Сталина выдают его большую озабоченность возможностью агрессии и интервенции капиталистических государств против СССР. Из приводимых документов видно, что эти опасения имели под собой самые серьезные основания.

На письме резолюция: «Важно. (Дважды подчеркнуто). Т. Га (далее неразборчиво, возможно, товарищу Гамарнику, заместителю наркома обороны).

«Резюме беседы посла Хирота с генерал-майором Харада (июля 1931 г.).

Посол Хирота просил передать его мнение начальнику Генштаба Японии относительно государственной политики Японии:

«По вопросу о том, следует ли Японии начать войну с Сов. Союзом или нет, считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза. Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Сов. Дальним Востоком и Восточной Сибирью»

Текст отчеркнут на поле слева двумя вертикальными линиями, возле них цифра 1. Слова «Сов. Дальним Востоком» и «Восточной Сибирью» взяты в овал.

Далее идет конспект доклада подполковника Касахара генералу Харада о внутреннем положении Советского Союза. Отмечается, что СССР энергично проводит пятилетний план, в котором центральное место занимает тяжелая индустрия, в особенности те отрасли, которые связаны с усилением обороны.

…«Система охраны и надзора в СССР поставлена весьма строго, и возможность антиправительственных выступлений исключается… Но в дальнейшем в области внутренней политики станут вопросы о сепаратистском движении (Украина, Кавказ, Туркестан,) и о разногласиях внутри партии. Эти вопросы будут гангреной советской государственности, и особенно пагубную роль могут сыграть во время войны».

Никаких пометок в этом разделе Сталин не сделал.

«Вооруженные силы СССР, а) В принципе СССР вовсе не безоружен».

Далее дается подробный обзор состояния вооруженных сил СССР. На полях этого раздела возле числа танков, соединений, воздушных сил, ориентировочной цели их развития стоят пометы: «Верно?» Количества единиц техники взяты в овал, все строки раздела подчеркнуты.

д) На частные пожертвования строится большое количество самолетов. За прошлый год было, таким образом, построено

330 самолетов».

Помета Сталина: «Верно?»

«е) Военизация населения. Громадные усилия сосредоточены на военизации Количественный рост Осоавиахима: январь 1929 года 3 млн членов, январь 1930 года 5 млн., январь 1931 года 9 млн.».

Помета Сталина: «Осоавиахим пока — одна прокламация». Последние два слова подчеркнуты дважды.

«Военизация распространяется даже на детские сады. Выводы: Не подлежит никакому сомнению, что Советский Союз в дальнейшем, по мере развития экономической мощи и роста вооруженных сил, начнет переходить от принципа пассивной обороны к агрессивной политике.

Рассматривая общее состояние страны, можно заключить, что в настоящее время СССР не в силах вести войну».

Слова «в настоящее время» подчеркнуты волнистой линией, «не в силах вести войну» — дважды. А на полях помета: «Тэк-с .» «Настоящий момент является исключительно благоприятным для того чтобы наша Империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока. Западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния) имеют возможность сейчас выступить согласованно с нами. Но эта возможность постепенно будет ослабевать с каждым годом». Весь абзац взят дважды в скобки — большие и малые. «Если мы сейчас, проникнутые готовностью воевать, приступим к разрешению проблемы Дальнего Востока, то мы сможем добиться поставленных целей, не открывая войны (подчеркнуто дважды — И.Д) Если же, паче чаяния, возникнет война, то она не представит для нас затруднений» (также подчеркнуто дважды. На полях Сталин написал: «Значит, мы до того запуганы интервенцией что сглотнем всякое (подчеркнуто дважды) издевательство»).

«По вопросу о сокращении вооружений. Очень трудно принудить сов. Правительство ограничить силы Красной армии в силу условий ее организации и методов составления советского бюджета Представляется также невозможным осуществить контроль за легальными и нелегальными способами обхода соглашения об ограничении вооружений.

Если мы не установим надлежащих способов контроля, то имеется опасность, что мы в результате только раскроем свои

военные тайны».

На полях сакраментальное: «Т эк-с…

«Вопросы, требующие внимания со стороны нашей армии: а) При обучении войск необходимо четко разъяснить наши объекты и конфигурацию вероятного театра военных действий, б) Изучение тактики, которая должна быть применена в войне против СССР; поощрение принципов маневренной войны… ж) Решающую роль в войне против Кр. Армии, в конечном счете, сыграет высшее военное командование. Поэтому необходимо сосредоточить все внимание на искусстве управления крупными войсковыми соединениями под углом зрения войны с СССР. Под этим же углом зрения надо проводить командировки генералов и войсковые маневры (помета Сталина: „NB“)…3) Необходимо вести подготовку войск (обучение и оснащение для военных операций в зимнее время)».

На следующий документ от 28.02.32 г. «Соображения относительно военных мероприятий Империи, направленных против Советского Союза», Сталин обратил особое внимание.

Автором «Соображений» является тот же подполковник кавалерии Касахара Юкио, который, по возвращении из Москвы в Японию, занял ответственный пост в японском Генштабе и в дальнейшем стал одним из творцов агрессивной политики Японии. Его план стал серьезной основой для формирования ее политики и строительства вооруженных сил.

Длинный и многословный документ в основном развивает мысли, заложенные в предыдущем докладе, но представляет и самостоятельный интерес. Не имея возможности привести его целиком, обратим внимание лишь на те особенно острые моменты этого доклада, которые отметил Сталин.

Касахара указывает, что СССР в течение ряда лет неуклонно увеличивает вооруженные силы и ныне (февраль 1932 года) уже превзошел японскую армию по части организации и степени вооружений. Особую роль в этом сыграли достижения Первой пятилетки.

«Японский же народ, — пишет Касахара, — является полным профаном в вопросах национальной обороны».

Касахара полагает, что «для СССР не представится трудной война с отдельными западными соседями. Но если все они при активной поддержке сильных держав выступят единым фронтом против СССР, последний не сможет вести войну большого масштаба… Через 10 лет, когда Второй пятилетний план будет близок к завершению, военная мощь Союза, подкрепленная обширностью территории, обилием населения и природными богатствами, превратится в необычайную силу».

О чем думал Сталин, читая рассуждения Касахары о десяти годах? Не о том ли, что «мы отстали от передовых капиталистических стран на сто лет. Мы должны пробежать это расстояние за десять лет, или нас сомнут?».

Касахара заглядывает в будущее, когда «Советский Союз развернет свои мощные крылья и начнет развертывать активную политику по политической, экономический и идеологической линиям. Разумеется, Советский Союз тогда поставит проблему независимости Кореи и приступит к полному изгнанию всех японских концессионеров по рыболовной, нефтяной, лесной и угольной части с советской территории».

Автор доклада уверен, что западные государства намереваются покончить с угрозой окончательного укрепления Советского Союза. Это перекликается с планами французского Генштаба, доложенного Сталину только накануне, 27 февраля 1932 года.

«Если сейчас, — пишет Касахара, — начнется война между СССР и Японией, западные соседи СССР — Польша, Румыния и лимитрофы вступят в войну не сразу, они присоединятся к Японии, улучив благоприятный момент. Франция не пожалеет усилий для активной поддержки этих государств… Белогвардейские организации, которые находятся вне пределов СССР, хотя и не имеют теперь такого влияния, как раньше, все же представляют собой достаточную силу, что видно из ряда контрреволюционных заговоров, раскрытых за последнее время». (Эту часть фразы Сталин не подчеркнул, может быть, зная по делам «Синдикат-2», «Трест», Шахтинскому делу и другим истинную цену этих «заговоров»?)

Интересна мысль автора доклада о том, что если провалилась интервенция против Советской России сразу после революции, когда она была слаба, то теперь «антисоветские выступления будут иметь обратный результат, а именно распад западных государств… Выступление против СССР сопряжено с опасностями…»

Однако далее, сопоставляя сильные и слабые стороны СССР и его потенциальных противников, Касахара приходит к выводу: «…Уничтожение советской власти теперь будет легче провести, чем в прошлый раз». (Эта фраза не только подчеркнута Сталиным, но и отчеркнута на полях.)

«Но весьма сомнительно, — пишет дальше Касахара, — смогут ли эти государства выступить против СССР через 10 лет… Может статься, что, несмотря на возникновение советско-японской войны, у них не окажется мужества выступить против могущественного Советского Союза».

Далее следует абзац, подчеркнутый, перекрещенный, взятый Сталиным в скобки и отмеченный цифрой 2: «…японо-советская война, принимая во внимание состояние вооруженных сил СССР и положение в иностранных государствах, должна быть проведена как можно скорее… Я считаю необходимым, чтобы Имперское правительство повело бы политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР».

Второй раздел своего доклада Касахара посвящает первоочередным вопросам, связанным с проведением войны с Советским Союзом, — необходимости стратегии сокрушения, «чтобы путем нанесения морального удара по населению СССР вызвать распад Советского Союза изнутри. Это единственный метод борьбы с СССР».

Касахара далее развивает мысль о необходимости усиления пропаганды и разведки против СССР, установления контактов с западными разведслужбами. Затем он возвращается к теме укрепления японской армии. Сталин внимательно читал и этот раздел доклада, так как многие строки и даже абзацы подчеркнуты и отмечены им, особенно в части, касающейся усиления маневренных качеств войск и их подготовки к химической войне.

Подчеркнул Сталин и такую фразу: «Японская армия превосходит Красную армию в одном отношении, а именно, по качеству своего стратегического руководства…»

Из дальнейших предложений Касахары вытекает, что своими главными противниками Япония должна видеть две страны: СССР и США, изучать тактику и вооружение их армий, готовиться к войне с ними. Но вновь делает упор на то, что «для усиления изучения Красной армии нужно первым делом увеличить количество командированных офицеров…, командировать в СССР офицеров технических войск, учредить должность военно-технического агента…, если не удастся…, то командировать их в страны, граничащие с СССР». Эта фраза отчеркнута Сталиным на полях.

Следующий документ, переданный Сталину Балицким 4 марта 1932 года, содержал рекомендации для японской делегации, следовавшей в Европу на конференцию по разоружению. Ознакомившись с документом, Сталин подчеркнул следующие строки: «…Суммируя мнение всех иностранных военных атташе в Москве…, мы пришли к заключению, что в отношении СССР никаких методов контроля установить нельзя… Для обезопаснивания Империи нужно воспрепятствовать заключению договора… Следует теперь же, пока СССР не завершил своего развития, одним ударом покончить с источником будущих бед… Надо использовать нынешний момент, чтобы захватить в свои руки Советский Дальний Восток».

Приложением к данному документу была справка «Увеличение вооружений в СССР и его специфическое положение в вопросе о сокращении вооружений», датированная декабрем 1931 года и направленная в японский Генштаб за № 51.

В этой справке Сталин сделал лишь несколько пометок, касающихся численности упомянутых в ней видов советских вооруженных сил. Он жирно подчеркнул фразу: «Разумеется, по своим боевым качествам все чины Красной армии, начиная с высшего и старшего комсостава и кончая простыми рядовыми, уступают японским». Правда, в справке отмечается хорошая подготовка среднего комсостава (взвод — рота) и говорится, что в случае войны они будут представлять сильный резерв (не этим ли утверждением, в частности, руководствовался Сталин, сметая в годы чистки и террора высший комсостав и выдвигая ротных и батальонных командиров на высокие посты?)

В апреле 1932 года в газете «Известия» была опубликована статья о планах японской военщины с приведением выдержек из подлинных японских документов. После публикации японцы забили тревогу:

Однако поступление японских секретных документов на доклад Сталину продолжалось.

Хотя на этом документе, доложенном Сталину, никаких его пометок нет, мы приводим его, чтобы продемонстрировать уязвимость кодов и шифров Коминтерна и тот факт, что Сталину она была хорошо известна. Это являлось одной из причин неоднократных указаний Сталина о недопустимости совместной работы органов разведки с представителями Коминтерна и привлечения к ней членов иностранных компартий. На деле эти указания Сталина практически игнорировались…

Наложив резолюцию «В мой архив», Сталин закончил чтение еще одного документа, касающегося военных приготовлений Японии. Это — доклад английского посла в Токио в Форин офис.

«Конфиденциально. Токио 5 января 1933 года. 747 / 11 / 23.

Сэр, имею честь при сем препроводить Вам меморандум, составленный военным атташе нашего посольства, подполковником Джемсом, по вопросу о наблюдающемся в настоящее время в Японии форсировании производства военных материалов и о причинах, вызывающих последнее. Меморандум подполковника Джемса, по моему мнению, затрагивает такие вопросы, которые заслуживают тщательного обсуждения… Я имею честь присоединиться также к …точке зрения, будто бы проявляемая в настоящее время со стороны Японии активность направлена, главным образом, против России, что, однако, полностью не исключает других возможностей. Несмотря на то, что наша информация не говорит о том, что столкновение с Россией должно произойти в ближайшем будущем, я все же сомневаюсь, что такие большие военные приготовления имели место в предвидении действий, направленных против одного только Китая. Имею честь и пр. Ф.О. Линдлей».

К этому письму приложен меморандум, свидетельствующий о резком росте военного производства в Японии буквально «за последние дни и часы». Особое внимание при ознакомлении с меморандумом Сталин обратил на данные о производстве самолетов, новых полевых орудий и легких пулеметов.

Подполковник Джемс высказывает предположение, что «Япония в недалеком будущем будет вести войну с Россией… Не подлежит никакому сомнению, что офицеры японской армии, особенно высшие, уверены в том, что в течение ближайших лет между Японией и Россией вспыхнет война… Суммируя все высказанное, я прихожу к тому мнению, что теперешняя активность и решение о перевооружении японской армии направлены, главным образом, против России».

В другом представленном Сталину «Докладе английского посла в Токио Ф. Линдлея в Форин-Офис Джону Саймону» от 9 декабря 1932 года говорится следующее»: «…Что касается армии, то среди всех хорошо информированных военных атташе в Токио существует единодушное мнение, что японские военные круги убеждены в том, что война с Россией рано или поздно неизбежна… Бросается в глаза тот факт, что по этому вопросу общественное мнение Японии ни в малейшей степени не совпадает с мнением, существующим в армии. (Оно) рассматривает Америку как национального врага, столкновение с которым рано или поздно должно произойти… В настоящее время самым популярным актом правительства было бы объявление войны Соединенным Штатам… Эта ненависть поощряется военными кругами… с целью скрыть настоящий объект, против которого военные приготовления направлены. Линдлей».

Весьма заинтересовало Сталина письмо американского посла в Японии, Джозефа Грю, государственному секретарю США от 14 сентября 1933 года. В начале письма говорится о причинах отставки миролюбивого японского министра иностранных дел Уцида и назначении на его пост барона Хирота, бывшего посла в Москве. Дается его характеристика, на которой Сталин заострил свое внимание: «Хирота является ревностным приверженцем политики генерала Араки и… выступил против позиции примирения на внешнем фронте… Лозунг правительства «Азия — для азиатов» найдет в лице барона Хирота ревностного приверженца… Новый министр считается в Японии самым авторитетным лицом по вопросам, касающимся России, и он хвастался своими связями в Москве и других крупных промышленных центрах. Я убежден, что русские, с которыми он поддерживает контакт (далее подчеркнуто особенно жирно. — И.Д.), ни в коем случае не являются легальными лицами и представляют из себя тайных агентов, оплачиваемых японским правительством».

Это страшная фраза. Может быть, в ней таится один из источников развернувшейся вскоре в СССР охоты за настоящими и мнимыми японскими шпионами.

Далее в письме посла сказано: «Здесь говорят, что …русские разведывательные органы застигли некоторых из японских агентов на месте преступления и добились от них признаний, которые сделали невозможным дальнейшее использование барона Хирота на его дипломатическом посту. Одно остается несомненным: он вернулся из Советского Союза ярым врагом Советов и с тех пор активно работал в деле беспощадного подавления социалистического и коммунистического движения в Японии…По указанию генерала Араки, бюджетная комиссия выделила около 100 млн. йен… на проведение кампании против коммунистов в Китае… Но теперь они готовятся к выступлению против России… Токио попытается спровоцировать Советский Союз на войну без того, чтобы затронуть США (то есть заключив пакт о ненападении с Америкой. — И.Д.) …Излишне говорить, что это будет означать для Советской России… Правительство получило диктаторские полномочия и может в любой момент использовать самую незначительную провокацию, чтобы вторгнуться в Сибирь…

«…Я уже много раз сообщал вам, что общественное мнение считает русско-японский конфликт неизбежным…

В СССР отдают себе полный отчет в истинном положении вещей, и Советский Союз возлагает свои последние надежды на коммунистическую пропаганду внутри Японии».

На это замечание Сталин не отреагировал, так же как и на заявление посла о том, что «только чудо может помешать открытому конфликту с Россией еще до истечения 1934 года».

Зато он густо подчеркнул заключительные строки из письма Джозефа Грю: «Ничто не стоит на пути осуществления Японией контроля над Китаем еще будущей весной. Следующим шагом будет война с Россией».

Еще один документ, «являющийся собственностью правительства его величества», это меморандум, составленный в Токио мистером Робертсом 14 декабря 1933 года. В нем рассматриваются вопросы «Территориального положения, занимаемого в Тихом океане США и другими странами.»

Сталин выделил из американских владений Филиппины, остров Гуам, Гавайские острова с «Жемчужной гаванью» (Пёрл-Харбор) и другие точки, ставшие через восемь лет важнейшими объектами военных действий. Чувствуется, что он внимательно читал этот раздел.

Что касается Японии, то он отметил те острова, на которых, согласно Вашингтонскому морскому договору, не должно быть укреплений (в их числе и Курилы).

«ИНО ОГПУ получено из Парижа следующее агентурное сообщение, исходящее из близкого окружения бывшего царского министра Коковцева, обычно хорошо осведомленного. 14.11.1933». На документе резолюция: «Т. Ворошилову. Советую прочитать. И. Сталин».

И хотя этот документ пришел из Парижа, он опять-таки касается Японии. В нем Сталин, прежде всего, подчеркнул строки о переговорах по поводу бывшего Русско-Азиатского банка и КВЖД, спорах о долгах банка Русскому казначейству и попытках японцев окончательно выдворить советских представителей с КВЖД с тем, чтобы стать единственными хозяевами в Маньчжурии. Обратил Сталин внимание и на мнение одного из участников переговоров, который считает: «неизбежным столкновение между Японией и СССР весной 1934 года, причем, конечно, уверен, что Япония окажется победительницей и подчинит себе часть русского Д. Востока. Так или иначе, — считает тот же участник переговоров, — советское влияние на КВЖД будет ликвидировано весной 1934 года».

Приводится мнение Коковцева, всегда выступавшего против войны России с Японией, в которой русская армия обречена на поражение из-за дальности тыла, малочисленности населения, транспортных затруднений и т.д. Он считает, что в случае войны с Японией Красная армия также проиграет ее. «По мнению Коковцева, области Дальнего Востока — Сахалин, Приморье, Камчатка и часть Забайкалья обречены на полное отделение от будущей России, правительство которой, естественно, не будет в силах вернуть их обратно».

Далее в справке приводится рассуждение Коковцева и других о том, что война с СССР будет все же не столь простой, как кажется. Здесь интересны три абзаца, которые Сталин не только подчеркнул, но и сопроводил пометами:

«Очевидна угроза основным островам Японии, над которыми через несколько часов может появиться советская эскадрилья, все подвергая на своем пути уничтожению». Помета на полях: «Для Клима».

«Со стороны Советского правительства, которое не ставит своей задачей наступление, а лишь только защиту, следует ожидать тактики скорее партизанской войны, чем правильных военных действий». На полях: «Неверно».

«Кроме этого, война с Японией в том плане, который, по-видимому, будет проводить Советское правительство, даже отдавая некоторые области японцам, совершенно не отразится на центральной части Союза, которая будет жить нормальной жизнью. Тогда как Япония, вся в целом, будет находиться под угрозой нападения сильного советского воздушного флота». «Для Клима».

«Японцы, считает Коковцев, будут оттягивать нападение до 1935 года, когда сравняются силами с СССР в авиации, а пока же будут оттягивать время на переговорах и мирных конференциях, в том числе обсуждая пакт о ненападении с СССР, но Советское правительство, конечно, мирным заверениям не поверит и едва ли удовлетворится миролюбивыми выступлениями Араки».

14 января 1934 года Сталину за подписью зампреда ОГПУ Агранова и начальника ИНО Артузова поступил перевод статьи из секретного журнала японского Генштаба «Военно-технический ежемесячник». «Материал для статьи получен японцами от своих агентов в Германии. Из материалов видно, что японцы внимательно следят за всеми новинками военной техники, которую мы приобретаем за границей».

В левом верхнем углу препроводительного письма Сталин надписал и подчеркнул: «Прочесть. Архив т. Сталина».

К содержанию журнала Сталин отнесся серьезно, подчеркнув наименования и виды всех новинок, приобретенных нами. Второй раздел журнала — «Мощь советской военной промышленности» — не особенно заинтересовал Сталина, он знал ее состояние лучше, чем японцы. Единственное, на что он обратил внимание, это строки о том, что «более 50 процентов всего производства машин в Германии в настоящее время являются заказом СССР, и не будет преувеличением сказать, что германская промышленность держится на советских заказах. Но …СССР уже вышел из стадии прежних его оценок, когда машины не ремонтировались, а заменялись новыми… Технический прогресс достиг такой стадии, что русские стремятся сами производить орудия производства».

Рапорт японского военного атташе Сталин также прочел внимательно. Он назывался: «Общие рассуждения японского военного атташе Кавабе о технической оснащенности Красной армии».

(Численность армии): 29 регулярных дивизий, 560 тысяч; ежегодный сбор территориальных войск 200 тысяч… При общей мобилизации СССР может выставить 3 млн. солдат. СССР может гордиться тем, что он является первой сухопутной державой в мире». (Эту похвалу Сталин проигнорировал).) «Однако, (хотя) Советский Союз не считает напрасными свои усилия по части мотомеханизации армии, многие полагают, что ввиду низкого уровня военной техники Советского Союза, Красная армия вряд ли может эффективно использовать мотомеханизацию. Красная армия не жалеет денег на мотомеханизацию…, энергично проводит реорганизацию войск и вооружений. В этом отношении ни одно государство не может угнаться за Советским Союзом.

Мотомеханизация может только в том случае дать эффект, если будут подходить топографические условия театра войны и налажены тыловые органы… Они имеют богатое вооружение по этой линии, а мы почти ничего, у нас должна возникнуть серьезная тревога.

Далее Кавабэ отмечает стремительный рост механизации Красной армии, а затем пишет: «Красная армия особенно большие надежды в будущей войне возлагает на военно-воздушные силы, Нас особенно поражает то, что с каждым годом создаются новые типы тяжелых бомбовозов большой мощности».

Ниже он касается усиленной подготовки СССР к химической войне и отмечает: «В нашем распоряжении очень мало разведывательных материалов, касающихся подготовки СССР к химической войне, в особенности его подготовки к нападению».

Кавабэ пишет о значении пятилетнего плана в деле перевооружения СССР: «Не подлежит сомнению, что по линии военной промышленности СССР освободился от иностранной зависимости…»

Сталин, наверное, с удовлетворением и гордостью подчеркнул эти строки. Его и всей страны муки были не напрасны.

«Весной 1932 года было шесть самолетостроительных заводов и четыре завода по продуцированию моторов, которые выпускают в год 7000 самолетов и 21000 моторов».

(Оставив на совести г-на Кавабэ эти цифры, скорее всего сообщенные ему в порядке дезинформации, и даже представив, что они завышены в несколько раз, заметим, что в 2002 году Вооруженные Силы России получили один самолет и один вертолет!)

Свой доклад Кавабэ заключает: «За последнее время Военная академия РККА стала проповедовать другую доктрину, заключающуюся в том, чтобы с самого первого момента войны предпринять активное выступление, нанести сокрушительный вооруженный удар неприятельской армии и сразу же после этого самым энергичным образом начать идеологическую войну, добиваясь полного сокрушения врага… Я хочу решительно подчеркнуть ошибочность мнения, существующего у японского военного командования о том, что Красная армия придерживается до настоящего времени тех же стратегических взглядов, что и десять лет тому назад» (то есть расчета на помощь пролетариата враждебной страны. — И.Д.).

Последний абзац Сталин отчеркнул на полях. Трудно сказать, пришел ли он и сам к такому выводу. Во всяком случае, официальная советская пропаганда чуть ли не до самого начала Великой Отечественной войны делала упор на то, что мы можем рассчитывать на солидарность «братьев по классу». Хотя, судя по отдельным замечаниям и репликам Сталина, надо полагать, что сам он уже так не думал.

15 марта 1934 года Артузов направил Сталину перехваченный доклад командира роты инженерного батальона, капитана Танака Макото, производившего в июле 1933 года обследование восточной части КВЖД и примыкающей к ней части Уссурийской ж. д.

«Обследование производилось в целях выяснения наиболее уязвимых мест упомянутых ж. д. участков с точки зрения возможности их разрушения в случае наступления Красной армии со стороны Владивостока и отступления маньчжуро-японских войск на Запад».

Сталин подробно ознакомился с документом, подчеркнул все его строки. Он, видимо, остался не очень доволен, и у него возникли вопросы, с которыми он вернул письмо отправителю «т. Артузову. В чем должны состоять меры предупреждения взрывов и вообще диверсий? Кто их вырабатывает? Кто их проведет? И. Сталин».

Ответов на эти вопросы в деле нет, а письмо 20 июня 1935 года расписано Артузовым Слуцкому с резолюцией «К делу».

11 марта 1934 года зампред. ОГПУ Ягода доложил Сталину «документальный агентурно изъятый японский материал, направленный военным атташе в Турции в адрес Генерального штаба Японии в Токио. Документ представляет оценку возможности использования мусульманских государств по линии военно-стратегических мероприятий против СССР, а также соображения по поводу проведения необходимых мер в мирное время».

Доклад военного атташе произвел впечатление на Сталина, результатом чего стала его резолюция: «Т. Радеку. Не стоит ли опубликовать может быть с некоторыми пропусками? И. Ст.». Ответ Радека: «Дорогой товарищ Сталин! Не зная наших переговоров с ними и нашей оценки военной опасности, я стесняюсь иметь суждение о целесообразности печатания. Печатание документа имеет одно преимущество: показывает опасность стране и миру. Но это можем достигнуть и другими средствами, в то время как напечатание — вещь очень острая. Если считаете нужным печатать, то, думаю, что лучше без сокращения. Сокращать стоит, если бы надо было выбросить для нас неподходящее, а такого не нашел. Жду указаний. Сердечный привет К. Радек. 17 марта». Резолюция Сталина: «В мой архив». Тем дело и закончилось.

17 декабря 1934 года за подписью заместителя наркома внутренних дел Прокофьева Сталину поступила «…добытая агентурным путем копия донесения японского генконсула во Владивостоке Ватанабе в адрес японского министра иностранных дел: „Наблюдения в связи со слухами о японо-советской войне“. Сталин подчеркнул в этом документе строки о том, что «каждый год возникали новые слухи в различной формулировке». Но теперь речь идет уже о том, что не Япония нападет на СССР, а «Советскому Союзу следовало бы взять инициативу в свои руки». Называется ряд причин этого, которые Сталин выделил. «7. Увеличение советских войск. 2. Мощь советской авиации. 3. Появление подлодок на Тихом океане. 4. Высокий боевой дух Красной армии. 5. Настроение населения (растет пренебрежительное отношение к Японии). 6. Агитация, проводимая чинами советского военного командования и руководящими членами партии. 7. Пропаганда в печати. 8. Международное положение (отмечена изоляция, в которой оказалась Япония, и укрепление позиций СССР). 9. Положение внутри страны (среди населения нет признаков антисоветской деятельности). 10. Запасы продовольствия, топлива и предметов снаряжения на Дальнем Востоке (отмечено, что созданы запасы на полгода для всего населения Дальнего Востока).

В то же время, отмечает Ватанабе, армия занята больше хозяйственными делами, чем боевой подготовкой.

Сталин выделил мнение генконсула о том, что нет тенденций в пользу объявления войны Японии и что пропаганда направлена лишь «на усиление антияпонских настроений и рассеивания боязни в отношении Японии; …система ГПУ …весьма строга, и все попытки организации антисоветских заговоров пресекаются…»

Сталин отчеркнул абзац о том, что «со стратегической точки зрения поддержание связи с европейской Россией при помощи одной только Сибирской магистрали является весьма неблагоприятным обстоятельством для советской стороны». Уже тогда Сталин понимал необходимость сооружения БАМа.

В заключение своего доклада генконсул отмечает, что «вряд ли советская сторона займет агрессивную позицию… Но если Япония в данный момент нанесет сильное оскорбление советской стороне, или если на границах произойдет столкновение, и этот конфликт разрастется, то мы не в праве категорически отрицать опасность войны».

Вернемся к пункту 5 о росте пренебрежительного отношения населения к японцам. Оно росло не само по себе, а тщательно пестовалось всеми методами. В 1930-е годы стали модными песенки, высмеивавшие японскую военщину, например, о том, как подавилась злодейка Акула, напав на соседа-Кита, или как японским генералам наломали бока, или как летели наземь самураи под напором стали и огня. В кинофильме «Девушка с характером» японский дипломат убегает из вагона-ресторана, испугавшись блюда «Макароны по-краснофлотски», «в котором мясо мелко-мелко рубят».

В донесении японского военного атташе Кавабэ в связи с директивой, касающейся плана политико-стратегических мероприятий, Сталин обратил внимание на оценку японцами национальных проблем в СССР.

«…3. В свете истории образования Союза ССР видно, что национальности Советского Союза не имели сильной тяги к самостоятельности и были неспособны отстоять свою независимость…

6. В чьих руках находится центральная власть Советского Союза». В этом разделе Кавабэ расписывает национальную принадлежность руководителей партии (Политбюро, Оргбюро, Секретариат, Совнарком, другие учреждения) и делает вывод, что «нет никаких данных для того, чтобы говорить о том, что центральный аппарат подобран тенденциозно в национальном отношении.

7. Мало шансов на то, что национальное движение внутри Советского Союза может возникнуть исключительно на почве простой тенденции к самоуправлению; эта тенденция будет играть роль вторичного фактора, а на первом плане будут стоять определенные социальные и политические проблемы».

В этом разделе пророчески говорится, что «национальное движение может возникнуть только как реакция на внутриполитические мероприятия советской власти или в связи с антисоветским движением, которое будет политически инспирироваться извне. Чисто националистические мотивы могут играть роль только побочную

Сталин отчеркнул только один абзац, в котором говорится: «Карельская проблема возникла не потому, что карелы стремятся к самоопределению, а в результате действий группы финнов, исповедующих лозунг великой Финляндии и стремящихся к возвращению Карелии в состав Финляндии».

«8. Контрполитика советского правительства в отношении нац. движения целиком совпадает с политикой советизации данного района.

9. При проведении политико-стратегических мероприятий против СССР следует основное внимание обратить на чисто политические проблемы, отведя на второй план использование национально-психологических мотивов.

Поводов для того, чтобы способствовать чувству возмущения какой-либо национальности, оперируя данными о том, что эта нация находится на особом счету и находится в тяжелом угнетенном положении, очень мало. Кроме того, трудно сейчас найти ту национальность в составе СССР, которая бы обладала реальной силой и стремилась бы к независимости. Если что и вызывает недовольство населения, так это непримиримо твердая политика сталинизма».

Сталин отчеркнул на полях этот абзац, кроме последней фразы. Затем, другим карандашом, отчеркнул и ее.

Отчеркнул он и одну фразу в следующем абзаце: «Сталинизм на словах проповедует мир, а на самом деле милитаризирует страну».

Почему-то Сталин не отреагировал на следующий весьма знаменательный абзац: «Политические враги Сталина в настоящий момент замаскировались и притаились. Не исключена возможность, что, в зависимости от результатов сталинской политики и направления умов населения, а также инспирации извне, антисталинцы могут снова поднять голову и вызвать политическую смуту…»

Зато следующий абзац Сталин отчеркнул на полях жирным карандашом: «Могут возникнуть различные идейные коллизии, а отсюда и политическая борьба. Нам, собирающим данные под углом зрения политико-стратегических мероприятий и подготовляющим их проведение в нужный момент, следует обратить серьезное внимание на настроения среди молодежи».

Следующий документ, полученный от «серьезного польского источника» и врученный Сталину 18 октября 1934 года, называется «Задачи внешней политики Польши на ближайшее время», в частности, гласит: «Польша в своей внешней политике в настоящий момент исходит из глубокой уверенности, что война между СССР и Японией наступит в недалеком будущем… В Варшаве убеждены, что война неизбежна и начнется не позже 1935 года… В Варшаве знают, со слов Идена, что Англия также считает эту войну неминуемой, и ждет ее начала с нескрываемым нетерпением, причем поляки знают, что Англия будет поддерживать Японию».

Этот абзац Сталин отчеркнул на полях.

Двумя полосками он отчеркнул абзац о том, что «японцы… ведут весьма активную дипломатическую подготовку к войне в Лондоне, Берлине, Риме и Варшаве».

Ознакомившись с «Оценкой политической ситуации в Европе», автором которой был японский военный атташе в Риге, подполковник Оуги, Сталин жирно отчеркнул на полях мнение автора: «Что касается японо-советской войны, то нет необходимости торопиться с ее проведением. Нам нужно, готовясь к ней, с тем, чтобы можно было выступить в любой момент, пока выжидать удобный момент и решить вопрос с войной по своей инициативе». Резолюция: «Арх. т. Ст., 15 октября 1934 года».

«От тов. Прокофьева

(Письмо американского посла в Японии, Джозефа Грю, Госсекретарю США.)

«Сов. секретно. Государственному секретарю США. Вашингтон.

Токио, 17 ноября 1934 года».

Американский посол сообщает в Госдепартамент о своей беседе с министром иностранных дел Японии, Коки Хирота. Тот заявил, что Япония сейчас ищет себе союзников. СССР не подходит к этой роли ввиду его агрессивных планов в отношении Японии. Не подходят Англия, Франция. Остаются США и Германия. Хирота закончил свое заявление открытой просьбой о дружбе с Америкой. Посол чрезвычайно удивлен такой искренностью со стороны Хироты. «Я считаю этот случай одним из самых необычных за все время моей дипломатической практики. Я вынес впечатление, что министр ничего не скрывает и не имеет задних мыслей» (до Пёрл-Харбора 7 лет и 19 дней).

Резолюция Сталина: «Стало быть, Хироте трудновато стало. Интересно».

8 декабря 1934 года Сталину доложен документ помощника военного атташе германского посольства по военным вопросам, датированный 9 октября того же года. Он озаглавлен «Морская оборона Владивостока» и свидетельствует об усилении японо-германского сотрудничества, направленного против СССР.

Пометы, сделанные Сталиным, показывают, что документ он изучил досконально, уделив особое внимание фразе: «Не приходится ожидать вооруженного конфликта между СССР и Японией ни зимой, ни будущей весной, если, конечно, не произойдет какого-либо непредвиденного случая… »

«Мой архив».

Пропустим три года и ознакомимся еще с одним документом сталинской папки архива РГАСПИ № 62672 от 10.12.1937 года, подписанным лично Ежовым. Это полученный агентурным путем японский документальный материал. Доклад бывшего помощника японского военного атташе в Москве, капитана Коотани, «Внутреннее положение СССР (анализ дела Тухачевского)», сделанный им на заседании японской дипломатической ассоциации.

Доклад довольно обширен, около 40 страниц, и изложить его даже кратко здесь невозможно. Представляющий докладчика, полковник Касахара, отмечает вначале, что «нынешний кризис продемонстрировал, что слабость Красной армии лежит по линии ее моральной спаянности. Это, в еще большей степени, подтверждает нашу мысль о том, что в случае столкновения с Красной армией… победы нужно добиваться по линии моральной» (абзац отчеркнут Сталиным).

Однако автор доклада делает неожиданный вывод, что неправильно рассматривать расстрел Тухачевского, как «результат вспыхнувшего в армии антисталинского движения. Правильнее будет видеть в этом явление, вытекающее из проводимой Сталиным чистки».

На дальнейшие рассуждения автора доклада на 15 страницах, включая характеристики советских военачальников, Сталин внимания не обратил. Он подчеркнул и отчеркнул на полях лишь один абзац, довольно симптоматичный: «Народ беспокоится только, а что если следующая очередь моя, но на противодействие он пока еще не способен. Я всегда утверждаю, что если бы этот страх перешел в ненависть, то тогда можно было бы говорить о потрясении сталинского режима, но при нынешнем положении народ, скорее, забыл о прежней ненависти и находится во власти одного только страха…

Не так легко сделать этот страх ненавистью. Сталинская политика репрессий, вероятно, будет продолжаться и дальше. Те, кто в связи с процессом говорят о потрясении сталинского режима или о возможности таких потрясений в ближайшем будущем, основываются, преимущественно, на собственных надеждах…

Мой вывод из этого, что преждевременно говорить об ослаблении оборонной мощи в целом на том основании, что народ охвачен страхом…»

Отчеркнул Сталин еще несколько абзацев, например, такие:

«…Было бы ошибкой считать, что у Красной армии срезана верхушка, подобно тому, как у нас ушли в отставку все члены Высшего военного совета после событий 26 февраля (попытка военного переворота). Число тех, кто в России имеет звание полного генерала, составляет 40—50 человек. Если сейчас и устранено 7—8 генералов, то 30—40 еще остаются…

Есть ли люди, которые могут заменить интеллигентных генералов, как Тухачевский, Якир, Уборевич или Корк? Я хочу ответить: если поищут — найдут. Это — прежде всего, Шапошников… Он …с точки зрения специальных военных знаний стоит выше Тухачевского…»

Далее докладчик называет еще несколько фамилий: Егоров, Седякин, Алкснис, Левичев… Все они, к сожалению, пали жертвами репрессий.

Почему уцелел Шапошников? Ведь Сталин не только подчеркнул, но и отчеркнул строки, касающиеся его. Зачем он это сделал? Видел ли в нем кандидата в преступники или кандидата в выдвиженцы? Судя по дальнейшим событиям — второе.

Другие источники беспокойства

Япония была не единственным источником беспокойства для Сталина.

Еще 28 июня 1928 года Сталину поступило письмо ИНО о проекте франко-германского союза. Два пункта привлекли его внимание: «Германское правительство может рассчитывать на поддержку Пуанкаре в следующих вопросах: 1) в создании экономического блока против СССР и 2) в пересмотре восточных границ Германии при полном уничтожении Данцигского коридора… Что касается СССР, то идея экономического блока против СССР является не только ответом на монополию внешней торговли… В Париже создан специальный комитет для способствования идее экономического сотрудничества против СССР».

Все это Сталин не только подчеркнул, но и волнистой чертой обозначил на полях. Вывод он мог сделать один — какие бы соглашения и союзы ни затевали западные страны, все они, так или иначе, направлены против СССР.

И еще один документ ИНО представил Сталину в этот день: — изложение доклада одного из крупнейших нефтяных магнатов, ярого врага Советского Союза, Генри Детердинга, сделанного им 4 июня в Париже на закрытом заседании «Фронта „Юни“.

И снова речь идет об объединении на антисоветской основе. Сталин подчеркнул слова Детердинга: «Я очень интересуюсь возможностью сближения английской и германской политики по вопросу о совместных действиях против Советов за границей…» (Сталин оставил без внимания конец фразы: «…разлагающих международную торговлю и мешающих Европе спокойно жить и работать».)

Выделил Сталин и следующие слова из доклада Детердинга в адрес французских депутатов: «Вам, как деловым людям, надлежит в Палате всячески агитировать за полное сближение французской политики по отношению к СССР с английской и действовать с Лондоном солидарно. Это заставит пацифистскую часть большинства Германии войти в это русло, а тогда вопрос о ликвидации советского режима… может быть разрешен не годами, а месяцами… Через три-четыре месяца вся европейская конъюнктура по отношению к СССР сложится так неблагоприятно, для советского правительства и финансово и политически, что ему останется только одно — уйти».

О чем думал Сталин, подчеркивая эти строки? Об опасности, нависающей над страной и над ним лично, или о недальновидности детердингов всех мастей?

Иногда на стол Сталина ложились перехваченные документы, свидетельствующие о том, как к противоборству Сталин — Троцкий относились иностранцы. У нас есть возможность ознакомиться с письмом не политика, а ответственного дипломата, советника германского посольства в Москве, герра Твардовского, направленное в адрес доктора Трейгерца в Берлин. Оно датировано 4 января 1930 года. Автор письма дает характеристику экономическому и политическому положению СССР, довольно остро критикуя недостатки и в то же время объективно упоминая достижения. Но нас интересует другое. Итак, что же пишет герр Твардовский насчет Троцкого и Сталина?

«…Книгу Троцкого я читал и нахожу ее чрезвычайно интересной. Только в самом решительном месте непонятно, почему Троцкий в 1924 году, то есть в то время, когда он стоял во главе Красной армии и якобы пользовался такой огромной любовью, отошел без сопротивления и не выступил на основании своей реальной силы против Сталина? Я нахожу причины этого лишь в том, что Троцкий является, в конце концов, лишь литератором и краснобаем, в то время как Сталин — человек действия и воли, который знает, чего хочет. Троцкий — крупный писатель. Однако, несмотря на все свое искусство, он не может отрицать того, что Сталин, безразлично какими средствами, захватил в свои руки всю власть и является настолько абсолютным диктатором, какого до сих пор вообще не было. Он обладает необходимыми для этого качествами. Одними только интригами этого нельзя достигнуть и, в конечном счете, каждый диктатор каким-либо образом захватил власть. Применять к этому моральный масштаб кажется мне чрезвычайно мелочным, в особенности сравнивая его с таким характером, как у Троцкого, который стоит ведь на 100 процентов ниже.

Сталин — человек, который все ставит на карту, человек с железными нервами, гигантской волей и ужасающей последовательностью. Будет ли его политика иметь успех, никто не может сказать; в данный момент положение кажется даже очень смутным; но огромный плюс этого человека в том, что он твердо знает, чего он хочет. Я также думаю, что он окончательно разорит Россию (подчеркнув эти слова, Сталин написал на полях: «Ха-ха-ха»/ — И.Д.). Но, в конце концов, это ведь соответствует сущности большинства диктаторов, которые для осуществления своей личной идеи счастья всего мира не задумываются перешагнуть через судьбу собственной нации».

Письмо расписано Сталиным в «Мой архив» без каких-либо дополнительных комментариев.

Дух войны все время витал у границ Советского Союза. В середине октября 1929 года Сталину докладывают агентурное сообщение неназванного агента от 8 октября. Почти все его строки подчеркнуты Сталиным: «Турецкий штаб в Анкаре получил из Германии, Польши и Англии сведения, что война СССР с Польшей произойдет в начале 1930 года. …Польша через шведское посольство в Берлине обращалась к немцам с просьбой в момент войны пропустить через территорию Германии все то, что потребует Польша из Франции в момент войны, включая и войска… Несмотря на поддержку шведов, немцы в этом категорически отказали… Англичане предлагают туркам в момент войны или быть нейтральными, открыв свободный проход в Дарданеллы английскому флоту, или принять участие в войне против СССР… Среди военных атташе в Москве также циркулируют слухи о близкой войне».

В связи с предстоящим визитом английской делегации в СССР ИНО представил Сталину доклад английского деятеля Ремнанта в ЦК консервативной партии о взаимоотношении с Россией.

Сталин выделил строки о том, что деловое сотрудничество с СССР даст тысячи рабочих мест и будет способствовать решению проблемы безработицы в Англии. Заявление Ремнанта о том, что капитальные вложения в Россию в размере 460 млн фунтов стерлингов и все проекты могут быть выполнены английской промышленностью, Сталин сопроводил пометой «М-да…».

Далее Ремнант говорит о перспективах англичан путем экономического проникновения влиять на политическую обстановку в СССР. Его слова: «Если удастся прочно захватить в свои руки положение в настоящее время, то вполне разумно предполагать, что можно будет руководить им достаточно долго, чтобы обеспечить образование режима, основанного на фундаменте благосостояния владельца-крестьянина», Сталин сопровождает издевательским «Ха-ха!»

Но относительно миролюбивое выступление Ремнанта было редкой ласточкой. Уже следующий приводимый документ отвечает на вопрос, являлись ли пропагандистской выдумкой Сталина планы интервенции капиталистических государств против СССР.

19 марта 1932 года за подписью Балицкого и Артузова на имя Сталина поступает справка № 4215 о подготовке Францией и другими державами войны против СССР: «В результате последней встречи с известным вам источником получены нижеследующие дополнительные сведения о подготовке французским Генштабом интервенции против СССР.

Начальник штаба польской армии, Гонсяровский, категорически утверждает, что план существует и все глубже разрабатывается… В дополнение к прежним сведениям Гонсяровский рассказал: 1) Генерал Дебней совместно с маршалом Летьеном ведут переговоры с английским Генштабом о вовлечении его в число участников плана… 2) Между польским и японским Генштабами заключено соглашение. Согласно этому соглашению, Польша обязана быть готовой оттянуть на себя силы большевиков, когда японцы начнут продвигаться на территории СССР. 3) Штаб считает, что Советы будут испытывать особенно сильные экономические затруднения перед сбором урожая. Гонсяровский лично руководит разведкой против СССР. 4) Пилсудский посвятил в военные планы узкий круг лиц. Каждому из них даны специальные задания: а) Перацкий подготавливает соглашение с галичанами и окончательный разгром оппозиционных партий. Намечен премьером во время войны. Обещал Пилсудскому разгромить компартию «в 24 часа». (Перацкий — военный министр Польши. Будет убит украинскими националистами. — И.Д.)

Далее в справке говорится, что Пилсудский недоволен французами и румынами, которые слабо готовятся к войне с СССР.

В справке отмечается мнение французов о том, что Гитлер на предстоящих выборах получит лишь на 3 млн голосов меньше, чем Гинденбург, и будет иметь моральное право с оружием в руках сделать переворот.

Отмечено также, что французские правящие круги поддержат Гитлера, а далее Гитлер «выступит в какой-то роли против СССР (в какой именно — пока источнику неизвестно)»… «Гитлер действует и будет действовать в полном соответствии с заранее разработанным с французами планом».

Сталин расписал эту справку: «В мой архив».

В течение 1933 года Сталину докладывалось значительное количество перехваченных документов, касающихся положения в Германии и ее внешнеполитических шагах после прихода к власти Гитлера. При этом Сталин обращал внимание на информацию об отсутствии на первом этапе у Гитлера агрессивных планов против СССР.

Но уже в 1934 году стали поступать настораживающие Сталина документы. В начале года ему было доложено письмо нового английского посла в Германии Фиппса министру иностранных дел Англии Джону Саймону. В беседе с Гитлером Фиппс спросил Гитлера, как тот собирается строить отношения с Францией. «Как только я произнес эти слова, г-н Гитлер посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Он уже больше не видел перед собой британского посла, а перед его умственным взором, по-видимому, стали проходить отряды преданных и полных энтузиазма штурмовиков и защитных отрядов; последовавший поток его красноречия относился скорее к ним, чем ко мне».

В следующем письме Фиппса Сталин выделил строки: «2. Германская проблема, как и многие другие, осложняется весьма понятным нежеланием людей вставать лицом к лицу с неприятными для них фактами».

Сам того не осознавая, Сталин обратил внимание на слова, которые характеризовали его отношение к «германской проблеме» семь лет спустя, накануне начала Великой Отечественной войны.

«…4. Можно сказать, что внешняя политика Германии ставит перед собой следующие цели: а) слияние с Австрией, б) исправление восточных границ, в) получение некоторого выхода для германской энергии в направлении юга или востока, г) возвращение некоторых колониальных позиций».

«Политика Гитлера, — читает далее Сталин, — проста и прямолинейна и, если соседи Германии позволят ему, он… достигнет значительной мощи. Тот простой факт, что Гитлер делает себя непопулярным за границей, не удержит его от этого, потому что, как он говорил в своей речи, лучше быть уважаемым и нелюбимым, нежели слабым и любимым …Новый политический блок из немцев, австрийцев и рассеянных повсюду тевтонских элементов должен быть основан в центре Европы. Время не играет роли. Столетие — это ничто в жизни нации. Новый германский народ будет обучаться по новой программе. Образ его жизни будет спартанским, и он будет таким фанатично патриотичным, что когда придет день… Германия должна будет только крикнуть — «И обрушатся стены Иерихона!»

