– Сам позвони.

– Она знает мой голос. Ну давай же, Старик, звони.

– Нет, – ответил Старик. – Не буду.

– Послушай, – неожиданно заговорил Юнец другим голосом – голосом ребенка. – Я не хочу никуда идти с этой женщиной и не хочу сегодня иметь никаких дел с мадам Розетт. Давай придумаем что-нибудь другое.

Старик коротко взглянул на него и сказал:

– Ладно. Позвоню.

Он взял телефонный справочник, поискал номер и набрал его. Юнец слышал, как Старик попросил ее к телефону и передал ей сообщение полковника. Наступила пауза, потом Старик сказал:

– Простите, мадам Розетт, но я тут ни при чем. Я просто передаю то, что меня просили передать.

Еще одна пауза; потом Старик повторил то же самое еще раз, на что у него ушло довольно много времени, в результате он, похоже, устал от всего этого и положил трубку. Его разобрал смех.

– Паршивая старая сука, – говорил он сквозь смех.

– Она была недовольна? – спросил Юнец.

– Недовольна, – повторил Старик. – По-твоему, это называется "недовольна"? Да ты бы слышал ее. Хочет знать, в каком полку служит полковник и бог знает что еще. Сказала, что он за это заплатит. Вы, парни, говорит, думаете, что надо мной можно издеваться, но это вам не пройдет.

– Ура! – воскликнул Юнец. – Грязная старая еврейка.

– Чем мы теперь займемся? – спросил Старик. – Уже шесть часов.

– Пойдем пройдемся и выпьем чего-нибудь в каком-нибудь египетском заведении.

– Отлично. Походим по египетским кабакам.

Они выпили еще, а потом вышли из гостиницы. Сначала они отправились в заведение под названием "Эксельсиор", потом перешли в заведение под названием "Сфинкс", потом в небольшое заведение, названное по имени какого-то египтянина, и в десять часов, счастливые и довольные, сидели в заведении без названия вообще, пили пиво и смотрели что-то вроде представления. В "Сфинксе" они познакомились с летчиком из тридцать третьей эскадрильи, который сказал, что его зовут Уильям. Он был примерно такого же возраста, что и Юнец, но на первый взгляд казался моложе, потому что еще не летал так долго. Возраст его выдавал рот – как у ребенка. У него было круглое лицо, как у школьника, небольшой вздернутый нос, а кожа была коричневой от пребывания в пустыне.

Счастливые и довольные, они сидели втроем в заведении без названия и пили пиво. А пиво они пили потому, что ничего другого там не было. Вокруг были дощатые стены, на некрашеном деревянном полу, посыпанном опилками, стояли деревянные столы и стулья. В дальнем конце был дощатый помост, на котором шло какое-то представление. В помещении было полно египтян в красных фесках. Они пили черный кофе. На сцене находились две толстые девушки в блестящих серебряных трико и серебряных лифчиках. Одна из них виляла задом в такт музыке. Другая трясла грудями, и тоже в такт музыке. Та, что трясла грудями, была более искусной. Она могла трясти только одной грудью, а при этом еще и виляла задом. Египтяне смотрели на нее как зачарованные и не скупились на аплодисменты. Чем больше они аплодировали и чем больше она трясла грудями, тем быстрее играла музыка, и чем быстрее играла музыка, тем быстрее она трясла грудями – все быстрее, быстрее и быстрее, не сбиваясь с ритма, не переставая улыбаться застывшей бесстыжей улыбкой. Египтяне хлопали все больше и больше, по мере того как убыстрялась музыка. Все были очень счастливы.

Когда все закончилось, Уильям спросил:

– Почему у них женщины всегда такие скучные и толстые? Где же их красивые женщины?

– Египтяне любят толстых. Вроде этих, – сказал Старик.

– Быть такого не может, – сказал Юнец.

