Роалд Дал
      Моя любимая, голубка моя
      Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.
      В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки", изданную в Женеве Даблдеем и Вествудом, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, вдруг заговорила со мной, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.
      -- Эти двое, -- спросила она, -- в котором часу они должны приехать?
      Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос, на этот раз громче.
      Я вежливо ответил ей, что не знаю.
      -- Они мне не очень-то симпатичны, -- продолжала она. -- Особенно он.
      -- Хорошо, дорогая.
      -- Артур, я сказала, что они мне не очень-то симпатичны.
      Я опустил книгу и взглянул на нее. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.
      -- Мы ведь только раз и виделись, -- сказал я.
      -- Ужасный тип, в самом деле. Без конца рассказывает анекдоты или какие-то там истории.
      -- Я уверен, что ты с ними поладишь, дорогая.
      -- А она тоже хороша. Когда, ты думаешь, она явятся?
      Я отвечал, что они должны приехать что-то около шести часов.
      -- А тебе они разве не кажутся ужасными? -- спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.
      -- Видишь ли...
      -- Они до того ужасны, что хуже некуда.
      -- Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.
      -- Хуже просто некуда, -- повторила она.
      -- Тогда зачем ты их пригласила? -- выпалил я и тотчас же пожалел о содеянном, ибо я взял себе за правило -- никогда, если можно, не провоцировать жену.
      Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда чем-то настолько необычным и притягательным, что я, бывало, с трудом мог оторваться от него. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо ее напрягалось и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, которую невозможно выразить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал -- величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать про нее большая, чем высокая.
      -- Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, -- резко ответила она. -- Чтобы сразиться в бридж, вот и все Они играют просто первоклассно, к тому же на приличные ставки. -- Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па нее. -- Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли?
      -- Ну конечно, я...
      -- . Артур, не будь кретином.
      -- Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди.
      -- Такое можно про любого идиота сказать.
      -- Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.
      -- Послушай, -- сказала она, хлопнув журналом о колени, -- ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.
      -- Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это...
      -- Я тебе еще раз говорю -- я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И все равно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моем доме.
      -- Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно...
      -- Артур!
      -- Да?
      -- Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.
      -- Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.
      -- Артур, к чему этот высокопарный слог? -- Она сурово глядела на меня своими широко раскрытыми серыми глазами, и, чтобы укрыться от ее взора -иногда мне становилось от него несколько не по себе, -- я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.
      Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и газон был испещрен светлыми и темно-зелеными полосами. В дальнем конце наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд.
      Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам, тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю ее -- я обожаю самый воздух, которым она дышит, -- или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти ее приемы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, употребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная.
      -- Артур! -- крикнула она. -- Иди-ка сюда.
      -- Что такое?
      -- Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.
      Я подошел к дивану, на котором она возлежала.
      -- Послушай-ка, -- сказала она, -- хочешь немного посмеяться?
      --- Как еще посмеяться?
      -- Над Снейпами.
      -- Кто такие Снейпы?
      -- Очнись, -- сказала она. -- Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.
      -- Ну?
      -- Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди... и как они себя ужасно ведут... он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха... -- Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет нечто страшное. -- Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда остаются наедине?
      -- Погоди-ка, Памела...
      -- Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз от души посмеемся.
      Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно засветилось каким-то безрассудством, рот слегка приоткрылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась искорка.
      -- Почему бы нет?
      -- Что ты затеяла?
      -- Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь?
      -- Нет, не понимаю.
      -- Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комнате.
      Должен признаться, я ожидал чего-то весьма неприятного, но, когда она произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить.
      -- Именно так и сделаем, -- сказала она.
      -- Да ты что! -- воскликнул я. -- Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдешь.
      -- Почему?
      -- Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо хуже. Ты серьезно об этом говоришь?
      -- Конечно, серьезно.
      Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом рискую.
      -- Памела, -- резко сказал я, -- я запрещаю тебе делать это!
      Она спустила ноги с дивана.
      -- Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю.
      -- Меня понять несложно.
      -- Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты проделывал штуки похуже этой.
      -- Никогда!
      -- О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня?
      -- Ничего подобного я никогда не делал.
      -- Хорошо, мой мальчик, -- сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. -- Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь?
      -- Это другое, -- сказал я. -- Это было не в нашем доме. И они не были нашими гостями.
      -- А какая разница? -- Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми глазами, и подбородок ее начал презрительно подниматься. -- Не будь этаким напыщенным лицемером, -- сказала она. -- Что это с тобой происходит?
      -- Видишь ли, Намела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда так думаю.
      -- Но послушай, Артур. Я человек гнусный. Да и ты тоже -- где-то в душе. Поэтому мы и находим общий язык.
      -- Впервые слышу такую чепуху.
      -- Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком -тогда другое дело.
      -- Давай прекратим весь этот разговор, Памела.