«Никакая политика, кроме энергичной и единой политики со стороны противника в Германии, не повлияет на канцлера или на германский народ… В области иностранных дел на канцлера нет никаких личных влияний… Его политика проста и прямолинейна, и ее поддерживает вся нация…

Ясно, что последующее достижение ею (Германией) своих политических целей в любой момент будет зависеть от разнообразнейших обстоятельств — от политической ситуации в Европе, от экономического развития самой Германии и т.д. Россия, например, является неустойчивым фактором (посол не разъясняет дальше смысл этой последней фразы. — И.Д.). Гитлер временами должен подавлять свои личные стремления и применяться к политике, которую проводили люди, имевшие совершенно другие убеждения, как г-н Штреземан или д-р Ратенау» (стремившиеся к сближению с Россией).

Эрик Фиппс приходит к выводу, что если Германия в настоящее время еще хочет мира, то только потому, что она еще не готова к войне.

В следующем письме от 7 февраля 1934 года на имя сэра Саймона Эрик Фиппс дает довольно развернутую и глубокую картину внутреннего положения гитлеровской Германии через год после прихода Гитлера к власти. Сталин, читая его, подчеркивал те места, где Фиппс пишет об оппозиционных силах (особенно жирно—о военных и об интеллигенции). В заключение обычная резолюция: «В мой архив».

Письмо советника американского посольства в Париже, Теодора Марринера, Государственному секретарю в Вашингтон от 2 февраля 1934 года вызвало довольно необычную реакцию Сталина. Сначала он расписал его в «Мой архив». Затем густо зачеркнул и надписал: «Для свед. Литвинову». Потом зачеркнул и это, а сверху снова надписал: «В мой архив».

Что же такое сообщал мистер Марринер? Вначале он делает анализ европейской политики Германии. В этом разделе Сталин подчеркнул лишь одну фразу: «По общему мнению, открытая поддержка Лондоном требований Германии изолировала Францию».

Далее речь идет о небольшом итало-германском «скандальчике», когда «Муссолини вернул Гитлеру текст его обещания не вмешиваться в балканские и австрийские дела. При этом он снабдил возврат документа довольно банальным замечанием, что Муссолини не Рузвельт, а Гитлер не Сталин», то есть «хотел бы иметь не пропагандистские заявления, а обещания, которые были бы выполнены».

Сталин отчеркивает на полях большой раздел, занимающий две с половиной страницы. Поскольку он непосредственно касается вопросов разведки и хорошо иллюстрирует складывавшуюся в то время оперативную обстановку, приведем его целиком: «Взаимоотношения (Франции) с Россией несколько пострадали в связи с недавним делом о шпионаже. Французское правительство было заметно сдержанным. Советскому послу не задавали никаких официальных вопросов. Но снова почувствовалось прежнее недоверие. Французское правительство особенно заинтересовал тот факт, что все арестованные в связи с этим делом имели американские паспорта. Вначале власти были уверены в том, что эти документы подложные, так как всем известно, что у Советов имеется бюро, располагающее точными оттисками официальных бланков и печатей всех стран. Но тщательное следствие установило, что упомянутые паспорта поддельными не были.

Дело казалось совершенно необъяснимым до тех пор, пока три недели назад в Испании не был арестован шпион, вероятно советский, при котором был найден французский паспорт. Следствие установило, что паспорт этот был получен при помощи одного французского гражданина через официальные источники. Личность последнего была установлена, и его арестовали.

Французское правительство узнало от финской полиции о том, что большинство из 27 человек, обвиняемых в шпионаже и арестованных недавно в Финляндии, проживали короткое время в Париже, Берлине или Вене, а затем приехали в Финляндию. Шестеро из лиц, выдававших себя за американцев, говорили по-английски так плохо, что уже одно это доказывало, что паспорта у них нелегальные. В отношении этих американских паспортов также ведется следствие. В связи с этим был запрошен г-н Кина (Кеепа), который обещал пролить свет на это дело. Когда финское правительство обещало (заняться этим делом), то говорили, что начаты розыски подозрительных «американцев». Копии показаний, данных американским учителем Джекобсоном и его женой, были посланы в Париж, и из них можно понять, что эти люди были связаны со здешними советскими шпионами. Во время перекрестного допроса г-жа Джекобсон давала такие противоречивые показания, что, в конце концов, запуталась и сделала признание, приведшее к установлению других сообщников. (Речь идет о провале в Хельсинки. При попытке создания резидентуры Разведупра Красной армии в октябре 1933 года была арестована советская разведчица Мария Юрьевна Тылтынь. В апреле 1934 года она была осуждена на 8 лет каторги. Погибла в финской тюрьме в 1938 году. — И.Д .).

Если подумать о том, что каждое правительство пользуется или должно пользоваться лицами для поддержания связей, которых нельзя осуществить открытым путем, то странно, что русский шпионаж: вызывает такую необыкновенную реакцию. Возможно, это объясняется тем, что русская разведка неизмеримо более вездесуща, нежели разведка других государств. Все, что бы ни случалось, где бы ни было, ловко сработано русскими шпионами. Недавние происшествия здесь и в Финляндии доказывают также, что Россия не старается соблюдать те приличия и не считается с теми этическими условностями, которые другие страны даже в своей нелегальной работе стараются соблюдать. Дж. Теодор Марринер, советник посольства».

Можно только представить, как ухмылялся Сталин, читая эти последние строки. Это американцы-то учат нас соблюдать этические нормы!.. Незачем, наверное, подумал он, забивать Литвинову мозги такими глупостями. Пусть себе спокойно соблюдает «этические нормы» в работе Наркоминдела. Поэтому, поразмыслив, взял и вычеркнул слова «Для свед. тов. Литвинову».

В следующем документе, направленном Сталину Аграновым из ОГПУ весной 1934 года, содержится полученное ИНО ОГПУ из Парижа от агента, связанного с сотрудниками министерства иностранных дел, агентурное сообщение. На полях Сталин написал: «Прочесть». Читал он его внимательно, подчеркивая целые абзацы. Особенно его заинтересовала позиция французского министра иностранных дел Барту.

Он выделил строки о том, что «задачей Барту является в настоящее время создание своего рода континентального блока держав из Франции, Бельгии, СССР, Малой Антанты, возможно, Болгарии, стоящих на французской точке зрения.

Французская позиция явилась для Берлина полной неожиданностью».

На утверждение о том, что Гитлер, в конце концов, проявит уступчивость, Сталин никак не отреагировал.

Для сближения с Польшей Барту был вынужден поехать в Варшаву и успокоить поляков, которые были возмущены тем, что их не включили в состав «великих держав».

Следующий абзац Сталин не только подчеркнул, но и выделил на полях: «Как раз перед поездкой Барту балтийские государства получили сведения, что секретные статьи польско-германского соглашения предусматривают раздел не только Украины, но и Прибалтики, и просили Барту выяснить в Варшаве, соответствуют ли эти сведения действительности… Барту указал в Варшаве, что польско-советские отношения оставляют желать лучшего, и что Польше, в случае недоразумения с Германией, придется считаться также и с враждебностью СССР.

Барту усиленно рекомендовал Польше пойти на настоящее и искреннее сближение с СССР. Однако Пилсудский ответил, что он не верит московскому правительству, что советская армия крайне слаба в военном отношении и что, наконец, он не верит в прочность советского режима.

У Барту создалось впечатление, что Пилсудский не отказывается от своей основной идеи, заключающейся в создании Великой Польши в виде конфедерации Польши, Латвии и Украины, и отторжении от России всей правобережной Украины.

По некоторым данным, исходящим из осведомленных источников,… по этому же соглашению Украина должна быть независимой, и оба государства — Польша и Германия — претендуют только на экономические интересы на Украине. Зато Германия претендует также на экономическое использование Кавказа и Туркестана.

Результаты поездки Барту сводятся к следующему: Польша от соглашения с Германией не отказывается…. Усилия Барту привести Польшу к соглашению с СССР не увенчались успехом».

29 июня 1934 года Сталину было доложено сообщение польского источника, в котором, помимо прочего, в 12-м пункте речь шла о встрече Гитлера с Муссолини. Примечательно, что на ней «Гитлер заверил Муссолини в том, что он не помышляет об аншлюсе (!)». Кроме того, на встрече «обсуждался вопрос об интервенции против СССР. Гитлер предлагал Италии Крым и территории Турции, если Турция в войне окажется союзником СССР… Муссолини очень заинтересовался проектом Гитлера расселить на территории СССР 60 млн. человек, не могущих найти работу в Европе».

14-й пункт сообщения следует привести целиком, так как и Сталин обратил на него особое внимание.

«Внешнеполитическая линия Гитлера и Пилсудского на ближайшее время: 1. Польша и Германия будут добиваться того, чтобы оторвать Францию от СССР и разбить Малую Антанту… 2. Добиться благожелательного нейтралитета Англии в вопросах интервенции против СССР и считать ее арбитром среди участников интервенции. 3. С позицией Америки не считаться, ибо нейтралитет последней предрешен.

И, наконец, последний, 15-й пункт — личные выводы агента: по его мнению, возможность интервенции против СССР никогда не вырисовывалась в столь реальном виде, как в настоящее время.

«Польские дипломаты высоко расценивают действия советских дипломатов, но утверждают, что последние часто впадают в ошибку, строя свои расчеты на том, что война, скорее всего, возникнет в западной и средней части Европы. Польские дипломаты считают, что война между Германией и Францией или между Германией и Австрией на ближайшие годы совершенно исключена. Также не следует брать, по мнению польских дипломатов, в расчет возможность войны между Японией и Америкой. После провала конференции по разоружению и той исключительной гонки… вооружений война может мыслиться только как война против СССР».

Сталин очень серьезно отнесся к этому документу. Он написал: «Т.т. Молотову, Ворошилову, Орджоникидзе, Куйбышеву. „Советую прочесть, чтобы потом обсудить с участием НКИД. И. Сталин“.

«Читали: Молотов, Куйбышев, Ворошилов, Орджоникидзе».

«Мой архив. И. Сталин».

В этом интересном документе удивительной представляется потрясающая недальновидность польских дипломатов, «предсказавших» (в пункте 15) предстоящие мировые события «с точностью до наоборот»!

23 ноября 1934 года Сталину доложили «Проект обзора внешнеполитического положения, составленного для г-на (немецкого) посла к собранию консулов 15 ноября 1934 года».

Первая часть проекта касается проблемы Саара, разногласий с Францией по этому поводу и т.д. И хотя они далеки от наших интересов, Сталин, судя по многочисленным подчеркиваниям, внимательно прочитал этот раздел.

Но гораздо более интересным для него (и для нас) оказался раздел о германо-советских отношениях, какими они представлялись германскому МИДу в ноябре 1934 года. Что же сказано в этом разделе?

«…На резкое охлаждение наших взаимоотношений с Советским Союзом в Берлине не смотрят очень трагически, особенно потому, что… в течение долгого времени русские не могут быть заинтересованы в том, чтобы иметь Германию своим врагом. На этой почве развивается нынешняя германо-советская политика. Для меня ясно, что часть трудностей, которые стоят на пути к видимому улучшению отношений зависит от Германии… Нынешнее русское заигрывание с Францией нас не очень пугает. Россия не наш сосед. Красную армию в ближайшее время трудно использовать вне страны, не говоря уже о том, что ни одно соседнее государство не пропустит ее через свою территорию. То, что Советский Союз имеет в будущем большие возможности, в Берлине не недооценивают. Вождь мне сказал: «Россия слишком большой кусок, чтобы он нам на долгое время был безразличен».

Теперешнее положение Германии в отношении Советского Союза можно вкратце охарактеризовать следующим образом: мы желаем хороших и дружеских отношений с Советским Союзом…» И далее, противореча сказанному им самим несколькими строками выше, посол заявляет: «…Вину за ухудшение отношений несет только Советский Союз. Но при всем желании хороших отношений, мы не намерены реагировать на совершенно необоснованное и бессмысленное недоверие Советского правительства, давать объяснения или же участвовать в опасной игре пактами, результаты которых нельзя предвидеть» (до заключения «пакта о ненападении оставалось ровно 4 года 9 месяцев!).

«Сопротивления внутри Советского Союза стремлению совсем оборвать нить, связывающую с Германией, правда, еще имеются, даже если они становятся все слабее.

Особенно в высшем военном руководстве Красной армии мы имеем еще некоторые симпатии (курсив мой. — И.Д.). (Видимо, за неделю до убийства Кирова в мозгу Сталина еще не созрела мысль о заговоре Тухачевского и других военных руководителей, так как он никак не отреагировал на эти строки.) Но эти симпатии не означают сплоченность политической воли, и понятно, беспрекословно соподчиняются политическому руководству». Может быть, это добавление посла успокоило Сталина, и он не стал выделять слова о симпатиях «в высшем военном руководстве».

Речь посла заканчивается миролюбиво и призывает консулов обращать больше внимания на изменения в личных взаимоотношениях с местными органами власти и на наличие симпатии к Германии у руководящих лиц.

Как и большинство других, этот документ не направлен Сталиным членам Политбюро, а расписан в «Мой архив».

Сталину докладывались и французские документы, например, телеграмма французского посла в Берлине в МИД Франции: «Гитлер сказал нашему послу, что ему желательны добрососедские отношения с Францией. По заслуживающим доверие сведениям Гитлер якобы предложил советскому послу Сурицу пойти на германо-советское сближение».

А следующий абзац Сталин не только подчеркнул, но и жирно дважды отчеркнул на полях: « Тактика германской дипломатии в настоящее время как будто состоит в следующем: заигрывать со всеми государствами, будить в них таким образом опасения и подозрения по отношению друг к другу и затем настраивать их друг против друга, используя это положение для себя лично».

Следующий документ — это выдержка из телеграммы французского посла в Риме от 8 ноября 1934 года. В ней излагаются итоги переговоров премьер-министра Венгрии генерала Гембеша с Муссолини о создании различных военных блоков в Европе и направлении их экспансии. Например: «…германскую же экспансию можно было бы направить на северо-восток Европы в ущерб прибалтийским странам и России» (отмечено на полях Сталиным).

Но главное, что Сталин отметил и подчеркиванием и двумя толстыми линиями на полях, — это заявление Гембеша, которое с большим интересом слушал Муссолини: «…Таким образом, европейская проблема свелась бы к войне против России и Турции, каковую войну вели бы: Япония на Дальнем Востоке, Германия — в Прибалтике, Польша и Румыния — на Украине, и Италия — в восточной части Средиземного моря.

Эта война необходима не только в целях территориальных завоеваний, но также и для истребления большевиков и гарантии безопасности для фашистских режимов…»

16 апреля 1935 года на стол Сталину лег интересный доклад американского посла в Лондоне Роберта Уорса Бингхэма государственному секретарю США от 27 февраля того же года, в котором он касается перспектив отношений западных держав с СССР. Вот несколько абзацев, отмеченных Сталиным: «…Внешняя Монголия и без того находится под политическим и духовным господством Советов. Если она станет интегральной частью СССР, то коммунизм распространится к западу, во Внутреннюю Монголию, возможно, в Маньчжоу-Го и оттуда, как знать, и в Северный Китай и в Японию. Япония не хочет ждать такой возможности…

Почему Великобритания должна помогать России против Японии? Ей следует скорее опасаться русского, нежели японского влияния на азиатском континенте. Япония не станет подстрекать Индию к революции, в то время как Россия никогда не переставала это делать, несмотря на устные и письменные гарантии не раздувать там волнения. Целая армия русских пропагандистов наводняет Японию и прилегающие к ней местности. Россия укрепилась в Персии и Афганистане. Куда бы мы ни посмотрели на восток, мы всюду видим деятельность России. Британская империя заинтересована в наличии более сильной Японии, которая могла бы воспрепятствовать растущему влиянию СССР.

Великобритания не хочет войны, но она учитывает, что Советы в Китае являются постоянным источником опасности для мира на востоке. Если России удастся убедить Китай принять ее политическое учение, то Индия будет втянута в мировой конфликт, который мобилизует сотни миллионов азиатов.

Долг держав… предотвратить мировую катастрофу, задерживая распространение коммунизма. Британское правительство отдает себе отчет в этом долге».

В 1933 году были установлены дипломатические отношения между СССР и США. На первых порах американский посол Буллит относился к СССР доброжелательно, даже, как сказано в доложенном Сталину донесении агента «Балканского», «…он решил, и имеет на это полное согласие президента Рузвельта, чтобы их посольство, в отличие от других, было совершенно лояльно и без всякой задней мысли работало в интересах обеих стран».

«Могу Вас заверить, — сказал Буллит, — что Вы здесь напрасно нервничаете по поводу возможной войны с Японией. Войны не будет. Мы с американской стороны делаем все возможное, чтобы ее предупредить».

Буллит даже выразил желание встретиться с Георгием Димитровым, пожать его мужественную руку и передать ему восхищение американского народа его поведением на Лейпцигском процессе по делу о поджоге рейхстага.

Последний абзац Сталин дважды отчеркнул на полях

В будущем Буллит станет ярым врагом нашей страны. Но одно из его первых писем, направленное в Госдепартамент 20 августа 1934 года и оказавшееся в копии у Сталина, носит вполне объективный характер.

На что же, помимо прочего, обратил внимание Сталин в этом многостраничном письме? Конечно, на мнении Буллита о том, что «в течение последних двух месяцев экономическое положение здесь значительно улучшилось… Что же касается политических перспектив, то они несколько ухудшились. Позиция Польши причиняет русским немало забот, отношения между СССР и Польшей ухудшаются по мере получения сообщений о польско-германском соглашении.

Мне чрезвычайно трудно составить себе ясное представление о теперешнем состоянии русско-польских отношений»…

Следует отметить, что Москва и другие русские города являются очагами японского шпионажа (жирно подчеркнул Сталин. — И.Д.). Население весьма редко узнает о тех шпионах, которых в России разоблачают и предают суду. Один из моих друзей, занимающий з д е с ь весьма ответственный пост в одном из гос. учреждений, сообщил мне, что за один июль месяц были преданы суду за шпионаж 20 японцев, и что в августе таких случаев наберется, вероятно, еще больше. На мое замечание, что Советы, вероятно, имеют не меньшее количество секретных работников в Японии, он пожал плечами и со смехом ответил: «Если это так, то они, по-видимому, не попадаются». На следующий день я встретился с японским послом и во время нашей беседы я упомянул об этих словах; посол мне на это ответил: «Русские — хорошие шпионы, но они становятся неосторожными, как только они добились своей цели. Они пьют и любят женщин, и нам удавалось почти в каждом более или менее серьезном случае задержать их еще до того, как они успели уехать». Этот, последний, абзац Сталин отчеркнул целиком. Видимо, для проведения воспитательной работы с руководством разведки.

Конечно, документы 1937 года не могли обойти своим вниманием Испанию.

2 февраля 1937 года Сталину доложен «краткий текст документа, исходящего из Государственного департамента США» от 11 января 1937 года.

В нем говорится, что «в беседе с помощником Государственного секретаря Муром английский посол Линдсей заявил, что МИД считает необходимым урегулировать испанский конфликт в том или ином виде, пока он еще не распространился на остальные части Европы…

Париж, несомненно, последует курсу Англии и… окажет давление на СССР с целью склонить последний пойти на уступки Германии и Италии… (До сих пор отчеркнуто. — И. Д.). …Иден имеет в виду поставить Москву в известность, что британское правительство будет поддерживать Германию и Италию с целью окончания войны в Испании. …Если даже СССР не согласится на некоторые разумные требования, то примет все меры, чтобы не быть вовлеченным в войну. Исходя из этого, Лондон надеется убедить СССР согласиться на компромиссное предложение о создании либерально-консервативного коалиционного правительства в Испании, Если Москва откажется, Франция и Англия постараются прийти к соглашению с Германией и Италией».

Еще одна весточка из Вашингтона: «На заседании кабинета 21 января помощник Государственного секретаря США Хэлла Мур сообщил, что на основании всех данных сохранение мира в 1937 году почти исключено. Гитлер потребовал, с чем согласился и Муссолини, ускорения победы Франко. Будут посланы лучшего качества танки и артиллерия с обслуживающим персоналом из немцев. До обратной пересылки испанского золота в Испанию, Германия и Италия ни на какое соглашение не пойдут. В этом вопросе Англия стоит на стороне фашистов, а Франция — против… По словам Мура, Идеи все более открыто выступает на стороне Франко».

Весь абзац Сталин отчеркнул жирным карандашом. О каком золоте идет речь? Видимо, о том, которое правительство республиканской Испании передало на хранение Москве.

28 мая 1934 года за подписью Артузова Сталину доложено сообщение об опытах в Германии в области авиационного моторостроения и других областях военного значения.

Сталин хотел кому-то расписать это письмо, даже начал «Под», но, передумав, зачеркнул и написал: «Мой архив».

Бывали и казусы. Вот совершенно уникальный как по своему характеру, так и по реакции Сталина, документ, доложенный 13 января 1935 года. Приведем его главную часть почти полностью.

«ИНО ГУГБ получены следующие сведения о военных приготовлениях Германии: недавно во всех германских газетах было помещено сообщение о вынужденной посадке на германской территории из-за тумана трех польских самолетов.

Причина, однако, была вовсе не в тумане. В октябре месяце 1934 года в Берлин прибыла польская военная делегация, которой демонстрировали секретные военные изобретения. Были показаны задержка автомобилей на участке Берлин — Цоссен, где имеется для этого специальная установка, и выключение с земли мотора самолета в воздухе. По договоренности с немцами, поляки выслали для проверки этого изобретения три своих самолета, которые были снижены около Эльбинга. В Эльбинге открыто стоят обыкновенные антенны ультразвуковой установки, предназначенной для снижения самолетов.

В связи с этим изобретением в Германии ведется усиленными темпами работа в области замены обыкновенных авиамоторов дизельными моторами».

Сообщение, подписанное заместителем начальника ИНО ГУГБ Берманом, не на шутку всполошило Сталина. Он написал две резолюции: одну на документе «Для членов КО. 13.1», а вторую на отдельном листке: «1) Всю лишку денег в наметках НКО выделить в фонд при СНК по: а) внедрению дизель-мотора в авто— и авиадело в кратчайший срок (подчеркнуто дважды) б) изобретению установки для остановки автомашин и снижению самолетов в кратчайший срок (подчеркнуто дважды)».

Мер по перепроверке этого сообщения не предусматривалось. Оно оказалось дезинформацией, на удочку которой попался Сталин, и были выброшены огромные деньги. Не исключено, что при расправе над Берманом ему припомнили и этот факт.

Далее следует множество прочих французских, английских, американских, японских и прочих документов, агентурных донесений, поступавших из Германии, Франции, Польши и других стран, которыми мы не смеем утомлять читателя. Все они, даже те, которые по своему содержанию не относятся непосредственно к СССР, в той или иной мере затрагивают его интересы и свидетельствуют о нарастающей угрозе новой войны и иностранной военной интервенции. Разведка делала свое дело, Сталин добросовестно вчитывался в поставляемую ему информацию и делал соответствующие выводы. Вполне понятно то напряжение, которое он испытывал, знакомясь с почти ежедневно поступавшими донесениями о военной угрозе.

В то же время иногда поражает равнодушие, которое он проявлял к оценкам компетентными иностранцами внутренних проблем Советского Союза. Это касается, например, национального вопроса, оценки его собственной личности, лиц, симпатизирующих загранице, антисоветских элементов внутри страны и т.д. Но, скорее всего, он здесь больше полагался на доклады Секретно-политического отдела ОГПУ—НКВД, нежели на мнение иностранцев, приводимое в докладах разведки. Его, конечно же, больше всего беспокоила военная опасность, и, исходя из этого, он строил свою внешнюю и внутреннюю политику.

К сказанному в этой главе мне бы хотелось добавить следующее (не в защиту Сталина, а для объективности): из книги в книгу кочуют хулиганские резолюции Сталина, изобилующие нецензурными матерными выражениями. Надо сказать, что я ознакомился с сотнями сталинских документов. И ни в одном из них подобных резолюций не нашел. Может быть, они и есть где-нибудь, но, к сожалению, авторы упомянутых книг, не ссылаясь на архивные источники, добросовестно переписывают эти резолюции друг у друга, смакуя их.

Что касается тех документов, с которыми мне удалось ознакомиться, то, пожалуй, самая резкая отповедь Сталина содержится в телеграмме, направленной в октябре 1941 года в Тбилиси генералу Козлову по поводу предложения английского генерала Уэйвелла о совместных действиях английских и советских войск: «Тбилиси Козлову. По поводу предложения генерала Уэйвелла сказать, что вопрос может решаться только правительствами. От себя Ставка приказывает вам вежливо отшить Уэйвелла и ему подобных и послать их подальше. № 2220/3 21.10.41. 5.15». (РГАСПИ, фонд 558, опись 11, дело 59).

А ведь эта телеграмма была послана в дни величайшей опасности для Москвы, когда она была объявлена на осадном положении и когда нервы отправителя были напряжены до крайности, и он вполне мог бы нарушить правила нормативной дипломатической лексики!

Как это начиналось

5 сентября 1936 года, в самый разгар курортного сезона, Сталин и Жданов отдыхали в Сочи. Но, как водится в кругах высшего руководства, одновременно и работали. Именно в этот день появилась зловещая телеграмма, резко ускорившая и обострившая ход событий в стране. Она предназначалась находившимся в Москве членам Политбюро и гласила: «Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнутдела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД» (Правда, Хрущев, зачитавший эту секретную телеграмму на XX съезде, заявил: «с партработниками Сталин не встречался и поэтому мнения их знать не мог».)

Надо заметить, что эта телеграмма была не первым сигналом. Еще за два месяца до нее, в июле 1936 года, после доклада секретаря ЦК Ежова о деле «троцкистско-зиновьевского центра» на заседании Политбюро, Сталин предложил дать наркомвнутделу чрезвычайные полномочия сроком на один год. Одновременно с этим была образована комиссия Политбюро по проверке деятельности НКВД, в работе которой самое активное участи принял Ежов. Видимо, он и был тем «партработником», к мнению которого прислушались авторы телеграммы.

Фраза об опоздании на четыре года объяснялась тем, что Сталин потребовал вести отсчет террористической и вредительской деятельности оппозиционеров с 1932 года, когда был создан блок оппозиционных внутрипартийных группировок. Телеграмма прямо ориентировала НКВД на то, чтобы «наверстать упущенное» путем новых массовых арестов. На другой день после получения телеграммы, без созыва Политбюро, опросом, было принято решение «об освобождении т. Ягоды от должности наркома внутренних дел» и назначении на этот пост «т. Ежова». По совместительству за этим маньяком-карликом сохранялись посты секретаря ЦК ВКП(б) и председателя Комитета партийного контроля. Как секретарь ЦК, он курировал органы госбезопасности, то есть самого себя, подчиняясь исключительно Сталину. Ягода был переведен на пост наркома связи, сменив в этой должности Рыкова, бывшего председателя Совнаркома, оставшегося теперь без работы.

29 сентября Политбюро, опять же опросом, приняло подготовленное Кагановичем постановление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам», в котором, в частности, говорилось: «а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе…»

Надо заметить, что в 1936 году к подследственным еще не применялись зверские физические методы допросов. Так, «пустячки»: угрозы, оскорбления, лишение сна, многочасовые конвейерные допросы и т.д. Поэтому «признания» и оговоры еще не носили такого массового характера, какой они примут год-два спустя.

На состоявшемся вскоре декабрьском 1936 года Пленуме ЦК ВКП(б) в докладе Ежова впервые было названо число арестованных врагов народа (на этот раз речь шла о троцкистах) в некоторых регионах: в Азово-Черноморском крае — свыше 200 человек, в Грузии — свыше 300, в Ленинграде — свыше 400 и т.д. По словам Ежова, во всех этих регионах были раскрыты группы заговорщиков, возглавляемые крупными партийными работниками. О сотрудниках спецслужб речь пока не шла.

Выступление Ежова, еще не набравшегося опыта в деле фальсификаций, постоянно «подправляли» своими подсказками Сталин и Молотов. Стоило Ежову упомянуть о шпионаже, как Сталин «подсказал», что Шестов и Ратайчак «получали деньги за информацию от немецкой разведки».

Они — Сталин, Молотов и Ежов — еще даже не сговорились, в работе на какую зарубежную разведку обвинять арестованных.

После того, как Сталин бросил реплику о том, что «троцкисты» «имели связь с Англией, Францией, с Америкой», Ежов тут же стал говорить о переговорах «троцкистов» с «американским правительством», «французским послом» и т.д. А далее возникла просто трагикомическая ситуация. Стенограмма беспристрастно зафиксировала ее:

«Ежов… Они пытались вести переговоры с английскими правительственными кругами, для чего завязали связь (Молотов: с французскими) с крупными французскими промышленными деятелями (Сталин: Вы сказали, с английскими). Извиняюсь, с французскими».

Тем не менее спустя полтора месяца на процессе «антисоветского троцкистского центра» про «шпионские связи» с США, Англией и Францией было забыто, так как им было решено придать «фашистскую» направленность.

Завершая свою речь, Ежов заверил: «Директива ЦК, продиктованная товарищем Сталиным, будет нами выполнена до конца, раскорчуем всю эту троцкистско-зиновьевскую грязь и уничтожим их физически».

Речь Ежова постоянно прерывалась репликами Берии (конечно, в адрес обвиняемых, а не Ежова): «Вот сволочь!», «Вот негодяй!», «Вот безобразие!», «Ах, какой наглец!», «Ну и мерзавцы же, просто не хватает слов!».

Во время Пленума Сталин сделал очень знаменательные высказывания, которые в известной степени объясняют, почему в дальнейшем обвиненные в самых страшных грехах крупные партийные работники и разведчики, зная, что их ждет неминуемая мучительная смерть, предваряемая пытками и издевательствами, все же не выбирали такую форму избавления от них, как самоубийство.

Что же сказал Сталин по этому поводу? «…бывшие оппозиционеры пошли на еще более тяжкий шаг, чтобы сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны и еще раз продемонстрировать свою искренность, — люди стали заниматься самоубийствами». Перечислив список видных деятелей партии, решившихся на самоубийство, Сталин утверждал, что они пошли на этот шаг, чтобы «замести следы,… сбить партию, сорвать ее бдительность, последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… Человек пошел на убийство потому, что он боялся, что все откроется, он не хотел быть свидетелем своего всесветного позора… Вот вам одно из самых острых и самых легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию». Тем самым Сталин давал понять, что самоубийство будет считаться дополнительным доказательством их двурушничества (и, главное, не спасет их самих и членов их семей от гонений).

23 января 1937 года начался второй открытый «Московский» процесс, обвиняемыми на котором были известные политические деятели Сокольников, Радек, Пятаков, Серебряков, Муралов и Богуславский, а также одиннадцать хозяйственных работников столичного и местного масштабов. Разведку пока не трогали, она выступала на процессе косвенно — как поставщик информации о «злодейских» делах подсудимых. А само слово «разведка» упоминалось лишь как синоним западных шпионских служб.

Например, на последней странице протокола, где было записано показание Сокольникова о том, что ему было неизвестно о связях Тальбота (английский журналист, с которым он встречался) с английской разведкой, Сталин приписал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу. Об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ. Обо всем. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом, разведчиком) английской разведки».

Кое-какая информация, поддерживающая обвинение, была получена от ВТ. Ромма (якобы советского разведчика, действовавшего за рубежом под крышей корреспондента ТАСС и «Известий»). Радек якобы еще осенью 1932 года сообщил Ромму, что Троцкистско-зиновьевский центр уже возник, но что он, Радек, и Пятаков в этот центр не вошли, а сохраняют себя для «параллельного центра» с преобладанием троцкистов.

Троцкий в своих произведениях обрушился на Радека и Ромма (кстати, о том, что Ромм «советский разведчик», «известно» тоже со слов Троцкого), утверждая, что Радек и Ромм «под руководством ГПУ воссоздавали ретроспективно в 1937 году схему событий 1936 года». Еще более нелепым судебным ляпсусом Троцкий считал сообщение Ромма о передаче им Седову от Радека «подробных отчетов как действующего, так и параллельного центров», хотя «ни один из 16-ти обвиняемых ничего решительно не знал в 1936 году о существовании параллельного центра».

Еще один ляпсус произошел с так называемым «визитом Пятакова» в Осло для встречи с Троцким, что Пятакову вменялось в вину. И сам Пятаков показал на допросе, что он летал в Осло к Троцкому в декабре 1935 года на самолете, предоставленном германскими спецслужбами. Но ведь не было этого визита, не было! Еще тогда же, в 1936 году, было официально подтверждено норвежскими властями, что ни один иностранный самолет с сентября 1935 года по 1 мая 1936 года в Осло не приземлялся. Но самое главное — донесение «Тюльпана» (Зборовского) о том, что в беседе с Седовым ему удалось установить: после отъезда из СССР Троцкий никогда с Пятаковым не встречался.

Однако и это нелепое признание Пятакова, явно навязанное ему Вышинским, не спасло Пятакова. Он был расстрелян.

Армия, разведка, органы государственной безопасности были надежной опорой сталинского режима. До начала 1937 года Сталин их не трогал.

Это понимали и за границей. Весной 1937 года «Дейче альгемайне цайтунг» писала: сегодня диктатура Сталина нуждается в исключительной опоре. В высшей степени странным было бы то, если бы именно сейчас начали потрясать устои армии».

9 апреля 1937 года комкор Урицкий, начальник разведывательного управления РККА, докладывал, что в Берлине «муссируют слухи о существующей оппозиции руководству СССР среди генералитета. Правда, этому мало верят». Однако многие за рубежом хотели бы этого.

В конце 1936 года по линии НКВД Сталину поступила записка с материалами РОВСа из Парижа, где говорилось: «В СССР группой высших командиров готовится государственный переворот, и указывалось, что главой заговора является маршал Тухачевский. Скорее всего, это была фальшивка или выдумка белоэмигранта. Очевидно, Сталин так и воспринял этот документ. Он просто передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: „Прошу ознакомиться“. Никаких видимых последствий она не имела.

* * *

Февральско-мартовский пленум 1937 года был самым продолжительным и, пожалуй, самым значительным в истории ВКП(б). И поскольку мы рассматриваем вопросы, связанные с отношением Сталина к разведывательному сообществу, он оказался самым роковым для людей, посвятивших себя служению этому сообществу.

Первые четыре дня работы пленума были посвящены разбору дела Бухарина и Рыкова, точнее, их оголтелой травле. После выступления Ежова пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Все ее члены были едины в том, что Бухарина и Рыкова нужно исключить из ЦК и из партии и арестовать. Ежов предложил расстрелять их, некоторые члены комиссии считали возможным заключить их в тюрьму на 10 лет. В результате приняли предложение Сталина о направлении дела Бухарина—Рыкова в НКВД. Отсрочка нужна была для того, чтобы окончательно сломить их. Сразу после принятия резолюции Бухарин и Рыков были взяты под стражу.

Помимо других обвинений, предъявленных Бухарину, было и так называемое «Письмо старого большевика» и другие факты, полученные военной разведкой во время командировки Бухарина в Париж в 1936 году. В Париже Бухарин действительно встречался с неким старым большевиком, Б.И. Николаевским, находившимся в эмиграции. В беседе с ним высказал некоторые «крамольные» мысли, которые Николаевский изложил в своей статье в журнале «Социалистический вестник» без ссылок на Бухарина. Но через агентуру Сталину стало известно о неофициальных беседах Бухарина с Николаевским, а также с меньшевиками, в том числе их руководителем Даном. Бухарин оставался в неведении, что именно Сталин знает о содержании этих бесед, хотя на следствии ему дали понять, что «НКВД все известно». Разведка сообщила и о том, что Бухарин вел откровенные разговоры не только с Николаевским, но и с Ф.Н. Езерской, в прошлом секретарем Розы Люксембург. Езерская даже предложила ему остаться за границей и издавать там международный орган «правых». Бухарин от этого предложения отказался.

Хотя агентура и знала о встрече Бухарина с Даном, характер их бесед не был известен. Много лет спустя вдова Дана в своих воспоминаниях писала, что Бухарин производил впечатление человека, находившегося в состоянии полной обреченности, и сказал Дану, что «Сталин не человек, а дьявол».

Следующий пункт повестки дня пленума носил длинное название «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжелой промышленности и путей сообщения».

В докладах снова прозвучали страшные цифры. По словам Кагановича, только на 26 оборонных узлах было раскрыто 446 «шпионов и целый ряд других мерзавцев». В аппарате политотделов железных дорог «разоблачено» 229, а в аппарате НКПС — 109 «троцкистов». Из справок Наркомвнутдела вытекало, что за последние 5 месяцев из числа работников Наркомтяжпрома и Наркомата оборонной промышленности арестовано 585 человек, Наркомзема — 102, Наркомпищепрома — 100 и т.д.

Обсудив вопрос о вредительстве, пленум перешел к рассмотрению вражеской деятельности в самом Наркомвнутделе. Обсуждение проходило на закрытом заседании, в отсутствие приглашенных на пленум лиц, его материалы не вошли в секретный стенографический отчет.

Доклад Ежова начался довольно спокойно. Он даже заявил о сужении «изо дня в день вражеского фронта» после ликвидации кулачества, когда отпала необходимость в массовых арестах и высылках, которые производились в период коллективизации.

Затем Ежов перешел к нападкам на существующую тюремную систему для политзаключенных (так называемые «политизоляторы»). Цитата об обследовании Суздальского политизолятора: «Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты…, ежедневные прогулки мужчин и женщин по 3 часа (смех Берии: „Дом отдыха“)». Упомянул Ежов и спортивные площадки, полки для книг в камерах, усиленный паек, право отбывать наказание вместе с женами. Практика смягчения наказаний: например, из 87 осужденных в 1933 году по делу Смирнова девять человек выпущены на свободу, а шестнадцати тюрьма заменена ссылкой.

Сейчас почти невозможно поверить, что в начале 1937 года для политзаключенных существовали такие условия!

Заявление Ежова вызвало возмущение участников пленума. Бедняги, они не знали, что вскоре многим из них придется оказаться в другой, ужасной обстановке.

О чем думал Сталин, слушая разглагольствования Ежова о «райской» жизни советских политзаключенных? О своих мытарствах в царских тюрьмах и ссылках? Или о том, что тогда режим в ссылках был не только либеральным, а практически его и вовсе не было, — требовалось лишь регулярно являться к исправнику для регистрации. А в остальное время можно было заниматься чем угодно: читать любую, в том числе и запрещенную литературу, дискутировать, обсуждать политические новости, готовиться к будущей (после освобождения или бегства) борьбе с режимом. Вот! Вот оно, главное! Бывшие заключенные возвращались из ссылки более образованными и организованными и оставались во много раз более опасными противниками режима. Значит, надо сделать так, чтобы нынешние враги советской власти и лично его, Сталина, никогда не смогли бы вернуться на свободу и вступить в борьбу. А если кто и вернется, то навсегда сломленным и до последнего дня жизни признательным ему, Сталину, за право жить, а если надо, то и умереть за него.

Ежов заявил, что с момента своего прихода в НКВД он арестовал 238 работников Наркомата, ранее принадлежавших к оппозиции. Другим контингентом арестованных чекистов были «агенты польского штаба». В этой связи Ежов привел «указание товарища Сталина, который после кировских событий поставил вопрос: почему вы держите поляка на такой работе?» По существу это была одна из первых сталинских директив изгонять с определенных участков работы, в частности из спецслужб, людей только за их принадлежность к той или иной национальности.

В прениях по докладу Ежова выступили Ягода и пять ответственных работников НКВД, находившихся в составе высших партийных органов.

Все они каялись, признавали «позорный провал работы органов госбезопасности», клялись «смыть позорное пятно, которое лежит на органах НКВД» (имелось в виду «запоздание на 4 года» с раскрытием троцкистских заговоров). Чуя нависшую над каждым из них угрозу, подробно докладывали о своих заслугах в выявлении контрреволюционных групп, спихивали вину на своих коллег, иногда из-за этого в зале возникала злая перебранка.

В одном из выступлений прозвучало, что каждая из троцкистско-зиновьевских группировок «имеет связь с разведками иностранных государств».

Ягода, видимо, надеялся отделаться наказанием за «халатность и отсутствие бдительности». Но не тут-то было. Один из выступавших, Евдокимов, объявил его главным виновником «обстановки, сложившейся за последние годы в органах НКВД». Если до этого во всем обвиняли Молчанова, которого Ежов назвал «главным виновником „торможения дел“ в НКВД», то Евдокимов прямо заявил: «Я думаю, что дело не ограничится одним Молчановым (Ягода: „Что вы, с ума сошли?“). Я в этом особенно убежден. Я думаю, что за это дело экс-руководитель НКВД должен отвечать по всей строгости закона. Надо привлечь Ягоду к ответственности».

Евдокимов и не догадывался, какую лавину обвинений он сдвинул с места. Под этой лавиной погибнет и Ягода, и сам он, и тысячи других чекистов.

Все говорили о повышении политической бдительности, но вот выступление наркоминдела Литвинова прозвучало явным диссонансом, хотя тоже являлось укором Наркомвнутделу и его внешней разведке.

Литвинов поднял вопрос о «липовых» сигналах зарубежной агентуры НКВД. Он рассказал, что при каждой его поездке за границу от резидентов поступают сообщения о подготовке «покушения на Литвинова». Игнорируя некоторые возмущенные реплики, он заявил, что ни одно из таких сообщений не подтвердилось. «Когда что-нибудь готовится, никогда не бывает, чтобы это было совершенно незаметно, а тут не только я не замечал, охрана не замечала, больше того, местная полиция, которая тоже охраняла, она тоже ничего не замечала (Берия: „Что вы полагаетесь на местную полицию?“)…Я все это говорю к тому, что имеется масса никчемных агентов, которые, зная и видя по газетам, что „Литвинов выехал за границу“, чтобы подработать, рапортуют, что готовится покушение на Литвинова (Ворошилов: „Это философия неправильная“). Совершенно правильная. Это указывает на то, что эти агенты подбираются с недостаточной разборчивостью… и я думаю, если так обстоит дело за границей, то может быть что-то подобное имеется по части агентуры и в Советском Союзе». Намек Литвинова был недвусмысленным, но, видя, что Сталин не сделал никакого замечания Литвинову, все остальные решили не вступать с ним в дискуссию.

В заключительном слове Ежов обрушился на Ягоду за его неспособность внедрить агентуру в окружение Троцкого и Седова. Ягода вяло оборонялся: «Я все время, всю жизнь старался пролезть к Троцкому». На это Ежов резко отреагировал: «Если вы старались всю жизнь и не пролезли — это очень плохо. Мы стараемся очень недавно и очень легко пролезли, никакой трудности это не составляет, надо иметь желание, пролезть не так трудно». Ежов был прав. В его активе имелась вербовка «Тюльпана» — Зборовского.

Резолюция по докладу Ежова повторяла формулировку телеграммы Сталина и Жданова из Сочи о запоздании с разоблачением троцкистов на 4 года и указывала, что «НКВД уже в 1932-1933 годах имел в своих руках все нити для того, чтобы полностью вскрыть чудовищный заговор троцкистов против советской власти».

Резолюция требовала ужесточить режим содержания политзаключенных и обязала НКВД «довести до конца дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов фашизма до конца с тем, чтобы подавить малейшие проявления их антисоветской деятельности».

На пленуме Ворошилов говорил: «…у нас, в рабоче-крестьянской Красной армии, к настоящему времени, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрылось не очень много врагов народа…»

Однако очень скоро «оптимизм» Ворошилова поубавился. После пленума масштабы репрессий против командных кадров резко возросли. Если с 1 января по 30 марта 1937 года из РККА было уволено по политическим мотивам 577 человек, то с 1 апреля по 11 июня (день, когда в печати появилось сообщение о предстоящем суде над Тухачевским и семью другими военачальниками) — 4370 человек. Ворошилов и Гамарник визировали в день сотни представлений на увольнение и арест.

24 мая было принято постановление Политбюро о «заговоре в РККА». В нем упоминалось о послании Бенеша Сталину и указывалось, что заговорщики планировали «во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо в результате военного переворота свергнуть Сталина и советское правительство, а также все органы партии и советской власти, установить… военную диктатуру».

25—26 мая опросом Политбюро приняло решение об исключении из партии Тухачевского и Рудзутака и передаче их дел в НКВД. 28 мая был арестован Якир, а 29 мая — Уборевич. Они обвинялись «в участии в антисоветском троцкистско-правом заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии, а Якир и Уборевич, дополнительно, в пользу Японии и Польши».

Гамарник, которому был объявлен приказ о его увольнении их РККА, застрелился (не выполнил «указания» товарища Сталина!). Причины этого поступка были разъяснены в официальном сообщении следующим образом: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством».

1 июня было принято постановление Политбюро о лишении орденов 26 человек «за предательство и контрреволюционную деятельность». В нем значились, в частности, имена пяти военачальников (в том числе Корка и Эйдемана), пяти «штатских» (в том числе Рыкова и Енукидзе) и одиннадцати бывших руководящих работников НКВД (Ягода, Молчанов, Волович, Гай, Прокофьев, Погребинский, Бокий, Буланов, Фирин, Паукер, Черток).

В такой атмосфере в этот же день открылось расширенное заседание Военного Совета при наркоме обороны с участием его членов (четверть его состава — 20 человек — уже были арестованы), членов Политбюро, а также 116 приглашенных военных работников из центрального аппарата Наркомата обороны и с мест. Участники заседания были ознакомлены с показаниями Тухачевского и других «заговорщиков». Доклад «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА» сделал Ворошилов.

На следующий день с большой сумбурной речью выступил Сталин. Эта речь, касающаяся деятельности вражеских спецслужб и носящая в ряде мест иронически-издевательский характер, достойна того, чтобы ее частично воспроизвести. Можно изложить его выступление, исправленная стенограмма которого хранилась в личном архиве И.В. Сталина. Но, как говорили в свое время: «Лучше товарища Сталина не скажешь», поэтому приводится, естественно с купюрами, отрывок его выступления, касающийся германской «роковой женщины» Гензи и ее жертв:

«…Прежде всего, обратите внимание, что за люди стояли во главе военно-политического заговора. Я не беру тех, которые уже расстреляны, я беру тех, которые недавно еще были на воле. Троцкий, Рыков, Бухарин — это, так сказать, политические руководители. К ним я отношу также Рудзутака, который также стоял во главе и очень хитро работал, путал все, а всего-навсего оказался немецким шпионом, Карахан, Енукидзе. Дальше идут Ягода, Тухачевский — по военной линии, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник — тринадцать человек. Что это за люди? Это очень интересно знать. Это — ядро военно-политического заговора, ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов. Что это за люди?

…Я пересчитал тринадцать человек… Их них десять человек шпионы… Троцкий — обер-шпион.

Рыков. У нас нет данных, что он сам информировал немцев, но он поощрял эту информацию через своих людей. С ним очень тесно были связаны Енукидзе, и Карахан, оба оказались шпионами. Карахан с 1927 года, и с 1927 года Енукидзе.

Мы знаем, через кого они доставляли секретные сведения — через такого-то человека из германского посольства в Москве. Знаем. Рыков знал все это. У нас нет данных, что он шпион.

Бухарин. У нас нет данных, что он сам информировал, но с ним были связаны очень крепко и Енукидзе, и Карахан, и Рудзутак, они им советовали: информируйте, сами не доставляли.

Гамарник. У нас нет данных, что он сам информировал, но все его друзья: Уборевич, особенно Якир, Тухачевский, занимались систематической информацией немецкого генерального штаба.

Остальные. Енукидзе Карахан — я уже сказал. Ягода — шпион и у себя в ГПУ разводил шпионов. Он сообщал немцам, кто из работников ГПУ имеет какие-то пороки. Чекистов таких он посылал за границу для отдыха. За эти пороки хватала этих людей германская разведка и завербовывала. Возвращались они завербованными…

…Карахан — немецкий шпион. Эйдеман — немецкий шпион. Карахан информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии.

Рудзутак. Я уже говорил, что он не признает, что он шпион, но у нас есть данные. Знаем, кому он передавал сведения. Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине. Вот, когда вам может быть придется побывать в Берлине — Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это опытная разведчица, Жозефина Гензи. Будто бы сама она датчанка, на службе у германского рейхсвера. Красивая, очень охотно на всякие предложения мужчины идет, а потом гробит. Вы, может быть, читали статью в «Правде» о некоторых коварных приемах вербовщиков. Вот она одна из отличившихся на этом поприще разведчиц германского рейхсвера.