– Правду говорю, – сказал Старик. – Это у них с давних пор. Все началось с того времени, когда здесь был голод, все бедняки были худыми, а богатые и аристократы – упитанными и жирными. Так что если тебе доставалась толстуха, значит, она из высших слоев общества.

– Ерунда какая-то, – сказал Юнец.

– А мы сейчас узнаем, – сказал Уильям. – Пойду спрошу вон у тех египтян.

Он указал большим пальцем на двух египтян среднего возраста, сидевших за соседним столиком, футах в четырех от них.

– Нет, – сказал Старик. – Не надо. Они нам тут не нужны.

– Да, – сказал Юнец.

– Да, – сказал Уильям. – Мы должны узнать, почему египтяне любят толстых женщин.

Он не был пьян. Никто из них не был пьян, но выпитое пиво и виски сделали их счастливыми, а счастливее всех чувствовал себя Уильям. Его загорелое мальчишеское лицо светилось счастьем, вздернутый нос, казалось, задрался еще больше. Похоже, он впервые расслабился за много недель. Он поднялся, сделал три шага по направлению к столику, за которым сидели египтяне, и, улыбаясь, остановился перед ними.

– Господа, – сказал он, – мои друзья и я сочтем за большую честь, если вы пересядете за наш столик.

У египтян была темная лоснящаяся кожа и пухлые лица. На них были красные фески, а у одного из них был золотой зуб. Когда Уильям обратился к ним, они вроде как встревожились. Потом поняли, что к чему, переглянулись и, ухмыльнувшись, закивали головами.

– Пажалста, – сказал один из них.

– Пажалста, – сказал другой.

Они поднялись, пожали Уильяму руку и последовали за ним к столику, за которым сидели Старик и Юнец.

– Познакомьтесь с моими друзьями, – сказал Уильям. – Это Старик. Это Юнец. А меня зовут Уильям.

Старик и Юнец поднялись, все пожали друг другу руки, египтяне еще раз повторили "пажалста", и все сели.

Старик знал, что их религия запрещает им пить спиртное.

– Будете кофе? – спросил он.

Тот, у кого был золотой зуб, широко улыбнулся, поднял руки ладонями кверху и слегка пожал плечами.

– Мне – да, – ответил он. – Я к нему привык. А вот за своего друга я не могу говорить.

Старик взглянул на друга.

– Кофе? – спросил он.

– Пажалста, – ответил тот. – Я к нему привык.

– Отлично, – сказал Старик. – Значит, два кофе.

Он подозвал официанта.

– Два кофе, – заказал он. – Да, и еще кое-что. Юнец, Уильям, еще пива?

– Мне – да, – ответил Юнец. – Я к нему привык. А вот за своего друга, – он повернулся к Уильяму, – я не могу говорить.

– Пожалуйста, – сказал Уильям. – Я к нему привык.

Ни тот ни другой при этом не улыбнулись.

– Отлично, – сказал Старик. – Официант, два кофе и три пива.

Официант принес заказ, и Старик расплатился. Старик поднял свой стакан и, повернувшись к египтянам, произнес:

– Будьте здоровы.

– Будьте здоровы, – сказал Юнец.

– Будьте здоровы, – сказал Уильям.

Египтяне, казалось, поняли их и подняли свои чашки с кофе.

– Пажалста, – сказал один из них.

– Спасибо, – сказал другой.

Все выпили.

Старик поставил свой стакан и сказал:

– Для нас это честь – находиться в вашей стране.

– Вам нравится?

– Да, – ответил Старик. – Очень нравится.

Снова заиграла музыка, и две толстые женщины в серебристом трико вышли на бис. Зрелище было сногсшибательное. Без сомнения, то была невиданная, поистине замечательная демонстрация владения своим телом и мышцами, ибо, несмотря на то что та, которая до этого виляла задом, продолжала делать то же самое, другая, с грудями, застыла, как дуб, в центре помоста, воздев над головой руки. При этом она вертела своей левой грудью по часовой стрелке, а правой – против часовой стрелки. Одновременно она вертела задом, и все это в такт музыке. Постепенно темп музыки возрос, и по мере его нарастания скорости кручения и верчения тоже увеличивались. Некоторые египтяне были настолько заворожены тем, что груди женщины крутятся в противоположных направлениях, что невольно повторяли движения грудей своими руками. Держа перед собой руки, они описывали круги в воздухе. Все топали ногами, кричали от восторга, и две женщины на сцене продолжали улыбаться своими застывшими бесстыжими улыбками.

