Роальд ДАЛЬ
      ПРОГУЛКИ ПАСТОРА
      Перевод Н. Рахмановой
      Мистер Боггис вел машину неторопливо, удобно откинувшись на спинку сиденья, выставив локоть за спущенное боковое стекло. Какая красота за городом, размышлял он, как приятно опять видеть признаки лета. Особенно первоцветы. И боярышник. Боярышник буйно цвел белыми, розовыми, красными шапками вдоль изгородей, а внизу, перед кустами, желтели маленькие оазисы первоцветов - неописуемая красота!
      Он снял одну руку с руля и закурил сигарету. Теперь, сказал он себе, лучше всего взобраться на вершину Брильского холма. Он видел его перед собой, до него было примерно полмили. А вон та кучка домиков среди деревьев на самом верху, наверное, и есть деревня Бриль. Превосходно. Не так часто его воскресные участки расположены на такой славной, удобной для работы возвышенности.
      Он въехал на холм и, чуть-чуть не доезжая до самого верха, затормозил на окраине деревни. Затем вылез из машины и огляделся. Под ним, далеко внизу, как громадный зеленый ковер, расстилалась вся местность. Видно было на многие мили вокруг. Идеальная точка обзора. Он достал из кармана блокнот и карандаш, прислонился к багажнику и медленно обвел опытным глазом открывшийся ландшафт.
      Так, внизу, справа, ближе к полям, виднеется среднего размера фермерский дом, к нему от главной дороги ведет проселочная. Еще дальше стоит дом побольше. Кроме того, имеется особняк, обсаженный высокими вязами, не исключено, что стиля эпохи королевы Анны. Вдали, по левую руку, - две многообещающие фермы. Всего пять усадеб. В том направлении, пожалуй, и все.
      Мистер Боггис набросал в блокноте приблизительную схему расположения хозяйств, чтобы легче найти их, когда он спустится вниз. Затем опять сел в машину, доехал через деревню до вершины и взглянул вниз по другую сторону холма. Там он обнаружил еще шесть возможных объектов - пять фермерских домов и большущий белый, в георгианском стиле. Некоторое время он изучал георгианский особняк в бинокль. Выглядел он опрятным и зажиточным, и сад ухоженный. Жаль. Мистер Боггис исключил его сразу - к зажиточным обращаться не имеет смысла.
      Стало быть, на этом участке десять подходящих объектов. Десять славное число, решил мистер Боггис. Как раз хватит на то, чтобы поработать без спешки вторую половину дня. Который сейчас час? Двенадцать. С удовольствием выпил бы кружку пива в деревенском трактире, прежде чем приступить к обходу, да по воскресеньям пивные открываются только в час дня. Ну ничего, выпьет попозже. Он взглянул на свой набросок и решил начать с дома эпохи королевы Анны, обсаженного вязами. В бинокль он выглядел обнадеживающе ветхим. Его обитателям, скорее всего, деньги не помешают. Во всяком случае, с королевой Анной ему всегда везло. Мистер Боггис опять забрался в машину, отпустил ручной тормоз и, не включая мотора, стал потихоньку скользить вниз с холма.
      Если не считать того, что в данный момент мистер Сирил Боггис выступал в обличье священника, ничего зловещего в нем не было. По профессии он был торговцем старинной мебелью, имел в Челси, на Кингз-роуд, собственную лавку с выставочной комнатой. Все помещение было невелико, и дело его не отличалось большим размахом, однако, благодаря тому что он неизменно покупал очень и очень задешево, а продавал очень и очень задорого, он ухитрялся ежегодно зарабатывать вполне приличную кругленькую сумму. Он обладал особым, полезным для торговца даром и, продавая или покупая какую-нибудь вещь, умел с легкостью войти в любую роль в соответствии с типом клиента. Он мог быть серьезным и обаятельным с пожилыми, подобострастным с имущими, рассудительным с набожными, властным с нерешительными, игривым с вдовами, лукавым и дерзким со старыми девами. Он прекрасно отдавал себе отчет в этом своем даре и бессовестно использовал его при каждом удобном случае. Частенько после особенно удобного представления он с огромным трудом удерживал себя от того, чтобы не повернуться и не отвесить поклон-другой в ответ на гром аплодисментов, раскатывающихся по залу.
      Несмотря на свое внешне нелепое лицедейство, мистер Боггис отнюдь не был дураком. Некоторые даже считали, что он, как никто другой в Лондоне, разбирается во французской, английской и итальянской мебели. Он также обладал на редкость хорошим вкусом и быстро распознавал и отвергал неудачно выполненную вещь, какой бы подлинной она ни была. Больше всего он, естественно, любил работы великих английских мастеров восемнадцатого века, таких, как Инс, Мэйхью, Чиппендейл, Роберт Адам, Мэнверинг, Иниго Джоунз, Хепплуайт, Кент Джонсон, Джордж Смит, Локк, Шератон и прочие, но даже и тут он бывал иногда очень строг. Он, например, никогда не допускал в свой выставочный зал ни одной вещи Чиппендейла китайского или готического периода, и то же относилось к некоторым более тяжеловесным итальянским образцам Роберта Адама.
      В последние годы мистер Боггис снискал немалую славу среди товарищей по профессии благодаря своей способности поставлять с поразительной регулярностью необычные и зачастую редчайшие образцы мебели. Он, казалось, имел неиссякаемый источник поступлений, что-то вроде личного склада, куда всего только и требовалось съездить раз в неделю и забрать желаемое. Но когда бы его ни спросили, где он взял ту или иную вещь, он загадочно улыбался, подмигивал и бормотал что-то о маленьком секрете. Идея, которая лежала в основе маленького секрета, была проста и пришла ему в голову однажды лет девять назад, в воскресный день, когда он ехал в машине по сельской местности.
      Он выехал утром, чтобы навестить свою престарелую мать, жившую в Севеноуксе. На обратном пути у него порвался ремень вентилятора, отчего мотор перегрелся и вода закипела. Он вылез из машины и направился к ближайшему домику, стоящему ярдах в пятидесяти от дороги, и спросил женщину, которая открыла на стук дверь, не будет ли она так любезна дать ему кувшин воды.
      Пока она ходила за кувшином, он случайно бросил взгляд в приоткрытую дверь и там, в каких-то пяти ярдах от себя, увидел нечто такое, от чего пришел в безумное волнение, так что на макушке у него выступил пот. То было большое дубовое кресло, такого типа кресло он видел только раз в жизни. Каждый локотник, а также планка спинки опирались на ряд из восьми дивно выточенных стоек. Спинка была инкрустирована изящнейшим цветочным орнаментом, а сами локотники заканчивались резными утиными головками. Боже милостивый, подумал он. Да ведь это конец пятнадцатого века!