Вот вам люди. Десять определенных шпионов и трое организаторов и потакателей шпионажа в пользу германского рейхсвера. Вот они, эти люди…»

Остается добавить, что все упомянутые в этом выступлении, за исключением, конечно, Гензи, были расстреляны.

Потери разведок

Но не будем вдаваться в подробности вопроса о природе репрессий, их масштабах и последствий для страны в целом. Поговорим лишь о том, в какой степени они коснулись разведок и как отразились на их деятельности.

К 1936 году в Разведывательном управлении сложилась нездоровая, можно сказать склочная обстановка. Многочисленные провалы, должностные перестановки создали атмосферу взаимного если не политического, то служебного недоверия. Уход Берзина, флегматичного, уравновешенного прибалта, и появление Урицкого, лихого кавалериста, грубого, вспыльчивого, к тому же еврея, чуждого латышской среде руководства Разведупра, еще больше накалили страсти. К тому же он привел своих «военных» людей, что вызвало антагонизм между ними и «берзинцами». А приход на должность заместителя начальника Управления Артузова с его тридцатью чекистами, в большинстве евреями, вообще сделал положение невыносимым.

Еще более напряженным оно стало после присвоения персональных воинских званий. Артузов, Карин, Штейнбрюк, Захаров-Майер — «пришельцы» — получили звание корпусных комиссаров, а кадровые разведупровцы — Николаев и Стигга — только комдивов. Противостояние в руководстве Разведупра стало неизбежным.

Урицкий в конфликте между «энкавэдэшниками» и «военными», естественно, стал на сторону последних. Он перестал общаться с Кариным и Штейнбрюком, приказы отдавал через их голову, писал оскорбительные резолюции.

Артузов пытался как-то бороться с этим. Он направил в адрес Урицкого письмо, указав на «исключительную усилившуюся резкость с Вашей стороны в отношении бывших чекистов… Не для того, чтобы искать положения, популярности, выдвижения или еще чего-либо пошли эти товарищи со мной работать в Разведупр, — писал он дальше. — Вот слова тов. Сталина, которые он счел нужным сказать мне, когда посылал меня в Разведупр: „Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается“. Я хорошо помню, что это означало, конечно, не только то, что как невоенный человек я не могу занимать Вашей должности, но также и то, что я не являюсь Вашим аппаратным замом, а обязан все, что я знаю полезного по работе в ГПУ, полностью передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя Вас». Далее Артузов еще раз не преминул сослаться на покровительство Сталина: «Простите меня, но и лично Ваше отношение ко мне не свидетельствует о том, что Вы имеете во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел меня видеть в Разведупре тов. Сталин».

Так или иначе, хотели ли этого Артузов или Урицкий или нет, но события развивались помимо их воли, и дни чекистов и самого Артузова в Разведупре были сочтены. И решал это не Урицкий, а нарком обороны Ворошилов, который не мог стерпеть «проникновения» чекистов в подведомственную ему службу. Конечно же, действовал он не без ведома Сталина, ибо даже нарком не был вправе отменить распоряжения вождя, лично направившего Артузова в военную разведку.

Через три недели после написания Артузовым письма, 11 января 1937 года, по предложению Ворошилова Политбюро принимает решение об освобождении Артузова и Штейнбрюка от работы в Разведупре и направляет их в распоряжение НКВД. Тем же постановлением на место разведчика Артузова назначается опытный контрразведчик Александровский. Вряд ли Урицкого могла порадовать такая замена — ведь это был грозный признак того, что приближается «великая» чистка.

И действительно, уже через пять месяцев сам Урицкий оказался изгнанным из Разведупра, а в ноябре 1937 года — арестованным. В августе 1938 года его расстреляли, а впоследствии посмертно реабилитировали.

Не возражая против смещения Артузова и Штейнбрюка, Сталин все же решил оставить на посту начальника Второго (восточного) отдела Карина, видимо потому, что он в то время считался крупнейшим специалистом по Востоку. Карин Федор Яковлевич (Крутянский Тодрес Янкелевич), 1896 года рождения, в ВЧК с 1919 года, в 1922—1924 годах нелегал в Румынии, Австрии, Болгарии. В 1924—1927 годах резидент внешней разведки в Харбине, в 1928—1933 годах — в Германии и Франции. С 1934 года — в Разведупре. Но Карин недолго оставался на своем посту. В мае 1937 года он был арестован. Приговорен как «иностранный агент» к расстрелу и в августе того же года расстрелян. Реабилитирован посмертно.

Сталин хорошо понимал, что ни Урицкий, ни тем более Александровский не в состоянии руководить военной разведкой. 21 мая 1937 года на совещании в Разведупре заявил: «…Разведуправление со своим аппаратом попало в руки немцев» и дал установку на роспуск агентурной сети.

Это уже были дни массовых арестов. 13 мая был арестован Артузов, 16 мая — Карин, 21 мая — помощник начальника Разведупра Абрамов-Миров, 29 мая — начальник 5 отдела Боговой, 9 июня — помощник начальника Разведупра Мейер-Захаров и т.д.

9 июня в своем выступлении на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны Сталин снова обрушился на разведку: «Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности и в узком смысле слова также, в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ПУ возглавлялась шпионом Гаем и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши».

Изгнав Урицкого, Сталин решил вернуть на прежнее место Берзина, который в Испании реабилитировал себя за большие провалы. 3 июня 1937 года Берзин снова занял свой пост начальника Разведупра. Находясь на нем, Берзин едва успевал подписывать санкции на арест, с горечью отправляя на плаху своих сотоварищей, очевидно, предчувствуя и свое будущее.

На заседании партбюро 19 июля 1937 года Берзин докладывал, что 20 человек руководящего состава Разведупра арестованы как враги народа, а на другой день, на закрытом партсобрании были названы и другие фамилии. Начался повальный разгром военной разведки. Резиденты, рядовые работники, сотрудники аппарата исчезали один за другим. На партсобраниях 7 сентября, 15 октября, 15 ноября назывались все новые и новые имена.

Погром военной разведки принял еще более организованный и зловещий характер после того, как 10 ноября НКВД СССР издал и направил начальникам особых отделов военных округов, флотов и флотилий и в периферийные органы НКВД директиву № 286498, предлагавшую немедленно реализовать агентурные, архивные и следственные материалы, которые имелись в отношении работников военной разведки, взять на учет и в активную разработку всех бывших работников разведорганов.

Наконец, 3 декабря 1937 года, казалось, был достигнут пик репрессий, обрушившихся на Разведупр, когда в числе арестованных прозвучали имена Я.К. Берзина, начальника 3-го отдела О.А. Стигга и еше 20 человек.

Но нет, аресты продолжались. 15 февраля 1938 года оставшиеся в Управлении коммунисты имели возможность на своем собрании заслушать еще один список из 16 человек.

Я читаю эти списки с краткими биографическими данными удивительных людей, отдавших свои жизни служению Родине. Среди них Озолин Эдуард Янович. Я не знал его, но его родной брат Вениамин Янович, полковник, не чекист, не военный разведчик, а строевой офицер, был другом нашей семьи. И для меня, мальчишки, и для моих родителей он был образцом красного командира, мужественного и красивого. Он не проводил с нами уроков политграмоты, но именно он своими рассказами о Гражданской войне, о службе, о будущей войне с фашистами научил меня любить Родину и быть преданным ей до конца. Сам он тоже погиб, но не на войне с фашистами, к которой готовился сам и готовил нас, мальчишек, а где-то в мрачном подвале с пулей в затылке… И сейчас слезы навертываются мне на глаза…

Точная цифра арестованных и уволенных (скорее всего, с последующим арестом) сотрудников Разведупра неизвестна. Но известно, что было уничтожено руководство военной разведки и все начальники отделов— один армейский комиссар 2-го ранга, два комкора, четыре корпусных комиссара, три комдива и два дивизионных комиссара, 12 комбригов и бригкомиссаров, 15 полковников и полковых комиссаров — 39 человек высшего командного состава с большим опытом и знанием разведывательной работы, с многолетним служебным стажем в Разведупре. Это только по двум делам, обнаруженным авторами книги «Империя ГРУ». А таких дел еще, наверное, немало.

После ареста Я. Берзина обязанности начальника Разведупра исполнял Александр Матвеевич Никонов, 1893 года рождения, участник Гражданской войны, сотрудник Разведупра с 1921 года, с 1935 года — заместитель начальника. Но и он 5 августа 1937 года был арестован, 26 октября судим как «враг народа» и в тот же день расстрелян. Разведупр остался без квалифицированного руководства. Правда, исполняющим обязанности был назначен Семен Григорьевич Гендин, 1902 года рождения, но он не имел опыта работы в военной разведке. Поэтому после ареста Никонова обшее руководство Разведупром, по указанию Сталина, взял на себя нарком Ежов (как будто он разбирался в этом деле?!). Единственным военным разведчиком оставался комбриг Александр Григорьевич Орлов, бывший военный атташе во Франции, Германии и Венгрии. Он и был назначен начальником после того, как Гендина арестовали в ноябре 1938 года (расстреляли 23 февраля 1939 года). Но и Орлова в апреле 1939 года уволили, в июне арестовали, а в январе 1940 года расстреляли. Никонов, Гендин и Орлов впоследствии были реабилитированы.

После их арестов начали арестовывать сотрудников, работавших под их руководством. Казалось бы, сажать и расстреливать больше уже некого.

В апреле 1939 года начальником Разведупра был назначен боевой летчик, Герой Советского Союза, заслуживший это звание в испанском небе, Иван Иосифович Проскуров. Его последняя должность перед назначением в Разведупр — командир 2-й авиационной армии особого назначения. Какой криминал можно было найти в его тридцатитрехлетней жизни? Но и он в июле 1940 года был арестован, а в октябре 1941 года, когда стране так нужны были и летчики и разведчики, расстрелян как враг народа.

Трудно без слез и гнева писать и читать эти строки. Но такова история, и слова из нее, как и из песни, не выкинешь. Хотя бы и очень хотелось!

Каковы же были итоги репрессий для советской военной разведки в целом? Прежде всего, несколько слов об их природе. До этого были репрессии по классовому («все кулаки — враги народа») или по национальному («все поляки — шпионы») признаку. А в данном случае это, пожалуй, первый опыт репрессий по профессиональному признаку («все разведчики — враги народа и шпионы»).

В результате репрессий значительно изменился возрастной и должностной состав разведчиков. Если раньше руководящие посты занимали старые большевики с дореволюционным партийным стажем, участники Гражданской войны, имевшие звания комдивов, комбригов и уж не ниже полковников, то после «большой чистки» на их посты пришли совсем молодые майоры, выпускники военных академий, не имевшие никакого или почти никакого разведывательного опыта. На качестве работы, во всяком случае, на первом этапе, это не могло не сказаться.

Изменился и национальный состав. Вместе с Берзиным и Урицким из Разведупра почти исчезли латыши, евреи, поляки. На их месте появились люди с русскими фамилиями.

Об оперативных итогах репрессий в своем обращении к наркому обороны К.Е. Ворошилову писали исполняющий обязанности начальника 1-го отдела Разведуправления полковник А.И. Старунин и заместитель начальника отдела по агентуре майор Ф.А. Феденко: «В результате вражеского руководства в течение длительного периода времени РККА фактически осталась без разведки. Агентурная нелегальная сеть, что является основой разведки, почти вся ликвидирована… Реальных перспектив на ее развертывание в ближайшее время нет. Итак, накануне крупнейших событий мы не имеем „ни глаз, ни ушей“. В управлении есть немало людей, знающих работу, которые могли бы внести в дело развертывания агентуры новую большевистскую струю, но система, косность, трусость и ограниченность так называемых руководителей глушат здравые начинания и инициативу людей».

И действительно, напуганные и опасавшиеся обвинений в «измене родине» и «шпионаже» сотрудники разведки стремились не принимать самостоятельных решений, отказывались от новых контактов, которые кому-то могли показаться подозрительными.

Однако, как бы странным это ни казалось, именно в это время разворачивалась активная работа резидентуры Шандора Радо («Дора») в Швейцарии, Леопольда Треппера в Бельгии («Красная Капелла»), Рихарда Зорге («Рамзай») в Японии и других, что позволяет не считать деятельность военной разведки полностью развалившейся.

Масштабы репрессий, обрушившихся на внешнюю разведку, могут показаться несколько меньшими, чем те, которые пришлось пережить военной. Но не потому, что Сталин, Ежов, Берия больше доверяли ей или лучше относились к ее сотрудникам, а лишь потому, что штатный состав аппарата ИНО был по количеству меньше, нежели аппарат военной разведки.

К тому же в 1935 году из аппарата ИНО в Разведуправление перешел ряд сотрудников, которые и стали жертвами репрессий, уже будучи сотрудниками военной разведки.

Тяжелой потерей для внешней разведки стал уход из нее в РУ РККА вместе с 30 другими работниками (отобранными лично им, а плохих он бы не взял) замечательного руководителя Артура Христиановича Артузова. В 1920-е годы он руководил и принимал непосредственное участие в разработке и проведении многих ответственных чекистских мероприятий (в том числе «Синдикат-2» и «Трест» — аресте Б. Савинкова, английского разведчика С. Рейли), перестройке работы внешней разведки в 1930-е годы — сочетании «легальной» и нелегальной деятельности. С августа 1931 по 1935 год был начальником ИНО ОГПУ НКВД. Был награжден двумя орденами Красного Знамени. В мае 1937 года по ложному обвинению он был арестован как «враг народа». Пытками его вынудили дать показания против самого себя и некоторых других разведчиков, но в записке, написанной кровью, он отказался от «признательных» показаний. Был расстрелян в августе 1937 года. Реабилитирован посмертно.

Печальна участь других руководителей внешней разведки, постигшая их в годы «большого террора».

Предшественник Артузова на посту начальника ИНО ЧК— ВЧК—ГПУ в 1921—1929 годах Михаил (Меер) Абрамович Трилиссер (псевдонимы Анатолий, мещанин Стельчевский, Капустянский, Мурский, Павел-очки, Москвин), 1883 года рождения, член РСДРП с 1901 года, участник дерзких операций, узник Шлиссельбургской крепости в 1909—1914 годах, бессрочный ссыльный на каторгу в Сибирь. С 1918 года — чекист, одновременно член Президиума ИККИ. С августа 1921 года — начальник ИНО ГПУ—ОГПУ. Профессионально создавал квалифицированный закордонный аппарат, возглавляемый опытными руководителями. С 1930 года, по решению Сталина, — замнаркома Рабоче-Крестьянской инспекции РСФСР. В 1935—1938 годах член и секретарь Исполкома Коминтерна, курировал деятельность спецслужб ИККИ. В начале 1938 года арестован и в 1940 году расстрелян как «враг народа». Реабилитирован посмертно.

Слуцкий Абрам Аронович, 1898 года рождения, с 1917 года член партии большевиков. С 1929 года помощник, затем заместитель начальника ИНО. Руководил работой по линии НТР, неоднократно выезжал в Германию, Францию, Испанию. Дважды удостоен орденов Красного Знамени. 17 февраля 1938 года по приказу Ежова отравлен в кабинете руководителя ГУГБ Фриновского. Врачи констатировали «скоропостижную смерть от сердечного приступа», и Слуцкому были устроены торжественные похороны. Но уже через два месяца он был посмертно исключен из партии как «враг народа».

Шпигельглас Сергей Михайлович, 1897 года рождения. Сразу после Октябрьской революции — сотрудник органов Военного Контроля, затем Особого отдела ВЧК. С 1922 года— сотрудник ИНО.До 1926 года работал в Монголии по Китаю и Японии. Затем — на нелегальной работе во Франции. Выполнял особые задания во Франции и Испании. С 17 февраля по 9 июня 1938 года — и.о. руководителя внешней разведки. В 1938 году арестован и 29 января 1941 года расстрелян как «враг народа». Реабилитирован посмертно.

Пассов Зельман Исаевич, 1905 года рождения, в ЧК с 1922 года на контрразведывательной работе, с которой 9 июня 1938 года перешел в ИНО в качестве начальника. Награжден орденом Ленина. 2 ноября 1938 года арестован и 15 февраля 1940 года расстрелян.

С 6 ноября по 2 декабря 1938 года обязанности начальника разведки исполнял уже знакомый нам П.А. Судоплатов. Он и последующие руководители Внешней разведки репрессий 1937— 1938 года избежали. Но позже все-таки подверглись им. Судоплатов был арестован в 1953 году по делу Берии и провел в тюрьме 15 лет. В.Г. Деканозов в июне 1953 года также арестован по делу Берии и расстрелян. П.Н. Кубаткин расстрелян по «ленинградскому делу» 27 октября 1950 года. П.М. Фитин не был арестован, но в июне 1946 года по распоряжению Берии отстранен от работы в разведке, а в ноябре 1951 года уволен из МГБ «по неполному служебному соответствию». П. В. Федотов, руководивший внешней разведкой с 7 сентября 1946 года по 19 сентября 1949 года, уже после смерти Сталина, в 1959 году, лишен генеральского звания и уволен из органов госбезопасности «за нарушения социалистической законности» в сталинский период. СР. Савченко, начальник внешней разведки с 19 сентября 1949 года по 5 января 1953 года, уволен в отставку в феврале 1955 года «по служебному несоответствию».

В 2002 году вышел в свет «Энциклопедический словарь российских спецслужб. Разведка и контрразведка в лицах». Я заглянул в него, чтобы уточнить кое-какие сведения об Артузове. Потом увидел, что многие страницы словаря буквально кричат о трагических судьбах десятков и сотен советских разведчиков, ставших жертвами незаконных репрессий 1937—1938 годов и позже реабилитированных. Хотелось бы помянуть каждого, но это невозможно, и я решил сделать выборку только по двум буквам — А и Б. Большинство этих людей мало известны или вообще неизвестны. О некоторых вошедших в историю репрессированных разведчиках, фамилии которых начинаются на другие буквы, мы расскажем отдельно. Об этих же сотрудниках внешней, военной разведки и Коминтерна — несколько слов сейчас. Пусть это будет данью их памяти. Повторяю, что все они реабилитированы.

Абих Рудольф Петрович, родился в 1901 году, советский военный разведчик, немец, участник революции и Гражданской войны, позже сотрудник резидентуры в Иране. В 1936 году арестован, в 1940-м — расстрелян.

Аболтынь Ян Янович (Басов Константин Михайлович), 1896 года рождения, с 1920 года— в Разведупре Красной армии, в 1927—1930 годах резидент в Германии. Рекомендовал для работы в разведке Рихарда Зорге, руководил разведцентром в Бадене (Австрия), награжден орденом Красного Знамени. Арестован в 1937 году, расстрелян в 1938-м.

Абрамов Александр Лазаревич, родился в 1895 году, деятель Коминтерна, один из руководителей советской военной разведки, с 1926 года заведовал Отделом международной связи ИККИ, с сентября 1936 года — руководитель испанского направления. В 1937 году арестован и как «враг народа» расстрелян.

Аксельрод Моисей Маркович, 1898 года рождения, сотрудник военной разведки, ученый-востоковед. Работал в Саудовской Аравии, в Йемене; на нелегальной работе в Турции. С 1934 по 1937 год резидент в Риме, затем — заместитель начальника ШОН (Школы особого назначения) НКВД. Арестован в октябре 1938-го, расстрелян в феврале 1939 года.

Александровский (Юкользон) Михаил Константинович, 1898 года рождения, большевик с 1917 года, опытный подпольщик, затем контрразведчик. 11 января 1937 года сменил Артузова на посту заместителя начальника 4-го Управления Генштаба. Через несколько месяцев арестован, расстрелян как «враг народа».

Алексеев Николай Николаевич, 1893 года рождения, бывший эсер. Активный участник Гражданской войны, с марта 1921 года — сотрудник ИНО ВЧК, во главе группы разведчиков направлен в Париж создавать разведывательно-агентурную сеть, позже выполнял задания разведки в Лондоне. Есть и темная страница в его биографии: в 1932—1935 годах в Западной Сибири принимал участие в ликвидации тысяч «врагов народа». Но, видимо, не прилагал должного старания, так как снят с должности с понижением, а впоследствии, в 1937 году, сам арестован и как «враг народа» и «английский шпион» расстрелян.

Анисимов Иван Дмитриевич, 1986 года рождения, бывший царский полковник и офицер армии Врангеля. С 1921 года— в Красной армии. С 1924 года — в Разведупре. С должности начальника сектора в 1937 году снят, затем арестован и в 1938 году расстрелян.

Анулов Леонид Абрамович (Москвич, псевдоним Коля), 1897 года рождения. Участник большевистского подполья в Бессарабии и Гражданской войны. С 1919 года — на разведывательной работе за рубежом. До 1933 года — резидент в Китае, участник боев на КВЖД. В 1937—1938 годах — резидент ГУ Генштаба в Западной Европе. Один из создателей «Красной капеллы» в Швейцарии. В 1938 году отозван в Москву и арестован как «враг народа». Но ему удалось выжить. Освобожден в 1958 году, умер в 1974.

Аппен Александр Петрович (псевдоним Хмелев), 1893 года рождения, латыш, с 1918 года в Красной армии, с 1920-го — в Региструпре, затем в Разведупре, военный атташе в Персии, с 1926 года — в Китае, где руководил нелегальной военной организацией КПК. С 1934 по 1937 год — начальник Разведуправления штаба Белорусского Военного округа.

Награжден орденом Красного Знамени. В 1937 году арестован, и его дальнейшая судьба неизвестна.

Аркус Самуил Григорьевич, 1901 года рождения, с 1926 года сотрудник РУ КА. В 1936 году арестован как «шпион», расстрелян в 1938 году.

Асков Аркадий Борисович, 1897 года рождения, член РКП(б) с 1918 года, в 1918—1919 годах— в большевистском подполье в Чернигове. С 1925 по 1937 год военный разведчик под дипломатическим прикрытием в Японии. Арестован как «враг народа» и расстрелян в сентябре 1937 года.

Базаров Борис Яковлевич (Буков, Быков, настоящая фамилия Шпак), 1893 года рождения, бывший кадровый офицер русской, а затем Белой армии. В начале 1920-х годов, перейдя на сторону советской власти, начал службу в военной разведке. Руководил резидентурами в Болгарии, Югославии и Румынии. Провел ряд важнейших мероприятий по возвращению русских военнослужащих на родину, снаряжению оружием и денежными средствами боевиков на Балканах. С 1928 года— руководитель нелегальной резидентуры ИНО ОГПУ в Германии и на Балканах. С 1936 года — нелегальный резидент РУ Генштаба РККА в США. Возглавляемая им разведгруппа организовала получение ценнейшей политической и научно-технической информации. В июле 1938 года отозван из загранкомандировки, обвинен в шпионаже и в феврале 1939 года расстрелян.

Беннет Раиса Соломоновна, 1899 года рождения. Сотрудница Разведупра Красной армии, старший руководитель по языкам. Разведупра. Арестована 15 июля 1935 года по ложному обвинению в шпионаже. Отбыв наказание, вновь арестована и расстреляна 9 октября 1937 года.

Бергер Иосиф, 1904 года рождения, агент Коминтерна, один из основателей Компартии Палестины, позднее ее генеральный секретарь. Был послан в Берлин с миссией Коминтерна, с

1932 года — сотрудник Ближневосточной секции ИККИ. В январе 1935 года арестован органами НКВД. Провел в тюрьмах и лагерях более 20 лет, освобожден в 1956 году. Выехал в Польшу, затем в Израиль. (Данных о реабилитации нет.)

Берман Борис Давыдович (псевдоним Артем), 1901 года рождения. С 1920 года — в ВЧК. С 1931 года в ИНО ОГПУ. Выполнял ответственные задания за рубежом (Германия и другие страны), с

1933 года — заместитель начальника внешней разведки, с 1937 года нарком внутренних дел Белоруссии, с 1938 года— начальник Управления НКВД СССР. В том же 1938 году арестован как «враг народа» и расстрелян.

Бирк Роман, 1894 года рождения, эстонец, сотрудник эстонского Генштаба, агент советской военной разведки с 1922 года, по заданию которой установил связь с «Трестом». В 1927 году направлен в Вену, где, создав Американо-Европейское информационное агентство, он работал на советскую разведку. С 1930 по 1934 год активно работал в Берлинской резидентуре, вошел в круг лиц, примыкавших к нацистскому движению. До 1937 года активно сотрудничал с резидентурами советской разведки в ряде стран Европы. В 1938 году отозван в Москву, обвинен в шпионаже и расстрелян.

Биркинфельд Ян Христианович (Янис Кришевич), 1894 года рождения, латыш, находился на нелегальной партийной работе в Латвии, арестован полицией, но по обмену политзаключенными вернулся в Советскую Россию. С 1920 года — сотрудник РУ Красной армии. Был с разведывательными заданиями в Италии, Франции. В 1938 году по ложному обвинению в шпионаже арестован органами НКВД. Отбывал срок в лагерях. Освобожден в 1953 году.

Бобрищев Ардальон Александрович, 1879 года рождения, бывший полковник царской армии, с 1918 года — в Красной армии, в 1922—1924 годах военный атташе в Финляндии, в 1924—1927 годах — в Иране, в 1928—1931 годах — начальник сектора РУ Красной армии. В 1937 году уволен на пенсию, в 1939 году арестован. В 1940 году умер в Лефортовской тюрьме.

Боговой Василий Григорьевич, 1893 года рождения, бывший эсер, в Красной армии с 1918 года, с 1928 года— в РУ Красной армии, военный атташе в Польше, с января 1932 года руководящий работник (начальник отделов) Разведупра Красной армии. Награжден двумя орденами Красного Знамени. В мае 1937 года арестован как «враг народа». Расстрелян.

Бодеско Яков Михайлович, 1892 года рождения. Сотрудник ВЧК с 1918 года, с 1932 года— сотрудник, затем начальник второго отделения ИНО. Арестован по ложному обвинению в шпионаже, расстрелян.

Болотин Илья Миронович (? —?), сотрудник советской военной разведки, с 1922 года— в Разведупре Красной армии, был резидентом в Швеции, затем начальник отделения отдела Разведупра. Арестован в 1937 году, осужден на 20 лет исправительно-трудовых лагерей. Освобожден в 1955 году.

Борович Лев Александрович (настоящая фамилия Розенталь, псевдоним Алекс), 1896 года рождения, с сентября 1918 года в Красной армии, с 1920 года в разведотделе Западного фронта, затем в Четвертом (Разведывательном) управлении Генштаба РККА. В 1921—1925 годах на разведработе в Польше и Германии, с 1927 по 1931 год — в Австрии, Германии, Балканских странах. С 1935 года заместитель начальника Второго отдела РУ КА, с апреля 1936 года — резидент в Шанхае. Летом 1937 года отозван в СССР, осужден и расстрелян.

Бородин Михаил Маркович (настоящая фамилия Грузенберг, псевдонимы Англичанин, Банкир, Броун М., Никифоров), 1884 года рождения. Ответственный работник Коминтерна, занимался агентурной работой. С 1918 по 1922 год от имени ИККИ руководил партработой в Мексике и Западной Европе. В 1923— 1927 годах — главный политический советник Сун-Ятсена, национального кантонского правительства и представитель ИККИ в Китае. С 1934 года — главный редактор Совинформбюро. В отличие от других, он избежал «большой чистки» в 1937—1938 годах, но в 1951 году по делу об Антифашистском еврейском комитете арестован и умер в тюрьме.

Бортневский Бронислав Брониславович (Бронковский, псевдоним Бронек), 1894 года рождения. Один из создателей и руководителей советской военной разведки, видный деятель Коминтерна. С 1918 года в ВЧК, при аресте Локкарта был ранен. После лечения, в 1919 году — начальник Разведуправления штаба Западного фронта. В 1921 году по распоряжению заместителя начальника ВЧК Уншлихта направлен в Германию, где был одним из создателей и руководителей Центра советской военной разведки в Берлине. В 1924 году — заместитель начальника Четвертого Управления Генштаба РККА. С 1929 года— на руководящей работе в Компартии Польши и в Коминтерне. В 1930—1934 годах по заданию ИККИ— в Берлине и Копенгагене. С 1934 года руководил Польско-Прибалтийским секретариатом ИККИ, кандидат в члены Политкомиссии Президиума ИККИ. Репрессирован как «враг народа» и 3 ноября 1937 года приговорен к расстрелу.

Пример Бортновского ярко демонстрирует сотрудничество ВЧК, Разведупра Красной армии и Коминтерна и ротацию их кадров.

Бреман Иван Антонович, 1906 года рождения, латыш. В 1927— 1938 годах — сотрудник Разведупра, шифровальщик. Награжден орденом Красного Знамени. По обвинению в шпионаже арестован и расстрелян в 1938 году.

Брозовский Генрих Иосифович, 1894 года рождения. С 1918 года — член Польской компартии, с этого же года член РКП(б). До 1923 года на нелегальной партийной работе в Польше. С 1924 года — в Контрразведывательном отделе ОГПУ. Затем резидент советской разведки в Финляндии. После возвращения — помощник начальника отделения ИНО ГУГБ НКВД. В ноябре 1936 года арестован, осужден и расстрелян.

Бронин Яков Григорьевич (настоящая фамилия Лихтеншталь, псевдоним Вальден), 1900 года рождения. С 1922 года в РККА, с 1930 в Разведупре. В 1930—1933 годах на разведывательной работе в Германии, в 1933—1935 годах сменил Рихарда Зорге на посту резидента советской разведки в Китае (Шанхай). Арестован китайской контрразведкой и приговорен к 15 годам тюрьмы. В декабре 1937 года его обменяли на сына Чан Кайши — Цзян Цзинго, арестованного в Свердловске, где он работал после окончания института. С 1938 года — в центральном аппарате ГРУ РККА. Как и Бородин, избежал «большой чистки» в 1937—1938 годах, но в 1949 году, в связи с делом Еврейского антифашистского комитета был осужден на 10 лет тюрьмы. В 1955 году его дело прекращено. Автор книги «Я знал Зорге».

Будкевич Станислав Ричардович, 1887 года рождения. Участник революционного движения в Польше с 1905 года, в 1907— 1910 годах в эмиграции. Затем занимался партийной работой в Польше и Белоруссии. В марте 1917 года от имени левого крыла Польской социалистической партии выступил на заседании Петросовета с декларацией о солидарности с русской революцией. С ноября 1919 года в Красной армии, с 1921 года в военной разведке, в 1925—1926 годах на разведработе во Франции, в 1926— 1928 годах — начальник 4 отделения 4-го (разведывательного) Управления Штаба РККА. С 1928 по 1937 год — сотрудник для особо важных поручений при наркоме и председателе РВС СССР. В июне 1937 года арестован как агент польской разведки и в сентябре того же года расстрелян.

Бурде Фриц Фридрихович (псевдоним Эдгар). 1901 года рождения. Немец, член КПГ с 1920 года, входил в руководство Военно-политического аппарата КПГ. Затем на работе в Отделе международной связи ИККИ. С 1933 по 1934 год по линии военной разведки — в Дании, Швеции, Чехословакии. Арестован по обвинению в шпионаже и в 1938 году расстрелян.

Быков Иван Иванович, 1910 года рождения, латыш. Служил в Разведупре старшим радиотехником. Арестован по обвинению в шпионаже, расстрелян.

Быстролетов Дмитрий Александрович (Толстой, псевдоним Андрей), 1901 года рождения. Разведчик-нелегал. Сын графа А.Н. Толстого, генерал-губернатора Петербурга. Во время Гражданской войны эмигрировал. С 1924 года — агент советской внешней разведки. В 1925 году, после встречи с Артузовым, штатный сотрудник ИНО ОГПУ. С 1930 года на нелегальной работе за границей. Добыл шифры и коды МИД Франции, Англии, Германии, получил шифрматериалы Австрии, Италии, Турции. С 1937 года — сотрудник центрального аппарата разведки. В 1938 году арестован по обвинению в шпионаже и террористической деятельности, осужден на 20 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. В 1954 году освобожден, в 1956 году полностью реабилитирован. Умер в 1975 году.

* * *

Вечная им память!

* * *

Не все арестованные были расстреляны или «стерты в лагерную пыль». Многие из людей, освобожденных из лагерей и тюрем, были выдающимися личностями, прославившими в ходе дальнейших событий не только свою страну и свой народ, но тем самым и имя Сталина. Среди них можно назвать К. Рокоссовского, К. Мерецкова, А. Горбатова, И. Тюленева, С. Богданова, Г. Холостякова, А. Берга, А. Туполева, Л. Ландау, В. Мясищева, Н. Поликарпова, С. Королева и многих других.

Менее известны разведчики. Вот лишь несколько из них.

При наркоме внутренних дел существовала особая группа, непосредственно находившаяся в его подчинении и глубоко законспирированная. В ее задачу входило создание резервной сети нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в случае войны. Аппарат группы состоял из 20 сотрудников и 60 разведчиков-нелегалов. Именно они организовали похищение генерала Кутепова и ряд других операций, в том числе диверсий и ликвидации предателей и противников СССР и лично Сталина за рубежом.

Более десяти лет группу возглавлял Яков Исаакович Серебрянский (Бергман, Борах, псевдоним Яша, почему и группу часто называли «Группа Яши» или «Группа дяди Яши»). Родился в 1892 году. Человек необычной судьбы. Член партии эсеров в 1907— 1917 годах. В РККА в 1917-1920 годах. Член ВКП(б) с 1927 года. В органах ОГПУ с 1920 года. С 1936 года — начальник группы специальных операций ИНО ОГПУ. В январе 1930 года руководил операцией по похищению генерала Кутепова. Создал 12 нелегальных резидентур во Франции, Германии, Палестине, США и Скандинавии. Агентов вербовали из коминтерновского подполья, не «засветившихся» на партийной работе». В ноябре 1938 года арестован, приговорен к расстрелу, но не расстрелян. В 1941 году, после начала Отечественной войны, по ходатайству Судоплатова освобожден, стал начальником отделения, занимавшегося вербовкой агентуры по глубинному оседанию в странах Западной Европы и США. В 1946 году уволен в отставку. После смерти Сталина возвращен в строй. В октябре 1953 года снова арестован вместе с женой по делу Берии. Умер во время допроса в тюрьме в 1956 году. Реабилитирован посмертно по инициативе Андропова.

Зубов Петр Яковлевич (псевдонимы Гришин, Привалов), 1898 года рождения. Член РКП(б) с 1918 года. С 1921 года в ВЧК. В 1927— 1929 годах в резидентуре внешней разведки в Стамбуле, в 1931 — 1933 годах в Париже. Будучи в Париже, занимался разработкой антисоветской грузинской эмиграции (он родился в Тбилиси, отлично знал грузинский язык), приобрел ряд ценных источников информации, в результате чего была сорвана крупная диверсионная операция на Кавказе под кодовым названием «Диверсия». Благодаря этому был лично знаком с Берией и Кобуловым. В 1937-1939 годах Зубов работал в Праге. Там, по указанию Сталина, передал президенту Бенешу 10 000 долларов для организации отправки из Праги в Лондон близких Бенешу людей. В свою очередь, Бенеш через Зубова предложил Сталину, чтобы СССР субсидировал военный переворот против правительства Стоядиновича в Югославии. Для этой цели Сталин выделил 200 тысяч долларов. С этой суммой Зубов выехал в Белград, где убедился, что офицеры, о которых шла речь, просто кучка авантюристов. Зубов отказался выдать им аванс и с деньгами вернулся в Прагу. Узнав об этом, Сталин пришел в ярость. П.А. Судоплатов в своих воспоминаниях утверждает, что лично видел на телеграмме Зубова с объяснением случившегося резолюцию Сталина: «Арестовать немедленно». Зубов, конечно, был арестован. По инициативе Судоплатова Зубова в тюрьме использовали в качестве внутрикамерного агента при разработке польского разведчика Сосновского и князя Радзивила. Вскоре после начала Отечественной войны Зубова освободили, и он руководил подготовкой и заброской в тыл врага специальных разведывательных групп. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени и другими. В 1946 году по состоянию здоровья уволен в запас.

Парпаров Федор Карпович, 1893 года рождения. С 1930 года нелегал внешней разведки в Германии. В Берлине открыл экспортную контору, затем несколько филиалов фирмы в ряде стран Европы, в Турции, Иране, Афганистане. С 1937 года возглавлял нелегальную резидентуру. Наиболее ценные сведения получал через Эльзу (Марту), жену немецкого дипломата. Некоторые секретные документы попадали даже со стола Гитлера. В 1938 году отозван в Москву и арестован (причина ареста — совместная работа с бывшими сотрудниками ИНО, «врагами народа», Гордоном и Силли). Находясь в тюрьме, из камеры руководил работой закордонной агентуры. В 1939 году был освобожден, в дальнейшем работал с легальных позиций (некоторое время был нелегалом в Швейцарии). В 1944 году работал с пленным фельдмаршалом Паулюсом, в 1945 году участвовал в подготовке Потсдамской конференции.

Каминский Иван Николаевич, 1896 года рождения. Активный участник Гражданской войны в тылу петлюровских войск, тяжело ранен. С 1922 года в ИНО ПГУ. Первые пять командировок по «легальной» линии (1922—1930 годы) — Польша, Чехословакия, Латвия, Италия, Финляндия. Затем на нелегальной работе. С 1934 года — руководитель нелегальной резидентуры для работы по эмигрантским террористическим организациям во Франции, Бельгии, Польше, Германии и Швейцарии, где был арестован, но выпущен благодаря своей стойкости. В 1938 году арестован НКВД по ложному доносу. В 1944 году освобожден и направлен в центральный аппарат. Во время борьбы с бандеровцами был направлен в Западную Украину, еще находившуюся под немецкой оккупацией. Был выдан предателем и во время ареста органами абвера покончил жизнь самоубийством.

Списки арестованных и позже освобожденных сотрудников внешней разведки можно продолжать. Немалую роль в их освобождении сыграл П.А. Судоплатов. В своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» он рассказывает:

Надо отметить, что все случаи освобождения арестованных разведчиков, которые стали известны автору, касались внешней разведки. По военной разведке таких данных нет.

Были случаи, когда по каким-то причинам арестные дела не реализовывались. Например, так произошло с Белкиным Наумом Марковичем, 1893 года рождения. С 1925 года он работал на внешнюю разведку, сначала внештатным, а с 1931 года кадровым сотрудником ИНО. В 1933—1934 годах нелегально выполнял задания в Болгарии, Югославии, затем в Уругвае, где завербовал ценного агента, который стал работать в Берлине с А. Харнаком. С 1936 года — заместитель резидента в республиканской Испании. После бегства резидента A.M. Орлова (Фельдбина) в августе 1938 года был отозван в Москву и уволен. Весной 1941 года на него был подготовлен документ об аресте как «врага народа», но из-за недостатка улик дело было прекращено. 20 октября 1941 года возвращен в разведку, в декабре командирован в Иран.

Один из ветеранов разведки рассказывал автору, что когда в 1938 году он прибыл в Москву в отпуск, ему стало известно, что его собираются арестовать. Имея на руках загранпаспорт, он в тот же день вылетел на самолете в страну пребывания, где продолжил работу в резидентуре. Много позже, уже в период реабилитаций, он узнал, что после его отъезда «дело» на него было немедленно сожжено, ибо никто не хотел нести ответственность за его «бегство».

В ряде случаев сотрудников разведки сначала увольняли, а затем арестовывали. Так что увольнение было плохим, даже фатальным признаком. Однако многие уволенные затем были вновь восстановлены и успешно продолжали службу. Вот лишь несколько примеров.

Абель Рудольф Иванович (фамилия, имя и отчество подлинные) (1900—1955). Друг Фишера В.Г. («Абеля»). Латыш. В Гражданскую войну и позже служил на флоте радистом. С 1925 по 1929 год — в Китае, радистом в посольстве. По возвращении в Москву зачислен в Особую группу «Яши». С октября 1930 года по осень 1936 года — в Маньчжурии под видом эмигранта. В 1937 году, после ареста органами НКВД брата Вольдемара как «врага народа», уволен. В декабре 1944 года возвращен в кадры органов, находился на фронте, участвовал в засылке разведывательно-диверсионных групп за линию фронта. Награжден орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды. С 1946 года в отставке.

Фишер Вильям Генрихович (псевдоним Марк, имя, взятое при аресте в США — Абель Рудольф Иванович) (1903—1971). Родился в Англии в семье русских политэмигрантов, в 1920 году с родителями вернулся в Советскую Россию. В Красной армии получил профессию радиста. С 1927 года в ИНО. Радист нелегальных резидентур в двух европейских странах. 31 декабря 1938 года уволен без объяснения причин. С сентября 1941 года снова в разведке, занимался засылкой в тыл врага разведывательно-диверсионных групп, участвовал в операции «Березино». В этот период подружился с Р.И. Абелем. С ноября 1948 года — нелегал в США, участвовал в операции «Энормоз» («атомный шпионаж»). В 1957 году в результате предательства его связного Хейхонена арестован контрразведкой. На следствии и судах, назвавшись Абелем, отрицал свою связь с разведкой, держался мужественно. 10 февраля 1962 года обменен на осужденного американского летчика-разведчика Ф. Пауэрса.

Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени и др.

Коротков Александр Михайлович (также Коротин, Кудрявцев, Степанов, Эрдберг, «Длинный») (1909-1961). В ОГПУ с 1928 года. С июня 1933 по 1938 год —в нелегальных резидентурах во Франции и Германии. Участник ряда острых операций разведки. В январе 1939 года уволен из НКВД, в довольно резкой форме обжаловал свое увольнение на имя Берии и был восстановлен в должности. С августа 1940 года— заместитель резидента в Берлине. Восстановил прерванную связь с А. Харнаком и X. Шульце-Бойзеном. Неоднократно сигнализировал в Москву об угрозе немецкого нападения. Во время войны и после — на руководящей работе в разведке.

Рощин Василий Петрович (настоящая фамилия Тищенко Яков Федорович, псевдоним Туманов) (1903—1988). В 1920 году — участник партизанского движения в Приморье, член РКП(б) с 1920 года, в 1925 году по линии военной разведки в Харбине, там же с 1926 по 1929 год, но уже по линии внешней разведки. С июня 1932 года — сотрудник резидентуры в Германии, организатор мастерской по изготовлению фальшивых паспортов. С мая 1935 по 1938 год — резидент в Австрии. В связи с начавшимися «чистками» отозван из Вены и уволен из разведки. Восстановлен в начале 1941 года. В 1943—1950 годах резидент в Швеции, Финляндии, Берлине.

Иной раз репрессивные угрозы со стороны руководства НКВД в адрес сотрудников высказывались публично безо всякого на то основания.

Известный разведчик Василий Михайлович Зарубин вспоминал, как на одном из совещаний Берия поднял его и заявил: «Расскажите о ваших связях с фашистской разведкой». Зарубин отвечал Берии в довольно резкой форме, категорически отвергал подобное обвинение. Как ни странно, Берия оставил этот разговор без последствий. Но «нагнал страха» на всех присутствующих.

Вообще, в годы репрессий, да и позже, до смерти Сталина, страх был как бы «стимулом», «движущей силой» работы многих сотрудников разведки. Известный разведчик-нелегал Григулевич на мой вопрос, что побуждало его так смело, даже отчаянно работать (в сталинские времена), искренне отвечал:

— Страх! Страх за возможные последствия того, что я чего-то не сделаю, не выполню приказа!

Из общего числа сотрудников внешней разведки в Центре и резидентурах — 450 человек — было репрессировано 275.

Разведчики, находившиеся в длительных командировках за рубежом, зачастую были плохо осведомлены об арестах их коллег и друзей и расправах над ними. Доходившая до них информация в большинстве случаев носила направленный характер, оправдывающий необходимость арестов «врагов народа». Сейчас это трудно себе представить, но в те времена многие верили, что арестовывают истинных врагов и шпионов, и удивлялись, каким образом тем удавалось так долго носить маску преданных Родине людей. Другие полагали, что арестовывают за действительно имевшие место дисциплинарные или служебные нарушения.

Из резидентур поодиночке «вытаскивали» людей, и те покорно отправлялись на родину, где их ожидали репрессии. Некоторые — вполне обоснованно — считали себя честными и порядочными людьми, которых вообще не должна коснуться никакая кара. Другие полагали — так же обоснованно, — что они оправдаются, какие бы несправедливые обвинения им не предъявляли. Иные просто полагались на судьбу

Для всех для них честь советского человека и разведчика была превыше всего. Слова Маяковского: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!» были не пустым звуком, и они даже помыслить не могли о том, чтобы не явиться домой по вызову, что бы их ни ожидало.

Таких было подавляющее большинство.

Еще одна категория зарубежных сотрудников относилась к тем, кто боялся за судьбу своих семей. Дело в том, что еще в 1929 году был принят «Закон о невозвращенцах», впоследствии включенный в Уголовный кодекс Им предусматривалась ответственность членов семей невозвращенцев. Совершеннолетние близкие родственники, проживавшие вместе с этими лицами, подлежали высылке в отдаленные районы Сибири. В 1938 году, по инициативе Сталина, было принято секретное дополнение к закону, согласно которому невозвращение и бегство военнослужащих и сотрудников «органов» было приравнено к измене Родине, и соответственно были усилены кары для их родственников.

К тому же ни для кого не было секретом, что советские спецслужбы жестоко расправляются со своими бывшими коллегами, вставшими на путь измены Родине. Ярким тому примером была ликвидация Георгия Агабекова. Сотрудник ИНО с 1924 года, резидент ИНО в Иране и Турции, он в 1930 году порвал с советской разведкой и попросил политическое убежище во Франции. После его бегства в Иране было арестовано более 400 человек, из которых четверых расстреляли. В июле 1931 года в Иране было разгромлено национально-освободительное и коммунистическое движение, советско-иранские отношения оказались сильно подорванными. Это только в Иране. А ведь Агабеков сдал всю известную ему агентурную сеть не только в Иране, но и на всем Ближнем Востоке.

Охота за ним на основании приговора суда длилась девять лет и завершилась в 1938 году его ликвидацией. По одной версии агент НКВД Зелинский заманил его на франко-испанскую границу под предлогом спекуляции вывезенными из Испании предметами искусства. Где-то в Пиренеях при переходе границы он был сброшен в пропасть. По другой версии его убили в Париже, и руководил операцией известный нелегал A.M. Коротков. Тело убитого поместили в чемодан, который выкинули в море.

Судьбу Агабекова от сотрудников разведки не скрывали.

Все вместе это привело к тому, что случаи невозвращения и бегства оказались чрезвычайно редкими.

Однако в 1937—1938 годах имели место случаи невозвращения и прямой измены некоторых высокопоставленных сотрудников разведки.

17 июля 1937 года отказался вернуться в СССР нелегальный резидент ИНО НКВД Порецкий Игнатий Станиславович (настоящие фамилия и имя Рейсе Натан Маркович), 1899 года рождения. Вступив в 1919 году в Коммунистическую рабочую партию Польши, он некоторое время находился на нелегальной работе. С 1921 года начинается его сотрудничество с Разведуправлением РККА. Он выполняет ряд заданий за рубежом, за что в 1927 году получает орден Красного Знамени и становится членом ВКП(б). После этого продолжается его зарубежная работа в Чехословакии и Голландии. В 1931 году Порецкого из ГРУ переводят в ИНО ОГПУ. Тогда же он выехал в свою последнюю командировку. Обосновавшись вначале в Берлине, а затем в Париже, он занялся сбором информации о планах фашистской Германии, вместе с тем до него доходили сведения об арестах в Москве старых большевиков и членов зарубежных компартий и чистке в рядах НКВД, в том числе и в резидентурах. Многие сотрудники отзывались в Москву и исчезали. О многочисленных арестах ему также сообщила его жена, побывавшая в Москве, и коллега по работе Кривицкий. Рейсс решил не возвращаться в Москву и 17 июля 1937 года передал в советское посольство пакет, в который вложил удостоверение Польской компартии, орден Красного Знамени и письмо в ЦК ВКП(б). В нем он, в частности, писал:

По приказу Сталина 4 сентября 1937 года Рейсс был ликвидирован группой боевиков в окрестностях Лозанны, в Швейцарии. Мне представляется, что особую роль в решении Сталина сыграл даже не факт измены Рейсса, а последние слова письма: «За создание IV Интернационала!» Ведь это было детище Троцкого, а всё и все, связанные с Троцким, не имели права на существование.