Но вот все кончилось. Аплодисменты постепенно стихли.

– Замечательно, – сказал Старик.

– Вам понравилось?

– Еще как.

– Эти девушки, – сказал человек с золотым зубом, – они особенные.

Уильям не мог больше сдерживаться. Он перегнулся через столик и спросил:

– Могу я задать вам вопрос?

– Пажалста, – сказал Золотой Зуб. – Пажалста.

– Какие женщины вам нравятся? – спросил Уильям. – Вот такие, – и он показал руками, – тонкие? Или вот такие – толстые?

Золотой зуб ярко сверкнул за широкой улыбкой.

– Я сам, я люблю таких, толстых. – И две пухлые ладошки нарисовали в воздухе большой круг.

– А ваш друг? – спросил Уильям.

– За своего друга, – ответил он, – я не могу говорить.

– Пажалста, – ответил друг. – Вот таких.

Он усмехнулся и нарисовал руками в воздухе толстую женщину.

– А почему вам нравятся толстые? – спросил Юнец.

Золотой Зуб подумал с минуту, а потом спросил:

– А вам нравятся худые, а?

– Пожалуйста, – ответил Юнец. – Мне нравятся худые.

– А почему вам нравятся худые? Скажите мне.

Юнец потер ладонью затылок.

– Уильям, – спросил он. – Тебе нравятся худые женщины?

– Мне – да, – ответил Уильям. – Я к ним привык.

– Мне тоже, – сказал Юнец. – Но почему?

Уильям задумался.

– Не знаю, – сказал он. – Сам не знаю, почему нам нравятся худые.

– Ха, – произнес Золотой Зуб. – И вы не знаете.

И он перегнулся через столик и торжествующе сказал Уильяму:

– Вот и я не знаю.

Но Уильяма такой ответ не устроил.

– Старик говорит, – сказал он, – что раньше в Египте все богатые были толстыми, а все бедные – худыми.

– Нет, – сказал Золотой Зуб. – Нет, нет и нет. Посмотрите вон на тех девушек. Очень толстые. Очень бедные. Посмотрите на королеву Египта Фариду. Очень худая. Очень богатая. Так что ошибаетесь.

– Да, но как было в давние времена? – спросил Уильям.

– Что такое – давние времена?

– Ладно, – сказал Уильям. – Оставим это.

Египтяне пили кофе и при этом производили те же звуки, что и вода, которая уходит из ванны. Выпив кофе, они поднялись, чтобы уйти.

– Уходите? – спросил Старик.

– Пажалста, – ответил Золотой Зуб.

– Спасибо, – сказал Уильям.

– Пажалста, – сказал Юнец.

Другой египтянин сказал:

– Пажалста.

А Старик сказал:

– Спасибо.

Они пожали друг другу руки, и египтяне удалились.

– Лопухи, – сказал Уильям.

– Самые настоящие, – согласился Юнец.

Все трое продолжали с удовольствием выпивать до полуночи, пока к ним не подошел официант и не сказал, что заведение закрывается и наливать больше не будут. Они в общем-то и не были пьяны, потому что выпивали медленно, и чувствовали в себе силы продолжать.

– Говорит, мы должны уйти.

– Хорошо. А куда пойдем? Куда пойдем, Старик?

– Не знаю. А куда вы хотите?

– Пойдемте в какое-нибудь заведение вроде этого, – сказал Уильям. – Мне тут понравилось.

Наступила пауза. Юнец поглаживал ладонью затылок.