      Он засунул голову поглубже в комнату, и там - Бог ты мой! - по другую сторону камина стояло еще одно точно такое же кресло!
      Нельзя сказать с полной уверенностью, но два таких кресла в Лондоне, наверное, могли стоить не менее тысячи фунтов. Ах, какие красавцы!
      Когда женщина вернулась, мистер Боггис представился и без обиняков спросил, не продаст ли она ему кресла.
      С какой стати, сказала она. Почему бы это ей вдруг вздумалось продавать их?
      Нипочему. Разве только потому, что он мог бы дать за них неплохую цену.
      Интересно - сколько же? Нет, продавать она их ни в коем случае не намерена, но просто из любопытства, шутки ради - сколько бы он ей дал за них?
      Тридцать пять фунтов.
      Сколько?
      Тридцать пять фунтов.
      Надо же, тридцать пять. Так-так, очень интересно. Она и всегда думала, что они ценные. Они очень старинные. И очень удобные. Ей никак не обойтись без них, ну никак. Нет, они не продаются, но все равно спасибо.
      Не такие уж они старинные, сообщил ей мистер Боггис, и продать их было бы не так легко. Просто у него как раз есть клиент, который любит такие вещи. Может быть, он даже накинет еще два фунта, - скажем, тридцать семь? Как вы на это смотрите?
      Они торговались полчаса, и, разумеется, в конце концов мистер Боггис получил кресла и согласился уплатить ей менее двадцатой доли их настоящей стоимости.
      В тот вечер, когда мистер Боггис возвращался в Лондон в своем стареньком пикапе с двумя баснословными креслами, удобно пристроенными сзади, его внезапно осенила, как ему показалось, замечательная идея.
      Постойте-ка, размышлял он. Если в одном сельском доме нашлись такие сокровища, почему бы им не быть и в других? И отчего бы не попробовать разыскать их? Отчего бы не прочесать сельскую местность? Можно заняться этим по воскресеньям. Таким образом, это нисколько не помешает его работе. Все равно по воскресным дням он не знает, куда себя девать.
      И вот мистер Боггис купил себе карты, крупномасштабные карты всех графств вокруг Лондона, и тонкими линиями поделил их на квадраты. Каждый квадрат соответствовал участку пять миль на пять, и именно с такой территорией, по оценкам самого мистера Боггиса, он мог справиться за одно воскресенье, если прочесывать ее тщательно. Его не интересовали города и деревни, ему нужны были сравнительно изолированные усадьбы, большие фермерские хозяйства и обветшалые особняки сельских дворян. И таким образом, подсчитал он, если обрабатывать по одному квадрату каждое воскресенье, пятьдесят два квадрата в год, он постепенно охватит все до единой фермы и все сельские особняки в графствах вокруг Лондона.
      Однако ясно, что тут возникают кое-какие сложности. Сельские жители народ недоверчивый. И бывшие богачи тоже. Не приходится рассчитывать, что он будет просто обходить дома, звонить в двери, а они станут водить его по всем комнатам - стоит только попросить. Нет, этого от них не дождешься. Таким путем дальше входной двери не попасть. Каким же образом добиться приглашения войти? Быть может, лучше вообще не говорить, что он торговец? Можно сказаться телефонным мастером, водопроводчиком, газовым инспектором. В конце концов, даже священнослужителем...
      И вот с этого-то момента замысел его начал претворяться в жизнь. Мистер Боггис заказал большое количество визитных карточек на превосходной бумаге, на которых было написано:
      Преподобный
      Сирил Уиннингтон Боггис
      Президент Общества сохранения редкой мебели
      (совместно с музеем Виктории и Альберта)
      Отныне каждое воскресенье он будет превращаться в почтенного пожилого священника, который свой выходной день проводит в бескорыстных трудах на пользу Общества, объезжая округу и составляя опись сокровищ, укрытых в сельских домах Англии.
      И кто на свете прогонит его, услышав такое? Никто.
      А уж если он попадает внутрь жилища и видит вдруг что-то такое, что ему очень хочется заполучить, то... на этот случай у него существует сотня различных уловок.
      К удивлению мистера Боггиса, план сработал. Более того, дружелюбие, с каким его принимали в одном доме за другим по всей сельской местности, поначалу смущало даже его самого. Кусок холодного пирога, стакан портвейна, чашка чая, корзиночка слив, даже полноценный воскресный обед за семейным столом - ему буквально навязывали все это.
      Конечно, по временам не обходилось без неудач и ряда неприятных эпизодов, но ведь девять лет - это больше чем четыреста воскресных дней, а результат - огромное число домов, которые он посетил. В целом дело оказалось интересным, волнующим и прибыльным.
      И вот сейчас опять было воскресенье, и мистер Боггис работал в графстве Букингемшир, в одном из самых северных квадратов на его карте, милях в десяти от Оксфорда, и, когда он спускался с холма в сторону первого облюбованного им дома - обветшалого, в стиле королевы Анны, - у него появилось предчувствие, что день предстоит из удачных.
      Он припарковался в сотне ярдов от ворот и дальше пошел пешком. Не нужно, чтобы люди видели его пикап до заключения сделки. Симпатичный пожилой священник и большой фургон как-то не вяжутся друг с другом. А кроме того, небольшая прогулка дает ему возможность как следует разглядеть все хозяйство снаружи на близком расстоянии и настроиться на соответствующий обстановке лад.
      Мистер Боггис бодро зашагал по аллее к дому. Роста он был маленького, с брюшком и толстыми коротковатыми ногами. Его круглая румяная физиономия как нельзя лучше подходила к избранной им роли, а большие карие глаза, которые так и выпучивались на собеседника, придавали румяному лицу выражение легкого слабоумия. На нем был черный костюм со стоячим белым воротничком, как полагается пастору, а на голове мягкая черная шляпа. В руке он держал старую дубовую трость, по его мнению придававшую ему сельский благодушный вид.
      Он приблизился к входной двери и позвонил. В прихожей послышались шаги, дверь отворилась, и перед, вернее, над ним выросла вдруг великанша в бриджах для верховой езды. Она курила, но сквозь окутывавший ее сигаретный дым пробивался могучий запах конюшни и навоза.
      - Ну? - произнесла она, глядя на него с подозрением. - Что вам надо?