В октябре 1937 года объявил себя невозвращенцем земляк и близкий друг Рейсса, нелегальный резидент ИНО НКВД в Гааге Вальтер Германович Кривицкий (Самуил Гершевич Гинзбург), 1899 года рождения. Он также вел нелегальную работу в Польше, а в 1921 году стал штатным сотрудником Разведуправления Красной армии. В 1923—1925 годах он в Германии, а с 1926 года — на нелегальной работе в Германии, Франции и Италии. В 1929 году его назначают нелегальным резидентом в Голландии. В 1931 году его вместе с Рейссом переводят в ИНО ОГПУ, а в 1935 году, уже по линии ИНО, он в качестве резидента возвращается в Голландию.

В марте 1937 года Кривицкий был вызван в Москву. Здесь он стал свидетелем арестов ряда сотрудников ГРУ и НКВД, сам со дня на день ожидал ареста. Тем не менее готовился к отъезду в Гаагу и с этой целью знакомился с агентами, с которыми ему придется работать. Так он познакомился с Китти Харрис, связной нелегальных резидентур, которую он позднее предаст. Но сейчас ему никто не мешал, и в конце мая 1937 года он вернулся в Голландию. 5 сентября он узнал о смерти Рейсса и окончательно решил бежать. В октябре Кривицкий перебрался в Париж, где установил связь с сыном Троцкого, Седовым, и 5 октября передал ему для публикации текст открытого письма, в котором объявлял о своем разрыве с советской разведкой.

Узнав об измене Кривицкого, Ежов немедленно направил в Париж оперативную группу Отдела специальных операций. Но в это время французское правительство находилось еще под впечатлением похищения генерала Миллера, осуществленного советской разведкой 22 сентября 1937 года, и решительно заявило, что при повторении подобных акций оно вынуждено будет порвать дипломатические отношения с СССР. К тому же к Кривицкому была приставлена охрана, а в 1938 году он переехал в США.

Там он в апреле 1939 года опубликовал серию антисоветских статей в журнале «Сатердей ивнинг пост», а затем книгу «Я был агентом Сталина». В этой книге он раскрыл имена ряда советских агентов, в том числе Китти Харрис. Позже он дал показания английской спецслужбе, в которых выдал около ста советских агентов.

10 февраля 1941 года Кривицкий был найден мертвым в своем номере в вашингтонском отеле «Бельвю». Голова его была прострелена, рядом лежал пистолет и несколько предсмертных записок. Полиция пришла к выводу, что Кривицкий покончил жизнь самоубийством.

Еще одним высокопоставленным сотрудником советской разведки, бежавшим на Запад в 1937 году, стал Графф Александр Григорьевич, более известный под фамилией Бармин, 1899 года рождения. С 1921 года он был сотрудником Разведупра Красной армии, одновременно выполняя задания НКВД. Работал в Бухаре, Персии, Франции, Италии, Бельгии, Польше, в 1935 году был назначен резидентом Разведупра в Афинах. Его фамилия числится среди семи лучших разведчиков Разведупра в докладе, представленном Сталину заместителем начальника Разведупра А.Х. Артузовым.

Узнав о бегстве Рейсса, с которым он был хорошо знаком, Бармин в июле 1937 года бежал во Францию, где заявил о несогласии с политикой, проводимой в СССР. Одно время он сотрудничал с троцкистами, затем перебрался в США, где начал сотрудничать с американскими спецслужбами, не в пример другим перебежчикам сделал успешную карьеру в ЦРУ и дожил до 1987 года.

Нелегальный резидент НКВД в Швейцарии Максим Штейнберг решил не возвращаться в СССР в конце 1937 года. В отличие от предыдущих «невозвращенцев», он никаких антисоветских и антисталинских заявлений не делал, а в письме, направленном в НКВД в 1938 году, заявил, что по-прежнему предан партии и советской власти, но боится возвращаться в Москву, так как опасается чисток в НКВД. Более того, в августе 1939 года через резидента НКВД в Париже, Василевского, он помог нелегалу Эйтингону получить нелегальную визу для въезда в США, что во многом способствовало успешному проведению операции по ликвидации Троцкого.

Еще один разведчик, сотрудник Римской резидентуры Гельфанд Лев Борисович, 1900 года рождения, скрылся, когда уже пик репрессий прошел — летом 1940 года. Причина его бегства неизвестна, он ее не обнародовал, как и свою принадлежность к «органам». Перебравшись в США, стал бизнесменом.

Но самой «яркой» фигурой среди беглецов стал резидент НКВД и советского правительства по безопасности в Республиканской Испании Орлов Александр Михайлович (он же Никольский Лев Лазаревич, настоящее имя Фельдбин Лейба Лазаревич, псевдоним Швед), 1895 года рождения. Член РКП(б) с 1920 года, участник Гражданской войны на юге России. С 1920 года— в ВЧК, с 1926 года — в ИНО. С этого же времени на разведработе во Франции, в 1930—1933 годах — в центральном аппарате, а в 1933— 1937 годах — нелегальный резидент ИНО во Франции, Австрии, Италии. В 1937—1938 году— в Испании. Участник ряда острых операций разведки, в том числе вербовки «кембриджской пятерки», ряда других важных агентов, убийства руководителя испанской марксистско-троцкистской партии Андреса Нина и других лиц, вывозе в СССР золотого запаса Испании.

Его с 1924 года лично знал и высоко ценил Сталин, который рекомендовал направить его в Испанию. Главной задачей Орлова было «сталинизировать» республиканскую Испанию, чем он усиленно занимался.

Слухи о «чистке» в рядах сотрудников НКВД в Москве сильно травмировали Орлова. Главное его беспокойство вызывала даже не собственная судьба, а судьба тяжело больной дочери, которая вместе с женой Орлова находилась в Испании. Масла в огонь подлила телеграмма Ежова от 9 июня 1938 года, предлагавшая ему выехать в Антверпен, где 14 июля на борту советского парохода «Свирь» якобы должно было состояться совещание с «товарищем, известным вам лично». Поняв, что на борту парохода его ждет арест с последующим расстрелом, Орлов решает бежать вместе с семьей. Прихватив из сейфа резидентуры 60 тысяч долларов, Орлов скрылся, сначала в Париже, а оттуда перебрался в США.

На имя Ежова он направил письмо о причинах своего дезертирства. В нем он откровенно шантажировал руководство разведки и страны выдачей всей известной ему агентуры, если его не оставят в покое. А таковой было немало: от «кембриджской пятерки» до «Красной капеллы».

Как только с письмом Орлова ознакомилось руководство в Москве, начавшаяся было «охота» за ним была приостановлена, а затем и вовсе прекращена. Обе стороны выполнили свои обязательства — Орлов не выдал ни одного агента, и они успешно продолжали свою работу. Правда, в 1938 году Орлов направил Троцкому анонимное письмо о готовящемся на него покушении, но тот не принял его всерьез.

Некоторые аналитики считают, что письмо предназначалось не так Троцкому, как Сталину. Орлов, прекрасно знавший Меркадера, не выдал его, хотя мог это сделать — и, следовательно, рассчитывал, что когда через агентуру Сталину станет известно об этом письме, он еще раз убедится в честности Орлова и его жены (одно из условий письма к Ежову).

Уже после смерти Сталина Орлов опубликовал книгу «Тайная история сталинских преступлений», дал показания в Комиссии конгресса, однако и тогда каких-либо полезных для американских спецслужб сведений не выдал. Он спокойно прожил в Америке до 1973 года и, в отличие от других высокопоставленных перебежчиков, умер своей смертью.

Репрессии в отношении оперативных работников сказались — если не прямо, то косвенно — и на судьбах агентов, которых они вербовали или с которыми работали.

Филби, Маклейн, Бёрджес чуть было не были исключены из агентурной сети после того, как «выяснилось», что участники их вербовки и первоначальной работы с ними — Малли «враг народа», а Орлов «невозвращенец и предатель». Их не исключили, но на какое-то время «законсервировали».

Чтобы сохранить агентов, сотрудники Центра иногда шли на хитрости. В личном деле Китти Харрис, например, имеется запись: «Кем завербована — неизвестно». Это потому, что она была завербована Эйнгорном, осужденным «врагом народа», и наличие в «деле» его имени могло вынудить к прекращению связи с ней, а она была нужна.

К сожалению, по аналогичным причинам связь с некоторыми агентами была утрачена навсегда.

* * *

Возникает вопрос, протестовал ли кто-нибудь из разведчиков против репрессий (не считая беглецов и «невозвращенцев»)?

Автору известен один такой случай. Сын известного революционера и чекиста Михаила Сергеевича Кедрова, Игорь Михайлович Кедров (1908—1940), член ВКП(б) с 1931 года, сотрудник центрального аппарата ИНО ОГПУ, в феврале 1939 года вместе со своим другом, старшим уполномоченным КРО ГУГБ НКВД В.П. Голубевым (1913—1940) обратились в адрес Сталина и ЦКК с заявлением о нарушениях социалистической законности и недостатках в работе органов НКВД. Вскоре оба они были арестованы, обвинены в шпионаже и расстреляны. В 1954 году реабилитированы посмертно.

Сам Михаил Сергеевич Кедров, старый большевик, ненадолго пережил сына. Он был расстрелян в 1941 году. Посмертно реабилитирован.

Последствия репрессий для внешней разведки оказались ничуть не меньшими, если не большими, чем для военной.

К 1938 году были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, оказались утраченными связи почти со всеми нелегальными источниками, а некоторые из них были потеряны навсегда. Ветеран внешней разведки Рощин рассказывал мне, что когда после Отечественной войны он восстановил в Вене связь со своим бывшим агентом, тот воскликнул: «Где же вы были во время войны? Ведь я все эти годы был адъютантом самого генерала Кессельринга!» — одного из руководителей вермахта.

Иной раз в «легальных» резидентурах оставались всего один-два работника, зачастую молодых и неопытных, даже не знавших языка страны пребывания. (В Токио ни один работник не владел не только японским, но и никаким другим иностранным языком!) К тому же в коллективах разведчиков как в центральном аппарате, так и за рубежом, нередко господствовала обстановка недоверия, подозрительности и растерянности.

Трудности особого рода пережили «легальная» и нелегальная резидентуры в Германии. В силу сложившихся обстоятельств большинство сотрудников и агентов были евреями. Приход Гитлера к власти и начавшаяся кампания антисемитизма в стране привели к тому, что лица еврейской национальности вынуждены были покидать Германию. Таким образом, испытания на резидентуры свалились сразу с двух сторон.

В начале 1941 года начальник разведки П.М. Фитин представил руководству НКГБ отчет о работе внешней разведки с 1939 по 1941 год, в котором говорилось: «К началу 1939 года в результате разоблачения вражеского руководства (иначе он писать не мог. — И.Д.) в то время Иностранного отдела почти все резиденты за кордоном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем было арестовано, а остальная часть подлежала проверке.

Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы наряду с созданием аппарата самого Отдела создать и аппарат резидентур за кордоном».

В «Очерках истории российской внешней разведки» (т. 3) сказано, что «потери состава были столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации. Бывало, что даже сообщения на имя Сталина некому было подписать, и они отправлялись за подписью рядовых сотрудников аппарата разведки». Такое положение стало следствием того, что разгрому подверглись не только резидентуры, но и центральный аппарат разведок.

В предчувствии

Пожалуй, самым сложным вопросом взаимоотношения Сталина с разведкой является вопрос о том, что же произошло в годы, месяцы, дни и часы, предшествовавшие нападению гитлеровской Германии на Советский Союз. Извечное русское «кто виноват?» тут как нельзя более уместно. Общеизвестен и бесспорен тот факт, что разведкой был накоплен огромный массив информации о предстоящей фашистской агрессии. Не менее известно и то, что в адрес Сталина направлялась значительная часть этой информации. Ему оставалось только взвесить ее, проанализировать и принять единственно правильное мудрое решение.

Об ответственности Сталина за внезапность для СССР начала войны и связанные с этим жертвы Константин Симонов писал: «…если говорить о внезапности и о масштабе связанных с нею первых поражений, то как раз здесь все с самого низу — начиная с донесений разведчиков и докладов пограничников, через сводки и сообщения округов, через доклады Наркомата обороны и Генерального штаба, все в конечном счете сводится персонально к Сталину и упирается в него, в его твердую уверенность, что именно ему и именно такими мерами, какие он считает нужными, удастся предотвратить надвигающееся на страну бедствие. И в обратном порядке: именно от него — через Наркомат обороны, через Генеральный штаб, через штабы округов и до самого низу идет весь тот нажим, все то административное и моральное давление, которое в итоге сделало войну куда более внезапной, чем она могла быть при других обстоятельствах… Сталин несет ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению».

Чтобы попытаться объективно разобраться в происшедшем, давайте для начала вспомним старинную притчу. В некоем царстве, в некоем государстве жила-была деревня. Во главе стоял староста, а жители занимались своими делами. Молодой пастушок пас деревенское стадо. И вот однажды ему привиделись тени в ближайших кустах. Он перепугался и громко закричал: «Караул! Помогите! Волки нападают на стадо!» Староста бросил клич. Мужики схватили кто топор, кто косу, кто вилы и помчались на помощь. Когда прибежали, никаких волков не оказалось. Пастушок, оправдываясь, сказал, что волки испугались толпы и шума и разбежались. Его похвалили за бдительность и разошлись по домам. А через несколько дней пастушку опять привиделись волки, и он снова позвал на помощь. Староста вновь поднял народ, но волков не оказалось. И так стало повторяться день за днем. Люди начали роптать. И однажды старосте надоело это, и он сказал: «Все он врет, этот пастушок! Никуда не пойдем». Но на этот раз волки действительно были. Они загрызли пастушка, порвали коров, и народ остался без пастуха и без живности. И все стали дружно ругать старосту, особенно когда он умер. При его жизни это было небезопасно.

А теперь перенесем действующих лиц этой притчи в реальную жизнь. Волки, — но они и есть волки, понятно, кто. Пастушок — все советское разведывательное сообщество, ОГПУ—НКВД, ГРУ, Коминтерн, НКИД. Ну, а роль старосты в этом раскладе достается Иосифу Виссарионовичу Сталину. Притча поможет понять его действия. Сразу оговоримся, что п о н я т ь не значит простить. Но тем не менее…

Нет никаких сомнений в том, что и мировая буржуазия, и служащая ей военщина, и бежавшие и изгнанные из страны белогвардейцы, и представители бывших правящих классов, и политические противники нового строя — без восторга отнеслись к появлению, существованию и развитию первого в мире советского социалистического государства. Гражданская война, интервенция, многочисленные заговоры не были фантазией чекистов, а реально и кроваво происходившими событиями, не оставлявшими никаких сомнений в замыслах врагов.

После окончания Гражданской войны ни эти замыслы, ни расстановка сил в мире не изменились. Вопрос о возможности новой интервенции против Советской России никогда не снимался. Об этом открыто говорили иностранные государственные деятели, промышленные и финансовые магнаты, лидеры белой эмиграции, трубили газеты, доносила разведка.

После восстановления дипломатических и торговых отношений с Англией обстановка вроде бы стабилизировалась. Но нота Чемберлена от 23 февраля 1927 года с угрозами денонсации торгового соглашения с СССР и разрыва англо-советских дипломатических отношений вызвала слухи о возможной войне. 1 марта 1927 года Сталин во время одного из выступлений обратил внимание на то, что большинство полученных им из аудитории записок сводилось «к одному вопросу: будет ли у нас война весной или осенью этого года? Мой ответ: войны у нас не будет ни весной, ни осенью этого года».

В правильности этого заявления Сталина многие сомневались. Действительно, международная обстановка все более накалялась. Вот лишь краткий перечень событий 6 апреля — налет в Пекине на советское полпредство и арест нескольких дипломатов; 12 мая — английская полиция вторгается в помещение англо-советского общества Аркос; 27 мая — английское правительство разрывает отношения с СССР; 7 июня — в Варшаве убит советский посол Войков; 15 июня — секретная встреча в Женеве министров иностранных дел Великобритании, Германии, Франции, Бельгии и Японии, на которой обсуждался «русский вопрос» и намечались антисоветские мероприятия. Лишь веймарская Германия выступила против. На созванной владельцем «Ройял Датч Шелл» Генри Детердингом конференции обсуждался «план Гофмана», предусматривающий военную интервенцию западноевропейских стран против СССР. К войне против СССР призывала вся буржуазная печать.

Все это вынудило Сталина резко изменить свое мнение о возможности войны. В опубликованных 28 июля 1927 года в «Правде» «Заметках на современные темы» Сталин писал: «Едва ли можно сомневаться, что основным вопросом современности является вопрос об угрозе новой империалистической войны. Речь идет о реальной и действительной угрозе новой войны вообще, войны против СССР — в особенности». 1 августа на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин сурово отчитал Зиновьева за то, что в его статье «Контуры будущей войны» ни слова не сказано о том, что война стала неизбежной.

В той же речи, осуждая Троцкого, Сталин сказал: «Перед нами имеются две опасности: опасность войны, которая превратилась в угрозу войны, и опасность перерождения некоторых звеньев нашей партии».

Действия оппозиции Сталин поставил на одну доску с действиями капиталистических держав против СССР. Еще 24 мая, накануне разрыва Великобританией отношений с СССР, он заявил, выступая на пленуме ИККИ: «Я должен сказать, товарищи, что Троцкий выбрал для своих нападений на партию и Коминтерн слишком неподходящий момент. Я только что получил известие, что английское консервативное правительство решило порвать отношения с СССР. Нечего и доказывать, что теперь пойдет повсеместный поход против коммунистов. Этот поход уже начался. Одни угрожают СССР войной и интервенцией. Другие — расколом. Создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого».

Остановка продолжала обостряться. Осенью 1927 года во Франции, по инициативе и при финансовой поддержке того же Гете-ринга, развернулась кампания за разрыв отношений с СССР. 2 сентября в Варшаве — новое покушение на советского дипломата.

Мировая печать, в том числе и советская, писала о неизбежности и скором начале войны. О том же говорил Зиновьев. Но Сталин располагал другими данными, поступившими по линии разведки. Неожиданно для всех, 23 октября 1927 года, он заявил: «У нас нет войны, несмотря на неоднократные пророчества Зиновьева и других… А ведь сколько у нас было пророчеств насчет войны! Зиновьев пророчил, что война будет весной этого года.

Потом он стал пророчить, что война начнется, по всей вероятности, осенью этого года. Между тем мы уже перед зимой, а войны все нет».

И действительно, обстановка стала несколько смягчаться. В конце 1927 года был заключен ряд соглашений с иностранными государствами, СССР принял участие в разработке соглашения о разоружении, и даже в английских правящих кругах наметился раскол в вопросе об отношении к СССР.

Такие «отливы» и «приливы» в международной обстановке, естественно, заставляли Сталина все больше прислушиваться к информации разведки. Но та далеко не всегда приносила утешительные сведения. Подливал масла в огонь и Коминтерн. В 1932 году в подготовленном к XII Пленуму ИККИ проекте резолюции говорилось: «…Прошедшее при полной поддержке Франции нападение японского империализма на Китай является началом новой мировой империалистической войны. …Совместными силами они (японский и французский империализм) готовятся взять в клещи с запада и востока СССР… Английский империализм поддерживает все планы интервенции в СССР… США пытаются спровоцировать японо-советскую войну… В Польше, Румынии и Прибалтийских странах военные приготовления идут с максимальной напряженностью».

Правда, после того, как в конце 1932 года с Францией был подписан пакт о ненападении, напряжение в Европе на некоторое время спало. Зато угроза военного конфликта на Дальнем Востоке не снималась.

Советские специалисты регулярно докладывали Сталину о милитаристских устремлениях Японии. Эта информация вытекала не только из перехваченных японских документов, но также из английских и американских, и не подлежала сомнению. (Часть этих документов приведена ниже, в главе «Мой архив»). Таким образом, в 1932—1934 годах основной для Сталина была угроза войны с Японией.

Все эти годы до сведения Сталина постоянно доводилась информация о подготовке к созданию различных антисоветских военных блоков и союзов в Европе.

А начиная с 1934 года стали поступать сведения о воинственных намерениях Гитлера, прямо направленных против СССР. Подписание 26 января 1934 года германо-польского пакта о ненападении свидетельствовало о стремлении Берлина привлечь Польшу. Разведчики и дипломаты сообщали о планах создания военного блока приграничных с СССР государств, поддерживаемого как Германией, так и Англией. Еще в начале 20-х годов речь шла о «санитарном кордоне» у границ СССР, теперь эти разговоры возобновились.

По существу Вторая мировая война уже шла и подкрадывалась к нашим рубежам. Из выступления Сталина на XVIII съезде ВКП(б):

В 1938 году, после Мюнхена, опасность войны для СССР усилилась. В мае 1938 года при прощании с отъезжающим в Берлин новым послом, А. Ф. Мерекаловым, Сталин сказал ему: «До серьезной войны хоть бы продержаться четыре-пять лет».

21 апреля 1939 года Мерекалов был вызван в Москву и приглашен в Кремль, в кабинет Сталина. В присутствии Молотова, Микояна, Ворошилова, Кагановича, Берии и Маленкова Сталин спросил его:

— Товарищ Мерекалов, вот скажи, пойдут на нас немцы или не пойдут?

Из ответа Мерекалова вытекало, что пойдут, и это случится через два-три года. Как записал Мерекалов в своих воспоминаниях, реакция Сталина была положительной. Обсуждения не состоялось. Сталин поблагодарил полпреда и сказал, что тот может быть свободен.

С этого времени внешняя политика Сталина подчинялась новой сверхзадаче — выигрышу времени. Если англичане и французы ради попытки «умиротворения» Гитлера пожертвовали Чехословакией, которую они обещали защищать, то почему же Советскому Союзу ради выигрыша времени не пожертвовать Польшей, перед которой у нас нет никаких обязательств и антисоветская политика которой была хорошо известна? Было бы наивным думать, что, вырабатывая свою новую политику, Сталин опирался только на слова Мерекалова. Но и они сделали свое дело.

1939 год. В XX веке нет другого года, ознаменованного таким количеством тайных переговоров, запутанностью ситуации и неожиданным финалом — вспыхнувшим пламенем Второй мировой войны.

С марта 1939 года велись англо-франко-советские переговоры. Как известно, они ни к чему не привели, не только из-за «злой воли» Сталина, но и потому, что он знал то, чего не знали или не хотели знать многие другие.

От Маклейна, Бёрджеса и из других источников поступали сведения о секретных англо-германских переговорах.

Еще в ноябре 1938 года Чемберлен зондировал почву, чтобы продолжить путь мюнхенского соглашения и открыть дорогу к совместному англо-германскому соглашению о разделе сфер влияния.

В июне 1939 года министр иностранных дел Англии, лорд Галифакс, заявил, что «готов обсуждать любое немецкое предложение».

Английский посол в Берлине, Гендерсон, заявил своему собеседнику, немецкому статс-секретарю Вайцзеккеру, что Англия готова вести переговоры по ряду вопросов, в том числе и об обеспечении «жизненного пространства».

7 июня 1939 года в Лондоне посланец Геринга, Вольтат, вел секретные переговоры о сотрудничестве двух держав, базирующемся на идее «раздела сфер влияния», причем Восточная и Юго-Восточная Европа по этой идее отходили к Германии. Аналогичные переговоры он продолжил 18 и 21 июля с главным секретарем премьер-министра Чемберлена, сэром Горасом Вильсоном, фактическим творцом внешней политики Англии, а 20 июля — советником Чемберлена, сэром Д. Беллом, и министром торговли Хадсоном.

И все это происходило в то время, когда в Москве шли англо-франко-советские военные переговоры о взаимной помощи.

В разгар переговоров, 3 августа 1939 года, «третий мушкетер», Бёрджес, сообщил о том, что британские начальники штабов «твердо убеждены, что войну с Германией можно выиграть без труда и что поэтому нет необходимости заключать пакт об обороне с Советским Союзом».

Более того. В игру вступил уже не только посланец Геринга, Вольтат, но и сам его хозяин. Английский посол в Берлине, сэр Невиль Гендерсон, докладывал в Лондон 21 августа 1939 года: «Приняты все меры для того, чтобы Геринг под покровом тайны прибыл в среду, 23-го. Все идет к тому, что произойдет историческое событие, и мы ждем лишь подтверждения с немецкой стороны» .

Вот еще два сообщения Бёрджеса, переданные в Москву в августе 1939 года:

Мог ли после этого Сталин доверять официальным заявлениям Чемберлена и Галифакса о готовности подписать соглашение о взаимной помощи? Конечно, нет. И понятно, что переговоры закончились ничем, тем более что, как выяснилось, ни английская, ни французская делегация не имели официальных полномочий на ведение переговоров. Они были прерваны.

Советское военное и политическое руководство и лично Сталин были осведомлены о намерениях Гитлера завоевать «жизненное пространство» на Востоке. Он и сам не скрывал их, говоря о «Дранг нах Остен» в своей книге «Майн кампф», написанной еще в 1922—1924 годах. Эти же мысли в книге «Мифы XX столетия», изданной в 1930 году, высказывал один из его ближайших соратников Альфред Розенберг.

Моментом возникновения явной и неизбежной угрозы военной агрессии фашистской Германии против СССР можно считать заключение Францией и Англией Мюнхенского соглашения с Германией, целью которого было направление агрессивных устремлений Гитлера на Восток, против СССР. Тогда же обострилась угроза агрессии и на Дальнем Востоке со стороны Японии. Свидетельством этому стали вооруженные столкновения с Квантунской армией в 1938—1939 году в районах озера Хасан и на реке Халхин-Гол в Монголии.

23 августа 1939 года, в разгар боев на Халхин-Голе, Сталин, опасавшийся войны на два фронта и исподволь стремившийся столкнуть между собой своих главных противников на Западе, заключил с Гитлером договор о ненападении. Подписывая этот договор, Сталин одновременно пытался отодвинуть сроки втягивания СССР в войну, выиграть время для подготовки к ней и максимально улучшить военно-стратегическое положение страны. Этого в известной степени удалось добиться, присоединив к Советскому Союзу Прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию, Бессарабию и перенеся границы на запад: в Прибалтике на 670 км, в Белоруссии и на Украине на 250—300 км. (Правда, впоследствии, через 50 лет, все эти земли, разве что за исключением Западной Белоруссии, сыграли роль «Троянских коней» и в первую очередь способствовали развалу Советского Союза. Но тогда, во время «сбора земель», такого исхода никто не мог предвидеть и в страшном сне!)

Естественно, и Гитлер обеспечил себе свободу выбора момента для начала войны в выгодных для себя политических и стратегических условиях, и в то же время держал в постоянном напряжении Сталина, боявшегося внезапного нападения Германии. Гитлер преднамеренно допускал «утечку» информации на Запад о своих предложениях Советскому Союзу вступить в «Антикоминтерновский пакт», разделить с ним сферы влияния, продолжать политику дальнейшего сближения с тем, чтобы укрепить надежды Сталина на то, что Германия в ближайшем будущем будет соблюдать пакт о ненападении.

В то же время, практически сразу же после разгрома Франции в июне 1940 года, Гитлер отдал приказ о подготовке нападения на Советский Союз.

Из записки плененного в Сталинграде генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, составленной им 3 мая 1946 года (записка в основном посвящена причинам отказа Гитлера от операции против Англии, «Зеелёве»):

(Так русский солдат, еще не вступая в бой, спас своего будущего союзника если не от порабощения, то от страшных людских, военных, материальных и моральных потерь.)

Можно сопоставить даты указаний Гитлера по плану «Зеелёве» и плану «Барбаросса». Первое задание составить план «Зеелёве» было дано Верховному командованию вермахта (ОКБ) 2 июля

1940 года, соответствующая директива подписана Гитлером через две недели, 16 июля. А задания на разработку будущего плана «Барбаросса» были даны Гитлером Гальдеру 25 и 30 июня (о чем Йодль не знал), затем Грейфенбергу и Браухичу 3 и 22 июля. 31 июля Гитлер определил, что Германия должна напасть на СССР в мае

1941 года.

13 сентября 1940 года (по сообщению Йодля) Гитлер принял решение отложить «Зеелёве», а 17 сентября заявил, что предпосылки для «Зеелёве» еще не созданы, и отложил операцию «на неопределенный срок». В беседах с Гальдером он говорил: «Англия надеется на Россию и Америку, а когда первая надежда рухнет, то и Америка отпадет». «Если Россия будет разгромлена, то Англия лишится последней надежды».

Тем не менее видимая часть операции «Зеелёве» для отвода глаз продолжалась. Не зная об ее отмене, штабы разрабатывали детали операции, моряки готовились к высадке десанта, войска проводили тренировки, интендантские, санитарные и железнодорожные службы тоже вели интенсивную подготовку. В действительности же все усилия уже были обращены на Восток.

К сожалению, обо всем этом мы узнали уже в ходе или после войны — из трофейных документов, показаний пленных, материалов Нюрнбергского процесса, дневников и мемуаров непосредственных разработчиков плана «Барбаросса», в том числе генерал-фельдмаршала Паулюса.

Но надо отметить, что первые тревожные сообщения начали поступать задолго до июня 1940 года, когда Гитлер еще только начал вынашивать планы войны с СССР.

Одним из первых разведывательных донесений о переброске немецко-фашистских войск в приграничные с СССР районы стало хранящееся в Центральном архиве ФСБ РФ «Спецдонесение Управления пограничных войск НКВД Украинского погранокруга № АБ-0032287 в НКВД УССР о переброске немецких войск на территорию Польши» от 16 февраля 1940 года. В дальнейшем советские органы госбезопасности, в том числе и пограничные войска СССР, регулярно представляли информацию о военных приготовлениях Германии.

Надеюсь, что читатель простит автора за обширное цитирование подлинных документов, но мне представляется, что они лучше донесут до него горячее дыхание той незабываемой и тревожной эпохи, чем авторские рассуждения на эту же тему. Конечно, в большинстве случаев документы будут приводиться со значительными сокращениями или в выдержках.

26 мая 1940 года в НКВД СССР было представлено донесение заместителя начальника НКВД УССР о нарушениях границы германскими самолетами за время 24—26 мая 1940 года. Генерал Хоменко отмечает в донесении: «Считаю, что немцы производят фотографирование нашей пограничной полосы, особенно дорог».

В этот же день поступило сообщение об облете советской приграничной территории румынскими и венгерскими самолетами.

28 июня Управление Погранвойск НКВД представило докладную записку, в которой, в частности, говорилось:

К этим отрывочным и не очень серьезным данным можно добавить следующее. Бывший заместитель начальника штаба оперативного руководства Верховного командования вооруженных сил Германии В. Варлимонт дал следующие показания Международному военному трибуналу для главных военных преступников: «…Гитлер уже осенью 1940 года намеревался начать войну против Советского Союза. Однако он отказался затем от этого плана. Причины были следующие: развертывание армии к этому времени не могло быть выполнено… Кроме того, было уже поздно, так как приближалась осень… Армия должна была получить пополнение… По этим причинам нельзя было начать поход раньше весны 1941 года».

9 июля 1940 года начальник внешней разведки ГУГБ НКВД обратился с письмом в Разведывательное управлений РККА с просьбой дать оценку полученным агентурным материалам о подготовке Германии к войне против СССР. В ответном письме от 9 августа 1940 года РУ сообщило, что сведения о переброске германских войск в восточном направлении являются ценными и подтверждаются имеющимися у него данными, и в свою очередь попросило осветить ряд вопросов. Его интересовали, в частности, характер и размеры фортификационных работ немцев, направление наиболее интенсивных железнодорожных перевозок, точные районы сосредоточения войск, их численность, нумерация полков и дивизий, данные о гарнизонах Вены, Кракова, Люблина и других пунктов и так далее.

На документе имеется резолюция заместителя начальника внешней разведки: «Вопросник срочно направить в… (в приграничные районы. — И.Д.) с просьбой ориентировать закордонную агентуру на добывание новых сведений о военных приготовлениях немцев на территории генерал-губернаторства (оккупированная немцами территория Польши. — И.Д.) и высылать нам сводки всех добытых данных по этому вопросу (копии — в РУ РККА)».

Разведсводки о сосредоточении немецких войск вблизи советской границы продолжали регулярно поступать из РУ РККА и НКВД.

Разведсводка № 55 Управления погранвойск НКВД УССР представляет интерес не только с точки зрения поступления новой информации о концентрации германских войск, но и наличием следующих строк: «Предположительно указанные части возвращаются к месту прежней дислокации для отдыха и переформирования». Ведь это предположение подтверждает то, что говорил Гитлер в ответ на упреки советской стороны по поводу концентрации немецких войск в Польше: они, мол, отводятся туда на отдых. У нас нет документальных подтверждений того, что именно эта сводка докладывалась Сталину. Однако не исключено, что в устных докладах Берия или Голиков для успокоения Сталина и подтверждения его мнения о неготовности немцев к нападению использовали и этот тезис. Но в этой сводке содержатся также сведения насчет слухов о подготовке нападения немцев на СССР уже в конце июля 1940 года, что косвенно подтверждает приведенные выше показания В. Варлимонта.

Во многих сводках сообщается об усиленных фортификационных работах, производимых немцами на приграничной территории. Эти работы косвенно могли свидетельствовать о миролюбивых, оборонительных планах немцев. Были ли они элементами дезинформации, или немцы действительно опасались контрмер Красной армии в случае нападения на СССР, сказать трудно. Однако если Сталину эти сведения докладывались, то они лишний раз убеждали его в миролюбии Гитлера.

18 сентября 1940 года в ЦК ВКП(б) на имя тов. Сталина и тов. Молотова была представлена докладная записка («Соображения») Наркомата обороны СССР № 103202/ 06 об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы. «Соображения» содержат оценку вооруженных сил наших вероятных противников (Германия, Финляндия, Румыния, Венгрия и Япония) и исходят из возможности войны на два фронта.

В наши задачи не входит рассмотрение и анализ этого важного документа, исполненного А. Василевским и подписанного наркомом обороны С. Тимошенко и начальником Генштаба Красной армии К. Мерецковым. Обратим внимание лишь на следующее замечание:

В этой связи весьма примечателен раздел «Состояние разведывательной работы» из акта о приеме Наркомата обороны Союза ССР С. К. Тимошенко от К.Е. Ворошилова 7 декабря 1940 года. Вот этот раздел:

И при этом вызывает удивление и восхищение как точность сведений, пусть и не документальных, добытой военной и внешней разведками, так и предвидение, изложенное в докладной записке тремя советскими полководцами о направлениях главных ударов противника.

Судите сами: в записке указано, что Германия выставит против СССР 173 пехотных дивизий, а удары будут наноситься по трем главным направлениям: на Ленинград, на Минск и на Киев! Ведь так все оно и произошло девять месяцев спустя.

Поэтому негативную оценку деятельности РУ РККА, данную в приведенном акте, вряд ли можно считать объективной. Достоверная и достаточно полная информация, поступавшая как из РУ РККА, так и от внешней разведки, регулярно докладывалась высшему руководству страны.

Роковой сорок первый

Наступил роковой сорок первый. Поток информации о предстоящем нападении немцев возрастал. Вместе с тем информация зачастую была отрывочной и противоречивой, особенно в отношении сроков нападения. Естественно, что Сталину докладывался далеко не каждый из поступающих документов. Некоторые руководители органов государственной безопасности и военной разведки, опасаясь попасть в опалу, часто подстраивались под настроение и особенности характера Сталина, смягчали содержание острой разведывательной информации, а иногда и уклонялись от своевременного доклада объективных данных.

Однако, как отмечал впоследствии бывший в то время начальником Генерального штаба РККА Г.К. Жуков, не вся получаемая даже по линии военной разведки информация поступала руководству Генштаба. Начальник Разведывательного управления РККА Ф.И. Голиков, сменивший репрессированного И.И. Проскурова, стремился докладывать всю информацию сначала напрямую И.В. Сталину, а уже последний оценивал ее, учитывая мнение Л.П. Берии (до марта 1941 года курировавшего внешнюю разведку НКВД), и лишь та информация, которая соответствовала его внешнеполитической концепции, считалась «достоверной», «проверенной» и предоставлялась Г. К. Жукову. Об этом же пишет в воспоминаниях бывший в то время начальником Информационного отдела Разведывательного управления РККА В.А. Новобранец.

И все-таки, знал ли Генеральный штаб обстановку? «Знал, — пишет в своих воспоминаниях Г.К. Жуков. — Мы хорошо знали о сосредоточении в Польше войск. Знали о сосредоточении авиации и прочего, многократно докладывали Сталину по этому вопросу: что вызывает тревогу. Особенно в последнее время (апрель—май 1941 года. — И.Д.), когда они активизировали свою воздушную разведку, когда началось проникновение всяких диверсионных банд, террористических и прочих, до бандеровских организаций включительно».

Вряд ли можно полностью согласиться с тем, что вся информация сначала докладывалась Сталину, а затем «дозированно» спускалась в Генштаб. Многие из документов разведки вообще никому из высшего руководства не докладывались, а зачастую просто подшивались к делам. Так случится и с драматическим личным письмом A.M. Короткова на имя Берии (об этом позже) и со многими другими документами.

Но перейдем к некоторым документам, поступившим от военной и внешней разведок, от пограничников и из других источников в период с января по 22 июня.

Из разведывательной сводки № 2 Управления погранвойск НКВД УССР 16 января 1941 года:

Однако и в этой сводке, как и во многих других, отмечается усиленное и открытое строительство немцами огневых точек и других оборонительных сооружений, что опять-таки могло служить подтверждением отсутствия агрессивных намерений.

Обширный доклад о положении на советско-финской границе на 24 января 1941 года свидетельствовал о том, что сразу же после окончания советско-финской войны «финское правительство начало проводить подготовительные мероприятия к новой… войне с СССР». Далее приводятся многочисленные конкретные факты.

10 июня 1940 года в Москве была подписана Конвенция между Союзом ССР и Германией по разрешению пограничных конфликтов и инцидентов на границе. Эта Конвенция исключала возможность для Германии прикрыть вероломное нападение на СССР ссылками на какие-либо пограничные инциденты. Как отмечалось в докладе начальника погранвойск НКВД Белоруссии, с момента заключения Конвенции по 1 января 1941 года всего на границе с Германией возникло 187 различных конфликтов и инцидентов. «Как правило, — указывается в докладе, — германские представители все претензии представителей СССР признавали…, и они были разрешены в пользу СССР». Таким образом, надо признать, что обстановка на границе была спокойной.

Тем не менее с приближением войны меняется характер задач и состав агентуры гитлеровской разведки. Начиная с января 1941 года в советский тыл засылались преимущественно высококвалифицированные агенты, снабженные портативными радиостанциями.

Количество вражеской агентуры, задержанной или уничтоженной пограничными войсками в первом квартале 1941 года, увеличилось в 15—20 раз по сравнению со вторым кварталом 1940 года.

В 1940 году и первом квартале 1941 года в западных областях Украины, Белоруссии и Прибалтийских республиках было разоблачено 1596 немецких агентов, из них арестовано 1338 человек.

О слухах, распространяющихся среди дипломатического корпуса в Москве насчет готовящегося нападения Германии на СССР, сигнализировало 7 февраля 1941 года контрразведывательное управление НКГБ СССР:

11 марта 1941 года НКГБ СССР сообщил, «что 6 марта сего года английский посол Криппс собрал пресс-конференцию, на которой присутствовали английские и американские корреспонденты. Предупредив присутствующих, что его информация носит конфиденциальный характер и не подлежит использованию в печати, Криппс сделал следующее заявление…

31 марта 1941 года начальник внешней разведки направил в адрес наркома обороны, маршала С.К. Тимошенко, развернутое сообщение о продвижении германских войск к границе СССР на территориях Восточной Пруссии и генерал-губернаторства.

Представляет интерес перехваченная и расшифрованная телеграмма турецкого посольства в Москве министерству иностранных дел Турции:

2. Английский посол, узнав из белградских источников о том, что месяца два тому назад во время свидания принца Павла с Гитлером последний сказал Павлу, что собирается напасть на Советский Союз, по телеграфу из Афин попросил Идена проверить правильность этих слухов. Идеи в своем ответе указал, что он через короля Георга навел справку у принца Павла и что Павел подтвердил, что Гитлер ему действительно сказал о том, что он решил начать наступление на Россию в середине июня. Хайдар Актай».

О содержании беседы Гитлера с югославским принцем Павлом органами госбезопасности СССР 10 апреля 1941 года была направлена телеграмма И.В. Сталину и В.М. Молотову.

Еще один перехваченный турецкий документ — телеграмма министерства иностранных дел Турции посольству в Москве 7 апреля 1941 года:

8 апреля 1941 года в НКГБ СССР поступило спецсообщение НКВД о концентрации германских войск на границе с СССР. В нем, в частности, сказано:

9 и 12 апреля 1941 года НКВД УССР направил в ЦК КП(б) Украины спецсообщения №А-1250/СН и № А-1292/СН о крупных передвижениях войск из Германии на территорию генерал-губернаторства и к границам СССР.

Начальник внешней разведки НКГБ 10 апреля 1941 года направил в Разведывательное управление Генштаба Красной армии сообщение о концентрации немецких войск на советско-германской границе и строительстве аэродромов, дорог и укреплений в ближайшем тылу.

В еще одной телеграмме МИД Турции своему посольству в Москве от 16 апреля 1941 года, перехваченной нами и расшифрованной, сказано, «что немцы концентрируют войска против России и что в начале или в конце мая (здесь и далее по датам предполагаемого нападения курсив мой. — И.Д.) они нападут на Россию».

21 апреля за подписью наркома внутренних дел Берии на имя Сталина, Молотова и Тимошенко направлены разведывательные данные, полученные пограничными отрядами НКВД, относительно концентрации немецких войск на советско-германской границе и о нарушениях границы немецкими самолетами (с 1 по 19 апреля — 43 случая).

Отчет о работе внешней разведки НКГБ СССР за период с 1939 по апрель 1941 года состоит из 26 пунктов, в которых сказано:

Надо с сожалением отметить, что этот — единственный — пункт о реальной угрозе самому существованию нашего государства, вместо того чтобы «кричать», составлен в эпически спокойном тоне, неспособном донести до руководства страны степень существующей опасности. А ведь до начала войны оставалось менее двух месяцев!

За подписью наркома государственной безопасности Меркулова 5 мая 1941 года на имя Сталина, Молотова, Тимошенко и Берии направлено сообщение о военных приготовлениях Германии на оккупированной территории Польши. По существу, это первый обобщенный документ по этому поводу, доложенный Сталину. Приводим несколько отрывков из него.

Военные приготовления в Варшаве и на территории генерал-губернаторства проводятся открыто, и о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом немецкие офицеры и солдаты говорят совершенно откровенно как о деле, уже решенном. Война якобы должна начаться после окончания весенних полевых работ. Немецкие солдаты, со слов своих офицеров, утверждают, что захват Украины немецкой армией обеспечен работающей на территории СССР «пятой колонной».

С 10 по 20 апреля германские войска двигались через Варшаву на восток беспрерывно как ночью, так и днем. Из-за непрерывного потока войск останавливалось все движение на улицах Варшавы. По железным дорогам в восточном направлении идут составы, груженные главным образом тяжелой артиллерией, грузовыми машинами и частями самолетов. С середины апреля на улицах Варшавы появились в большом количестве военные грузовики и санитарные автомобили.

Немецкими властями в Варшаве отдано распоряжение привести срочно в порядок все бомбоубежища, затемнить все окна, создать в каждом доме санитарные дружины Красного Креста. Мобилизованы и отобраны для армии все автомашины частных лиц и гражданских учреждений, в том числе и немецких. С начала апреля закрыты все школы и курсы, их помещения заняты под военные госпитали. Запрещено всякое пассажирское движение по территории генерал-губернаторства, кроме пригородного по линии Варшава— Отвоцк…

Штаб армии восточного фронта расположен в Отвоцке. Немцы рассчитывают якобы сначала забрать Украину прямым ударом с запада, а в конце мая через Турцию начать наступление на Кавказ.

Немецкие офицеры в генерал-губернаторстве усиленно изучают русский язык, а также топографические карты приграничных территорий СССР, которые каждому из них розданы… Проводится заготовка переправочных средств через р. Буг…»

В тот же день и тем же адресатам направлено спецсообщение РУ РККА, подписанное Голиковым. В нем указывается, что общее количество немецких войск против СССР «достигает на 5 мая 103— 107 дивизий (увеличилось за два месяца на 37 дивизий). Обращает на себя внимание особое увеличение числа танковых и моторизованных дивизий. Отмечаются усиленное строительство вторых железнодорожных линий, ведущих к советской границе», складов боеприпасов, горючего и других видов военного обеспечения, расширение сети аэродромов и посадочных площадок и другие военные приготовления.

5 и 31 мая 1941 года были перехвачены телеграммы японского консула в Кенигсберге Сугихара японскому послу в Москве. В первой из них, в частности, указано, «что в июне германо-советские отношения должны будут как-то определиться. Отдано распоряжение о том, чтобы большинство немецких офицеров к концу мая в обязательном порядке овладело русским языком хотя бы в рамках чтения». Во второй говорится о концентрации германских войск и приводится такой факт: «пассажирский поезд, который вышел из Берлина утром 29 мая и прибыл сюда в тот же день вечером, на пути разминулся с 38 порожними воинскими составами. Военные перевозки по линии Познань—Варшава проходят более оживленно, чем в этом районе». Отмечаются и другие факты. Телеграмма заканчивается словами: «Все это наводит на мысль о начале войны».

2 июня уполномоченный ЦК ВКП(б) и СНК в Молдавии С.А. Гоглидзе направил в ЦК телеграмму о концентрации крупных частей немецкой и румынской армий на границе с СССР. В телеграмме, в частности, говорится: «Среди узкого круга офицеров румынской погранохраны имеются высказывания, что якобы румынское и немецкое командование 8 июня сего года намеревается начать военные действия против Союза ССР». С начала июня сообщения о предстоящем нападении немцев в ближайшие дни стали поступать из разных источников не только ежедневно, но и по два-три в день. Уже не могло быть сомнений в том, что немцы нападут, речь могла идти лишь о различных сроках.

Например, японский журналист Маэсиба сообщил, что на банкете у японского посла говорили, что начало военных действий ожидается 15 или 20 июня. Правда, тот же Маэсиба сказал, что «группирование Германией на западных границах Советского Союза крупных военных сил и продолжающееся продвижение к советским границам германских военных частей — это факты, о которых рассказывают очевидцы. Все же остальное — порожденные этими фактами слухи, предположения и сведения из шведской, турецкой и американской печати, которая старательно пропагандирует идею германо-советской войны…

Угроза войны используется как средство давления на Советский Союз. Такое предположение обосновывают, в частности, тем, что сведения о германской подготовке к войне против Советского Союза поступают в печать нейтральных стран из германских источников». (Данные 2-го Управления НКГБ СССР.)

В справке заместителя наркома внутренних дел УССР от 12 июня 1941 года говорится: «Среди немецких солдат идут разговоры, что 14 июня Германия якобы должна начать войну с СССР».

Но в этот день война еще не началась.

14 июня 1941 года состоялось последнее перед нападением на СССР совещание высшего командного состава вооруженных сил Германии. На нем были заслушаны сообщения командующих группами армий о готовности их войск. На совещании выступил Гитлер. Центральным пунктом его выступления было утверждение, что Советский Союз — это главное и последнее препятствие на пути Германии к мировому господству. Нападение на СССР Гитлер назвал «последним великим походом войны», предпринимая который не следует останавливаться ни перед какими соображениями морального или этического порядка.

14 июня 1941 года знаменательно тем, что в этот день было опубликовано печально известное заявление ТАСС, в котором говорилось, что распространяемые иностранной, особенно английской печатью заявления о приближающейся войне между СССР и Германией не имеют никаких оснований, так как не только СССР, но и Германия неуклонно соблюдают условия советско-германского договора о ненападении. «По мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Текст этого сообщения накануне был передан германскому послу в Москве Ф. Шулленбургу. Германское правительство не реагировало на это сообщение, даже не опубликовало его в Германии.

17 июня 1941 года Верховным главнокомандованием вооруженных сил Германии (ОКБ) был отдан окончательный приказ, в котором указывалось, что осуществление плана «Барбаросса» должно начаться 22 июня 1941 года.

Эту дату (17 июня) следует запомнить. Ибо все домыслы тех, кто пишет, что еще задолго до нее некоторые выдающиеся агенты называли точный день нападения Германии на СССР — 22 июня — и являются домыслами. Ни один агент не мог знать этого дня, ибо его не знало ОКБ, а может быть и сам Гитлер, принявший окончательное решение между 14 и 16 июня.