– Слушай, Старик, – медленно произнес он. – Я знаю, куда хочу пойти. Я хочу пойти к мадам Розетт и спасти всех ее девушек.

– А кто это – мадам Розетт? – спросил Уильям.

– Великая женщина, – ответил Старик.

– Грязная старая сирийская еврейка, – сказал Юнец.

– Паршивая старая сука, – сказал Старик.

– Отлично, – сказал Уильям. – Пошли. Но кто она все-таки такая?

Они сказали ему, кто она такая, рассказали о телефонных разговорах, о полковнике Хиггинсе, и Уильям сказал:

– Пошли немедленно. Спасем всех девушек.

Они поднялись и вышли. Оказавшись на улице, они вспомнили, что находятся в весьма отдаленной части города.

– Придется немного пройтись, – сказал Старик. – Извозчиков тут нет.

Была темная звездная безлунная ночь. Улица была узкая и неосвещенная. На ней сильно пахло каирским запахом. Они шли в тишине, иногда проходя мимо мужчин, которые стояли в темноте по одному или по двое, прислонившись к стене, и курили.

– Говорил ведь – лопухи, – сказал Уильям.

– Самые что ни на есть, – поддержал его Юнец.

Так они и шагали нога в ногу – коренастый рыжий Старик, высокий темноволосый Юнец и высокий юный Уильям. Последний шел с обнаженной головой, потому что потерял свою фуражку. Они направлялись наугад к центру города и были уверены, что там найдут извозчика, который отвезет их к Розетт.

– А как рады будут девчонки, когда мы их освободим, – сказал Юнец.

– Еще как! – сказал Старик. – Надо будет это отметить.

– Она действительно держит их взаперти? – спросил Уильям.

– Нет, – ответил Старик. – Не совсем так. Но если мы сейчас их освободим, то им, во всяком случае сегодня, не придется работать. Видите ли, в ее заведении простые девчонки, которые днем работают в магазинах. Каждая из них совершила какую-нибудь ошибку, которой Розетт либо воспользовалась, либо узнала о ней, а теперь держит их всех на крючке. Она заставляет их приходить к ней вечером. Но они ненавидят ее и не на ее деньги живут. Будь у них возможность, так они бы зубы ей выбили.

– Мы дадим им такую возможность, – сказал Юнец.

Они перешли на другую сторону улицы.

– Слушай, Старик, а сколько там будет девушек? – спросил Уильям.

– Не знаю. Думаю, около тридцати.

– О Боже, – сказал Уильям. – Вот это будет вечеринка. Она действительно очень плохо с ними обращается?

– Ребята из тридцать третьей говорили мне, что она им ничего не платит, может акеров двадцать за ночь. С каждого клиента она берет сто или двести акеров. Каждая девушка зарабатывает для Розетт от пятисот до тысячи акеров за ночь.

– Вот это да! – воскликнул Уильям. – Тысяча пиастров за ночь, и тридцать девушек. Да она, должно быть, миллионерша.

– Самая настоящая. Кто-то прикинул, что, даже если не учитывать другой ее бизнес, она зарабатывает в пересчете на английские деньги что-то около тысячи пятисот фунтов в неделю. А это... дайте-ка подумать... пять-шесть тысяч фунтов в месяц. Шестьдесят тысяч фунтов в год.

Юнец словно очнулся.

– О Господи, – произнес он. – О Господи Боже мой. Грязная старая сирийская еврейка.

– Паршивая старая сука, – сказал Уильям.

Они оказались в более цивилизованной части города, но извозчиков по-прежнему не было.

– Вы что-нибудь слышали о Доме Марии? – спросил Старик.

– Что еще за Дом Марии? – сказал Уильям.

– Место такое, в Александрии. Мария – это Розетт из Алекса[13].

– Паршивая старая сука, – сказал Уильям.