      Мистер Боггис, который нисколько не удивился бы, если б она сейчас заржала, приподнял шляпу, слегка поклонился и протянул свою визитную карточку.
      - Простите, пожалуйста, что беспокою вас, - начал он и остановился, наблюдая за ее лицом, пока она читала.
      - Не понимаю, - сказала она, отдавая ему карточку. - Что же вам надо-то?
      Мистер Боггис объяснил ей про Общество сохранения редкой мебели.
      - А это случайно не имеет отношения к социалистам? - Она свирепым взглядом уставилась на него из-под густых светлых бровей.
      Дальше все пошло как по маслу. Тори в верховых бриджах, не важно, мужского или женского пола, всегда были для мистера Боггиса легкой добычей. Две минуты у него ушло на страстный панегирик в защиту крайнего правого крыла консервативной партии, еще две минуты - на осуждение социалистов. В качестве решающего довода он привел случай, когда социалисты внесли на рассмотрение билль об отмене кровавых видов спорта. После чего он поделился с собеседницей своей идеей рая ("только не выдавайте меня епископу, дорогуша"): рай - это место, где можно охотиться на лису, оленя или зайца с большими сворами неутомимых собак от зари до зари, все дни недели, включая воскресенье.
      Говоря все это, он внимательно наблюдал за нею и подметил, что чары начинают действовать. Женщина заулыбалась, обнажив огромные желтоватые зубы.
      - Мадам! - вскричал он, - умоляю, не давайте мне завестись на тему социализма.
      Тут она разразилась гоготом и своей красной ручищей с размаху так хлопнула его по плечу, что он еле удержался на ногах.
      - Заходите! - гаркнула она. - Не знаю уж, какого черта вам надо, но давайте заходите!
      К сожалению и к великому его удивлению, во всем доме не нашлось ничего представляющего ценность, и мистер Боггис, который никогда не тратил время впустую на бесплодных территориях, скоро извинился и откланялся. Весь визит в целом занял меньше пятнадцати минут, в точности столько, сколько случай заслуживал, сказал он себе, залезая в машину и трогаясь с места.
      Дальше шли только фермерские дома, до ближайшего было с полмили по главной дороге. Это было большое деревянно-кирпичное здание солидного возраста, почти всю его южную стену закрывало роскошно цветущее грушевое дерево.
      Мистер Боггис постучал в дверь. Подождал. Никто не отозвался. Он еще раз постучал, но, не получив никакого ответа, обогнул дом, надеясь найти хозяина где-нибудь в коровнике. Там он тоже никого не нашел. Он подумал, что хозяева, вероятно, еще не вернулись из церкви, и стал заглядывать в окна - не увидит ли что-нибудь интересненькое. В столовой - ничего. В библиотеке тоже. Он подошел к следующему окну, и там, в гостиной, под самым его носом, в небольшой нише, образуемой окном, он увидел красивейшую вещь полукруглый карточный столик красного дерева, с богатой фанеровкой, стиля Хепплуайт, работы приблизительно 1780 года.
      - Вот оно, - произнес он вслух, плотно прижав лицо к стеклу. Недурно, Боггис.
      Но это еще не все. Там стоял стул, одинокий стул, и, если Боггис не ошибался, еще более высокого качества, чем стол. Тоже Хепплуайт, так ведь? Боже, какая прелесть! Сквозная спинка украшена резьбой тончайшей работы жимолость, чешуйки, гладкие розетки, сиденье из настоящего камыша, ножки обточены самым изящным образом, а задние - изогнутой формы, и это особое изящество линий о многом говорило. Словом, изысканный стул.
      - Еще до конца дня, - тихонько пробормотал мистер Боггис, - я буду иметь удовольствие сесть на это восхитительное сиденье.
      Ибо без этого обряда он никогда не покупал стульев. Это была его излюбленная проверка, и надо было видеть, как осторожно он усаживается на стул, ожидая ощущения "податливости" и умело определяя любую неизмеримо малую степень усыхания, которое годы причинили ласточкиным хвостам на стыках соединений.
      Однако никакой спешки нет, сказал он себе. Он сюда еще вернется, у него полдня впереди.
      Следующая ферма стояла на отшибе, ближе к полям. Чтобы машина не бросалась в глаза, пришлось оставить ее на главной дороге и пройти около шестисот ярдов по проселочной, которая вывела его прямо на задний двор. Эта ферма, как он сразу заметил, была значительно меньше предыдущей, и особых надежд он на нее не возлагал. Беспорядочно разбросанные строения выглядели неопрятно, да и сараи явно требовали ремонта.
      В углу двора тесной группой стояли трое мужчин, один держал на сворке двух крупных черных борзых. Завидев идущего в их сторону мистера Боггиса в его черном костюме с пасторским воротником, они разом замолчали и словно окаменели и так, молча, в оцепенении стояли, обернув к нему лица и с подозрением глядя на него.
      Старший из троих, коренастый, с широким лягушачьим ртом и маленькими бегающими глазками, был Рамминс, чего мистер Боггис, разумеется, не мог знать. Он и был хозяином фермы.
      Высокий парень, у которого что-то было не в порядке с одним глазом, был его сын Берт.
      Низенького плосколицего мужчину с узким в морщинах лбом и непомерно широкими плечами звали Клод. Клод заглянул к Рамминсу в надежде выманить у него кусок свинины или уже ветчины из свиньи, которую хозяева забили накануне. Клод отлично знал, что забили - визг ее разносился на всю округу, - и он знал также, что для этого требуется разрешение властей, а у Рамминса его нет.
      - Мое почтение, - обратился к ним мистер Боггис, - прекрасный денек, не правда ли?
      Никто из троих не шевельнулся. В этот момент все они думали одно и то же: священник явно не из местных, он подослан, чтобы разнюхать, чем они тут занимаются, и донести властям.
      - Какие красивые собаки, - продолжал мистер Боггис. - Должен сказать, сам я никогда собачьими бегами не увлекался, но мне говорили, что бега борзых - занятие очень увлекательное.
      Снова ни звука в ответ. Мистер Боггис быстро перевел взгляд с Рамминса на Берта, с него на Клода, потом опять на Рамминса и заметил на лицах у всех одинаковое, не поддающееся определению выражение: нечто среднее между ухмылкой и дерзким вызовом - презрительно искривленный рот и глумливая складка около носа.
      - Осмелюсь узнать, не вы ли владелец фермы? - обратился ничуть не обескураженный мистер Боггис к Рамминсу.
      - А что вы хотите?