18 июня 1941 года немецко-фашистские соединения в ночное время начали выдвигаться на исходные позиции для наступления.

Через три дня на границе все было готово для наступления на Советский Союз.

В декабре 1944 года мне с товарищами пришлось заночевать в польской деревне вблизи станции Тересполь, на левом берегу Буга, напротив Бреста. Хозяйка, полька, рассказывала, что в 1941 году они видели, что немцы подтягивают силы, готовятся к войне, и говорили об этом нашим железнодорожникам. Из Бреста в Германию из СССР шли сотни эшелонов с продовольствием и нефтью, в Тересполе их перегружали. 21 июня стало ясно, что война начнется не сегодня — завтра. Об этом тоже сказали железнодорожникам. А те ответили: «Войны не будет, вон в Брест привезли пушки и разобрали их». Ее рассказу можно верить. Во всяком случае, он отражает обстановку июня 41-го.

Об этом случае мне напомнило спецсообщение НКГБ БССР в НКГБ СССР от 19 июня 1941 года, выдержки из которого я просто не могу не привести:

И так далее в том же духе.

Ежедневный перехват итальянской и японской переписки тоже приносил тревожные сведения:

Из Хельсинки в МИД Италии итальянский посол Чикконарди 19 июня сообщал: «Всеобщая мобилизация, неофициально объявленная, сейчас завершена. Страна находится на военном положении. Продолжается прибытие германских вооруженных сил. Считается, что Германия немедленно примет решение в отношении СССР».

Оттуда же посол Японии Сакая в тот же день сообщал в Токио: «Учитывая обстановку, существующую здесь, я сжег секретные нижеследующие документы: 1) все военно-морские шифры, шифры „Канада“, „Германия“, „Канаэ“, „Зеландия“. „Аляска“; 2) все телеграммы и секретные отношения; 3) все секретные протоколы…»

В тот же день посол Италии в Москве Россо информировал свое руководство: «Срочно. Совершенно секретно. Мой германский коллега поручил одному из своих сотрудников отправиться в Берлин, чтобы собрать информацию по поводу ситуации и добиться инструкций по практическим вопросам, которые должны возникнуть в случае разрыва отношений. Германский посол сказал мне, что его посланец возвратился, не привезя с собой ни окончательных сведений, ни точных инструкций. В строго конфиденциальном порядке он добавил, что его личное впечатление, однако, таково, что вооруженный конфликт неизбежен и что он может разразиться через два — три дня, возможно, в воскресенье.

На следующий день, 20 июня, перехвачена телеграмма японского посла в Бухаресте Цуцуи Кийоси своему коллеге в Москве: «…Утром 20 июня германский посланник сказал мне доверительно следующее: „Обстановка вошла в решающую фазу развития. Германия полностью завершила подготовку от Северной Финляндии и до южной части Черного моря и уверена в молниеносной победе. Румыния также по мере возможности ведет подготовку к тому, чтобы можно было сразу выступить…“

И наконец, разведывательная сводка НКГБ СССР № 1510 от 20 июня 1941 года, в которой, помимо дополнительных сведений о концентрации немецких войск у границы, есть такой знаменательный пункт: «…12. Германская разведка направляет свою агентуру в СССР на короткие сроки — три-четыре дня. Агенты, следующие в СССР на более длительные сроки — 10—15 суток, инструктируются о том, что в случае перехода германскими войсками границы… они должны явиться в любую германскую часть, находящуюся на советской территории».

Докладывались ли все эти и аналогичные материалы Сталину, или те, кто должен был это делать, опасались попасть «не в струю» его мнениям и настроениям? Сейчас это уже нельзя сказать. Возможно, что-то и докладывалось устно, во всяком случае, никаких письменных документов на этот счет не сохранилось.

Теперь посмотрим, какие же в предвоенный год советская агентура представляла донесения, служившие базой для составления резидентурами информации. Она, в свою очередь, должна была стать основой для сообщений, докладываемых в «инстанцию», то есть в ЦК ВКП(б), СНК и лично Сталину.

Берлинская резидентура внешней разведки.

Начнем с самого конца. 16 июня 1941 года поступило последнее предупреждение агентов «Старшины» и «Корсиканца» из Берлина. В нем, в частности, говорилось: «1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время. 2. В кругах штаба авиации сообщение ТАСС… воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может…»

Сообщение было направлено наркомом госбезопасности Меркуловым Сталину 17 июня 1941 года за № 2279 / М. На препроводительной записке к сообщению рукой Сталина написано: «Т-щу Меркулову. Можете послать ваш „источник“ из штаба германской авиации к… Это не „источник“, а дезинформатор. И. Ст.».(Цит. по книге «Органы Госбезопасности СССР в Великой Отечественной войне», т.1, кн.2, с.237).

17 июня в час дня Сталин вызвал к себе Меркулова и начальника внешней разведки Фитина. Как вспоминал впоследствии Фитин, первыми словами Сталина были: «Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?» Не дождавшись ответа, он продолжал: «Что за человек, сообщивший эти сведения?» Фитин дал подробную характеристику «Корсиканцу» и сказал, что нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации. После окончания доклада Фитина вновь наступила длительная пауза. Наконец Сталин произнес: «Дезинформация! Можете быть свободны».

Придя в Наркомат, Меркулов и Фитин тут же составили шифровку в Берлинскую резидентуру о немедленной проверке присланного сообщения о предстоящем нападении Германии на СССР. Однако ответ на нее так и не был получен.

В тот же день по указанию Сталина Берия отдал Судоплатову приказ о формировании Особой группы при наркоме, как специального органа разведывательно-диверсионных операций на случай начала войны.

По распоряжению Фитина сотрудниками управления был составлен Календарь сообщений агентов Берлинской резидентуры о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 года по 16 июня 1941 года. Он довольно обширен и может показаться скучным, но прекрасно показывает развитие событий последнего мирного года, напряжение, в котором жила резидентура, и богатство представляемой информации.

При ознакомлении с Календарем бросаются в глаза два момента: при всей своей добросовестности «Корсиканец» и «Старшина» не могли избежать влияния дезинформации, распространявшейся гитлеровскими спецслужбами о переносе либо даже отмене нападения на СССР, и они ее изложили в своих донесениях. И еще одно, на что нельзя не обратить внимания — даты нападения: «начало будущего (то есть 1941) года»; «15 апреля»; «конец апреля или начало мая»; «1 мая»; «весна этого (1941) года, когда русские не смогут поджечь еще зеленый хлеб»; «20 мая»; «в любое время (после 16 июня)».

Календарь был составлен 20 июня, но так и остался подшитым в «дело». Нарком госбезопасности Меркулов отказался подписать этот документ и доложить его Сталину!

Изложенная в Календаре информация, поступавшая от «Старшины» и «Корсиканца» через работавшего с ними Короткова, шла в Москву непрерывным потоком, однако Центр как будто на нее не реагировал. И тогда Коротков решился на беспрецедентный шаг: в нарушение всех правил субординации, минуя резидента, начальника разведки и даже наркома Меркулова, он направил личное письмо на имя Берии («Павла»), который в то время по линии ЦК и Совнаркома курировал и НКГБ. Письмо датировано 1 марта 1940 года (видимо, Коротков волновался и ошибся годом— вместо 1941 написал 1940).

Я впервые увидел это письмо в личном деле Короткова в 1988 году, когда готовил о нем книгу для узкого круга читателей — слушателей Краснознаменного института имени Ю.В. Андропова. Оно потрясло меня, и я не могу не привести его хотя бы в отрывках:

Далее Коротков приводит выжимку из сообщений «Корсиканца» с октября 1940 года по март 1941 года. Все они свидетельствуют об агрессивных намерениях Германии. Коротков отмечает, что «Корсиканец» заслуживает полного доверия и что данные о том, «что немцы с полной серьезностью взвешивают вопрос о нападении в скором времени на Сов. Союз, полностью соответствует действительности». Делая оговорку, что его мнение о «Корсиканце» носит во многом личный характер, Короткое высказывает пожелание, чтобы с «Корсиканцем» встретился сам резидент Кобулов, что «облегчило бы задачу для меня и тов. Кобулова, и дачу советов и корректировку со стороны последнего».

Завершает письмо Короткое словами: «Мы дважды писали в Москву, что было бы хорошо сделать „Корсиканцу“ продуктовый подарок. Однако кроме совета дать ему карточки, которых у нас нет, мы ничего не получили. Отношения с К. мы стараемся придать, помимо всего прочего, характер личной дружбы, и такая внимательность с нашей стороны была бы только на пользу дела. В Москве, по-видимому, материалы „Корсиканца“ не сконцентрированы в одном месте…»

Это письмо — крик души честного, преданного Родине и своей службе человека. Его экивок в сторону Кобулова не должен вводить в заблуждение, комплименты ставленнику и другу Берии носят чисто дипломатический характер.

Никакого результата письмо не имело. С ним ознакомилось начальство, и его подшили в дело. Впрочем, я не прав. Один результат все же был. Короткову разрешили сделать «Корсиканцу» продуктовый подарок!

Какие же сообщения поступали от другой агентуры Берлинской резидентуры внешней разведки перед началом войны?

От надежного источника «Франкфуртера» (офицера германской военно-морской разведки) поступила 1 мая 1941 года важная и точная информация о положении в Германии с такими ценными стратегическими материалами, как бензин и каучук, а также с хлебом. Однако о войне — ничего.

В числе источников резидентуры были «Швед», «Грек», «Итальянец», «Турок». Нельзя утверждать, что они были агентами. Возможно, доверительными связями, а то и просто контактами оперативных работников или агентов, например, «Швед» был контактом «Старшины» Так или иначе, о какой-либо информации непосредственно от них, касающейся предстоящей войны, автору неизвестно.

Другое дело — Брайтенбах. В середине марта 1941 года он сообщил о том, что в абвере в срочном порядке укрепляют подразделение для работы против России. На встрече 28 мая рассказал о проводимых в госаппарате мобилизационных мероприятиях. Два дня назад ему предложили составить график круглосуточного дежурства сотрудников его отделения (в гестапо). Когда он попытался навести справки, зачем это нужно, ему ответили, что это секрет. Последняя встреча Брайтенбаха с сотрудником резидентуры Журавлевым состоялась 19 июня. Агент пришел на встречу сильно взволнованный. Он сообщил, что в его учреждении только что получен приказ немецким войскам 22 июня после трех часов утра начать военные действия против Советского Союза. В тот же вечер эта исключительно важная информация была передана в Москву. Ее направили через посла, которым был Деканозов, близкий соратник Берии. Как полагали сотрудники резидентуры, это обеспечивало более быстрое ее прохождение.

Это была единственная достоверная информация о точном времени начала войны, полученная от абсолютно надежного источника! Судьба ее неизвестна, но о ней мы еще поговорим.

Непосредственно на Берлинскую резидентуру замыкалась еще одна — Варшавская. Там находились только два оперативных работника: Иван да Марья — Петр Гудимович и его супруга Елена Модержинская, прибывшие в Варшаву только в декабре 1940 года и не имевшие надежных источников. Тем не менее, приехав в Берлин 20 апреля 1941 года, Гудимович представил свои наблюдения о положении в Польше. Они вошли в сообщение, которое было доложено Сталину 5 мая 1941 года и подтверждало активную подготовку немцев к нападению на СССР.

Но в семье не без урода. Наряду с честной и добросовестной агентурой Берлинской резидентуры в нее затесался предатель, информация, точнее дезинформация которого сыграла немалую роль в принятии Сталиным неверных решений в дни и часы, предшествовавшие войне.

Произошло это так. Амаяку Кобулову, 33-летнему резиденту и другу Берии, не терпелось отличиться и доказать, что он настоящий разведчик, способный приобретать первоклассную агентуру. В августе 1940 года через одного из сотрудников резидентуры (сам Кобулов немецкого языка не знал) он познакомился с 27-летним латвийским журналистом Орестом Берлинксом. Уже через десять дней он завербовал его, присвоив псевдоним «Лицеист», несмотря на то, что Центр располагал сведениями об антисоветских настроениях журналиста. «Лицеист» оказался подставой германских спецслужб и по их указанию принялся снабжать Кобулова дезинформацией. Она готовилась на высшем уровне.

О том, как это происходило, показал на допросе 21 мая 1947 года бывший гестаповец Зигфрид Мюллер: «…Берлинкс говорил мне, что ему удалось войти в доверие к Кобулову, что последний рассказывал Берлинксу даже о том, что все доклады он направлял лично Сталину и Молотову. Очевидно, все это позволило Гитлеру рассматривать Кобулова, как удобную возможность для посылки дезинформации в Москву, в связи с чем он лично занимался этим вопросом и материалами, предназначавшимися для передачи Кобулову. Практика была такой: Риббентроп готовил эти материалы, затем докладывал их Гитлеру, и только с его санкции материалы передавались агенту Берлинксу, который и доставлял их Кобулову».

В развернутой Берлином беспрецедентной кампании дезинформации, направленной на то, чтобы ввести Сталина в заблуждение, «Лицеист» играл далеко не последнюю роль.

Вполне естественно, что сообщения «Лицеиста», тем более подтвержденные авторитетом Кобулова, друга самого Берии, и совпадавшие с мнением самого Сталина, ставили препону потоку неприятной для Сталина информации о том, что война начнется не сегодня — завтра. Было по-человечески приятнее доверять успокаивающим донесениям берлинского резидента.

«Лицеиста» для его закрепления немцы снабжали и правдивой информацией, но она касалась, например, операций на Балканах или воздушных налетов на Англию.

После войны советская разведка пыталась разыскать «Лицеиста», но безуспешно. Его судьба осталась неизвестной. Существует, правда, версия, что ему удалось эмигрировать в Швецию, где он и дожил до 1978 года… Кобулов в 1953 году был расстрелян как соучастник Берии.

Какие же тревожные сообщения поступали от агентуры других точек?

Хельсинки. На связи у резидента внешней разведки Е.Т. Синицына находился один из самых ценных источников — «Монах». 11 июня 1941 года «Монах» на срочной встрече с резидентом сообщил следующее: «Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне Германии против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть всего через 12 дней… Информация достоверная и точная. Мне ее сообщил мой хороший товарищ („Монах“ назвал имя), который присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему, как себе…» В заключение «Монах» попросил резидента: «Поспешите, пожалуйста, передать эту информацию в Кремль, Сталину. Еще можно что-то предпринять».

В своих воспоминаниях Синицын рассказывает, что начальник внешней разведки Фитин, по его словам, «17 июня почти текстуально доложил Сталину телеграмму из Хельсинки от 11 июня, добавив, …что „Монах“ — проверенный и надежный источник. Сталин вопросов не задавал… Затем, повернувшись лицом к наркому Меркулову, строго сказал: „Перепроверьте все сведения и доложите!“

Правда, в воспоминаниях Синицына есть два настораживающих момента. Во-первых, дата, названная «Монахом», вызывает сомнение. Откуда он мог знать ее 11 июня, если сам Гитлер только 15 июня принял окончательное решение о нападении на СССР 22 июня? К тому же Финляндия объявила о состоянии войны с СССР 26 июня, и лишь через три дня немецко-финские войска перешли финско-советскую границу. Во-вторых, Фитин, вспоминая беседу со Сталиным 17 июня, вообще не упоминает «Монаха» и его данные.

Среди агентуры Синицына был человек с уникальной и трагической судьбой — Степан Петриченко, в известной степени «крестник» Сталина. Волею судьбы он находился во главе кронштадтских моряков, поднявших в 1921 году мятеж. После его подавления бежал в Финляндию. Там его пытались привлечь к деятельности белогвардейских эмигрантских организаций, к засылке через границу в СССР террористов и диверсантов. Но он не был антисоветчиком, и его тянуло на родину. С этим он в августе 1927 года пришел в советское консульство в Риге. Его заявление с просьбой о возвращении в Союз председатель ОГПУ Ягода доложил лично Сталину, который сказал: «Право на возвращение нужно заслужить. Пусть послужит Родине за рубежом». Так Петриченко стал советским агентом. Он освещал деятельность эмигрантских организаций, добывал также сведения о финской разведке и контрразведке.

В начале 1941 года от него поступило несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР. 19 января 1941 года он сообщил конкретные факты о военных приготовлениях Финляндиях, о прибытии и размещении в стране немецких офицеров. В марте 1941 года информировал Центр о прибытии в район Петсамо немецких дивизий, а еще некоторое время спустя — о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически их приведение в полную боевую готовность. Это было последнее сообщение Петриченко. Во время войны он был интернирован финскими властями, а после ее окончания передан советской стороне. В 1945 году Особым совещанием «За антисоветскую деятельность» ему было определено наказание в виде 10 лет лишения свободы. В 1947 году он умер в Соликамском лагере.

Сообщение резидента НКГБ в Риме от 19 июня 1941 года: «На встрече 19 июня „Гау“ передал сведения, полученные им от „Дарьи“ и „Марты“. Вчера в МИД Италии пришла телеграмма итальянского посла в Берлине, в которой тот сообщает, что высшее военное немецкое командование информировало его о начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня сего года. „Тит“.

К сожалению, автор не располагает данными о «Гау», а также о «Дарье» и «Марте» и не может комментировать шифртелеграмму. Известно лишь, что, по свидетельству бывшего резидента в Риме Н.М. Горшкова, телеграмма с сообщением «Гау» была подшита к делу с такой резолюцией: «По указанию Л.П. Берии запрещено посылать это спецдонесение адресатам, так как это похоже на дезинформацию». «Адресатами» разведки в те дни были Сталин, Молотов и нарком обороны Тимошенко.

К концу 1940 года Германия оккупировала почти всю Европу и сформировала антисоветскую коалицию, в которую вошли Италия, Финляндия, Венгрия, Болгария, Румыния, Словакия. В распоряжении Гитлера оказались военные и экономические ресурсы практически всех европейских стран. В этих условиях перед советской военной разведкой стояла весьма сложная задача — своевременно и точно информировать руководство страны и лично Сталина о планах Германии, в первую очередь касающихся ее возможного нападения на СССР.

Несмотря на проведенную «чистку» и продолжавшиеся репрессии (напомним, что, последний предвоенный — до Голикова — начальник РУ Генштаба РККА Проскуров был арестован и расстрелян в 1940 году), зарубежный аппарат работал успешно. Об этом свидетельствует громадное количество донесений, приходивших из-за рубежа в Центр.

Мы приведем лишь некоторые из них, привязав их к действовавшим в то время легальным резидентурам.

Берлинская резидентура в основном ссылалась на сообщения «Арийца» (Рудольфа фон Шелия), поступавшие через «Альту» (Ильзу Штёбе).

25/26 апреля 1941 года военный атташе в Германии, генерал-майор В.И. Тупиков, прибывший в Германию только в начале января 1941 года, направил начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии генерал-лейтенанту Голикову личное письмо. Оно по духу соответствует тому, которое 31 марта того же года в адрес Берии направил A.M. Коротков. Правда, по стилю оно отличается: более многословно, менее конкретно, содержит много общих рассуждений, хотя в принципе это тот же «крик души» честного человека, болеющего за дело разведчика, не получающего ответа на свои тревожные сообщения. Вряд ли Тупиков перед написанием письма советовался с Коротковым, да и неизвестно, какие отношения у них были между собой.

Вот несколько выдержек из письма: «За 3,5 месяца моего пребывания здесь я послал Вам до полусотни телеграмм и несколько десятков письменных донесений различных областей, различной достоверности и различной ценности. Но все они являются крупинками ответа на основной вопрос: Стоит ли не в качестве общей перспективы, а конкретной задачи, в планах германской политики и стратегии война с нами; каковы сроки возможного столкновения; как будет выглядеть германская сторона при этом?

Я привел количество посланных донесений. Вы не заподозрили, что я плодовитость на донесения отождествляю с чем-то положительным в работе. Но изучение всего, что за 3,5 месяца оказалось допустимым, привело меня к определенному выводу, который я докладываю Вам. Если окажется, что с изложением моих фактов я ломлюсь в открытую дверь, — меня это никак не обескуражит.

Если я в них ошибаюсь, и Вы меня поправите, — я буду очень благодарен…»

Далее Тупиков в своем письме анализирует результаты визита Мацуока в Берлин через Москву, заключение советско-японского пакта о ненападении и его влияние на политику Германии. Он отмечает, что хотя этот пакт и отсрочил нападение Германии, он не отменил его и политика Германии «осталась ярко выраженной антисоветской».

Тупиков подчеркивает, что сейчас германская армия насчитывает более 9 миллионов человек (против англо-французов Германия выступила с 7 миллионами человек) и «сосредоточение на востоке продолжается». Немцы также учитывают «состояние наших вооруженных сил. Немцы, несомненно, в курсе слабых сторон подготовленности Красной армии в период по 1939 год включительно.

Но они также несомненно и в курсе того, какими темпами идет перестройка в армии и какая именно. А эти данные весьма весомые для выбора сроков ведения с нами войны.

Вывод: Я оговорил вначале, что рассуждения в этом докладе я веду на основе различных конкретных данных, в разное время и в разных документах доложенных Вам. Все эти данные приводят меня к убеждению, что:

1. В германских планах сейчас ведущейся войны СССР фигурирует как очередной противник. 2. Сроки начала столкновения — возможно, более короткие и, безусловно, в пределах текущего года. Другое дело, что эти сроки могут натолкнуться на нечто подобное поездке Мацуока «в Москву через Берлин и Рим», как ее здесь в дипломатических кругах называют. Но это уже не по доброй воле немцев, а вопреки ей. 3. Очередные, ближайшие мероприятия немцев мне представляются такими: а) Оседлание Турции пактом трех, или каким-либо ему аналогичным, б) Присоединение к пакту трех Швеции, а следовательно, и Финляндии, так как последняя давно готова к нему присоединиться, в) Усиление перебросок войск на наш театр, г) Планируют ли немцы широкие операции на Ближнем Востоке и в Африке, с применением такого количества войск, которое ослабило бы их европейскую группировку, сказать трудно, хотя официально прокламируются такие цели, как Суэц, Мосул, разгром англичан в Абиссинии.

Военный атташе СССР в Германии генерал-майор В. Тупиков».

Кое в чем Тупиков оказался не прав, например, говоря о влиянии советско-японского пакта на решение Гитлера, о возможном присоединении Турции и Швеции к антисоветской коалиции, вернее, он выдал «желаемое (немцами) за действительное», не указал точных сроков нападения немцев. Но в целом его тревожное письмо должно было иметь последствия. Однако, как и письмо Короткова, оно оказалось подшитым к делу. Сталину они не докладывались. Василий Иванович Тупиков пал смертью храбрых на Юго-Западном фронте в сентябре 1941 года. Он похоронен в Киеве.

Софийская резидентура. Резидент майор Л.П. Середа («Зевс»).

Сообщение «Зевса» от 14.05.1941. «12 мая от Бельведера получил следующие сведения: В первых числах мая состоялась встреча царя с Браухичем. Обсуждались вопросы: о поведении Болгарии в случае военного конфликта между Германией и СССР… По первому вопросу подробности неизвестны. По второму вопросу — мероприятия начнут проводиться в конце мая».

Будапештская резидентура. Резидент полковник Н.Г. Ляхтерев («Марс»).

14 марта сообщил о распространяемой в Венгрии дезинформации насчет «нежелания» немцев напасть на СССР и о том, что слухи об этом сеет якобы английская пропаганда.

Сообщение «Марса» из Будапешта от 30.04.1941. «В Будапеште и Бухаресте имеется много слухов о предстоящей войне между Германией и СССР».

Его же сообщение от 23.05.1941.: «Словацкий посол и военный атташе считают войну между Германией и СССР неизбежной. Нападение должно быть произведено… в ближайшее время. Американский военный атташе в Румынии сказал словаку, что немцы выступят против СССР не позднее 15 июня…»

Бухарестская резидентура. Резидент Г.М. Еремин («Ещенко»). На связи у резидентуры находились ценные агенты, в том числе К. Велькиш (АБЦ) и М. Велькиш (ЛЦЛ), работавшие в посольстве Германии в Бухаресте, а также информаторы «Купец», Сокор, Немеш и другие.

12 марта «Купец» сообщил: «11 марта ко мне на прием („Купец“ — врач) явился неизвестный немец. Он имел мундир СС, знак „Обергруппенфюрер“ и „кровавый орден“… В разговоре этот немец на мои вопросы, когда мы идем на Англию? Заявил: „О марше на Англию не может быть и речи… Более ста дивизий сосредоточено у нас на восточной границе. Теперь план переменился. Мы идем на Украину и на Балтийский край… Большевикам не будет места и за Уралом… Наш поход на Россию будет военной прогулкой. Губернаторы по колонизации уже назначены в Одессу, Киев и другие города… Теперь главный враг — Россия…“

Сообщение «Ещенко» от 15.03.1941.: «2. Полковник Риошану, бывший товарищ министра, друг Антонеску, в личной беседе с Сокором заявил: «Главштаб румынской армии вместе с немцами занят сейчас разработкой плана войны с СССР. Эту войну следует ожидать через три месяца.

Сообщение «Ещенко» от 05.05.1941. «АБЦ сообщил: …один немецкий штабной офицер заявил, что раньше для начала немецких военных действий против СССР предусматривалась дата 15 мая, но в связи с Югославией срок перенесен на середину июня».

Хельсинкская резидентура. Легальную резидентуру Разведуправления в Хельсинки возглавляли военный атташе полковник И.В. Смирнов («Оствальд») и майор Ермолов («Бранд»).

15 июня 1941 года «Оствальд» сообщил: «Точно установлено: в период 5—15 июня в портах Ваза, Оулу, Кеми выгрузилось не менее двух моторизованных дивизий. Выгрузка в портах… продолжается».

«Бранд» 17.06.1941 сообщил: «Проведение всеобщей мобилизации в Финляндии подтверждается… Все приводится в боевую готовность… В частях отпуска прекращены, находящимся в отпуске приказано немедленно явиться в часть».

Парижская резидентура. Резидент военный атташе генерал Суслопаров. Через резидентуру направлялась информация агентов «Красной капеллы» и собственная.

21 июня на сообщении генерала Суслопарова о том, что по достоверным данным нападение назначено на 22 июня, Сталин написал: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его».

Еще грубее резолюция Берии от 21.06.1941 на документе, обобщающем донесения разведчиков: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников „Ястреба“, „Кармен“, „Верного“ за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить». (Резолюция Берии, цитируемая по книге В. Карпова «Генералиссимус», кн. 1, лежит на совести автора этой книги, так как ссылки на источник он не дает. Кроме того, наличие агентов с такими кличками не подтверждается).

Значительный вклад в информирование Москвы о надвигающейся опасности гитлеровского нашествия внесли нелегальные резидентуры военной разведки.

В Бельгии действовали две резидентуры — Леопольда Треппера, не имевшая названия, и Константина Ефремова («Паскаль») Впоследствии обе они вошли в историю под именем «Красной капеллы».

Талантливый вербовщик Треппер создал агентурную сеть, состоящую из ценных источников. Ему на связь были переданы также агенты, завербованные легальным резидентом. Разведупра, генералом Суслопаровым, занимавшим пост советского военного атташе при правительстве Виши. Благодаря этому Треппер стал направлять через Суслопарова материалы о численности и дислокации немецких войск во Франции. В середине мая 1941 года Треппер передал особо важное сообщение о том, что немцы через Швецию и Норвегию перебросили в Финляндию около 500 тысяч солдат, а все высшие руководители «Организации Тодта» переведены в Польшу. Он также сообщил о передвижении немецких войск из Франции к советским границам и называл дату возможного нападения на СССР — 20—25 мая 1941 года. Сообщение с точной датой начала войны Треппер передал через Суслопарова 21 июня 1941 года.

После отъезда Суслопарова Треппер и его резидентура остались без связи с Москвой.

В Швейцарии обосновалась нелегальная резидентура «Дора», руководителем которой был венгерский коммунист Шандор Радо. В его резидентуре были люди, одновременно работавшие на советскую, английскую, чешскую и швейцарскую разведки. К тому же польская «Экспозитура», германская и французская спецслужбы нередко привлекали агентов, используемых «Дорой».

И не случайно в сообщения Радо нередко проскальзывала дезинформация, что он и сам признает в своей книге воспоминаний «Под псевдонимом „Дора“. Например:

В мае 1941 года, в связи с тем, что возросла угроза нападения Германии на СССР, Центр приказал Радо установить контакт с резидентурой Р. Дюбендорфер («Сиси»), которая с сентября 1939 года не имела связи с Москвой.

Это было выполнено, но, несмотря на слияние групп, «Сиси» сохранила относительную самостоятельность. Советская разведка иногда работала непосредственно с ней, используя шифры, известные ей, но неизвестные Радо. Его это несколько задевало, но как дисциплинированный разведчик и хороший конспиратор, он принял этот приказ как должное.

Тревожные телеграммы продолжали поступать от «Доры»:

18 июня 1941 года в Центр пришла шифровка:

Так началась война. И сразу же поступила еще одна, трогательная и волнующая радиограмма:

И еще одна — знаменитая токийская нелегальная резидентура Рихарда Зорге («Рамзай»), о которой уже написано много всякой всячины, правдивой и не совсем. Но мы сейчас коснемся только информации, поступавшей от Зорге в период, предшествовавший нападению немцев на СССР. Сразу отметим, что сообщения Зорге, помимо достоверной, содержали и дезинформацию. Этого нельзя было избежать, — ведь он основывался на тех сведениях, которые получал от своих «друзей» из немецкого посольства.

Кроме того, нужно отметить еще один момент. Мне больно писать об этом, так как я и сам грешен, но приходится. Большинство авторов, писавших о Зорге, основывались не на архивных материалах, а на уже напечатанных, а зачастую и сфабрикованных. Дело в том, что никто из авторов полного доступа к архивам ГРУ не получил. Опирались либо на имеющиеся открытые источники, либо на материалы, выборочно представляемые цензорами из аппарата этого ведомства. В результате родился миф, в который, к сожалению, поверили и сами авторы, и их читатели.

Серьезный анализ информации, поступившей от Рихарда Зорге в 1941 году, стал возможен совсем недавно. Опубликован сборник документов об истории военно-политического противоборства СССР и Японии в 1930—1940-е годы. В нем впервые приводятся полные тексты радиограмм группы «Рамзай» за 1941 год.

Исследователь Е.А. Горбунов в своей глубокой и умной книге «Схватка с черным драконом» проанализировал все, что было напечатано о Зорге, начиная от первых публикаций 1965 года и до 2002 года. Он ссылается также на книгу другого исследователя, Фесюна, «Дело Зорге» с подзаголовком «Неизвестные документы». Это — наиболее полная подборка документов из «дела Зорге», хранящегося в архиве ГРУ. Читателям, которых особенно заинтересовала тема Зорге, я советую обратиться к этим источникам.

Тот факт, что в радиограммах Зорге содержится много дезинформационных сведений, объясняется просто. И посол, и военный атташе Германии имели задание распространять дезинформацию о сроках нападения Германии и численности войск, «поощрять всякую фантазию». И, даже вполне доверяя Зорге и делясь с ним «военной тайной», они допускали, что он, как журналист, в свою очередь, может с кем-то поделиться «новостями» и тем самым будет способствовать распространению дезинформации.

Поэтому обвинять Зорге ни в чем нельзя. Великий разведчик сделал все, что было в его силах.

Мы же используем лишь те достоверные документы кануна войны, которые Зорге направил в Москву. Их оказалось не так уж и много. И ни о какой дате 22 июня не может быть и речи.

2 мая: Гитлер исполнен решимости разгромить СССР и заполучить европейскую часть страны. С 30 мая сообщения о достаточно точных сроках нападения на СССР. 30 мая: война начнется во второй половине июня. 1 июня: срок начала войны переносится на 15 июня. 15 июня война задерживается до конца июня.

Последняя телеграмма перед войной поступила от Зорге 20 июня. В ней говорится: «Германский посол в Токио Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна. Германское военное превосходство дает возможность разгрома последней большой европейской армии». Симптоматично, что в опубликованном тексте этой телеграммы нет никаких резолюций и пометок о рассылке. Следовательно, Сталину она не докладывалась. А новость, сообщенная в ней, уже не была новостью: о ней кричала вся мировая пресса.

Помимо легальных и нелегальных зарубежных резидентур военная разведка имела еще один важный источник информации. Это — разведотделы Прибалтийского, Белорусского (позднее Западного) и Киевского военных округов. Их разведсводки и спецсообщения докладывались в Центр, где с ними внимательно знакомились и во многих случаях использовали для доклада руководству страны. События 1939—1940 годов отрицательно повлияли на агентурные возможности разведотделов: границы передвинулись далеко на запад, и почти вся закордонная агентура оказалась в собственном глубоком тылу. Тем не менее разведотделы сумели частично перестроить свою работу.

Всю добываемую военными разведчиками информацию в виде сводок, спецсообщений и записок за подписью начальника управления рассылали руководителям государства и НКО. Об этом вспоминает бывший начальник ГРУ П.И. Ивашутин:

Наиболее важным из этих документов можно назвать доклад Ф.И. Голикова от 20 марта 1941 года со сделанными там выводами. Он заслуживает того, чтобы привести его в выдержках..

«Доклад начальника Разведуправления Генштаба Красной армии генерал-лейтенанта Голикова в НКО СССР, СНК СССР и ЦК ВКП(б) „Высказывания (оргмероприятия) и варианты боевых действий германской армии против СССР“.

б/н 20 марта 1941 года.

Большинство агентурных данных, касающихся возможности войны с СССР весной 1941 года, исходят от англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией…

За последнее время английские, американские и другие источники говорят о готовящемся якобы (разрядка моя. Обратите внимание на это подхалимское словечко. — И.Д.) нападении Германии на Советский Союз. Из всех высказываний, полученных нами в разное время, заслуживают внимания следующие: 1) Геринг якобы согласен заключить мир с Англией и выступить против СССР… 3) В Берлине говорят о каком-то крупном разногласии между Германией и СССР. В связи с этим в германском посольстве говорят, что после Англии и Франции наступит очередь СССР… 5) Американский посол в Румынии в своей телеграмме в Вашингтон сообщает, что Джигуржу имел беседу с Герингом, который сказал, что если Германия не будет иметь успеха в войне с Англией, то она вынуждена будет перейти к осуществлению своих старых планов по захвату Украины и Кавказа… 7) Гитлер намерен весной 1941 года разрешить вопрос на Востоке… 14) Столкновение между Германией и СССР следует ожидать в мае 1941 года. Источником подчеркивается, что это мнение высказывается как в военных кругах, так и в кругах МИДа. Никто не реагирует одобрительно на эти планы. Считают, что распространение войны на СССР только приблизит конец национал-социалистского режима. Это мнение высказывает и племянник Браухича, который занимает видный пост в Министерстве иностранных дел… 16) …Из наиболее вероятных вариантов действий, намечаемых против СССР, заслуживают внимания следующие: Вариант № 1. По данным анонимного письма, полученного нашим полпредом в Берлине от 15 декабря 1940 года «…Основное направление удара: а) от Люблина по Припяти до Киева; б) из Румынии между Яссы и Буковиной в направлении Тетерев и в) из Восточной Пруссии на Мемель, Виллинг, р. Березина и далее вдоль Днепра на Киев».

Вариант № 2. По данным КОВО от декабря 1940 года. «…Три главных направления удара: а) из Восточной Пруссии в направлении Литвы, Латвии и Эстонии. Этот удар имеет те преимущества, что Литва, Латвия и Эстония сразу же становятся союзниками Германии. Кроме того, Финляндия сразу же присоединяется к Германии, чтобы отнять забранную территорию; б) через Галицию и Волынь. Эта группа войск будет иметь поддержку украинцев и войск из Румынии, которая будет стремиться захватить отобранную у нее территорию. Группа войск второго и третьего направлений окружает войска противника в Мало-Польше. На остальном участке наносятся вспомогательные удары на фронтальном направлении с целью очищения всей остальной территории.

Вариант № 3. По данным нашего агентурного донесения на февраль 1941 года: «…Для наступления на СССР создаются три армейские группы: первая группа под командованием генерал-фельдмаршала Бок наносит удар в направлении Петрограда, вторая группа под командованием генерал-фельдмаршала Рунштудт (так в тексте) — в направлении Москвы и третья группа под командованием генерал-фельдмаршала Лееб — в направлении Киева. Начало наступления на СССР ориентировочно 20 мая».

По сообщению нашего военного атташе из Бухареста от 14 марта… Главный штаб Румынской армии вместе с немцами занят сейчас разработкой плана войны с СССР, начало которой следует ожидать через три месяца.

По сообщению нашего военного атташе из Берлина, по данным вполне авторитетного источника, начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года.

Вывод. (Полностью противоречащий всему сказанному выше и подстраиваемый Голиковым под настроение Сталина. — И.Д.):

1. На основании приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весною этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР являться будет момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.

2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки.

Начальник Разведывательного управления

Генерального штаба Красной армии Генерал-лейтенант (Голиков)».

После этого, в апреле—июне 1941 года от того же Голикова на имя Сталина поступил ряд докладов об усилении группировок германских войск на советской границе. Тем не менее точными данными о численности этих группировок Разведуправление не располагало. Это привело к ошибочному выводу о том, что на 1 июня 1941 года Германия сосредоточила против СССР лишь 41,6 % своих дивизий, а против Англии 42,6 % и таким образом она не начнет войну против СССР, не победив Англию. Кроме того, процесс сосредоточения германских сил у советских границ еще не завершен. На самом же деле СССР угрожало уже 62% германских дивизий и немалые силы союзников Германии.

Некоторые авторы утверждают, что военная разведка смогла получить все основные положения плана «Барбаросса». (Ими располагали американцы, но они не спешили делиться со своим будущим союзником.) Было известно лишь то, что Гитлер принял стратегическое решение о нападении на СССР, но ни деталей плана, ни даты нападения военная разведка не знала, как, впрочем, и большинство германских генералов. Ведь имелось несколько концепций войны, направлений главных ударов, дат нападения, и они постоянно менялись. К тому же агентура Разведупра располагала лишь косвенными данными: прямого доступа в «мозговой центр» Третьего рейха она не имела. Не знало Разведуправление и о намерениях Гитлера по поводу продолжительности войны — оно предполагало, что планируется затяжная война. Гитлер же готовил «блицкриг».

Поэтому вряд ли можно согласиться с бывшим руководящим работником Разведуправления А.Г. Павловым, утверждающим в одной из своих статей, что оно располагало полными данными, «по которым можно было сделать твердые выводы: о принятии Германией решения напасть на СССР, о политических и стратегических планах немцев; о конкретных мероприятиях на всех этапах подготовки войны; о силах и средствах, подготовленных для войны; о замысле и способе развязывания войны; о группировке и боевом составе сил, развертывающихся у границ СССР; о конкретных сроках нападения».

Правда, если мы вернемся к процитированному выше докладу Голикова, мы увидим, что третий вариант наступления немцев, приводимый в докладе, в целом соответствует действительному плану немецкого командования по директиве № 21 («Барбаросса»). Это делает честь агентуристам и аналитикам советской военной разведки. Скорее всего, материалы, послужившие основанием для включения в доклад данного пункта, использовались и в «Уточненном плане стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза», разработанного Василевским. Под ним заделаны подписи Тимошенко и Жукова, которые, однако, не подписали его. План датируется 11 марта, а доклад Голикова — 20 марта. Это значит, что полных сведений ни у Голикова, ни у Василевского к моменту составления плана еще не было, почему в нем и не указано направление удара на Москву. А может быть, Василевский просто не решился в материале, который готовился для Сталина, вставить сакраментальное слово «Москва» и ограничился упоминанием Волковыска и Барановичей? Ведь два других направления — на Ленинград и Киев — указаны им правильно. Нам остается только гадать. Как и о том, почему нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков не поставили свои подписи под планом.

Еще одна немаловажная деталь: в самом плане «Барбаросса» Москва как первоначальная задача не ставилась. В Основной директиве № 21 (план «Барбаросса») сказано: «…во взаимодействии с северной группой армий, наступающей из Восточной Пруссии в общем направлении на Ленинград, уничтожить силы противника, действующие в Прибалтике. Лишь после выполнения этой неотложной задачи, за которой должен последовать захват Ленинграда и Кронштадта, следует приступить к операции по взятию Москвы — важного центра коммуникаций и военной промышленности.

Только неожиданно быстрый развал русского сопротивления мог бы оправдать постановку и выполнение этих обеих задач одновременно».

А директива от 31 января 1941 года предусматривает: «…группа армий „Центр“… осуществляет прорыв… в направлении Смоленска, поворачивает затем танковые войска на север и совместно с группой армий „Север“…, наступающей на Ленинград, уничтожает советские войска в Прибалтике…

…В случае внезапного и полного разгрома русских сил на севере России (курсив мой) поворот войск на север отпадает и может встать вопрос о немедленном ударе на Москву».

Надо признать, что Разведуправление РККА понимало и предвидело угрозу нападения фашистской Германии на Советский Союз и постоянно информировало о ней руководство страны. В поле зрения РУ находилась и Германия с ее союзниками, и не менее воинственная Япония, и страны англо-французского блока.

Обоснованы ли обвинения в адрес Ф.И. Голикова в том, что он считал невозможным нападение Германии на СССР до окончания войны с Англией, а значит, и невозможным нападение в ближайшее время? Он был кадровым военным, до назначения в разведку командовал армией, привык приказывать и подчиняться. Уверенность Сталина в невозможности войны в 1941 году довлела над ним. Бывший и. о. начальника информационного отдела Разведуправления В.А. Новобранец (январь—апрель 1941 года) вспоминает: «Голиков часто ходил на доклад к Сталину, после чего вызывал меня и ориентировал в том, что думает „хозяин“; очень боялся, чтобы наша информация не расходилась с мнением Сталина».

Правду ли пишет Новобранец, сказать трудно. Свидетелей его разговора с Голиковым, как и Голикова со Сталиным, нет. Так или иначе, можно утверждать, что споров между этими собеседниками не было.

Кроме военной разведки существовала и разведка Военно-Морского Флота. 6 мая 1941 года нарком Военно-Морского Флота адмирал Н.Г. Кузнецов направил записку И.В. Сталину:

«Данные, изложенные в этом документе, также имели исключительную ценность. Историки (да и сам Кузнецов) отмечают этот доклад как заслугу адмирала. Однако выводы, предлагавшиеся руководству адмиралом Н.Г. Кузнецовым, не соответствовали приведенным им же фактам: „Полагаю, что сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР“. (Выводы эти в мемуарах не публикуются). А Сталин, выслушивая подобные „качели“, должен был им верить». (Карпов В.В. «Генералиссимус». Кн.1.)

Информация о замыслах немцев доходила до руководства страны не только от разведок, она шла и из Коминтерна, и из посольств, и от сотрудников других советских учреждений за рубежом.

Вот что записано в дневнике главы Коминтерна Георгия Димитрова:

21 июня 1941 года, получив от китайских коммунистов сведения, что Гитлер нападет на СССР 22 июня, Димитров позвонил Молотову и попросил сообщить об этом Сталину. Молотов ответил (запись Димитрова): «Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с Иосифом Виссарионовичем». Ответа на свой сигнал от Сталина Димитров так и не дождался. Ответ поступил от Гитлера.

Предупреждения поступали от Деканозова из Берлина, от послов из Англии, США, Румынии, Болгарии, Японии.

Начиная с конца 1940 года и до 21 июня 1941 года Деканозов (человек Сталина) буквально «обстреливал» Москву своими тревожными сообщениями. Он так надоел Берии, что за день до войны Берия написал Сталину: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщал мне, что нападение начнется завтра. То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру» (Цитата приведена из документальной повести Овидия Горчакова «Накануне, или Трагедия Кассандры».)

О каком же предупреждении Деканозова может идти речь? Скорее всего, это то самое сообщение агента военной разведки Брайтенбаха, в котором говорилось, что нападение состоится 22 июня в 3 часа ночи, и которое «для надежности и скорости» Берлинская резидентура решила отправить не по своим каналам, а через возможности Деканозова. Разведчики надеялись, что шифр-телеграмма из службы грузина Кобулова через грузина Деканозова на имя грузина Берии в первую очередь будет доложена грузину Сталину и возымеет свое действие. Мы видим, как Берия отреагировал на «крик души» своих земляков и «подыграл» Сталину, уверенному, что войны не будет.

Мнение Сталина о том, что войны в ближайшее время не будет, разделяли люди из его ближайшего окружения и руководства страны. Мы уже знаем отзыв Берии на тревожные телеграммы Деканозова. А вот суждение Молотова, которое он высказал в беседе с писателем Феликсом Чуевым почти 60 лет спустя, в 1990-е годы. Когда Чуев спросил его, как могло случиться, что мудрый Сталин так просчитался в определении сроков войны, Молотов ответил:

Молотов повторил: «Другого начала войны и быть не могло!» И добавил: «Не могло не быть просчетов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин. Но дело в том, что нашелся человек, который сумел выбраться из такого положения и не просто выбраться — победить! Ошибка была допущена, но, я сказал бы, второстепенного характера, потому что мы боялись сами навязать себе войну, дать повод».

Взгляды Сталина полностью разделял и Маленков, бывший в то время секретарем ЦК партии. За 18 дней до начала войны на заседании Главного военного совета он выступил с резкой критикой начальника Главного политического управления Красной армии Запорожца, представившего руководству страны доклад о состоянии военной пропаганды, в котором констатировалось: «Во всей пропаганде, ведущейся в стране, преобладает мирный тон, она не проникнута военным духом, слабо напоминает советскому народу о капиталистическом окружении, о неизбежности войны».

Маленков заявил по поводу пункта директивы о задачах партполитработы в армии, что этот пункт составлен с учетом близкой возможности войны и поэтому якобы совершенно непригоден в качестве руководящего указания войскам. «Документ, — говорил он, — примитивно изложен, как будто мы завтра будем воевать».

Беседуя с тем же Феликсом Чуевым, другой соратник Сталина — Л.М. Каганович сказал: «Сталин работал… Конечно, это было неожиданно. Он думал, что англо-американские противоречия с Германией станут глубже, и ему удастся еще на некоторый срок оттянуть войну. Так что я не считаю, что это был просчет. Нам нельзя было поддаваться на провокации. Можно сказать, что он переосторожничал. Но иначе и нельзя было в то время. А сейчас (беседа была 13 декабря 1989 года. — И.Д.) если начнется?

Я сначала думал, что Сталин считал, когда только началась война, что может ему удастся договориться дипломатическим путем. Молотов сказал: «Нет». Это была война, и тут уже сделать было ничего нельзя…»

Кстати, в этой же беседе Каганович опроверг версию о растерянности Сталина 22 июня: «Ложь! Мы-то у него были… Нас принимал. Ночью мы собрались у него, когда Молотов принимал Шуленбурга. Сталин каждому из нас сразу же дал задание: мне — по транспорту, Микояну— по снабжению…»

Итак, можно подвести некоторые итоги.

Если учитывать только донесения, доклады и спецсообщения, которые достигали ушей и глаз Сталина, то получается следующее:

1940 год: июнь— 1, июль— 19, август— 13, сентябрь— 9, октябрь — 4, ноябрь — 5, декабрь — 7.

1941 год: январь — 12, февраль — 13, март — 28, апрель — 51, май — 43, 1—22 июня — 60.

Даже если отбросить сведения, поступившие от агентуры, которой можно верить или не верить, то технические средства перехвата и дешифровки японских, турецких и итальянских источников подтверждали неминуемость и близость войны.

Предупреждение Черчилля выходит за рамки нашей работы, но и его нельзя сбрасывать со счетов. (В трофейном документе «Телеграмма военно-морского атташе Германии в Москве», адресованной своему командованию от 24 апреля 1941 года, сказано: «1. Циркулирующие здесь слухи говорят о якобы существующей опасности германо-советской войны. 2. По сведениям советника итальянского посольства, британский посол называет 22 июня (! — И.Д.) как дату начала войны. 3. Другие называют 20 мая. 4. Я пытаюсь противодействовать этим слухам, явно нелепым».

Два момента удивительны в этой шифртелеграмме: поразительная информированность английского посла, назвавшего дату, которой и Гитлер еще никому не сообщал, и неинформированность военно-морского атташе Норберта Вильгельма Баумбаха об указании штаба ОКБ Германии о проведении дезинформации, которое было дано 15 февраля 1941 года.

