Тем утром мне оставалось сделать лишь одно – сходить в банк в деревне и взять пятьдесят фунтов для себя и пятьдесят для Клода как задаток к его жалованью, а в двенадцать часов закрыть станцию и повесить табличку на одной из бензоколонок – "Сегодня не работаем". Клоду же предстояло запереть другую собаку в сарае за станцией, посадить Джеки в грузовик, после чего мы должны отправиться в путь. Не могу сказать, что я был так же взбудоражен, как Клод, но опять же, мне не нужно было покупать дом или жениться, поэтому результат предстоящего состязания меня не очень-то и волновал. Да и не в конуре с гончими я прожил жизнь в отличие от Клода, который целыми днями ни о чем другом и не думал, хотя по вечерам, может, и вспоминал Клэрис. Лично у меня была хорошая работа – как владелец автозаправочной станции я был по горло занят, хотя и интересовался подержанными машинами, но раз уж Клоду приспичило заниматься с собаками, я не против, особенно когда назревало такое событие, а если бы задуманное еще и осуществилось! Вообще, не могу не признаться, что всякий раз, когда я думал о деньгах, которыми мы рисковали и которые предполагали выиграть, внутри у меня начинало что-то шевелиться.

Собаки между тем позавтракали, и Клод вывел их на небольшую прогулку по полю, а я оделся и приготовил яичницу. Потом я сходил в банк и взял деньги (все купюры по одному фунту), а остаток утра пролетел довольно быстро за обслуживанием клиентов.

Ровно в двенадцать я закрыл станцию и повесил табличку на бензоколонке. Появился Клод. Одной рукой он вел на поводке Джеки, а в другой держал большой красновато-коричневый картонный чемодан.

– А это еще зачем?

– Для денег, – ответил Клод. – Ты ведь сам говорил, что в карманах две тысячи фунтов не унесешь.

Был чудесный весенний день. Почки так и лопались на живых изгородях, и солнечные лучи проникали сквозь молодые бледно-зеленые листочки большого бука, стоявшего на той стороне дороги. Джеки выглядела замечательно. На задних лапах выступали две большие твердые мышцы, каждая размером с дыню. Шерсть отливала, как бархат. Пока Клод укладывал в грузовик чемодан, собака прыгала на задних лапах, демонстрируя, в какой она отличной форме. Потом посмотрела на меня и ухмыльнулась, будто понимала, что отправляется на бега, чтобы выиграть две тысячи фунтов и окружить себя славой. Такой роскошной ухмылки, как у этой Джеки, я сроду не видывал. Она не только приподнимала верхнюю губу, у нее даже уголки пасти расплывались, так что видны были все зубы, за исключением, может, пары коренных где-то в глубине. И всякий раз, видя ее улыбающейся, я ловил себя на том, что жду, как она еще и рассмеется в придачу.

Мы забрались в грузовик и поехали. За рулем был я. Клод сидел рядом со мной, а Джеки ехала сзади. Стоя на соломе, она смотрела вперед, поверх наших плеч. Клод то и дело оборачивался и пытался убедить Джеки, что нужно лечь, а то, случись крутому повороту, можно и вылететь из кузова, но собака была слишком возбуждена, чтобы делать что-то еще, кроме как улыбаться ему в ответ и махать своим огромным хвостом.

– Деньги при тебе, Гордон?

Клод курил одну сигарету за другой, не в силах усидеть на месте.

– Да.

– И мои тоже?

– Всего у меня сто пять. Пять для парня, который крутит колесо велосипеда, как ты просил, чтобы он не остановил зайца и чтобы забег не аннулировали.

– Хорошо, – сказал Клод, энергично потирая руки, будто ему было холодно. – Хорошо, хорошо, хорошо.

Проезжая по маленькой узкой Хай-стрит города Грейт-Миссенден, мы увидели старину Рамминса, направлявшегося в паб "Голова лошади" за своей утренней пинтой, потом за деревней повернули налево и поднялись на Чилтерн-Хиллс, держа курс на Принсез Ризборо, а оттуда до Оксфорда оставалось всего лишь двадцать с чем-то миль.