      - Прошу прощения за то, что беспокою вас, тем более в воскресенье... Мистер Боггис протянул свою визитную карточку, Рамминс взял ее и поднес к самому лицу. Двое других не шелохнулись, но, как по команде, скосили глаза, пытаясь прочесть, что там написано.
      - Так что вы хотите-то? - переспросил Рамминс.
      Второй раз за день мистер Боггис весьма пространно рассказал про цели и идеалы Общества сохранения редкой мебели.
      - У нас ее нету, - сказал Рамминс, когда мистер Боггис кончил. - Зря время теряете.
      - Нет, погодите, сэр. - Мистер Боггис поднял кверху палец. - В последний раз эти слова я слыхал от старого фермера в Сассексе, а когда он наконец впустил меня в дом, знаете, что я увидел? Старый грязный стул в углу кухни, который, как потом выяснилось, стоил четыреста фунтов! Я помог ему продать его, и он купил себе новый трактор.
      - Что вы такое несете? - вмешался Клод. - Нет такого стула на свете, чтоб стоил четыреста фунтов.
      - Извините, - строгим тоном возразил мистер Боггис, - в Англии сколько угодно стульев, которые стоят вдвое дороже. И знаете, где они все? Они пропадают зря на фермах и в загородных особняках по всей Англии, и владельцы используют их как приступочки и лесенки и становятся на них сапогами, подбитыми гвоздями, чтобы достать с верхней полки банку варенья в кладовке или повесить картину. Я вам говорю чистую правду, друзья мои.
      Рамминс беспокойно переступил с ноги на ногу.
      - Вы хотите сказать, что вам нужно только зайти внутрь, постоять посреди комнаты и посмотреть вокруг себя?
      - Именно. - Мистер Боггис наконец начал догадываться, в чем состоит затруднение. - Я не собираюсь заглядывать в ваши буфеты и кладовые. Я только хочу взглянуть на мебель - не скрываются ли тут у вас случайно сокровища, чтобы я мог написать о них в журнал нашего Общества.
      - Знаете что? - сказал Рамминс, сверля его своими маленькими злобными глазками. - Сдается мне, вам самому охота что-нибудь такое купить. А то с чего бы так утруждаться.
      - Куда мне. Хотел бы я иметь для этого деньги. Конечно, если бы мне что-то очень приглянулось, да к тому же не слишком дорогое, я бы, может, и соблазнился... Но, увы, это случается редко.
      - Ладно, - проговорил Раммиис. - Большой беды от погляда, наверное, не будет, коли это все, что вам надо.
      И он направился через двор к задней двери дома, мистер Боггис за ним, а вслед потянулись остальные - сын Берт и Клод с двумя собаками. Все они прошествовали через кухню, где из мебели имелся лишь дешевый сосновый стол с лежащей на нем куриной тушкой, и очутились в довольно большой, невероятно грязной комнате.
      И там!.. Мистер Боггис заметил его в первое же мгновение, он замер на месте и, потрясенный, издал какой-то хриплый всхлип. Он простоял так по меньшей мере пять, десять, пятнадцать секунд, вытаращившись с идиотским видом, не смея поверить своим глазам. Невероятно. Это не могло быть правдой! Но чем дольше он глядел, тем реальнее это становилось. В конце концов, вот он, стоит себе у стенки, прямо перед ним, настоящий, прочный, как этот дом. Кто бы мог ошибиться в данном случае? Правда, он выкрашен белой краской, но это ничего не меняет. Ну, выкрасил какой-то болван. Краску легко отчистить. Боже ты милостивый! Только посмотрите на него! И чтобы в таком месте!
      В эту минуту мистер Боггис вдруг осознал, что вся троица, Рамминс, Берт и Клод, стоят кучкой около камина и внимательно наблюдают за ним. Они заметили, как он остановился, и перевел дыхание, и вытаращил глаза, и, наверное, заметили, как он покраснел, а может быть, побледнел. В любом случае они видели вполне достаточно, чтобы испортить ему игру, если он немедленно не примет мер. В мгновение ока мистер Боггис прижал руку к сердцу, пошатнувшись, добрался до ближайшего стула и, тяжело дыша, хлопнулся на него.
      - Что с вами? - спросил Клод.
      - Ничего, - с трудом выговорил мистер Боггис. - Сейчас пройдет. Будьте добры, стакан воды. Это сердце.
      Берт принес ему воды и остался стоять рядом, глядя на него с бессмысленной ухмылкой.
      - А я уж было подумал, вы что-то увидали. - Широкий лягушачий рот Рамминса растянулся еще на какую-то долю, обнажив в хитрой усмешке пеньки нескольких обломанных зубов.
      - Нет, нет, - запротестовал мистер Боггис. - Конечно же нет. Просто сердце прихватило. Извините, пожалуйста. Это у меня бывает, но быстро проходит. Через пару минут все будет в порядке.
      Надо выиграть время, чтобы подумать, сказал он себе. Что еще важнее, нужно время, чтобы сперва полностью успокоиться, прежде чем он откроет рот. Осторожнее, Боггис. И главное, сохраняй спокойствие. Эта люди невежественны, но они не дураки. Они недоверчивы, подозрительны и хитры. И если это правда... нет, это не может быть правдой, не может...
      Он прикрывал глаза рукой, как будто от боли, и сейчас опасливо и незаметно чуть-чуть раздвинув пальцы и взглянул в щелку.
      Ошибки нет, он тут, стоит по-прежнему на месте, и теперь-то мистер Боггис всмотрелся в него как следует. Да! С первого взгляда он определил правильно. Никаких сомнений быть не может! Невероятно!
      То, что он видел перед собой, было предметом мебели, за который любой знаток выложил бы какие угодно деньги. На непосвященного он, вероятно, не произвел бы должного впечатления, особенно в теперешнем виде, покрытый белой краской и слоем грязи. Но для мистера Боггиса это была мечта антиквара. Он, как и любой торговец мебелью в Европе и Америке, знал, что среди самых известных и желанных образцов английской мебели восемнадцатого века числятся три знаменитых "чиппендейлских комода". Он знал их историю в обратном порядке, то есть что первый из них был обнаружен в 1920 году в доме на Мортон-ин-марш и в том же году продан на аукционе Сотби; что два другие объявились год спустя на том же аукционе и оба поступили туда из Рэйнем-холла, Норфолк. Все принесли баснословный доход. Он не мог вспомнить точно, сколько именно давали за первый, да и за второй тоже, но знал наверняка, что последний проданный пошел за три тысячи девятьсот гиней. И было это в тысяча девятьсот двадцать первом! Сегодня же комод стоил бы десять тысяч фунтов! Кто-то (мистер Боггис не мог вспомнить фамилию) не очень давно тщательно изучил историю этих комодов и доказал, что все три вышли из одной мастерской: фанеровка сделана из одного и того же бревна и при сборке использовался один и тот же набор лекал. Счетов к ним не нашлось, но все эксперты сошлись на том, что эти три комода могли быть выполнены только руками самого Чиппендейла на пике его карьеры.