Но вот что сказал сам Черчилль об отношении Сталина ко всем сигналам о войне. В своих мемуарах он писал, что в августе 1942 года Сталин в беседе с ним заметил: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около того».

Какие же сроки и даты предстоящего нападения немцев докладывались Сталину и кому из докладывающих ему лиц он должен был верить? Вот эти сроки и даты: начало 1941 года, в марте 1941 года, 15 апреля. Конец апреля или начало мая. Весной 1941 года, когда русские еще не смогут поджечь зеленый хлеб, 14 мая, 20 мая. К концу мая. В начале или к концу мая. 8 июня. 14 июня. 15 или 20 июня. Между 20 и 25 июня. В любое время (после 16 июня). Во второй половине июня. После победы над Англией или заключения с ней почетного мира.

Ну, как тут не вспомнить притчу о пастушке, волках и старосте! Но как бы то ни было, принципиальный ответ на вопрос — нападут ли немцы? — был дан, и был он утвердительным. Разница исчислялась лишь неделями и днями.

И Сталин должен был отдать соответствующие распоряжения военным руководителям страны. А те, в свою очередь, должны бы быть менее покладистыми и отдавать нужные команды подчиненным им войскам, может быть даже в обход Сталина. Ведь не побоялся поступить так нарком Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецов, благодаря чему на флоте 21 июня 1941 года была объявлена готовность № 1. Военные корабли во всеоружии встретили атаки немецких самолетов и не понесли существенных потерь.

Если опросить широкий круг читателей о том, почему война оказалась для Сталина неожиданностью, то можно ожидать: большинство объяснит это тем, что Сталин верил Гитлеру, верил в то, что тот не посмеет нарушить пакт о ненападении между СССР и Германией, подписанный 23 августа 1939 года.

Но можно ли предположить, что Сталин, не веривший никому, даже своим ближайшим друзьям, точнее сотрудникам, так как друзей у него не было, вдруг поверил Гитлеру? Что он посчитал его джентльменом, благородно выполняющим свои обязательства? Вряд ли. Сталин не знал подлую сущность Гитлера, не знал о его программе завоевания «жизненного пространства» на Востоке, изложенной в «Майн кампф». Да и сам Сталин вряд ли был джентльменом вообще, а по отношению к Гитлеру в особенности. Можно предположить, что если бы сложились благоприятные условия, он, не задумываясь, разорвал бы советско-германский пакт, как он поступил весной 1945 года с советско-японским пактом о ненападении.

При всем неуважении к Резуну («Суворову»), как к предателю и недобросовестному исследователю, можно в какой-то степени принять его версию о том, что Сталин готовился к наступательной войне против Гитлера. Правда, не в 1941 году, как утверждал Геббельс — и вторящий ему Резун, — и не в 1942-м, и даже не в 1943 году, а тогда, когда страна и ее армия будут готовы к этому и сложится благоприятная международная обстановка. Гипотетически можно предположить, что не англичане с американцами, а мы бы открыли в 1944 году Второй фронт. Но это уже тема для других исследований. Мы же отметим, что Сталин не верил Гитлеру так же, как и никому другому.

И все же, не будучи благоглупеньким джентльменом, он верил. Не Гитлеру, а в Гитлера. Он понимал, что собой представляет этот человек, и по-своему уважал его. Он видел в нем государственного деятеля крупного масштаба и талантливого военного руководителя, войска которого в считанные недели расправились с армиями почти всех европейских государств и водрузили свои знамена над их столицами.

Хорошо зная историю, Сталин, вероятно, верил в то, что Гитлер тоже хорошо знает, по меньшей мере, историю своей страны. А в ней присутствовал великий Железный канцлер— Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен Бисмарк. Тот самый, который в 1859—1862 годах был прусским посланником в России, а все остальные годы своей долгой жизни (1815—1898) посвятил объединению Германии и укреплению ее военной мощи. Так вот, Бисмарк знал Россию и опасался ее. Поэтому он категорически выступал против намерения германских военных кругов начать превентивную войну с Россией, считая, что война с Россией была бы чрезвычайно опасной для Германии. Однако еще больше он опасался войны на два фронта. Вследствие этого он явился инициатором русско-австро-германского соглашения («Союз трех императоров»), а когда оно устарело, заключил в 1887 году с Россией «договор перестраховки», согласно которому каждая сторона обязалась сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны другой стороны с любой третьей великой державой. Договор принципиально исключал войну Германии на два фронта.

Да и недавний пример Первой мировой войны, когда русские армии, перейдя в наступление в Восточной Пруссии, своей кровью спасли Париж, помогли французам выиграть битву на Марне и практически изменили ход войны, не мог не стоять перед глазами немцев.

Об этом не мог не знать Гитлер или, во всяком случае, его высокопоставленные и высокообразованные генералы. Поэтому Сталин верил в то, что если не сам Гитлер, то его генералы не допустят развязывания войны с Россией, не завершив войну на Западе.

В свою очередь, Сталин прекрасно понимал опасность такой войны. Еще раз напомним, что договор от 23 августа 1939 года был заключен как раз в те дни, когда генерал Жуков вел ожесточенные бои с японцами на Дальнем Востоке — в Монголии у реки Халхин-гол, а впоследствии СССР подписал договор о ненападении с Японией, оградив себя от опасной войны на два фронта.

Таким образом, вера Сталина в то, что Гитлер не начнет войну на Востоке, основывалась не на вере в порядочность Гитлера, а на вере в его здравый смысл, логика которого должна была подсказать, что войну с Россией может быть и возможно начать, но победоносно закончить ее невозможно.

Но, к сожалению, логика жизни не всегда соответствует логике рассуждений, и такой прагматик, как Сталин, не мог не знать этого, во всяком случае, не должен был не знать.

Сказанное выше подтверждается словами маршала Жукова, который, готовя мемуары, так излагал суть споров между ним и Сталиным:

«Я хорошо помню слова Сталина, когда мы ему докладывали о подозрительных действиях германских войск: „Гитлер и его генералитет не такие дураки, чтобы воевать одновременно на два фронта, на чем немцы сломали себе шею в Первую мировую войну…“ И далее: „У Гитлера не хватит сил, чтобы воевать на два фронта, а на авантюру Гитлер не пойдет“.

Есть и еще одна причина тому, почему Сталин считал, что войны в 1941 году не будет. Он слишком верил в себя. Перефразируя известное изречение, можно сказать: Сталин верил в то, что в 1941 году войны не будет, потому что ее не может быть… ибо так считал он.

Сталин надеялся не только выиграть время, но и создать более выгодные стратегические позиции для предстоящей войны с Германией, и это ему в значительной степени удалось. Но он не всегда при этом учитывал то, что противник стремится усыпить его бдительность ради решения главной стратегической задачи — разгрома СССР.

Широким потоком Сталину докладывались сведения, содержащие дезинформацию. Это не были дезинформационные сообщения отдельных агентов, желающих выслужиться или подзаработать.

Немецкий Генштаб развернул целую систему мер для обмана Сталина и его окружения. Она проводилась в жизнь с немецкой обстоятельностью.

12 февраля 1941 года Кейтель издал специальную «Директиву по дезинформации противника». Предусматривалось создать представление о том, что немцы якобы готовятся к осуществлению операции «Морской лев» (вторжение в Англию), одновременно намереваясь провести операции в Югославии («Марита») и Северной Африке («Зонненблюме»). Чтобы иллюзия вторжения в Англию была полной, немецкое командование распространило ложные сведения о несуществующем сильном «авиадесантном корпусе». К войскам были прикомандированы переводчики английского языка, в массовом количестве отпечатаны и разосланы в войска топографические карты районов «предполагаемой высадки». Определенные районы побережья Ла-Манша, Па-де-Кале и Норвегии были «оцеплены» и объявлены «запретными зонами». Там размещались ложные батареи. А перемещение войск из Франции на восток выдавалось за маневр для ввода в заблуждение англичан.

12 мая 1941 года Кейтель издал очередное распоряжение по проведению второй фазы дезинформации в целях сохранения скрытного сосредоточения сил против Советского Союза. В нем, в частности, говорилось: 1. Вторая фаза дезинформации противника начинается с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая. В этот момент действия высших штабов и прочих, участвующих в дезинформации органов, должны быть в повышенной мере направлены на то, чтобы представить сосредоточение сил к операции «Барбаросса» как широко задуманный маневр с целью ввести в заблуждение западного противника… Продолжать подготовку к нападению на Англию. Принцип таков: чем ближе день начала операции, тем грубее могут быть средства, используемые для маскировки наших намерений…

…5. Политические меры дезинформации противника уже проведены и планируются новые».

Политические и иные меры дали свои результаты. На удочку попались и Сталин, и разведчики, и дипломаты.

В конце мая первый заместитель Госсекретаря США С. Уэлс сообщил на приеме послу СССР в США Уманскому о готовящемся нападении Германии на Россию. В тот же день Уманский сделал заявление для печати: «Представляемая Советскому Союзу информация в Лондоне и Вашингтоне преследует цель спровоцировать конфликт между Германией и СССР».

В Берлине только ухмыльнулись, читая это заявление.

И все же была ли хоть в одном из многочисленных предупреждений, ложившихся на стол Сталина, названа точная дата нападения Германии на СССР? Предоставим слово авторитетным экспертам.

Перед проведением Токийского международного симпозиума, посвященного Рихарду Зорге, задан вопрос сотруднику отдела информации Министерства обороны Никанорову. Японца интересовало, сообщил ли Зорге точную дату нападения немцев на Советский Союз, как об этом писали раньше некоторые авторы книг о Зорге. Категорический ответ прозвучал так: «Среди хранящихся материалов об отношениях между Советским Союзом и Германией нет документов, в которых бы сообщалась точная дата нападения. Таких телеграмм нет. В сообщениях Зорге указывалось довольно точное время начала военных действий — вторая половина июня. Что касается указания Зорге на 22 июня 1941 года, то, я думаю, что его придумали авторы книг о Зорге. После того как имя Зорге стало знаменитым, некоторые авторы, для придания большего интереса к своим произведениям, скорее всего, подправили сообщение Зорге».

В «Красной Звезде» 16 июня 2001 года были опубликованы материалы круглого стола, посвященного 60-й годовщине начала войны. Одному из участников, сотруднику пресс-бюро Службы внешней разведки РФ, Владимиру Карпову, задали вопрос: «Еще в 1960-е годы опубликовали телеграмму „Рамзая“ с предупреждением: война начнется 22 июня. После этого и говорилось, что Зорге точно назвал дату». Ответ полковника Карпова был четким: «К сожалению, это фальшивка, появившаяся в хрущевские времена. Разведка не назвала точной даты, не сказала однозначно, что война начнется 22 июня».

Что касается телеграммы из Берлина о сообщении Брайтенбаха от 18 июня 1941 года, где он прямо указывает, что нападение состоится 22 июня в 3 часа ночи, то в архивах СВР ее нет и не может быть. Как мы уже знаем, она была направлена через посла Деканозова по линии МКИД, вызвала возмущение Берии, которому, видимо, была доложена, и затерялась где-то либо в архивах МИДа, либо в бумагах Берии, либо была уничтожена. Та же участь, скорее всего, постигла и сообщение «Монаха» из Хельсинки, если оно вообще существовало.

А теперь еще один, последний, вопрос. Была ли сама разведка, запуганная, истерзанная репрессиями и чистками, полностью готова к войне? Какой, как вы думаете, последний документ был направлен в Берлинскую резидентуру 22 июня? О приведении резидентуры в боевую готовность? О введении в действие условий связи с резидентурой на особый период? О сожжении шифров и кодов? О мобилизации всех сил на отпор врагу?

Нет, не угадаете. Это была шифртелеграмма с разрешением одному из работников резидентуры нанять местную няню для ухода за ребенком и выплачивать ей определенную сумму…

Горе — оно горе для всех

Итак, 22 июня 1941года… Началась Великая Отечественная война, принесшая неисчислимые бедствия советскому народу и продемонстрировавшая его героизм, единство и беспримерное терпение.

Попробуем еще раз попытаться ответить на вопрос, кто же виноват в том, что война обрушилась на нашу страну столь внезапно. На поверхности один ответ: Сталин, который не доверял ни докладам разведки, ни предупреждению Черчилля, ни показаниям перебежчиков. Однако есть один довод в его защиту: он должен был вылавливать сообщения разведки среди сотен других докладываемых ему бумаг — о производстве тракторов, о ходе посевной, о раскрытых «заговорах», о неурядицах в работе транспорта, о выпуске самолетов, о новых театральных постановках, о решениях «Особого совещания», о предоставлении отпуска тому или иному члену Политбюро, о Государственном плане на второе полугодие 1941года… Боже мой, да всего не перечесть!

Такова участь диктатора, каким был Сталин. И лишь одного не было среди этого множества бумаг — аналитического документа с оценкой всей поступающей по линии разведки информации. Он сам был главным и единственным аналитиком, ибо ни в одной из советских разведывательных служб не было серьезного аналитического подразделения, а тем более не было органа, который мог бы на основании всех имеющихся данных представить ему глубоко обоснованное заключение с четким и прямым ответом на вопрос: начнется ли война и когда? Ни на заседаниях Политбюро, ни на совещаниях с военными и хозяйственными руководителями этот вопрос не обсуждался.

Значит, вроде бы виновата разведка? Может быть и так: ведь ни одному из ее руководителей, и прежде всего Берии, Меркулову, Фитину и Голикову, не хватило или мужества, или желания, или ума для того, чтобы создать подобные подразделения, с их помощью прийти к определенному выводу и не побояться при докладе вождю произнести сакраментальное слово «война». Этого слова боялись — ведь даже в последнем предвоенном оперативном указании в Берлинскую резидентуру Центр запрашивал не о возможности в о й н ы, а о возможности немецкой акции против СССР.

Виновата ли разведка? Да, бесспорно. Но ведь там работали живые люди — честные, неглупые и храбрые, они доказали это позже, на полях сражений и в тылу врага — и у всех были жены, дети, матери, и все они, чудом уцелев, едва оправились от ужасов 1938 года. Можно ли сейчас бросить в них камень за то, что в тех условиях, в обстановке страха, раболепства, угодничества перед вождем никто не смел произнести слово?

А ведь эта обстановка была создана самим вождем. Отсюда и. еще один ответ на вопрос, кто же виноват в том, что война оказалась столь неожиданной.

И все же, что бы ни говорили, Сталин внял донесениям разведки.

Адмирал Н.Г. Кузнецов, бывший нарком Военно-Морского Флота СССР, вспоминает:

К слову сказать, сам Кузнецов тоже ждал нападения немцев с минуты на минуту. Он вспоминает:

19—20 июня Балтийский, Северный и Черноморский флоты были приведены в состояние готовности № 2.

М.А. Воронцов прибыл в Москву 21 июня. Н.Г. Кузнецов пишет в своих мемуарах: «В 20.00 пришел М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний.

…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне». Тимошенко и Жуков ознакомили Кузнецова с телеграммой в

пограничные округа о том, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Кузнецов спросил, разрешено ли в случае нападения применять оружие, и, получив положительный ответ, приказал заместителю начальника Главного морского штаба контр-адмиралу В.А. Алафузову: «Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть к готовности номер один. Бегите!»

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь, в ночь на 22 июня. А она уже наступила.

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время, под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».

В отличие от своих коллег, Кузнецов не ограничился направлением телеграммы командующим флотами, а немедленно связался с ними по телефону и повторил ее содержание. Наверное, на флоте связь с командирами эскадр, баз, боевых кораблей и береговых батарей налажена лучше, чем в сухопутных войсках с командирами дивизий, полков и отдельных частей, ибо все флоты были немедленно приведены в состояние оперативной готовности № 1.

По-разному начиналась война. Еще раз предоставим слово Н.Г. Кузнецову:

«Сразу же главной базе был дан сигнал „Большой сбор“. И город (Севастополь) огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям…

…Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.

— Надо затемняться немедленно, — отвечали из штаба.

Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.

В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чехлы со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.

В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.

В 3 ч. 07 м. немецкие самолеты появились над Севастополем. В 3 ч. 15 командующий флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский доложил о налете».

«…Вот когда началось…. У меня уже нет сомнений — война!

Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.

А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский…

Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немцы бомбят Севастополь. Это же война!

— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный.

Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:

— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.

— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.

Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!

Г.М. Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение».

В первую ночь войны советский Военно-Морской Флот боевых потерь фактически не имел.

Но, пишет Кузнецов, упоминая о ряде недоработок, — в ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему — свое, нам — свое».

Однако далеко не везде положение оказалось столь благополучным, как на флоте.

Недавно мне довелось проехать по шоссе Брест—Минск (около 350 км). Сейчас оно, конечно, не такое, каким было в 1941 году, но и тогда это было шоссе. И я представил, как по нему со скоростью 80 км в сутки двигались немецкие танки, практически не встречая сопротивления, задерживаясь в основном для заправки и подтягивания тылов. 26 июня пал Минск. Такова была обстановка в Белоруссии в июне 1941 года.

А вот как описывает июнь 1940 года во Франции генерал де Голль: «По всем дорогам, идущим с севера, нескончаемым потоком двигались обозы несчастных беженцев. В их числе находилось несколько тысяч безоружных военнослужащих. Они принадлежали частям, обращенным в беспорядочное бегство в результате наступления немецких танков в течение последних дней. По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дорог. „У нас нет времени брать вас в плен!“ — говорили им».

Миллионы советских солдат были убиты или попали в плен. Миллионы матерей рыдали, раскрывая официальные письма с «похоронками». Горе коснулось почти всех семей в нашей стране. Не обошло оно и Иосифа Виссарионовича. Его сын, Яков, командир батареи, оказался в немецком плену, где и погиб. Существует версия, что по линии разведки предпринимались попытки вызволить его из плена. Однако документальных подтверждений этого факта нет…

…Но все же где-то советские пехотинцы, выходя из окружения, вступали в бой, пытаясь остановить врага, где-то артиллеристы выкатывали пушчонку и ценой своих жизней хоть на какое-то время задерживали движение танковой армады, где-то саперы подкладывали мины.

Среди выходящих из немецкого окружения были и сотрудники брестской радиоточки, призванной поддерживать связь с агентурной группой Шульце-Бойзена и Харнака, находившейся в Берлине. Здравствующий ныне известный разведчик-нелегал Михаил Владимирович Федоров, выбиравшийся в июне 1941 года из аналогичной точки в Белостоке, вспоминает: «…как выбраться из деревни? Решили под видом местных жителей поодиночке или вдвоем с косами, граблями или вилами выходить всей группой в сторону леса, как бы на полевые работы. Переоделись в гражданскую одежду из того, что нашлось у хозяев под рукой и в сундуках. Мне достались брючата явно короткие, и я походил на рыбака с засученными штанишками… Личное оружие, патроны к которому израсходовали, спрятали на одном заброшенном хуторе…»

Естественно, что в таких условиях радиосвязь с разведгруппой в Берлине, ориентированной на Брест и Минск, прервалась.

Когда назначали эти точки, исходили из того, что врага будем бить «на его собственной территории», и никто из руководства разведки не задумался над вопросом: «А что, если придется отступать?» А если и задумался, то боялся выходить с предложением о создании резервных пунктов радиосвязи в глубоком тылу или хотя бы в Москве. Ведь известно, как отреагировал Сталин на предложение известного чекиста-взрывника Старинова о создании резервных партизанских баз на территории СССР. Только чудо спасло Старинова от расправы, и он дожил до ста лет!

Таким образом, с первых же дней войны главные надежда и опора внешней разведки на территории Германии — группы «Старшины» и «Корсиканца» оказались вне связи. Другой агентуры внешней разведки в Германии практически не было (если не считать «Брайтенбаха», сотрудника гестапо), а та, которая имелась, также оказалась вне связи.

Именно теперь «откликнулось» то, что «аукнулось» в годы репрессий, лишивших разведку опытных сотрудников и поставивших под подозрение ценную агентуру, приобретенную ими. Сказался и запрет работы с агентурой, приобретенной «врагами народа».

Резидентуры в Западной Европе не были подготовлены к оперативной работе в военное время. Нелегальные резидентуры (как внешней разведки, так и ГРУ) в основном замыкались на «легальные», действовавшие в посольствах и прекратившие существование с началом войны. Кроме того, существовал еще один, так сказать, «деликатный» момент. Агентурная сеть — это в основном касается военной разведки, резидентур Треппера, Гуревича и Радо в Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии — состояла в большинстве из лиц еврейской национальности, особенно уязвимых для операций гитлеровских спецслужб. И многие из них пали жертвами не хорошо налаженной работы немецкой контрразведки, а геноцида, развернутого нацистами.

Руководство внешней разведки, как и военной, не позаботилось о надлежащей подготовке радистов и обеспечении их надежно работающей аппаратурой дальнего действия (о городах, на которых она замыкалась, мы уже говорили). Не было дублирующих радиоквартир.

Действовавшая в Германии надежная агентура не была обучена правилам конспирации. Агентурные группы поддерживали связь друг с другом по линейному принципу, и результат, как известно, оказался трагическим. Стоило гестапо зацепиться за одну ниточку, как рухнула вся система «Красной капеллы» в Берлине, а также в Бельгии, Франции и Голландии.

Оставшаяся вне связи агентура, в основном состоявшая из убежденных антифашистов, стала искать другие способы борьбы с врагом: создавать антифашистские организации или вливаться в ряды движения Сопротивления.

Сейчас трудно сказать, было ли Сталину сразу же доложено истинное положение вещей, или он пребывал в уверенности, что наша разведка в Германии успешно работает и перерыв связи с ней — временное явление, которое скоро будет устранено.

В любом случае работе внешней разведки Сталин уделял внимание. В конце июня 1941 года под его председательством состоялось заседание только что созданного Государственного комитета обороны (ГКО) СССР. Он принял постановление, в котором перед внешней разведкой были поставлены серьезные и разноплановые задачи:

— наладить работу по выявлению военно-политических и других планов фашистской Германии и ее союзников;

— создать и направить в тыл противника специальные оперативные отряды для осуществления разведывательно-диверсионных операций;

— оказывать помощь партийным органам в развертывании партизанского движения в тылу врага;

— выявлять истинные планы и намерения наших союзников, особенно Англии и США, по вопросам ведения войны, отношения к СССР и проблемам послевоенного устройства;

— вести разведку в нейтральных странах (Иран, Турция, Швеция и др.) с тем, чтобы не допустить перехода их на сторону стран «оси», парализовать в них подрывную деятельность гитлеровской агентуры и организовать разведку с их территории против Германии и ее союзников;

— осуществлять научно-техническую разведку в развитых капиталистических странах в целях укрепления военной и экономической мощи СССР.

18 июля 1941 года Сталин, уже в качестве Генерального секретаря ЦК ВКП(б), подписал постановление ЦК «Об организации борьбы в тылу германских войск». Оно требовало создания партийного подполья, способного возглавить борьбу народных масс, создания партизанских отрядов, в которые предлагалось отбирать людей с опытом Гражданской войны, работников НКВД и НКГБ.

Этими и другими директивными указаниями внешней разведке было предписано принять непосредственное участие в разведывательно-диверсионной работе и партизанском движении в тылу врага.

Для руководства партизанским движением в объединенном Наркомате (НКВД и НКГБ) была создана Особая группа, костяк которой составили сотрудники внешней разведки. На основе Особой группы, по мере расширения партизанского движения, было сформировано Четвертое управление НКВД, которое возглавил опытный разведчик П.А. Судоплатов. Оно занималось разведывательно-диверсионной работой против Германии на нашей территории, в оккупированных немцами странах Европы и на Ближнем Востоке.

В течение всей войны Сталин серьезно относился к разведывательной информации, поступавшей из немецкого тыла, хотя партизанская разведка обладала целым рядом недостатков. Среди них — неопытность и недостаточная подготовка партизан в вопросах разведки, ненадежность их документов прикрытия, нехватка передатчиков и слабость координации между партизанами и армейскими разведывательными органами. Приказ Верховного Главнокомандующего от 19 апреля 1943 года «Об улучшении разведывательной работы в партизанских формированиях» требовал лучшей координации и лучшей подготовки партизанских руководителей под руководством специалистов НКВД и ГРУ.

Первым Управлением остался руководить Фитин. Его сфера действий распространялась на весь остальной мир, в том числе и на страну главного противника — Германию, откуда, как мы уже отметили, разведывательные сообщения больше не поступали. То же надо сказать и о генерал-губернаторстве — территории Польши, находившейся под немецким контролем. В некоторых источниках говорится, что советский резидент в Польше П.И. Гудимович-Васильев и его супруга и помощница ЕД. Морджинская сумели создать в Польше «мощную агентурную сеть». Более того, 21 июня в 6 часов вечера П.А. Судоплатов получил, как вспоминает в одной из статей его сын, А.П. Судоплатов, «запоздалый приказ» об использовании нашей зарубежной агентуры в Польше для предотвращения крупной провокации на границе. Выполнить эту ошибочную директиву ввиду отсутствия времени у НКВД не было реальных возможностей».

Что можно сказать по этому поводу? Никакой «мощной агентурной сети» у Гудимовича не было. Петр Ильич прибыл в Польшу только в конце декабря 1940 года на пустое (в агентурном смысле) место, на скромную должность «управляющего советским имуществом», а Елена Дмитриевна еще позже. Агентурных связей они завести не успели, у них было лишь несколько знакомых доброжелателей из числа поляков и русских эмигрантов и знакомые (по службе Петра Ильича) немцы. Об этом автору известно как из документов (личных и оперативных дел супругов), так и из беседы с Еленой Дмитриевной незадолго до ее кончины.

Поэтому ясно, что и Судоплатов не мог выполнить «ошибочную директиву» не только в силу того, что не было времени, но не было и агентуры.

Отсутствие связи с Берлином объяснялось еще и тем, что Центр не сообщил Харнаку длину собственной волны радиопередач, так что в любом случае связь могла быть только односторонней. Провалились и предпринятые по личному указанию Берии попытки принимать радиосигналы группы Харнака в Стокгольме и Лондоне. Слабый сигнал радиостанции Харнака (с использованием старого шифра) был принят в Куйбышеве, но он так и не был использован в докладе руководству.

Такое положение сохранялось и в Разведуправлении. Практически вся его агентура в Германии, поддерживавшая контакты с Центром через советское посольство или торгпредство, осталась вне связи.

В распоряжении резидентуры Ильзы Штёбе («Альта») имелся радист К. Шульце. Пока его передатчик не вышел из строя, он передавал информацию в Москву. Осенью 1941 года он установил связь с радистом групп Харнака, Шульце-Бойзена и Кукхова Г. Коппи. Но вскоре его передатчик сломался, и возможности починить его не было.

Далее началась цепь событий, которые привели к трагической развязке и гибели практически всей советской агентурной сети в Германии, Бельгии, Голландии и Франции.

Взволнованные молчанием своих радистов руководители Внешней разведки и Разведупра решили объединить усилия. С санкции Сталина 11 сентября 1941 года в Москве были подписаны приказы об установлении сотрудничества между НКВД и ГРУ.

10 октября 1941 года резиденту нелегальной резидентуры Разведупра в Брюсселе A.M. Гуревичу (Кенту) была направлена телеграмма, предлагавшая немедленно отправиться в Берлин по указанным в ней адресам и выяснить причины неполадок радиосвязи. Помимо адресов в телеграмме указывались клички агентов и пароль. В телеграмме, отправленной на следующий день, Кенту предлагалось связаться с Кукховым, Харнаком, Шульце-Бойзеном, указывались подлинные имена и адреса советских агентов. До провала оставался один шаг — немецкой контрразведке нужно было перехватить и расшифровать эти телеграммы, что вскоре и произошло.

Кент добросовестно выполнил полученное им задание. В Берлине он встретился с радистом Шульце, а также с Шульце-Бойзеном. Он выяснил причину молчания радистов (хотя и не мог ничем помочь им), а также получил скопившиеся у берлинской агентуры разведданные.

Вернувшись в Брюссель, Кент 21, 23, 25, 26, 21 и 28 ноября 1941 года направил в Москву серию радиограмм, в которых доложил о выполнении задания, и передал полученную им в Берлине разведывательную информацию. Она носила важный характер и содержала следующие сведения:

1. Доклад о численности немецких ВВС в начале войны с Советским Союзом.

2. Информация о месячном производстве авиационной промышленности Германии в период с июня по июль 1941 года.

3. Информация о топливном ресурсе Германии.

4. Сообщение о планировавшемся наступлении на Майкоп (Кавказ).

5. Сведения о расположении немецких штабов.

6. Данные о серийном выпуске самолетов в оккупированных районах.

7. Донесения о производстве и накоплении Германией припасов для химической войны.

8. Донесение о захвате русских шифров неподалеку от Петсамо (вероятно, тех же, что получила УСС — американская стратегическая разведка — от финнов).

9. Сообщения о потерях среди немецких парашютистов при захвате острова Кипр.

Поступавшая в Москву информация была в срочном порядке обработана и доложена лично Сталину.

В одной из телеграмм Центра Кенту сообщили: «Добытые вами сведения доложены Главному хозяину (то есть Сталину. — И.Д.) и получили его высокую оценку. За успешное выполнение задания вы представляетесь к награде». Получив от разведки содержавшиеся в шифровках из Брюсселя данные о немецких планах в авиастроении, Сталин немедленно отреагировал и уже 7 декабря 1941 года направил телеграммы на имя директоров авиа— и моторостроительных заводов (Климова, Микулина и других) (подлинные телеграммы написаны им лично и хранятся в его архиве):

«Немцы готовят новые самолеты, скорость которых будет достигать 600 км/час. Из этого следует, что (они) в ближайшее время будут превосходить нас в скорости. Это будет для нас несчастьем. Единственный мотор, который может избавить нас от такой незавидной перспективы, это мотор 107-й, легко вписывающийся в серийные истребители Як-1 и Лагг-3.

Настоятельно прошу вас в срочном порядке доработать 107-й мотор со 100-часовым ресурсом в расчете на то, чтобы можно было в конце декабря — в начале января передать мотор в серию.

Эта проблема является теперь основной для нашей фронтовой авиации.

Надеюсь, что Вы примете все возможные и сверхвозможные меры для быстрого разрешения этой проблемы.

Жду ответа. Сталин».

Аналогичные телеграммы Сталин направил по поводу производства моторов АМ-37 для установки на самолете 103 (бомбардировщике).

Однако сверхинтенсивная работа радистов резидентуры Гуревича (они вели передачи более пяти часов в день) позволила немцам легко запеленговать их радиоточки. К тому же радисты не всегда успевали уничтожать закодированные тексты. Следствием этого стало то, что 13 декабря 1941 года подразделение зондеркоманды «Красная капелла» (это название носила именно зондеркоманда, охотившаяся за радистами — «пианистами», — составлявшими целый «оркестр» или «капеллу» и работавшими на «красных». Впоследствии в литературе это название было перенесено и на самих подпольщиков), возглавляемое штурмбаннфюрером СС Панцингером, захватило конспиративную квартиру резидентуры Кента в Брюсселе, где арестовало радиста М. Макарова (Хемниц), шифровалыцицу Софи Познански (Ферунден), радиста-стажера из Парижской резидентуры ГРУ, возглавляемой Леопольдом Треппером, Д. Ками (Деми) и хозяйку конспиративной квартиры Риту Арну (Джульетту). Тем самым нелегальная резидентура ГРУ в Бельгии была разгромлена, сам Гуревич чудом избежал ареста.

Но, учитывая мужество и стойкость захваченных разведчиков, провал мог бы и не иметь роковых последствий для оставшихся на свободе, если бы немцы не захватили шифрованные тексты, которые радисты не успели уничтожить. Несколько месяцев упорной работы немецких дешифровальщиков привели к тому, что ими были выяснены адреса и имена, содержавшиеся в телеграммах от 10 и 11 октября 1941 года.

Пока немцы занимались расшифровкой радиограмм, ГРУ и НКВД предприняло еще несколько попыток связаться с агентами, находящимися в Берлине, но все они закончились неудачей.

В августе 1942 года гестапо начало аресты советских агентов в Германии. В ходе следствия, за которым следили Гитлер, Геринг и Гимлер, гестапо арестовало 130 человек, а чтобы дело «Красной капеллы» не получило огласки, оно было объявлено совершенно секретным.

21 декабря 1942 года Гитлер утвердил приговоры Имперского военного суда от 14 декабря 1942 года, вынесенные «бывшему легационному советнику Рудольфу фон Шелия и журналистке Ильзе Штёбе», и от 19 декабря 1942 года, вынесенные «оберлейтенанту Харро Шульце-Бойзену и другим».

Всего по приговору суда казнили 49 антифашистов. Мужчины были повешены, женщины обезглавлены на гильотине. В ходе следствия от пыток погибли семь человек, еще трое покончили жизнь самоубийством. Более 30 человек были приговорены к каторжным работам и к тюремному заключению. Восемь заключенных были направлены для «искупления вины» на фронт.

Помощник Ильзы Штёбель, Кегель, избежал ареста, так как, несмотря на жестокие пытки, она не выдала его имени. В ноябре 1944 года он был направлен на Восточный фронт, где при первой же возможности перешел на советскую сторону. После войны он занимал ответственные должности в ГДР.

О деятельности «Красной капеллы», может быть, несколько преувеличивая ее значение, бывший начальник 5-го Управления (внешняя разведка) РСХА (Главного управления имперской безопасности) бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг писал в своих мемуарах: «Русские, благодаря регулярно поставленной информации были лучше осведомлены о нашем положении с сырьем, чем даже начальник отдела военного министерства, до которого такая информация не доводилась вследствие бюрократических рогаток и трений между различными ведомствами… Фактически в каждом министерстве рейха среди лиц, занимавших ответственные посты, имелись агенты русской секретной службы, которые могли использовать для передачи информации тайные радиопередатчики».

Через 25 лет после гибели героев-антифашистов и через 16 лет после смерти Сталина их подвиг был высоко оценен в СССР. Указом Президиума Верховного Совета от октября 1969 года «группа немецких граждан за активное участие в борьбе против фашизма, помощь Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны и проявленные при этом мужество, инициативу и стойкость» награждались боевыми советскими орденами. Высокими наградами отмечены 32 человека, из которых 29 — посмертно. Около половины из них — члены организации «Старшины» — «Корсиканца».

Фактически к январю 1943 года все французские, бельгийские и голландские резидентуры были также разгромлены. Всего во Франции, Бельгии и Голландии гестапо арестовало более 100 человек, из которых 70 работали на советскую разведку.

Проводя операции против советской агентуры, немецкие спецслужбы преследовали несколько задач: арестовать всех советских агентов, действовавших в Западной Европе; посредством радиоигры дезинформировать советское руководство; наконец, вбить клин между СССР и союзниками по вопросу о заключении сепаратного мира. Шелленберг писал по этому поводу: «По нашим сведениям, в это время, в августе 1942 года, Сталин был недоволен западными союзниками… Сталин ожидал не только поставок, но и эффективной помощи в виде открытия реального второго фронта… (У Германии) имелся весьма реальный шанс завязать переговоры о сепаратном мире… Поэтому было важно установить контакт с Россией одновременно с началом переговоров с Западом. Все усиливавшееся соперничество между союзными державами должно было укрепить наши позиции. Однако к реализации этого плана следовало подходить с величайшей осторожностью».

К началу Второй мировой войны в Швейцарии работали три нелегальных резидентуры советской военной разведки, которыми руководили Р. Дюбендорфер (Сиси), Урсула Кучински (Соня) и Шандор Радо (Дора), принявший в 1938 году от Леонида Анулова швейцарскую группу агента Пакбо (О. Пюнтера). Немцы назвали их «Красная тройка» — по числу передатчиков.

В декабре 1940 года У. Кучински выехала в Англию, оставив Шандору Радо своего радиста Фута, который в марте 1941 года наладил устойчивую связь с Москвой.

В мае 1941 года, в связи с приближающейся угрозой нападения Германии, Радо по приказу Центра установил контакт с резидентурой Р. Дюбендорфер, которая с октября 1939 года не имела связи с Москвой. Как и другие контакты, установленные в этот период (Радо — Кучински, Радо — Гуревич, Гуревич — Шульце-Бойзен и т.д.), шаг был вынужденным и вызван отсутствием у большинства резидентур радистов и радиопередатчиков.

В мае—июне 1941 года Радо регулярно докладывал в Центр информацию о предстоящем нападении Германии на СССР. При этом наряду с правдивой проскальзывала (как и у других резидентов) дезинформация, распространяемая гестапо и абвером, как, например, сообщение о том, что «по высказыванию японского атташе, Гитлер заявил, что немецко-итальянское наступление на Россию начнется „после быстрой победы на Западе“.

Естественно, что подобные сообщения, докладывавшиеся Сталину, способствовали созданию у него соответствующего представления о немецких планах.

Первого июля 1941 года Радо получил следующее указание Центра:

«1.7.41. Доре.

Все внимание — получению информации о немецкой армии. Внимательно следите и регулярно сообщайте о перебросках немецких войск из Франции и других западных районов».

Радо через О. Пюнтера удалось приобрести новые источники информации, которые, в свою очередь, располагали своими источниками. Некоторые из сообщений Радо сыграли важную роль в битве за Москву:

«2.7.41. Директору

Сейчас главным действующим оперативным планом является план № 1; цель — Москва. Операции на флангах носят отвлекающий характер. Центр тяжести на центральном фронте. Дора».

«7.8.41. Директору.

Японский посол в Швейцарии заявил, что не может быть и речи о японском выступлении против СССР до тех пор, пока Германия не добьется решающих побед на фронтах. Дора».

«20.9.41. Директору.

Немцы к концу июня имели 22 танковые дивизии и 10 резервных танковых дивизий. К концу сентября из этих 32 дивизий 9 полностью уничтожены, 6 потеряли 60 процентов своего состава, из них была доукомплектована только половина. 4 дивизии потеряли 30 процентов материальной части, и также были восполнены. Дора».

В 1942 году среди источников Р. Дюбендорфер и Ш. Радо появился новый человек — Рудольф Ресслер, которого по праву называют одним из лучших агентов Второй мировой войны. Эмигрант из Германии, ярый противник нацизма, Ресслер еще до начала Второй мировой войны установил контакт со швейцарской разведкой, снабжая ее информацией, которую получал от официальных лиц в Германии. После начала войны Ресслер стал передавать эту информацию также американцам и англичанам, а в 1942 году, недовольный тем, что союзники скрывают ее от Москвы, сам вышел на советскую разведку через сотрудника Международного бюро труда Христиана Шнейдера — контакта Р. Дюбендорфер. Ресслер был включен в агентурную сеть под псевдонимом Люси, но непосредственно с ним никто из советских разведчиков никогда не встречался, с ним виделся только X. Шнейдер.

Информация Люси поступала из высших эшелонов германского командования и правительственных кругов и была поистине уникальной. Его агенты имели псевдонимы Анна, Вертер, Ольга, Фердинанд, Штефан, которые Радо давал произвольно и которые ни Люси, ни тем более они сами не знали. В свою очередь, и Радо не знал их подлинных имен. Мы тоже никогда их не узнаем. Люси унес их с собой в могилу.

Да и существовали ли эти агенты на самом деле, неизвестно. Имеется три версии на этот счет. По одной из них, под этими псевдонимами скрывались: генерал-майор Ганс Остер, начальник штаба абвера, Карл Герделер — руководитель консервативной оппозиции Гитлеру (оба казнены после покушения на Гитлера в июле 1944 года), Ганс Бренд Гизевиус, сотрудник абвера и немецкий вице-консул в Цюрихе, полковник Фриц Бетцель, начальник отдела анализа разведданных юго-восточной группы армий в Афинах, Карел Седлачек, офицер чехословацкой разведки, работавшей в Швейцарии, и еще какие-то неизвестные люди.

По второй версии, источники, которых Люси называл своими, в действительности работали на швейцарскую разведку, которая таким образом передавала русским информацию, способствовавшую разгрому фашистской Германии.

Наконец, по третьей версии, группа Люси являлась прикрытием, через которое англичане передавали русским разведывательные данные, полученные в ходе работы в Блетчли-Парке. Там английские специалисты в глубочайшей тайне занимались раскрытием шифров немецкой шифровальной машины «Энигма». Сам факт этой работы настолько глубоко скрывался англичанами, что они даже пожертвовали городом Ковентри и его населением: с целью не допустить утечки информации о том, что перехвачены и расшифрованы немецкие переговоры о предстоящем налете на Ковентри, город был оставлен беззащитным и был полностью разрушен. Немцы так никогда и не узнали, что секрет «Энигмы» известен.

Читатель вправе выбирать любую из трех версий.

Кстати, чтобы не возвращаться к Блетчли-Парку, упомянем о том, что информацию оттуда, начиная с 1943 года, регулярно передавал в Москву «пятый человек» «Кембриджской пятерки» — Джон Кернкросс. А учитывая, что англичане делились с нами своей информацией весьма «дозированно», надо думать, что информация Кернкросса была более полной.

Что же касается «Красной тройки», то швейцарские специалисты, под давлением немцев, вынуждены были принять меры. В результате передатчики были запеленгованы, а радисты и другие члены разведгрупп арестованы. Но швейцарские власти, чувствуя, что крах гитлеровской Германии близок, не торопились ни с передачей арестованных Германии, ни с судом над ними. Самому Радо удалось избежать ареста. Он бежал в освобожденные районы Франции. В сентябре 1944 года все арестованные были выпущены на волю под обязательство не покидать до суда территорию конфедерации. Суд состоялся уже после конца войны, в октябре 1945 года. Пятеро обвиняемых в разведывательной деятельности на территории Швейцарии были осуждены заочно. Остальным, кроме Ресслера, которого оправдали, были вынесены обвинительные приговоры, но все были выпущены на свободу.

После освобождения Парижа в августе 1944 года туда прибыли все оставшиеся на свободе нелегальные резиденты и некоторые из их помощников: Л. Треппер, И. Венцель, Ш. Радо, Р. Дюбендорфер, П. Бетхер, А. Фут. А. Гуревич прибыл не один: вместе с ним был завербованный (!) им начальник зондеркоманды Паннвиц, его секретарша Кемпа, радист Стлука и архив зондеркоманды.

В январе 1945 года из Парижа на советском самолете были отправлены в Москву двенадцать человек. По пути, во время остановки в Каире, Ш. Радо, запуганный Л. Треппером тем, что ему придется отвечать за провал резидентуры, бежал и обратился в английское посольство с просьбой о политическом убежище. Но англичане выдали его советской власти.

По прибытии в СССР Ш. Радо, Л. Дюбендорфер, Г. Бетхер, Л. Треппер, И. Венцель, А. Гуревич были арестованы по обвинению в шпионаже и сотрудничестве с гестапо. Все они провели в лагерях по 9—10 лет и были выпущены только после смерти Сталина. Все обвинения с них были сняты. Позднее Ш. Радо был награжден орденами «Дружба народов» и «Отечественной войны» 1 степени. У. Кучински. которая обосновалась в Англии, продолжила работу с советской разведкой. Она, в частности, была оператором ученого-атомщика К. Фукса. В 1950 году вернулась в ГДР. Была награждена вторым орденом Красного Знамени…

Немалую роль в принятии Сталиным решения о переброске войск с Дальнего Востока для обороны Москвы сыграла информация Токийской резидентуры «Рамзай». Шифровки Рихарда Зорге, основанные на сведениях, поступавших из высокопоставленных японских источников и из германского посольства, подтвердили намерение Японии не ввязываться в войну с Советским Союзом.

15 августа 1941 года Рихард Зорге сообщил, что Япония решила отказаться от начала войны до наступления зимы из-за «чрезмерного напряжения японской экономики». За свою телеграмму: «Можно считать, что Советский Дальний Восток не подвергнется нападению Японии», он получил специальную благодарность Центра.

К сожалению, разведгруппа Зорге уже через три с половиной месяца после начала войны, в октябре 1941 года, была арестована. Через три года, 7 ноября 1944 года, Зорге был казнен. Звания Героя Советского Союза он удостоен посмертно, двадцать лет спустя, в ноябре 1964 года.

В принятии Сталиным решения о переброске войск с Дальнего Востока под Москву сыграли свою роль советские дешифровальщики. Они продолжали успешно читать японские коды и шифры, расшифрованные еще до войны (см. главу «В мой архив»), благодаря чему удавалось следить как за политикой правящих кругов Японии, так и за передвижениями войск Квантунской армии, противостоящей советским войскам на Дальнем Востоке.

Перехваченные и расшифрованные дипломатические радиограммы совпадали с сообщениями Рихарда Зорге. В частности, телеграмма от 27 ноября 1941 года послу Японии в Германии гласила:

«Необходимо встретиться с Гитлером и Риббентропом и тайно разъяснить им нашу позицию в отношении Соединенных Штатов… Объясните Гитлеру, что основные усилия Японии будут сконцентрированы на юге, и что мы по-прежнему намерены воздерживаться от серьезных боевых действий на севере».

Через десять дней японцы атаковали Пёрл-Харбор. В эти же дни началось наступление Красной армии под Москвой. Вопрос о нападении Японии на Советский Союз был навсегда снят с повестки дня.

На стол Сталина ложились и сведения, добываемые войсковой разведкой. Она оказалась неподготовленной к работе в условиях войны, и ей пришлось перестраивать свою деятельность, «расписанную» довоенными планами, хотя некоторые из них предусматривали возможность оборонительной войны с Германией. В мае 1941 года Г. К. Жуков утвердил план мероприятий по созданию в приграничных военных округах тайных баз с запасом оружия, боеприпасов и иного военного имущества иностранного образца и резервных агентурных сетей на своей территории на глубину 100— 150 километров. Однако для его реализации не хватило времени. Да и что такое 100—150 километров?! Немцы на главном направлении преодолели их за два — четыре дня!

Сразу после 22 июня Разведуправление начало лихорадочно наверстывать упущенное. Создавались школы по срочной подготовке командиров групп, разведчиков, радистов. Подыскивались люди со связями в оккупированных немцами районах.

Военкоматы были переполнены добровольцами, желавшими идти в военную разведку. Как вспоминает бывший сотрудник ГРУ В.А. Никольский: «Выбор представлялся в большом возрастном диапазоне — от 15-летних юношей и девушек до глубоких стариков, участников еще русско-японской войны». Он же пишет далее:

«Переброска отдельных разведчиков и целых партизанских отрядов и групп в первые месяцы войны производилась преимущественно пешим способом в разрывы между наступающими немецкими подразделениями и частями. Многих организаторов подпольных групп и партизанских отрядов со средствами связи и запасами боеприпасов, оружия и продовольствия оставляли на направлениях, по которым двигались немецкие войска. Их подбирали буквально накануне захвата противниками населенного пункта из числа местных жителей, которым под наскоро составленной легендой-биографией в виде дальних родственников придавали радиста, а чаще всего радистку, снабженных паспортом и военным билетом с освобождением от военной службы, обуславливали связь, ставили задачи по разведке или диверсиям и оставляли до прихода немцев. Через несколько дней, а иногда и часов такие разведывательные и диверсионные группы и одиночки оказывались в тылу врага и приступали к работе.

Часть разведчиков, главным образом имеющих родственные связи в глубоком тылу, направлялась на самолетах и выбрасывалась в нужном пункте с парашютами.

Аналогичную работу по подбору, подготовке и заброске разведчиков в тыл врага производили агентурные и диверсионные отделения разведотделов штабов фронтов. Разведорганы фронтовых и армейских подразделений начали развертываться по штатам военного времени уже в ходе боевых действий, когда наши войска вели тяжелые оборонительные бои. Поэтому квалификация офицеров специальных отделений была в первые месяцы войны крайне низкой. Опыт приобретался ценой больших потерь».

За первые шесть месяцев войны в тыл противника было заброшено свыше 10 тысяч человек. Кроме того, с первых дней боевых действий в тылу врага создавались партизанские отряды. Работу в этом направлении определяла подписанная Сталиным директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 года, в которой, в частности, говорилось:

«В занятых врагом территориях создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской борьбы всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.д.».

Кстати, говоря о политике «выжженной земли», о которой пишут многие авторы, следует в заслугу Сталина поставить то, что в своих личных указаниях, направленных на фронт на имя члена Военного Совета Юго-Западного фронта Н.С. Хрущева, Сталин писал о недопустимости уничтожения водопроводов.

Забрасываемые в тыл врага разведывательно-диверсионные группы зачастую вырастали в крупные партизанские отряды и даже соединения. Наряду с боевой деятельностью они создавали в захваченных противником городах резидентуры, обеспеченные радиосвязью с Центром, которые вели наблюдение за передвижением войск противника.