Ехали мы теперь молча, поскольку оба начали испытывать какое-то напряженное состояние. Мы сидели очень тихо, не произнося ни слова, каждый вынашивал свои страхи и предчувствия, каждый сдерживал свои тревоги. А Клод все дымил и дымил и выбрасывал сигареты наполовину выкуренными в окно. Обычно в ходе таких поездок он говорил без умолку по дороге туда и обратно, рассказывая, что ему приходилось делать с собаками, на каких работах он работал, где бывал, какие деньги зарабатывал, а также обо всем том, что делали с собаками другие, о воровстве, жестокости и невероятно коварном жульничестве хозяев беговых дорожек. Но в этот раз он не так уверенно себя чувствовал, чтобы много говорить. Да, признаться, и я тоже. Я молча следил за дорогой и старался не думать о ближайшем будущем, вспоминая все то, что Клод рассказывал мне раньше о разбое на собачьих бегах.

Готов поклясться, что никто на свете обо всем этом не знает больше Клода, и с того самого времени, когда мы взяли другую собаку и решили провернуть дело, он счел своей обязанностью посвятить меня в его особенности. Теперь, во всяком случае в теории, думаю, я знал почти столько же, сколько он.

Началось все с того разговора на кухне, когда речь зашла о возможности пойти на хитрость. Помню, это было на другой день, после того как появилась другая собака. Мы сидели и смотрели в окно на клиентов заправочной станции. Клод объяснял мне, что нам предстоит сделать. Я пытался по возможности внимательно следить за ходом его рассуждений, пока у меня не возник вопрос, не задать который я не мог:

– Вот чего я не понимаю, – сказал я тогда, – зачем вообще нужна другая собака? Не будет ли безопаснее, если все время мы будем использовать Джеки, останавливая ее в первых шести забегах, чтобы она приходила последней? Потом, когда все махнут на нее рукой, мы сможем заставить ее бежать по-настоящему. Результат-то в конечном счете один и тот же, не правда ли, зато никакой опасности, что нас разоблачат.

Как я только что сказал, вопрос попал в точку. Клод быстро взглянул на меня и произнес:

– Ну уж нет! Хочу, чтобы ты запомнил – "остановками" я не занимаюсь. Да что это пришло тебе в голову, Гордон?

Казалось, мои слова задели его больно и всерьез.

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Послушай-ка, Гордон. Останавливать на бегу хорошую собаку – значит губить ее. Хорошая собака знает, что она быстрая, и если видит, что ее все обогнали, и ей никого не догнать, у нее, поверь мне, сердце обрывается. Мало того. Ты не стал бы делать подобных предложений, если бы знал, на какие ухищрения идут некоторые во время бегов, чтобы остановить своих собак.

– На какие например? – спросил я тогда.

– Да на любые, лишь бы собака сбилась. Но попробуй ее останови! Она так и рвется в бой и спокойно смотреть, как бегут другие, не может, так и рвется с поводка, чтобы присоединиться к другим. Сколько раз я видел, как даже со сломанной ногой собака бежит к финишу.

Он помолчал, задумчиво глядя на меня своими большими светлыми глазами. По всему было видно, что он глубоко задумался.

– Если уж мы хотим все сделать как надо, – сказал он, – то, может, мне стоит рассказать тебе кое-что, чтобы ты знал, что нас ждет.

– Давай рассказывай, – ответил я, – Мне это интересно.

Какое-то время он молча смотрел в окно.

– Главное, что ты должен запомнить, – невесела произнес он, – что все те, кто водит на бега собак, очень хитры. Так хитры, что ты и представить себе не можешь.

Он снова умолк, приводя в порядок свои мысли.

– Да взять хоть, для примера, разные способы сдержать бег собаки. Самый распространенный – затяжка.