      А здесь, повторял себе мистер Боггис, украдкой глядя в щелочку, здесь - четвертый комод Чиппендейла! И нашел его он! Вот теперь он разбогатеет! И прославится. Те три комода имели в мире мебели свои имена: чейслтонский, первый рэйнемский, второй рэйнемский. А этот войдет в историю как комод Боггиса! Только представить себе выражение на лицах всей этой лондонской публики, когда они увидят комод завтра утром. А заманчивые предложения важных господ из Вест-энда - Франка Партриджа, Моллета, Джетли и прочих! В "Таймс" появится снимок с подписью "Превосходный комод Чиппендейла, недавно найденный мистером Сирилом Боггисом, лондонским торговцем мебелью"... Боже милостивый, ну и шуму он наделает!
      Здешний комод, соображал мистер Боггис, почти вылитый второй рэйнемский. Первые три имели только мелкие различия. Этот же, величественный, внушительного вида, сделан в стиле французского рококо в чиппендейловский период Директории - большой, "пузатый", на четырех резных с желобками ножках, приподнимающих его на фут от пола. Имеется шесть ящиков: два длинных посредине и по два более коротких по бокам; выпуклый фасад роскошно орнаментирован вдоль столешницы, боковых стенок и низа, а также по вертикали между ящиками затейливой резьбой в виде растительных завитков. Медные ручки, хотя и замазаны частично белой краской, выглядят благородно. Вещь, разумеется, "тяжелая", но замысел выполнен с такой элегантностью и изяществом, что массивность ни в коей мере не делает ее громоздкой.
      - Ну как вы сейчас? - услышал мистер Боггис чей-то голос.
      - Благодарю, благодарю вас, гораздо лучше. Это всегда быстро проходит. Мой доктор говорит, что беспокоиться особенно нечего, просто в таких случаях надо несколько минут отдохнуть. Да, да, - он медленно поднялся со стула, - уже лучше. Все в порядке.
      Немного неуверенно держась на ногах, он стал обходить комнату, рассматривая мебель, вещь за вещью, и делая по ходу короткие замечания. Он сразу увидел, что, кроме комода, тут ничего не заслуживает внимания.
      - Славный дубовый стол, - проронил он. - Но, боюсь, недостаточно старинный, интереса не представляет. Хорошие удобные стулья, но современные, да, да, слишком современные. А вот буфет, что ж, вполне симпатичный, но опять-таки ценности не представляет. Этот комод, - он без всякого интереса прошел мимо чиппендейлского комода и небрежно щелкнул по нему пальцем, - полагаю, стоит несколько фунтов, но не более того. Боюсь, это довольно грубая подделка. Сделан, вероятно, в викторианскую эпоху. Вы сами выкрасили его в белый цвет?
      - Да, - ответил Рамминс, - Берт красил.
      - Очень разумно поступили. Белый он не кажется таким громоздким.
      - Крепкая вещь, - вставил Рамминс. - И резьба неплохая.
      - Машинный способ, - свысока отозвался мистер Боггис, наклоняясь, чтобы разглядеть поближе затейливую работу, - за милю видно. И все-таки согласен, он очень мил. У него есть свои достоинства.
      Он пошел было дальше, но вдруг остановился и медленно вернулся обратно. Он приложил кончик пальца к середине подбородка, наклонил голову набок и нахмурился, будто глубоко задумавшись.
      - Знаете что? - Он говорил так лениво, что голос его к концу каждой фразы почти замирал. - Я вдруг вспомнил... Мне давно нужны ножки вроде этих. Дома у меня есть занятный стол, низкий такой, какие ставят перед диваном, что-то вроде кофейного столика. В последний Михайлов день, когда я переезжал в другой дом, бестолковые грузчики повредили у стола ножки самым безобразным образом. Я этот стол очень люблю. Держу на нем большую Библию и все мои записи для проповедей.
      Он помолчал, поглаживая подбородок пальцем.
      - Вот я и подумал - ноги от вашего комода могли бы подойти. Вполне могли бы. Их без труда можно отрубить и приделать к моему столу.
      Он огляделся и увидел, что вся троица стоит абсолютно неподвижно и с подозрением глядит на него; на него смотрели три пары глаз, разных, но одинаково недоверчивых - маленькие свинячьи глазки Рамминса, большие с тупым выражением Клода и два каких-то неправильных глаза Берта - один странный, выпученный и белесый, с черной точкой в центре, похожий на вареный рыбий глаз.
      Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой:
      - Полно, что это я тут болтаю? Говорю так, будто комод уже мой. Прошу извинить меня.
      - Вы хотите сказать, что не прочь купить его, - проговорил Рамминс.
      - Н-ну, - мистер Боггис оглянулся на комод и нахмурился, - я не уверен. Может быть, и стоило бы, но опять-таки если подумать... нет... пожалуй, получится слишком большая возня. Он не стоит того. Не буду с этим заводиться.
      - А сколько вы думали за него предложить? - поинтересовался Рамминс.
      - Боюсь, что не много. Понимаете, все-таки это не подлинная старина, а всего лишь подделка.
      - А я не так уж в этом уверен, - возразил Рамминс. - Он у нас тут больше двадцати лет, а до этого стоял в господском доме. Я сам купил его на аукционе, когда старый сквайр помер. Так что не говорите мне, будто вещь новая.
      - Нет, не то чтобы новая, но не старше шестидесяти.
      - Нет, старше, - настаивал Рамминс. - Берт, где та бумажка, которую ты откопал в глубине одного ящика? Ну, помнишь, старый счет.
      Парень продолжал глядеть на отца с бессмысленным видом.
      Мистер Боггис открыл было рот, но тут же закрыл его, не произнеся ни звука. Его начало буквально колотить от волнения, и, чтобы успокоиться, он отошел к окну и уставился на упитанную коричневую курицу, рывшуюся на заднем дворе в поиске зерен.
      - Бумажка лежала в глубине ящика под кучей силков для кроликов, повторил Рамминс. - Иди достань и покажи пастору.