– Совсем нет, – возразил Старик. – Говорят, она хорошая женщина. Но, как бы то ни было, в Дом Марии на прошлой неделе попала бомба. В порту в то время стоял военный корабль, и в заведении было полно матросов.

– Все убиты?

– Много погибло. И знаете, что было потом? Их объявили погибшими в бою.

– Адмирал – джентльмен, – сказал Юнец.

– Молодчага! – сказал Уильям.

Тут они увидели извозчика и остановили его криками.

– Но мы не знаем адреса, – сказал Юнец.

– Он знает, – сказал Старик. – К мадам Розетт, – добавил он, обращаясь к извозчику.

Извозчик ухмыльнулся и кивнул.

– Править буду я, – сказал Уильям. – Отдай-ка мне поводья, извозчик, а сам садись рядом и говори, куда ехать.

Извозчик поначалу энергично возражал, но, получив от Уильяма десять пиастров, передал ему поводья. Уильям уселся на высокие козлы, а извозчик занял место возле него. Старик и Юнец забрались в повозку.

– Взлет разрешаю, – сказал Юнец.

Уильям тронулся в путь. Лошади помчались галопом.

– Так нельзя! – завопил извозчик. – Так нельзя! Остановитесь!

– В какую сторону к Розетт? – крикнул ему Уильям.

– Остановитесь! – не унимался извозчик.

Уильям был счастлив.

– Розетт! – кричал он. – В какую к ней сторону?

Извозчик принял решение. Он решил, что единственный способ остановить этого безумца – указать ему направление.

– Сюда! – закричал он. – Налево!

Уильям резко дернул поводья, и лошади свернули налево за угол дома. Коляска повернула на одном колесе.

– Вираж крутоват, – послышался голос Юнца.

– Теперь куда? – крикнул Уильям.

– Налево! – завопил извозчик.

На следующей улице они повернули налево, потом направо, потом еще пару раз свернули налево, потом снова направо, и неожиданно извозчик крикнул:

– Здесь, пажалста, здесь Розетт. Остановитесь.

Уильям с силой натянул поводья, лошади медленно задрали головы и перешли на рысцу.

– Где? – спросил Уильям.

– Здесь, – ответил извозчик. – Пажалста.

Он указал на какой-то дом ярдах в двадцати впереди. Уильям остановил лошадей прямо перед этим домом.

– Отличная работа, Уильям, – сказал Юнец.

– О Господи, – сказал Старик. – Ну ты и гнал.

– Все отлично, – сказал Уильям. – А что, не понравилось?

Он был очень счастлив.

Извозчик весь вспотел. Он был слишком напуган, чтобы выражать недовольство.

– Сколько с нас? – спросил Уильям.

– Двадцать пиастров, пажалста.

Уильям дал ему сорок и сказал:

– Большое спасибо. Отличные лошади.

Извозчик взял деньги, вскочил в коляску и укатил. Он постарался уехать как можно быстрее.

Они снова оказались на узкой темной улице, но дома здесь, насколько можно было их разглядеть, казались большими и богатыми. Тот, на который указал извозчик, был широким, с толстыми стенами, в три этажа. Построен дом был из серого бетона. Большая толстая входная дверь была распахнута настежь. Старик сказал, когда они вошли в нее:

– Теперь предоставьте все мне. У меня есть план.

Они оказались в сером каменном холле, холодном и пыльном, освещенном одной-единственной электрической лампочкой, свешивавшейся с потолка. В холле стоял человек-гора, огромный египтянин с плоским лицом и двумя изуродованными ушными раковинами. В те времена, когда он был борцом, на афишах он, наверное, значился под именем Абдул Убийца или Паша Отравитель. Теперь же на нем был грязный белый хлопчатобумажный костюм.

– Добрый вечер, – сказал Старик. – Мадам Розетт у себя?

Абдул подозрительно посмотрел на трех летчиков и после некоторого колебания ответил:

– Мадам Розетт на верхнем этаже.

– Спасибо, – сказал Старик. – Большое спасибо.