– Затяжка?

– Да. Самый ходовой способ. Нужно лишь затянуть ошейник покрепче, чтобы собака даже дышала с трудом. Умный человек знает, на какую дырочку ошейник затянуть, чтобы собака пробежала лишь определенное расстояние. Обычно затягивают на пару дырочек потуже, чтобы она отстала на пять-шесть корпусов. А завяжи еще туже, так она и последней придет. Немало знавал я собак, которые валились без сил или же умирали, когда им туго затягивали ошейник, да еще в жаркий день. Скверное это дело, душить таким образом собак. А вот другие перехватывают черной ниткой пару ногтей на лапе, и собака уже не побежит быстро, потому что начинает нервничать.

– Но звучит неплохо.

– А еще есть такие, которые прилепляют размягченную во рту жевательную резинку собаке под хвост, туда, где хвост соединяется с туловищем. И ничего тут смешного нет, – возмущенно прибавил он. – Во время бега хвост собаки поднимается и опускается, и резинка на хвосте приклеивается к шерстинкам в самой нежной части. Поверь мне, ни одной собаке это не понравится. Потом есть снотворные таблетки. Ими нынче многие пользуются. Снотворное назначают в зависимости от веса, как это делают врачи, и отмеряют такую дозу, которая нужна, чтобы собака отстала на пять, десять или пятнадцать корпусов. Вот лишь несколько обычных способов, – говорил он тогда, – но это ничто, абсолютно ничто в сравнении с некоторыми другими приемами, которые используются для того, чтобы сдержать собаку во время бега, особенно цыганами. Цыгане такие штуки проделывают, что и говорить об этом противно, к примеру, просто ставят для собаки капкан – такое даже со злейшими врагами не делают.

И поведав мне об этих ужасных вещах – и вправду ужасных, ведь речь шла о физической боли, которую причиняют собакам, – он перешел к рассказу о том, что некоторые делают, чтобы собака пришла первой.

– Чтобы собака бежала быстро, с ней делают не менее ужасные вещи, как и в тех случаях, когда хотят, чтобы она бежала медленно, – тихо заговорил он, и его лицо приняло таинственное, загадочное выражение. – Наверное, самый распространенный способ из всех – использование зимолюбки[52]. Если увидишь собаку без шерсти на спине или же шерсть растет клочками – значит, тут не обошлось без зимолюбки. Перед самым бегом зимолюбку крепко втирают в кожу. Иногда используют мазь Слоуна[53], но чаще всего это зимолюбка. Жжет страшно. Жжет так, что единственное, чего хочется собаке, это бежать, бежать и бежать – так быстро, как только можно убежать от боли... Есть еще специальные лекарства, которые вводят иглой. Это, заметь, современный способ, и большинство темных личностей, увлекающихся собачьими бегами, даже и не подозревают о его существовании. А вот парни, приезжающие из Лондона в больших автомобилях с дрессированными собаками, которых за взятку взяли у тренера на денек, – те используют иглу.

Помню, как он сидел тогда за кухонным столом с сигаретой во рту, прикрывая глаза, когда выпускал дым, смотрел на меня почти закрытыми глазами, вокруг которых собрались морщины, и говорил:

– Запомни-ка вот что, Гордон. Тот, кто хочет, чтобы собака была первой, пойдет на что угодно. С другой стороны, ни одна собака не побежит быстрее, чем может, что бы ты с ней ни делал. Поэтому если нам удастся записать Джеки среди самых слабых, то дело наше выигрышное. Никакая собака из слабых за ней не угонится, хоть зимолюбку возьми, хоть иглу. Да хоть имбирь.

– Имбирь?

– Ну да. Имбирь тоже часто используют. Берут кусок сырого имбиря размером с грецкий орех и минут за пять до старта засовывают в собаку.

– В пасть? Чтобы она его съела?

– Нет, – ответил он. – Не в пасть.