      Когда Берт шагнул к комоду, мистер Боггис обернулся. Он просто не мог не наблюдать за ним. Берт вытащил один из больших ящиков в средней части комода, и мистер Боггис отметил, как дивно скользит ящик. Он увидел, как Берт запустил руку внутрь и начал шарить среди всяких проволочек и бечевок.
      - Эта, что ли? - Берт поднял вверх сложенную пожелтевшую бумагу и отдал отцу, который развернул ее и поднес к самым глазам.
      - Только не говорите мне, будто эта писанина не старая. - С этими словами Рамминс протянул бумагу мистеру Боггису, который и взял ее трясущейся рукой. Бумага уже сделалась хрупкой и слегка затрещала под его пальцами. На ней длинным наклонным каллиграфическим почерком стояло:
      "Счет
      Эдуарду Монтагю, эсквайру,
      от Томаса Чиппендейла
      за большой стол-комод древесины самого превосходного качества, с богатой резьбой, поставлен на ноги с продольными желобами, два длинных хорошей формы ящика в средней части и по два таких же по сторонам, богатой чеканки медные ручки и орнаменты, вся работа выполнена с отменным вкусом..... 87 фунтов".
      Мистер Боггис крепился изо всех сил, стараясь подавить возбуждение, которое как смерч крутилось у него внутри, вызывая головокружение. Бог ты мой, это же замечательно! Благодаря счету цена поднимается еще выше. Сколько же за него можно теперь выручить? Двенадцать тысяч фунтов? Четырнадцать? Может, пятнадцать или даже двадцать? Как знать?
      Потрясающе!
      Он небрежным жестом бросил бумагу на стол и сухо сказал:
      - В точности как я вам и говорил - подделка викторианской эпохи. А это просто описание, которое продавец, сам делавший комод и выдававший его за старину, дал своему покупателю. Я много таких видел. Заметьте - он не говорит, что сам делал вещь. Иначе он выдал бы себя.
      - Говорите что хотите, - провозгласил Рамминс, - а документ старый.
      - Конечно, конечно, дорогой друг. Викторианский, поздневикторианский. Примерно восемьсот девяностого года. Стало быть, комоду шестьдесятсемьдесят лет. Я таких сотни видел. Как раз в те годы многие краснодеревцы только и делали, что занимались подделкой изысканной мебели прошлого века.
      - Послушайте, пастор, - Рамминс наставил на мистера Боггиса толстый грязный палец, - не скажу, что вы мало чего смыслите в мебельном деле, а только вот что: откуда вы так уверены, что это подделка? Вы даже не видали, чего там под краской!
      - Идите-ка сюда, - сказал мистер Боггис. - Идите сюда, я вам кое-что покажу. - Он постоял около комода, поджидая, пока все придвинутся ближе. Так, есть у кого-нибудь нож?
      Клод протянул складной нож с роговой ручкой, мистер Боггис взял его и открыл самое маленькое лезвие. Потом с кажущейся небрежностью, а на самом деле с крайней осторожностью, выбрав одно маленькое местечко на столешнице, принялся счищать белую краску. Краска отходила легко со старинной затвердевшей полированной поверхности. Подчистив примерно три квадратных дюйма, он отступил на шаг и сказал:
      - А теперь смотрите сами!
      Какое оно было красивое, это пятнышко, излучавшее тепло настоящего красного дерева, светившееся, как топаз, глубоким темным цветом своих двухсот лет.
      - Ну и что с ним не так? - вопросил Рамминс.
      - А то, что древесина была специально обработана! Это всякому видно.
      - И откуда вам это видно, мистер? Ну-ка скажите нам.
      - Да, не скрою, объяснить это довольно трудно. Это дело опыта. Мой опыт говорит мне, что, вне всякого сомнения, древесина была обработана известью. Ее используют для того, чтобы придать красному дереву темный, будто бы потемневший от возраста цвет. Для дуба используют калиевы соли, для каштана - азотную кислоту, для красного дерева всегда употребляют известь.
      Троица придвинулась поближе, чтобы всмотреться в дерево. У них явно пробудился некоторый интерес. Всегда ведь заманчиво услышать о каком-то новом способе обмануть или смошенничать.
      - Вглядитесь внимательно в текстуру. Видите оттенок оранжевого среди темновато-коричневого? Это и есть признак обработки известью.
      Они по очереди пригнулись вперед, буквально прижав нос к дереву, сперва Рамминс, потом Клод, затем Берт.
      - Ну и еще есть патина, - продолжал мистер Боггис.
      - Что-что?
      Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.
      - Дорогие мои друзья, вы и представить себе не можете, на что только не пускаются эти негодяи, чтобы имитировать прекрасную стойкую бронзового цвета настоящую патину. Ужасно, просто ужасно, мне противно даже говорить об этом.
      Он прямо брызгал слюной, с таким ожесточением срывались слова с его языка, он кривил губы, изображая свое крайнее отвращение. Трое молчали в ожидании новых откровений.
      - Сколько времени и усилий готовы потратить иные, дабы обмануть доверчивых! - воскликнул мистер Боггис. - Возмутительно! Знаете ли, что они вытворяли с этой вещью, друзья мои? Я прослеживаю их действия с точностью. Я буквально вижу, как они это делают, вижу долгий сложный процесс: как они натирают дерево льняным маслом, покрывают его умело окрашенной французской полировкой, шлифуют пемзой и маслом, втирают пчелиный воск с примесью пыли и грязи и, наконец, нагревают, чтобы полировка потрескалась и приобрела двухсотлетний вид! Я просто не могу спокойно взирать на такое мошенничество.
      Троица продолжала пялить глаза на кусочек темного дерева.
      - Потрогайте! - потребовал мистер Боггис. - Положите на это местечко пальцы. Ну? Как вам кажется - теплое оно или холодное?
      - Холодное, - ответил Рамминс.
      - Именно, друг мой! А все дело в том, что поддельная патина на ощупь всегда холодная. Настоящая же почему-то имеет теплый оттенок.
      - Да она нормальная, - запротестовал Рамминс, готовый затеять спор.
      - Нет, сэр, холодная. Но тут, конечно, требуется палец с тренированной чувствительной кожей, чтобы вынести правильное суждение. От вас же нельзя требовать, чтобы вы судили об этом, как от меня - судить о качестве вашего ячменя. Все в жизни, дорогой сэр, решает опыт.
      Слушатели уже не с такой подозрительностью глядели на этого странного круглолицего пучеглазого священника, потому что он и в самом деле вроде бы разбирался в мебельном деле. Но о доверии к нему еще не было и речи.
      Мистер Боггис нагнулся и указал на одну из металлических ручек.