Юнец отметил, что Старик держится вежливо. Если он так себя ведет, значит, кому-то несдобровать. Когда он вел за собой эскадрилью и они, завидев врага, готовились к бою, Старик никогда не отдавал приказ, не сказав "пожалуйста", а получив ответ, неизменно говорил "спасибо". Он только что сказал "спасибо" Абдулу.

Они поднялись по голой каменной лестнице с железными перилами, миновали первую площадку, вторую, – в доме было пусто, как в пещере. Наверху, в конце третьего марша, площадки не оказалось; перед ними была стена, и ступеньки вели прямо к двери. Старик нажал на звонок. Они подождали немного, потом в двери отодвинулась планка и в образовавшейся щели показалась пара небольших черных глаз.

– Чего вам, ребята, надо? – спросил женский голос.

Старик и Юнец узнали этот голос – они слышали его по телефону.

– Мы бы хотели повидать мадам Розетт, – сказал Старик.

Слово "мадам" он произнес на французский манер, потому что был вежлив.

– Вы офицеры? Здесь обслуживают только офицеров, – произнес голос.

Она издавала звуки, напоминающие треск ломающейся доски.

– Да, – сказал Старик. – Мы офицеры.

– Что-то вы не похожи на офицеров. В каких войсках служите?

– Вэ-вэ-эс Великобритании.

Наступила пауза. Старик понял, что она раздумывает. Наверное, уже имела неприятности с летчиками. Он надеялся, что она не увидит Уильяма и особенно блеска в его глазах, ибо Уильям еще не пришел в себя, после того как они прокатились в коляске. Неожиданно планка задвинулась и дверь открылась.

– Ладно, заходите, – сказала она.

Эта женщина была очень жадной и потому не слишком разборчивой с клиентами.

Они вошли и теперь увидели ее всю. Низкого роста, толстая, с прядями сальных нечесаных черных волос на лбу, лицо крупное, цвета грязи, большой широкий нос и маленький ротик, как у рыбы, с черными усиками над верхней губой. На ней было черное атласное платье свободного покроя.

– Заходите в контору, мальчики, – сказала она и, переваливаясь с боку на бок, пошла по коридору налево.

Коридор был длинный и широкий, ярдов пятьдесят в длину и четыре-пять ярдов в ширину. Он тянулся по середине дома, параллельно улице, и, поднявшись по лестнице, нужно было повернуть налево, чтобы пройтись по этому коридору. По обеим его сторонам было по восемь-десять дверей. Если, поднявшись по лестнице, поворачивали направо, то оказывались в конце коридора, но и там была одна дверь, и, когда они проходили мимо, за этой дверью слышалось журчание женских голосов. Старик отметил про себя, что в этой комнате девушки переодевались.

– Сюда, мальчики, – сказала Розетт.

Она повернула налево и зашагала по коридору, удаляясь от двери, за которой слышались голоса. Трое летчиков шли за ней следом – первым был Старик, потом Юнец, за ним Уильям. Они шли по коридору, устланному красным ковром. С потолка свисали огромные розовые абажуры. Они прошли примерно половину коридора, когда из той комнаты, где девушки переодевались, раздался крик. Розетт остановилась и оглянулась.

– Вы, мальчики, идите в контору, – сказала она, – это последняя дверь налево. Я мигом вернусь.

Она повернулась и направилась обратно к комнате, откуда был слышен крик. Однако они не пошли в контору, а, оставшись на месте, стали смотреть ей вслед. В тот самый момент, когда она подошла к гардеробной, дверь распахнулась и в коридор выбежала девушка. С того места, где они стояли, им было видно, что ее белокурые волосы растрепаны. На ней было измятое зеленое вечернее платье. Увидев перед собой Розетт, она остановилась. Они услышали, как Розетт сердито и быстро что-то сказала, а девушка громко ей ответила. Потом они увидели, как Розетт подняла свою правую руку и ладонью со всего размаха ударила девушку по лицу. Затем ударила еще раз по той же щеке. Била она сильно. Девушка подняла руки к лицу и расплакалась. Розетт открыла дверь в комнату и втолкнула девушку внутрь.