Наши разговоры продолжались. В ходе восьми долгих поездок к месту бегов, которые мы потом проделали с другой собакой, мне довелось услышать еще многое об этом чудесном виде спорта – особенно о способах попридержать собаку или ускорить ее бег (даже о названиях лекарств и в каких количествах их используют). Я услышал о "крысином способе" (для не гончих собак, чтобы заставить их бежать за липовым зайцем), когда крысу кладут в банку и привязывают ее к шее собаки. В крышке банки делается дырочка, достаточно большая для того, чтобы крыса высунула голову и укусила собаку. Но собаке крысу не достать, поэтому она начинает сходить с ума от того, что ее кусают в шею, и чем больше она трясет банкой, тем больше крыса ее кусает. Наконец кто-то отпускает крысу, и собака, которая до того времени была милым домашним животным, которое лишь хвостом помахивало и даже мышь не обидело бы, в ярости хватает ее и разрывает на куски. Проделай это несколько раз, сказал тогда Клод ("но сам я этим не занимаюсь"), и собака становится настоящей убийцей, которая побежит за кем угодно, даже за липовым зайцем.

Тем временем мы пересекли поросшие буком Чилтерн-Хиллс и теперь спускались вниз, на плоскую равнину к югу от Оксфорда, где больше вязов и дубов. Клод молча сидел рядом со мной, нервно покуривая. Каждые две-три минуты он оборачивался, чтобы убедиться, что с Джеки все в порядке. Собака наконец улеглась, и, поворачиваясь к ней, Клод всякий раз тихо ей что-то нашептывал, и она отвечала его словам легким движением хвоста, отчего шуршала солома.

Скоро мы должны были подъехать к широкой Хай-стрит близ Тейма, куда по базарным дням сгоняли свиней, коров и овец, и где раз в год проходила ярмарка с качелями, каруселями, разбитыми машинами и цыганскими кибитками – и все на этой улице в центре города. Клод родился в Тейме, и не было случая, чтобы он не упомянул об этом, когда мы проезжали мимо этих мест.

– А вот и Тейм, – произнес он, как только появились первые дома. – Я ведь родился в Тейме, Гордон, и вырос здесь.

– Ты мне уже говорил об этом.

– Много чего мы тут вытворяли пацанами, – с ностальгической ноткой в голосе проговорил он.

– Не сомневаюсь.

Он замолчал – скорее, думаю, затем, чтобы успокоиться, нежели почему-либо еще, а потом начал вспоминать о годах юности.

– Вон там один парень жил, – сказал он, – Гилбертом Гоммом звали. Маленькое остроносое лицо, как у хорька, одна нога короче другой. Жуткие вещи мы с ним проделывали. Знаешь, что мы с ним сделали однажды, Гордон?

– Что?

– Как-то вечером, когда мамаша с папашей были в пабе, мы пошли на кухню, отсоединили трубку от конфорки и пустили газ в бутылку из-под молока, полную воды. Потом сели и стали пить ее из чайных чашек.

– Понравилось?

– Еще как! Отвратительное пойло! Но мы не пожалели сахару, и тогда пить стало, в общем-то, можно.

– А зачем вы это пили?

Клод недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты хочешь сказать, что никогда не пил воду с пузырями?

– Да вроде нет.

– Я думал, все ее пили в детстве! Она пьянит почти как вино, только хуже, тут все зависит от того, как долго пропускаешь газ через воду. Как мы назюзюкивались на этой кухне по субботним вечерам! Вот здорово было! И так продолжалось до тех пор, пока папаша не заявился как-то домой пораньше и не застукал нас. До конца своих дней не забуду тот вечер. Я держу в руках бутылку из-под молока, в ней пузырится газ, Гилберт стоит на коленях, готовый в любой момент по моей команде повернуть кран, и тут входит папаша.

– И что он сказал?