      - Вот и еще одно место, над которым работают подделыватели, - заметил он. - У старой меди обычно свой особый цвет и особые свойства. Известно ли это вам?
      Они не спускали с него глаз, ожидая от него раскрытия все новых секретов.
      - Беда только в том, что они научились чрезвычайно искусно подделывать старую медь. В сущности, придают ей почти полное сходство со старой. Невозможно отличить старую медь от поддельной. Не скрою, мне приходится в таких случаях только гадать. Так что нет смысла соскабливать краску с ручек. Нам это ничего не даст.
      - Как это можно сделать, чтобы новая мебель казалась старой? - подал голос Клод. - Медь-то не ржавеет.
      - Вы совершенно правы, друг мой. Но у этих мерзавцев есть свои тайные способы.
      - Какие, к примеру? - не отставал Клод. По его мнению, любые сведения практического свойства были полезны. Как знать - вдруг да пригодится.
      - Все, что требуется, - продолжал мистер Боггис, - это положить ручки на ночь в ящик со стружками красного дерева, пропитанными нашатырем. Металл от нашатыря зеленеет, но, если стереть зелень, под ней обнаружится нежный серебристый блеск, свойственный очень старой меди. Ох, какие они творят бессовестные штуки! А вот с железом они проделывают другой фокус.
      - А что они делают с железом? - осведомился завороженно слушавший Клод.
      - Ну, с железом проще. Железные замки, пластинки, дверные петли попросту погружают в обыкновенную соль, и они становятся изъеденными ржавчиной и щербинами.
      - Ладно, - сказал Рамминс, - значит, вы признаете, что про ручки не можете сказать точно. Так почем вы знаете - может, им не одна сотня лет. Правильно?
      - Э-э-э, - понизив голос, проговорил мистер Боггис, вперив в Рамминса выпуклые карие глаза. - Вот тут-то вы и ошибаетесь. Глядите.
      Из кармана своего пасторского пиджака он достал маленькую отвертку. И при этом (хотя никто этого не заметил) достал маленький медный шурупчик, который зажал в ладони. Затем он выбрал один из шурупов на ручке ящика (а каждая ручка была привинчена в четырех местах) и принялся осторожно соскабливать следы белой краски с головки. Покончив с этим, он стал медленно вывинчивать шуруп, приговаривая:
      - Если это настоящий старинный медный шуруп восемнадцатого века, винтовая линия будет слегка неровная, и вы ясно увидите, что ее нарезали напильником вручную. Но если медь - подделка более позднего периода, викторианского или еще позднее, тогда и шуруп будет, естественно, изделием машинного, массового производства того же времени. Любой отличит шуруп, сделанный машинным способом. Так, сейчас поглядим.
      Мистеру Боггису не составило труда, вытаскивая старый шуруп, подменить его новым, зажатым в ладони. Это был еще один маленький трюк собственного изобретения, и мистер Боггис уже не один год пользовался им с большим успехом. В карманах его пасторской одежды всегда содержался запас дешевых медных винтиков различных размеров.
      - Пожалуйста. - Он протянул Рамминсу новенький шурупчик. - Рассмотрите его. Замечаете абсолютно ровную резьбу? Видите? Конечно видите. Обыкновенный дешевый шуруп, какой, вы сами можете сегодня купить в любой сельской давке.
      Шуруп обошел всех троих по очереди, и каждый внимательно изучил его. Теперь даже Рамминс находился под впечатлением увиденного.
      Мистер Боггис положил отвертку назад в карман вместе с шурупом тонкой ручной выделки, вывинченным из ручки комода, после чего повернулся и медленно пошел мимо троих к выходу.
      - Мои дорогие друзья, - сказал он, помедлив у двери в кухню, - вы проявили такую доброту, дав мне заглянуть в ваш славный домик, такую доброту. Право, я очень надеюсь, что не наскучил вам до смерти.
      Рамминс, изучавший шуруп, поднял голову.
      - Вы нам так и не сказали, сколько вы хотели предложить за него.
      - Ах да, - спохватился мистер Боггис. - Совершенно верно. Кажется, и вправду не сказал. Что ж, если говорить откровенно, боюсь, с ниш было бы слишком много возни. Пожалуй, я оставлю эту затею.
      - Но сколько бы вы дали?
      - Вы имеете в виду, что на самом деле готовы с ним: расстаться?
      - Я не сказал, что хочу расстаться. Я спросил - сколько бы вы дали?
      Мистер Боггис бросил издали взгляд на комод, склонил голову на одну сторону, потом на другую, нахмурил брови и вытянул вперед губы, затем пожал плечами и небрежно махнул рукой, будто говоря, а стоит ли эта вещь того, чтобы над ней раздумывать?
      - Ну, скажем... десять фунтов. Достаточно, я думаю.
      - Десять фунтов! - воскликнул Рамминс, - Ну уж не смешите меня, пастор, сделайте одолжение!
      - Да он как дрова дороже стоит! - с досадой добавил Клод.
      - Вы на квитанцию поглядите. - Рамминс с таким ожесточением тыкал в драгоценный документ грязным пальцем, что мистер Боггис не на шутку встревожился. - Тут точно сказано, сколько он стоит! Восемьдесят семь фунтов! И это когда он новый был. Теперь он старинный, теперь он вдвое дороже стал!
      - Извините, сэр, ничего подобного. Это всего лишь неважная имитация. Но так и быть, мой друг... я поступаю опрометчиво, но ничего не могу с собой поделать... я готов поднять цену до пятнадцати фунтов. Что скажете?
      - Пятьдесят, - отозвался Рамминс.
      Восхитительный трепет иголочками пробежал сверху вниз по ногам мистера Боггиса и пронизал подошвы. Так, все. Комод его. Никаких сомнений. Однако привычка покупать все дешево, так, чтобы дешевле некуда, приобретенная за годы нужды и практики, была так сильна, что не позволила ему сдаться так просто.
      - Дружище, - почти шепотом проговорил он, - мне ведь нужны только ноги. Возможно, когда-нибудь я использую и ящики, но все остальное, как справедливо заметил ваш приятель, это дрова, только и всего.
      - Давайте тридцать пять, - упорствовал Рамминс.
      - Не могу, сэр, ну никак не могу! Вещь того не стоит. И я вообще не должен был позволять себе торговаться так из-за цены. Это нехорошо. Делаю последнее предложение и ухожу. Двадцать фунтов.
      - Согласен, - рявкнул Рамминс. - Он ваш.