      -- Послушай, -- сказала она, -- если ты действительно решил измениться, то что же мне остается делать?
      -- Ты не понимаешь, что говоришь.
      -- Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело с гадюкой?
      Я медленно опустился в кресло, стоявшее против дивана; она так и не спускала, с меня глаз. Понимаете, женщина она большая, с крупным белым лицом, и, когда она глядела на меня сурово -- сот прямо как сейчас, -- я -как бы это сказать? -- погружался в нее, точно утопал в ней, будто она была целым ушатом со сливками.
      -- Ты что, всерьез говоришь обо всей этой затее с микрофоном?
      -- Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь таким щепетильным.
      -- Это нечестно, Памела.
      -- Это так же честно, -- она снова выставила палец, -- так же честно, как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберет ее письма и прочитал их от начала до конца.
      -- Этого нам не нужно было делать.
      -- Нам?
      -- Не ведь ты их потом тоже читала, Памела?
      -- Это никому нисколько не повредило. Ты тогда сам так сказал. А эта затея ничем не хуже.
      -- А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тобой такое проделал?
      -- Разве я могла бы возмущаться, если бы не знала, что за моей спиной что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым.
      -- Мне нужно подумать.
      -- Может, великий радиоинженер не знает, как соединить микрофон с динамиком?
      -- Это проще простого.
      -- Ну так действуй. Действуй же.
      -- Я подумаю и потом дам тебе ответ.
      -- На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту.
      -- Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этим занятием.
      -- Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени?
      Было почти три часа.
      -- Они едут из Лондона, -- сказала она, -- а уж отбудут никак не раньше чем после ленча. У тебя много времени.
      -- Куда ты намерена их поселить?
      -- В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком далеко?
      -- Думаю, что-то можно сделать.
      -- Да, и вот еще что, -- сказала она, -- а куда ты поставишь динамик?
      -- Я не говорил, что' собираюсь это сделать.
      -- Бог ты мой! -- вскричала она. -- Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Видел бы ты сам свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпится приступить к делу. Поставь динамик к нам в спальню -- почему бы и нет? Однако начинай, да поживее.
      Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить.
      -- Не нравится мне все это, Памела. После этого она уже ничего не говорила, она просто сидела и совершенно не двигалась, и притом глядела па меня, а на лице ее застыло обреченное выражение, будто она стояла в длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде, чем -бах! -- она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как тикает механизм.
      Потому я тихо поднялся, пошел в мастерскую и взял микрофон и полторы сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я вынужден был признаться, что и сам начал испытывать какое-то волнение, а в копчиках пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особенного, поверьте, со мной не происходило -- правда, ничего особенного. Черт побери, да я такое каждый день испытываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедиться, как падают в цене кое-какие из многочисленных акций моей жены. Меня не так-то просто впутать в подобную глупую затею. И в то же время я не мог "упустить возможности поразвлечься.
      Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в желтую комнату в конце коридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чисто прибрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтым шелковым покрывалом, стены выкрашены в бледно-желтый цвет, а на окнах висели золотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно было спрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось, он не должен быть обнаружен. Сначала я подумал о ведерке с поленьями, стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет, пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменным столом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точки зрения. Во всех случаях на него можно случайно наткнуться, нагнувшись за упавшей запонкой или еще за чем-нибудь в этом роде. В конце концов, обнаружив незаурядную сообразительность, я решил спрятать его в пружинах дивана. Диван стоял возле стены, близ края ковра, и провод можно было пропустить прямо под ковром к двери. Я приподнял диван и просунул под него прибор. Затем я надежно привязал микрофон к пружине, развернув его к середине комнаты. После этого я протянул провод под ковром к двери. Во всех своих действиях я проявлял спокойствие и осторожность. Там, где провод шел под ковром к двери, я уложил его между досок в полу, так что его почти не было видно.
      Все это, разумеется, заняло какое-то время, и, когда я неожиданно услышал, как по дорожке, усыпанной гравием, зашуршали шины, а вслед за тем хлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще находился в середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил свою работу и вытянулся, держа молоток в руке, и должен признаться, что мне стало страшно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этот шум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во время войны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспокойно сидел в библиотеке над коллекцией бабочек.
      Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюда она их не пустит.
      Я несколько лихорадочно принялся доделывать свою работу и скоро протянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и не прятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить выказывать беспечность. Поэтому я протянул провод под ковром и незаметно подсоединил его к радиоприемнику с задней стороны. Заключительная операция была лишь делом техники и много времени не заняла-.
      Итак, я сделал, что от меня требовалось. Я отступил на шаг и посмотрел на радиоприемник. Теперь он почему-то выглядел иначе -- он больше не казался бестолковым ящиком, производящим звуки, а представлялся хитрым маленьким существом, взобравшимся на стол и тай-" ком протянувшим свои щупальца в запретное место в конце коридора. Я включил его. Он еле слышно загудел, но никаких иных звуков не издавал. Я взял будильник, который громко тикал, отнес его в желтую комнату и поставил на пол рядом с диваном. Когда я вернулся, приемник тикал так громко, будто будильник находился в комнате, пожалуй, даже громче.
      Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок, отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде, дабы успокоиться и не появляться перед ними, так сказать, с кровавыми руками, я провел пять минут в библиотеке наедине со своей коллекцией. Я принялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa car dui -"разукрашенных дам" -- и сделал кое-какие пометки под заглавием "Соотношение между узором и очертаниями крыльев", которые намеревался прочитать на следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким образом я снова обрел свой обычный серьезный, сосредоточенный вид.
      Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и не мог запомнить, сидели на диване. Моя жена смешивала напитки.
      -- А вот и Артур! -- воскликнула она. -- Где это ты пропадал?
      Этот вопрос показался мне неуместным.
      -- Прошу прощения, -- произнес я, здороваясь с гостями за руку. -- Я так увлекся работой, что забыл о времени.
      -- Мы-то знаем, чем вы занимались, -- сказала гостья, понимающе улыбаясь. -- Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой?
      -- Думаю, простим, -- отвечал ее муж.
      Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказывает им о том, что я делаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Нет, она не могла этого сделать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается, разливая по стаканам джин.
      -- Простите, что мы потревожили вас, -- сказала гостья.
      Я подумал, ч. то если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить им компанию, и потому принужденно улыбнулся.
      -- Вы должны нам ее показать, -- продолжала гостья.
      -- Что показать?
      -- Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна.
      Я медленно опустился на стул и расслабился. Смешно быть таким нервным и дерганым.
      -- Вас интересуют бабочки? -- спросил я у нее. До обеда еще оставалось часа два, и мы расселись с бокалами мартини в руках и принялись болтать. Именно тогда у меня начало складываться впечатление о наших гостях как об очаровательной паре. Моя жена, происходящая из родовитого семейства, склонна выделять людей своего круга и воспитания и нередко делает по-спешные выводы в отношении тех, кто, будучи мало с ней знаком, выказывает ей дружеские чувства, и особенно это касается высоких мужчин. Чаще всего она бывает права, но мне казалось, что в данном случае она ошибается. Я и сам не люблю высоких мужчин; обыкновенно это люди надменные и всеведущие. Однако Генри Спей -- жена шепотом напомнила мне его имя -- оказался вежливым скромным молодым человеком, с хорошими манерами, и более всего его занимала -- что и понятно -- миссис Снейп. Его вытянутое лицо было по-своему красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-карие глаза глядели ласково и доброжелательно. копне его темных волос вызывала у меня зависть, и я поймал себя на том, что задумался, какое же он употребляет средство, чтобы они выглядели такими здоровыми. Он и вправду рассказал нам пару шуток, но они были на высоком уровне, и никто против них ничего не имел.
      -- В школе, -- сказал он, -- меня называли Сервиксом. Знаете почему?
      -- Понятия не имею, -- ответила моя жена.
      -- Потому что по-латыни "сервикс" -- то же, что по-английски "нейп".
      Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, в чем тут соль.
      -- А в какой школе- это было? -- спросила моя жена.
      -- В Итоне, -- ответил он, и моя жена коротко кивнула в знак одобрения.
      Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, потому я переключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодая женщина с неплохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годами раньше, я бы точно впутался в неприятную историю. Как бы там ни было, я с удовольствием рассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней, я внимательно ее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало складываться впечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и улыбчивой женщиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в себя, точно ревностно хранила какую-то тайну. Ее темно-голубые глаза чересчур быстро бегали по комнате, ни на минуту ни на чем не останавливались, а на лица лежала едва заметная печать озабоченности.
      -- Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, -- сказал я, переменив наконец тему.
      -- Мы тоже, -- отвечала она. -- Мы ведь играем почти каждый вечер, так нам нравится эта игра.
      -- Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились играть так хорошо?
      -- Практика, -- ответила она. -- В этом все дело. Практика, практика и еще раз практика.
      -- Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах?
      -- Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же понимаете, чтобы достичь такого уровня, надо упорно трудиться. Ужасно упорно трудиться.
      Не с оттенком ли покорности произнесла она эти слова, подумал я. Да, видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться к этому увлечению чересчур серьезно, и бедная женщина устала от всего этого.
      В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обеденному столу. Обед прошел хорошо, при этом Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавных историй. Обнаружив чрезвычайно хорошую осведомленность по части вин, он похвалил мой "Ришбург" урожая 1934 года, что доставило мне большое удовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полюбил этих двух молодых людей, и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за всей этой затеи с микрофоном. Было бы все "в порядке, если бы они были негодяями, но то, что мы собрались проделать эту штуку с двумя такими приятными молодыми людьми, наполняло меня сильным ощущением вины. Поймите меня правильно. Я не испытывал страха. Не было нужды отказываться от задуманного предприятия. Но я не хотел смаковать предстоящее удовольствие столь же открыто, как это, казалось, делала моя жена, тайком улыбаясь мне, подмигивая и незаметно кивая головой.
      Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребывая в отличном расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы играли с высокими ставками -- десять шиллингов за сто очков, поэтому решили не разбивать семьи, и я все время был партнером своей жены. К игре мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к игре серьезно.
      Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и мы оказались в худшем положении. Я видел, что она не совсем сосредоточенна, а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала играть беспечно. То и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови, при этом ноздри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта появлялась злорадная улыбка.
      Наши противники играли отлично. Они умело объявляли масть и за весь вечер сделали только одну ошибку. Это случилось, когда молодая женщина слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карты, и объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача, но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, несмотря даже на то, что муж ее тот час же простил, поцеловав ей руку и сказав, чтобы она не беспокоилась.
      Около половины первого моя жена объявила, что хочет спать.
      -- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп.
      -- Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу. Давайте-ка все спать.
      Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх. Наверху мы, как и полагается, поговорили насчет завтрака, чего бы они еще хотели/и как позвать служанку.
      -- Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена. -- Окна выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять.
      Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальня, и я видел, как провод, который я уложил днем, тянулся поверх плинтуса и исчезал в их комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и лезет в глаза.
      -- Спокойной ночи, -- сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и закрыл дверь.
      -- Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это было похоже на мою жену -- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили, что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она всегда, чего бы это ни стоило ей пли ее лошади, была первой вместе с гончими из страха, что убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не собиралась упустить своего.
      Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовремя, чтобы можно было расслышать, как открылась и закрылась их дверь.
      -- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли.
      Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и вытянув шею; она внимательно прислушивалась, и при этом ее крупное белое лицо сморщилось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и четко.
      -- Ты просто дура, -- говорил он, и этот голос так резко отличался от того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я вздрогнул. -- Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков -- это восемь фунтов на двоих!
      -- Я запуталась, -- ответила женщина. -- Обещаю, больше этого не повторится.
      -- Что такое? -- произнесла моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я несколько разволновался.
      -- Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, -- говорила женщина.
      -- Выбора у нас нет, -- безжалостно отвечал мужчина. -- Попробуем прямо сейчас еще рад.
      -- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу!
      -- Послушай-ка, -- сказал мужчина, -- стоило ли ехать сюда поживиться за счет этой богатой суки, чтобы ты взяла и все - испортила.. На этот раз вздрогнула моя жена.
      -- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он.
      -- Обещаю, больше этого не повторится.
      -- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай.
      -- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа.
      -- Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила. Займемся лишь объявлением масти и онерами.
      -- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала.
      -- Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в совершенстве, -- ответил он. -- Ты же знаешь -- на следующей неделе мы играем каждый день. А есть-то нам надо.
      -- Что происходит? -- прошептала моя жена. -- Что, черт возьми, происходит?
      -- Тише! -- проговорил я. -- Слушай!
      -- Итак, -- говорил мужской голос. -- Начнем с самого начала. Ты готова?
      -- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется.
      -- Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. -- Затем совершенно другим голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна трефа.
      Я обратил внимание на то, что слово "одна" он произнес как-то странно, нараспев.
      -- Туз, дама треф, -- устало ответила женщина. -- Король, валет пик. Червей нет. Туз, валет бубновой масти.
      -- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами.
      -- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами.
      -- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их...
      -- Да, я их знаю.
      Он помолчал, а затем произнес:
      -- Трефа.
      -- Король, валет треф, -- заговорила женщина. -- Туз пик. Дама, валет червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал:
      -- Одна трефа.
      -- Туз, король треф...
      -- Бог ты мой! -- вскричал я. -- Это ведь закодированное объявление масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках!
      -- Артур, этого не может быть!
      -- Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен.
      -- Быть этого не может!
      -- Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научиться этому, нужно здорово потрудиться. Послушай-ка их.
      -- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос.
      -- Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Бубен нет. Дама, валет треф...
      -- И обрати внимание, -- сказал я, -- пальцами он показывает ей, сколько у него карт такой-то масти.
      -- Каким образом?
      -- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.
      -- Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и занимались?
      -- Боюсь, что да.
      Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив, она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что, потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Я ждал решения моей жены.
      -- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила она, выпуская облачки дыма. -- Знаешь, а ведь это превосходная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому научиться?
      -- Что?!
      -- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?
      -- Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро пересекла комнату, подошла близко ко мне, опустила голову, посмотрела на меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбкой, прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос ее был презрительно вздернут, а большие серые глаза с блестящими черными точками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня возникало такое чувство, будто я тону.