– О боже, Гордон, это было ужасно. Он не произнес ни слова, но остановился в дверях, нащупал свой ремень, потом очень медленно расстегнул его и медленно вынул из брюк. Все это время он не спускал с меня глаз. Мужчина он был крупный, с руками как отбойные молотки, с черными усами и фиолетовыми прожилками на щеках. Потом быстро подошел, схватил за куртку и принялся охаживать меня что было мочи пряжкой и, клянусь богом, Гордон, я тогда решил, что мне конец. Но тут он остановился, медленно и аккуратно вдел ремень в брюки, застегнул пряжку, заправил конец ремня и рыгнул пивом, которое недавно пил. Потом, так и не сказав ни слова, отправился обратно в паб. Так меня больше в жизни не пороли.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Да, наверное, лет восемь, – ответил Клод.

Когда мы подъезжали к Оксфорду, он опять замолчал, и то и дело поворачивал голову, чтобы убедиться, что с Джеки все хорошо, трогал ее, гладил по голове, а однажды повернулся всем телом, встал на сиденье на колени и обложил собаку соломой, пробормотав что-то насчет сквозняка. Мы проехали по окраине Оксфорда и оказались на пересечении узких проселочных дорог, а спустя какое-то время свернули в небольшой ухабистый переулок и влились в жидкий поток мужчин и женщин, двигавшихся, кто пешком, кто на велосипеде, в том же направлении. Некоторые мужчины вели на поводках собак. Перед нами ехала машина с закрытым кузовом, и мы видели собаку, которая сидела на заднем сиденье между двумя мужчинами.

– Отовсюду народ собирается, – мрачно произнес Клод. – Эти, видно, специально из Лондона едут. Наверное, взяли собаку тайком из большой псарни на денек. Как знать, может, она участница скачек трехлеток в Эпсоме.

– Будем надеяться, что она не помешает Джеки.

– Не беспокойся, – сказал Клод. – Все новые собаки автоматически попадают в категорию сильнейших. Мистер Физи за этим внимательно следит.

На поле вели открытые ворота. Прежде чем мы въехали, жена мистера Физи взяла у нас деньги за участие.

– Он бы и педали ее крутить заставил, будь у нее силы, – сказал Клод. – На помощников старина Физи не очень-то раскошелится.

Я проехал через поле и припарковался в конце ряда машин у изгороди. Мы оба вышли из грузовика, и Клод тотчас же занялся Джеки. Я стоял возле машины и ждал. Поле было очень большое, с крутоватым откосом, и я находился на вершине этого откоса и смотрел вниз. Я видел шесть стартовых будок, деревянные столбики, обозначавшие дорожку, которая тянулась вдоль нижней части поля и резко поворачивала под прямыми углами, а потом поднималась вверх к зрителям и к финишу. В тридцати ярдах от финишной линии находился велосипед колесами вверх, с помощью них тянули липового зайца. Это обычный способ тянуть липового зайца, используемый на всех скачках. Конструкция состоит из хрупкой деревянной платформы высотой восемь футов, поддерживаемой четырьмя вбитыми в землю столбами. На платформе прочно закреплен обычный старый велосипед колесами вверх. Заднее колесо направлено в сторону дорожки. С него снимают резину, так что остается один вогнутый металлический обод. Один конец веревки, которая тянет зайца, прикреплен к этому ободу, и мотальщик (или крутильщик), расставив ноги над велосипедом, крутит педали руками, колесо таким образом вращается, и веревка наматывается на обод. Липовый заяц движется к нему со скоростью, которую он задаст сам, до сорока миль в час. После каждого забега кто-нибудь относит липового зайца (вместе с веревкой, к которой он привязан) обратно к стартовым будкам, одновременно отматывая веревку с колеса, и к новому старту все готово. Мотальщик с высокой платформы следит за ходом бега и регулирует скорость зайца так, чтобы тот все время находился впереди собаки, бегущей первой. Он также может в любое время остановить зайца и объявить бег несостоявшимся, если ему покажется, что выигрывает не та собака. Для этого он резко поворачивает педали назад, и веревка запутывается во втулке колеса. Он может также неожиданно уменьшить скорость зайца – быть может, на секунду, – тогда собака, бегущая первой, автоматически замедляет свой бег, и ее догоняют другие. Мотальщик – персона важная.