– О Господи, – произнес Старик. – Тяжелая рука.

– У меня тоже, – сказал Уильям.

Юнец промолчал.

Вернувшись к ним, Розетт сказала:

– Пошли, мальчики. Небольшие неприятности, только и всего.

Дойдя до конца коридора, они вошли вслед за ней в последнюю дверь слева. Это и была контора – комната средних размеров с двумя красными плюшевыми диванами, двумя или тремя красными плюшевыми креслами и толстым красным ковром на полу. В одном углу стоял небольшой письменный стол, за который Розетт и села лицом к двери.

– Присаживайтесь, мальчики, – сказала она.

Старик сел в кресло, Юнец и Уильям – на диван.

– Итак, – сказала она. – Перейдем к делу.

В ее голосе появились резкие, нетерпеливые нотки.

Старик подался вперед. Его короткие рыжие волосы выглядели нелепо на фоне ярко-красного плюша.

– Мадам Розетт, – сказал он, – для нас огромное удовольствие познакомиться с вами. Мы так много о вас слышали.

Юнец бросил взгляд на Старика. Тот снова стал вежливым. Розетт тоже смотрела на него, при этом в ее маленьких черных глазках было подозрение.

– Поверьте мне, – продолжал Старик, – мы действительно уже довольно давно с нетерпением ждали этой встречи.

Его голос звучал так приятно и он был так вежлив, что Розетт приняла его поведение за чистую монету.

– Рада слышать это, мальчики, – сказала она. – Вы всегда можете хорошо провести здесь время. Я об этом позабочусь. А теперь к делу.

Уильям не мог больше ждать.

– Старик говорит, что вы великая женщина, – медленно произнес он.

– Спасибо, мальчики.

– И еще Старик говорит, что вы грязная старая сирийская еврейка, – сказал Юнец.

– Старик говорит, что вы паршивая старая сука, – быстро добавил Уильям.

– А я знаю, что говорю, – сказал Старик.

Розетт вскочила с места.

– Это еще что такое? – заорала она.

Теперь лицо ее было не цвета грязи, а цвета красной глины. Мужчины не двигались. Они не улыбались и не смеялись, а сидели спокойно, немного подавшись вперед, и смотрели на нее.

Розетт уже имела раньше неприятности, много неприятностей, и знала, как справиться с ними. Но на этот раз случилось нечто новое. Похоже, они не были пьяны, речь не шла о деньгах или о какой-нибудь из ее девушек. Речь шла о ней самой, а ей это не нравилось.

– Убирайтесь вон, – закричала она. – Убирайтесь, если не хотите скандала.

Но они не двигались с места.

Она выждала какое-то время, потом быстро вышла из-за стола и направилась к двери. Но Старик опередил ее, и, когда она набросилась на него, Юнец и Уильям схватили ее сзади за руки.

– Запрем ее, – сказал Старик. – И уходим.

Она совсем раскричалась, а слова, которые при этом употребляла, невозможно передать, потому что это были ужасные слова. Они выплескивались из ее маленького рыбьего рта одним длинным непрерывным пронзительным криком, а вместе с ними вылетала слюна, которую она обращала в плевки. Юнец и Уильям подтолкнули ее к одному из больших кресел. Она сопротивлялась и кричала, как большая жирная свинья, которую волокут на бойню. Подведя к креслу, они резко подтолкнули ее, и она упала на него спиной. Юнец подскочил к столу, быстро нагнулся и выдернул телефонный шнур. Старик открыл дверь, и все трое выскочили в коридор, прежде чем Розетт успела подняться. Старик вынул ключ с внутренней стороны двери и запер ее снаружи. Они стояли в коридоре.

– О Господи! – воскликнул Старик. – Ну и женщина!