      - О Господи. - Мистер Боггис сжал руки. - Опять я не устоял. Я не должен был все это начинать.
      - Нет, пастор, на попятный у вас не получится. Сделка есть сделка.
      - Да, я знаю, знаю.
      - Как вы его заберете?
      - Сейчас, дайте подумать. Может быть, если я заеду на моей машине во двор, вы согласитесь помочь мне погрузить его, господа?
      - В машину? Да он в жизни в машину не влезет! Тут нужен грузовик!
      - Не думаю. Во всяком случае, попробуем. Моя машина осталась на дороге. Сию минуту я приведу ее. Уверен, мы справимся.
      Мистер Боггис вышел во двор, потом в ворота и направился по длинной широкой тропе, которая вела через поле к главной дороге.
      Его разбирал неудержимый смех, внутри было ощущение, будто в животе у него возникают сотни крохотных пузырьков и, поднимаясь вверх, весело лопаются в голове, точно шипучка. Все лютики в поле внезапно обратились в золотые соверены и поблескивали на солнце. Луг был весь усыпан ими, мистер Боггис даже свернул на траву, чтобы идти среди них, ступать по ним и слышать металлический звон, когда он поддает их носком башмака. Он с трудом удерживался, чтобы не бежать бегом. Но ведь священникам бегать не полагается, они ходят медленно. Иди медленно, Боггис. Спокойнее, Боггис. Спешить незачем. Комод твой! Твой - за двадцать фунтов, а стоит он пятнадцать-двадцать тысяч! Комод Боггиса! Через десять минут его погрузят в твою машину, он с легкостью поместится там, и ты поедешь назад, в Лондон, и будешь распевать всю дорогу! Мистер Боггис везет комод Богтиса в машине Боггиса домой. Историческое событие. Чего бы не дал газетчик за возможность сделать такой снимок! А не надо ли устроить это? Да, пожалуй, надо. Подождем, увидим. О, дивный день! О, чудный солнечный летний день! О, хвала Всевышнему!
      Тем временем на ферме Рамминс говорил:
      - Видали, старый шельмец выложил двадцать фунтов за старый хлам.
      - А вы ловко все провернули, мистер Рам, - похвалил его Клод. Думаете, он заплатит
      - А мы не погрузим комод, пока он не отдаст деньги.
      - А что как комод не влезет в машину? - усомнился Клод. - Знаете, что я думаю, мистер Рамминс? Хотите знать мое мнение? Я думаю, этот урод не влезет в его машину, он чересчур большой. И что тогда? Тогда он пошлет комод к черту и уедет без него, и больше вы его не увидите. И денег тоже. Не так уж он его хочет, по-моему.
      Рамминс молчал, обдумывая эту новую, тревожную перспективу.
      - Ну как такая махина может поместиться? - безжалостно продолжал Клод. - У священников больших машин не бывает. Вы когда-нибудь видали священника с большой машиной, мистер Рамминс?
      - Вроде нет.
      - То-то и оно! А теперь послушайте. У меня есть одна идея. Он ведь нам сказал, что ему нужны только ноги. Сказал ведь? Значит, надо быстренько отпилить их прямо сейчас, пока он не вернулся. Тогда они наверняка влезут в машину. А мы зато избавим его от хлопот, и ему не придется отрубать ноги самому, когда он доедет домой. Ну как? Что скажете, мистер Рамминс? Плоская тупая физиономия Клода тускло светилась от самодовольной гордости.
      - А что ж, неплохая идея, - с одобрением отозвался Рамминс, глядя на комод. - Прямо чертовски хорошая идея. Тогда давайте, надо поторопиться. Вы с Бертом выносите его на двор, а я иду за пилой. Сперва вытащите ящики.
      Через пару минут Клод и Берт вынесли комод наружу и положили кверху ножками на дворе среди куриного помета, коровьих лепешек и грязи. Вдали, в поле, виднелась черная фигурка, шагающая по тропе в сторону дороги. Они постояли, наблюдая некоторое время. В том, как вела себя фигурка, было что-то очень комичное. Она то и дело пускалась бежать мелкими шажками, вдруг сделала что-то вроде тройного прыжка, а один раз до них как будто даже донеслось с луга слабое журчание веселой песенки.
      - По-моему, он псих, - сказал Клод, и Берт злобно ухмыльнулся, вращая своим белесым глазом.
      Рамминс, коренастый, похожий на лягушку, пришел вразвалку из сарая и принес длинную пилу. Клод взял у него пилу и приступил к работе.
      - Пили повыше, - посоветовал Рамминс. - Не забудь, он их к столу собирается приделать.
      Древесина была твердой и очень сухой, и из-под пилы сыпалась мелкая красная пыль и оседала на землю. Ножки отваливались одна за другой. Когда все были отпилены, Берт наклонился и уложил их аккуратно в ряд.
      Клод немного отступил назад, чтобы полюбоваться на результат своей работы. Последовала довольно долгая пауза.
      - Хочу вам задать один вопрос, мистер Рамминс, - наконец медленно проговорил Клод. - Даже и теперь - смогли бы вы запихать эту громадину в машину?
      - Нет, разве только в фургон.
      - Правильно! - вскричал Клод. - А у священников, известно, фургонов не бывает. Так, какой-нибудь мелкий "моррис" или там "остин".
      - Ноги - вот что ему нужно, - согласился Рамминс. - А если остальное не войдет, он может и оставить. Жаловаться ему не на что - ноги он получит.
      - Нет, все ж таки подумайте сами, мистер Рамминс, - терпеливо разъяснял Клод. - Вы отлично знаете, коли он не запихнет в машину весь комод до единого кусочка, так ведь он начнет цену сбавлять. Священники не хуже других большие хитрецы, когда дело до денег доходит, будьте уверены. Особенно этот тип, ну так давайте отдадим ему его дрова и покончим с этим. Где у вас топор?
      - Пожалуй, так будет по-честному, - согласился Рамминс. - Берт, сходи-ка за топором.
      Берт отправился в сарай, принес топор лесоруба с длинным топорищем и вручил Клоду. Тот поплевал на ладони и потер одна о другую. После чего, высоко замахиваясь, с остервенением атаковал безногий корпус комода.
      Работа была тяжелая и заняла у него несколько минут, прежде чем ему удалось более или менее разнести комод на куски.
      - Вот что я вам скажу. - Клод выпрямился и вытер лоб. - Пусть себе пастор говорит что хочет, но эту штуковину сварганил чертовски хороший плотник.
      - Вовремя успели! - провозгласил Рамминс. - Вот он как раз едет!