Я видел, что мотальщик мистера Физи уже стоит на платформе. Это был крепкий на вид мужчина в синем свитере. Он опирался о велосипед и смотрел на толпу сверху вниз сквозь дым своей сигареты.

В Англии существует странный закон, позволяющий проводить подобного рода состязания на одной площадке только семь раз в году. Вот почему все оборудование мистера Физи легко перевозилось с места на место, и после седьмого состязания он просто переезжал на другое поле. Закон ему в этом не препятствовал.

Собралось уже довольно много народа, и букмекеры ставили свои стенды в ряд, с правой стороны. Клод вывел Джеки из грузовика и теперь направлялся вместе с ней к группе людей, толпившихся вокруг приземистого мужчины, на котором были бриджи для верховой езды. Это и был мистер Физи собственной персоной. Каждый из окружавших его держал на поводке собаку, и мистер Физи записывал клички в блокнот, который держал в левой руке. Я неторопливо приблизился к ним, чтобы понаблюдать за происходящим.

– Эту как зовут? – спросил мистер Физи, приготовившись сделать запись в блокноте.

– Полночь, – ответил какой-то мужчина, державший на поводке черную собаку.

Мистер Физи отступил на шаг и внимательнейшим образом осмотрел собаку.

– Полночь. Ладно. Записал.

– Джейн, – сказал следующий мужчина.

– Ну-ка, дай взглянуть. Джейн... значит, Джейн... хорошо.

– Солдат.

Эту собаку держал на поводке высокий мужчина с длинными зубами в синем двубортном выношенном до блеска костюме. Назвав кличку собаки, он почесал свободной рукой ягодицу.

Мистер Физи наклонился, чтобы получше рассмотреть пса. Его хозяин уставился в небо.

– Уведи его отсюда, – сказал мистер Физи.

Мужчина быстро опустил взгляд и перестал чесаться.

– Да уводи же!

– Послушайте, мистер Физи, – мужчина немного шепелявил сквозь свои длинные зубы. – Ну не делайте же глупостей, прошу вас.

– Давай, Ларри, проваливай и не отнимай у меня время. Ты не хуже меня знаешь, что у Солдата два белых пальца на правой передней лапе.

– Погодите, мистер Физи, – сказал мужчина. – Вы ведь Солдата полгода не видели.

– Хватит, Ларри, уходи. Некогда мне спорить с тобой.

Внешне мистер Физи не казался сердитым.

– Следующий, – сказал он.

Я увидел, как из толпы выступил Клод, держа на поводке Джеки. Его широкое простое лицо было неподвижно, глаза смотрели куда-то поверх головы мистера Физи, а поводок он намотал на руку так крепко, что костяшки пальцев сделались похожими на белые луковки. Я знал, каково ему сейчас. Я и сам себя так же чувствовал в ту минуту, а когда мистер Физи рассмеялся, мне сделалось еще хуже.

– Эй! – вскричал он. – Да это же Черная Пантера. Вот вам и чемпион.

– Именно так, мистер Физи, – сказал Клод.

– Вот что я тебе скажу, – говорил мистер Физи, продолжая ухмыляться. – Веди-ка ты ее туда, откуда привел. Не хочу ее больше видеть.

– Но послушайте, мистер Физи...

– Уже раз шесть или восемь, не меньше, я позволил ей бежать ради твоего удовольствия, а теперь хватит. Почему бы тебе не пристрелить ее, и дело с концом?

– Послушайте же, мистер Физи, прошу вас. Еще разок, и больше я вас никогда не стану просить.

– Ни разу! У меня сегодня столько собак, что мне с ними не справиться. Для всяких там крабов вроде этого места нет.

Мне показалось, Клод сейчас расплачется.