Одновременно для сбора информации использовались радио— и авиаразведка, рейды войсковых разведчиков, захват «языков» и т.д.

Во время битвы за Москву усилия войсковой разведки способствовали установлению точных сроков проведения немцами операции «Тайфун», выявили переброску под Москву к 11 ноября девяти новых дивизий, раскрыли замысел противника по окружению Тулы. Все это позволило Верховному командованию организовать оборону Москвы, а 6 декабря начать контрнаступление, в результате чего немецкие войска были отброшены от столицы на 100—250 километров и понесли огромные потери.

Однако Сталин не был удовлетворен работой военной разведки. Для рассмотрения ее деятельности по итогам первых месяцев войны вопрос о ней был поставлен на заседании Государственного Комитета Обороны. К этому времени начальник Разведуправления Генштаба РККА Ф.И. Голиков был переведен на должность командующего 10-й армией, а на прежнем посту его сменил генерал-майор А.П. Панфилов. ГКО отметил следующие недоработки в работе Разведуправления:

— организационная структура Разведуправления не соответствовала условиям работы в военное время;

— отсутствовало должное руководство Разведуправлением со стороны Генштаба РККА;

— материальная база военной разведки была недостаточной, в частности, отсутствовали самолеты для заброски разведчиков в тыл противника;

— в Разведуправлении отсутствовали крайне необходимые отделы войсковой и диверсионной разведки.

После этого в военной разведке началась полоса структурных изменений и преобразований, проходивших на основании приказа наркома обороны И.В. Сталина от 16 февраля 1942 года. Разведуправление было реорганизовано в Главное разведывательное управление (ГРУ) с соответствующими структурными и штатными изменениями. Однако на этом реорганизация не закончилась, и 22 ноября 1942 года приказом наркома обороны войсковая разведка была выведена из состава ГРУ, а разведотделам фронтов запретили вести агентурную разведку. Одновременно ГРУ перешло из подчинения Генштабу РККА в подчинение наркому обороны, а его задачей стало ведение всей агентурной разведки за рубежом и на оккупированной немцами территории СССР. Тем же приказом в составе Генштаба создается Разведывательное управление (РУ), на которое возлагалось руководство войсковой разведкой. Начальником ГРУ был назначен генерал-майор И.И. Ильичев, а начальником РУ Генштаба — генерал-лейтенант Ф.Ф. Кузнецов.

Рассматривая сейчас эти изменения, можно видеть, что они носили суматошный характер и привели лишь к ухудшению работы разведки. Впрочем, к такому же выводу приходили в то время и сами военные разведчики, участники и жертвы этих преобразований.

О том, к чему привели навязанные военной разведке «новшества», вспоминает В.А. Никольский в своей книге «Аквариум-2»:

«Коренная ломка всей системы разведки в самом разгаре войны вызвала всеобщее удивление не только у офицеров этой службы, но и у всех командиров, в той или иной мере соприкасавшихся со штабной службой в звене армия—фронт. Приказ о ликвидации фронтовых агентурных структур был отдан в. самый ответственный момент начала нашего общего наступления под Сталинградом, подготовки Ленинградского и Волховского фронтов к прорыву блокады, наступления Северной группы Закавказского, Северо-Кавказского, Юго-Западного и Калининских фронтов. Дезорганизация разведки в этот период весьма отрицательно сказалась на боевой деятельности войск и явилась объективной причиной больших потерь, поскольку штабы фронтов в этот период нужной информации о противнике не получали.

В процессе этого непродуманного решения, навязанного армии в самый ответственный момент войны, разведка потеряла сотни подготовленных агентурных работников низового звена, значительную часть агентуры в тылу противника и во фронтовых разведывательных школах, опытных маршрутников и связников, направленных в соответствии с приказом на пополнение войск.

С учетом организационного периода в Разведуправлении с 20 декабря 1942 года командующие фронтами практически остались без оперативной информации о положении в тылу противника. Получаемые в ГРУ сведения от бывшей фронтовой агентуры после их обработки в информационном отделе зачастую пересылались фронтам с таким опозданием, что они теряли свою актуальность. Терялась и оперативность в руководстве агентами и постановке им заданий. Оперативные офицеры в Центре не были в курсе изменений агентурной обстановки».

Весной 1943 года командующие фронтами, вынужденные практически лишиться разведданных о противнике, обратились в Ставку с просьбой пересмотреть приказ от 22 ноября 1942 года. (Сейчас трудно сказать, кто тогда «подсунул» на подпись Сталину этот злополучный приказ, и понимал ли он сам, какой удар наносит им по своим разведчикам.) На этот раз Сталин внял здравому смыслу. И хотя он не любил менять свои решения, приказом от 18 апреля 1943 года руководство войсковой и агентурной разведкой фронтов он возложил на РУ Генштаба, которому из ГРУ было передано управление, отвечающее за проведение агентурной работы и диверсионной деятельности на оккупированной территории СССР. ГРУ было поручено ведение зарубежной разведки.

Теперь несколько слов о том, как часто и насколько подробно докладывалась Сталину разведывательная информация (это — по поводу заявления Хрущева о том, что Сталин руководил военными операциями по глобусу).

Из статьи генерала А. Павлова «Военная разведка СССР в 1941— 1945 годах»:

«Начальнику Генштаба Разведуправление сообщало разведдонесения и разведсводки два раза в сутки (утром и вечером), а разведдоклады — три раза в месяц. Доклад о положении на фронтах Разведуправление представляло ежедневно за истекшие сутки, и один раз в неделю к нему в виде приложения давалась карта группировок немецких войск (7, 15, 22 и 30-го числа каждого месяца). Тогда же докладывался и боевой расчет сил противника: группировки войск по фронтам и направлениям до дивизии, отдельных бригад и батальонов включительно. Особо важные сообщения передавались по мере поступления в виде спецсообщений. Доклады направлялись Сталину и всем членам ГКО, начальнику Генерального штаба и начальнику оперативного управления Генштаба. Кроме того, начальник Генштаба получал информацию в виде спецдонесений, справок, шифртелеграмм и личных докладов от начальника ГРУ. Эта информация затрагивала широкий спектр вопросов военно-технического, военно-экономического и военно-политического характера. В результате такой организации работы военная разведка постоянно предоставляла высшему военному и политическому руководству страны необходимую ему информацию».

В марте 1942 года Разведуправление доложило в Генштаб:

«Подготовка весеннего наступления подтверждается переброской немецких войск и материалов… Центр тяжести весеннего наступления будет перенесен на южный сектор фронта со вспомогательным ударом на севере, при одновременной демонстрации на центральном фронте против Москвы…

Наиболее вероятный срок наступления — середина апреля или начало мая 1942 года».

Речь шла о готовящейся гитлеровской операции под кодовым названием «Блау» («Синева») — главный удар в направлении на Кавказ и Сталинград с тем, чтобы после захвата Сталинграда повернуть основную ударную группировку на север, отрезать Москву от тыла и начать наступление на нее со всех сторон.

Эти сведения были подтверждены документами, обнаруженными в сбитом 19 июня 1942 года немецком самолете.

Однако Сталин заявил, что он не верит ни одному слову об операции «Блау» и осудил службу разведки за то, что она поддалась на явную дезинформацию. В действительности же сам Сталин оказался жертвой немецкой дезинформации (операция «Кремль») о том, что главный удар в 1942 году гитлеровские войска нанесут по Москве. В результате было принято ошибочное решение о наступлении Юго-Западного фронта на Харьковском направлении в мае 1942 года, закончившемся катастрофическим поражением наступавших войск. Противник перехватил стратегическую инициативу и перешел в наступление на Сталинград и Кавказ.

На пути к Победе

Видимо, эти неудачи заставили Сталина изменить свое отношение к разведке. Поэтому наступление советских войск под Сталинградом готовилось с учетом разведданных, что и явилось одной из причин полного успеха этой величайшей военной операции.

То же можно сказать и о Курской битве. О намерении Гитлера взять реванш за Сталинград, и именно под Курском, поступали сведения из ряда источников как внешней, так и военной разведки. Так, агент внешней разведки Кернкросс из Лондона передал данные о готовящемся наступлении немцев на Курской дуге, указал примерные сроки наступления, технические параметры нового немецкого танка «Тигр» и другие сведения. Сведения о плане немцев «взять реванш под Курском» поступили от знаменитого разведчика Н.И. Кузнецова, от руководителей разведывательно-диверсионных групп.

3 апреля 1943 года Сталин подписал директиву Ставки, которой военной разведке поручалось «постоянно следить за всеми изменениями в группировке противника и своевременно определять направления, на которых он проводит сосредоточение войск и особенно танковых частей». Эту задачу выполняла как стратегическая агентурная разведка, так и разведка фронтовая, использовавшая все возможности агентурной, войсковой, воздушной и радиоразведки.

Об активности, с которой военная разведка готовилась к Курской битве, могут сказать сухие цифры: разведотделы Брянского и Центрального фронтов имели в тылу противника по 20, а Воронежского — 30 разведгрупп. В соединениях и частях Центрального и Воронежского фронтов с апреля по июль 1943 года было организовано 2700 разведывательных наблюдательных пунктов, проведено свыше 100 разведок боем, более 2600 ночных вылетов, устроено около 1500 засад, захвачено 187 «языков».

Именно войсковая разведка установила, что операция «Цитадель» должна начаться в 3 часа 50 минут 5 июля 1943 года. Это обстоятельство позволило советскому командованию провести артиллерийскую контрподготовку по войскам противника, приготовившегося к атаке.

Войсковая разведка столь же активно действовала и в ходе самой Курской битвы. Оценивая работу разведок в этот период, Г.К. Жуков писал:

«Благодаря блестящей работе советской разведки весной 1943 года мы располагали рядом важных сведений о группировке немецких войск перед летним наступлением… Хорошо работающая разведка была также одним из слагаемых в сумме причин, обеспечивших успех этого величайшего сражения».

Летом 1944 года военные действия были перенесены за рубежи нашей родины. В связи с этим 24 июля 1944 года Сталин подписал директиву, предписывающую начальникам штабов и разведотделов фронтов создавать активно действующие агентурные сети на территории Германии, Венгрии, Румынии, Польши, Чехословакии и других стран путем внедрения агентуры на важные объекты на глубину до 500 километров от линии фронта, а также в различные националистические и другие организации и формирования. А в приказе по агентурной разведке № 001 наркома обороны за 1945 год требовалось по мере приближения к территории Германии усилить разведывательно-диверсионную деятельность и увеличить число забрасываемых в тыл противника разведгрупп.

Приказ 001 можно расценивать по-разному. С одной стороны, заброшенные на немецкую сторону разведчики смогли передать некоторую информацию, с другой же — практически все они, истинные герои и патриоты, были обречены на верную гибель.

Вспоминает В.А. Никольский, руководивший заброской групп из Бреста и Кобрина:

«Конечные итоги главного направления нашей деятельности не оправдали надежд командования. Еще до окончания войны нам стало известно, что почти все наши разведывательно-диверсионные группы были уничтожены противником вскоре после приземления. Сбылись наши худшие опасения, высказывавшиеся в свое время руководству. Посылка относительно большого числа групп из советских людей, не знающих языка, явилась фактически авантюрой. По малейшему сигналу любого немца о появлении советских парашютистов направлялись моторизованные карательные отряды полицейских и эсэсовцев с собаками в любой пункт, где могли скрываться наши люди. В таких облавах принимали участие все немцы, способные носить оружие. Проводилась так называемая „хазенягд“ — „охота на зайцев“, где в качестве зайцев выступали обнаружившие себя наши разведчики.

Из 120 опытных разведчиков и агентов, направленных нами из Бреста и Кобрина, в живых уцелело всего с десяток человек, с трудом выживших до прибытия в район их выброски советских войск».

В числе погибших оказалась и Анна Морозова, руководительница Сещинского подполья, которая после освобождения Сещи вместо предложенной ей должности в райкоме комсомола пошла в школу радисток. Окончив ее, она была заброшена в Восточную Пруссию. После гибели двух разведгрупп, в которые она входила, Аня присоединилась к польскому партизанскому отряду. 11 ноября 1944 года во время облавы, будучи раненной, под угрозой захвата взорвала себя и рацию гранатой. В 1965 году ей было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, и она была награждена польским Крестом Грюнвальда II степени.

Докладывались ли Сталину плачевные итоги выполнения его приказа 001? Вполне возможно, так как разведка получила указание перейти к заброске во вражеский тыл немцев из числа перебежчиков, военнопленных или репрессированных фашистами. К сожалению, и эта акция окончилась печально. Яркая иллюстрация этого в следующем документе:

«Начальнику Разведуправления ГШ Красной армии

генерал-полковнику Кузнецову.

С августа 1944 по март 1945 года подготовлено 18 разведгрупп из числа пленных — 14 радиофицированных, 4 группы маршагентов. С тремя группами не была установлена связь: одна группа погибла, вторая предана радистом, третья, очевидно, погибла, так как выброшена непосредственно в район активных боевых действий. Из оставшихся 11 групп 2 вышли на связь, но не работали, 9 работали от 8 дней до 3 месяцев… 4 группы маршагентов в срок не возвратились, судьба их неизвестна.

Начальник разведотдела штаба 3-го Белорусского фронта

Генерал-майор Алешин».

Фронтовая войсковая разведка продолжала активно действовать до самой Победы. Тысячи захваченных «языков», успешная работа воздушной и радиоразведки способствовали победоносным операциям Красной армии на завершающем этапе Великой Отечественной войны.

Несмотря на то что Сталин не всегда доверял сообщениям разведки, он, по вполне понятным причинам, старался использовать все ее возможности.

В 1939 году во время польской кампании НКВД захватило графа Нелидова — двойного агента абвера и английской разведки. Без особого труда его удалось «убедить» стать и советским агентом. Будучи наблюдательным и неглупым человеком, за годы «службы» в абвере он познал его многие тайны, в частности, основные установки абвера по разведывательно-диверсионной работе в условиях, как говорил Канарис, «решающих сокрушительных ударов в скоротечной военной кампании», то есть блицкрига. Своими наблюдениями и выводами о том, что немцы не готовы к длительной войне, Нелидов поделился с нашими разведчиками (Журавлев, Судоплатов, Рыбкина), которые не придали им должного значения.

Однако первые же наши поражения подтвердили показания Нелидова. О них было доложено Сталину. Тот немедленно отдал соответствующее распоряжение. Для подробных допросов Нелидова и ознакомления с оперативными документами, полученными еще в 1937 году о военно-стратегических играх вермахта в духе блицкрига, в НКВД прибыли начальник Разведуправления Красной армии Голиков и заместитель начальника оперативного управления Генштаба Василевский. Их заключение было доложено Сталину и Жукову. Результатом стала установка Сталина на упорное, порой безнадежное сопротивление наших войск в окружении, чтобы сбить темп наступления немцев, втянуть их в затяжную войну, на которую они не рассчитывали.

Теперь коснемся вопроса спорного и не до конца проработанного — о сепаратных мирных переговорах, которые велись или якобы велись советской разведкой по указанию Сталина.

В конце июля — начале августа 1941 года наступление немцев на какое-то время приостановилось, точнее, было приостановлено упорным сопротивлением Красной армии. Однако наступление противника могло возобновиться в любой момент. К тому же не уменьшилась угроза нападения с Востока, которой Сталин не переставал опасаться. Об этом свидетельствует хранящаяся в личном архиве Сталина его телеграмма:

«31.7.41. 2 ч. 50 м. Хабаровск секретарю крайкома Боркову.

Семьи пограничников и комсостава нужно эвакуировать из прифронтовой полосы. Отсутствие такого мероприятия привело к уничтожению членов семей комсостава при внезапном нападении немцев. То же самое может случиться при внезапном нападении японцев».

Только ли нападения японцев опасался Сталин в. августе 1941 года? Верил ли он в нашу победу, или в его душу закрадывались сомнения?

В личном архиве Сталина я познакомился с одним удивительным документом. В нем все: страх перед возможным поражением, неверие в свои силы, тщетная надежда на несбыточное — открытие союзниками второго фронта в 1941 году.

В шифртелеграмме послу в Лондоне Майскому Сталин пишет о том, что реальной помощи от англичан нет.

«30.8.41. № 8678.

…Говоря между нами, должен сказать Вам откровенно, что если не будет создан англичанами второй фронт в Европе в ближайшие три — четыре недели (далее в черновике жирно вычеркнуты две строки), мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом». (Разрядка моя. — И.Д.). «…То обстоятельство, что Англия аплодирует нам, а немцев ругает последними словами, нисколько не меняет дела. Понимают ли это англичане? Я думаю, что понимают. Чего же хотят они? Они хотят, кажется, нашего ослабления. Если это предположение правильно, нам надо быть осторожными в отношении англичан.

В последнее время наше положение на фронте ухудшилось… Сталин».

Приложена записка Поскребышеву: «Направить шифром НКИД».

Ясно, что в этой обстановке и в таком настроении Сталин искал любые пути для спасения страны. Призрак позорного Брестского мира довлел над ним. Он понимал, что сепаратный мир для него неприемлем, но, как опытный политик, также был готов использовать возможности разведки для проведения зондирования операций и для шантажа и подстегивания союзников.

Случайна ли приписка Сталина Поскребышеву: «Направить шифром НКИД»? Почему именно НКИД? Ведь шифры Наркомата обороны и НКВД были надежнее. А о шифрах НКИД он знал, что еще несколько лет назад они читались англичанами. Правда, с того времени они были модернизированы. Но все же… Может быть, он хотел, чтобы союзники, так сказать, «из первых рук» узнали бы об истинном положении вещей и о его настроении и увидели бы Сталина не спокойным и уверенным, каким он всегда выступал на встречах с их представителями, а дрогнувшим и напуганным. И не случайно он пишет: «мы и наши союзники можем проиграть дело». Он ведь не бросал слов на ветер. Упоминание о союзниках должно было дать им понять серьезность положения. Может быть, это могло заставить их предпринять отчаянную попытку открыть второй фронт в Европе в ближайшие 2—3 недели? Сейчас трудно сказать, что руководило Сталиным, когда он направлял столь откровенное послание Майскому. Можно только догадываться и строить предположения.

У Сталина был еще один довод в пользу проведения зондаж —ной акции. После отправки советских дипломатов из Берлина, их проезд сопровождал барон Ботман. Беседуя с резидентом НКВД Амаяком Кобуловым (через переводчика Бережкова), Ботман намекнул им, что может настать время, когда Германия и СССР предпочтут урегулировать свои отношения на основе взаимных уступок. Барон был ответственным сотрудником германского МИДа, и вряд ли его заявление было любезностью светского человека. Наверняка он выражал мысли если не самого Гитлера, то каких-то представителей правящих кругов Германии. И ведь тогда было начало июля 1941 года, когда германская армия триумфально шествовала по русским просторам. А теперь она топталась где-то под Смоленском. Самое время для проведения зондажа…

В конце июля Сталин приказал Берии организовать встречу с болгарским послом Стаменовым, агентом НКВД. Сталин запретил Берии самому встречаться со Стаменовым, чтобы не придавать предстоящему разговору чересчур большого значения, а велел поручить ее тому работнику НКВД, у которого Стаменов был на связи. Этим работником оказался Судоплатов, который рассказал о ней в своих мемуарах.

«Берия приказал мне, — пишет Судоплатов, — …проинформировать Стаменова о якобы циркулировавших в дипломатических кругах слухах, что возможно мирное завершение советско-германской войны на основе территориальных уступок, Берия предупредил, что моя миссия является совершенно секретной. Имелось в виду, что Стаменов по собственной инициативе доведет эту информацию до царя Бориса.

Берия с ведома Молотова категорически запретил мне поручать послу-агенту доведение подобных сведений до болгарского руководства, так как он мог догадаться, что участвует в задуманной нами дезинформационной операции, рассчитанной на то, чтобы выиграть время и усилить позиции немецких военных и дипломатических кругов, не оставлявших надежд на компромиссное мирное завершение войны.

Как показывал Берия на следствии в августе 1953 года, содержание беседы со Стаменовым было санкционировано Сталиным и Молотовым с целью забросить дезинформацию противнику и выиграть время для концентрации сил и мобилизации имеющихся резервов.

…Я встретился с послом и передал ему слухи, пугающие англичан, о возможности мирного урегулирования в обмен на территориальные уступки. К этому времени стало ясно, что бои под Смоленском приобрели затяжной характер и танковые группировки немцев уже понесли тяжелые потери. Стаменов не выразил особого удивления по поводу этих слухов. Они показались ему вполне достоверными. По его словам, все знали, что наступление немцев развивалось не в соответствии с планами Гитлера и война явно затягивается. Но заявил, что все равно уверен в нашей конечной победе над Германией. В ответ на его слова я заметил:

— Война есть война. И, может быть, имеет все же смысл прощупать возможности этих переговоров.

— Сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло, — возразил Стаменов».

Но Стаменов не оправдал возложенных на него надежд и не сообщил в Софию о слухах, изложенных Судоплатовым. Более того, он не предпринимал никаких шагов для проверки и распространения этих слухов.

«Но если бы я отдал Стаменову такой приказ, он, как полностью контролируемый нами агент, наверняка его выполнил. Так и закончилась в конце июля — начале августа 1941 года вся эта история», — пишет Судоплатов.

Она, правда, на этом не закончилась. Уже после смерти Сталина, в 1953 году, Берию обвинили в подготовке плана свержения Сталина и советского правительства, для чего он вел переговоры с немецкими агентами. Судоплатов был обвинен в том, что играл роль связного Берии в попытке использовать Стаменова для заключения мира с Гитлером. Как пособник Берии, он был арестован и долгие годы провел в заключении.

Существует еще одна версия, согласно которой со Стаменовым лично встречались Сталин, Молотов и Берия, но она не выдерживает критики.

Свою версию о прямых переговорах представителей советской разведки с немцами излагает в книге «Генералиссимус» писатель Владимир Карпов. Ссылаясь на ставшие ему известными документы, он пишет, что мысль о заключении перемирия с немцами пришла Сталину зимой 1941 — 1942 года. К этому времени (Карпов цитирует маршала Василевского) «в ходе общего наступления… советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить». С другой стороны, «Сталину казалось, — пишет Карпов, — что общее наступление советских войск деморализует германское руководство, которое увидит свои отступающие войска и пойдет на мирные предложения, которые выдвинет он, Сталин».

Короче говоря, сложилась ситуация для передышки.

К тому же, — сообщает Карпов, — для осуществления тайных переговоров имелись и реальные возможности: еще в 1938 году было заключено соглашение о сотрудничестве, взаимопомощи и совместной деятельности между НКВД и гестапо, подписанное 11 ноября 1938 года в 15 ч. 40 м. начальником Главного управления госбезопасности НКВД, комиссаром госбезопасности 1 ранга Л. Берией и начальником Четвертого управления (гестапо) бригадефюрером СС Г. Мюллером. Карпов утверждает, что существует подлинный документ, подтверждающий это.

Для предстоящей встречи с немцами Сталин подготовил «Предложения германскому командованию», напечатанные не на государственном или партийном бланке, а на простом листе бумаги.

«Предложения германскому командованию

1) С 5 мая 1942 года начиная с 6 часов по всей линии фронта прекратить военные действия. Объявить перемирие до 1 августа 1942 года до 18 часов.

2) Начиная с 1 августа 1942 года и до 22 декабря 1942 года германские войска должны отойти на рубежи, обозначенные на схеме № 1. Предлагается установить границу между Германией и СССР по протяженности, обозначенной на схеме № 1.

3) После передислокации армий вооруженных сил СССР к концу 1943 года готовы будут начать военные действия с германскими вооруженными силами против Англии и США.

4) СССР готов будет рассмотреть условия об объявлении мира между нашими странами и объявить в разжигании войны международное еврейство в лице Англии и США, в течение последующих 1943—1944 годов вести совместные боевые наступательные действия в целях переустройства мирового пространства (схема № 2).

Примечание. В случае отказа выполнить вышеназванные требования в п.п. 1 и 2, германские войска будут разгромлены, а германское государство прекратит свое существование на политической карте как таковое.

Предупредить германское командование об ответственности.

Верховный главнокомандующий Союза И. Сталин

Москва, Кремль 19 февраля 1942 г.».

Далее Карпов приводит рапорт первого заместителя НКВД СССР Меркулова, в чьем подчинении находилась разведка.

Из рапорта следует, что переговоры проходили с 20 по 27 февраля 1942 года в Мценске и закончились ничем. Они велись с группенфюрером СС Вольфом, который не только не принял советские требования, но выставил встречные, в том числе о полном уничтожении еврейства в СССР.

«Таким образом, в результате переговоров следует отметить полное расхождение взглядов и позиций», — указывается в рапорте.

Кто с советской стороны участвовал в переговорах — неизвестно. Нет ни одного свидетеля, ни одного документа, кроме указанных выше. Никто из членов Политбюро, ГКО, Ставки никогда не слышал и не вспоминал об этих переговорах. Уж Хрущев-то наверняка вытащил бы этот факт на белый свет, навешивая ярлыки на Сталина и Берию. А ведь в организации и проведении таких переговоров должны были участвовать десятки, если не сотни людей с обеих сторон: один лишь переход линии фронта требует вмешательства многих. И ведь и немцы не вспоминали об этом. Вольф после войны сидел в одной камере с советским разведчиком Фельфе, о многом рассказывал ему, но ничего не говорил об этих переговорах, которые уже секрета не должны были представлять…

Хотя «немало есть чудес на свете, о друг Горацио», — говорил Гамлет. Кто знает, как и что происходило на самом деле. Я лишь привел данные из книжки уважаемого писателя, Героя Советского Союза Владимира Карпова.

В годы войны разведка не только снабжала Сталина нужной информацией.

Совместно с другими ведомствами, следуя указаниям Сталина, она проводила за рубежом — в странах-союзниках и некоторых нейтральных странах — мероприятия, направленные на поддержку Советского Союза в войне, создание привлекательного облика нашей страны, ускорение открытия Второго фронта и т.д. Внешняя разведка способствовала деятельности таких организаций, как общество и газета «Россия сегодня», «Друзья Советского Союза» и др.

Агент внешней разведки Гай Бёрджес, влиятельный режиссер программы Би-би-си «Беседа в студии» в период 1940—1944 годов, немало способствовал распространению полезной для нашей страны информации. Только в сентябре 1943 года Би-би-си выпустила 30 передач, посвященных Советскому Союзу, и все — в дружеском тоне.

Немало пользы принес и Питер Смоллет — руководитель Русского отдела министерства информации Великобритании. Он действовал вопреки указанию Черчилля: «противодействовать возникшей у английской общественности в связи с военными подвигами русских готовности забыть про ту опасность, которую таит в себе коммунизм», и сделал все для создания просоветских настроений у народа Англии.

Непосредственно на советско-германском фронте разведка провела ряд радиоигр и крупных дезинформационных мероприятий, некоторые из них курировал лично Сталин. В 1942—1945 годах по линии НКВД, военной разведки и контрразведки было проведено более 90 радиоигр с немецкими спецслужбами. Успеху этих радиоигр способствовало внедрение надежных агентов в школы по заброске разведчиков-диверсантов абвера в наши тылы. Такие операции, как «Сатурн», «Школа», позволили обезвредить или принудить к сотрудничеству более 200 немецких агентов.

Крупнейшей радиоигрой стала операция «Монастырь», имевшая стратегический дезинформационный характер. В ее проведении участвовали не только высокие руководители НКВД и Генштаба, но и лично И.В. Сталин. Вкратце ее суть заключалась в том, что через линию фронта был заброшен наш агент А. Демьянов — «Гейне», которого немцы «перевербовали» и забросили в наш тыл в качестве резидента. Поначалу с его помощью было захвачено более 20 агентов противника. Но затем масштабы игры изменились. «Гейне» якобы устроился на работу в Генштаб и получил возможность черпать информацию из окружения Б.М. Шапошникова и К.К. Рокоссовского. В Оперативном управлении Генштаба под руководством генерала С.М. Штеменко готовилась дезинформация, которую затем визировали в Разведуправлении и передавали в НКВД для легендирования обстоятельств ее получения. При необходимости привлекалось и руководство Наркомата путей сообщения (для легендирования переброски войск, вооружения, стройматериалов). Утверждались мероприятия на самом высоком уровне.

Некоторые военные операции Красной армии действительно проводились там, где их предсказывал «Гейне», но они имели лишь отвлекающее, вспомогательное значение.

4 ноября 1942 года, когда Сталинградская операция была уже практически подготовлена, «Гейне» сообщил немцам, что Красная армия нанесет удар не под Сталинградом, а на Северном Кавказе и под Ржевом. Для закрепления этой легенды Сталин пошел на беспрецедентную акцию. Жуков, готовивший операцию и бесспорно ожидавший, что именно она станет вершиной его воинской славы, внезапно был отозван в Москву, где Сталин поручил ему провести операцию под Ржевом. Трудно описать обиду Жукова: ведь, возможно, даже ему Сталин не объяснил причину своего решения. А она заключалась в том, что Жуков был известен немцам как «Генерал-Вперед!», и его появление на Ржевском фронте означало неминуемое наступление русских. Если Сталин действительно не открыл Жукову истины, то сделал это для того, чтобы тот действовал не «понарошку», а в полную силу.

Немцы всполошились, перебросили войска под Ржев, предпринятое там наступление закончилось бесславными потерями, а Сталинградская операция была успешно завершена и стала триумфом Верховного Главнокомандующего.

Благодаря дезинформации «Гейне» и поддерживающим ее мерам немцы несколько раз переносили сроки наступления на Курской дуге, что дало возможность подготовиться к его отражению и переходу к контрнаступлению. Еще одна операция с участием «Гейне», получившая кодовое название «Березино», была проведена по прямой личной инициативе Сталина. Накануне летнего наступления 1944 года в Белоруссии— операции «Багратион» — Сталин вызвал к себе начальника Разведывательного управления Кузнецова, начальника военной контрразведки «СМЕРШ» Абакумова и представителя НКВД Судоплатова. Одобрив деятельность «Гейне», Сталин предложил легендировать впечатление активных действий в тылу Красной армии попавших в окружение остатков немецких войск. Так родился план операции «Березино». «Гейне» направил абверу, а тот 14 августа 1944 года в немецкий Генштаб «информацию» о том, что в тылу советских войск действует соединение под командованием подполковника Генриха Шерхорна (нашего агента) численностью 2500 человек.

До самого конца войны абвер и немецкое руководство (включая самого фюрера) тешили себя иллюзией о деятельности группы Шерхорна, забрасывали для ее поддержки радистов, вооружение, продовольствие, медикаменты и специалистов по диверсиям, рассчитывая, что те причинят серьезный вред советским армейским коммуникациям. Все они были захвачены нашей контрразведкой.

В своих воспоминаниях шефы немецкой разведки Гелен, Шелленберг, Скорцени с восторгом вспоминают о «прекрасном агенте», доставлявшем им информацию из русского Генштаба. Более того, в одном из писем Сталину Черчилль предупреждал его о немецком агенте, «засевшем в Генштабе». И в том, и в другом случаях имелся в виду «Гейне».

Коль скоро речь зашла о Черчилле, напомним, что с самого начала войны он отдал распоряжение передавать «дядюшке Джо» (Сталину) информацию, полученную в результате расшифровки немецких радиограмм. Она передавалась в обезличенном виде, типа «по сообщению заслуживающего доверие источника» или «как сообщил офицер германского Генштаба» и т.д. и, к сожалению, не всегда соответствовала действительности. Значительно более полной была информация Кернкросса, о чем уже было сказано выше.

В конце ноября 1943 года в Тегеране состоялась конференция руководителей трех держав-союзниц.

Советская разведка располагала сведениями (или легендировала этот факт) о намерении немцев совершить покушение на Сталина, Рузвельта и Черчилля.

Когда президент США ФД. Рузвельт прибыл в американское посольство в Тегеране, расположенное в полутора километрах от места проведения встреч глав государств, он получил письмо И.В. Сталина с приглашением переехать, в целях безопасности, в советское посольство и остаться там на все время конференции. Президент США принял приглашение. Черчилль не возражал против этого и даже поддержал решение Рузвельта, но он же впоследствии говорил, что «русские украли президента».

И ход, и результаты этой выдающейся конференции достаточно хорошо известны, так что нет смысла повторяться. Коснемся лишь одного вопроса: воспользовались ли советские спецслужбы тем обстоятельством, что президент США временно оказался на «их» территории.

На этот счет есть два сомнительных источника, которые, для соблюдения объективности, придется все же привести. Один из них — книга О. Гордиевского и К. Эндрю, в которой авторы пишут: «…НКВД разработал простой, но при этом достаточно эффективный способ подслушивания Рузвельта и его советников в Тегеране. Молотов заверил американцев, что имеет информацию о готовящемся немецком покушении, и заявил, что резиденция США, расположенная в миле от советской и английской резиденций, недостаточно безопасна. Когда Черчилль предложил Рузвельту жить в английском посольстве, американский президент, видимо не желая давать русским повода для подозрений в англо-американском сговоре, легкомысленно принял настойчивое предложение Сталина остановиться именно на территории советского посольства. Шеф военного отдела секретариата кабинета министров генерал Исмей писал в своих мемуарах: «Мне очень хотелось узнать, были ли микрофоны установлены заранее в отведенном для нас помещении. (Кстати, несмотря на наличие самой современной поисковой техники, американцы ни одного микрофона не обнаружили. — И.Д.). В общем-то, нет никаких оснований сомневаться (курсив мой. — И.Д.), что микрофоны там действительно были». Таким образом, О. Гордиевский и К. Эндрю делают свои утверждения только на основании собственного заключения о том, что Сталин не должен был бы упустить столь благоприятный момент.

Есть и еще один источник — это мемуары сына Л. Берии, Серго. Он вспоминает о том, как в ноябре 1943 года был неожиданно командирован в Тегеран, где его, 19-летнего парнишку (хотя и сына члена Политбюро, но мы-то знаем, что для Сталина это ничего не значило), вызвал к себе Сталин. Между ними якобы произошел такой разговор: Сталин поинтересовался, как идет учеба в академии, и тут же перешел к делу:

«— Я специально отобрал тебя и еще ряд людей, которые официально нигде не встречаются с иностранцами, потому что то, что я поручаю вам, это неэтичное дело…

Выдержал паузу и подчеркнул:

— Да, Серго. Это неэтичное дело… Немного подумав, добавил:

— Но я вынужден… Фактически сейчас решается главный вопрос, будут ли они нам помогать или не будут. Я должен знать все, все нюансы… Я отобрал тебя и других именно для этого. Я выбрал людей, которых я знаю, которым верю. Знаю, что вы преданы делу. И вот какая задача стоит лично перед тобой…»

Вероятно, Иосиф Виссарионович такую же задачу поставил и перед моими новыми товарищами. А речь шла вот о чем… Все разговоры Рузвельта и Черчилля должны были прослушиваться, расшифровываться и ежедневно докладываться лично Сталину. Где именно стоят микрофоны, Иосиф Виссарионович мне не сказал. Позднее я узнал, что в шести-семи комнатах советского посольства, где остановился президент Рузвельт. Все разговоры с Черчиллем происходили у него именно там. Говорили они между собой обычно перед началом встреч или по их окончании. Какие-то разговоры, естественно, шли между членами делегаций и в часы отдыха.

Основной текст, который я ему докладывал, был небольшим по объему, всего несколько страничек. Это было именно то, что его интересовало. Сами материалы были переведены на русский, но Сталин заставлял нас всегда иметь под рукой и английский текст.

В течение часа-полутора ежедневно он работал только с нами. Это была своеобразная подготовка к очередной встрече с Рузвельтом и Черчиллем. Он вообще очень тщательно готовился к любому разговору. У него была справка по любому обсуждаемому вопросу, и он владел предметом разговора досконально…»

Можно ли верить воспоминаниям С. Берии? Судя по тому, что в них собрано очень много измышлений, ошибок и просто лжи, — не очень. Добавим лишь, что возможное обнаружение американцами подслушивающих устройств в кабинете президента означало бы провал конференции, потери Сталиным доверия Рузвельта и полный разрыв отношений между ними. Мог ли Сталин пойти на такой риск?

Впрочем, пусть читатель решает сам.

«…Я спешу высказать Вам свою личную благодарность за Ваше внимание и гостеприимство, выразившиеся в предоставлении мне жилого помещения в Вашем посольстве в Тегеране. Там мне было не только в высшей степени удобно, но я также вполне сознаю, насколько больше мы смогли сделать в короткий период времени благодаря тому, что мы были столь близкими соседями во время нашей встречи…», — писал Рузвельт в телеграмме Сталину после окончания конференции.

А на пресс-конференции 17 декабря 1943 года Рузвельт сделал следующее заявление: «Маршал Сталин сообщил, что, возможно, будет организован заговор с целью покушения на жизнь всех участников конференции. Он просил меня остановиться в советском посольстве, с тем, чтобы избежать необходимости поездок по городу… Для немцев было бы довольно выгодным делом, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана, поскольку советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием в милю».

Как мы теперь знаем, «выгодное для немцев дело» провалилось.

Некоторые исследователи полагают, что тайное подслушивание все же велось. Так, один из них пишет: «В период работы Тегеранской, Крымской и Берлинской конференций ПУ и контрразведкой осуществлялось систематическое прослушивание и запись бесед и разговоров, которые вели в отведенных им комнатах и на открытом воздухе руководители и члены союзных делегаций. Результаты прослушивания, проводимого специальными группами офицеров, хорошо владевших английским языком, немедленно переводились на русский язык и ежедневно перед началом заседаний докладывались Сталину». При этом он ссылается на приведенные выше высказывания Серго Берии.

А также на еще один, более серьезный и официальный документ, а именно, на докладную записку Л. Берии Сталину от 27 января 1945 года. В архиве (ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 94) я разыскал этот документ. О чем же в нем говорится? Это действительно письмо Берии Сталину № 114/Б от 27.1.1945 «Об окончании подготовительных мероприятий по приему, размещению и охране участников (Ялтинской) конференции».

В письме перечисляются меры по подготовке помещений для советской, американской и английской делегаций. Речь идет о бытовых удобствах, средствах связи и защите от возможной воздушной и газовой атаки (бомбогазоубежища).

На стр. 18 «дела» (стр. 4—5 письма) говорится, что «ко всем телефонным станциям прикреплены сотрудники НКВД—НКГБ, владеющие английским языком». Далее речь идет об обеспечении всех помещений горючим, топливом, постельным бельем, противопожарными средствами, продовольствием и т.д. А также об обеспечении бесперебойной связи по ВЧ, аэродромном обеспечении, системе ПВО, военно-морской и наземной охране, автомобильном и железнодорожном транспорте.

Никаких намеков на подготовку «специальных мероприятий», а тем более на то, что они проводились в Тегеране, в данном документе не содержится. Что касается сакраментальной фразы о сотрудниках НКВД—НКГБ, прикрепленных к телефонным станциям, то они, скорее всего, выполняли роль «телефонных барышень», работавших в эпоху отсутствия АТС. Если даже допустить, что офицеры слушали телефонные переговоры, то это ни в коей мере не свидетельствует о тотальной системе прослушивания.

Таким образом, указанный документ не может служить подтверждением воспоминаний Серго Берии и домыслов Гордиевского.

Сталин беспощадно расправлялся со своими врагами, используя возможности разведки. Было бы удивительно, если бы он не использовал эти возможности в противостоянии с Гитлером.

В воспоминаниях П.А. Судоплатова, С. Берии и в некоторых других источниках рассказывается о том, какие планы строила разведка по ликвидации Гитлера. К сожалению, надо признать, что в них «желаемое выдавалось за действительное». Планы носили, мягко говоря, фантастический характер, были стопроцентной липой.

Чего стоят утверждения о том, что для акции против Гитлера планировалось использовать артистку Ольгу Чехову, или композитора Книппера, или боксера Миклашевского? Чехова не являлась нашим агентом, была очень далека от Гитлера, никогда не держала в руках оружия; Книппер никогда не был в Германии; Миклашевский, правда, добрался до Берлина, но дальше его знакомства с немецким боксером Шмелингом и Ольгой Чеховой дело не пошло.

Тем временем Сталину были доложены данные разведок, поступавшие из Англии, Швеции и США, согласно которым немецкая оппозиция осуществляла зондирование подхода к американцам и англичанам, желая путем устранения Гитлера добиться сепаратного мира с западными союзниками.

Поэтому, когда Сталину в начале 1943 года доложили замысел операции против Гитлера и Геринга, он отклонил его не только в силу его абсурдности, но и в принципе:

— Зачем нам содействовать этим антисоветским планам? — сказал он. — Вместо ликвидации Геринга следует помочь поссорить его с Гитлером, что ослабит немецкую верхушку.

После этого руководители разведки (наверное, вздохнув с облегчением) от своих несбыточных планов отказались и пошли по более легкому пути: через возможности Стокгольмской резидентуры подбросили немецкой разведке материалы об антигитлеровских высказываниях Геринга и его «сомнительных связях» с разведорганами США и Англии. Вряд ли это способствовало ссоре между немецкими бонзами.

Но опасность сепаратных переговоров оппозиции с Западом сохранялась, и одним из ее претендентов на пост главы государства в случае устранения Гитлера был немецкий посол в Турции Папен, в прошлом разведчик и известный политический деятель. Поэтому Сталин дал приказ о его устранении.

Попытка покушения на Папена оказалась неудачной. Бомба взорвалась в руках у боевика-болгарина, а турецкая полиция арестовала и предала суду сотрудников советского посольства в Анкаре Корнилова и Павлова (псевдонимы). Суд тянулся долго, и настроения судей менялись в зависимости от положения на советско-германском фронте. Окончилось дело тем, что советских дипломатов освободили и выслали из страны.

Папен, напуганный покушением и к тому же получивший устное предупреждение, переданное через нашу агентуру, отошел от своей «миротворческой» позиции и больше не пожелал исполнять роль посредника в этом деле.

Не хватит места рассказать обо всех проблемах, которыми разведка, по указанию Сталина, занималась во время войны и сразу после ее окончания. Даже перечислить их не просто. Вот лишь некоторые из них:

— резидент внешней разведки в Швеции Зоя Рыбкина через свои связи способствовала проведению советско-финляндских переговоров в Стокгольме в феврале 1944 года и выходу Финляндии из войны;

— резидент внешней разведки в Болгарии Дмитрий Федичкин сыграл немалую роль в установлении надежных связей с антифашистским подпольем и помог в определении позиции советского правительства по отношению к Болгарии. Сталину было доложено 40 спецсообщений Софийской резидентуры. Сложность ситуации заключалась в том, что болгарское правительство фактически находилось в тесном союзе с Гитлером, а Англия и США — в состоянии войны с Болгарией, в то время как СССР и Болгария формально были нейтральными. Пользуясь этим, Черчилль намеревался оккупировать Болгарию, отстранив Советский Союз от болгарских дел. Решение Сталина об объявлении войны Болгарии (ноту об этом Федичкин вручил болгарскому премьер-министру Муравлеву 5 сентября 1944 года) было принято в самый оптимальный для этого момент и вызвало шок не только у болгарских и германских правителей, но и у Черчилля. Советские войска были встречены в Болгарии цветами и громом военных оркестров…

— Румынии действовала советская агентура, имевшая выходы на окружение молодого короля Михая. Была определена общая заинтересованность королевского двора и советского руководства в выходе Румынии из союза с Гитлером. Группа боевиков румынской компартии прямо в королевском дворце арестовала премьер-министра, лидера румынских фашистов И. Антонеску. Румыния перешла на сторону антигитлеровской коалиции. Позднее, по указанию Сталина, 18-летний король Михай был награжден высшим советским военным «Орденом Победы»;

сложным вопросом международных отношений был вопрос о будущем Польши. Об этом главы союзных держав говорили еще в Тегеране. А затем в Ялте и Потсдаме. Сталин и советское руководство были хорошо осведомлены об английских планах в отношении Польши. Они разрабатывались в министерстве иностранных дел Великобритании, где ответственный пост занимал советский разведчик Дональд Маклейн, который знакомился с документами по польскому вопросу при их зарождении, знал мысли и намерения их авторов.

Значительную роль в разработке политической линии Великобритании по Польше играли английские спецслужбы, где советская разведка располагала такими источниками, как Филби, Блант и Кернкросс.

Советская разведка имела агентуру в польском эмигрантском правительстве в Лондоне, имела доступ к его каналам связи с эмиссарами в Польше и командованием Армии Крайовой.

Все это способствовало принятию основных предложений Сталина по польскому вопросу на межсоюзнических конференциях. Одной из таких побед Сталина стало принятие союзниками его требования о включении Львова и территорий вокруг него в состав СССР.

Сейчас, ретроспективно обращаясь к этим событиям и используя терминологию древней истории, можно сказать, что это была «пиррова победа», а Львов стал «Троянским конем». История не знает сослагательных наклонений, но можно предположить, что если бы Львов и Галиция достались Польше, то события 1990-х годов развивались бы иначе, самостийники не добились бы того, чего они добились, и еще неизвестно, смогли бы они и их приспешники развалить Советский Союз…

О разведке

Как Сталин относился к спецслужбам, в частности, к разведке и ее сотрудникам? Если не считать жестоких репрессий, которым в годы «большого террора» он подверг личный состав разведки, то его отношение к ней соответствовало образу единоличного, абсолютного правителя. По своему разумению он казнил и миловал, вознаграждал или оставлял без внимания подвиги (ни одному агентурному разведчику не было прижизненно присвоено вание Героя Советского Союза). Сообщения разведки он добросовестно прочитывал, но далеко не всегда адекватно реагировал нa них, то есть действовал в соответствии с «синдромом Кассандры» — в основном доверял тем сообщениям, которые соответствовали его мнению, а остальные, особенно неприятные для него, отвергал. Так же, впрочем, поступали почти все монархи, президенты, канцлеры и прочие «вожди» всех времен и народов.

Как и все главы государств, он не любил публично высказываться о деятельности своих спецслужб, а тем более признавать их провалы. Однако несколько раз ему все же пришлось открыто высказать свое мнение о разведке и разведчиках, их роли в годы войны и мира, и мы приведем некоторые примеры.

Сталин редко встречался с разведчиками, и его личные, скажем точнее, лично-служебные отношения с ними были вполне официальными. Их судьбы иногда решались в результате личного отношения, иногда — заочно. С некоторыми примерами такого рода мы также познакомимся ниже.

Конечно, наиболее серьезно и откровенно свое мнение о деятельности разведки и о планах ее дальнейшей работы Сталин высказывал на заседаниях Политбюро, и его мысли или идеи воплощались в принятых на этих заседаниях постановлениях.

После окончания Гражданской войны сотрудники советской разведки принимали активное участие в организации революционного движения в странах Восточной и Центральной Европы. Главная их задача заключалась в организации материальной и организационной помощи коммунистическим партиям Германии, Польши и других стран в дестабилизации внутриполитической обстановки и попытках организовывать забастовки и восстания с целью совершения государственных переворотов, а в Польше, как известно, активно действовали партизанские отряды.

После поражения вооруженных выступлений в Германии и Болгарии и укрепления международного положения СССР, Политбюро, по инициативе Сталина, принимает решение отказаться от прямого участия в диверсионной работе за рубежом.

25 февраля 1925 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает развернутое постановление «О Разведупре». В нем, в частности, говорилось: «…Активная разведка (диверсионные, военно-подрывные группы и пр.) в первый период ее существования… выполняла возложенные на нее боевые задачи. С установлением более или менее нормальных дипломатических отношений с прилегающими странами… признать необходимым: а) активную работу в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководства диверсионными отрядами на территории Польской республики) — ликвидировать; б) ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп…» и т.д. Далее в постановлении предлагается перейти на консервативные и «мирные» средства разведки.

12 мая 1927 года в Лондоне английская полиция заняла помещение акционерного общества Аркос и торговой делегации СССР, произвела обыск и изъяла многие документы, в частности, шифры и коды.

На другой день, 13 мая, на заседании Политбюро, по предложению Сталина, была создана комиссия под его председательством для принятия «от имени Политбюро всех тех мер, которые явятся необходимыми в связи с лондонским налетом». Одновременно постановление Политбюро обязывало полпредов и торгпредов «немедленно уничтожить все секретные материалы, не являющиеся абсолютно необходимыми для текущей работы как самого полпредства, так и представителей всех без исключения советских и партийных органов, включая сюда ОГПУ, Разведупр и Коминтерн. …Кроме того, во всех полпредствах и торгпредствах ликвидировать ту часть конспиративно-технического аппарата, которая не является совершенно необходимой для текущей работы. Оставшееся держать на совершенно точном учете и непосредственную ответственность за их деятельность, а равно и за всю конспиративность работы, возложить персонально на торгпредов и полпредов…»

Осенью 1927 года отношения с Англией были восстановлены.