– Совсем с ума сошла, – сказал Уильям. – Вы только послушайте.

Они прислушались. Женщина сначала кричала, потом стала колотить в дверь, не переставая при этом вопить совсем не женским голосом. Это был голос разъяренного быка, способного издавать членораздельные звуки.

– Теперь быстро к девушкам, – сказал Старик. – Следуйте за мной. Настройтесь на серьезный лад. На самый серьезный.

Он побежал по коридору к гардеробной, Юнец и Уильям устремились следом за ним. Перед дверью он остановился, остановились и двое других. Слышно было, как Розетт вопит в конторе.

– Ничего не говорите, – сказал Старик. – И будьте серьезны.

И он открыл дверь и вошел в комнату.

Там было около дюжины девушек. Они все уставились на него. Их разговоры прервались на полуслове. Все глаза были прикованы к Старику, стоявшему в дверях. Щелкнув каблуками, он сказал:

– Военная полиция. Les Gendarmes Militaires.

Он произнес это строгим голосом, с самым серьезным выражением лица, стоя в дверях по стойке "смирно". Фуражки он не снял. Юнец и Уильям находились за его спиной.

– Военная полиция, – повторил он.

Он достал свое удостоверение и, держа его двумя пальцами, показал девушкам. Те не двигались и ничего не говорили, замерев в позах, в которых их застали летчики. Казалось, будто это живые картины. Одна из них натягивала чулок, да так и застыла: сама сидит на стуле, вытянув ногу, чулок надет до колена, руки держат чулок. Другая причесывалась перед зеркалом, а обернувшись, так и замерла с поднятыми руками. Третья красила губы; она подняла глаза на Старика, а помаду по-прежнему держала у рта. Несколько девушек просто сидели на некрашеных деревянных стульях и ничем не были заняты. Они повернули головы в сторону двери, но продолжали сидеть. По большей части они были в блестящих вечерних платьях; одна или две оставались полуодетыми, но на большинстве были все-таки зеленые, голубые, красные или золотые блестящие платья. Обернувшись в сторону Старика, они так и застыли, словно живые картины.

Старик помолчал. Потом сказал:

– Должен заявить от имени властей – мы сожалеем, что вынуждены вас потревожить. Примите мои извинения, барышни. Однако вам надлежит пойти со мной для регистрации и всего такого прочего. После этого вы сможете уйти. Это простая формальность. А теперь прошу вас следовать за мной. С мадам я переговорил.

Старик умолк, но девушки по-прежнему не двигались.

– Прошу вас, – сказал Старик, – одевайтесь. Мы люди военные.

Он отступил на шаг и открыл дверь. Неожиданно картина ожила, девушки поднялись со своих мест. Некоторые выражали недоумение, другие что-то бормотали, а две или три направились к двери. За ними последовали остальные. Те, кто не успел одеться до прихода летчиков, быстро надели платья, пригладили волосы руками и также пошли к дверям. Пальто ни у кого из них не было.

– Пересчитай их, – сказал Старик Юнцу, когда девушки одна за другой стали выходить из гардеробной.

Юнец сосчитал вслух – их было четырнадцать.

– Четырнадцать, сэр, – доложил Юнец, как это сделал бы эскадронный старшина.

– Хорошо, – сказал Старик и повернулся к девушкам, которые столпились в коридоре. – А теперь, барышни, послушайте меня. У меня есть список с вашими именами, которые мне дала мадам, так что прошу не разбегаться. И не волнуйтесь. Это простая формальность военного времени.

Уильям был в коридоре. Открыв дверь, которая вела на лестницу, он вышел первым. За ним последовали девушки, а замыкали шествие Старик и Юнец. Девушки вели себя тихо. Некоторые были озадачены и взволнованы, некоторые немного напуганы, но никто из них ничего не говорил. Лишь высокая черноволосая девушка сказала:

– Mon Dieu[14], формальность военного времени. Mon Dieu, mon Dieu, что же дальше-то будет.