– Правду сказать, мистер Физи, – заговорил он, – в последние две недели я вставал каждое утро в шесть, выводил ее на прогулку, делал массаж, покупал бифштексы, и поверьте мне, это совершенно другая собака, совсем не та, которая бежала в последний раз.

Слова "другая собака" заставили мистера Физи вздрогнуть, будто его укололи булавкой.

– Это еще что значит? – воскликнул он. – Другая собака!

Надо отдать Клоду должное, он не дрогнул.

– Послушайте, мистер Физи, – сказал он. – Не надо придираться к моим словам. Вы и сами отлично знаете, что я не это имел в виду.

– Ну хорошо, хорошо. Но все равно уводи ее. Какой смысл участвовать, если она бегает так медленно? Отведи ее домой, будь любезен, и не задерживай других.

Я не сводил глаз с Клода. Клод неотрывно смотрел на мистера Физи. Мистер Физи между тем оглядывался в поисках очередной собаки. Он был в желтом свитере и в твидовом пиджаке. Желтая полоска на груди, тонкие ноги в гетрах, манера дергать головой из стороны в сторону – все это делало его похожим на веселую птичку, возможно, на щегла.

Клод сделал шаг вперед. Ввиду явной несправедливости лицо его начало несколько багроветь, и я видел, как адамово яблоко так и ходит у него вверх-вниз, когда он сглатывает слюну.

– Вот что я решил, мистер Физи. Я настолько уверен, что эта собака стала лучше бегать, что ставлю фунт – она не придет последней. Вот так.

Мистер Физи медленно повернулся и уставился на Клода.

– Ты что, рехнулся? – спросил он.

– Ставлю фунт, только чтобы доказать свою правоту.

Опасный ход, который мог вызвать подозрение, но Клод знал, что ничего другого не оставалось. Стояла тишина, пока мистер Физи, наклонившись, рассматривал собаку. Его глаза медленно двигались по всему телу животного, рассматривали каждую часть, одну за другой. В его скрупулезности было что-то такое, что заставляло им восхищаться так же, как и его памятью; и вместе с тем следовало остерегаться этого самоуверенного мошенника, державшего в голове форму, окрас и метки, наверное, нескольких сотен разных, но таких похожих друг на друга собак. Ему довольно было чего-то одного, чтобы отличить одну собаку от другой: небольшого шрама, чуть вывернутого внутрь пальца или скакательного сустава, едва заметной горбатости или подпалины – мистер Физи все помнил.

И вот он склонился над Джеки. У него было розовое мясистое лицо, небольшой, с плотно сжатыми губами рот, который, казалось, не может расплыться в улыбке, а глаза, точно две фотокамеры, были наведены на собаку.

– Что ж, – выпрямившись, произнес он. – Собака вроде та же.

– Да, хотелось бы надеяться! – воскликнул Клод. – За кого вы меня принимаете, мистер Физи?

– За ненормального, вот за кого. Но отчего бы не заработать фунт, тем более так легко? Полагаю, ты забыл, как Янтарный Блеск в прошлый раз обошел ее почти на три корпуса?

– Моя собака в тот раз была не готова, – ответил Клод. – Я недавно стал давать ей бифштексы, делать массаж и выводить на прогулки. Но, мистер Физи, вы же не собираетесь записывать ее в сильнейшую группу только затем, чтобы выиграть пари? Это слабая собака, мистер Физи. И вы это знаете.

Маленький ротик мистера Физи округлился, сделавшись похожим на пуговицу. Оглядев толпу, он рассмеялся, и собравшиеся рассмеялись вместе с ним.

– Послушай-ка, – сказал он, кладя волосатую руку на плечо Клода. – Собак я знаю, а чтобы выиграть твой фунт, с этой возиться не собираюсь. Эта побежит со слабыми.

– Все верно, – согласился Клод. – Договорились.

Он отошел вместе с Джеки, и я присоединился к ним.

– Ну, Гордон, слава богу, пронесло.