29 ноября 1929 года на заседании Политбюро вновь, в который раз, обсуждался вопрос об Англии. В пункте «е» Постановления предлагается обязать комиссию по выработке правил конспирации в отношении с полпредствами в Англии в 24-часовый срок закончить свою работу.

Комиссия под председательством Сталина разработала проект директив НКИД о сношениях с советскими учреждениями в Англии. По предложению Сталина была принята информация «О порядке сношений с полпредом в Англии», в которой говорилось, что «передача сообщений по телеграфу шифром или кодом не должна считаться достаточной гарантией сохранения передаваемого содержания в секрете». Предлагался целый ряд мер «по обеспечению секретности документов и сношений». Одновременно было запрещено использование шифраппарата НКИД и торгпредства, а также дипкурьерской связи для нужд ИККИ, Профинтерна, МОПРа и других организаций.

В 1928—1929 годах в работе разведки начались существенные сбои. Провалы произошли в Англии, Франции, Швейцарии, Маньчжурии. При этом «следы» разведки часто вели в советские полпредства и торгпредства, а раздуваемая антисоветскими властями и газетами истерия завершилась налетами на советские учреждения.

В конце 1929 года обстановка стала нетерпимой, и Сталин дважды ставил на Политбюро вопрос о работе ИНО ОГПУ. Но оба раза вопрос оказывался неподготовленным, и его обсуждение переносилось. По указанию Сталина была создана комиссия Политбюро.

Наконец, 5 февраля 1930 года Политбюро заслушало доклады Кагановича, Ягоды (подготовленный Артузовым) и Мессинга. Сталин активно участвовал в обсуждении докладов, внес ряд поправок. В результате родился следующий документ:

«Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о работе ИНО ОГПУ

5 февраля 1930 года.

№ 116 п. 38. Об ИНО (т.т. Каганович, Ягода, Мессинг).

Утвердить предложение комиссии ПБ с поправками.

1. Районы разведывательной работы ИНО ОГПУ.

Исходя из необходимости концентрации всех наших разведывательных сил и средств на определенных территориальных участках, основными районами разведывательной деятельности ИНО-ОГПУ считать: 1) Англию, 2) Францию, 3) Германию (центр), 4) Польшу, 5) Румынию, 6) Японию, 7) Лимитрофы.

2. Задачи, стоящие перед ИНО ОГПУ.

1) Освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения.

2) Выявление террористических организаций во всех местах их концентрации.

3) Проникновение в интервенционистские планы и выяснение сроков выполнения этих планов… правящими кругами Англии, Германии, Франции, Польши, Румынии и Японии.

4) Освещение и выявление планов финансово-экономической блокады в руководящих кругах упомянутых стран.

5) Добыча документов секретных военно-политических соглашений и договоров между указанными странами.

6) Борьба с иностранным шпионажем.

7) Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских террористических организаций.

8) Добыча для нашей промышленности изобретений, технико-производственных чертежей, не могущих быть добытыми обычным путем.

9) Наблюдение за советскими учреждениями за границей и выявление скрытых предателей.

3. Кадры и средства.

…3. Признать принципиально необходимым перевод работы органов ИНО из советских учреждений на нелегальное положение, осуществить постепенно в течение года…»

Интересно, что сформулированные в постановлении задачи разведки (кроме, естественно, перечня стран и задач по организации уничтожения предателей и других) не претерпели значительных изменений до конца существования ПГУ КГБ СССР.

Иной раз Сталину и другим членам Политбюро приходилось рассматривать и менее важные вопросы, касающиеся разведки, как, например, 7 января 1930 года (опросом):

«50. О Беседовском.

а) Провести завтра, 8-го. В Верховном суде только дело по обвинению Беседовского в мошенничестве и растрате.

б) Дело по обвинению Беседовского в измене назначить… примерно через месяц».

(Беседовский — авантюрист, бывший агент ВЧК, находясь за границей, сбежал, прихватив с собой служебные деньги, и занялся изданием фальшивок. Был выведен в СССР и арестован.)

В конце 1933 года в Париже в результате предательства произошел крупный провал, результатом чего стал скандальный судебный процесс по делу «шайки Свитц» (Свитц — муж Марджори Свитц, основной виновницы провала). Главной обвиняемой стала баронесса Сталь, или Лидия Чекалова, имевшая в своем распоряжении группу агентов-женщин, «совративших» многих французских правительственных чиновников, инженеров и военных. В этом деле был, правда, один нюанс: добывая информацию вначале для советской разведки, госпожа Сталь поняла, что ее можно с успехом продавать и другим, и торговала ею. Но, конечно, главным обвиняемым на процессе стал СССР. Французская печать после суда, в начале 1934 года, подняла шумную антисоветскую кампанию, на которую надо было отвечать.

О принятых мерах свидетельствует

Протокол заседания Политбюро № 4 29 марта 1934 года.

Слушали: п. 2. О кампании за границей о советском шпионаже (т. Сталин).

Постановили: а) Поручить т. Крестинскому сегодня же представить текст опровержения ТАСС для опубликования в печати.

б) Поручить т. Ворошилову подробно ознакомиться с вопросом и доложить Политбюро.

В соответствии с решением Политбюро «Правда» 30 марта опубликовала следующее опровержение ТАСС:

«В связи с появившимися во французской печати утверждениями, будто группа лиц разной национальности, арестованная в Париже по обвинению в шпионаже, занималась им в пользу СССР, ТАСС уполномочен сообщить со всей категоричностью, что это утверждение является ничем не обоснованным клеветническим вымыслом».

Несколько раз Сталин прямо или косвенно говорил с иностранными представителями о деятельности и задачах спецслужб, в том числе разведки.

6 ноября 1927 года в беседе с иностранными рабочими делегациями Сталин ответил на вопрос о роли и месте ГПУ в советском государстве. Он, в частности, сказал:

Можно привести еще одно заявление Сталина, косвенно касающееся деятельности разведки, сделанное им задолго до войны, хотя оно актуально звучит и сегодня.

1 марта 1936 года Сталин принял председателя американского газетного объединения «Скриппс Говард Ньюспейпер», господина Роя Говарда. В продолжительной беседе с ним (она заняла 17 страниц машинописного текста) Сталин ответил на ряд вопросов американца. На один из них он ответил так: «…на территории США находятся русские белогвардейские эмигранты…, иногда представляющие собой группы террористов… Очевидно, эти эмигранты пользуются имеющимся и в США правом убежища. Что касается нас, то мы никогда не потерпели бы на своей территории ни одного террориста, против кого бы он ни замыслил свои преступления. По-видимому, в США право убежища пользуется более расширительно, чем в нашей стране. Что же, мы не в претензии».

12 августа 1942 года Советский Союз впервые посетил У. Черчилль. Обстановка на фронте была тяжелой, а союзники не только затягивали открытие второго фронта, но и практически прекратили поставки вооружения и техники, что усугубило и без того трудную ситуацию. На переговорах в Москве Сталину было заявлено, что открытие второго фронта в 1942 году не планируется, и это вызвало его естественное недовольство.

Несколько разрядил обстановку обед, устроенный Сталиным в честь Черчилля и представителя американского президента Гарримана. Сталин произносил тосты в честь советских военачальников, находившихся в зале, и один — в честь Рузвельта (но не Черчилля), а затем совершенно неожиданно сказал, что есть военная профессия, о которой он еще не упомянул. Вспоминает переводчик В.Н. Павлов: «Он, товарищ Сталин, пьет за морских, сухопутных и авиационных разведчиков. Они должны быть глазами и ушами для своего государства. О разведчиках почему-то не говорят. Это ложный стыд. За разведчиков, говорит товарищ Сталин, как друзей, честно и неутомимо служащих своему народу. Несколько позже товарищ Сталин, выступая, говорит, что он хотел бы сказать несколько слов о значении разведки. Он, товарищ Сталин, читал и читает историю разведки. Разведчики — хорошие люди, самоотверженно служащие своему государству. Когда они попадают к противнику, с ними, черт знает, что делают. Из истории военной разведки он, товарищ Сталин, знает один факт, из которого особенно хорошо видно значение разведки.

Как всем известно, во время прошлой Мировой войны англичане хотели произвести операцию по овладению Дарданеллами. Однако союзники отступили, так как они преувеличили силы противника. В действительности же турки и немцы были на волосок от смерти и держали свои чемоданы упакованными. Это было результатом плохой разведки англичан, и если бы они обладали хорошей разведкой в этом районе, то этого бы не случилось».

Вот как об этом же эпизоде вспоминает У. Черчилль в своих мемуарах:

Ирония Черчилля вполне понятна, так как тост Сталина за британскую разведывательную службу «Интеллидженс сервис» был довольно двусмысленным, и Черчилль, обладавший чувством юмора, назвал его комплиментом. Дело в том, что поскольку пост морского министра в годы Первой мировой войны занимал У. Черчилль, намек Сталина на эту неудачу имел явно негативный подтекст.

В апреле 1945 года на даче во время ужина с членами югославской делегации (по мемуарам руководителя делегации Джиласа) Молотов вспомнил, как Сталин подшутил над Черчиллем. Сталин поднял тост за разведчиков и службу разведки, намекая на неуспех Черчилля в Галлиполи в Первой мировой войне, причиной которого была недостаточная осведомленность британцев.

Теплую и признательную оценку деятельности советской разведки и разведчиков дал Сталин в письме Рузвельту 7 апреля 1945 года. Речь в нем шла о сепаратных переговорах союзников с уполномоченным СС при группе армий «С» в Италии, Карлом Вольфом, об условиях капитуляции германских войск в Северной Италии. Английский посол в Москве 12 марта проинформировал советское руководство об этих переговорах, но когда МИД Англии и Госдепартамент США отклонили советское предложение об участии представителя СССР в этих переговорах, Сталин потребовал их прекращения. В ответ президент США (25 марта) и премьер-министр Англии (5 апреля) заявили, что переговоры прекращены. На наше утверждение, что контакты продолжаются, союзники возразили, что «советские информаторы вводят свое правительство в заблуждение» (в действительности же переговоры продолжались до конца апреля 1945 года).

Сталин незамедлительно отреагировал на ложные утверждения союзников. В письме от 7 апреля он писал: «Мы, русские, думаем, что в нынешней обстановке на фронтах, когда враг стоит перед неизбежностью капитуляции, при любой встрече с немцами по вопросам капитуляции представителей одного из союзников должно быть обеспечено участие в этой встрече представителей другого союзника. Во всяком случае, это безусловно необходимо, если этот союзник добивается участия в такой встрече. Американцы же и англичане думают иначе, считая русскую точку зрения неправильной. Исходя из этого, они отказали русским в праве на участие во встрече с немцами в Швейцарии. Я уже писал Вам и считаю не лишним повторить, что русские при аналогичном положении ни в коем случае не отказали бы американцам и англичанам в праве на участие в такой встрече. Я продолжаю считать русскую точку зрения единственно правильной, так как она исключает всякую возможность взаимных подозрений и не дает противнику возможности сеять среди нас недоверие».

И далее: «Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо». В подтверждение Сталин приводит эпизод, когда в феврале американцы передали Генштабу советских войск неточные сведения о направлении удара, который готовили немцы, а советские разведчики сумели информировать маршала Толбухина, которому «…удалось избегнуть катастрофы и потом разбить немцев наголову… Таким образом, я имел случай еще раз убедиться в аккуратности и осведомленности советских информаторов».

О людях

А теперь о людях, которые вели неблагодарную и рискованную работу разведчиков, и об отношении к ним Сталина.

Февраль 1934 года. Еще жив Киров. Еще не начались массовые репрессии, когда людей сотнями и тысячами хватали и обвиняли в том, что они являются японскими, германскими, польскими, английскими и еще бог знает какими шпионами. Еще в какой-то мере действовала презумпция невиновности, требовались весомые доказательства вины, чтобы снять человека с высокого поста, а тем более засадить его в тюрьму: иной раз требовалось решение самого Сталина.

В этом отношении интересно поступившее к Сталину письмо Г. Ягоды, заместителя председателя ОГПУ, от 17 февраля 1934 года за № 50182. О чем же идет речь?

Ягода пишет: «Препровождая при этом расшифрованную…телеграмму японского военного атташе в Москве, полковника Кавабэ, в адрес японского Генерального штаба от 13 февраля с.г. (подчеркнуто Сталиным) за № 20/а, обращаю Ваше внимание на следующее место в телеграмме:

«…Это предположение основывается на беседах с начальником отдела внешних сношений (штаба РККА. — И.Д.) Смагиным, с которым я непосредственно имею отношение по служебной линии».

Такому сообщению Кавабэ мы придаем серьезное значение ввиду наличия следующих проверенных данных о Смагине:

Смагин В.В., член ВКП(б) с 1920 года, бывший прапорщик, вступивший добровольно в Красную армию в 1918 году на Дальнем Востоке.

До этого Смагин служил в царской армии в Маньчжурии, а затем, во время Гражданской войны, находясь на командных должностях в Красной армии, дважды попадал в плен к японцам, и также находился на нелегальном положении на территории, занятой бандой атамана Семенова, откуда ему удавалось бежать.

С 1926 по 1931 год Смагин был сначала помощником, а затем военным атташе в Японии, и за это время отмечалась его чрезмерная близость с японскими офицерами Генерального штаба.

В период пребывания Смагина в Японии в должности помощника военного атташе имел место установленный лично военным атташе, тов. Примаковым (расстрелян по делу Тухачевского в 1937 году. — И.Д.), следующий случай:

Капитан разведки японского Генштаба Унаи, будучи в состоянии сильного опьянения, назвал в беседе с тов. Примаковым особо законспирированный псевдоним начальника Разведывательного Управления штаба РККА тов. Берзина («Воронов»), по которому адресовалась из Токио совершенно секретная корреспонденция нашего военного атташе. Одновременно тот же капитан Унаи выболтал содержание одного из секретных докладов Примакова в Штаб РККА.

Псевдоним «Воронов» был в нашем военном атташате в Японии известен только тов. Примакову и его помощнику Смагину. Тов. Примаков сообщил об этом случае в Штаб РККА, как о чрезвычайно подозрительном, но по существу это явление расследовано не было.

В июле 1933 года Смагин был назначен начальником Отдела Внешних Сношений Штаба РККА.

Нами точно установлено, что Смагин в январе 1937 года, пользуясь своими личными служебными возможностями, взял у рядового сотрудникаIVУправления на дом на три дня 57 карточек секретного агентурного материала о Японии и 29 карточек по Китаю, что к его пекущим служебным обязанностям не имеет никакого отношения.

За время работы Смагина в должности Начальника Отдела Внешних Сношений, связанной с постоянным общением с корпусом военных атташе наблюдается явно выраженная личная близость и симпатии, проявляемые им к представителям японского военного атташата и, в частности, к полковнику Кавабэ.

Это выражалось, между прочим, в неоднократных фактах уединенных бесед Смагина с японскими офицерами, вопреки существующему обычаю, и в оказывании Смагиным японцам всяких преимуществ, по сравнению с остальными военными атташе.

Со своей стороны, состав японского атташата оказывает Смагину исключительное внимание и признаки личной дружбы.

Ввиду изложенного, полагал бы целесообразным отстранить Смагина В.В. от занимаемой им должности начальника Отдела Внешних Сношений Штаба РККА и начальника 4 отделаIVУправления с тем, чтобы иметь возможность в ближайшее время проверить по существу поведение и роль Смагина в отношении японцев.

Зам. председателя ОГПУ Г. Ягода».

Как же Сталин отреагировал на это письмо? Тонким карандашом в углу письма написано: «Поговорить с… (неразборчиво)». А сверху жирно: «В архив». Вот и все.

Что было дальше со Смагиным, автору, к сожалению, выяснить не удалось. Ясно лишь, что прямого согласия на просьбу Ягоды Сталин тогда не дал, и В.В. Смагин продолжал работать на своем посту до мая 1934 года, когда его сменил комкор А.И. Геккер. В числе репрессированных, а позднее реабилитированных сотрудников Разведуправления фамилия Смагина автору не встретилась. Возможны несколько вариантов: он был переведен из РУ на службу в войска; он был уволен вообще из армии, а впоследствии может быть и арестован; и, наконец, он действительно оказался японским шпионом и был осужден, но не реабилитирован.

А в чем же суть донесения Кавабэ на основе бесед со Смагиным и другими?

Прежде всего, интересна фигура самого военного атташе. Если прежний, Касахара, не только безапелляционно судил обо всех проблемах и поучал японский Генштаб и даже правительство, как себя вести по отношению к России, то это — личность совсем иного плана. О себе он пишет: «Я — лягушка, сидящая на дне колодца», или: «Если мне будет позволено, я сказать должен то-то и то-то». В данном письме он опять занимается самобичеванием: «Я сожалею, что благодаря своей неспособности не могу составить представление о так называемом положении вещей, и лишен возможности дать категорические заключения. Я приложу усилия к тому, чтобы в дальнейшем добиться этой цели. Ниже я хотел бы привести некоторые факты, связанные с Вашими вопросами».

Так и представляешь себе этого маленького, вечно улыбающегося и застенчиво кланяющегося полковника, который, в отличие от лихого кавалерийского подполковника Касахара, снабжает свой штаб не длинными рассуждениями общего плана, а скромными фактами, добытыми посильным трудом. Итак, вот факты, добытые Кавабэ:

«Из Москвы — от военного атташе Кавабэ — в Токио пом. Нач. Генштаба. 13.02.34. № 20/а, б.

1) Не подлежит сомнению, что как военные, так и гражданские противники советской власти единодушно настроены в пользу того, чтобы избежать войны. Из видных военных, которые говорили со мной лично, могу привести начальника Штаба РККА Егорова, инспектора кавалерии Буденного, начальника ВВС Алксниса и других, которые определенно говорили о необходимости установления японо-советской дружбы. Только один Тухачевский, по-видимому, выступает против этой точки зрения — это предположение основывается на моих беседах с начальником Отдела Внешних Сношений Смагиным, с которым я непосредственно имею отношение по служебной пинии».

Но что там Смагин?! Мелкая сошка, которую Сталин, действуя по принципу «хочу казню, хочу милую», по своему капризу мог и помиловать, рассудив, что начальник Отдела Внешних Сношений по роду работы как раз и должен поддерживать добрые отношения с иностранными военными представителями, а иногда и сообщать им совсем не криминальные новости, получая от них нечто большее.

Неизмеримо более крупной фигурой в те же времена был прямой начальник Смагина — с 1931 года начальник Штаба, а с 1935 года начальник Генштаба Красной армии, заместитель наркома Обороны СССР, один из первой пятерки маршалов Советского Союза, член ЦК ВКП(б) и депутат Верховного Совета, личный друг и соратник Сталина по Гражданской войне, Александр Ильич Егоров. Ему, естественно, подчинялось Разведуправление Генштаба, и он много внимания уделял укреплению кадров военной разведки. Именно по его инициативе руководство военной разведки было укреплено чекистами, пришедшими из ИНО во главе с Артузовым. Сталин высоко ценил Егорова и как военного руководителя, и как разведчика. Об отношении Сталина к нему свидетельствуют необычно теплые слова поздравления, направленного вождем Егорову в день его 50-летия:

Никогда и никому ни до, ни после Сталин не направлял таких теплых и лично-дружеских приветствий. Обычно они носили формально-казенный характер (их он отправил множество).

Это, однако, не помешало Сталину в 1938 году дать санкцию на арест маршала Егорова. В отличие от Тухачевского, об аресте Егорова и суде над ним не появилось никаких сообщений в печати, и он не был публично заклеймен и проклят, как «враг народа» и «шпион иностранных разведок». По некоторым данным, он даже не был судим, а был замучен в застенках НКВД.

Почти так же давно, как Егорова, Сталин лично знал и замечательного разведчика Артура Христиановича Артузова. Их встречи неоднократно происходили на заседаниях Политбюро. Протоколы бесстрастно зафиксировали повестки дня этих заседаний и вопросы, по которым выступал Артузов. Вот лишь несколько из них.

Кстати, поскольку речь здесь идет об участниках Кронштадского мятежа, это решение опровергает утверждение многих авторов, что все его участники были расстреляны.

Еще одно заседание ПБ от 10.11.1925 г. с участием Каменева, Рыкова, Сталина, Троцкого и др. На нем докладчиками выступили Литвинов, Менжинский, Артузов по вопросу об отношениях с немцами.

В ряде заседаний ПБ Артузов участвовал, хотя и не выступал с отдельным докладом.

В основу постановления ПБ ЦК РКП(б) от 18 сентября 1924 года был положен проект, подготовленный Артузовым. В постановлении говорилось:

Активное участие Артузов принимал и в историческом заседании Политбюро 5 февраля 1930 года, когда были приняты основополагающие принципы деятельности ИНО.

В конце 1920— начале 1930-х годов наша военная разведка пережила череду неудач и провалов. Они следовали один за другим. Сталин решил принять срочные меры и, в частности, с учетом просьбы начальника Штаба РККА Егорова обновить руководство Разведупра.

25 мая 1934 года Артузов был вызван в Кремль. В 13 часов 20 минут он вошел в кабинет Сталина, где уже были Ворошилов и Ягода. Подробная обстоятельная беседа длилась шесть часов. Артузову предложили перейти в Разведупр.

Уходить в другой наркомат, хотя и на родственную работу, с понижением в должности и без всяких перспектив не хотелось. Артузов понимал, что как штатский человек он никогда не станет начальником Разведупра. Но слова Сталина, сказанные во время беседы: «Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается», — исключали выражение недовольства в любой форме. Как послушный член партии, Артузов не мог спорить с Генеральным секретарем. Единственное, что он попросил — взять с собой группу сотрудников, которых отлично знал по работе в ИНО. Сталин дал на это согласие.

Вместе с Артузовым в Разведупр перешли двадцать — тридцать чекистов, получивших хорошие должности. Эти люди пришлись в Разведупре не ко двору. В одном из документов о работе Разведупра Ворошилов писал: «Мало что дал нам и т. Артузов в смысле улучшения этого серьезного дела».

11 января 1937 года, по предложению Ворошилова, Политбюро приняло решение об освобождении Артузова от работы в Разведупре и его направлении в распоряжение НКВД. Здесь его назначили на второстепенную должность. 13 мая 1937 года Артузов был арестован. 21 августа приговорен к расстрелу, и в тот же день его расстреляли. Реабилитирован посмертно в 1956 году.

Неоднократно встречался со Сталиным известный разведчик П.А. Судоплатов. Он сам рассказал об этих встречах в своих воспоминаниях.

В ноябре 1937 года его вызвали к тогдашнему наркому внутренних дел Ежову. Выслушав сообщение Судоплатова о работе по украинским националистам, Ежов внезапно предложил, чтобы тот сопровождал его в ЦК, и объявил, что их примет лично товарищ Сталин.

Судоплатов вкратце описал положение и подчеркнул реальную угрозу, которую представлял Коновалец, готовившийся к войне на стороне немцев.

…Здесь необходимо маленькое отступление. Н.П. Новик, бывший заместитель начальника личной охраны Сталина в последний год его жизни, рассказал мне недавно:

…Ежов, Судоплатов, вместе с одним из руководителей Украины, старым большевиком Петровским, ровно через неделю вновь были у Сталина.

«Сталин попросил Петровского высказаться. Тот торжественно объявил, что на Украине Коновалец заочно приговорен к смертной казни за тягчайшие преступления против украинского пролетариата: он отдал приказ и лично руководил казнью революционных рабочих киевского „Арсенала“ в январе 1918 года.

Сталин, перебив его, сказал:

— Это не акт мести, хотя Коновалец и является агентом германского фашизма. Наша цель — обезглавить движение украинского фашизма накануне войны и заставить этих бандитов уничтожить друг друга в борьбе за власть. — Тут же он обратился ко мне с вопросом: — А каковы вкусы, слабости и привязанности Коновальца? Постарайтесь их использовать.

— Коновалец очень любит шоколадные конфеты, — ответил я, добавив, что, куда бы мы с ним ни ездили, он везде первым делом покупал шикарную коробку конфет.

— Обдумайте это, — предложил Сталин.

За все время беседы Ежов не проронил ни слова. Прощаясь, Сталин спросил меня, правильно ли я понимаю политическое значение поручаемого мне боевого задания.

— Да, — ответил я и заверил его, что отдам жизнь, если потребуется, для выполнения задания партии.

— Желаю успеха, — сказал Сталин, пожимая мне руку. Мне было приказано ликвидировать Коновальца». Судоплатов успешно выполнил это задание.

Подробное обсуждение в кабинете Сталина деталей ликвидации Коновальца вроде бы подтверждает бытующее мнение, что так называемые «убойные дела» не только совершались по прямому указанию Сталина, но часто он был в курсе всех деталей этих дел и знал чуть ли не наперечет всех разведчиков. О том, что это не совсем так, говорит следующий факт. Как известно, в сентябре 1937 года в Швейцарии сотрудниками ИНО ОГПУ НКВД был ликвидирован перебежчик Порецкий (он же Рейсе). Одним из лиц, причастных к «делу» Порецкого, была сотрудница внешней разведки Лидия Грозовская, работавшая по линии ИНОв Париже. После убийства Порецкого она была арестована французскими властями.

18 декабря 1937 года полпред СССР во Франции, Суриц, в телеграмме из Парижа сообщает Сталину, что добивается освобождения Грозовской. Резолюция Сталина: «Что это?»— говорит сама за себя.

Следующая встреча Судоплатова со Сталиным произошла в 1939 году. Новый нарком, Берия, выезжая в Кремль, взял с собой Судоплатова.

На этот раз речь шла о необходимости ликвидации Троцкого. После доклада Берии разговор продолжил Сталин… Воспоминания Судоплатова об этом разговоре приводятся в главе «Главный враг Сталина», так же, как и о следующей встрече со Сталиным после первой, неудачной, попытки покушения на Троцкого.

Еще одна встреча со Сталиным состоялась уже на победном этапе войны, в 1944 году.

«Накануне летнего наступления Красной армии в Белоруссии Сталин вызвал начальника Разведупра Кузнецова, начальника военной контрразведки СМЕРШ Абакумова, наркома госбезопасности Меркулова и меня. Настроение у меня было приподнятым: наша работа шла успешно, и месяц назад нас с Эйтингоном наградили орденами Суворова за боевые операции в немецком тылу. Как правило, эта высокая награда давалась только командирам фронтовых частей за выигранные сражения, и тот факт, что на сей раз ее вручили офицерам госбезопасности, говорил о многом. Вот почему на встречу я шел с чувством уверенности, да и Меркулов был в отличном расположении духа, как один из кураторов операции „Монастырь“.

Однако Сталин принял нас весьма холодно. Он упрекнул за непонимание реальностей войны и спросил, как, на наш взгляд, можно использовать «Монастырь» и другие радиоигры для оказания помощи нашей армии в наступательных операциях, и предложил расширить рамки радиоигр, отметив, что старые приемы не подходят к новой обстановке.

Сталин вызвал генерала Штеменко, начальника оперативного управления Генштаба, и тот зачитал приказ, подготовленный еще до нашего разговора. В соответствии с приказом, мы должны были ввести немецкое командование в заблуждение, создав впечатление активных действий в тылу Красной армии остатков немецких войск, попавших в окружение в ходе нашего наступления. Замысел Сталина заключался в том, чтобы обманным путем заставить немцев использовать свои ресурсы на поддержку этих частей и «помочь» им сделать серьезную попытку прорвать окружение. Размах и смелость предполагавшейся операции произвели на нас большое впечатление. Я испытывал подъем и одновременно тревогу: новое задание выходило за рамки прежних радиоигр с целью дезинформации противника».

И, наконец, последний раз Судоплатов увидел Сталина в конце февраля 1953 года.

«Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно посерели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году.

На этот раз обсуждались два важных вопроса: о реорганизации зарубежной разведки и о террористическом акте против Иосифа Броз Тито, руководителя Югославии. Выслушав мнения по первому вопросу, Сталин сказал: «Бюро по диверсиям за рубежом следует сохранить как самостоятельный аппарат с непосредственным подчинением министру. Оно будет важным инструментом в случае войны для причинения серьезного ущерба противнику в самом начале военных действий. Судоплатова также следует сделать заместителем начальника Главного разведуправления, чтобы он был в курсе всех наших агентурных возможностей, чтобы все это использовать в диверсионных целях».

По второму вопросу Сталин передал Судоплатову написанный от руки документ и попросил прокомментировать его. Это был план покушения на Тито, по справедливому мнению Судоплатова, совершенно невыполнимый (так как он предусматривал использование агента «Макса» — И.Р. Григулевича, совершенно не подходящего для этой цели), что он и высказал, глядя в глаза Сталину.

«Однако Сталин прервал меня и, обращаясь к Игнатьеву, сказал, что это дело надо еще раз обдумать, приняв во внимание внутренние „драчки“ в руководстве Югославии. Потом он пристально посмотрел на меня и сказал, что, так как это задание важно для укрепления наших позиций в Восточной Европе и для нашего влияния на Балканах, подойти надо к нему исключительно ответственно, чтобы избежать провала, подобно тому, который имел место в Турции в 1942 году, когда сорвалось покушение на посла Германии фон Папена».

На этом разговор закончился, и больше эта тема не поднималась, так как через десять дней Сталин умер.

О встрече со Сталиным резидента в Хельсинки Бориса Аркадьевича Рыбкина (он же Ярцев, он же «Кин») рассказала в своих воспоминаниях его жена, разведчица и писательница Зоя Воскресенская-Рыбкина. Обстоятельства этой встречи и полученное Рыбкиным задание — в главе «Была ли у Сталина личная разведка».

Разведчик-нелегал, а позднее руководящий работник «легальной» разведки, Василий Зарубин, и его жена Елизавета (урожденная Горская) вписали яркую страницу в историю советской внешней разведки.

В октябре 1941 года Зарубин был назначен главным резидентом в США. Ему подчинялись сразу две резидентуры — в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Ночью 12 октября 1941 года, когда немцы подходили к Москве, Зарубин был вызван в Кремль. Никаких признаков нарушения нормального ритма жизни, суматохи или подготовки к эвакуации, а тем более к бегству, он там не заметил. Его проводили в приемную. Несколько человек, военных и штатских, молча сидели в ожидании.

— Товарищ Зарубин, — полувопросительно, полуутвердительно произнес Поскребышев. — Сейчас вас примет товарищ Сталин.

У Зарубина заныло под ложечкой. Он знал, зачем едет в Кремль, но значительность этой фразы поразила его.

Через несколько минут, после выхода очередного посетителя, Поскребышев пригласил Зарубина в кабинет.

Сталин сидел за столом. При входе Зарубина поднялся, сделал несколько шагов ему навстречу и, пожав руку, предложил сесть. Сам продолжал стоять, затем принялся не спеша ходить по кабинету.

После короткого доклада Зарубина Сталин сказал:

— До последнего времени у нас с Америкой, по существу, не было никаких конфликтных интересов в мире. Более того, и президент и народ поддерживают нашу борьбу с фашизмом. Нашу тяжелую борьбу. Но недавно мы получили данные, что некоторые американские круги рассматривают вопрос о возможности признания правительства Керенского в качестве законного правительства России в случае нашего поражения в войне. Этого им никогда не дождаться. Никогда! Но очень важно и необходимо знать об истинных намерениях американского правительства. Мы хотели бы видеть их нашими союзниками в борьбе с Гитлером. Ваша задача, товарищ Зарубин, не только знать о намерениях американцев, не только отслеживать события, но и воздействовать на них. Воздействовать через агентуру влияния, через другие возможности…

…Когда Зарубин уже встал, чтобы уходить, — беседа была закончена, Сталин сказал:

— Исходите из того, товарищ Зарубин, что наша страна непобедима. — Он немного помолчал и добавил: — Я слышал, что ваша жена хорошо помогает вам. Берегите ее.

Сталин знал, что говорил. Конечно, он готовился к беседе. Но и без того Елизавета Горская была известна ему. Когда-то давно, в конце 1920-х годов, она была женой знаменитого эсера-террориста Блюмкина, убийцы германского посла в Советской России, Мирбаха, в 1918 году. Позднее Блюмкин стал сотрудником ВЧК, а в 1929 году его командировали в Турцию, чтобы следить за Троцким. Вместо этого он связался с Троцким и привез от него в Москву письмо Радеку, которое тот поспешил передать в ОГПУ. Горская, уже расставшаяся к этому времени с Блюмкиным, жила в Москве, работала в ОГПУ и, в известной степени, способствовала задержанию Блюмкина, не откликнувшись на его просьбу об укрытии.

В цепкой памяти Сталина сохранилось «Решение Политбюро от 30 октября 1929 года, п.30. О Блюмкине:

а) Поставить на вид ОГПУ, что оно не сумело в свое время открыть и ликвидировать антисоветскую работу Блюмкина.

б) Блюмкина расстрелять.

в) Поручить ОГПУ установить точно характер поведения Горской.

Выписка послана т. Ягоде».

Тов. Ягода провел расследование, которое пришло к выводу, что Горская в деле Блюмкина вела себя вполне достойно, о чем и было доложено Сталину. Этим и объясняются теплые слова, сказанные Сталиным Василию Зарубину при расставании…

Уходя от Сталина, Зарубин на мгновение увидел в нем — его герое, полубоге — простого, усталого, одинокого старика.

Несколько дней спустя Зарубины выехали в США через Дальний Восток. Уезжали они в дни октябрьской паники, когда казалось, что вся Москва ударилась в бегство, и хотя знали, что едут на важное ответственное задание, чувствовали себя чуть ли не дезертирами.

Весьма колоритной фигурой с необычной судьбой стал известный контрразведчик и разведчик Евгений Петрович Питовранов.

В 1938 году, в 23-летнем возрасте, он с четвертого курса Московского института инженеров транспорта и после личной беседы с Ежовым и Берией почти сразу назначен на пост начальника отдела Горьковского управления внутренних дел. Уже через два года он стал начальником Горьковского, затем Кировского, а в 1943— 1945 годах Куйбышевского управления, очень важного в то время, так как именно в Куйбышеве находился весь дипломатический корпус. Именно тогда он оказался «на слуху» у Сталина.

Дело в том, что в 1943 году в США сбежал сотрудник военной приемки полковник Кравченко. Сталин обрушил весь свой гнев на руководство НКВД, и то приняло «мудрое» решение: организовать переход на нашу сторону и обращение с просьбой о «политическом» убежище какого-либо высокопоставленного иностранца из числа англичан или американцев. Дело было поручено Питовранову. Он подобрал и сумел склонить к этому шагу главного редактора газеты «Британский Союзник» Уильямса Спарка (фамилия изменена по этическим соображениям). Правда, потом Спарк уехал за границу, но необходимая шумиха о его переходе на нашу сторону сыграла свою роль.

О роли Питовранова было доложено Сталину, и он запомнил его фамилию.

В 1944 году, когда иностранные дипломаты стали возвращаться из Куйбышева в Москву, оказалось, что их офисы и квартиры напичканы «жучками», в том числе и квартира посла США Гарримана. Назревал серьезный скандал. Сталин собрал руководителей органов госбезопасности для поисков выхода из создавшегося положения.

— С теми сапожниками, кто еще не научился как следует работать, мы разберемся позже, — нервно закончил краткое вступление Сталин, — а сейчас следует решить, какую принципиальную позицию нам следует занять. Считал бы правильным особо не расшаркиваться перед американцами — это выглядело бы, по меньшей мере, глупо, а спокойно и, главное, убедительно изложить нашу версию… Прошу всех подумать, жду предложений.

Наступила тяжелая, давящая тишина, беспощадно быстро летело время. И вдруг робкое, но, очевидно, спасительное для всех:

— Разрешите, товарищ Сталин?

Поднялся самый молодой генерал, сидевший в глубине, за спинами более высокого руководства. Сталин удивленно поднял брови.

— Да, говорите, мы вас слушаем. Представьтесь, пожалуйста.

— Генерал-майор Питовранов.

Резко обернувшись, Сталин бросил пристальный взгляд и едва заметно кивнул головой:

— Докладывайте…

— Товарищ Сталин, Москву, понятно, мы никогда бы противнику не отдали. Но война есть война и, вообще говоря, могло бы произойти всякое…Так вот, мы, вроде бы, тоже не исключали возможной сдачи Москвы по чисто тактическим соображениям. И на период ее временной оккупации подготовили для противника некоторые сюрпризы. В частности, много домов заминировали, а в некоторых, где по нашим предположениям могли бы разместиться высокопоставленные немецкие чины, установили подслушивающие устройства. Понятно, для того, чтобы наши подпольщики могли получать важную информацию. Так, по-моему, могла бы выглядеть основная идея нашей позиции. — Питовранов повернулся к коллегам, ожидая поддержки, но те не отрывали глаз от вождя.

Осмысливая, очевидно, неожиданное предложение, тот долго молчал.

— Ну что ж, предложение дельное, интересное, но не до конца продуманное. Почему же мы все-таки, не оставив немцам Москву, сами потом не сняли эти устройства… жучки?

Теперь все головы, как по команде, повернулись к докладчику. Он не заставил себя долго ждать:

— Сами не сняли по простой причине — выполнявшие эту работу специалисты давно ушли в действующую армию, на передовую… Кроме них в эти дела никто не посвящался — таковы общие и известные, видимо, американцам требования конспирации. За прошедшие три года некоторые погибли, другие воюют. Вот закончим войну и будем устранять все ее следы… А сейчас какие могут быть к нам претензии? Ведь эти устройства мы никогда так и не использовали. — Он лукаво улыбнулся…— Доказать обратное вряд ли возможно.

Едва заметная улыбка скользнула и по лицу Сталина:

— Вы закончили? Хорошо, какие есть еще идеи?

— Других не оказалось.

— Тогда все свободны…

На следующий день министр иностранных дел Вячеслав Молотов принял посла Гарримана и вручил ему ответ советской стороны. Инцидент был исчерпан.

Вторая встреча Питовранова со Сталиным произошла уже после Победы, в 1945 году, когда молодого генерала нарком Меркулов предложил выдвинуть на пост наркома госбезопасности Узбекистана и привез на прием к Сталину.

— Вы, очевидно, уже поговорили с товарищем Питоврановым по существу вопроса, — Сталин повернулся к Меркулову, тот выразительно кивнул головой, — а он сам что скажет?

— Считаю предстоящую работу важной и ответственной, фронт достаточно широкий и очень специфический. Попытаюсь побыстрее вникнуть в тонкости исламистской догматики, особенно ее практических аспектов. Надеюсь на поддержку местных чекистов.

— Вы очень правильно сказали. Наши военные, когда заканчивают свои операции, то закрывают и фронт… А ваш фронт закрыть невозможно… Ну что ж, мы с товарищем Меркуловым желаем вам успехов.

Сталин снял телефонную трубку, показывая, что аудиенция окончена.

В 1951 году Питовранов, уже будучи заместителем министра госбезопасности, был арестован по совершенно нелепым обвинениям, косвенно связанным и с ленинградским делом, и с «делом врачей», фактически с недоброжелательством Маленкова, а формально с «практической бездеятельностью по выявлению сотрудников нелегальной разведки Великобритании».

Находясь в Лубянской тюрьме, Питовранов подготовил краткую, но содержательную записку с критическими мыслями по ряду актуальных проблем контрразведывательной деятельности МГБ и предложил конкретную программу по ее реализации. Записка Питовранова была доложена лично Сталину. Вскоре после этого Сталин предложил министру Игнатьеву в кратчайший срок разработать схему формирования в рамках МГБ мощной разведывательной и контрразведывательной службы Главного разведывательного управления, в котором возглавить разведку должен был Питовранов.

Я присутствовал на собрании, на котором Питовранов рассказывал об обстоятельствах своего освобождения.

— Однажды меня вызвали, как я думал, на очередной допрос, но провели в кабинет начальника внутренней тюрьмы. Там я увидел разложенные на диване предметы моего генеральского обмундирования. Начальник тюрьмы критически оглядел меня, тут же вызвал парикмахера, и после того, как я был приведен в надлежащий вид, мне объявили о моем освобождении и предложили одеть форму.

Из дальнейшего рассказа Питовранова вытекало, что сразу же после освобождения из тюрьмы его принял Сталин. Правда, биограф Питовранова, А.В. Киселев, рассказывает, что эта встреча произошла несколько позже. Впрочем, это не имеет принципиального значения.

Так или иначе, в январе 1953 года Питовранов был назначен начальником Первого Главного Управления.

Сталин принял Питовранова в своем рабочем кабинете необычайно тепло, предложил «садиться, как вам удобно», заказал чай. Питовранов доложил о своих первых шагах на новом посту, о своих планах. Сталин внимательно выслушал его, а затем спросил:

— Скажите, сколько у вас надежных информаторов?

— Тысячи три, товарищ Сталин, …или около того, — не очень уверенно ответил Питовранов.

— Не спешите, подумайте хорошенько, — поправил его Сталин… — Если бы вы назвали цифру несколько меньше, скажем, человек триста — четыреста, то она, видимо, отражала бы точное реальное положение… Видно, что такие помощники у вас есть. Их надо высоко ценить, беречь, уважать и… проверять.

Говорю вам это, исходя из собственного опыта. У нас, большевиков, никогда не было большого числа агентов ни в департаменте полиции, ни в рядах наших политических оппонентов. Но из тех немногих, с которыми мы работали, каждый был на своем месте, и мы никогда не испытывали недостатка в нужных нам сведениях. Большое число агентов и малоэффективно, и… расточительно. Но мы работали с нашей русской агентурой и, как правило, в самой России. У вас дело сложнее. Что, мне кажется, для вас должно стать главным… — в голосе вождя зазвучали твердые, безапелляционные нотки, — вы никогда не должны делать из помощников врагов их собственной страны, напротив, — у них следует постоянно развивать чувство патриотизма и разъяснять, что только в совместной борьбе мы принесем максимальную пользу народам наших обеих, подчеркиваю — обеих стран. И еще: чем больше внимания вы окажете этим людям, тем больше пользы вы от них получите.

Беседа закончилась несколько странно:

— А как, скажите, к вам относятся «смежники» из министерства иностранных дел и Внешторга, да и другие наши хозяйственники? Хорошо, говорите? Это правильно…

Сталин выдержал долгую паузу.

— …Мне кажется, что тех руководителей, которые не понимают важности агентурной работы, надо… — он улыбнулся, — бросать в колодец, — и, энергично взмахнув здоровой, правой, рукой, добавил: — вниз головой! (Позже он повторит эту фразу.)

На таком эмоциональном всплеске закончилась эта встреча. Оказалась она последней.

* * *

Ни в архивных материалах, ни в воспоминаниях автору не попадались факты встреч Сталина с разведчиками более низких рангов, хотя нельзя исключить, что они имели место.

В целом же отношение Сталина к разведчикам отражено в санкционированном им приводимом документе.

4 ноября 1944 года Сталину был доложен проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении наиболее отличившихся работников Первого управления НКГБ СССР. Вот этот документ:

Всего в этом списке 82 фамилии офицеров и агентов, находившихся на закордонной работе. Двое из них — резиденты и шесть оперативных работников резидентур в США, двое в Великобритании и двое — резиденты во Франции. Все они представлены к наградам как «наиболее отличившиеся за время Отечественной войны», то есть за три с половиной года тяжелой, рискованной, иногда смертельно опасной работы.

Трудно перечислить всех, включенных в этот список. Упомянем имена лишь некоторых, наиболее известных из них.

Это Ицхак Ахмеров, резидент нелегальной разведки в США в предвоенный период; Гайк Овакимян, резидент в США; Степан Апресян, сменивший Василия Зарубина на посту советского резидента в Вашингтоне; Леонид Квасников, заместитель резидента в Нью-Йорке и руководитель научно-технической разведки в США; Григорий Долбин, ставший резидентом разведки в Вашингтоне позже, в 1946 году; Семен Семенов, игравший важную роль в научно-технической разведке и ставший в 1944—1948 годах одним из «добытчиков» атомных секретов США.

Среди молодых тогда сотрудников разведки в списке находился и ныне здравствующий Герой России Александр Феклисов.

К наградам было представлено и несколько иностранных агентов.

В список не был включен В.М. Зарубин, многолетний разведчик-нелегал и руководитель «легальных» резидентур, в том числе в США в 1941—1944 годах. Дело в том, что он был отозван в Москву по ложному доносу его заместителя Миронова, обвинявшего резидента в том, что тот поддерживает контакт с ФБР. К счастью для Зарубина, выяснилось, что Миронов страдает шизофренией, но пока шло разбирательство, награда Зарубина обошла.

Интересная деталь: одновременно с доносом на имя Сталина Миронов послал еще один (анонимный) на имя директора ФБР Э. Гувера, где обвинял Зарубиных в том, что он — японский шпион, а его жена — немецкая шпионка. За компанию с ними он обвинил и других сотрудников резидентуры (в том числе и себя) в аналогичных грехах.

Вообще, в сталинские времена (не говоря уже о годах «большого террора»), а, откровенно говоря, и многие годы после, разведчикам не очень везло на награды и материальные блага. Блестящие разведчики-нелегалы, создавшие за рубежом крупные предприятия и фирмы, вынуждены были поддерживать свои семьи, проживавшие в СССР, редкими посылками. А в случае угрозы провала зачастую бежали, как говорится, «в чем мать родила», бросая за границей все накопленные богатства и появляясь дома буквально нищими. Что касается наград, то получали их офицеры разведки крайне редко. Взять хотя бы приведенный выше проект указа о представлении разведчиков к наградам. Напомним, что за всю войну их набралось 82 человека. В то же время только за «организацию работ, связанных с обеспечением охраны и обслуживанием Крымской конференции», был награжден 1021 человек, и из них… ни одного сотрудника разведки. Хотя именно они обеспечили информационное обслуживание советской делегации и лично Сталина во время этой конференции. Зато в списке награжденных (возможно, вполне заслуженно) оказались работники НКИД, контрразведчики, железнодорожники, охранники, строители, повара и даже официанты.

Находясь за рубежом, разведчики всегда жили и живут в условиях стресса. За их действиями постоянно следят не только спецслужбы противника, но и сотрудники внешней и внутренней контрразведки, ревниво наблюдают «соседи» из смежных разведок и различных ведомств, используя любой бытовой или служебный промах для их дискредитации. Поэтому моральная чистота всегда была и остается жизненным кредо подавляющего большинства советских и российских разведчиков. И те подонки, которые предались врагу, сбежали или вступили на путь грязных сделок, всегда были редчайшим исключением.

Но Сталин, видимо, не всегда считал так. Бдительность, возведенная во всеобщую подозрительность и доведенная до абсурда, сыграла злую шутку. Много лет спустя, после «большого террора» и уже после Великой Победы, такие замечательные разведчики-нелегалы, как Л. Треппер, Ш. Радо, Р. Дюбендорфер, A.M. Гуревич, К. Харрис и многие другие, оказались в застенках. После смерти Сталина перед теми, кто остался в живых, извинились, их отпустили домой, наградили… Но обида за несправедливость, горечь утраченных лет, муки тюремных камер остались в их памяти до конца дней.

К числу несправедливостей, допущенных Сталиным по отношению к разведчикам, следует отнести и «чистку» разведывательных органов от офицеров-евреев в 1946—1947 годах, когда службу в разведке вынуждены были покинуть многие талантливые и ни в чем не запятнанные люди.

Какие же требования к разведке и разведчикам предъявлял Сталин на закате своей жизни?

Конспективно он изложил их в замечаниях, сделанных в конце 1952 года в ходе обсуждения проекта Постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР» Вот они (цит. по: Шебаршин Л.В. «Рука Москвы. Записки начальника советской разведки». М., 1996):

«В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, — это будет ненадежный агент.

Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои провалы и ошибки, а уже потом поправляется. Брать там, где слабо, где плохо охраняется. Исправлять разведку надо, прежде всего, с изжития лобовой атаки.

Главный наш враг — Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку.

Нелегальные резидентуры надо создавать, прежде всего, в приграничных государствах.

Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

Агенту нельзя давать таких поручений, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально.

В разведке иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров… Разведка— святое, идеальное для нас дело. Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек друзей (это больше, чем агенты), готовых выполнить любое наше задание. Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу в ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.

Агентов иметь не замухрышек, а друзей — высший класс разведки…»