– Да и я был как на иголках.

– Теперь самое страшное позади, – сказал Клод.

На его лице снова появилось выражение запыхавшегося человека. Он пошел быстрой, подпрыгивающей походкой, точно земля была горячей.

В ворота продолжали въезжать люди, и на поле их теперь собралось человек триста, не меньше. Не очень-то симпатичный народ – мужчины с острыми носами, женщины с грязными лицами, плохими зубами и быстро бегающими глазками. Отбросы большого города. Просочились как нечистоты через трещину в канализационной трубе, протекли струей по дороге и, оказавшись в верхней части поля, образовали вонючее озерцо. Все тут были – мошенники, цыгане, "жучки", отребье, подонки, негодяи, подлецы и мерзавцы из треснувших канализационных труб большого города. Некоторые были с собаками. Собак держали на обрывках веревок. Это были жалкие животные с опущенными головами, тощие паршивые собаки с язвами на ляжках, понурые старые собаки с серыми мордами, собаки, которым дали допинг или напичкали кашей, чтобы не пришли первыми. Некоторые передвигались на негнущихся лапах – особенно одна, белая.

– Клод, а что это вон та белая идет так, точно у нее лапы не сгибаются?

– Которая?

– Да вон та.

– А, ну да, вижу. Скорее всего, потому что висела.

– Висела?

– Ну да, висела. Сутки висела в сбруе с болтающимися лапами.

– О господи, это еще зачем?

– Да чтоб бежала медленно. Мало того что собак потчуют допингом, перекармливают, туго натягивают намордник. Их еще и подвешивают.

– Понятно.

– А то еще и шкуркой чистят, – продолжал Клод. – Трут подушечки на лапах грубой наждачной бумагой, стирают кожу, и собаке больно бежать.

– Да-да, я понял.

А потом мы увидели собак получше, внешне бодрых, откормленных, с блестящей шерстью – из тех, что каждый день едят конину, а не помои для свиней или сухари с капустным отваром. Виляя хвостами, они рвались с поводков. Их не перекармливали, не давали допинг, хотя, возможно, и этих ожидала не очень-то хорошая судьба, когда ошейник затянут на четыре дырочки потуже. Только смотри, Джок, чтобы он мог дышать. Совсем-то не души его, а то еще свалится в середине забега. Пусть себе сопит. Давай, затягивай по одной дырке за раз, пока не услышишь, как он засопел. Ты сам увидишь, как он откроет пасть и начнет тяжело дышать. Тогда хватит, только смотри, чтоб он глаза не пучил. За этим особо смотри, понял? – Понял.

– Пойдем-ка лучше отсюда, Гордон. Джеки только нервничает, когда видит всех этих собак, а это ей ни к чему.

Мы поднялись по склону к тому месту, где стояли машины, потом прошлись перед ними взад-вперед, ведя перед собой собаку. В некоторых машинах сидели люди с собаками, и, когда мы проходили мимо, они недовольно смотрели на нас сквозь стекла.

– Будь осторожен, Гордон. Только неприятностей нам сейчас не хватало.

– Ладно.

То были самые лучшие собаки, секретное оружие. Их быстро выводили из машины только для того, чтобы зарегистрировать среди участников (обычно под вымышленной кличкой), а потом так же быстро прятали обратно в машине и держали там до последней минуты. После забега их тотчас вели обратно в машину, чтобы какой-нибудь пронырливый негодяй не успел их хорошенько рассмотреть. Ведь что говорил тренер на большом стадионе? "Ладно, – сказал он, – возьмите ее, но, ради бога, чтобы только никто ее не узнал. Эту собаку знали тысячи человек, поэтому будьте осторожнее. А обойдется это вам в пятьдесят фунтов".

Эти собаки очень быстрые, но как бы они ни были быстры, – это не имеет значения – им, наверное, все равно введут что-нибудь с помощью иглы – так, на всякий случай. Полтора кубика эфира подкожно, в машине, очень медленно.